Книга моего деда Коркута

X ПЕСНЬ О СЕКРЕКЕ,[597] СЫНЕ УШУН-КОДЖИ

В век огузов был один человек, по имени Ушун-Коджа; у него за (всю) жизнь было два сына. Имя его старшего сына было Экрек;[598] он был богатырем, удалым, добрым джигитом; в диван Баюндур-хана он ходил когда хотел; ходить в диван Казана, бека беков, ему никакого запрета не было; наступая на беков, он садился *впереди Казана,[599] ни на кого внимания не обращал. Вот, хан мой, однажды он снова, наступая на беков; сел;[600] был среди огузов джигит по имени Терс-Узамыш;[601] он говорит: «Слушай, сын Ушун-Коджа! из сидящих здесь беков каждый добыл то место, где сидит, ударами меча, раздачей хлеба; а ты рубил ли головы, проливал ли кровь, кормил ли голодного, одевал ли нагого?». Экрек говорит: «Скажи, Терс-Узамыш, разве рубить головы, проливать кровь — доблесть?». Тот говорит: «Да, доблесть». Речь Терс-Узамыша произвела действие на Экрека; он встал, просил Казан-бека дать ему воинов для набега. Казан дал воинов для набега, велел им выехать; участники набега собрались вокруг Экрека, собрались джигиты в числе трехсот, вооруженные копьями. Пять дней они ели, пили в питейном доме, потом ударили на народ от Шерюгюза [?][602] до Гэкче-дениза,[603] собрали много добычи. По дороге им встретилась крепость Алынджа;[604] там черный тагавор устроил загон, наполнил его из птиц гусями, курицами, из зверей козами, зайцами, сделал его западней для джигитов-огузов. Воины сына Ушун-Кбджи наткнулись на тот загон, разбили ворота, перебили козлов, гусей, куриц, ели, пили, сняли седла со своих коней, сняли с себя броню. Между тем (туда) пошел лазутчик черного тагавора, увидел их, пришел и говорит: «Слушайте, от огузов пришел отряд всадников; они разбили ворота загона, сняли седла со своих коней, сняли с себя броню; чего вы медлите?». Были отправлены на огузов шестьсот гяуров в черной одежде; они перебили джигитов, захватили в плен Экрека, бросили его в тюрьму крепости Алынджа. На черные, черные горы поднялась весть, через обагренные кровью реки перешла весть; к племенам остальных огузов пошла весть; у жилища Ушун-Коджи с белым верхом поднялся плач; его дочь-невеста, подобная гусю, сняла белую (одежду), надела черную; Ушун-Коджа с белолицей матерью (Экрека) вместе плакали, вместе стонали, приговаривая: «сын, сын!».

