Клянусь этой жизнью

Глава 1. Он нашел меня

На занятиях мы говорили: «Это слишком очевидно», когда кто-то написал рассказ или сцену, в которой происходит именно то, что, судя по всему, и должно произойти. Или, когда происходящие события слишком идеальны и предсказуемы. Но в реальности нам сложно распознать такие моменты, потому что мы не придумываем историю. Реальная жизнь — не выдумка, она случается с нами на самом деле, и мы не знаем, чем все закончится. Некоторые из нас оглянутся на прожитую жизнь и вспомнят моменты, которые были слишком идеальными, но пока не узнаешь всю историю до конца, невозможно увидеть Вселенную в действии или даже признать, что есть что — то большее, чем мы, и что все, что должно было случиться, случилось. Если сможешь подчиниться идее, что все заранее спланировано, вместо того, чтобы сводить каждый волшебный момент к чистой случайности, тогда любовь найдет тебя.

Он меня нашел.

— Вау, чайки сходят с ума. Кажется, надвигается цунами, — произнесла я, посмотрев в окно своей квартиры на втором этаже и заметив, как над бухтой Ла-Холья начали собираться тучи. Туман быстро распространялся от берега к моему дому, а вдалеке клубились грозовые облака.

Тревор рассмеялся.

— Ты — типичная жительница Сан-Диего, остро реагирующая на погоду.

Он сидел на полу, прислонившись спиной к дорогому кожаному дивану, который мои тети Синди и Шэрон подарили мне в честь переезда.

— Как думаешь, нам нужны мешки с песком?

— Нет, ты просто сходишь с ума, — ответил он.

— Схожу с ума или пытаюсь быть осторожной?

— Больше смахиваешь на невротичку. Всего-то дождь моросит. Технически, в Калифорнии все еще засуха.

Я заметила, что Тревор отложил рассказ, который я написала, в сторону и продолжил играть в «Энгри Бердс» на телефоне.

— Тревор, — предупредила я.

— Эмилин, — ответил он таким же тоном, даже не оторвав взгляд от телефона.

Я плюхнулась к нему на колени и обняла за шею.

— Мне правда важно, чтобы ты это прочел.

— Я уже. Просто прочитал его очень быстро.

— И о чем же он?

— О девушке, обнаружившей древнюю формулу холодного синтеза.

— Значит, ты уловил суть. Но понравилось ли тебе?

— Эми… — он замолчал. Его взгляд блуждал по комнате. А когда остановился на мне, я заметила в нем сожаление.

— Мне очень понравилось, — сказал он.

— Но…?

— Думаю, тебе стоит писать о том, что ты знаешь. Ты — отличный писатель, но это, — он поднял бумагу, — выглядит немного глупо.

— Глупо? Почему? — я чувствовала, как во мне начинал закипать гнев. Тревор был честен — это одна из причин, почему он мне нравился, но иногда вел себя слишком резко.

— Для начала, это неправдоподобно.

— Это научная фантастика, — парировала я.

— Тут необходимо дальше развивать персонажа и сюжетную линию, — он пожал плечами, как будто его заявление было очевидным.

— Тревор, не начинай, пожалуйста, выливать на меня эту чушь из «Ста одного правила писательского мастерства».¹ Мне ее и на курсах хватило. Я хочу попрактиковаться в воплощении своих собственных советов. И студентам я всегда говорю забыть о правилах и писать интуитивно. Сейчас я прошу тебя дать реальный фидбек с точки зрения читателя, а не инструктора.

— Я пытаюсь. И думал, что у меня получается. Ты сама знаешь, как мне тяжело критиковать твои работы. Ты не можешь с этим справиться. У меня не случилось связи с героями, поэтому мне было неинтересно дочитывать историю. Вот так вот. Я просто хочу быть честным.

— У тебя это отлично получается, — проворчала я.

— Тем не менее, я закончил читать, и теперь пытаюсь тебе помочь, но ты не воспринимаешь мои слова. Просто скажи мне, что ты хочешь от меня услышать?

Скрестив руки на груди, я спросила.

— Ты сейчас серьезно?

— Да. — Он резко встал, из — за чего я упала на пол.

— Ты не читатель. Мне не стоило просить тебя прочитать это. И мы что, действительно ругаемся по этому поводу?

— Мы всегда ругаемся по этому поводу, — сказал он. — И мне обидно, когда ты говоришь, что я не читатель, как будто я какой-то безграмотный неандерталец!

Мы с Тревором встречались с первого года обучения в Беркли,² поэтому я точно знала, откуда эта неуверенность. Семь лет — это большой срок для любых отношений. Когда мы встретились, он был квотербеком³, суперзвездой, которому прочили участие в НФЛ,⁴ а я была книжным червем, постигающим мастерство слова. Он был красив, как Том Брэди, и я очень долго задавалась вопросом, почему он вообще в меня влюбился. Но по какой-то причине вначале это казалось правильным. Мы прекрасно ладили, и наши отношения продолжались как в сказке, пока он не повредил руку в последней игре сезона. И футбольная карьера закончилась, не успев начаться.

Он закончил учебу, затем устроился помощником тренера в Сан-Диего, чтобы быть ближе ко мне, пока я работала над получением степени магистра⁵ в Калифорнийском университете Сан-Диего. Это было серьезное проявление самоотдачи, но я не могла не чувствовать, что Тревор словно утратил часть внутреннего света. Он был со мной, но иногда мне казалось, что ему хочется быть где-то еще.

