Книга Холмов

Невидимые следы Глава десятая, где броневагон размеренно катится по неровной колее, мы слышим отголоски мудрости Хальды; где Алейна берет обратно слова, но дает ягоды, Ричард идет путем долга, а Кел — путем Странника. И где Безликий улыбается.

Броневагон размеренно катился по неровной колее, приближая Лисов к стене мрачно-зеленого леса, к границе Древней земли, которую еще вчера они покидали в такой спешке. На правом борту красовалась наглая лисья морда, она полиняла на солнце, отчасти стерлась и будто ехидно подмигивала прохожим. Хотя ни одного прохожего сегодня с утра еще не повстречалось. Чуть левее от ухмыляющейся лисы темнело маленькое и глубокое зарешеченное окошко с занавеской в зеленый горошек и бронированной задвижкой, сейчас откинутой наверх. Из окошка змеилась вплавленная в обшивку цепь с якорем, снятым с одной неудачливой рыбацкой ладьи. Дальше по правому борту теснились трофейные щиты, которые Лисы копили последние месяцы и вешали на бок своей берлоги на колесах в качестве украшения — и устрашения.

Щиты были разные: и пара круглых рондашей, привычные всадникам Княжеств, свободных от излишеств, окованных шершавым железом с редкой россыпью выпуклых заклепок и выступающим умбоном посередине. И грубые деревянные щиты ринданов, круглые и с выемками по бокам, с полустертым рисунком рун и мифических морских существ. И легкие, обитые кожей пелты разорителей, лихими набегами терзающих караваны, идущие через Мэннивей. Тех, что приходят с бесплодных Кротских пустошей или с предгорий туманных гор, в изломах которых так легко уйти от погони и затеряться.

Был щитовой наруч воина тени из клана Найрин, черный овал с двумя темно-синими полосами наискось, а если внимательно посмотреть сбоку, в нем проявлялась бледная, но зловещая тень, навсегда пойманная в этот щит. Он очень задорого достался Анне, но все-таки достался. Рядом красовался старый, но все еще вызывающий восхищение турнирный тарч необычной формы, в виде занавеси, сдавленной с боков, с прорезью-углублением для копья и ярким рисунком: милейшая высокородная дама — и черный козел, выпрыгивающий с желтого щита прямо на нее. И не особо заметным девизом рыцаря: «Во славу баронессы Меренгской, бее, меее».

Было и несколько баклеров, каждый своего цвета и формы и по-своему украшен. Один церемониальный, с ярким рисунком каких-то разноцветных змей или даже гидр, а внутренняя сторона обита мехом, который неровно торчит из-под начищенного металла. Анна уже и забыла, откуда они взялись, скорее всего, были в свалке трофеев броневагона, когда тот достался Лисам. Кто знает, чьих рук было дело сначала создать эти щиты, чьих рук затем носить их, и чьих рук, наконец, убить владельцев, снять баклеры и свалить в подпол.

По центру красовались важные трофеи: три широких, заостренных книзу четырехугольника канзорской пехоты. Два средней тяжести, из отрядов цвайдеров, и один от панцера, солдата элитной тяжелой пехоты; именно их название теперь приклеилось ко всем бронеголовым без разбора. Каждый из канзорских щитов носил по два герба: отрядный знак во весь рост и малый в левом верхнем углу, герб дивизии. Что характерно, малый герб на всех трех щитах был один и тот же.

Лучшим украшением коллекции служил вытянутый и тяжелый миндалевидный капелий, висящий по левому краю. Полностью окованный бронзой, пришедший в Мэннивей откуда-то с далекого юга: он был украшен выступающим рельефным изображением льва и ящера, вставших на задние лапы и сошедшихся в смертельном бою, вокруг них вился замысловатый орнамент с проблесками маленьких ярко-зеленых лепестков, а глаза геральдических зверюг сверкали алым, как и капли крови у них на боках от нанесенных друг другу ран, но это были не изумруды и рубины, а всего лишь застывшие вкрапления блестящей алхимической краски, намертво впаянной в металл.

Лисы давно заметили, что капелий всегда выглядит как новый, потому что разглаживает царапины, выпрямляет вмятины и заращивает расколы, даже возвращает утраченную форму. Сняв его с тела не в меру наглого вожака шайки очень самоуверенных разбойников, Дик сказал, что много за оплавленный и согнутый щит не дадут, потому что его крепость нарушена мощным ударом Дмитриуса, а затем огнем с перчаток Анны. Но уже через неделю, когда его достали из закромов, чтобы продать на лом, щит был целехонек и выглядел на все сто ринов. Продавать его конечно не стали, магическая вещь стоит гораздо дороже, поэтому рачительный и домовитый Кел ждал подходящего покупателя.

Но по-настоящему центральный экспонат темнел чуть выше центра борта, в окружении трех канзорцев. Немного зауженный, в какой-то мере изящный, книзу заостренный острием, а сверху рогатый изгибами двух полумесяцев, он радовал совершенными узорами без малейшей неровности или скола. Их явно сплела властная ладонь мага, а не сработали натруженные руки ремесленника: по центру вился сложный клубок черных роз, шипы короткими иглами ощетинились наружу. Щит старшего офицера клана Шеллардов, черненая лехтовая сталь, ему не нужно быть тяжеловесным, чтобы защищать как лучшие из тяжелых стальных щитов.

Вот только этот несгибаемый лехтовый красавец был расколот — одним ударом, нанесенным прямо в центр. Щит треснул сверху до середины, а в месте удара осталась огромная вмятина от самого страшного молота, который Лисы встречали на своем пути. В глубине вмятины отпечаталась марка «Х», и восстановить щит Эзры Шелларда не могли даже гремлины, их магия стекала с потерявшего силу предмета, не в силах справиться с маркой ярости, с зарядом нульт-энергии, навеки засевшем в щите. Ведь удар по нему нанес Хаммерфельд.

После живой лавины, покорежившей всю повозку, щитов осталась половина, причем, еще с утра большинство из них были треснуты или разломлены надвое, натрое, в общем, находились в самом плачевном состоянии. Но добросовестные сборщики дармового мяса под предводительством Свищура, подобрали все отодранные и разбитые трофеи и принесли их к броневагону — вместе с куском свежезакопченой оленьей ноги и корзинкой из маленьких ощипанных и продымленных птичьих тушек.

Гремлины с их властью над стихией тверди, умели сращивать камень и сталь, менять их форму, достигая нужного быстрее и вернее, чем мастеровые или алхимики. Нехотя, с трудом, их цепким рукам поддавалось и дерево. Причем, чем старше и мертвее оно было, тем охотнее меняло форму под давлением мозолистых лапок и острых коготков. Хотя им было сложнее согнуть бревно, срубленное даже двадцать лет назад, чем сделать из первого попавшегося камня затейливый кувшин. Но одно дело изменить форму предмета, а если речь шла о сращени и того, что еще недавно было единым целым, — то есть, починки сломанной или разбитой вещи, — их магия действовала почти безотказно. Память вещи всеми силами стремилась помочь магии. Наскрежетавшись с поврежденными щитами до полного их восстановления, Ялвик с Ниялвиком еще и прирастили все трофеи к броне повозки, для надежности.

Так броневагон и ехал, красуясь щитами с одной стороны, и полупустым боком с другой. Сзади качался и изредка позвякивал неброский колокольчик со сложной резьбой и сломанным язычком; часто, но еле слышно постукивали о броню почти два десятка железных и бронзовых бирок. Тоже своего рода устрашение, но на самом деле, большинство бирок были лисьи, ведь когда-то они ходили в железе, потом в бронзе, и лишь недавно надели на плечи серебро.

По левому борту повозки приглушенно перестукивались друг с другом звенья невольничьих цепей. А на бортиках крыши висели, обсыхая, постиранные рубахи, штаны да подштанники, два платья и фартук. Алейна истратила все запасы линь-сока, чтобы Лисы могли отстирать со своих манаток землецкую грязь. И то, отстиралось лишь потому, что грязь была свежей и еще не въелась.

Наверху торчала полутораметровая мачта, на починку которой у гремлинов ушло полчаса. В давние дни на ней развевался устрашающий флаг Крушеломов, чтобы и разъезды Кланов, и охочие до чужого добра разорители издалека видели, кто едет, и не приближались к броневагону и не пересекали его путь. Флаг подрался, и с недавних пор на самом верху красовался флюгер — фигурка бегущего Лиса на холме, в окружении сосен и елей. Тонкой работы вещица, окисленное специальным раствором серебро, отливающей ртутным и радужным налетом; с ним гремлины и провозились полчаса сегодня утром. Флюгер назывался «ловец радуг», потому что алхимическое покрытие преломляло свет, и после каждого дождя, вокруг броневагона прозрачно искрились невесомые дуги, возникая и исчезая, ненадолго превращая его в сказочный приют.

Учитывая еще две крутящихся, но сейчас закрепленных и зачехленных малютки-баллисты, несколько бойниц, как сверху в бортиках, так и в каждой из стен, включая заднюю стенку, броневагон выглядел как обжитая походная крепость о шести колесах, с массой деталей, к которым можно долго присматриваться, находя все новые и новые интересных мелочи.

Для Лисов все это было уже совершенно привычным, да и занимало их сейчас совершенно иное.

— Мы трижды облажались, — сказал Ричард, закинув огрызок яблока подальше в чистый, скошенный луг, — пора начинать как следует думать над тем, что делаем.

— Ой, который раз ты это уже повторяешь? После каждого нашего дела, — раздраженно поморщился Кел, который сидел с ним рядом и, для разнообразия, правил лошадьми. — Мы и так все думаем.

— Да? И о чем мы думали, толпой поднимаясь на Холм? Идти должен был я один, метрах в двадцати спереди. Проще пареной репы, а мы забыли, что вообще может быть какая-то угроза, расслабились и поперли гурьбой, как толпа баранов.

— Угу, только если бы рядом не шло ходячее Предвидение в виде дяди Кела, вовремя заоравшего «Назад!», тебя бы разорвало на куски, — усмехнулся светловолосый. — А так, мы сделали может и глупо, но в итоге выжили. Потому что червяк может все в жизни распланировать, но он видит только прямо и не может заметить птицу, летящую сверху. Зато он может довериться дороге, и она его выведет.

— Опять ты со своими неисповедимыми путями Странника! — взвился Дик, которого всегда доставала преувеличенная вера Кела во всемогущество его бога.

Светловолосый заморгал, потом пожал плечами.

— Странника не помню, — сказал он как-то виновато, — а про неисповедимые пути помню.

