Клуб "Твайлайт". Часть 1

Глава 2

Посёлок Лесенки, июль 2017 года

Для того, чтобы выяснить, где находится тот самый предел человеческих возможностей, необязательно отправляться на край света. Марина убедилась в этом сама, работая по четырнадцать часов в сутки и без выходных, в самое пекло, когда плавится асфальт на дорогах. Когда дышишь жаром, таешь потом, и головные боли превращаются в обязательные издержки профессии.

Марина никогда не любила летнее солнце. И несмотря на то, что долго жила в северной стране, не испытывала особого пристрастия к загару — пряталась от него под шляпой и тентом, но все равно успевала схватить за день свою дозу. Лицо ее теперь было медное, и трескались от соли губы.

Она торговала всякой всячиной на «Каталке»: сувенирами, раковинами, надувными кругами. А что? Нормальное место, если бы не жара и покупатели с латентными психозами, активированными несусветным зноем.

«Каталкой» звался пляж неподалеку от посёлка Лесенки, облюбованный виндсерфингистами и прочими представителями спортивной молодежи. Местные иногда именовали его «Катафалка», потому как здесь каждый год кто-нибудь погибал, в шторм, в штиль, на камнях и под водой. Лесенки, небольшой поселок с инфраструктурой, развитой исключительно под нужды отдыхающих, своё название получил от скал с выбеленными ветром выступами. Пару лет назад его почти полностью смыло смерчем и селем, но он возродился к новой жизни с двухэтажными домиками, куда в сезон набивались отдыхающие, кафешками, клубами, рыночками и даже небольшим торговым центром.

Поначалу Марина каждый день ездила на «Каталку» из Дивноморска. Снимала там комнатушку у Вазгеновых родственников, недорого. Спала, соответственно, по пять часов. Иногда, правда, ей удавалось покемарить в маршрутке, если М-4 застревала в пробке, но в шесть утра такое случалось редко. Назад ее подвозили Соломон и Дейв, студенты габонцы, фотографирующиеся на Каталке со всеми желающими. По пляжу Сол и Дейв бродили в «леопардовых» набедренных повязках, коронах из перьев и с барабаном, приставали к отдыхающим: «Чего голий малиш дьержишь? Нильзя так. Пи-пи закрой ему — это святое». «Ты бьелая красавица. Ты дольжна со мной фотографироваться. Эбони энд айвэри[1]. Красиво будьет». «Ай, бабушка. Ничайна наступаль. Пугать не хотель. Спи спокойна». После заката, поев в шумной забегаловке у выхода и переодевшись в джины и футболки с надписью «I love Russia», сонные Сол и Дейв возвращались в Дивноморск. Марина ездила бы с ними и по утрам, но вставали они не раньше девяти и утренние, непроспавшиеся и заторможенные, были за рулем еще хуже вечерних, уставших.

Помучившись, Марина решила послать Вазгена с его точкой к чертям и поискать работу в Дивноморске или дальше по берегу. Тогда хозяин нашёл для неё жилье в старом корпусе базы отдыха, предназначенной в скором времени под снос. Там в советскую эпоху был профилакторий для работников медицинской сферы, и жила теперь Марина в некогда роскошном номере «со всеми удобствами». От прежнего гостиничного уюта, впрочем, ничего не осталось. Санузел был выкрашен ярко-зеленой краской поверх древнего кафеля. От старости и влаги краска пузырилась. Марина цепляла зеленое крошево на локти и спину, когда принимала душ. Балкон осыпался, и она старалась поменьше на него выходить, даже постиранное белье развешивала, стоя на приступке. Кухни была на этаже, общая, но Марине было все равно. Она почти ничего не готовила, на жаре есть не хотелось, лишь вечерами крошила огурцы, лук и помидор в миску с отбитой эмалью, заправляла салат горьковатым оливковым маслом и съедала его перед окном с трещиной в стекле, в которую в штормовые дни задувал ветер. Был холодильник, постоянно зарастающий льдом и снегом и от того отключающийся в самый неподходящий момент. Двери в номере были картонные. Судя по заплаткам у замка, их уже не раз выбивали прежние жильцы, но Марина и по этому поводу не переживала. Что у неё брать? Доисторический ноутбук, несколько побрякушек? Все заработанные деньги она клала на карту, которую всегда носила с собой. На карте за все это время скопилась приличная сумма, но ей не на что её тратить, разве что отправить маме, а ещё пришло время купить новые шорты и полечить зуб слева — он начал ее беспокоить в последнее время. Вся её одежда помещалась в один рюкзак. Пройдет лето — она её выбросит и купит пару свитеров и джинсов. Пройдет зима — отоварится шортами и футболками. Самым главным достоинством комнаты был кондиционер в форточке, старенький, дребезжащий, оставленный кем-то из прежних жильцов «Де-Лонги» с миниатюрным пультом. Она включала его по ночам и хорошо высыпалась в прохладе. В соседях у нее оказались в основном гастарбайтеры, смуглые, густобровые, улыбчивые парни. Они иногда заходили попросить пакетик чая или помидор. Никогда ничего не возвращали, вежливые, спокойные ребята, которых после работы интересовал лишь сон.