Динамика любых долгосрочных отношений, как правило, снижалась незаметно, но у нас это произошло резко: в тот момент, когда он получил травму, я вдруг перестала быть ботаником и книжным червем, влюбленным в звездного квотербека. И хотя меня это никогда не беспокоило, это определенно тревожило его. Даже после того, как он отправился следом за мной в Сан-Диего, мы продолжали жить отдельно, и ни один из нас не поднимал этот вопрос, даже после того, как я получила степень. Я говорила себе, что жду, когда он сделает первый шаг и примет решение, но, честно говоря, я не знала, хотела ли вообще переезжать к нему.

Так что я продолжала жить со своей соседкой по комнате Карой, выпускницей писательской программы UCSD.⁶ Она копила деньги и вела пару курсов писательского мастерства, работала над своим первым романом, и я пыталась делать то же самое. Ее парень Генри, с которым они вместе давным-давно, работал хирургом в Нью-Йорке, и она планировала переехать к нему в конце учебного года. Я знала, что к тому времени мне нужно наконец определиться, но подобные ссоры наводили меня на мысль, что мы с Тревором все еще не готовы сделать следующий шаг.

— Я на пробежку, — сказала я, протискиваясь мимо Тревора в спальню, чтобы переодеться.

— Что? Еще минуту назад ты переживала из-за цунами, а теперь собираешься на пробежку? Какого черта? — он шел за мной по пятам. — Эми, тебе стоит разобраться со своим дерьмом хоть раз в жизни.

— С моим дерьмом? А как насчет твоего дерьма? — ровно спросила я, сидя на полу и завязывая кроссовки. Даже не глядя на него.

Я встала и попыталась пройти мимо него, чтобы выйти из комнаты. Может, у меня на душе и лежала парочка камней, но и у Тревора тоже.

— Может быть хватит уходить на пробежку каждый раз, когда я хочу серьезно с тобой поговорить?

— Позже, — ответила я.

— Нет, сейчас, — решительно возразил он.

Я проскользнула мимо него через дверь своей спальни и направилась в сторону кухни, где заняла руки тем, что начала наливать воду в бутылку.

— Мы с двадцати лет вместе, Эми.

— Господи, я всего лишь попросила тебя прочесть гребаную историю.

— Дело не в истории.

— А в чем тогда? — резко спросила я.

Он выглядел разочарованным и побежденным, что было ему несвойственно. Я ощутила укол вины и смягчилась.

— Тревор, не знаю, заметил ли ты, но у меня сейчас сложности на писательском поприще. Я не хочу быть младшим профессором художественного письма до конца своих дней. Ты понимаешь это?

— Но ты уже писатель, Эми. — Он выглядел искренним, но я не совсем это хотела услышать.

— Но все остальные стажеры уже опубликовали свои работы. Все, кроме меня.

— Кара опубликовалась?

— Дважды, — пробормотала я.

Он поколебался, прежде чем продолжить.

— Хочешь знать, что я думаю? Дело не в недостатке таланта, Эми. Мне просто не кажется, что ты пишешь о том, что знаешь. Почему бы тебе не попробовать написать о себе? Проработать все, через что тебе пришлось пройти в детстве?

Я ощутила новый прилив бешенства. Он прекрасно знал, что тема моего детства — табу.

— Я не хочу говорить об этом. И, кстати, ты вообще не улавливаешь суть.

Натянув капюшон толстовки на голову, я толкнула дверь и побежала вниз по лестнице к дорожке, и мне в лицо ударили струи дождя. Я слышала, как Тревор хлопнул дверью и побежал вниз по ступенькам. Поэтому остановилась на тротуаре, повернулась и посмотрела на него.

— Что это ты делаешь?

— Я иду домой, — произнес он.

— Отлично.

— Нам все еще нужно поговорить.

Я кивнула.

— Позже.

Он повернулся на пятках и пошел прочь. Я постояла мгновение, прежде чем развернуться в противоположном направлении… и побежала.

Я была убеждена, что годы терапии, за которые платили моя тетя Синди и ее партнерша Шэрон, гарантировали, что мое прошлое всегда будет лишь прошлым. Тем не менее, в глубине души я знала, что не до конца справилась со всем тем, что произошло на той длинной грунтовой дороге в Огайо много лет назад, еще до того, как я переехала жить к Синди и Шэрон. Я была осторожна и замкнута, не открывалась до конца в отношениях с Тревором, а также в своей работе младшего профессора и в написанных историях. Я все это знала, но не понимала, как выбраться из замкнутого круга.

Через несколько миль я обнаружила себя бегущей трусцой на парковке Калифорнийского университета Сан-Диего, полностью промокшей под массивными каплями дождя.

— Эми! — услышала я оклик Кары. — Подожди!

Я повернулась и затянула завязки толстовки.

— Поторопись, а то я вымокну!

Кара бежала ко мне, ее прямые светлые волосы прилипли к щекам, отчего она выглядела еще тоньше, чем была на самом деле. Мы с ней полные противоположности: она высокая, долговязая, со светлыми волосами и светлыми глазами, а у меня вьющиеся темные волосы, которые вечно торчали в разные стороны.

Мы укрылись под навесом здания, в котором размещались курсы творческого письма.