— Это все заумь, — отрубил Ричард. — Если бы твой Тиат заранее знал будущее и мог предопределять судьбы, он бы давно правил миром.

— Если бы он хотел править миром, — вставила Алейна, сидящая, свесив ноги, наверху.

— Какая разница, как это называть, у него же есть цели? Он бы всегда их добивался и побеждал. Ведь он добрый бог и всегда хочет помочь людям.

— Такой бог мне нравится, — холодно отметил Кел, чуть потягивая поводья.

— По твоим словам, еще и всесилен, потому что знает будущее и может менять судьбы. В мире с таким божеством почти не останется зла, любое действие противников он знает заранее и всех добрых спасет, проведет по ДОРОГЕ СУДЬБЫ, а всех злых угробит… Да будь так, жрецы Странника никогда бы не умирали, темные боги и низверги не достигали своих целей, храмы Тиата не повергали бы враги. Ничего из этого мы вокруг не наблюдаем. Вспомните руины в болотах или беднягу Линдона. Значит, твой загадочный бог такой же, как остальные: что-то видит, что-то нет. Помогает своим жрецам предчувствовать, иногда предвидеть ближайшее будущее или увидеть прошлое. Но не более.

— Что ты всем этим пытаешься доказать? — мрачно взглянув на него, спросил Кел, в необычной для себя манере, молча слушавший длинную тираду, с который был явно не согласен.

— То, что твой бог не вытащит нас из беды многомудрой задумкой хитрых, беспроигрышных путей. Если мы по глупости свалимся в ловушку, там и погибнем. А если нам пару раз повезло, это не значит, что мы все сделали правильно и «дорога нас хранит». Это значит только, что нам повезло, или наших сил в этот раз хватило, едва-едва, — Ричард кашлянул, охрипшее накануне горло напомнило о себе, и закончил уже сипло, — А правильно было пустить вперед не меня, а мою тень. Она бы и подорвалась у обелиска.

Вот с этим сложно было поспорить.

— Сделай мы все совсем правильно, мой ворон прочесал бы весь Холм, а не просто облетел его сверху, — пожал плечами Винсент. — И все-таки отыскал бы засевших в засаде.

— Нульт бы его почуял и развеял, — все еще слегка раздраженно ответил Кел.

— Тогда бы мы еще на подходе узнали, что там засел нульт, — улыбнулся маг.

— Короче, теоретики, — рассмеялась Анна, — давайте решим, что нам сейчас-то делать? Чтобы потом не было мучительно, уж поверьте мне, мучительно больно?

— Ворон летает вокруг, высматривает опасности и все неожиданное. Я иногда смотрю через него. Как обычно. Могу пустить вперед тень Дика, пусть бежит налегке. Хотя пока она просто бежит, никакую засаду не обнаружит. А начнет лазить по кустам, отстанет даже от нашего черепашьего хода.

— Что еще можно сделать? — Анна продолжала стоять на своем. — Чтоб в следующий раз получить от господина Гвента полные счеты камней? Вдруг похвалит, тогда и умирать не стыдно.

Все искоса посмотрели на Кела. Будь тот посвященным, он бы уже знал кратчайший путь до Девятого холма, и получил бы вдобавок смутное предчувствие: ждет ли серьезная опасность на этом пути? А в случае, если все-таки ждет, уселся бы в транс и невидимым духом слетал на разведку. Все эти невероятно полезные дары Странника, не раз спасавшие им жизнь, теперь были недоступны ханте, и это резко снижало ее потенциал.

Алейна не зря сказала светловолосому, что он архи-важен. Если ее можно назвать сердцем Лисов, Винсента мозгами, Анну — когтями, Дмитриуса зубами и броней, а Ричарда глазами и острым жалом, бьющим издали (странный получался лис: бронированный и с луком наизготовку, но жизнь такая, и мы такие) — то Кел был ногами ханты и ее пушистым рыжим хвостом. Благодаря нему Лисы находили скрытые тропы и верные пути, уходили от погони, путая следы. Хвост балансирует на резких поворотах, когда резвый бег заносит несущегося зверька.

Вся лисья хитрость сходилась к Келу и Ричарду, потому что Алейна с Анной и Дмитриусом слишком прямодушны, Винсент, напротив, слишком изощрен, и только рейнджер со жрецом регулярно проявляли правильную, жизненную изворотливость, в итоге позволяя ханте оправдывать свое название. При этом, Кел был еще и лицом отряда, переговорщиком, который с готовностью брал на себя любую встречу и любой разговор. «Стеснение» одно из редких слов, о которых он слыхом не слыхивал. Языкастый, напористый, обаятельный, статный — Кел был всегда уверен в блестящем разрешении переговоров с его, красавца, участием — даже когда переговоры проходили далеко не блестяще.

Теперь от всего великолепия их Кела осталась треть, притом, что как человек он ведь совсем не изменился! Всего лишь пропали дары божества и уверенность в своих силах, а перед ними бледная тень. Как много значило посвящение, подумала Анна, и ее это напугало.

Винсент, сидящий рядом, поймал ее мрачный взгляд, приподнял маску и тихонько, невесело сказал:

— Чем выше силы, которые дает тебе божество, тем выше твоя зависимость от него…

Серый маг опасался не просто так, в своих изысканиях и помыслах он давно уже тянулся к безжалостной Ардат. Но это была скорее идеалистическая и строго теоретическая страсть, какую, наверное, он только и мог питать в принципе. Его платонический интерес пока не угрожал ханте, благо Совершенная находилась на другом конце мира, где восседала на алом троне из застывшей крови поверженных врагов, и Север пока не входил в ее сферу интересов. Ей бы разобраться с соседями, огромными пространствами древней империи Ассирит, где безумные боги истязали целые народы. Нисхождение не убило их, но искалечило и сделало еще более больными и страшными, чем они были в прошлом.

— Я могу призвать волка, — сказала Алейна, видя, что других предложений у друзей нет. — Приручу его и пущу бежать впереди, если он почувствует опасность, по нему будет видно.

— Это было бы неплохо, тени Винса запах не ловят, — кивнул рейнджер, — только никого ты теперь не призовешь.

Девчонка сначала удивилась, потом вспомнила, что все большинство крупных зверей на десятки лунн вокруг остались на той равнине вокруг истерзанного броневагона, и удрученно кивнула.

— Тогда обращусь к Матери, — решила она. — Нам надо понять, как спасти Кела. Давайте сложим верный вопрос!

И вот над этим все дружно призадумались.

Три рассвета спустя с последнего обращения, любой жрец может снова прикоснуться к мудрости своего бога. К неимоверным познаниям о мире и жизни, тысячелетнему опыту, к необъятности взора, что в один миг видит больше, чем может за всю свою жизнь познать обычный смертный.

Анна только вчера спаслась, не скончалась от ран лишь благодаря Исцелению, поистине драгоценному дару богини. Но она все равно считала, что самый ценный дар Хальды — именно ее Мудрость. Хотя, все-таки нет. Самый ценный Воскрешение. Возможность вернуть невозвратное, отвратить неотвратимое, перевернуть законы природы с ног на голову. Поменять все правила игры.

Исцелить, зарастить раны, одолеть болезни и очистить от яда может маг виталиса. В силах магистра этой стихии отрастить руку или ногу, или даже восстановить уничтоженное тело — если сделать этот тут же, пока душа еще не покинула его, и если тело хоть в какой-то сохранности. Но только жрец Хальды, в ранге высокого, сможет вернуть ушедшего за грань, потому что это уже не только магия жизни, но и магия смерти, и магия душ. Вернуть не как другие магии жрецы, не в виде нежити или пленённых душ, не на время, не вселяя уходящих в новые тела, как случилось с Дмитриусом, — а самым чистым образом возвращая к жизни и даруя новый шанс. Воссоздать тело и вложить в него душу.

Сложно не оценить такое сокровище. Но на втором месте в мысленной табели о рангах Анны, и почти так же бесценна — возможность спросить бога о чем угодно, и получить от него ответ. В истории ханты, возможность Алейны и Кела задать ключевой вопрос своим богам уже не раз спасала Лисам жизнь. А полученные сведения меняли всю ситуацию с проигрышной или тупиковой — на с трудом отвоеванную победу.

Ведь любой из богов на порядок умнее любого из смертных. Даже безумные твари, властвующие в Ассирите — каждый из них нечто гораздо большее, чем человек. Личность бога многослойна, устроена совсем по-иному, и восприятие тоже: в том месте, куда бросает взор, божество не только видит настоящее, но сразу понимает ключевое прошлое и провидит ближайшее будущее. Все это единым взглядом, как некую цельность бытия. Поэтому небожитель понимает лучше и видит дальше: где человек осознает лишь костяк причинно-следственной связи, только главные вехи «это потому, что…», божество видит весь процесс целиком, в каждой его мелочи. И знает, на какую из этих мелочей повлиять, чтобы изменить весь исход.

Беда лишь в том, что и другие боги знают. И когда один из них воздействует на события мира людей, все другие получают возможность подобного воздействия, но уже бесплатно, без последствий. Так устроено космическое равновесие: любое вмешательство свыше в материальный мир дает карт-бланш на такое же вмешательство остальным небожителям. Поэтому каждое, даже крошечное влияние сверх тех даров, которые положены жрецам по рангу, качает весы судеб и является разменной монетой в интригах богов. Тем ценнее жрецы, их руками боги обходят вселенское равновесие.

Вторая беда в том, что божество хочет и может подарить своему смертному служителю любой дар, а вот он способен осознать и принять лишь жалкие крохи.

Хочешь взять великую силу из рук Ардат и обрушить на врагов? Но если ты непосвященный, твои руки и воля не удержат дар. Смертоносная волна разойдется вокруг, сметая все на пути, и ты станешь первым, кого она уничтожит. Если ты посвященный и связан узами поклонения с Совершенной госпожой, то поймаешь хотя бы каплю из этой волны, и сможешь показать врагам, что ошибкой было встать на твоем пути. Если ты истинный посвященный, высокий жрец Ардат, твое понимание богини за годы служения кристаллизовалось, а воля многократно возросла, ты возьмешь полные пригоршни дара Совершенной — и враги ужаснутся, увидев, что значит Ее мощь. И только высший сын богини, десятилетия поднимавшийся все выше и выше по лестнице к совершенству, сумеет принять хотя бы десятую толику этой Силы, но и ее хватит, чтобы содрогнулись горы.

