Клуб "Твайлайт". Часть 1

Глава 1

Мергелевск, июль 2017 года

Первый день отпуска начался с семейной драки. Нет, это не мы с Валерой подрались, упаси господи. Это Тимоша с Кысей устроили разборки с погоней. Поскольку из-за жары мы с Саввой спали на матрасах в зале, поближе к кондиционеру, оба зверя пробежались когтями по нашим спинам, а потом унеслись в коридор. Савва сел и начал хохотать. Я застонала, не отнимая головы от подушки. Ничто, никто и никогда не превратит наш дом в образцовое жилище. В нем всегда будут ободраны обои, разлита вода из мисок, и наши бедные молчаливые рыбы будут до конца недолгих дней своих смиренно предоставлять свой аквариум в качестве экологической поилки для двух розовых языков.

Валера сказал, что ссора произошла из-за говяжьей косточки, которую Тимоша спрятал на кресле под гобеленовой накидкой. Кыся всего-то принюхалась к складкам и покопалась там лапой, а Тимоша немедленно устроил эль скандаль.

— Не понимаю, — за два дня до этого ворчал Валера, который обнаружил в своей наволочке порядком подтухшую куриную лапку (он ее по запаху как раз и обнаружил), — что ему, еды не хватает? Что за беличьи повадки?

— Это он из-за диеты, — объяснила я. — как только мы стали ограничивать его в питании, он подумал, что в нашей семье наступил устойчивый финансовый кризис и пора делать запасы.

Мы как раз сидели на кухне, и Валера то и дело подбегал к раковине и мыл руки после контакта с лапкой. Запах оказался стойким. Подушку пришлось выбросить, наволочку и простыни перестирать. Но Валера все равно принюхивался.

— Дурдом, — сказал Валера, показывая на Тимошу, который со скорбным видом стоял над миской с сухим кормом. — Цирк.

— Театр, — возразила я. — Посмотри, каков актер.

Тимоша глядел на нас, подпустив в глаза слезу и прижав уши. Если бы не пузо, растекшееся по полу, образ голодной, несчастной, всеми преданной собачки, был бы абсолютно аутентичен. Пузо портило всю картину. Ветеринар-диетолог, к которой мы обратились после того, как песик в очередной раз устроил нам газовую атаку, увидев Тимофея, долго ругалась:

— Хотите сохранить собаке жизнь и относительно активную старость? Немедленно на диету!

Мы-то полагали, что Тимоша как «дворянин и потомок дворян», может позволить себе больше, чем его породистые собратья, и частенько делились с ним едой со стола. Увы! Отныне альтернативой диете могла стать только покупка набора противогазов для всей семьи. Мы предпочли диету. Тимоша нас возненавидел. Внук встал на сторону собаки.

— Фу, гадость, — сказал Савва, попробовав коричневый комочек из пакета с диетическим собачьим кормом. — Сами бы такое ели.

— Дурдом, — сказал Валера, воздев руки к небу.

— Театр, — одобрительно прокомментировала я.

Теперь Савва сидел на матрасе и хихикал. Валера приоткрыл дверь в зал и шепотом сказал:

— Дай бабушке выспаться. Пошли, я тебе гренки сделаю.

От счастья, что могу немного поспать, я опять застонала и обняла подушку, но запах гренок и кофе окончательно изгнал сон из моей головы. Я встала, накинула халат прямо поверх ночной рубашки и поплелась на кухню. Вся семья встретила меня одобрительными нечленораздельными звуками. Все жрали. Даже Тимоша с подавленным видом жевал свой Ройял Канин. Он бы предпочел истекающую маслом гренку, но кто ж ему её теперь даст!

— Ты созвонилась с Норкиным? — спросил муж, когда я уселась, путаясь в полах халата.

— Угу, — сказала я, дуя на кофе, — договорились встретиться завтра в театре.

Валера отвернулся к мойке, загремел посудой.

— Не понимаю, зачем тебе это?

Я вздохнула:

— Зая, мы же уже все обсудили.