В восемь на пляже уже было знойно. Две дагестанки, Эмилия и Заира, тоже работницы Вазгена, жарили пирожки в небольшой пристройке у лимана. Возле плит был ад. Девушки по очереди выходили от своих духовок на воздух и блаженно вздыхали — хорошо, прохладно. Иногда они бежали к морю и окунались прямо в своих платьях-балахонах, но ткань сохла на глазах. Каждый вечер Марина получала от них большую самсу с пылу с жару — Вазген велел им её подкармливать. Боялся, что её ветром сдует. Правильно боялся. Ветер нынче был неслаб и переменчив.

Рядом с Мариной в массажном кабинете работал Боря Танников. Ему было лет тридцать — тридцать пять, красавчик, чистый Голливуд-Болливуд: зеленые глаза, мужественные черты лица, рост, осанка. Поначалу Марина с ним почти не общалась, страшно было. Так и казалось, что как только она обратится к Танникову, из-за стоек с парео и надувных кроватей в соседних павильончиках полезут операторы и прочие режиссеры: «Дубль один. Сцена на пляже. Массовка готова? Борис, дорогой мой, в роль вжились?» Боря сам сделал первый шаг навстречу — завёл разговор о погоде. Вблизи сосед показался Марине вообще нереальным. Она всегда побаивалась красивых мужчин, да и женщин тоже, зная, какие необратимые изменения в голове вызываются постоянным вниманием окружающих. Однако Борис оказался простым и веселым парнем. Марину он заметно выделял среди женского контингента работников «Каталки», а у контингента того его присутствие вызывало массовый психоз.

Сначала они перебрасывались отдельными словами: жарко, покупателей много сегодня; ветрено, покупателей вообще нет. За два месяца крепко сдружились. Если бы не Боря, Марине было бы совсем тоскливо. Вместе с другом она неожиданно приобрела врага, не очень страшного, но надоедливого: влюблённая в Бориса Катя из павильона с молочными коктейлями её всерьез возненавидела. А не стоило, у Марины и в мыслях ничего такого не было, она любовалась массажистом как произведением искусства.

Боря не был геем, просто ему было не до курортных романов — все его силы отнимала работа в две смены. О втором его заработке знала на всей Каталке лишь Марина. Он сообщил ей о нём с тем же непроницаемо-мягким выражением лица, с каким обычно встречал и «работал» хихикающих, полураздетых, истекающих при виде него негой пляжных девиц.

Это случилось в самый пик июльской жары, когда даже болтать стало невмоготу — из глотки ничего, кроме молитвы о дожде, не лезло. Они сидели под вентилятором, нагонявшем больше тоски, чем прохлады. В массажном кабинете был кондиционер, однако Боря из солидарности просиживал всю свою смену до пяти вечера рядом с Мариной.

В два часа дня на пляже было мало самоубийц, охотников за тепловыми ударами или раком кожи, но сиеста в контракте Марины не была предусмотрена, вдруг какой-нибудь меланиновый маньяк возжелал бы раковину с морскими стонами. Боря достал из бумажного пакета небольшую коробку. Заглянул внутрь, присвистнул. Марина наблюдала за ним сквозь полуопущенные веки и размышляла, стоит ли сбегать к воде и окунуться, или лучше потерпеть до вечера, чтобы не чесаться от соли.

