Клуб "Твайлайт". Часть 1

Глава 19

Омлет у Марины получился, на её взгляд, не очень, но Игнат и Георгий Терентьевич ели и нахваливали. Или всё же завтрак был вкусным, и дело было в её собственном, вечно подводящем её аппетите? Она гоняла по тарелке ломтик сладкого перца и ждала, когда можно будет уйти к себе. Кардашев отменил сеанс рисования, сославшись на дела в городе.

— А Марину крёстный на свиданку пригласил, — вдруг выдал Игнат, наливая сливки в чай.

Марина, неохотно жующая несчастный перчик, закашлялась. Кардашев отложил вилку и посмотрел на неё, слегка нахмурившись. Неодобрения, впрочем, в глазах его она не увидела, лишь раздумья. Художник подумал и сказал:

— Что ж, я предполагал это с самого начала.

Марина покраснела, вспомнив, как решительно опровергала все предположения об их с Танниковым романтических отношениях:

— Это не то, что вы…

— То, то, — мстительно повторил Игнат. — У дяди Бори не бывает «не того».

— Мы просто хотели пройтись по городу, праздник ведь… — немного раздражённо проговорила Марина.

— А ведь точно! — сказал Георгий Терентьевич. — Завтра День Города. Мергелевску двести лет. Не стоит сидеть дома в такой день. Вы ведь не из Мергелевска сами, Марина Павловна?

— Нет. Когда-то давно… жила здесь. Но с тех пор город изменился.

— Вот и познакомитесь с ним заново. Борис хорошо знает здешние интересные места…

— … злачные, — многозначительно вставил Игнат.

— … попросите его поводить вас по галереям. В Мергелевке несколько хороших галерей. Боря может часами говорить об искусстве, это его конёк.

— Это очень… мило, но я, наверное, не пойду… всё же. Мне… надеть нечего.

— О, извечная женская проблема, — Кардашев рассмеялся. — Впрочем, ни одну даму на моей памяти она не останавливала. Кстати, Марина Павловна, я как раз собирался перевести вам, помимо аванса, и ту сумму, что вы потратили на питание Игната, пока меня не было.

— Что вы, — пробормотала Марина смущенно, — не стоит!

— Даже и не пытайтесь спорить! Я знаю, почём сейчас продукты, а ведь вы далеко не экономили на аппетите сего нахального проглота. Я подсчитал приблизительно, а вы уж подкорректируйте. Вот вам и повод приодеться. Девушки ведь любят шоппинг.

— Я плохо разбираюсь в современной моде, — склоняя голову над чашкой и не зная, как ещё откреститься от предстоящего свидания, сказала Марина.

Игнат прыснул, наверняка вспомнив её наряд в день концерта:

— Дед, ты б видел, в чём она… — и прикусил язык, поняв, что сейчас проговорится.

— Правильно, внук, подал идею! — оживился Георгий Терентьевич. — Ты-то Марине Павловне с покупками и поможешь!

— Я?! Он?! — одновременно вскричали Игнат и Марина.

— Совершенно верно. Моя дочь Люся — большой знаток моды. Игнат с детства вращается во, в некоторым смысле, фэшн кругах. Внук, ты же сам жаловался, что мама затаскала тебя по показам в недавнюю поездку, в Москве. Вот и посоветуй что-нибудь из свежеувиденного.

— Пипец, — тихо и обречённо сказал подросток.

— А вы не думайте, Игнат не такой простак, каким кажется. Девушка его бывшая на его вкус просто молилась.

— Ну дед!

…

— А где теперь твоя девушка? — с любопытством спросила Марина, когда они с Игнатом вышли из дома.

— Уехала, — подросток насупился. — Поступила в другой вуз, в Ростове.

— Понятно. Скучаешь?

— Нет.

— Обиделся?

— Нет…

— Переписываетесь?

— Нет. Слушай, я на откровенные беседы с тобой не подписывался, только на шоппинг, и то это для меня полный зашквар, учти, — кривясь, проговорил подросток.

— Бедный Игнатушка, — Марина легонько стукнула его кончиком пальца по носу.

Вадим сидел в машине, не доехав нескольких метров до дома Рената. Он заметил некоторое движение в доме и теперь наблюдал, как из коттеджа с башенками выходит семья художника: сам Кардашев и его внук. И Марина.