— Мы можем это обсуждать каждый день, — бросил муж через плечо, — а лучше все равно не станет.

Я опять вздохнула. Повесть «Любовь дель-арте», вышедшая в альманахе «Летопись Современности» и завоевавшая престижную литературную премию «Вавилон», была его любимым произведением. Он вообще всегда читает и хвалит то, что я пишу. Он — мой самый чуткий советчик и критик. Но «Любовь дель-арте» была его гордостью, его настольной книгой.

— Мало того, что из прекрасной повести, твоими, кстати, стараниями, получилась средненькая пьеса, — сказал Валера, — во что эту твою пьесу-переделку превратит Норкин? Ты же видела его «Мышеловку»[1]! Из замечательного классического детектива сотворить эдакую пошлость! Вспомни, у него там…

— Не при ребенке, — предупредительно вставила я.

Ну да, у него там сержант Троттер приезжает в пансион под видом женщины и полпьесы ходит по сцене в нижнем дамском белье, миссис Бойл оказывается зоофилкой и покушается на честь хозяйского спаниэля и так далее, всего не перечислить. Новаторство новаторством, конечно, но за «Мышеловку» Норкину крупно влетело. Чтобы не получить пинка под зад, он резко конформировал и согласился популяризовать любого местного автора, на выбор городской театральной комиссии. Комиссия выбрала меня. Завтра я иду знакомиться с местным «скандально известным, остро чувствующим, противостоящим ханжеской морали современности» и так далее. Валера уговаривает меня отказаться, иначе моя книга будет навсегда погублена. Я считаю, что она уже погублена. Для того, чтобы превратить ее в пьесу, пришлось резать скальпелем по живому. Как ни пыталась я свести потери к минимуму, из истории о застрявшем в торговом центре лифте и разыгравшейся на фоне этого комедии положений с переодеваниями и персонажами, словно спустившимися с подмостков площадного театра, получился пошловатый фарс.

— Откажись, — сказал Валера, наливая себе еще одну чашку кофе. — Ты ничего не потеряешь. В деньгах мы не нуждаемся, сама знаешь, какие у нас с тобой скромные потребности. Слава у тебя уже есть, местечковая, правда, но ведь ты и об этом-то не мечтала. Глядишь, и издавать будут потихоньку.

— Как я теперь откажусь? — пробормотала я с тоской. — Даже в газете о пьесе писали, Норкин уже интервью дал. Мол, автор — лауреат, местная знаменитость, «ее писательский дар распустился на фоне мергелевых[2] гор и сияющей глади южной бухты».

— Капец, — согласился Валера.

— Не при ребенке, — машинально сказала я.

Мы помолчали. Муж угрюмо заметил:

— И все-таки ты можешь еще отказаться. Подумай.

Когда в четверг я добралась до театра по пробкам, вся взмыленная и с колотящимся сердцем, там вовсю шла репетиция. Я слышала, что Норкин в очередной раз ставит что-то авангардное и провокационное. Режиссер гонял по сцене субтильную девицу с огромными глазищами. Казалось, что ее вот-вот унесет за кулисы поток прохладного воздуха, дующий в зале с потолка и смягчающий летний зной. Девица была одета в джинсы и вязаную кофту. Норкин читал реплики за ее партнера. Сцена изображала захламленную квартиру. Анорексичная актриса бродила по периметру, брала с полок невидимые книги, падала в скрипучие кресла, восклицая: «Боже мой, пыль, сколько пыли! Антуан, ты решил превратить меня в платяную моль?» «Нет, Мадлен, я хочу превратить тебя в книжную чешуйницу!», — сумрачно бубнил режиссер.

Капец моей пьесе, мысленно повторила я за мужем.

Минут через пятнадцать, когда я начала худо-бедно вникать в смысл действа, Норкин с неудовольствием оглянулся и объявил перерыв.

— Вера Алексеевна?

Мы пожали друг другу руки. Ладонь у Норкина была вялая, пессимистичная. Он не скрывал, что постановка «Любви Дель-арте» — это компромисс. Он, как наш Тимоша, хотел жирную котлету, а получал под нос сухой корм.