— Маринка, хочешь, подарю тебе свой смартфон? — спросил Боря.

— Да, — сказала Марина лениво. — Конечно. Подари.

Она думала, он шутит. Телефон у Бори был новый, по всем признакам, дорогой и навороченный. Марина ожидала, что он скажет, как обычно, в ответ что-то вроде: «А ты меня за это убей и прикопай у мола. Чем так мучиться, лучше обрести ВЕЧНЫЙ, ПРОХЛАДНЫЙ покой. Помимо телефона, завещаю тебе свою любимую губную гармошку».

Боря достал из кармана джинсовых бриджей свой мобильник, пощёлкал по экрану, поддел ногтем крышку, вытащил сим-карту и протянул смартфон Марине со словами:

— Только зарядка дома, потом принесу. Ну? Берёшь?

— Ты чё, Боря, перегрелся? — спросила Марина, от удивления выпрямившись в кресле-шезлонге.

— Я серьёзно, — сказал Танников. — Бери. Предложение века. Хороший смартфон. Камера хорошая, пиксели-шмиксели.

— В смысле… просто так? Без денег? — она машинально взяла в руки мобильник. — Я могу заплатить, если что…

— Не, — сказал Боря. — Надо хоть иногда творить добро. Может, моя жертва будет засчитана, — он посмотрел на безоблачное небо и поморщился. — Тем более, что я тоже в накладе не остаюсь. И вообще, это старьё, три месяца уже пользуюсь, и в море топил спьяну, и бил, работает, правда. Даже гарантия есть.

— Спасибо, — сказала Марина безо всякой иронии.

Танников вынул из коробки тонкий смартфон, провел пальцем по экрану, хмыкнул:

— А вот это — новьё, две штуки баксов. Меня ценят.

Марина молчала. Все это было для нее странно и непонятно.

— Знаешь, Маринкин, — сказал массажист задумчиво. — Я раньше такое всё продавал. Брал себе что-нибудь подешевле. Мне деньги нужны. Хочу дело собственное открыть, галерею. Это моя мечта — галерея искусств. Для курортного города — самое то. Мечта моя, да. Люблю искусство, учился даже на искусствоведа по второму образованию. Ты знала?

Марина помотала головой. Для неё Боря открывался с новой стороны.

— Вот этот, пожалуй, оставлю себе, — продолжал он равнодушно, рассматривая телефон. — Нужно рисануться кое перед кем в рамках продвижения к золотой мечте.

— Боря, — сказала Марина, — ты не обидишься, если я кое-что личное спрошу?

— Не обижусь. Прекрасно знаю, о чем ты меня спросишь. Откуда у меня всё это? — бросил Танников, без особого воодушевления кликая по экрану. — Мобилы и шмотки. Тачка. Парфюмы.

— Ну… — смущенно пробормотала она. — У тебя вчера за весь день был только один клиент. И так часто бывает. А ты каждый вечер ужинаешь в суши-баре и… Блин, я лезу не в свое дело, да? Прости. Забудь.

Боря посмотрел на нее с улыбкой.

— Та не проблема. Вот это всё, — он махнул рукой на массажный павильончик, — шмарство официальное, налоги там, все тип-топ, законно, медицинское образование мое, опять же. Что, зря учился? Только нифига это все не покрывает, потребности у меня большие. Поэтому с семи и до конца ненормированного рабочего дня моего я чпокаю медуз.

Картина, вставшая перед глазами Марины, была так ярка и непотребна, что у неё вырвалось:

— Медузы размножаются ртами. Иногда. А так они почковаться могут.

Боря подумал и кивнул:

— Ну да, такое у меня случается. В смысле, и ртами, и просто почковаться-чпокаться.

Марина молчала. Аллегория до нее не доходила. Наверное, из-за жары. Боря посмотрел на неё, наклонив голову к плечу, и терпеливо пояснил:

— Там дальше, по берегу, за строящимся отелем — закрытый пляж. Нудистский, клубный. Очень дорогой. Я там пасусь. Цепляю только тех, кому за сорок-пятьдесят — «медуз». Состоявшихся, одиноких, разведенных, тех, у кого есть всё, кроме одного. Поняла?

Марина кивнула. Пробормотала:

— Шмарство неофициальное?