Хочешь не воевать, а стать счастливым, прожить жизнь не зря, понять самого себя и прийти к вершинам? Спроси у Хальды — и богиня ответит. Ведь она знает, как. За тысячи лет жизни и сотни лет, которые милосердная управляла империей Хор, она изучила людей, их натуру, пристрастия, силы и слабости. Да схарровы слезы, она создала людей, вылепила нашу расу рука об руку с Гетаром, сумрачным гением, отцом человечества. Хальда выносила первых из нас и отпустила на свободу, в мир, жить. Конечно, она знает людей, каждый из нас для Матери как открытая книга.

Жизнь человека состоит из череды несовершенств лишь с редким проблеском правильных, вовремя принятых и верно исполненных решений. Те, кто научился чаще поступать правильно, добиваются невиданного успеха. А с мудростью Хальды, жизнь станет ровной дорогой вверх: шаг за шагом к воплощению мечты. Ты никогда не совершишь ошибок, которые остальные совершают каждый день, каждый час, мудрость Матери станет частью твоего восприятия… Но увы. Хоть богиня и может вложить в тебя свет истины — ты не сможешь внять ему, потому что ты всего лишь человек. Ее мудрость никогда не станет твоей, потому что твое сознание не способно воспринять ее во всей полноте. Как если бы ты вручил книгу дикарю, не способному читать: он может оценить лишь обложку, но никогда не получит истинных богатств, что у каждой хорошей книги скрыты внутри.

Поэтому боги живут отдельно, а смертные отдельно, в разных мирах, далеких друг от друга, связанных нитями веры и верными сердцами жрецов. Но даже воздействия через служителей, в рамках жесткого закона равновесия — достаточно, чтобы изменить образ жизни всех нас. Даже малой толики мудрости хватает, чтобы увеличить число правильных и своевременно принятых решений жрецом и людьми вокруг него. И этот, общий для всех богов дар своим жрецам, пожалуй, все же круче, чем их отличительные, уникальные силы: Воскрешение Хальды, такой многогранный дар Тиата, как Плащ странника, убийственное Зеркало боли Ардат или Ярость воина, что дает берсеркерам неукротимый Дагоррат.

По крайней мере, так считала Анна, которой уже приходилось сталкиваться с мудростью Хальды и убедиться: богиня никогда не ошибается в своих советах.

Но чтобы уловить малую толику мудрости из безграничного по человеческим меркам океана, нужно задать самый верный вопрос. Выбрать точные слова, которые нужны в первую очередь самому жрецу, они помогут сознанию сориентироваться в момент прикосновения к разуму бога. А уж небесный покровитель всегда старается передать своему посвященному лучшее, что тот способен принять.

— Давайте спросим, что именно с ним происходит? — приценился Ричард, предлагая для затравки примерный вопрос.

— Мы и так знаем, что, — качнул головой серый маг. — Низверг отнимает у него… не важно, что отнимает, память или части души. Точное знание ничего нам не даст.

— Для вопроса Хальде не важно, а вот для него самого очень важно! — вскинулась Анна. — Если отнимает только память, то связь с Тиатом можно восстановить! Кел, попробуй помолиться. Даже если ты не помнишь Странника, он помнит тебя!

Светловолосый кивнул, лицо его было рассеянным, непривычная неуверенность пряталась в углах губ и глаз. Передав поводья рейнджеру, он отвернулся и глубоко задумался.

— Может лучше так: кто может спасти Кела?

— И это мы знаем. Кто сильнее всех на сотни лунн вокруг? Разумеется, Хилеон, — пожал плечами рейнджер. — Если бы мы могли р-р-раз, и свалиться ему на голову, так бы уже и сделали. Но кстати, ведь Гвент наверняка передал Хилеону, что произошло.

— Тогда где же он? — горестно вздохнула Алейна. — Ани, попробуй позвать?

Вообще-то, у Анны был способ привлечь внимание Светоносного. Неверный и неясный, потому что подарок Хилеона не предназначался для этого. Но однажды он уже спас ей жизнь.

Вытянув из-за пазухи крошечное стальное зеркальце, девушка попыталась пускать солнечного котенка, но свет растворялся в зеркале, и оно отражало на колени и руки только смутный, туманный блик. Солнечный котенок не появился.

— Небось бродит по темным мирам и ищет Первый обелиск, — пожал плечами Ричард. — Потому и не слышит, что тут у нас, наверху.

— А может, просто без сил уже, — пожалуй, излишне резко вступилась за Светоносного Анна. — Сколько можно решать проблемы всех вокруг? На это не хватит и божественных сил! Кланы сбежали, бросили свой народ, остались только ханты да Хилеон. А он же не бог какой…

Алейна согласно кивнула:

— Говорят же, только недавно порвал многоножку, которую армии всех княжеств пятьсот лет назад не смогли разобрать. Сколько же сил он, наверное, потратил!.. Вот и не отзывается.

От появления Фариаллы, гигантской кольчатой твари из-под семнадцатого Холма, содрогнулась вся Древняя земля, все Ничейные земли, да что там, все королевства вокруг. Низверги не вырывались на свободу уже как минимум лет двести, но эта неразумная и почти неуничтожимая тварь была слишком могуча, и как только Охранная сеть пала, принялась разрушать свою тюрьму. За несколько месяцев подточив и обрушив все внутренние обелиски, Фариалла выбралась на поверхность и билась в гигантских огненных цепях, пронизывающих ее насквозь и предназначенных при любом движении прожигать ее плоть, чтобы свалить искалеченную, обездвижить, пока она снова не регенерирует и не предпримет новую попытку выбраться из пут. Но за столетия мучений, погребения тварь зарастила обугленную плоть двойной броней изнутри, и огненные цепи, поймавшие ее, сами оказались пойманы в бронированных кольцах ее тела. Обматывая их вокруг старшего обелиска на своем Холме, который разрушал всю враждебную магию — многоножка крушила друг о друга обе последних преграды, удерживающие ее.

Лисы в то время были глубоко под землей, во владениях древнего владыки Хорады, и искали семь артефактов-колец, которые он создал своим ученикам. И только выбравшись на поверхность (без единого, кстати, кольца), узнали, как все разрешилось.

Весть облетела окрестные королевства за час, корабли небесных флотилий возникали в небе над Холмами и реяли, пестря разномастными парусами, высматривая детали происходящего. Весь континент встал на дыбы (а Лисы все пропустили!). Магистры стихий, бароны и короли собственной персоной выступали из порталов; королевские ханты, в платиновых бирках, оккупировали Гершин, богатый район Мэннивея, прижав всех к ногтю и координируя план атаки — но атака такого масштаба могла повредить защиту окружающих Холмов. Как и действия самой многоножки, которая могла выбраться на свободу с минуты на минуту. Ситуация была близка к безвыходной: атаковать — значит повредить защиту соседних низвергов и в конечном итоге дать им шанс выбраться; не атаковать — значит рискнуть все той же защитой, которую Фариалла в силу одного только размера (чуть ли не в милю длинной!) может смести на своем пути; а затем она выйдет в жилые регионы, и устроит там ад, какой устроила пять столетий назад в поселениях канзов.

Хилеон возник на совете и сказал: «Я знаю, как ее убить». Не загнать обратно под Холм, он сказал, а убить. Убить низверга. Все заткнулись и стали слушать. Откуда знает? Потому что участвовал в предыдущем упокоении Фариаллы. Да, пятьсот лет назад. Да, это он создал огненные цепи, они не огненные, это разящий свет. Нет, тогда не мог уничтожить тварь, был молод. Да, с тех пор стал гораздо сильнее, и теперь может. Да, стал гораздо сильнее, находясь в заточении, хватит вопросов, она уже вырвалась.

Архимаги и боевые корабли обрушили на тварь все сдерживающее, что могли. Вздыбленные скалы, тиски тверди, оледенение рек, титанов ветра, силовые купола. Их задача была не пытаться убить тварь, а пытаться удержать ее на семнадцатом Холме. Размер многоножки был столь велик, что попытки раскрыть арку в грань Огня и выдавить ее в царство стихии так же не удались. В арку не влезал даже ее хвост.

Хилеон и еще два магистра нокса, сильнейших магов распада и пустоты на всем Севере, шагнули туда сквозь пространство. Дальнейшее не поддавалось описанию, говорят, что на Холме сплелась бесцветность ничто и ярость света, Нокс и Аурис, две противоположных мировых стихии соединились, а соединившись, привели к сильнейшим разрывам реальности. В обычном случае это просто уничтожило бы весь Холм, несколько десятков километров вокруг, и всех находящихся поблизости живых существ. Но Хилеон направил силу стихий так, что все разрывы пространства сошлись в Фариалле, ее тело разорвало на тысячи кусков. А когда ошметки и обрывки ее тела, каждый размером с дом или с небольшой холм, низверглись в разверстый провал, недавно бывший холмом, Светоносный сказал магам распада отступить. И обрушил на останки многоножки свой разящий, а вернее, испепеляющий свет.

Когда пламя угасло и съежилось вокруг горы намертво спекшегося пепла, Хилеон вышел оттуда серый, блеклый и бессильный, как тень. Не объясняясь с королями, он сгинул куда-то в свои тайные чертоги. И вот, видимо, до сих пор не вернулся.

Говорят, что второй консул Руниверситета, архи-магистр Аврелий Грецин, покидая координационный совет, высказался резко, в сердцах: «Отступник вернул свои силы за два месяца. Он явно в сговоре с Богиней. Дальше будет хуже». Официального подтверждения или опровержения этих слов Руниверситетом дано не было, но Лисы знали, кто такой Аврелий Грецин, и почему он так говорит про Хилеона. Они были в тот жаркий полдень на сорок третьем Холме…

— Тогда давайте спросим, как мы можем его спасти.

Мысли Анны вернулись к молитве о судьбе Кела.

— Ну… да, — ответил Винсент.

Все обдумали этот в общем-то очевидный вариант и признали его самым верным.

— Упор именно на то, что в наших силах, — уточнил маг. — Что нам делать вот прямо сейчас, чтобы вернуть его?

Алейна кивнула и сосредоточилась. Анна с Винсентом тихонько отодвинулись, чтобы дать ей больше свободного пространства, не стеснять своей тенью в яркий солнечный день. Минуту наверху была тишина.

— Твой сын в беде, Мама, в смертельной ловушке, пожалуйста, помоги! — взмолилась Алейна. — Позволь стать частью твоего знания, подскажи, что нам делать, чтобы спасти его? Что мы можем, что должны прямо сейчас и потом, чтобы вызволить его и вернуть?..

Молчание воцарилось над броневагоном. Скрипели колеса, деревом и железом отдавалось на ухабах все тело лисьей крепости, негромко звенели цепи, позвякивал колокольчик, молчали люди.