— Ознакомился с вашей пьесой, — суховато сообщил мне Норкин. — Будем работать?

— А что это было? — я кивнула на сцену, уклоняясь от прямого ответа. — Очень… новаторская вещь

— Да-да, — оживился Норкин, — исключительно глубокое произведение. Автор — малоизвестный у нас норвежский драматург. В середине сюжета — драма молодого человека, до двадцати лет, в силу… ээээ… семейных обстоятельств полагавшего, что он на самом деле девушка. И вот, по ходу пьесы его женская душа, заточенная в мужском теле…

— А девочка? — спросила я, запутавшись. — Вон та, худенькая.

— Это прототип, альтер-эго главного героя, — грустно сообщил постановщик. — По мнению автора, лишний персонаж, я ввел его самостоятельно … сам связывался с автором, скромно поделился своим видением пьесы… но тот, знаете ли… — Норкин скорбно поднял глаза к софитам. — Никто не чужд косности. Даже гении.

— О, — сказала я.

Мы помолчали. Я собиралась с духом, чтобы сказать твердое «нет». Черт с ней, с комиссией. Черт с ним, с грантом. Жила я скромным журнальным автором и проживу дальше. И вообще, не хочу видеть своих героев трансгендерами. Норкин говорил что-то о каких-то потерянных элементах, повторял «Мозаика. Видите ли, пазл». Я кивала. Раскрыла рот, но тут нас отвлекли.

Кто-то вошел, дверь на старой скрипучей пружине под ложами громко ухнула.

— Простите, вы ко мне? — раздраженно крикнул режиссер, вглядываясь в проход между рядами.

— Нет, Велиамин Родионович, — весело ответили сверху.

— Ах, это вы, Ренат Тимурович — Норкин вдруг расплылся в улыбке. — Добро пожаловать в нашу скромную театральную обитель. Как поживаете?

— Хорошо поживаю, — ответил озорной голос.

Я обернулась, вежливо кивнула. Свет выносного софита слепил глаза, я с трудом разглядела вошедшего. Это был высокий молодой человек, широкоплечий с неуловимо знакомой походкой. Он спустился, всё еще в ореоле от софита. Молодой человек широко улыбался, повернув ко мне голову. Я улыбнулась в ответ, удивленная восторженным вниманием незнакомца. Норкин тряс подошедшему руку, молодой человек поглядывал в мою сторону, я собиралась с духом:

— Велиамин Родионович, я понимаю, что…

— А это, Вера Алексеевна, позвольте представить — мой практически коллега Ренат Тимурович. А это наш автор Вера Алексеевна Мутко…

— Я хорошо знаком с Верой Алексеевной, — мягко вымолвил «практически коллега».

Он опять заулыбался, словно умиляясь моему смущению, «смуглый вьюнош востроглазый» (как любит выражаться Валера), с красивыми восточными чертами лица. Я всмотрелась в молодого человека и вдруг…

— Ренат, Ренат Муратов, боже мой! Я же совсем тебя не узнала!

— Вера Алексеевна!

— Ренатик, дай я тебя обниму. Как ты изменился! Повзрослел! Но взгляд тот же! Хулиганский! Прическу только поменял.

— Вера Алексеевна, а вы совсем не изменились. Стали еще красивее.

— Ой, Ренатик, Ренатик, мило врешь и не краснеешь. Все, как раньше. Девять лет прошло с вашего выпуска, ведь так?

— Да.

— Это мой бывший студент, — объяснила я Норкину, улыбающемуся удивленно, но терпеливо-сдержанно. — Лучший выпуск. Я преподавала у них историю искусства.

— Замечательно, — пробормотал режиссер. — Однако же…

— Да-да, Велиамин Родионович, конечно… По поводу пьесы… — начала я.

— По поводу пьесы, — вдруг повторил за мной Ренат. — Вера Алексеевна, могу я взять на себя смелость и переговорить с Велиамином Родионовичем тет-а-тет, так сказать? Всего пара минут.