— Умная девочка. Я сразу понял, почему Вазген в тебя так вцепился. Голос, рожица, харизма. А ну скажи что-нибудь.

— Что?

Сначала они перебрасывались отдельными словами: жарко, покупателей много сегодня; ветрено, покупателей вообще нет. За два месяца крепко сдружились. Если бы не Боря, Марине было бы совсем тоскливо. Вместе с другом она неожиданно приобрела врага, не очень страшного, но надоедливого: влюблённая в Бориса Катя из павильона с молочными коктейлями её всерьез возненавидела. А не стоило, у Марины и в мыслях ничего такого не было, она любовалась массажистом как произведением искусства.

Боря не был геем, просто ему было не до курортных романов — все его силы отнимала работа в две смены. О втором его заработке знала на всей Каталке лишь Марина. Он сообщил ей о нём с тем же непроницаемо-мягким выражением лица, с каким обычно встречал и «работал» хихикающих, полураздетых, истекающих при виде него негой пляжных девиц.

Это случилось в самый пик июльской жары, когда даже болтать стало невмоготу — из глотки ничего, кроме молитвы о дожде, не лезло. Они сидели под вентилятором, нагонявшем больше тоски, чем прохлады. В массажном кабинете был кондиционер, однако Боря из солидарности просиживал всю свою смену до пяти вечера рядом с Мариной.

В два часа дня на пляже было мало самоубийц, охотников за тепловыми ударами или раком кожи, но сиеста в контракте Марины не была предусмотрена, вдруг какой-нибудь меланиновый маньяк возжелал бы раковину с морскими стонами. Боря достал из бумажного пакета небольшую коробку. Заглянул внутрь, присвистнул. Марина наблюдала за ним сквозь полуопущенные веки и размышляла, стоит ли сбегать к воде и окунуться, или лучше потерпеть до вечера, чтобы не чесаться от соли.

— Маринка, хочешь, подарю тебе свой смартфон? — спросил Боря.

— Да, — сказала Марина лениво. — Конечно. Подари.

Она думала, он шутит. Телефон у Бори был новый, по всем признакам, дорогой и навороченный. Марина ожидала, что он скажет, как обычно, в ответ что-то вроде: «А ты меня за это убей и прикопай у мола. Чем так мучиться, лучше обрести ВЕЧНЫЙ, ПРОХЛАДНЫЙ покой. Помимо телефона, завещаю тебе свою любимую губную гармошку».

Боря достал из кармана джинсовых бриджей свой мобильник, пощёлкал по экрану, поддел ногтем крышку, вытащил сим-карту и протянул смартфон Марине со словами:

— Только зарядка дома, потом принесу. Ну? Берёшь?

— Ты чё, Боря, перегрелся? — спросила Марина, от удивления выпрямившись в кресле-шезлонге.

— Я серьёзно, — сказал Танников. — Бери. Предложение века. Хороший смартфон. Камера хорошая, пиксели-шмиксели.

— В смысле… просто так? Без денег? — она машинально взяла в руки мобильник. — Я могу заплатить, если что…

— Не, — сказал Боря. — Надо хоть иногда творить добро. Может, моя жертва будет засчитана, — он посмотрел на безоблачное небо и поморщился. — Тем более, что я тоже в накладе не остаюсь. И вообще, это старьё, три месяца уже пользуюсь, и в море топил спьяну, и бил, работает, правда. Даже гарантия есть.

— Спасибо, — сказала Марина безо всякой иронии.

Танников вынул из коробки тонкий смартфон, провел пальцем по экрану, хмыкнул:

— А вот это — новьё, две штуки баксов. Меня ценят.

Марина молчала. Все это было для нее странно и непонятно.

— Знаешь, Маринкин, — сказал массажист задумчиво. — Я раньше такое всё продавал. Брал себе что-нибудь подешевле. Мне деньги нужны. Хочу дело собственное открыть, галерею. Это моя мечта — галерея искусств. Для курортного города — самое то. Мечта моя, да. Люблю искусство, учился даже на искусствоведа по второму образованию. Ты знала?

Марина помотала головой. Для неё Боря открывался с новой стороны.

— Вот этот, пожалуй, оставлю себе, — продолжал он равнодушно, рассматривая телефон. — Нужно рисануться кое перед кем в рамках продвижения к золотой мечте.