— Боже, Эми, твои волосы. — Кара попыталась пригладить их, когда мы вошли в здание, стряхивая воду с нашей одежды, но безуспешно. Прежде чем я успела уклониться от ее рук, мы заметили профессора Джеймса, который запирал свой кабинет.

— Профессор! — позвала Кара.

Он воплощал все возможные стереотипы о профессорах колледжа. Пухленький, с густой бородой и всегда одевал свитер с узором-елочкой или ромбиком. Во время разговора легко было представить трубку, свисающую с края его рта. — У вас есть комментарии к моему рассказу? — спросила Кара.

— Вообще-то, да. — Он порылся в своем потрепанном кожаном портфеле и вручил Каре стопку бумаг.

— Я оставил комментарии на полях.

Кара жаждала конструктивной критики, но я никогда не считала комментарии профессора полезными, даже когда участвовала в программе. После окончания учебы я перестала давать ему читать свои работы.

Пока она просматривала его пометки, профессор Джеймс посмотрел на меня.

— Над чем ты работаешь, Эмилин?

— Мы просто выполняем сценарные упражнения. — Я отвернулась, избегая его взгляда.

— Я имел в виду не твоих учеников. А твои собственные работы.

Я лениво подумала, что единственное, над чем хотела сейчас поработать, — это выщипывание бровей и бритье ног.

— Ой, всего-то парочка рассказов.

— Если тебе понадобится отзыв или комментарий, не стесняйся, оставляй свою работу в моем офисе в любое время.

Неловко притопывая на месте, я ответила.

— Спасибо, буду иметь в виду.

Взглянув на рассказ Кары, я заметила надпись, выделенную жирным красным шрифтом вверху страницы. Там было написано: «ГЕНИАЛЬНО!!».

Профессор Джеймс кивнул нам на прощание и ушел. Я повернулась к Каре.

— Два восклицательных знака? О моих рассказах он никогда так хорошо не отзывался.

Кара нахмурилась.

— Тебе известно мое мнение на этот счет, Эми.

— О, Боже, началось.

— Я знаю, тебе не нравится об этом слышать, но все же. Может, ты пишешь не о том.

Сначала Тревор, теперь еще и Кара?

— Мне очень хорошо удается выпечка, означает ли это, что я должна стать кондитером?

— Ты знаешь, я не это имела в виду, — сказала она.

— Знаю, — я взглянула на свои поношенные Найки. — Просто мне надоело терять нить в этих коротких рассказах. Тревор фактически раскритиковал последний текст. — Я кивнула в сторону холла. — Давай пройдемся.

Мы направились в преподавательскую, чтобы проверить электронную почту.

— Может, тебе поработать над мемуарами? Даже если не закончишь их, то по крайней мере поймёшь, что тебе хотелось бы раскрыть в своих рассказах. Нечто более личное?

— Спасибо, нет, — открестилась я, надеясь, что по голосу ясно, как сильно мне хотелось, чтобы она оставила этот разговор.

Она, кажется, поняла намек и резко сменила тему:

— Ты слышала об этом новом авторе, о котором из каждого утюга кричат? Джей Колби.

Я перебирала письма в своем почтовом ящике, выбрасывая ненужную макулатуру в мусорную корзину.

— Нет, кто это?

— Он выпускник Колумбийского университета. Примерно нашего возраста. Не могу поверить, что он уже опубликовался. Все в восторге от его романа.

— Хорошо ему, — сказала я горько.

— Что ж, я собираюсь прочесть его книгу и узнать, из-за чего шумиха, — сказала она, запихнув пачку почты в свою сумку. — Книга называется «Все дороги между нами». Разве название не прекрасно?

— Да нормальное название. Напоминает «Мосты округа Мэдисон» или что — то в этом роде. — Я повернулась к ней. — Ладно, я закончила. Пойду домой. Ты со мной?

— Увидимся дома, мне нужно выполнить несколько поручений. Но, эй, знаешь, что нам надо сделать, раз на улице так дождливо? Мы просто обязаны запереться дома, заказать еду, посмотреть какое-нибудь ток-шоу и пить, пока не отключимся. Это поднимет тебе настроение, правда?

— Полагаю, да… звучит неплохо. На самом деле, отлично. Давай так и поступим. — Неважно, что я пообещала Тревору посмотреть с ним футбол и поговорить. Что мне действительно нужно, так это провести вечер с лучшей подругой. — С меня вино, с тебя китайская еда?

— Договорились. Увидимся дома.

Солнце выглядывало из-за грозовых туч, я сидела на подоконнике и смотрела, как волны разбивались о скалы бухты. И думала об истории, которую могла бы рассказать. Знала, что у меня был достойный материал на несколько страниц. По правде говоря, этот материал был достоин целой книги. Я просто не знала, смогу ли когда-нибудь изложить эти слова на бумаге.

Кара буквально ворвалась в комнату, неся сумки «Барнэс и Нобл».⁷

— Что, теперь «Барнэс и Нобл» продают еще и китайскую еду? — пошутила я.

— Наше свидание отменяется! Я пошла и взяла ту книгу, о которой мы говорили, прочитала двадцать страниц в магазине и не смогла оторваться. Мне необходимо узнать, что будет дальше. Эмилин, я влюблена в этого автора. Я найду его и заставлю на мне жениться.