Художник встал у машины, а Марина с крепким на вид светловолосым подростком вышли на порог, повозились с замком и пошли по дорожке, непринуждённо болтая. Борис был прав: в семье Кардашева новую натурщицу приняли хорошо. Всё, конечно, очень странно, но… Вадим внимательно вгляделся в профиль художника, поджидающего молодых людей. Почему бы нет? Романтическим увлечениям покорны даже самые зрелые сердца. А Кардашев ещё ничего, правда, не засвечен ни в одном эротическом скандале (для выпечки которых желтушной макулатурой его возраст не помеха, а наоборот, лишний бонусный леденец для обсасывания), и вообще, в последнее время не избалован вниманием прессы и художественных критиков. Вадим после возвращения со вчерашней пьянки долго сидел в интернете, гугля подноготную «современного Климта». Почему критики повесили на живопись Кардашева ярлык «концентрированной эротики», Ярник так и не понял. Картины были хороши, свежи, напоминали Вадиму, скорее, творчество раннего Ренуара. Женщины, рыжеволосые в разных позах, живописно одетые, то ярко освещённые, то выступающие из тени. В одной из статей живопись Кардашева пафосно именовалась «неустанным плачем по умершей много лет назад любви всей его жизни».

… — Не-е-е, — вдруг совершенно не в тему протянул Борис, когда Вадим уже отчаялся услышать от него хоть что-то о Марине, — был у неё кто-то, был. Я сперва подумал: неужто девица? Не-е-е… — массажист многозначительно покачал головой, — такие бабы до тридцатника непользованными не досиживают.

Ярник навострил уши. За вечер в ресторане «Меркатор» всё общение с Танниковым свелось к обмусоливанию недавней «карьеры» Бориса в качестве альфонса и плачу по погибшей в душе массажиста «невинности». Вадим уже жалел, что организовал внеплановую и утомительную для него попойку. Должно быть, продавщица Катя с Каталки ошиблась, истолковав общение Марины и Бориса как «стремительный и грязный роман».

— Это ты о ком? — небрежно поинтересовался Ярник.

— Запал я тут на одну, — нехотя признался Танников, доливая Вадиму водки, — теперь хожу и думаю: копать или не копать? Знаешь анекдот: копать или сразу …? Не знаешь? А хрен с ним, дерьмовый анекдотец. Веришь, мне в один прекрасный момент обрыдло всё: бабы эти, спины, ляжки, целлюлиты… А тут она: свеженькая, неиспорченная, наивная, что ли, какая-то и циничная при этом… странная… Вазген, хозяин точки, на неё молился, продажи понимала одним своим голосом… харизма… Туда-сюда, я и сам не заметил, как влип. Была там ещё одна история, — Борис рассказал Ярнику о своей последней «медузе» и роковой татуировке. — Вот теперь думаю: идти дальше или бросить это дело? Надо же, на миллион попалась одна, которую я не завожу… обидно… С одной стороны, не хочется уже всего этого: цветы, подарки, ухаживания — устал я. А с другой стороны, награда в конце пути того стоит!

Ярник подумал, что бы сделал на его месте Ренат. Не стал бы выслушивать пьяные откровения «Казановы». Уже махал бы кулаками, а не сидел, как он, Вадим, с прилежным интересом на лице.

Но нужно было убедиться. Мало ли на свете рыжеволосых Марин.

— Ох, ничего себе! — благодушно хохотнул Ярник. — Прям заинтересовал ты меня. Фотка хоть есть?

— Есть, — Танников вытер пальцы о салфетку, пощелкал в телефоне. — Зацени.

Вадим посмотрел, промычал что-то пошловато-одобрительное и продолжил вытягивать из Бориса информацию. Адрес Кардашева он узнал по своим каналам. Узнал и… долго приходил в себя. Весь странный разговор с Ренатом стал понятен. Что теперь делать?

… Марина и внук художника шли по тропинке. Марина вдруг щёлкнула парня по носу, а тот взвился, поскакал от неё по траве, нарвал красных листьев с плюща, подбежал к девушке и начал втыкать их стебельками в рыжую шевелюру. Марина возмущённо завопила. Смеясь, принялась выпутывать из кудрей листья, распустила копну, погрозила кулачком спине подростка, убежавшего вперёд. Побежала было следом, но махнула рукой, продолжая трясти волосами.

Вадим положил руки на руль и опёрся о них подбородком. В голове его постепенно зрело решение.