— Боря, — сказала Марина, — ты не обидишься, если я кое-что личное спрошу?

— Не обижусь. Прекрасно знаю, о чем ты меня спросишь. Откуда у меня всё это? — бросил Танников, без особого воодушевления кликая по экрану. — Мобилы и шмотки. Тачка. Парфюмы.

— Ну… — смущенно пробормотала она. — У тебя вчера за весь день был только один клиент. И так часто бывает. А ты каждый вечер ужинаешь в суши-баре и… Блин, я лезу не в свое дело, да? Прости. Забудь.

Боря посмотрел на нее с улыбкой.

— Та не проблема. Вот это всё, — он махнул рукой на массажный павильончик, — шмарство официальное, налоги там, все тип-топ, законно, медицинское образование мое, опять же. Что, зря учился? Только нифига это все не покрывает, потребности у меня большие. Поэтому с семи и до конца ненормированного рабочего дня моего я чпокаю медуз.

Картина, вставшая перед глазами Марины, была так ярка и непотребна, что у неё вырвалось:

— Медузы размножаются ртами. Иногда. А так они почковаться могут.

Боря подумал и кивнул:

— Ну да, такое у меня случается. В смысле, и ртами, и просто почковаться-чпокаться.

Марина молчала. Аллегория до нее не доходила. Наверное, из-за жары. Боря посмотрел на неё, наклонив голову к плечу, и терпеливо пояснил:

— Там дальше, по берегу, за строящимся отелем — закрытый пляж. Нудистский, клубный. Очень дорогой. Я там пасусь. Цепляю только тех, кому за сорок-пятьдесят — «медуз». Состоявшихся, одиноких, разведенных, тех, у кого есть всё, кроме одного. Поняла?

Марина кивнула. Пробормотала:

— Шмарство неофициальное?

— Умная девочка. Я сразу понял, почему Вазген в тебя так вцепился. Голос, рожица, харизма. А ну скажи что-нибудь.

— Что?

Ирина Анатольевна ожила и сунула Марине анкету. Она проводила их до самых ворот, кутаясь в свою старушечью кружевную шаль и вкрадчиво втолковывая маме что-то, от чего та приходила во все большее волнение. С этого дня для Марины началась учеба, дававшаяся ей так легко, что бабушка Нина, водившая её в музшколу, крестилась и говорила: «Не проболвань, не проболвань, бог лентяям таланту як дал, так и забэрэ».

Шли годы. Не забрал, оставил. Лучше бы забрал.

Посёлок Кольбино, июль 2017 года

Альбина была мокрая от пота. Засыпала она в прохладе, под уютным пледом из альпаки, а проснулась, едва дыша, с простыней, обмотанной вокруг бедер. Солнце било в распахнутое окно, пахло морем. Ренат не любил кондиционеры и, как только немного свежел летний воздух, открывал все окна в доме и устраивал сквозняк. Альбина приподняла голову и осторожно осмотрелась. Рената в комнате нет, значит, можно выругаться сквозь зубы, проклиная привычки бойфренда. Выпутавшись из влажной простыни, Альбина вытянулась на кровати, глядя в потолок. Тише, тише, вот она досчитает до десяти и успокоится. Если она хочет стать хозяйкой в этом доме, нужно уметь смиряться и терпеть. Она почти научилась. Но, чёрт возьми! Голова у нее мокрая, всклокоченная, флакон с шампунем она забыла дома, в ванной — только мужская косметика. Ренат никогда не предлагал ей переехать к нему, а все её попытки оставить на полочке над раковиной что-нибудь своё вежливо пресекаются. Только с зубной щеткой в изысканном фарфоровом стаканчике он смирился. Конечно, кто же захочет, чтобы у любимой девушки по утрам воняло изо рта. А любимой ли?

— Что же тебе надо, сволочь? — с тоской пробормотала Альбина. — Что тебе ещё не так?

Пахнет кофе. Значит, Ренат на кухне, колдует над джезвой. По утрам у него чашка черного мокко, зато в течение дня никакого кофеина — еще один бесящий Альбину принцип. В офисе ее приучили к литрам латте и капучино, а Ренат в кафе рядом с «Твайлайтом» заказывает только неароматизированный ройбуш. И пьёт он эту бурду с таким небрежно-отстранённым и одновременно серьёзным видом, будто это лишь его, Рената Муратова, особая привилегия. Он все так делает: просыпается по утрам, работает, общается, смеётся, слушает свою странную музыку всех эпох и стилей, словно имеет эксклюзивные права на жизнь.