— А что Генри думает по этому поводу? — поддразнила я.

Она бросила сумку на столешницу и налила себе бокал вина, пока я наблюдала за ней с подоконника.

— Он поймет, — сказала она, захихикав.

— Ты променяла меня на чтение в своей комнате?

— Ты же знаешь, какой я становлюсь, когда меня захватывает книга. Меня не остановить.

Я точно понимала, как она себя чувствовала, поскольку была такой же.

— Хорошо, на этот раз ты сорвалась с крючка. Но ты мне должна.

— Может быть Тревор сможет принести нам китайской еды?

Я рассмеялась.

— Ты динамишь меня, но хочешь, чтобы мой парень принес нам еду?

Она перегнулась через спинку дивана и улыбнулась.

— Ты злишься?

— Нет, просто шучу. Иди, читай, наслаждайся!

Спустя час, когда Тревор появился у нас дома с китайской едой, Кара вышла, взяла коробку и бросилась обратно в свою комнату.

— Что с ней? — спросил он.

— Ее затянуло в новую книгу.

— Что ж, думаю, это наш шанс нормально поговорить.

Сев рядом за барную стойку, мы молча открыли свои коробки с едой, ожидая, что кто-нибудь заговорит первым.

Съев несколько кусочков, я отложила палочки в сторону.

— Ты хочешь поговорить? Хорошо. Почему ты никогда не говоришь, что любишь меня?

— Я уже признавался тебе в любви, — изумленно напомнил он. — И я не об этом хотел поговорить.

— А я хочу об этом. Ты говоришь это, но совсем не часто. Тебе это не комфортно?

— Ты тоже никогда не говоришь мне, что любишь меня.

Справедливое замечание.

— Думаю, мы даже не знаем, что это значит, — сказала я, набив рот курицей с кунжутом.

— Что бы ты ни пережила в прошлом, это не имеет ко мне никакого отношения, — сказал он.

У Тревора был особый дар: перекладывать ответственность на меня в каждом споре. Это сводило меня с ума.

— Когда люди находятся в отношениях, они могут делиться друг с другом разными вещами.

— И это говоришь мне ты? Эми, спустя семь лет я до сих пор полностью не знаю тебя. Мне известно лишь то, чем ты считаешь нужным со мной поделиться, и ты не рассказываешь почти ничего о своем прошлом.

Я чувствовала, что защищаюсь.

— Поскольку мы ведем игру в поисках виноватых, ты не приложил особых усилий, чтобы узнать меня поближе или взять на себя настоящие обязательства.

Лицо Тревора вытянулось, и я сообразила, что надавила на больное.

— Серьезно? Ты же сама постоянно повторяешь, что не знаешь, где окажешься через год.

— Что это вообще значило? И как, по-твоему, я должен себя чувствовать?

— Тогда почему ты здесь? — спросила я. Я не хотела показаться черствой, но знала, что и так зашла слишком далеко. Что ранила его слишком сильно.

— Я сюда переехал ради тебя, Эми. И всю свою жизнь выстроил вокруг наших отношений. — Он встал со своего места. — Мы больше не дети. И я устал разбираться с твоими вечными непонятками и выслушивать, что я не беру на себя обязательств. Потому что это ты не хочешь обязательств!

Я чувствовала, как внутри закипали гнев и протест.

— Единственное предложение работы, которое ты получил, было в Сан-Диего. Ты переехал сюда не из-за меня. Я всего лишь девушка, с которой ты проводишь время. И мы оба это знаем. Иначе почему тогда тебе так сложно сказать мне, что ты любишь меня? Почему я до сих пор не вижу нашего совместного будущего?

Встав, я направилась к себе в комнату, а Тревор последовал за мной. Повернувшись к нему лицом, я на мгновение положила руку на дверь, пока он молча ждал в дверном проеме. А потом я притянула его к себе и поцеловала, прижавшись к нему всем телом. Мне больше не хотелось разговаривать.

Следующим утром я пила кофе, сидя у барной стойки, мимо проскочила Кара.

— Что тебя гложет? — спросила она.

Я не знала, как она это поняла, просто взглянув на мой затылок, но она умела интуитивно улавливать настроение как никто другой. Налив себе чашку кофе, она встала напротив меня и облокотилась о стойку, ожидая ответа.

— Тревор.

— Значит, Тревор тебя ест? — хмыкнула она.

— Не в хорошем смысле, извращенка⁸, — я закатила глаза.

— Вы что, опять ругались? А по звукам складывалось впечатление, будто у вас примирение.

— Мы всегда ругаемся. Даже во время примирения.

Она выпрямилась, будто что-то только сейчас пришло ей в голову, и бросилась прочь.

— Скоро вернусь. Никуда не уходи.

Вернувшись на кухню, она положила передо мной книгу. Я взглянула на обложку: «Все дороги между нами».

— Ты уже закончила? — спросила я.

— Не спала всю ночь. Я в восторге. Ты сказала, что я должна тебе за то, что продинамила тебя вчера вечером, и это мое искупление. Думаю, тебе стоит сбежать от реальности.

— Неужели? — я провела рукой по обложке с размытым изображением двух детей, стоящих на дороге и державшихся за руки. Эта сцена что-то мне напоминала, но я не могла понять, что именно.