Я кивнула. Раскрыв рот, смотрела, как Ренат берет Норкина под руку и отводит к сцене. Мне послышалось? Мой бывший студент упомянул мою пьесу? Норкин тоже выглядел изумленным. Ренат что-то ему втолковывал. Лицо у режиссера сначала вытянулось, потом сморщилось, потом разгладилось, и он затряс собеседнику руку.

Сумка беззвучно завибрировала. Я выудила из нее мобильник, ответила на звонок Валеры:

— Что?! Зая, я не могу! Ты же знаешь, я на встрече!

— Тебе на домашний раз пять звонил какой-то Ренат, — возбужденно затараторил муж. — Сказал, что это по поводу постановки «Любви Дель-арте». Очень жаждал услышать знаменитую Веру Мутко и переживал, что не застал тебя дома. Ему в отделе культуры дали только твой домашний. Он оставил свой номер. Продиктовать? Верочка, мне кажется, он хочет поставить твою пьесу! Это ж надо! За тебя идет борьба! Я же говорил! Соглашайся на все! Лишь бы не Норкин! Номер продиктовать?

— Зая, не надо ничего диктовать. Он здесь. Это мой бывший студент. Ренат, помнишь, я тебе о нем рассказывала?

— Из той самой театральной группы?

— Да. Ой, Зая, не могу говорить. Перезвоню, как только будут новости.

Ренат уже поднимался ко мне по ступенькам. Я невольно им залюбовалась. Он окреп, возмужал, но остался таким же гибким, стремительным, и этот его внимательный, гипнотизирующий взгляд…

В университете Муратов был «золотым мальчиком», «плохим парнем» и большим специалистом по разбиванию девичьих сердец. Сколько слез было из-за него пролито! До четвёртого курса Ренат ходил в компании трёх таких же задиристых друзей. Они доставали всех подряд. Вечные драки в клубах, пьянки в общежитии, гремевшие на весь университет. А потом все изменилось… Как я могла забыть?! Как же я могла забыть об истории, свидетельницей которой случайно стала?!

Я никогда не воспринимала Муратова как мальчика-мажора. С того самого дня, как я увидела их всех перед собой, студентов, пришедших на прослушивание добровольно и загнанных туда деканом, откровенно скучающих и заинтересованных, серьёзных и легкомысленно настроенных, я уже предполагала, что Муратов записался в студенческую труппу не из-за любви к опере и театру и не по моему настоянию, хотя Ренат был щедро одарен природой, во всем: внешности, уме, голосе. Я помню его руки, крупные, нервные, жилистые, и сумасшедшие глаза с темной радужкой, наполовину скрытой веками, словно растущая луна: жизнь, страсть, вера, тоска. И вот, по прошествии лет, Муратов каким-то образом связал свою жизнь с театром. Сейчас узнаем, каким.

Ренат на ходу развел руками, подошел и покаянно склонил голову. Норкин остался у сцены. Он говорил по телефону. В мою сторону режиссер не смотрел.

— Вера Алексеевна, я, наверное, ужасно самонадеян. Но вы не представляете, что я почувствовал, когда узнал, что вашу пьесу… — Ренат оборвал предложение на середине и бросил взгляд на Норкина. — Мы можем где-нибудь спокойно обсудить этот вопрос?

— Ренатик, — сказала я, — у меня не окончен разговор с Велиамином Родионовичем.

— Окончен, — мягко возразил Муратов. — Велиамин Родионович не будет ставить «Любовь Дель-арте»… Как насчет замечательного кафе на набережной? Только что открылось. Какой там штрудель!

— Ренат… — начала я.

— Я осмелился поговорить с вашим мужем — вы не хотите, чтобы Норкин вас ставил. Штрудель, — сказал мой бывший студент, подхватывая меня под локоть и увлекая к выходу. — Вы не пожалеете. Здесь, недалеко, довезу с ветерком. Сегодня жарко, не правда ли?

Норкин махнул нам рукой, не отрываясь от телефона. И я с облегчением помахала ему в ответ, послушно следуя за Ренатом. В конце концов, что я теряю?