Черноволосая видела, как Алейна резко побледнела. Закрытые глаза дрогнули и зажмурились, ладони вскинулись и укрыли низко опущенное лицо. На сердце у Анны стало паршиво, как давно уже не было. Даже сегодня ночью, когда он лежал, лицом вниз, в грязи.

— Низверг скоро придет снова, — сказала Алейна, поднимая голову и опуская руки. Она с трудом смотрела друзьям в глаза. — Хальда сказала… лучшее, что мы можем… мы должны… быть с ним до самого конца. Не оставлять его.

— Так как его спасти?..

— Никак. Нам не справиться с низвергом. Мы ничего не можем сделать.

Все уставились на Кела, который молча сидел, глядя в сторону, и лишь тихонько вздохнул, услышав ее слова.

Броневагон окутало мрачное раздумье, и хотя он продолжал катиться по дороге вперед и вперед, ощущение было, что Лисы заехали в тупик. Каждый мрачнел по-своему: Алейна уставилась в одну точку, разбитая и отчаявшаяся; Кел смотрел вперед отрешенно, утонув взглядом в извивах дороги.

По Дмитриусу сложно было сказать, мрачнее обычного он или нет. Иногда он вообще выпадал из реальности, потому что когда ты весь день, всю неделю и весь месяц безвылазно в железном гробу, не чувствуешь ни рук, ни ног, ни голода с жаждой, ни холода, ни тепла, вообще ничего, кроме узкого кольца вокруг бледным, черно-белым зрением и широкой сферы невероятно острым слухом, избыточно чувствительным к любой вибрации, ты поневоле регулярно отключаешься от внешнего, впадая в тишину. Более того, когда у тебя нет гормонов, исчезает половина эмоций, а вторая половина становятся псевдо-эмоциями, фантомами разума, у тебя становится все наоборот, не как у живого. Живой сначала чувствует, а потом осмысляет. Ты сначала осмысляешь, и вспоминаешь или задумчиво решаешь, что должен по этому поводу чувствовать. А затем это чувство, вернее, воспоминание о нем, проявляется внутри. Забавно и жутко.

Еще, когда у тебя нет мозга и нервов, то твоя память уже не глубокий лоскутный поток, не обрывистый хоровод цельных и многогранных образов, а нечто двумерное, четкое и послушное, как просмотр галереи картинок, одной за другой, щелк, воспоминание, щелк, где же оно, а, вот, слева по линии времени, тысяча сто семнадцатое, исчисляя назад. Зато вся память абсолютна, ты внезапно вспоминаешь всю свою жизнь, включая те самые ранние годы, которые не сохраняются в осознанной памяти — но все равно не исчезают, и теперь, когда они не разложены на составляющие в глубинах мозга, а отсортированы по картинам в бесконечной стопке твоей жизни, ты можешь вернуться к любой из них и вспомнить, а вернее, узнать, каково было тогда. Или тогда. Или тогда.

Стальной шел как шел, размеренно переставляя ноги, а гремлины внутри него как обычно спали. Яркий день был им не по душе, и, если ситуация не требовала иного, они выходили охотиться и вести светскую жизнь строго по ночам.

Винсент напряженно думал и искал выходы из безвыходной ситуации, его мантия подергивалась какими-то замысловатыми тенями, словно на серых полах рисовался один план спасения за другим, но каждый из безумных помыслов вскоре стирала раздраженная резкая рябь. Выхода не было.

Анна впилась пальцами в обитый железом бортик, потому что иначе руки сжимались в кулаки и это мешало думать. А мысли были о том, что друзья могут дать человеку, которому осталось быть на свете ну, например, один день. Истерично-фальшивый праздник, все тебе, все ради тебя? Кто сможет смеяться и радоваться, зная, что скоро верный товарищ умрет? Даже если это нужно для того, чтобы отвлечь его от тяжких дум.

Вести себя как ни в чем не бывало, затеять длинный душевный разговор? Но это те же самые попытки отвлечься от правды, от нее невозможно отвернуться и спрятаться, она всегда будет стоять у тебя перед глазами и строго смотреть.

Проявить ласку и любовь? Конечно да, но не сидеть же, обнявшись, десять часов подряд. Прекрасные чувства не могут длиться, повседневность погребет их под кучей рутинных событий и дел.

Хотя бы просто позволить ему спокойно побыть наедине с самим собой? Но как быть с их задачей, походом к девятому Холму, со всей архи-важностью и срочность этого похода. Холмы трещат по швам, низверги рвутся на свободу, а теперь, оказывается, тысячелетние пленники общаются между собой и заключают союзы. Во что превратится мир, если они сумеют выбраться?.. Лисы не могут ради Кела остановиться и провести день в глухом лесу, как не могут и отпустить его куда глаза глядят, попрощавшись заранее — это и бесчеловечно, и против мудрости Матери, которая недвусмысленно дала понять, что друзья должны быть вместе с гибнущим до конца.

Так что же делать? Попытаться вернуть ему долг? Те улыбки и заразительную веру в себя, те искры смеха, которые носились над ночными кострами лисьих привалов, когда он смешил всех шутками и историями? Было бы здорово, но Анна плохо умела шутить, смешить и рассказывать были да небылицы. Сложно стать душой компании, коли ты никогда ею не был.

Черноволосая не видела ни одного настоящего, правильного выбора. Получается, и здесь они подведут Кела, не могут ни спасти его, ни даже как следует провести с ним последние часы!

Мысли Ричарда, еще более взбудораженные, метались меж двух огней: то обращались к спокойной фигуре светловолосого смертника, и бились в безвыходную стену в поисках хоть какого-нибудь пути; то возвращались к сгорбленной и потерянной Алейне, и рейнджер все не мог забыть ее лицо: встрепанные волосы, потемневшие зеленые глаза и жалобно поджатые уголки обычно смешливого рта. Ее губы трепетали, руки жались друг к другу, а кончики ушей стали совсем алые, когда девчонка сказала: «Ты был мой охотник», глядя ему в глаза. Такой недавний и такой недолгий разговор казался ему таким старым, и засевшим так глубоко внутри. Как странно понимать, что несколько сказанных фраз навсегда ломают одну судьбу и воздвигают другую.

Всего час назад Алейна встрепенулась, увидев замелькавшие по левой стороне дороги ярко-красные ягоды.

— Сахра! — тонкая шейка, немногим толще ее же косы, изогнулась, в рыжих завитках на затылке заиграло солнце.

Ричард послушно притормозил лошадей. Все знали: если юная травница приметила полезное, нужно остановиться и дать ей время, пусть соберет ценную травку или редкий корешок. Из них Алейна сотворит мази и отвары, от которых в нужный момент окажется премного пользы.

Груз вины давил на рейнджера, и когда стройная девчонка соскочила вниз, подоткнула подол платья, из-под которого торчали штаны, и навесила на пояс свои травничьи сумы, он двинулся вперед, раздвигая для нее густые, колючие кусты со сладкой алой ягодой. Остальные с пониманием промолчали им в спины.

— Алейна, — сказал он, когда броневагон скрылся за зеленью густых сахровых зарослей и колоннами сосновых стволов. Рыжая, пригибаясь, скользила под колючими ветками, двигалась вперед, уходя от своих, чтобы они не услышали того, что они с Ричардом собираются высказать друг другу.

Теперь она удержала взволнованный вздох, остановилась, облюбовав хорошо висящую, тяжелую ветвь, густую гроздьями красных ягод. Тонкие пальцы летали туда-сюда, аккуратно выкручивая сладкие сахры из раскрывшейся и уже подсохшей на солнце кожуры, опуская их в берестяной кузовок.

— Я виноват, — сказал Ричард. — Поддался этой мерзости и чуть не убил тебя. Ты можешь подумать… что я тебя предал.

Его грубые ладони сомкнулись одна на другой, руки не знали, куда им деться и жались, потерявшись на чужой, неизведанной территории — ведь разговор о чувствах находится за десятки лунн от привычных рейнджеру весей: поляны, где удобно поставить шалаш, речки, где ловится рыба, сухолома, из завалов которого так просто наломать веток, чтоб развести костер. Или высокого пригорка, с которого любо-дорого стрелять, легко и точно посылая в цель стрелы, одну за другой.

— В чем ты себя винишь? Это такая же магия, как песня сна, — сказала Алейна напряженно, не глядя на него, только резко срывая ягоды, одна из них лопнула и обдала ее руки красным соком. — Кто-то преодолел и не уснул, кто-то поддался и уже не может встать. Тут нет твоей вины.

Девчонка утерла руку о замшевый наколенник.

— Это другая магия, — покачал косматой, нечесаной головой Дик. — Сну поддается тело. Изнеженный, привыкший к пуховой перине, не закаленный в походах человек. А этому наваждению поддается разум, душа. Я… был уверен, что она самое главное в мире. Что ради нее можно сделать что угодно, даже убить себя. Даже убить тебя.

Алейна смогла посмотреть на него, на секунду, сложно было понять, что выражает ее ровный взгляд и скривленная, прикушенная губа.

— Но когда я пришел в себя, то сразу понял, какое это ненастоящее. Оно как прорастает изнутри, и подменяет все чувства, все исчезает и остается один тупой восторг. Она красивая? Восторг. Властная? Восторг. Она презирает тебя? Все внутри… хочет еще. Получается, что человек как механизм, нажми рычаг, будет работать, хочет того или нет… Больно? Пусть будет больно, хочу служить… госпоже. Только это и важно.

Лицо рейнджера потемнело от стыда. Он говорил с большим трудом, но говорил, словно скрежетали мельничные жернова, и в пыль истирались мужская гордость, достоинство, уверенность в себе. Но Ричард был и без этого тертый малый, кто знает, сколько таких унижений он уже перенес, поднялся, отряхнулся и зашагал дальше в глубь леса. Алейна смотрела, как ее охотник наказывает себя за малодушие, но ведь малодушия не было. То, что в его сердце не было любви к ней, это итог их встречи. А не его вина. Нельзя винить человека в том, что он не любит тебя.

— А когда тот восторг исчезает, остается пустота и ярость, — сказал Дик. — И теперь я все время чувствую пустоту. Нет чего-то, хотя ведь раньше ничего и не было, но пустоты не чуял…

Он был сбит с толку, широкая ладонь скребла куртку на груди.

— Пустота там, где нет любви, — ответила девчонка, утерев тыльной стороной ладони лицо. — Когда она есть, сильная любовь хоть к кому-то, Ареане в тысячу раз сложнее заполнить это место собой. Прорастить там свой образ и затмить человеку разум. Но если любви нет, если там, где она должна быть, только пустота — демонице легко овладеть человеком. Будь ты хоть десять раз мужественный и сильный, ты перед ней не устоишь.