— Может, ты отвлечешься от своей запутанной любовной истории и погрузишься во что-нибудь более приятное — пусть даже это всего лишь литература.

Я вздохнула и взяла книгу. Может, она и права. Я взяла кружку с кофе другой рукой и направилась в свою спальню.

— Спасибо, матушка Тереза, — сказала я.

— В любое время.

Оказавшись в своей комнате, я плюхнулась на кровать и открыла книгу на первой странице. Начиная с момента, как я прочла вторую строчку первого абзаца, мой пульс ускорился. Я мгновенно взмокла. К концу первой страницы я была почти в истерике.

Из «Всех дорог между нами»

К тому времени, как наш школьный автобус доедет до Эль Монте Роад, мы с Джексом будем единственными детьми, которые в нем останутся. Мы проезжали мимо полей, мимо яичного ранчо Картера, мимо множества ветхих домов, облаков пыли и сорняков. Мы жили прямо у Эль Монте, на отметке «пять целых пять десятых мили» в конце длинной, изрезанной старыми рельсами грунтовой дороги, перед нашими домами стояли два потрепанных почтовых ящика, покосившихся на полуразрушенных деревянных столбах. Это могло бы быть потрясающим путешествием на машине, но оно невыносимое на автобусе, поэтому мисс Билс забирала нас и высаживала около почтовых ящиков каждый рабочий день, в дождливую или ясную погоду. У этих почтовых ящиков мы с Джексом должны были начинать и заканчивать наше долгое путешествие.

Мисс Билс, невысокая пухленькая женщина, носившая носки из разных пар и дурацкие свитера, была водителем школьного автобуса с тех пор, как мы пошли в первый класс, и вплоть до старшей школы. Единственный постоянный и надежный человек в моей жизни. Помимо Джекса, конечно.

Каждое утро она приветствовала меня улыбкой и каждый день перед тем, как закрыть дверь и уехать, говорила.

— Ступайте домой, дети, кушайте овощи.

Как будто наши родители могли позволить себе такую роскошь. Ее жизнь была до крайности однообразной, но она все равно продолжала улыбаться и хорошо выполнять свою работу.

Когда твоя собственная семья превращалась в ничто, начинаешь с завистью смотреть на таких людей, как мисс Билс. Несмотря на то, что вождение автобуса в сумасшедшем маленьком городке — это далеко не предел мечтаний, в десять лет я все еще смотрела на нее с уважением. У нее было больше, чем у основной массы людей, которых я знала тогда. У нее была работа.

Мы жили в Нибле, штат Огайо, население восемь тысяч человек — в хороший период; родной дом для бывших рабочих фабрики по изготовлению бумаги в Нью-Клейтоне. Большинство рабочих уехали из Нью-Клейтона сразу после того, как фабрика закрылась, и увезли семьи в поселки и менее населенные городки, где арендная плата была ниже, а случайная работа — менее редкой.

Моя семья всегда жила в Нибле. Мой отец вырос здесь, и отец Джекса тоже. Они вместе ездили в Нью-Клейтон, когда фабрика еще работала, начинали и заканчивали свои совместные дни так же, как мы с Джексом. Они были хорошими друзьями и хорошими людьми — по крайней мере, такими я их помню. И какое-то время у нас была неплохая жизнь. Мой отец называл то, что у нас было в конце этой дороги, кусочком рая. И так оно и было… в течение долгого времени. Но если на земле есть настоящий рай, значит, должен быть и ад. Джекс и я познали это на собственном горьком опыте.

Мы не всегда были друзьями. Сперва он казался мне обыкновенным вонючим мальчишкой с грязными ногтями и лохматыми волосами, лезущими в глаза. Раньше я не слышала от него чего-то более содержательного, нежели «Да, мэм» и «Нет, мэм». Он плелся за мной по пыльной дороге, где нас приветствовала мисс Билс. Мы садились в желтый школьный автобус округа Ферн, чтобы ехать до школы в течение полутора часов. Я всегда садилась на самое первое сиденье, а он шел прямиком к заднему.

Проезжая через город, мы подбирали целую кучу детей, по крайней мере, штук тридцать, всех возрастов, но двое, которых я хорошо помню, помимо Джекса, были засранцами чемпионского класса. Я могла бы поспорить, что Майки Макдональд, щеголявший короткими светлыми волосами и широкими штанами, мечтал превратить мою жизнь в ад.

— Эмерсон? Это что ещё за имя? Оно же для мальчика!

Я закатила глаза и попыталась игнорировать его. Так уж вышло, что у меня не было шанса поинтересоваться, какие именно наркотики курили мои родители в тот момент, когда придумывали мне имя.

К третьему классу у Майки появился приятель, Алекс Дункан. Что бы я ни держала, они, проходя мимо и пытались выбить это из моих рук, а затем садились на сиденье позади меня в автобусе и мучили всю дорогу до дома.

— Может быть, ты когда-нибудь выйдешь замуж за книгу, Эмерсон-книжный червь? Ха-ха, Книжный Червь. Это может быть твоей фамилией.

У Алекса было огромное родимое пятно на кончике носа, из-за чего казалось, что он нюхает дерьмо. На протяжении длительного времени все свои обиды я держала при себе, но все изменилось в четвертом классе. Фабрика была закрыта уже около года, денег не было, и мой папа целыми днями пил и слушал радио. Голоса ведущих стали для меня более родными, чем голос собственного отца. Он замкнулся в себе. Перестал разговаривать. Стал грубым, и поэтому… мама ушла. Она оставила меня с ним одну, и у меня даже не было брата или сестры, чтобы разделить с кем-нибудь эти переживания.