Гибкий, длинноногий, с крепкими плечами и сильными руками. На улице на него оглядываются. Его провожают взглядами, даже когда после изнурительных репетиций новых программ или нудных кастингов он идёт домой в мятой рубашке и пыльных туфлях.

Альбина впервые увидела его в консалтинговом центре, где работала после окончания юридического. Его взгляд — вот, что её покорило, тёмный, тяжелый, из-под широких бровей. У неё мурашки побежали по телу, губы раскрылись, рука сама собой потянулась к волосам. Один его взгляд — и она сбежала под каким-то предлогом, а потом стояла в дамской комнате, смотрела в зеркало и дрожала, удивляясь самой себе. Альбина собралась с духом, вернулась в офис и даже смогла непринуждённо пообщаться с ожидающим её пожилым клиентом, до боли завидуя сотруднице, которой по очереди достался темноглазый парень с обжигающим взглядом.

Она выполнила свою часть работы, связанной с заказом владельца «Твайлайта» с особым старанием. Начальство её похвалило, а до Муратова её заслуги само собой не дошли, хотя они несколько раз встречались в офисе и даже перебросились парой вежливых фраз.

Так Альбина незаметно увязла всеми лапками. Вечером того дня, когда Муратов в последний раз зашел в центр за документами, она напилась и долго плакала над его фотографией в журнале «Холостяк». Журнал вышел на пике Альбининой влюбленности. Для нее эти глянцевые страницы с непринужденными позами и улыбкой недосягаемого, прекрасного до жути мужчины стали настоящей болью, наркотиком, к которому она прибегала почти каждый день.

Альбина решительно начала охоту: вырезала заметки из газет, читала светскую хронику, дежурила возле «Твайлайта», выяснила, где живет Ренат, злилась, что в каждом новом интервью он даёт противоречивые сведения о себе, о том, что любит и каких девушек предпочитает. Альбина перекрасилась в блондинку, потом в рыжий, потратила все сбережения на билеты в театр (окончательно возненавидев оперу, которую так любил Муратов) и светские благотворительные мероприятия, на которых Ренат появлялся с завидным постоянством, но где сама она чувствовала себя глупо и неловко. Она уже начала приходить в отчаяние, когда удача, наконец, повернулась к ней лицом. На фуршете в честь открытия очередной ветки газопровода возле Муратова на секунду образовалось свободное пространство. Альбина ввинтилась в него со всей непринужденностью, на которую только была способна, дрожащей рукой положила на тарелку тарталетку и повернулась, словно случайно, к мужчине рядом, изобразив удивление. Ренат тут же вспомнил сотрудницу консалтингового центра, он вообще хорошо запоминал людей. На какую-то секунду в её голове мелькнула пугающая мысль, что он все знает, что он следил за всеми её маневрами и ухищрениями и смеется над ними. Но Муратов заговорил о бизнесе и поблагодарил Альбину за выполненную работу.

Она сделала всё, чтобы ему понравиться, превзошла саму себя, развлекая кавалера забавными историями из офисной жизни, не поскупилась на красноречивые взгляды и улыбки. Она могла быть очень привлекательной и желанной, а Ренат, при всей своей неотразимости, оставался обычным мужчиной. Он сам позвонил ей на следующий день, а через неделю свиданий они проснулись в одной постели. С этого дня и на протяжении года единственной задачей Альбины было сохранить то, чего она добилась, не допустить, чтобы её «сместила с должности» очередная такая же удачливая «охотница». Иногда в голове Альбины мелькала гадкая мысль: по сути, она сотворила то, что до этого презирала — предложила себя парню и рада-радешенька была, что тот ею воспользовался. Но утешало её то, что она влюбилась в Рената прежде, чем узнала, кто он, да и год назад Муратов ещё не был так богат, как теперь, когда клуб «Твайлайт» стал самым популярным местом на побережье.