Мергелевск, ЮМУ, апрель 2007 года

Я принимаю зачёт у четвёртого курса. Мне бы сейчас в весеннюю лазурь и зелень, туда, откуда в раскрытое окна кабинета влетают голоса, но я принимаю зачёт. Уже долго. Или просто время очень медленно летит. Иногда на меня находит понимание всей смехотворности моего состояния, и напряжённые (самую малость) студенты нервно реагируют, но Ренатик не реагирует никак. Его будто бы и нет в кабинете. Он улыбается тонкой, почти незаметной улыбкой. Улыбаются также его глаза, со взглядом, обращённым вовнутрь, и даже брови. Он худо-бедно отвечает на первый вопрос билета «Импрессионизм и его основные представители», и я задаю второй:

— Итак, каковы основные черты французского импрессионизма?

Ренат смотрит в открытое окно. Я невольно поворачиваюсь и гляжу туда же, куда и он. На спортплощадке проводится спецкурс на тему «Выживание в экстремальных условиях», очередное новшество нашего вуза. Сегодня у них что-то, связанное с морем. Преподаватель курса, специально приглашённый руководитель спортивного клуба, показывает первокурсникам надувной жилет. Студенты слушают и смотрят с интересом, им пока всё интересно. Это вот четверокурсников уже ничем не удивишь, им всё известно. Например, Ренату. Импрессионисты и их нелёгкие проблемы ему не близки. Он и так полон впечатлений[1]. Среди первокурсников хорошо заметна алая макушка Марины Михеевой. Щёки у неё тоже алые. Весь ФПР гудит сегодня, пол-общаги стало свидетелем вчерашней серенады. Муратов не такая личность, чтобы подобное событие прошло незамеченным. У Марины странное выражение лица. Личико её словно освещено изнутри. Если долго за ней наблюдать, видно, как проходят по нему мысли: вот она сосредотачивается и внимательно прислушивается к голосу преподавателя, вот забывается и вздыхает, мечтательно туманясь взглядом, вот краснеет и опускает глаза.

Я смотрю на неё недолго, умиляясь, и перевожу взгляд на мужчину со спасательным кругом в руках, при этом нещадно за это ругая себя мысленно. У меня тоже много впечатлений от вчерашнего дня, некоторые из них заставляют моё сердце биться с перерывами. Болит живот. Ночью пришёл запоздалый страх. Я могла убиться — каблук подвернулся так, что я начала падать лицом вниз. Как назло скакала я, любительница простора, как всегда, посреди лестницы, перила остались вне пределов досягаемости. И рядом почти никого. Как мужчина, что шёл навстречу с левой стороны, так быстро оказался рядом? Для меня это загадка. Я всё-таки сползла. Уже придерживаемая, на ступеньку ниже, несильно приложившись коленом. И он чуть не упал. Мы с ним долго топтались на лестнице в неловкости: «Живы?» «Ой! Кажется! Простите!» «Ну что же вы? Чуть…!» «Да вот так… вечно у меня…» «Тут есть, где посидеть? На вас лица нет». «Да, вон там… я испугалась…» «Пойдёмте, вам нужно прийти в себя».

У моего спасителя резкие, острые черты лица, небольшая бородка, сквозь которую виден старый шрам на подбородке, и тёмные улыбчивые глаза с лучиками морщин.

— Что? — вдруг спрашивает Ренат, поворачиваясь от окна.

— А? — «просыпаюсь» я. — Хм…Э-э-э… Основные черты французского импрессионизма.

— Они все светились, — убеждённо сообщает Муратов. — Люди на картинах. Особенно девушки.

— И это… всё?

Ренат пожимает плечами. Он уверен, что выразил самое главное. Мне нечего ему возразить. Я со вздохом беру зачётку и расписываюсь.

Мергелевск, август 2017 года

— Ты издеваешься? — спросила Марина, глядя на себя в зеркало. — Уолт Дисней представляет?

Игнат наклонил голову к плечу и развёл руками:

— Зато сразу озадачишь кавалера. Кто эта невменяемая красавица с царапинами на руках? Золушка, ты ли это?

Марина посмотрела на свои руки. Ну да, Пиксель на днях вдруг резко чем-то заинтересовался и вырвался из её объятий, поддав задними лапами и до крови продрав кожу у локтей.

— Мне нужно что-нибудь закрытое.

— А чем тебе не понравилось то платьице с чехлом?

— Ты просто зашёл и выбрал первое попавшееся!