Все меняется, когда мужчина не может оплатить еду. Некоторые мужчины находят способ свести концы с концами, чего бы это ни стоило. А некоторые — слишком горды, чтобы заметить, как их жизнь рушится у них на глазах. Мой отец был работником бумажной фабрики в третьем поколении, как и папа Джекса. Это было единственное, что они знали и умели.

После долгих лет издевательств от Майка и Алекса, мое терпение лопнуло в момент, когда тихий, сдержанный Джекс решил присоединиться к их мальчишескому идиотизму.

Я всегда следила, чтобы у меня была чистая одежда и умытое лицо. После того, как ушла мама, отец начал тусоваться со Сюзан, женщиной, работавшей горничной в соседнем отеле. Она одевалась не как горничная, но всегда приносила нам маленькое мыло из гостиничного номера, так что я считала ее горничной. Мне приходилось использовать дешевое мыло из отеля для всего, включая мытье волос, поэтому, естественно, через несколько недель мои упругие каштановые кудри превратились в дикий беспорядок. Дети в автобусе стали называть меня Медузой. Но я не была такой уж страшной.

В обычный влажный июньский день Джекс последовал за мной по дороге и занял свое обычное место позади. На полпути Майки и Алекс позвали Джекса, чтобы тот подошел и сел с ними. Они начали хихикать за моей спиной.

— Ты что, совала пальцы в розетку, Медуза? — сказал Алекс.

— Если я дотронусь, они меня укусят? — насмехался Майки.

— Ага, клёвые волосы, — сказал Джекс.

Повернувшись, я бросила на него злобный взгляд.

— О, как мило, Фишер. Очень оригинально. Лучше помалкивай, а не то я все расскажу твоему отцу. — Мне было наплевать на остальных мальчишек, но я не собиралась терпеть это дерьмо от соседского ребенка. Он не ответил — лишь посмотрел на меня и слегка прищурился. Явного оскорбления от него не последовало, мне даже показалось, что ему поплохело. Он не сводил с меня глаз, что было вполне нормальным для четвероклассника.

— Сделай фото, на дольше хватит, — сказала я. Он покраснел и отвернулся.

Я услышала, как Майки спросил у Джекса:

— Она действительно нажалуется твоему бате?

Джекс лишь пожал плечами.

— Мне наплевать.

Алекс снова обратил все свое внимание на меня.

— Мы так напуганы: пудель собирается на нас жаловаться. Гав, гав!

Мальчишки продолжали насмехаться надо мной, но уже без помощи Джекса. Он просто сидел, опустив голову, и ждал, пока в автобусе останемся только мы двое, чтобы снова миновать мили на Эль Монте. Я не была уверена, испугался ли Джекс моей угрозы, или наконец понял, что это просто кучка болванов, поэтому я повернулась на сиденье и посмотрела на него через подлокотник кресла. Он смотрел в окно.

— Я не шутила, Джексон Фишер, я расскажу твоему отцу.

— Это будет достаточно сложно сделать, Эмерсон. Мой папа ушел. Он нас бросил.

Это был первый раз, когда он назвал меня по имени. И произнес его так четко, как это делали взрослые.

— Куда он ушел?

— Кто ж знает? Куда ушла твоя мама?

Не знала, что он вообще в курсе о моей маме, я считала, что это огромный семейный секрет. Хотя какие секреты могут быть в маленьком городке?

— Они же не… ты не думаешь, что… — я замолчала, смущенная. Господи, неужели мама сбежала с папой Джекса?

— Нет, они не вместе. Я имею в виду, что они направились в одно и то же место: подольше от нас. — Он вновь посмотрел в окно.

Мне было грустно, я чувствовала себя сбитой с толку. Хотелось двинуть ему в нос и оттаскать за уши за то, что посмеялся надо мной, но ещё хотелось обнять его. Уж я-то знала, что именно он чувствовал — и это настолько больно, что я сцепила зубы. По крайней мере, у Джекса еще был старший брат. А у меня — только книги.

Мы не разговаривали всю оставшуюся дорогу, но шли плечом к плечу в дружном молчании по длинной грунтовой дороге. Что-то изменилось, как будто мы заключили перемирие. По окончании пути я вошла в свой темный дом, а он — в свой. Я прошла мимо храпящего на диване отца, сжимавшего в руке бутылку «Джека Дэниелса». Вошла в свою комнату, нашла ножницы, плюхнулась перед зеркалом и медленно, методично отрезала волосы. Я задремала, не пообедав, и проснулась в три часа ночи от пьяного лепета отца. Он врезался в стены и ругался. Я спряталась под одеялом, а он, спотыкаясь, вошел в мою спальню, и темную комнату залил свет из коридора. Я испугалась.

— Эмерсон, что ты делаешь?

— Я спала. Уже поздно, папа. Мне завтра в школу. — Я попыталась сделать свой голос тихим и раскаивающимся. У него в усах застряли кусочки еды, и мне стало интересно, что он ел.

Мой страх был силен, но в тот момент я была достаточно голодной, чтобы сосредоточиться на этой детали.

Он прищурился, его глаза привыкли к темноте.