Он никуда не брал её с собой (она согласилась бы уже на оперу и ненавистный ей джаз), аргументируя это тем, что папарацци отслеживают каждый его шаг. Раньше Альбина посчитала бы это хвастовством, но не сейчас: популярность клуба росла, город знал по именам всех его танцоров и певцов, зрители дрались из-за билетов, и, само собой, Рената коснулся всеобщий ажиотаж.

Она знала о тех, кто был до неё — собрала информацию во время «охоты». Кара Ильменева, хореограф из «Твайлайта», их роман с Ренатом был коротким и необременительным, они до сих пор в прекрасных отношениях. Знаменитая Алёна Донькова, журналистка местного журнала «Кофе», рыжая и нахальная бестия. Елена Стейз, выпускница Гарварда, они с Муратовым познакомились в Америке, сейчас Елена замужем за известным американским фотографом — тот редкий случай, когда бросили Рената, а не наоборот. И еще несколько имен, для кого-то лишь строчки на страницах жёлтой прессы, а для Альбины — вечное напоминание о том, как непостоянно взаимное влечение. Иногда ей казалось, что она может ощущать запах всех женщин Рената в их постели, хотя дом был новым и Муратов переехал в него, когда они уже встречались. Но был кто-то ещё! Кто-то, кого Альбина так и не смогла отследить по светской хронике. Кто-то, кому Ренат каждый вечер отсылал электронное письмо, сидя внизу, а если Альбина спускалась выпить воды, закрывал свой тонюсенький ноутбук и терпеливо ждал, когда она уйдёт. Он делал это даже в Тоскане, в отеле, в их единственную романтическую поездку, когда думал, что она заснула после его страстных ласок. Рядом с ними всегда был кто-то третий.

Альбина трудилась изо всех сил, лелея их отношения, оставаясь мягкой, покладистой и желанной. Но в последние несколько недель Ренат словно задался целью вывести её из себя — дать проявиться тому раздражению и страху, что незаметно копились и зрели в глубине её души. Уже почти восемь месяцев прошло с тех пор, как Альбина ушла из конторы, а Муратов снял ей милую квартирку в новом комплексе на набережной, но она ни разу не услышала от него признания в любви, не говоря уже о предложении руки и сердца. И сверх того — выводящие из себя привычки, усиливающаяся мрачность и переменчивое настроение бойфренда. Ренат ничего не объясняет, а она не решается потребовать объяснений. На днях он прервал деловую поездку, а потом весь день где-то пропадал, даже не предупредив Альбину, что вернулся. А ещё это случай с браслетом, давний, но из-за которого в сердце, словно раковая опухоль, всё больше разрастается тревога…

Вчерашний день добавил переживаний. Муратова пригласили в ЮМУ как почетного выпускника на встречу с абитуриентами. Сначала в машине Ренат нервно признался, что не был в родном вузе девять лет и до этого дня отклонял подобные приглашения. Альбина легкомысленно спросила, почему, а Ренат ответил ей таким взглядом, что она поспешила замолчать и отвернуться к окну. В университете он сократил подготовленное накануне выступление до пары предложений и ушёл со сцены. Потом бродил по полупустым коридорам, всё больше мрачнея, минут двадцать сидел, прислонясь к стене, на корточках в стеклянном переходе между зданиями. Альбина измаялась, выглядывая из-за угла, но страшась поторопить любимого в его странном паломничестве. После этого она потеряла Рената в бесконечных закоулках и отправилась искать снаружи, ковыляя на пятнадцатисантиметровых шпильках по щерблёным дорожкам студенческого городка. Ренат нашелся возле факультетского общежития — стоял и пялился на балконы. Сказал с тоской:

— Убрали. Они убрали решетку. Вот там только остался кусок. И вон там.

Семиэтажное здание общежития радовало свежей краской и пластиковыми окнами. Лишь на втором этаже Альбина разглядела остатки гипсовой решетки в стиле архитектуры восьмидесятых по бокам балконов. Раньше, наверное, балконы соединялись между собой, и веселые студенты пользовались ими как лестницами.

— Что, к подружкам в спальни лазал? — осмелилась пошутить Альбина.

И удостоилась вторым за день тяжелым, почти ненавидящим взглядом. По дороге домой Ренат не проронил ни слова. И любовью они в тот вечер не занимались, опять, она уже и не помнит, когда это было в последний раз. И проснулась Альбина под свист жаркого ветра. А если пожалуется сейчас, наверняка услышит:

— Вставать надо раньше.