— Я просто зашёл и выбрал самое подходящее! У меня глаз — алмаз.

— Ладно. Уговорил. Оно из них всех хотя бы не самое дорогое.

— И это бери!

— Ты чё? — Марина, скосив глаза, посмотрела на ценник на плече, — Ого! Не-не! И цвет не мой.

— Твой. Бери. Я дядь Борину программу знаю. Сначала гульки по городу, галереи-шмалереи, потом театр, потом ресторан и винишко, потом в номера. Одним платьицем не обойдёшься.

— Игнатик, — с чувством сказала Марина, — ты казался мне таким милым, неиспорченным мальчиком…

— Милым и неиспорченным я был в четыре года. А потом меня крестили. Как думаешь, мог ли я остаться несмышлёнышем с таким крёстным?

— И то верно, — вздохнула Марина. — Но я… как бы….ээээ… так далеко заходить не собираюсь, одно свидание и всё.

— Бери всё, что я для тебя отобрал. Если дед выставит текущие работы, то по давней, придуманной им самим традиции, он должен будет представить тебя как натурщицу, короче, выведет тебя в свет. В кожаных брюках туда пойдёшь?

— Ты меня разоришь, — пробормотала Марина, отдавая в руки девушки-консультанта несколько «плечиков» с покупками: платьем до колен с пышным белым футляром и чёрным гипюровым верхом, светлые брюки, джинсы с перламутром на карманах, пару блузок и последний выбранный Игнатом «шедевр» — вечерний наряд глубокого «морского» цвета с шуршащей, струящейся юбкой. — Подешевле магазина не нашлось? Я потратила почти всё, что у меня было.

— А чё ты переживаешь? Ешь ты за наш счёт, а теперь ещё за дядь Борин пропитанием разживёшься, не надолго, правда… потом его самого придётся кормить. Это у него тоже добрая, старая традиция. Одним словом, на что тебе ещё деньги тратить?… В этом магазине в приезды в Мергелевск отоваривается моя мама, а она по плохим местам не ходит. Цени совет.

… На следующий день Марина отправилась в знакомый салон.

— О, ты опять? — фамильярно приветствовал её тот же визажист. — В прошлый раз не познакомились. Ираклий.

— Марина.

— Как прошло в тот раз с моим сасным[2] луком[3]? Все к ногам пали?

— Те, кто должен был, тот пал, — засмеялась Марина, вспомнив Степана.

— Какой образ сегодня?

— Вот, — она показала ему фото платья.

— Хм… сидеть, молчать, на вот, журнальчик полистай, — Ираклий сунул ей в руки последний выпуск «Кофе», поводил рукой над столом. — Где ты, моя любимая кабуки[4]? А вот ты где, дорогая!

Визажист принялся отбирать косметику (по какому-то совершенно непонятному Марине принципу) из кучи коробочек, бормоча:

— Транслюсенька, Бекка, любимая…

Марина раскрыла журнал. Он был набит местной рекламой так, что разрозненные статьи казались неожиданными и чужеродными вкраплениями. Магазин часов, бутик белья, частный детский сад… реклама, реклама… Она раскрыла разворот в самой середине, прочитала, холодея, уже зная, кого увидит, переведя взгляд на соседнюю страницу: «Сумеречный театр Рената Муратова. Откровения и планы известного шоу-мена. Интервью Алёны Доньковой, эксклюзивно для «Кофе»».

— М-м-м, красавчик, — сказал Ираклий, прерывая свой трансцендентальный диалог с косметикой и заглядывая в журнал. — Мужчина. Как приятно, наконец, видеть мужчину, а не чёрт знает что! Правда, кошечка моя?

Оказывается, он обращался уже не к щёткам и пудре, а к самой Марине. Она согласилась. На все сто.

Ренат выехал пораньше, чтобы избежать пробок, зашёл в клуб и проверил материал к предстоящей презентации. Он был один в офисе. У всех остальных сотрудников выдалось три дня выходных, в честь фестиваля.

Ренат отключил компьютер и вышел на улицу. До отеля, в котором жила Лейла, было совсем недалеко.

Она спустилась в фойе, очень нарядно одетая. Люди оборачивались, когда она летела через зал, выстукивая каблучками, с прекрасным, открытым предвкушением на лице. Ренат ждал её в кресле у кофейных столиков. Он покачал головой в ответ на немой вопрос девушки-метрдотеля и продолжал сидеть, не соблазняясь выставленной на витрине выпечкой, аромат от которой заполнил весь первый этаж гостиницы.