— Что, черт возьми, ты сделала со своими волосами?

— Ничего… — я машинально потянулась к волосам, чтобы скрутить их, но обнаружила, как мало от них осталось. Я проклинала себя за то, что уничтожила свое единственное средство защиты.

— Ничего? — заорал он. — Не похоже на ничего! — он возвышался надо мной, как мультяшный воинственный гигант. Я встала в его тени и провела пальцами по своей мальчишеской прическе.

— Я… я…

— Заткнись, тупая, девчонка! Ты такая же идиотка, как твоя мамаша! — он покачал головой с отвращением и разочарованием. — Марш в постель.

Я никогда не знала, какую версию своего отца встречу на следующий день. В этом возрасте мне было сложно понять, через что он проходил, потеряв единственную работу, которую умел выполнять, а затем и жену, и все это произошло слишком быстро. Тем не менее, его алкоголизм и ярость нельзя было оправдывать невезением.

Свернувшись калачиком на стопке одеял на полу, я закрыла глаза и стала молиться, чтобы один из нас исчез. Он или я — неважно. Услышав, как он на кухне наливает еще один стакан выпивки, я расслабилась. Он будет пить, пока не отключится, это я знала. Таким был его распорядок дня, и я, черт возьми, не хотела находиться рядом, когда он проснется с ужасным похмельем. Не засыпая еще некоторое время, я прислушивалась, чтобы убедиться, что он не вернется. Перед тем, как заснуть, я положила книгу «Лев, колдунья и платяной шкаф» в твердом переплете за пижамные штаны и заснула, уткнувшись лицом в подушку. Иногда он приходил отшлепать меня посреди ночи, и очень часто без причины. Мне было интересно, все ли родители так поступали. В конце концов, мне было лишь десять. Я не очень-то расспрашивала людей о таких вещах.

Утром я проснулась уставшей, все тело ныло. Я не знала, как переживу еще один школьный день. Но страх остаться дома был намного сильнее. Школа была моим спасением, а книги — друзьями, так что я собралась и направилась к двери. На цыпочках вышла из дома, а затем села на старую коричневую ограду во дворе и ждала, когда выйдет Джекс. Я плакала, расстроенная, что у меня нет мамы и друзей.

Он подошел ко мне сзади и взъерошил то, что осталось от моих волос.

— Мы шутили. Тебе не следовало их отрезать. — Я посмотрела на Джекса и увидела, как понимание отразилось в его взгляде. Он увидел, что я плакала. В тот момент сочувствия Джексон Фишер стал моим единственным другом.

— Что случилось, Эмерсон?

— Я попала в неприятности, потому что отрезала волосы. Из-за этого мой отец был очень груб.

— Так ты плакала из-за своего отца, а не из-за того, что я тебе сказал, да?

Я кивнула в ответ.

— Не хочу больше плакать, — произнесла я надорванным голосом.

— Мне правда жаль. — Он сказал это так, будто бы действительно имел в виду именно это: страдание, раскаяние… нежность. Его взгляд был искренним. Даже в таком возрасте в глазах лучилась неподдельная честность. Этот взгляд я никогда не забуду.

— Ты не виновата в том, что твой отец козел, — сказал он. Он полез в свой рюкзак и достал оттуда упаковку Поп-Тартс⁹.

Затем достал одно печенье себе, а второе протянул мне.

— Голодная?

Я схватила его, будто дикое животное, и стала жадно жевать.

— Господи, помедленнее, Эмерсон. Тебе станет плохо.

— Знаю, знаю.

— Вставай, нам пора идти.

Как только мы вошли в автобус, Джекс занял место позади меня. Когда вошел Майки, Джекс сказал ему.

— Извини, это место занято. Найди себе другое.

Мисс Уильямс, наша учительница в четвертом классе, едва могла разглядеть детей дальше первого ряда, и не подходила ко мне, сидящей в конце класса, поэтому никто в школе не задавался вопросом, почему я не приносила с собой ланч и не шла обедать, когда звенел звонок с урока. У нас в доме не водилось много еды. Иногда отец давал мне доллар, и я покупала еду в столовой, но в большинстве случаев я подбирала еду, которую не доедали другие дети.

В тот день Джексон нашел меня в библиотеке, где я отсиживалась на обеденной переменке. Он ничего не сказал, просто отдал мне половину своего сэндвича с арахисовым маслом и джемом. Я сказала: «Спасибо», потом пошла в туалет и ела его, пока звонок не прозвенел.

Позже тем же днём, перед тем как разойтись в разные стороны в конце дороги, Джекс сказал.

— Встретимся за сараем через час?

В сарае хранилась куча старых инструментов, которыми больше никто не пользовался, и он стоял сразу за небольшим участком деревьев, где наш участок пересекался с домом Фишеров. Сарая не было видно ни из одного из наших домов.

— Зачем?

— Просто приходи.

— Нет, ты меня пугаешь.

Он покачал головой.

— Не бойся. Я там все вычистил. Потому что часто туда хожу.

Мои глаза расширились.

— Я напугана не из-за сарая…

— Ты боишься меня? — он положил руку себе на грудь. — Я пытаюсь помочь тебе.

— Почему? — спросила я.

— Не знаю.

— Как ты поможешь мне?