Она замолчала и только собирала ягоды, они алели одна к одной, заполнив уже треть до того пустого туеска. Ричард, как зачарованный, следил, как сосредоточенно движутся ее руки, такие слабые, но смелые и подвижные; ему захотелось поймать ладонью ее ладонь, как мальчик когда-то любил накрыть рукой порхающую бабочку, поймать и тут же отпустить, пока она не повредила крылья, пусть дальше летит. Зачем тогда ловить, если не поймать, если она даже не успеет махнуть крылышками и пощекотать тебе ладонь? Чтобы на краткую секунду стать ближе к чуду.

— Я никогда, — сказал он хрипло, — не смотрел на тебя так, Алейна. Ты еще девочка, я уже… Ты из своего храма, ты из света. А я из кустов, из лесу, из шалаша. Ты из высокородных, а я из грязи. Я думать не думал, что ты… я… Мне надо защищать тебя, как остальных. Больше остальных. Я дал себе слово, защищать тебя.

— Почему? — она впервые за сегодня посмотрела на него открыто и прямо, с глазами, в которых светлело распахнутое зеленое небо. — Почему защищать?

— Потому что ты из света, — просто повторил он. — Потому что ты заботишься обо всех, о друзьях и врагах, а так никто не делает. Ну, почти никто.

— Лисы так делают, — легкая, едва заметная улыбка коснулась ее губ.

— Поэтому я и путешествую с Лисами.

— И я.

Алейна кивнула. Прерывисто вздохнула и снова спрятала взгляд, отвернулась, медно-солнечно поблескивая косой. Туесок был полон на две трети, и руки ее сосредоточенно порхали туда-сюда, изредка подравнивая ровно уложенные ягоды.

— Я не из высокородных, — сказала она наконец. — Просто меня в детстве взяли в Янтарный Храм, чтобы учить. Мама Элинка у меня швея, а отец мой Бриньольф, охотник. Мы жили в бору, но на склоне белой горы, там, где сосны и ели переходят в березы. У лёдов всегда так, испокон веку мы, рыжие, живем в лесном королевстве, и муж всегда охотник, кто бы он ни был, а жена всегда швея. И сказки наши всегда про охотника и швею. Охотник подстрелил медведицу, а это заколдованная дева, он ее выходил и колдовство распалось. Она сшила из медвежьей шкуры куртку для него, из волос своих сплела оберег, он прошел весь лес и принес птицу-золотицу, она украсила перьями платье, и в золоте вышла к нему.

Алейна посмотрела в глаза Ричарда и побледнела, а кончики ушей покраснели, как ягоды сахры.

— Ты был мой охотник. Я была девочкой, когда смотрела на тебя в поисках сказки. Но ты не из сказки. Ты из жизни. Ты из другого леса, из лесорубных поселков Мэннивея, где ругань и дым, из степных рощиц Ничейной земли, где кочки да камни, да прячутся грабители и беглецы. Ты заражен мрачным лесом Холмов, где неслышно ходят древние тени, звенит и гудит сплетенная магия, где искажение обступает со всех сторон и проникает в тебя, как не прячься, как не старайся закрыться от него…

Ричард молчал, что-то теснилось в него в груди и не давало дышать. Сдвинутые к переносице брови, нахмуренный взгляд, он будто пытался не дать ее словам проникнуть в его сердце, будто хотел закрыться щитом от солнечных стрел правды, которые втыкались в него одна за другой. Но как не закрывайся, ее слова проникали в него.

— Я задержалась в девчонках, — сказала Алейна, гордо вскинув подбородок. — Хватит сидеть на берегу ручья и мечтать, глядя, как бежит и играет на солнце вода. Я далеко ушла от дома, поэтому, — голос ее дрогнул, — забираю обратно свои взгляды и свои слова. И улыбки, что тебе раздавала… без всякой меры. Забираю.

Туесок был почти полон, Ричард вдруг почувствовал, что в том месте внутри него, где весь день тянула непривычная пустота, теперь алеет сахра, лежащая одна к другой, чистыми и ладными рядами. Но Алейна закрыла ягоды крышкой и затянула сверху шнурком. Утерев лоб, она снова глянула рейнджеру в глаза, и там было виноватое, неловкое, но доброе, детское, но уже взрослое, улыбчивое и прощающее, грустное и решительное. Как же все это разобрать!

— Забираю обратно, и ты ничего мне не должен. Как и не был должен.

Посмотрев на него и не увидев попытки возразить, девчонка тряхнула головой, рпешительно развернулась и двинулась к дороге, к своим.

Ричард смотрел ей вслед, на стройные, не знающие устали ноги, на ее старательные руки, замершие, придерживая поясные сумы. На узкую спину и беззащитные плечи, плавный скат кожаной юбки поверх штанов. На медно-золотую косу-сокровище, которую она так берегла, которую так привольно, наверное, расплетать и заплетать, а еще намотать на руку и держать, ласково, но крепко, когда целуешь ее спелые губы, поднятые к твоим. Ричард смотрел на вплетенную в медь вышитую зеленую ленту, которую он купил ей в Богатке, на ярмарке месяца Цвета. Которую она не вспомнила снять и вернуть.

И все переворачивалось внутри, там, откуда он всю жизнь старательно выметал сорняки, где царили тишь да гладь, а после вчерашнего тянула холодная пустота. Если то были не сорняки? Те голые колючие ветки, если бы он дал им налиться силой, зазеленеть и расцвести, смогли бы они подарить полное сердце алых ягод?

Пригоршня сахры тяжелела в груди у Ричарда, ягоды не выросли там, но оказались внезапно, уложенные парой ее старательных, чутких рук. И все переворачивалось внутри, теперь, когда она уходила прочь, теряясь в зарослях и траве. Как та беспечная маленькая косуля бежала на зов матери, а он стоял, целясь в мелькающую в ветках гладкую спину, но так и не выстрелил, отпуская ее — потому что она была из светлой стороны леса, не стоило бить ее ради шкуры, мяса и жил.

И он отпускал Алейну, не позвал ее, не издал ни звука ей вслед, потому что так было правильно, для всех. В конце-концов, у меня есть долг, закрыл глаза Ричард, стараясь дышать, как его и учили, размеренно и глубоко. В конце-концов, я обыскал солдат Штайнера и ничего не нашел, чтобы они смогли сбежать.

Сбежать, Ганс, не пытаться завербовать или убить девчонку, а просто сбежать, тупой и упертый ты сукин сын, не понимающий, что реалии важнее установок. А я понимаю. Алейна дороже низкоранговых собратьев-церштурунгов, но как бы бесценна она не была, я должен оставаться на пути долга. Во славу Чистоты.

Ричард давно уже заметил бледно-серого ворона, замершего в гуще сосновых крон. Винсент не чурался лезть в дела собратьев и подслушивать их разговоры, просто чтобы быть в курсе. Маг не страдал чистотой морали, и Ричард его за это ценил, зная, что это пригодится в будущем; а пока изучал особенности серой магии, чтобы в нужный момент эффективнее преодолеть ее. И даже называл мага учителем, что тому очевидно льстило. Но Дик уже давно просчитал серого интригана, поэтому знал, что где-то в ветках сидит ворон. И сейчас он отвернулся, шепча так, чтобы ворону не было не видно и не слышно:

— Во славу Чистоты.

Старые, такие родные и значимые слова успокоили его. Когда вспоминаешь о великом и огромном, о том, чем живет и без чего гибнет мир, любые личные ценности уменьшаются в весе, отходят на второй план. Уже не так больно, что ты отпустил ее, и она ушла навсегда.

Рейнджер развернулся и двинулся вслед за жрицей, возвращаясь к… своим.

— Лес такой пустынный вокруг, — сказала Алейна, поежившись.

— Еще бы, — кивнул Винсент. — Кричавший собрал всех зверей и погубил большую часть из них.

— Их Сова погубила, — сжала губы рыжая. — Что за Хранитель такой, уничтожает все, что встает у нее на пути.

— Погубил их именно тот, кто кричал, — не согласился маг. — Нельзя переть на порождение нокса и тьмы, живого стража ночи. Низверг должен был понимать, чем все кончится: он глубоко под землей, в плену, дотянулся наружу малой частью силы. А Сова здесь во всей полноте права, все Холмы ее место силы. И, по-моему, она самый могущественный дух, которого мы видели. Хотя, конечно, много ли мы встречали духов… В общем, он или глупец, или сознательно пожертвовал зверьем. Там, где он мог только направлять животных, она может раскрыть портал в бездну. И что звери могут против бездны? Да и мы бы в ней, уверен, не выжили.

— Слава Матери, — искренне и тихонько сказала жрица. Остальные кивнули, соглашаясь и вспоминая спасительный свет, расколовший ночь.

— По-моему, — сказала Анна без всякого выражения, и все взглянули на нее внимательно, потому что помнили о ее немом разговоре с ужасающей Совой после того, как та убила все живое вокруг и едва не сбросила Лисов одно из бесчисленных измерений тьмы. — По-моему, эта тварь посильнее половины низвергов. Ну ладно, не половины. Но многих из них.

— И почему она вообще защищает Холмы? — спросила Алейна, глядя на рейнджера. Он все-таки был местный и мог знать.

— Да ничего про нее особо неизвестно, — пожал плечами Дик. — Лет восемь лет назад появилась, говорят, сама из-под Холма. Может Гвент что-то об этом знает, но вроде это были высшие силы. Те, кто ее вытащил и поставил здесь служить.

— Боги?

— Богов тогда еще не было. Они только готовились к возвращению.

Анна кивнула, вспоминая бесконечно презирающий и равнодушный взгляд бездонных черных глаз. «Я ночь», сказала ей Сова, глядя сверху-вниз. Будто Анна это и без нее уже не поняла.

Что-то поставило Сову на службу в Холмах, и с тех пор она возглавляет духов, оберегающих древнюю землю. Наводит ужас на мародеров, рискнувших пограбить Холмы, хотя такие редко встречаются.

— А бедных, ни в чем не повинных животных ужасно жаль. Что же за вождь стаи такой, так безжалостно всей стаей пожертвовал? Все друиды и зверьмастеры заботятся о жителях леса, а этот…

Зверей вокруг действительно не было. Скорее всего, все более-менее крупные бежали из этих мест, объятые сильнейшим инстинктом и ужасом. Ушли в чужие ареалы, в нарушение привычного порядка вещей. Кромешный ужас, который они испытали, пересилил.

— Зато птиц полно, посмотри на этих наглецов?