— Уф! — Лейла плюхнулась в мягкое кресло. — Какие планы? Куда пойдём?

— Давай сначала поговорим. Ты же хотела поговорить сегодня.

— Здесь? — она с удивлением осмотрелась. — Ну… ладно. Пахнет-то как!

— Купить тебе что-нибудь?

— Нее-ет, — Лейла жалобно посмотрела в сторону витрины и вздохнула.

Ренат знал, что она стесняется своего роста и в меру пышных, женственных форм. Однажды, лет в девятнадцать, он в сердцах обозвал её толстушкой, а потом мучился, видя, как она расстраивается и чахнет над горсткой салата. Тогда он завёл электронную почту от имени тайного поклонника и каждый день присылал ей объяснения в любви и корявые стишки с воспеванием её красоты: тонкой талии, стройных ног и прекрасных глаз. Делал он это без всякой задней мысли, от чистого сердца. А в последнем письме сообщил, что обстоятельства заставляют его уехать далеко-далеко, но он уносит с собой её дивный образ. Лейла, кажется, так и не догадалась, кто был её поклонником, но с тех пор её диетические порывы оставались лишь порывами, до очередной пирушки с подругами.

— Хорошо, — сказала Лейла.

— Отлично, — кивнул Ренат.

— Давай поженимся! — хором сказали они.

Ренат удивлённо заморгал, а Лейла весело захохотала:

— Я знала, что мы с тобой думаем в одном направлении, и тебе это тоже придёт в голову!

— Ты говорила с дядей и тётей?

— Да зачем мне с ними говорить?! Я всё придумала сама. Смотри: после замужества я получу свои деньги, можешь, кстати, забрать их себе, если тебе нужно, мне на них плевать… От тебя отстанут, и тебе нужно будет лишь подождать годик, чтобы со мной развестись. Ты скажешь, что тебя раздражает, как я ем и… скажем… как неприветлива с твоими драгоценными друзьями. Я скажу, что тебя постоянно нет дома, и ты не уделяешь мне достаточно внимания. И ведь правду-то скажем! Оцени идею!

Ренат молчал, опустив голову. Лейла улыбалась, сначала широко, потом неуверенно, потом жалобно. В голосе её промелькнул ужас, когда она заглянула ему в лицо:

— Ты почему молчишь? Ренат. Ренат. Ты ведь не… Ты это всерьёз?! Ты сказал это всерьёз?!

— Лейла, — выдохнул он. — Выслушай меня. Я долго думал. Мне это решение тоже далось нелегко. Ты можешь сейчас спорить и злиться. Просто дай этому время. Мои слова станут тебе понятны… может, не сразу… я дам тебе возможность всё осмыслить…

— Как ты можешь? — глаза у неё стали наливаться слезами. — Я ведь думала, ты меня поддержишь. Ты ведь всегда меня поддерживал!

— В том-то и дело. К кому мы приходили за советом, когда терялись в своих подростковых проблемах, к кому бежали, когда возникали сложности? Помнишь, как ты меня поддержала… тогда? Отдала все свои сбережения, чтобы хоть немного помочь в поездке за границу, звонила, просила за меня дядю, когда я решил вернуться.

— Ты ведь мой…

— Я не твой брат. У нас нет общей крови. Мы парень и девушка. И мы молоды… пока, но это уже не надолго, — Ренат грустно усмехнулся и посмотрел ей в глаза. — А если я предположу, что у тебя до сих пор не было близких отношений, и ты бережёшь себя для любимого? Что, буду неправ?

Лейла вспыхнула и сердито задышала.

— Видишь, ты не изменилась. Я знаю все твои секреты. А мне нужен человек, который меня поддержит. Да, я не сахар. Но я меняюсь и обещаю, что буду хорошим мужем. Мне до смерти надоели отношения, в которых я не знаю, на моей ли стороне находится та, с кем я просыпаюсь по утрам. Могу ли я доверять той, кого, возможно, завтра уже не будет рядом? Почему мы растрачиваем себя в погоне за новыми ощущениями? Словно у нас вагон времени. Я больше не хочу… страстей, с меня хватит. Они меня выжгли всего, эти страсти. Я хочу тёплый дом, жену и детей. Я хочу, чтобы после работы меня кто-то ждал, чтобы кто-то спросил меня, как прошёл мой день, а я бы пожаловался, что всё плохо, и меня бы пожалели и вкусно накормили.