… Штрудель был хорош. Мы запивали его красным ройбушем, пахнущим африканской саванной. Я смотрела в окно на белые кораблики, застывшие на сапфировом полотне моря. Шум города, звон чашек о блюдца, крики чаек — среди всего этого многоголосия на меня вдруг нашел странный покой. Мне уже ни о чем не хотелось говорить, хотя полчаса назад я изнывала от любопытства. Пьеса эта, чего я так переживала? Вот пришел юноша из прошлой жизни, разом обрубил туго натянутые мои нервы, и они обвисли, как оборванные в бурю провода. Нет проводов — нет напряжения.

Ренат первым прервал молчание, совсем, однако, не казавшееся нам неловким или затянувшимся:

— А вы замужем. Поздравляю.

— Спасибо, Ренатик. Уже девять лет как.

— Рад за вас. Ваш муж очень приятный в общении человек. И очень терпеливый. Кто-нибудь другой просто послал бы меня сегодня утром, когда я обрывал ваш телефон.

— Мой муж — святой, — без всякой иронии согласилась я. — И все же, Ренат, как всё это… совпало? Как ты узнал о пьесе? Как получилось, что мы ни разу не встретились за эти годы? Ты ведь из Мергелевска?

— Из Альметьевска. Родители до сих пор там живут и братья, сколько уговариваю переехать к морю, ни в какую. А меня дядя взял, так сказать, под свое крыло, дал образование и путевку в жизнь, — Ренат кривовато усмехнулся. — Меня долго носило туда-сюда. Я здесь осел лишь пару лет назад, когда бизнес пошел в гору. А до этого где только не был!

— Женился?

Ренат взял ложечку и принялся водить ею по бумажной салфетке, вырисовывая узоры красными чайными каплями:

— Собираюсь, — ложечка выскользнула из пальцев и задребезжала на стеклянной столешнице. — Из нашей театральной группы почти все разъехались, многие в Москву подались. Я тоже там пожил, понравилось, но не прижился… Денис Брызгало — клипмейкер, может, видели рекламу моющего средства… ну…глупая такая, где у пленки жира в раковине появляются рот и глаза, и она начинает разговаривать: «Ты никогда не победишь меня в холодной воде!»

— Боже мой! Конечно, видела, просто фильм ужасов! И это наш Денис? Ну кто бы подумал! Хотя у него всегда была тяга к гротеску.

— Вы помните? — Ренат заразительно захохотал. — А Люду Житкинскую помните? Вышла замуж, родила близнецов, мальчиков. Я заезжал к ней в Краснодар. Сама с трудом своих пацанов различает.

— Неужели? Люда? Бойкая такая была девочка, все время смеялась.

— Она и сейчас смеется, не переставая. А Игорь? Игорь Ферцман! Тот, что пел Доктора! Басом! Помните: «Всем нам нужно без опаски в брак вступать — и это ясно!»? Уехал в Израиль. Работает там в продюсерском центре. А знаете, где мы с ним встретились? В Штатах! В аэропорту Кеннеди! Вот судьба, представляете! А Надя Колесова? Ну с Надей-то вы встречались?

Я покачала головой.

— Встретитесь, мы работаем вместе.

— Театр наш студенческий… — я поморгала, чтобы убрать из глаз непрошенную влагу. — В университете до сих пор вас вспоминают. Вы тогда просто…

— …зажгли, — подхватил Ренат с волнением. — Это было самое счастливое время в моей жизни. Наша рок-опера, «Сын-соперник»… Мы пели. Мы ничего не боялись.

Ренат замолчал, глядя в окно, глаза его тоже подозрительно блестели. Я проглотила застрявший в горле вопрос, заела его остатком штруделя, тихо сказала:

— Это было чудесное время, Ренат. Жаль, что оно прошло.

— Оно не прошло, — встрепенулся Муратов. — Об этом и речь. Вера Алексеевна, наша сегодняшняя встреча — это не просто…

Тонкий золотистый телефон завибрировал и пополз по столу. Ренат бросил взгляд на экран:

— Извините, Вера Алексеевна, я должен ответить.