Птичье пение вокруг было главной темой в шумящей кронами музыке леса. А на борту броневагона сидело несколько зубарей, которые совершенно не боялись людей. Двуногие в Холмах бывали нечасто и, разумеется, практически не охотились — пришедшему за кольцо обелисков не до охоты, он старается сделать все, ради чего решился войти в страшные земли, и убраться отсюда как можно быстрее. Поэтому примерно пять тысяч лет здешние птицы не знали опасности, которую несет с собой человек. Это сколько птичьих поколений?..

— Счвирк, — просвистел-проклекотал зубарь. И примерился к обшивке броневагона, стукнул мощным клювом. Оценивающе наклонил голову, прислушиваясь к отзвуку, мол, что там внутри, есть лакомые залежи? Зубари своими сверх-крепкими клювами дробили камень выколупывали из камней вкрапления слюды или кремня, и лесной бог знает, чего еще. — Счвирк?

— Шшшррр! — тут же выскочил из амбразуры Ниялвик. — Шшшррр!!

Старший по рангу сын той же стихии, земли. Птичек как ветром сдуло.

— Вот что, — сказала Анна, внезапно устав от унылости всех вокруг. — Давайте-ка сыграем в «Королей и низвергов».

Эта идея была встречена одобрительным ворчанием и возгласами со всех сторон. Даже Дмитриус оживился (в почти буквальном смысле слова, выпадая из спячки) и немного невпопад сказал: «Хочу».

Винсент уже формировал длинными пассами странное существо из тени, вот сгорбленный балахон, горестное лицо с бледными горящими очами, вот скрюченные руки, кандалы и цепи, свисающие с них.

— Хозяин, о, Хозяин дорогой! — горестно проронил карлик из мглы, еще не до конца завершенный, но уже осознавший себя. — Титаном мысли и усильем рук, меня воздвиг ты днесь из вечной ночи. Из смерти пробудил и жизнь вдохнул. И как ты можешь быть таким жестоким?!.. Как здесь ужасно, шумно и светло… Свербит в ушах от ветра, ну а солнце — меня сжигает карою небес. О боги тьмы, сгуститесь темнотой! Пусть Ночь разрушит нити жития. О мастер мой, верни меня домой — в чарующий покой небытия…

— Лошади, — холодно приказал Винсент. — Быстро.

Охая, шаркая стоптанными сапогами по воздуху, звеня цепями и причитая пятистопным ямбом, карлик перетек с крыши броневагона прямо на козлы, пройдя сквозь железную обшивку бортика и бревна стены, словно ватное темное облако. Флегматичные грузовозы холмичей вздрогнули от звона кандалов и занудного, подвывающего голоса карлика, и Алейне пришлось успокаивать их мановением рук и алыми ягодами сахры, впрочем, это было на пользу всем, девчонка снова почувствовала себя полезной и приносящей в мир что-то доброе.

Половину туеска уже разобрали на лакомство, даже гремлины проснулись и вытребовали награду за все ратные и трудовые подвиги. Распихав сахру за обе щеки, Ялвик и Ниялвик, довольно гундося, вперевалку скрылись в недрах броневагона, где царила изрядная жара и духота. Впрочем, детям тверди, рожденным на глубине нескольких километров, перепады температуры и давления были что едва заметный сквозняк. А вот счастья и сладости полный рот.

— Дайте и мне ягодки, — внезапно сказал Дмитриус. Все заржали, но оказалось, он не шутит, а всего лишь хочет засушить с десяток алых сахр, и спрятать их на будущее в сейфе, чтобы выдавать гремлинам за особые заслуги.

— Ну и чего я лазила, собирала, — улыбнулась Алейна, — когда почти не осталось уже. В следующий раз все пойдут.

Кел тем временем сдержанно улыбнулся, ведь ягода была такая свежая и сладкая, что улучшала даже самое паршивое настроение. Отряхнул руки и вытащил из своей бездонной походной сумки колоду черных карт с серебряными оттисками на них. Рубашка была красива, как картина: на ней восемь разноцветных лун Инрана летали вокруг девятой, Ржавой луны.

Вообще-то, это были карты луномантов, какая-то гадательная мистика, причем, высокого ранга — умеющий человек с их помощью мог бы провидеть настоящее и предсказывать будущее. Говорят, несколько таких людей еще оставалось в мире, где-то они жили, неузнанные, колесили дороги земли, но ханте ни один из них не встретился. А вот колода прибилась Лисам в лапы, совершенно неожиданным образом, и теперь они таскали ее с собой и не продавали, соблюдая данное хозяину слово: если они еще когда-нибудь встретятся, старик сможет выкупить у ханты свою колоду.

Руки светловолосого ловко тасовали большие черные карты.

— Раздавай!

— У меня Нищий, — сказал Ричард, демонстрируя, чего ему досталось.

— Смерть, — фыркнула Алейна, показывая костлявую серебряную фигуру с двумя черными крыльями и серпом в костяной руке.

— Калека, — пробасил Дмитриус. — Гым-гым.

— Принцесса! — Анна вскинула руки, получив любимую карту.

— Дух болота, — приподнял одну бровь серый маг.

— А я Пес, — удивился светловолосый, и даже повертел карточку в руках. — Кому-нибудь раньше выпадал Пес?

Все качали головами. Колода была здоровой, больше ста карт, и многие из них Лисам в игре пока не встречались.

— Первым ходит Калека, — напомнил Ричард. — Как самый несчастный.

И правда, вокруг бедняги без ног и с одной лишь левой рукой было две маски, и те белые. Практически слабейшая карта в игре, слабее только Низверг, у которого масок много, но все мертвы и черны. Хотя, если есть даже одна живая маска, то чем ты слабее, тем проще тебе расти, а чем сильнее, тем проще падать.

— Давай кости, — потребовал Дик, и светловолосый вывалил на крышу три десятигранника.

— Ну, ходи, Калечный!

Эйфория захлестнула Лисов, как всегда бывало с этой удивительной игрой. Черные карты сверкали серебром, алые и белые маски на них подмигивали игрокам, и то алели, то белели, исходя из событий, происходящих с героями.

— Я воевал за Эдмунда Ланкастера! — сообщил Калека с карты. — Знатно мы побили канзорских псов!

Увы, канзорские псы вернулись пять лет спустя, когда изобрели огнестрел, и роты штрайгеров вломили ланкастерской коннице так, что их потомки до сих пор помнили. Самих Ланкастеров сожгли на синих кострах, а их детей вполне милосердно определили в рабочие лагеря. Было это лет шестьдесят назад, но, как ни странно, карты создали гораздо раньше. Лисы не знали, когда именно, но может и до Нисхождения. Они переходили из рук в руки — и воспоминания игравших, их чаяния, откровения и мечты запечатлевались в мистических черных листах. Когда-то старый ланкастерский солдат проигрывал последние крохи жалования в задымленной таверне со сломанным очагом, и его хриплая одышка и сбивчивые ругательства передались Калеке. Хотя эта карта говорила и другими голосами, рассказывала и другие истории…

Калека встретил Лекаря, и, исцеленный, внезапно обратился в Купца. Вот уж повезло.

— Лучшие кошельки и пояса! — убеждал он. — Вы мне деньги, я вам кошелек!

Дух заманил первого встречного Странника в болото и утопил его, получив Слугу. Однако, Слуга нарвался на разбойников и погиб. Пес попал в бродячий Цирк, и сразу стал на обе маски счастливее, видать, хозяин попался хороший. Две белых маски покраснели прямо на карте Пса, стоило положить ее на карту Цирка. Черные прямоугольники сами знали, как реагировать друг на друга, а игроки не исчерпали пока и десятой доли комбинаций, и каждая партия приносила пригоршню новых открытий. Что будет, если Низверг встретится со Смертью? Пока никто в ханте не знал. А ведь Смерть была самой сильной картой в игре, наравне с Драконом. Но и Низверг, если пробудить его сердца, им не уступал.

И вот, костлявая повстречала Солдата, глупо растратила свои козыри и проигралась в пух и прах. Что поделать, Алейна совершенно не умела играть, а может, не желала подыгрывать Смерти и боролась с ней даже так, даже здесь. Со вздохом фигурка на карте превратилась в Крестьянина — задрожала, линии зазмеились и перерисовались в бородатого оборванца с сохой. Тяжела ты, ноша перерождений.

— Надобно пахоту однако сталбыть начинать, — почесал в тугом затылке труженик.

Принцесса попалась к Разбойникам, и, не сумев заплатить выкуп, превратилась в Шлюху. Ну вот, пробурчала Анна. И хотя следующим ходом она нашла Клад, и сделалась свободной Крестьянкой, особых перспектив пока не грозило. Хотя свой главный козырь, Волшебный цветок, бывшая принцесса еще не использовала.

Болотный дух вселился в Алхимика и стал производить лучшие зелья в королевстве. Тут его сначала обокрали, а потом засадили в тюрьму, видать зелья варил паленые.

Жизнь шла своим чередом, Пес внезапно встретил Мага, и тот превратил его в Вора. Такие вот фортели судьбы. Нищий за это время стал Шпионом, а потом встретил Инквизитора, и не смог откупиться или убежать. Его казнили, и Ричард, сплюнув, выбыл из игры. Жаль, что Смерти уже не было, она получает черную маску могущества за каждую смерть игрока.

Купец внезапно пошел в гору, после трех удачных сделок ему встретилась Принцесса, и у торгаша хватило богатства, чтобы жениться на ней! Анна аж заскрежетала зубами от зависти. Самой ей пришлось выйти замуж за Лекаря, что, в общем-то, неплохо, и придало ей одну красную маску, но замужество (золотое кольцо появилось на карте в нижнем углу) обрезало ей выгоду от большинства событий, а способа уйти от мужа пока не было.

«Короли и Низверги» были настолько странной и непредсказуемой игрой, что каждая партия завершалась по-своему, и пока на памяти Анны не было ни одной одинаковой истории. Хотя похожие бывали. Все как в жизни — и эта пестрая, несправедливая, веселая и горестная река судеб представала перед игроками во всей бурлящей полноте.

Внезапно пришла Чума, у всех поубавилось на одну маску счастья, а игрок с наименьшим числом красных масок оставил этот жестокий мир. Это был разорившийся Алхимик, только недавно переживший пожар. Пока, сказал Винсент и упал в свою тень, скользнув бледным контуром под жаркими лучами солнца. Видимо, спешил отлить.

Игра разгоралась. Купец взял взятку, а Король узнал и не одобрил, ждало бы Дмитриуса свидание с Палачом, если б не супруга-Принцесса. Хорошо быть родственником власти! Но тут же его обокрал Вор, который к тому времени поднялся в иерархии преступного мира и получил возможность воровать у игроков.