— Может, ты ещё не встретил свою настоящую любовь? — с робкой надеждой предположила Лейла.

— А ты разве не помнишь? — с упрёком спросил Ренат.

Лейла отвела взгляд и пробормотала:

— Но ведь это дядя тогда…

— Дядя, — перебил её Ренат, — поступил как обычный бизнесмен: предложил сделку. А она просто согласилась на неё. А я просто подвёл её, как идиот, потому что никогда её не слушал. А она просто не… Господи! К чему эти подробности? Мы были разными! В этом всё и дело! Но мы похожи с тобой, Лейла!… Много мне счастья принесла настоящая любовь? Посмотри на меня. Я счастлив? А ты? Приехала на две недели раньше, чтобы найти жениха? Тебе самой не смешно? Мы близким не всегда можем верить, а ты собираешься отдать себя почти незнакомому человеку?

— Да… нет… поэтому я подумала, что мы сначала поженимся, а потом….

— Если мы поженимся, то навсегда. Или ты хочешь пополнить ряды разведёнок без особых перспектив? Открою тебе секрет, не обижайся, ладно? Я тоже не хочу приобретать «секонд-хэнд». Я искал, но не увидел никого, более подходящего для меня, чем ты. Найди время, чтобы поговорить с дядей и тётей. Не забывай, сколько всего они для нас сделали. Они мудрее и опытнее, чем мы. Так почему бы нет?

— Ренат, — Лейла тихо заплакала в ладошку, — какой же ты эгоист! Ты… ты же знаешь, что я не смогу… если ты решил, мне тоже придётся… Я думала, ты меня поддержишь…

— Лейла, моя прекрасная Лейла, моя темноглазая, звёздная ночь, — Ренат наклонился и мягко положил руки к ней на плечи. — Я эгоист. Я всегда таким был, поэтому и получил по хребту от жизни. Я знаю, как тебе трудно! Это с нами, мальчишками, всё легко, а вам, девчонкам, приходится много стараться. Ну… просто перестань смотреть на меня как на брата. Посмотри как на мужчину. Я ведь… не совсем уж плох, верно?

Лейла прыснула сквозь слёзы, покачала головой, потянулась за салфеткой:

— Вечно ты так, из серьёзного в шутку… Пожалуйста, дай мне время. Мне очень… тяжело. Я словно под лёд провалилась, в холодную тёмную воду.

— Хорошо. Take your time[5]. Если ты согласишься, мы будем часто видеться… ты привыкнешь… люди привыкают…

— Привыкают, но разве это любовь?

— Маленькая моя Лейла, ты просто ещё не всё знаешь об этой жизни. Если я расскажу тебе, что может сотворить с человеком любовь, ты ужаснёшься.

… Он вышел из отеля и глубоко вздохнул. Конечно, он испортил Лейле настроение: она не захотела идти на праздник и решила остаться в номере, чтобы подумать. Ей тяжело, он понимает. Ему тоже нелегко. Но он не видит иного пути для них обоих.

Ренат шёл через город, повесив пиджак на плечо. От отеля до центра было далеко, но он не заметил, как вышел на центральные улицы с перекрытым движением транспорта и толпами весёлых людей. Толпы увлекли его за собой и, бездумно двигаясь в ярком потоке, он оказался на набережной. Там вовсю бушевал праздник. В кафе, украшенных разноцветными гирляндами, зажигались свечи. Пожилые пары танцевали под оркестр со старомодными мелодиями: «В бананово-лимонном Сингапуре…», «Скажите, почему…». Дальше, под стенами музея, под гитару очень неплохо из «Сплина» (в тандеме с Маяковским) пел парень:

Все равно любовь моя — тяжкая гиря, ведь висит на тебе, куда ни бежала б.

Дай в последнем крике выреветь горечь обиженных жалоб.

И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа.

Рядом с парнем, углублённая в себя, опустив голову, очаровательно неловко и угловато, танцевала девушка в мужской шляпе. Ренат постоял и послушал. Достал из бумажника крупную купюру, завернул в неё визитку и бросил в футляр. Парень изумлённо проводил его глазами, с достоинством поклонился вслед.