Он вышел на террасу кафе. Белые полотнища, свисающие с тента, хлопали вокруг него на ветру, как паруса. Я достала телефон, быстро подключилась к вай-фаю, пароль к которому был на карточке, поданной вместе с заказом. Итак, Ренат Муратов. Ого! Википедия: «Тридцать один год. Бизнесмен, выпускник ЮМУ, владелец популярного на южном побережье театра-клуба «Твайлайт[3]», основатель и меценат детского театра «Взморье». Продюсерская деятельность Муратова включает в себя такие проекты, как…»

— Там все вранье, — вкрадчиво произнес Ренат над моим ухом.

Он улыбался. Я вздрогнула, бросила телефон в сумку и смущенно пробормотала:

— Ренат, о тебе пишут в Википедии. Ты известная личность, оказывается. Теперь я понимаю, почему Норкин был с тобой так любезен.

— Норкин был со мной любезен, потому что любит покушать на халяву, — поморщившись, бросил Ренат. — Завсегдатай в «Твайлайте». Ведет блог и хает там наши постановки и выступления под ником «Ираклий Мельпоменов».

— У тебя свой театр, — сказала я. — Поверить не могу и предположить не могла, что клуб принадлежит тебе. Мы с мужем один лишь раз пытались в него попасть, на концерт японской музыки, но билеты были распроданы за месяц вперед. Я даже смотрела какую-то передачу о «Твайлайте» пару месяцев назад, но тебя в ней не показали.

— Это я раньше лез в телевизор при каждом удобном случае, — объяснил Ренат, — когда реклама нужна была, а сейчас не успеваю отвечать отказами на просьбы об интервью. Вот и сейчас… — он кивнул на свой телефон, — очередное эксклюзивное предложение… отключу-ка я звук, чтобы нам не помешали. «Твайлайт» — это не совсем театр, на столь высокий статус мое детище никогда не претендовало. Это клуб с хорошей едой и хорошей сценой. Я приглашаю в него музыкантов и танцоров, тех, кого ХОЧУ пригласить, вне зависимости от популярности и бабла. И да, сейчас «Твайлайт» — это хороший способ раскрутиться. Вы даже не представляете, кто теперь обрывает мой телефон. Но я разборчив, как богатая невеста, — Ренат рассмеялся. — Недавно отказал Дусе, знаете такую? Дусю? «Я теперь другая, совсем не такая. Ты мне снишься. Увидишь меня — удивишься». Нимфетка с диапазоном в три ноты. Зато группа «Угли» — моя находка, ребята сейчас уже вышли на столичный уровень…

Он продолжал рассказывать о своем клубе, сыпля неизвестными мне именами. Боже, как я стара! Я никого из них не знаю. Я ощущала неловкость. Легкость, которая сопровождала начала нашего разговора, куда-то исчезла. Минуту назад это был мой студент, милый Ренатик Муратов, а сейчас передо мной богатый, известный человек, небрежно рассуждающий о славе и популярности. Ренат словно почувствовал напряжение, повисшее между нами, замолчал на середине предложения, прокашлялся и продолжил совсем другим тоном:

— Вера Алексеевна, я обещал Норкину денег на постановку его эротической лабуды. Он не будет к вам больше лезть, с управлением культуры я уже договорился, пришлось даже звонить в Норвегию и общаться с этим… драматургом, он приедет к нам в город в рамках культурного обмена, все довольны, — Ренат слегка откинулся назад. — Но это всё ерунда…. Я подписан на ваш твиттер, я слежу за вашим творчеством с тех пор, как вы написали «Фею в магазине дешевых товаров». Я читал «Любовь дель-арте». Я выучил ее наизусть. Знакомый в управлении рассказал мне о проекте постановки только вчера. Я прилетел первым же рейсом, прямо из аэропорта стал названивать к вам домой, но вас не застал… Норкин убил бы вашу книгу, а она…она прекрасна. Вера Алексеевна, я предлагаю вам ставить «Любовь дель-арте» в «Твайлайте». Это не бог весть какое престижное место, но я готов слушаться вас во всем. Я даже согласен на время закрыть клуб, если это помешает репетициям. Единственное мое условие, нет, просьба, нижайшая просьба — герои «Любви дель-арте» должны запеть. Вы согласны переделать вашу новеллу в мюзикл? Я не жду, что вы мне сразу ответите, подумайте, любое ваше замечание… выбор актеров…всё… Вера Алексеевна?