— Что ж ты делаешь, падла, — пробурчал Стальной.

— Вор должен красть, — развел руками светловолосый.

— Вор должен сидеть в тюрьме, — отрубил воин.

Лекарь Анны помер от болезни и, свободная, она внезапно встретила Дракона. Приручив его волшебным цветком на два хода, отыскала в колоде карту Королевство и напала на него. Победив, она заняла трон и снова стала Принцессой, а так как предыдущая принцесса погибла в драконьем огне, Купец потерял свои связи и был-таки посажен в тюрьму. Где заболел и умер.

— Мда, — сказал Дмитриус гулко, — глупая игра случая. И что от меня зависело?

Так Анна и Кел остались втроем с Алейной. Крестьянин под управлением рыжей тем временем превратился в Старосту, а затем нашел Исток силы и вовсе стал Духом. Вор вырос в главу Клана, встретил Архимага и купил у него одно оживление. Про запас.

Анна покачала головой оттого, насколько часто эта игра проходила по грани с реальностью, с историей кого-то из лисьих знакомых или их самих.

Тут же грянуло вторжение демонов, такой карты Лисы раньше не встречали. Каждый терял одного слугу, а если слуги не было, то смещался на ранг ниже. Пришлось Алейне стать Дриадой, слабейшим из духов, а жестокий глава Клана подослал к ней наемных Дровосеков, прощай, рыжая.

— Ты меня убил, — пригрозила Алейна, мстительно сощурив глаза, — так что исцелять следующие три дня не буду!

Принцессе Анне пришлось снова выбирать себе мужа, лучший из доступных кандидатов был всего лишь Рыцарь. Хотя, не так уж и плохо, с Рыцарем всегда идет Слуга, а слуги это такая удобная штука, когда нужно кем-то пожертвовать. Ведь регулярно нужно кем-то пожертвовать.

Кел превратился в Короля Воров, Анна стала Королевой, но вместо того, чтобы выяснять отношения, они решили заключить союз и зажить как в старые добрые времена, Клан и Королевство, дружба навек. Карты отреагировали с насмешкой: поднявшееся Восстание черни смело Анну с трона и превратило в Принцессу (в третий раз за игру), после чего ее укокошило Покушение, но когда ты умираешь, а в игре есть супруг или ребенок, то ты играешь дальше за него — так Анна заделалась рыцарем.

— Практически, сравнялась сама с собой, — усмехнулась она, любовно поглаживая лежащие рядом перчатки. Восстанавливаясь от ран, она разумеется не носила даже поддоспешник, но расстаться с перчатками было выше ее сил.

Кел принес в жертву первого встречного Барда на темном алтаре, и стал нежитью, после чего выяснилось, что если у тебя больше пяти красных масок, и ты нежить, то тебе хана: колода выплюнула карту Изгнатель Хаоса, и опытный охотник за врагами рода человеческого упокоил Кела под Холмом.

— Я снова низверг, — тяжело вздохнув, развел руками светловолосый. — От судьбы не уйдешь.

— Карты правду говорят! — не преминул поддеть его Дмитриус.

Кел лишь вытер выступившие на глазах слезы и по своей традиции оглушительно высморкался.

Анна, как победившая, мешала колоду, завершая игру. Это было важно, победитель должен прервать связь людей с картами, а карт с людьми. Наконец последняя рубашка, сверкающая короной из разноцветных Лун, скрылась в шкатулке, обитой черным бархатом, и Кел убрал ее глубоко в недра своей походной сумки. Все сидели, переполненные сонмом чувств и воспоминаний об игре, и выжатые, словно после полудня тяжелой работы — или стремительно прожитой чужой судьбы. Перипетии жизни, ломавшие героев игры, оставили свой след и в игроках. Лисы еще не скоро достанут черные карты снова…

Броневагон ощутимо тряхнуло. Карлик тут же заголосил:

— О, будь ты проклят, камень на дороге! Пусть кары гнева на тебя падут, пусть попадешь ты Князю тьмы под ноги, и этой тьмой тебя навеки проклянут!

Винсент улыбнулся и царской интонацией проронил:

— Дух уныния, приказываю. Спой нам песню про что-нибудь счастливое. Спой так, чтобы нам стало радостно и хорошо. А если не выполнишь приказ мастера, я оставлю тебя семенить за повозкой на цепи, и буду каждый день обновлять густоту твоего серого тела, чтобы ты еще долго не вернулся в свою любимую серую тишину.

Угроза возымела действие, Винсент всегда был строг со слугами.

— Счастлииивое, — испуганно задумался карлик, его светящиеся белые глаза забегали, руки задрожали, цепи затряслись, словно спутанные и далекие перезвоны кладбищенских колоколов.

— Выпьем, — без предисловий сказал Дик. — Немного, вдруг бой. Но все-таки…

И снова из походной сумки рачительного Кела возникла припрятанная бутылка «Рубиновый змей» из фирменного магазина с тем же названием. Крохотная, прозрачная, с почти черной жидкостью и хитро закрученным горлышком. Все плеснули себе в кружки воды. Тонкая густая нить лениво ползла по горлышку как змея, заглядывала головой вниз и капала в подставленные стаканы, окрашивая воду рубиновым цветом. Пять капель на кружку, вокруг броневагона повеяло винным духом и сложным букетом трав.

Анна поняла, что глупо было перебирать варианты, что делать с Келом, и пытаться найти идеальный. Надо просто делать все подряд. Она подсела к светловолосому, обняла его и положила голову на плечо. Его рука бережно погладила черные волосы, нос уткнулся ей в макушку, и Кел прогундосил:

— Шпашибо, шештра.

Почему-то к ним не подсаживалась Алейна, девчонка съежилась в углу броневагона и думала о чем-то своем.

— Кха, кха, — решился наконец карлик, театрально разводя руки. — Откройте уши с душами пошире, спою балладу вам о Рианнон. Нет повести печальней в этом мире. Но слово Мастера для карлика закон! Я буду петь ее не по канону… И будет вам кроваво, но смешно!

Слушая безнадежную песнь о любви и выборе княжны, Алейна вернулась мыслями в раннее утро. Пока остальные дрыхли, истерзанные произошедшим накануне, она по привычке встала рано, чтобы поймать первый рассветный луч. Это было у девчонки в крови: как бы ее не измотал предыдущий день, она всегда просыпалась перед рассветом, чтобы встретить новый.

В Янтарном Храме их приучили к этому с первого дня: дети, притихшие от красоты и величия сводов и колонн, сели с учителем на просторе открытой балюстрады, глядящей с высоты горы на раскинувшийся мир. И вот светлеющий горизонт пробило яркое солнце, как будто кто-то огромный протянул руку и открыл шкатулку с ликующим светом и огнем.

Шли месяцы и годы обучения, и в будущей жрице поселилась радость каждого нового дня. Позже, став посвященной, Алейна убедилась, что эта радость не случайна: первый рассветный луч, дотянувшийся до ее, обновляет связь с богиней, возвращает потраченные силы и дарит тепло прикосновения Матери.

Стоя перед алеющим небом, занявшимся огнем, девчонка раскинула руки и замерла, принимая дар Хальды, и первый луч упал ей на макушку, скользнул по лицу, как ласка любимой руки. В жилах потекла сила, наливаясь из божественной длани в смертный в сосуд. Приняв столько, сколько смогла, Алейна поклонилась и сказала:

— Спасибо, Мама. Я донесу все до тех, кому нужнее, не расплескав ни капли.

Слова были ритуальные, но девчонка каждый раз имела ввиду то, что говорила.

Сзади скрипнул створкой недремлющий Дмитриус.

— Доброе утро, — сказал он.

— Доброе, — ответила она.

Подойдя к Стальному, коснулась выцветшей желтой улыбки у него на груди. Желтую рожицу было уже почти не видно.

— Надо подновить твое лицо. А то совсем стерлось.

Растирая резеду и чистотел, благо, первое было у нее в сундуке, а второе росло на севере в изобилии, Алейна смотрела на него и думала, как быть.

— У тебя сердце бьется сильнее обычного, — сказал Дмитриус.

— Потому что я думаю о тебе.

— Что думаешь?

— Ты спас меня, и наверное нас всех.

— Не впервой.

— И мне очень радостно. Что ты смог победить соблазн Ареаны, потому что в тебе есть любовь. И конечно я рада, что эта любовь… ко мне.

Она понемногу сыпала в желтую жижу протертый яичный порошок, и равномерно взбивала ее.

— Но ты любишь другого? — с насмешкой сказал Дмитриус. Он всегда защищался насмешкой и ехидством там, где дело касалось чувств. Из него вышел бы замечательный гремлин, неожиданно подумала Алейна, и улыбнулась внутри.

— Это не важно, — ровно сказала она снаружи. — Важно, что я не люблю тебя.

Стальной еле слышно вздохнул. А так как вздыхать ему было нечем, то звучало это как тихое, едва слышное:

— Ыыыыыхых.

— Стой-ка ровно, — сказала она, окуная в плошку с желтой массой большую кисть. И стала рисовать желтую мордочку у него на груди. Кляксы глаз, круг лица, изгиб большой и залихватской улыбки. Требовалось по четыре раза обвести все это, чтобы бледно-желтая краска стала ярко-желтой.

— Это потому что я железный? Не живой?

— Я не знаю, почему. Любовь не формула заклинания. И даже не молитва.

— Живой я был еще хуже, — прогудел он.

— Прекрасно помню, — засмеялась Алейна. — Невысокий, тощий, вечно сгорбленный, весь рябой, зубы желтые и серые, как будто всю жизнь жевал гашиш.

— Не жевал, а курил, — в железном голосе все же слышалась обида.

— В любом случае, совсем не идеал девушки. Но ведь ты герой, а для любой девушки это важнее.

— Герой?

— Сколько мы уже совершили, Дмитриус. Сколько еще совершим? Скольких людей мы спасли от жестокой участи? Только потому, что мы сильнее, по меньшей мере половины из тех, с кем сводит судьба. Раз мы сильнее, у нас получается менять мир в нашу сторону, а наша сторона добрее. Мы не нападаем первые, мы заботимся о слабых, проявляем милосердие к врагам. Даем второй шанс.

— Слишком часто даем второй шанс, — проронил Дмитриус.