— Принесу тебе еды. Мама оставляет нам запеканку по ночам, когда уходит на работу. Просто не хочу, чтобы Брайан знал.

Брайан был братом Джекса, старше на десять лет. Когда их мать работала, Брайан оставался за главного. Он состоял в группе и мог играть на гитаре в гараже ночи напролет. Мой отец называл его «наркошей». Я тогда не понимала, что это означало.

— Оу.

— Да ничего такого…

— Нет, я благодарна, Джекс. Просто не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

— Да ничего мне не будет. Встретимся там через час. Если будет темно, там есть фонарь с левой стороны, у входа. Включишь его.

— Спасибо.

Он пошел к себе домой, а я — к себе. Отец сидел за столом и курил сигарету, а в руке зажал стакан с коричневой жидкостью. Бежевые занавески легонько развевались над раковиной.

— Ветрено сегодня, — я подошла к окну и закрыла его. — Сюда налетит куча пыли, если окна будут нараспашку.

Он не ответил. Я подошла к холодильнику, открыла дверцу и осмотрела его содержимое. Там была банка маринованных огурцов, немного просроченной заправки для салата и открытая алюминиевая банка оливок. Я взяла банку и пошла к мусорному ведру, чтобы выкинуть ее. Отец впился в меня взглядом, когда я пересекала кухню. Он подождал, пока я брошу оливки в мусорное ведро, а затем резко встал, проскрежетав ножками стула по грязному линолеуму. Потребовалось всего два больших шага, чтобы он навис надо мной.

— У тебя есть деньги, чтобы заменить это?

— Нельзя хранить еду в открытой алюминиевой банке.

— Кто сказал?!

— Мама говорила, что из-за этого можно отравиться.

— Твоя мать мертва. Понятно тебе? — он кипел от ярости и капля слюны брызнула мне на щеку.

Я медленно вытерла ее, а потом почувствовала, как на глаза навернулись слезы.

— Что значит — она мертва?

— Для нас она умерла, — его взгляд был затуманен, полон злости и гнева, и он сжал дверцу холодильника так сильно, что я подумала, он ее сломает.

— Хорошо, папочка, — робко произнесла я. — Можно мне пойти за запеканкой к нашим соседям?

— Делай, что хочешь, — он хлопнул дверью холодильника и зашагал прочь.

Зайдя к себе в комнату, я схватила толстовку и в сумерках направилась к сараю. Он находился примерно на расстоянии размером с футбольное поле, и мне пришлось продираться через сорняки, доходящие мне до колена, чтобы добраться туда. Кусты с колючками цеплялись за носки и штаны, но теплая еда того стоила. По дороге я думала о том, куда ушла моя мама. Отец решил считать ее мертвой, но для меня она все еще была жива, и где-то там жила намного лучше нашего. Я не питала к ней ненависти. Просто не понимала ее поступка, но ненависти не испытывала. Мне лишь хотелось, чтобы она забрала меня с собой.

Когда я добралась до сарая, узкая деревянная дверь распахнулась.

— Быстрее заходи! — прошептал Джекс.

Он не лгал, поскольку действительно вымыл сарай и превратил его в довольно симпатичное маленькое убежище. В углу стояли небольшой стол с двумя стульями и старая походная раскладушка. Джекс протянул руку за мою спину и поставил на стол газовую лампу. Повернул колесико, открыв вентиль, нажал на кнопку и стал щелкать кремнем, чтобы лампа загорелась. Здесь было всего одно окно, откуда открывался вид на деревья вдалеке. Снаружи быстро темнело.

Джекс сел и подтолкнул ко мне накрытую фольгой тарелку.

— Вилка там тоже есть.

Я убрала фольгу и увидела огромную кучу разной еды.

— Что… это?

— Здесь тунец, лапша, суп и всякое разное. Сверху вроде бы картофельные чипсы. Выглядит ужасно, но на самом деле вкусно. Ешь, пока не остыло.

От запаха у меня уже текли слюнки. Он был прав: было очень вкусно. Всего за несколько месяцев после того, как мама уехала, я забыла, какова на вкус домашняя еда. Я питалась хлопьями и иногда употребляла чизбургеры из Макдональдса. Когда папа приносил домой бургер для меня после того, как обналичивал свой чек по безработице и встречался со Сьюзан, он вел себя так, будто за этот бургер ему пришлось сражаться с драконами. Каждую первую среду месяца он приходил домой пьяный с бумажным пакетом, полным гостиничного мыла в одной руке и чизбургером из «Макдональдс» — в другой. Он бросал их на стол и говорил: «Посмотри, что принес тебе твой отец! Посмотри, как тебе повезло». Если я не потакала ему восторженными благодарностями, он называл меня эгоистичной избалованной сучкой.

На самом же деле я была куда более благодарна за запеканку в крошечном сарае Джекса, чем за холодный чизбургер и жесткое мыло от Алко-мостра. Но это было лишь начало. В течение следующих нескольких лет Джекс продолжал ходить со мной до автобусной остановки, сидел на сиденье позади меня, находил меня за обедом и делился своей едой. Время от времени он прокрадывался в сарай, чтобы принести мне тарелку того, что готовили для него и его брата. Мне очень хотелось побывать у них дома, но это было невозможно на протяжении длительного времени. Я смогла это сделать лишь после происшествия с Брайаном. Вот тогда ситуация на длинной грунтовой дороге снова изменилась.