Он испугался, мой бедный мальчик, потому что я, видимо, смотрела сквозь него в тот момент. Он встревоженно повторял: «Так как же, Вера Алексеевна?» Он не понял. Боялся, что лауреат престижной премии «Вавилон» шокирована и возмущена предложением ставить ее пьесу в кафе-шантан. А я просто услышала, как запели мои герои: и Скарамуш, и Капитан, и Доктор, и милая Изабелла, и лукавая Коломбина — все они. И это было здорово, чёрт побери!

— Ренат, — сказала я. — Я согласна.

— Ты не боишься, что он превратит твою пьесу в самодеятельность? — спросил вечером Валера. — Одно дело студенческий театр, совсем другое — серьёзное драматическое произведение.

Пока я творчески самореализовывалась, Валера дозвонился в компанию, в которой мы еще две недели назад заказали сплит-систему, и теперь мы нежились в прохладе своей спальни, а Савва тайком играл на планшете в своей. Тимоша пометался между комнатами и принял решение в пользу детской. Вот и хорошо, пусть соревнуется с Саввой в мастерстве пуканья под одеялом. Кыся спала у нас в ногах. Она никогда не предаст наши ноги. Это только кажется, что она просто мурчит. На самом деле она перерабатывает исходящую от нас негативную энергию. Поэтому ее так сильно мучает голод в пять часов утра, перерабатывание негативной энергии — тяжкий труд. Сегодня Валерина очередь кормить Кысю на рассвете.

— В моей пьесе нет ничего серьезного и драматического, это же комедия, — отшутилась я, листая книгу, но не понимая ни слова.

— Я не это имел в виду, — сказал муж. — Я имел в виду подход.

— Боюсь, — призналась я, смирившись и захлопнув томик Джейн Остин. — Ренат очень милый мальчик, но я не могу заглянуть к нему в голову и рассмотреть, как именно он видит «Любовь дель-арте» в качестве мюзикла. Я не хочу очередной бурлеск, вокруг меня в жизни и так много канкана.

— Для милого мальчика твой Ренат неприлично богат, — проворчал Валера, листая страницы в планшете. — Не иначе как отмывает деньги в своем клубе. Или торгует наркотиками. Невозможно так разбогатеть за пару лет.

— Его дядя был известным в городе адвокатом. И не только в Мергелевске. Гонорары у него были такие, что он у нас полфакультета спонсировал. Поговаривают, был связан с миром криминала в лихие девяностые. А кто не был? Потом он вроде бы ушёл в бизнес. Ему принадлежал ресторан на набережной, — разъяснила я. — И кажется, до сих пор принадлежит. И отель…вроде.

— Деньги к деньгам, — веско заметил муж, потом хмыкнул, рассматривая фото Рената на экране планшета. — Симпатяга. Н-да… Самый успешный продюсер в своей возрастной категории и один из самых завидных женихов в нашем городе. Такого парня женщины должны рвать на части. Одни издания приписывают ему кучу романов, другие утверждают, что Муратов переквалифицировался в гея под влиянием близости к творческой элите, а вот тут сообщают о том, что он уже год состоит в тайном гражданском браке… Так-так-так, а это уже интересно: нас местный журнальчик раскопал что-то из его прошлого…м-м-м… несчастную первую любовь, студенческую. Подробности не приводятся, одни домыслы. Что молчишь? — Валера посмотрел на меня поверх полукружий своих элегантных очков. — Ты ведь что-то знаешь.

— Знаю, — медленно произнесла я. — Кое-что я знаю. Помню.

— Вера, — сказал муж, — что за загадочный тон?