— Все это возможно только потому, что мы сильные. Мы справляемся, пусть не со всем, что встречаем на пути, но со многим. Поэтому мы герои. Вот ты. Ты же ни разу не отступил перед всем, что нам выпало. Не взял свою часть трофеев и не ушел жениться на какой-нибудь лавочнице и сидеть в мирной лавке, торгуя помаленьку и щелкая орехи. Ты предпочел погибнуть в бою и стать железным, и снова идти в бой. Мы все понимаем, как тебе туго, — сказала Алейна, приложив ладонь к его груди. — Но ты не сдаешься. Потому что ты не тот сутулый и, прости, совершенно невзрачный парень, которого я встретила. Ты ходячий панцирь, воин-крепость и герой.

Дмитриус молчал. Он услышал то, что хотела сказать девчонка, а объяснять, что думал сам, было слишком муторно и долго. Ну не мастер он говорить речи.

— Вот, другое дело, — сказала жрица, глядя на улыбающееся ярко-желтое лицо. Непроницаемая фигура Стального стала немного человечнее.

— Еще бы «Смерть врагам» на спине.

— Ладно.

Обойдя его, Алейна вывела и четырежды обвела ярко-желтым: «Привет, друг».

Теперь она ехала и вспоминала об этом. О том, как они были вдвоем с утра, пока все спали, пока плотники Выдера правили шестиколесный лисий дом. И думала, почему не любит его. Почему любила лесного человека. Почему вообще люди любят один другого.

— Чевоо? — вскинулся Ричард, озираясь по сторонам.

Вслед за ними пришли в себя остальные, выпадая из молчаливых дум.

Кружки, падая, стучали по крыше, все уставились наружу, видя, как мир вокруг слегка поблек, сделался полупрозрачным. Словно сразу много реальностей слоились вокруг, а на самом деле, это была одна и та же дорога к Девятому холму, просто все ее отрезки, лежащие впереди, наслоились друг на друга. Густой лес сосен четырежды накладывался сам на себя, и трижды — на склоны поросших травой холмов, один раз на лес мертвых почерневших деревьев с закрученными ветвями. Под колесами лежало сразу несколько слоев дороги, а в небе смешались друг с другом сразу множество полупрозрачных облаков. Звуки стали едва слышны, и тоже смешались между собой в один ропщущий, неразборчивый шелест, словно шершавый звук камней и перекатывающей их морской волны.

Броневагон ехал сразу по множеству дорог, преодолевая сразу множество лунн пути, чтобы за краткое время оказаться в нужном месте.

— Кел? — воскликнул Винсент, глядя на замершего жреца, который сидел ровно, спокойно, глядя вперед. Рука его сжимала песочные часы, а глаза мерцали звездным светом. Броневагон двигался сквозь пространство, шел эфирным коридором к девятому Холму.

— Я искал Тиата, — ответил Кел. — А нащупал путь. Потянулся к нему, и вот…

— Ты вернулся? — боясь поверить, спросила Алейна.

— Как вынырнул из глубины, к вам, на поверхность.

— Надо было сразу выпить, — неловко пошутил Дик, но сам даже не улыбнулся. Все обступили светловолосого, кто-то положил руки ему на плечо.

— Низверг, — сказал Кел каким-то темным, нехорошим голосом. — Низверг заставил меня выбирать, тогда, на Холме.

— Между чем и чем? — тут же спросил Винсент.

— Выбирать, что отдать ему, из самого ценного. Отдать вас, себя или Странника. И я не мог выбрать, — светловолосый оглядел всех, и взгляд его, подсвеченный звездами, все равно был страшный, черный, из глубины мучавших его горечи и сомнений. — Я не мог отдать ничего из этого. Но оно отдалось само, не знаю, почему и как. Наверное, все же, Странник менее важен для Кела, чем друзья или я сам… — жрец низко опустил голову, полный тяжелых мыслей и стыда.

— Нет, — убежденно сказала Алейна. — Это не ты отдал Странника. Это Странник отдал. Он сделал выбор за тебя.

Глаза светловолосого сверкнули. Радость промелькнула там, но тут же сменилась страхом.

— Я тону, — хрипло сказал он. — Я снова забываю его. Помогите. Я тону.

Лисы схватили его за руки, за плечи, не зная, что делать. Алейна призвала звездный свет, вливая его в друга, передавая свои силы, чтобы он сумел справиться. Но лицо потемнело, а затем разгладилось, стало спокойным. Жрец ушел в никуда, а на них смотрел новый знакомый Кел, к которому они уже начали привыкать. Не помнящий Странника, но все такой же самоуверенный, харизматичный и веселый друг.

— Ну все-все, — сказал этот Кел. — Чего прилипли-то, обнялись и будет. Тпру, приехали.

Броневагон стоял посередине зеленеющих холмов. Леса вокруг не было, потому что это были самые обычные холмы, без захоронений. Хотя сложно назвать обычным хоть что-то в древней земле, тысячелетиями пропитанное магией. Вот, например, на соседнем склоне шуровала семья зайцев-выростков с тонкими рогами, размером с небольших кабанов. Да и спереди, уже совсем неподалеку, виднелись рунные вершины, окруженные кольцами непроходимых лесов. Где-то среди них был и нужный Лисам девятый Холм.

— Нет, — прошептал Кел. — Уйди.

Впереди посреди дороги все сильнее чернела плывущая на них тень.

Винсент подался назад, прежде чем успел подумать, инстинкт был сильнее воли. Ричард преодолел страх, вскинул лук и послал в Безликого одну, две, три стрелы. Тетива пела, и стрелы пели ей в тон, уходя в никуда. Алейна ударила по нему изгнанием, Дмитриус стал между черной фигурой и Келом стальной стеной. Анна вдела руки в перчатки, спрыгнула и ринулась вперед. Посмотрим, как ты встретишь огонь, читалось у нее на лице.

Никто из них не успел еще понять, что Низверг пришел к ним в десятке лунн от своего Холма, и ужаснуться этому. Низверг гулял на свободе. Они видели, как стрелы канули в черноте и пропали там, как молитва Алейны погасла, а сама девчонка побледнела и упала на колени, мгновенно лишившись сил. Лисы только начали осознавать, что все их усилия равны одному когтю на любой из его бесчисленных, вырастающих из тела и тут же втягивающихся обратно рук.

— Человек. Отдай.

Лошади хрипели, мелко бились в упряжи, рвались, в стороны, запряжка крепко держала их. Но от пронизывающего шепота они замерли, оцепенели.

— Нет, — помотал головой Кел, весь мокрый от пота, сжав кулаки и вставая. Он отстранил Дмитриуса и шагнул вперед так решительно, будто и вправду мог сказать твари «Нет». — Не отдам. Не получишь. Не имеешь права.

Он спрыгнул с козел на землю, не пытаясь убежать, а сделал еще шаг вперед.

— Мое. Отдай. — Безликий прошел сквозь Анну, она рубанула кулаками, выпуская яростный огонь, но тот погас с болезненным воем, словно высосанный в бездонную дыру холода и тьмы. Перчатки бессильно потухли, мерцающее в них пламя выветрилось полностью, а сама черноволосая рухнула на землю, как младенец, без сил. Словно сквозь нее прошли годы, а не мгновения черноты.

Владыка нокса, великого распада и ничто, неотвратимо плыл на Кела, и лисы увидели, как на безликом лице проявляется улыбка. Уверенная, обаятельная, знакомая. На груди у Безликого рельефно выступили песочные часы.

— Не отдам, — прошептал Кел блеклым голосом, словно теряющий сознание и уже готовый на все. — Нельзя отбирать… такое… лучше убить…

Дмитриус попытался отбросить Безликого назад, рухнул грудой железа на доски крыши. Вся магия вышла из ходячего доспеха. Только бы не навсегда, беззвучно шептали губы Алейны, только бы не навсегда.

Черная фигура подплыла вплотную к Келу и с усилием вонзила в его тело сразу пять клубящихся тьмой когтистых рук, одну за другой, словно пытаясь вырвать сердце.

— Не отдам, — прошептал Кел, содрогаясь, замедленно кромсая руками вязкую клубящуюся тьму. — Уйди.

Когтистая лапа твари выдрала из него светящийся образ, марево воспоминаний и чувств. Алейна увидела собственное смеющееся лицо, отблески костра, руки друзей. Почувствовала тепло глубокой привязанности, радость родства.

— Нет, — застонал Кел, и светящийся образ ввергся обратно в него. Но две жаждущих пятерни вонзились снова, и вытащили у него из груди образ крупной собаки и мальчика, он бился светом и звенел далеким детским смехом.

Кел содрогнулся.

— МОЕ, — сказал низверг, улыбаясь безглазым, безносым, пустым лицом. — ОТДАЙ.

Винсент схватил друга за плечо и попробовал упасть с ним вместе в сумрак — хоть это было и бессмысленно, ведь он уже видел, что тварь способна плыть сквозь грани стихий. Но он все же попробовал, ведь делать было совсем нечего. Но магия поплыла и рассеялась просто от того, что рядом был Безликий. Даже темная мантия дрогнула и разошлась аморфным туманом.

Лисы ничего не могли сделать, как и ответила Богиня.

И тогда Алейна вспомнила, что именно Она сказала.

— Отдай нас! — воскликнула девчонка, хватая Кела за руку. — Ты можешь отдать нас, как отдал Странника! Потому что даже после этого, и Странник, и мы останемся с тобой.

Расширенные от ужаса глаза светловолосого смотрели на нее сверху, его трясло, по щекам текли слезы. Но все-таки он кивнул, словно прощаясь, и посмотрел твари в лицо.

— МОЕ, — сказал Безликий удовлетворенно. Улыбка уверенно играла на его губах.

Величаво развернувшись, он растворился в воздухе.

Только когда он исчез, Лисы осознали, как вокруг тихо. Но затем им стало не до этого, потому что Кел был белый, неестественно, алебастрово-белый, светлые волосы выцвели в бесцветные, губы потемнели. Глазные впадины словно стали глубже и налились чернотой. Тело его стало худее, костлявее, череп проступил сквозь лицо. Кости локтей и пальцев рельефно проглядывали сквозь побелевшую кожу рук. Он выглядел жутко, как нечеловек, как жертва распада, шагнувший в мир нокса, пустоты, и вышедший оттуда, но уже полупустой.

— Матерь милосердная, — прошептала Алейна, обнимая его, пытаясь побороть слабость и вызвать целительный свет. Хотя как могло помочь ее исцеление против этого…

— Держись, — сказал Дмитриус, с лязгом поднимаясь. Винсент дрожащими руками вызвал мантию, без нее он казался себе голым.

Все столпились вокруг Кела, который медленно приходил в себя. И ни один из Лисов не удивился, когда, оглядев друзей с непониманием, белокожий спросил надтреснутым, нечеловеческим голосом, сквозящим словно из бездонной дыры:

— Вы кто?..