Ренат прошёл до конца набережной. Он смеялся, глядя на уличных мимов, улыбался хорошеньким девушкам в ответ на их восхищённые взгляды, посидел на парапете, глядя на пляж, покидал камни в воду и сфотографировал цепочку кораблей в ряду с подводной лодкой, выстроившихся в бухте. Затем он направил свои шаги в старую часть города, в квартал из двухэтажных домиков с круглыми двориками и ажурными воротами.

Валера и детвора решили вернуться на второй день фестиваля. Им отлично отдыхалось в приморском селе, и если бы не праздник и скорое возвращение Риммы, они сидели бы там до конца лета. На фотографиях, которые они выкладывали в нашу семейную группу, было много солнца, моря и домашнего зверья, судя по выражению… лиц которого, отъезд ребятни предвкушался как великий день.

С утра где-то в отдалении грохотал парад. А мне даже двигаться не хотелось. Апатия — неизбежный компаньон творчества. Выдуешь из себя в двенадцатый кегль Таймз Нью Роман все свои эмоции, проживёшь с героями их жизнь — и на диван, пялиться в потолок и скорбеть, что в реальности всё по-другому.

Я взяла себя в руки и схватилась за пылесос. Наведение чистоты — это не моё. Это дракон, которого я никогда не одолею. Поэтому я всегда зачинаю уборку в минуты творческого дисбаланса — из двух зол выбираю самое крупное, и второе на его фоне уже не кажется таким стоглавым. Мергелевская пыль — это отдельный момент. Она мелка, тяжела, ибо цементна. Мебель в нашей квартире большую часть своей жизни проводит припорошенной. Венички и пуховочки — это пфе, влажная тряпка — единственное спасение.

Мне не хотелось идти на праздник, но я всё-таки выбралась из дома. Прошлась по Пензенской, накупила шариков (мелкие будут рады, лишь бы Кыся не добралась), послушала оркестр на набережной и пошла домой, хотя самое интересное планировалось в городе на вечер.

Стемнело, где-то далеко затрещали фейерверки. Через час в дверь позвонили. Я открыла, готовясь увидеть соседку Олю, которая нередко одаривала нас на праздники своей феноменальной выпечкой. Но на пороге стоял… Муратов. Весь какой-то расхлюстанный, с совершенно больными глазами.

— Подумал, а вдруг вы дома, — сказал он, поднимая на меня взгляд.

— Боже мой, Ренатик, заходи! Я дома! Никуда уже не собираюсь. А ты…?

— Я гулял. Я давно уже не гулял, так, чтоб на улице, среди людей. Хорошо. Весело, — сказал Ренат, проходя за мной в кабинет тяжёлой, усталой походкой. — Хочу с вами поговорить.

Он сел на диван.

— Чаю? С конфетами. Или чего-нибудь посытнее? Давай поужинаем вместе.

— Спасибо, но я ел… кажется. Можно нам поговорить?

— Конечно.

Я присела на стул напротив Муратова, разглядывая его исподтишка. Какой всё-таки красивый мужчина вырос из того шустрого, бесстрашного мальчишки, каким я знала его в университете! Красивый мужчина (не в том смысле, как на картинках в модных журналах и кино, а по-настоящему завораживающе-прекрасный), может вырасти из мальчика только в результате перенесённых страданий. Иначе грош цена этой красоте — за ней нет сопереживания и решимости, которые так красят мужчин.

Он сидел, положив руки на колени. В одной руке у него был телефон. Мобильный каждую минуту вспыхивал экраном и жужжал. Ренат отвлекался, поглядывая на экран больным взглядом, потом отключил телефон и обратился ко мне:

— Мне нужно с вами поговорить. Пожалуйста, выслушайте меня.

— Да, Ренатик, конечно. С мюзиклом много проблем, не так ли? Я всё понимаю, и…

— Я хочу поговорить не о мюзикле. Вы знаете, о чём. Вы меня так ни разу и не спросили. Я был этому рад. Но я… десять лет… десять лет ни с кем об этом не говорил. Даже с друзьями. Мне нужно… выговориться, иначе я взорвусь. Нужно поставить точку. Если нет конца, то не будет и начала. Песня есть такая.

Я глубоко вздохнула:

— Я буду рада, если ты мне расскажешь. Мне тоже… нужно это услышать.

[1] Импрессионизм, в переводе с французского языка означает — впечатление.

[2] Классным, прикольным. От английского sassy.

[3] Англ. Look — вид

[4] Вид кисти для макияжа

[5] Англ. Не спеши.