Да, как ты, в шесть. И на пробежку вдоль моря до самых причалов. И гуляй потом, Альбина, без кофе и с темными кругами под глазами весь день.

Они давно не общались, доверительно и свободно, как раньше, когда между ними еще была новизна познания, и Ренат был совсем другим: он много говорил с ней, выпытывал ее секреты и пристрастия, оказывал ей трогательные знаки внимания.

Альбина со стоном поднялась и пошла в ванную. В безжалостном зеркальном свете её лицо оказалось припухшим и помятым. В модных журналах у дам далеко «за» такое лицо именовалось «pillow face[2]». Альбина тайком от Рената выпила перед сном большой бокал вина в ванной, хотя знала, что поутру будет «вознаграждена» отёкшими веками и пальцами. Она застонала, наклонившись над раковиной, и принялась кидать в лицо пригоршни ледяной воды. Целый год жизни. Было двадцать восемь, стало двадцать девять. Молодость и красота — всё, что у нее есть. Каждый потраченный впустую год — словно вырванная с кровью и нервами плоть. Да, они были прекрасны, эти двенадцать месяцев, но за всё прекрасное рано или поздно приходится платить.

— Сволочь… чёртов… долбанутый… татарин, — бормотала Альбина, дрожа под ледяным душем.

Ренат опять отключил подогрев воды. Зачем он это делает? Ведь знает же, что Альбина не переносит холод.

Она закуталась в полотенце, пытаясь остановить дрожь, вытрясла на мраморную столешницу косметику из сумочки, больно ткнула щеточкой в глаз, подкрашивая ресницы трясущейся от холода и гнева рукой, окончательно взбесилась, расшвыряла тюбики с помадой, разбила дорогую пудреницу, выхватила из шкафа в гардеробной первую попавшуюся рубашку Рената, натянула ее на еще влажные плечи и бросилась к выходу, намереваясь высказать всё, что накипело. Но у дверей гардеробной она остановилась и обернулась, задумчиво глядя на высокие деревянные шкафы с раздвижными дверцами. Где-то здесь хранится вожделенная коробочка с вытесненным на крышке известным брендом. С самого Валентинова Дня Альбина борется с искушением смахнуть с полок аккуратно сложенные стопками свитера, сбросить с плечиков отутюженные рубашки, выкинуть из держателей дорогие часы, носить которые, как ей было доподлинно известно, Муратов совсем не любит, и искать. Искать и найти. После ссоры он отнёс коробочку именно сюда, спрятал, пока она отходила от шока, сидя на кровати в спальне. Альбина уже неоднократно пыталась обнаружить браслет, однажды Ренат чуть не застукал её за поисками. Переложил? Убрал в сейф? Девушка вздохнула и, стиснув зубы, решительно направилась к лестнице. Она надеялась, что выглядит соблазнительно в мужской рубашке на еще влажном, голом теле.

Ренат стоял у раздвинутого окна с чашкой кофе в руке. Альбина поискала глазами свою чашку, но не нашла, сердце ее тревожно стукнуло. Солнце уже поднялось над морем, разогрело воздух до густоты и дрожания, залило террасу, ворвалось на первый этаж через высокие панорамные окна. Под легким морским ветерком в бассейне трепетала вода, перекатывая лепестки роз, сорванные ночным бризом с кустов кремово-розовой Акварели. Горько пахло бархатцами, скошенной травой и солью.

Альбина застыла на середине лестницы, щурясь и шмыгая носом. У неё вот-вот разыграется аллергия. Дом открыт всем ветрам, в нем слишком много солнца и запахов, а зимой придут бора и холод. Поэтому Альбина почувствовала странное облегчение и опустошение, когда Ренат обернулся и посмотрел на неё. Муратов сказал, отведя взгляд:

— Ты проснулась? Нам нужно поговорить.

— Говори сейчас, — хрипло сказала Альбина, собственными словами окончательно разрушая хрупкий сказочный мир двенадцати последних месяцев.

— Нам нужно расстаться, — сказал Ренат. — Давай расстанемся.

[1] Ebony and ivory — англ. Чёрное дерево и слоновая кость

[2] Англ. Pillow face — (ирон.) отлежать лицо