— Те журналисты правильно написали: была несчастная любовь…

…Я стою перед окном и смотрю на здание общежития ФПР: на перилах балкона четвёртого этажа, на опасной высоте, ссутулившись, сидит Ренат; мне страшно, но я просто смотрю и ничего не предпринимаю. Он сидит там больше часа, потом уходит — спускается, ловко цепляясь за решётку вдоль балконных боковин. У меня замирает сердце каждый раз, когда он зависает над высотой…

— … и ещё… — продолжила я, — насчёт того, что витало в воздухе, там, в кафе. Я рассказывала тебе, помнишь? Вскоре после того, как ушла из университета.

— Это было давно. Мы отдыхали в Хорватии, ты хватанула местного винца и разоткровенничалась. Я не особо помню, в чем там было дело.

— Ладно ты, но я! Как я могла все забыть? Голову себе ломаю, сюжет ищу, а тут такая история!

Муж снял очки и потер переносицу:

— Так. Всё с тобой ясно. А то я думаю: что ты такая тихая весь вечер. С таинственным блеском в глазах. Что ж, я рад. О чем будет книга?

— В мире существуют только три темы, достойные писательского труда: любовь, любовь и любовь. Выберу одну из трех и начну. У меня даже есть кое-что…некая хроника того, что случилось десять лет назад. Мне не хватает деталей. Как мне заставить Рената рассказать, Валер?! Это жестоко — бередить чужие раны!

— Я знаю, но это ведь ты только что с горящими глазами говорила о том, что хочешь написать историю любви. Тем более, неизвестно, что там еще за рана. Может, все уже позабыто.

— Не знаю. У меня было чувство, что Муратов… понимаешь, что он ждет, когда я упомяну…Но нет, ты прав! Ты прав.

— А как же пьеса? Как же ваш мюзикл?

— Валера, одно без другого не получится. Буду работать в клубе над постановкой, всё разузнаю и растормошу Рената. Вот он, сюжет, которую я так ждала!

Муж вздохнул и посмотрел на меня поверх очков:

— А Ренат не против того, что ты поведаешь читателям его историю?

— Не знаю. Я спрошу. Я надеюсь на его особое отношение к моему творчеству. В любом случае, я пойму, если он… не захочет пойти мне навстречу. Не каждый человек согласится предоставить кусок своей жизни в качестве основы для чьей-то книги.

— Честно говоря, с трудом представляю тебя в роли писателя любовных романов.

— Любовный роман? — задумчиво сказала я. — Нет, Зая. Боюсь, это будет драма. Впрочем, история еще не окончена.

Валера помолчал.

— Удачи тебе, Верочка.

— Спасибо, — сказала я, обнимая подушку и зевая. — Не обижайся. Ты же знаешь, когда я начинаю новую книгу, становлюсь совершенно сумасшедшей.

У Валеры какое-то время горел торшер. Я слышала, как он листает своего любимого Воннегута, похмыкивая и наклоняясь, чтобы почесать за ушком Кысю, которая перебралась к нему на колени.

— Вера, ты не спишь?

— М-м-м?

— Напомни мне, как звали ту девушку? Ту… несчастную первую любовь?

— Марина. Тоже училась…они были с одного факультета. Марина. Леонора[4].

— Кто?

— Леонора. Невеста Дона Педро[5].

— Это который из Бразилии, где много диких обезьян?

— М-м-м?

— Ясно, ты уже спишь. Приятных сновидений.

Я хотела возразить, что это не из сна, но потом засомневалась и промолчала, потому что уже шагнула в свою будущую книгу. Мне снился Ренат, который стоял среди хлопающих на ветру парусов, как Грей, высматривающий на берегу свою Ассоль. Это был хороший сон. Первая глава.

[1] Детективная пьеса Агаты Кристи

[2] Мергель — горная порода, сырьё для производства цемента

[3] Англ. Twilight — сумерки

[4] Героиня оперы «Сын-соперник» Д.С. Бортнянского

[5] Герой оперы «Сын-соперник» Д.С. Бортнянского