У кого есть ребра, тот поднимается, у кого есть хрящи, тот вырастает; так, хан мой, младший-сын Ушун-Коджи, Секрек, вырос добрым богатырем, храбрым, удалым джигитом. Однажды ему по дороге встретилось собрание; они (там) расположились, ели, пили; Секрек опьянел, вышел *на пешеходную дорожку,[605] увидел, что *мальчики-сироты вместе тащат котел.[606] «Что сталось с вами», — сказал он, дал одну пощечину одному из них, другую пощечину другому. *Вошь старого платья,[607] язык мальчика-сироты горьки; один из них говорит: «Разве еще не довольно нашего сиротства, что ты бьешь нас? Если у тебя есть доблесть, ступай, выручи своего брата, что в плену в крепости Алынджа». Секрек сказал: «Скажите, как имя моего брата?». Они сказали: «Экрек». Он сказал: «Теперь Экреку годится (в товарищи) Секрек; а я и не забочусь, здоров ли мой брат. Не останусь среди огузов без брата; брат, свет моих темных очей!». Так говоря, он заплакал, вошел к находившемуся внутри (дома) собранию, простился, сказал бекам: «Счастливо оставайтесь». Привели его коня, он сел на него, прискакал к дому своей матери, сошел с коня, подверг испытанию язык своей матери; Секрек тут заговорил — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Я поднялся, мать, и встал со своего места, сел на своего черногривого кавказского коня, послал к подножью пестрой горы, что лежит по (нашу) сторону; среди племени храбрых огузов было собрание, туда я пошел; среди еды и питья прискакал всадник на светло-сивом коне, (сказал): много времени прошло, как был в плену один джигит, по имени Экрек; всемогущий бог открыл перед ним путь; он вышел, пришел. Не осталось ни старого, ни малого — (все) пошли навстречу тому джигиту. Мать, пойти ли и мне? что ты скажешь?». Тут мать его заговорила — посмотрим, хан мой, что она говорила: «Умереть мне ради твоих уст, сын! умереть мне ради твоего языка, сын! Твоя черная гора, что лежала против (нас), обрушилась; (вновь) поднялась она наконец! Твоя многоводная прекрасная река иссякла; (вновь) зажурчала она наконец! *Твое крепкое дерево, сук твоего тальника высохли;[608] вновь расцвели и зазеленели они наконец! Когда ты пойдешь по следам остальных беков-огузов, пойди, сын; когда придешь к тому джигиту, сойди со своего светло-сивого коня на землю; *когда соединятся (ваши) руки,[609] ты приветствуй того джигита, поцелуй его руку, обними его шею, скажи: брат, вершина моей черной горы! Чего ты стоишь, сын? ступай!». Юноша стал говорить своей матери — посмотрим, что он говорил: «Да засохнут твои уста, мать! да сгниет твой язык, мать! Я и не заботился о том, есть ли у меня брат; не проживу я среди огузов без брата! Право матери — право бога; не то я схватил бы свой черный булатный меч, отрубил бы, не дав тебе опомниться, твою прекрасную голову, пролил бы на землю твою алую кровь, мать, жестокая мать!». Его отец говорит: «Это — ложная весть, сын; *твой старший брат не таков, чтобы ему бежать и уйти; он — муж.[610] На заставляй плакать меня, твоего седобородого отца; на заставляй стонать своей старухи-матери». Тут юноша стал говорить: «Когда триста шестьдесят шесть витязей поедут на охоту, станут шумно преследовать раненую дичь, джигиты, у кого есть братья, поднимутся, *встанут; бедный джигит, у кого нет брата, если к его затылку прикоснется кулак, будет с плачем смотреть на (все) четыре стороны, будет проливать горькие слезы из светлых очей. До свидания со своим светлооким сыном оставайтесь счастливо, бек-отец, государыня-матушка!». «Это — ложная весть, не уходи, сын!», — сказали отец и мать. Юноша говорит: «Не отвлекайте меня от моего пути; пока не отправлюсь к крепости, где в плену мой старший брат, пока не узнаю, умер ли, жив ли мой старший брат, пока я, если он умер, не отомщу за его кровь, я не вернусь к народу остальных огузов». Отец, мать вместе заплакали, послали человека к Казану: «Юноша вспомнил своего брата, хочет уйти, какое ты нам дашь наставление?»,— спросили они. Казан говорит: «Наденьте ему на ноги конские путы». У юноши была невеста; устроили пышную [?][611] свадьбу, (созвали) собрание, убили лучших коней-жеребцов, верблюдов, баранов, поместили юношу в свадебный шатер; вместе с девицей они оба поднялись на одно ложе; юноша обнажил меч, бросил его между собой и девицей. Девица говорит: «Убери свой меч, джигит; *он не даст удовлетворить желание; завернемся (в одеяло), муж (мой)!».[612] Юноша говорит: «Слушай, дочь негодного! Да изрубит меня мой меч, да пронзит меня моя стрела, да не родится у меня сын, если родится да не проживет и десяти лет, если я, пока не увижу лица своего старшего брата, а если он умер, пока не отомщу за его кровь, войду в этот свадебный шатер». Он встал, вывел из табуна быстрого коня, оседлал (его), надел броню, привязал себе латы к своим коленям и локтям, говорит: «Девица, жди меня один год; если не приду *через год — жди два года; если не приду через два года — жди три года; если не приду, тогда будешь знать, что я умер; заколи моего коня-жеребца, устрой по мне поминки; если твой глаз на ком остановится, твое сердце кого полюбит, выходи за него». Тут девица заговорила — посмотрим, хан мой, что она говорила: «Джигит мой, я буду ждать тебя, год; не придешь через год — буду ждать два года, не придешь через два года — буду ждать три, четыре года; не придешь через четыре года — буду ждать пять лет, шесть лет; поставлю шатер там, где разделяются пути, буду спрашивать весть у того, кто приходит, кто уходит; кто принесет добрую весть — тому дам коня, одежду, надену на него кафтан; кто принесет злую весть — тому отрублю голову; не дам сесть на себя и комару-самцу. *Муж, не удовлетворяющий желания, теперь[613] уходи, джигит мой!». Юноша говорит: «Слушай, дочь негодного, я поклялся головой своего старшего брата, что возврата мне нет». Девица говорит: «Пусть зовут меня невестой с несчастной судьбой, но бесстыдной пусть не зовут; скажу моему свекру, моей свекрови». Девица говорит: «Свекор-батюшка, что мне лучше отца? свекровь-матушка, что мне лучше матери! Верблюд-самец твоих рядов испугался, уходит: погонщики верблюдов перехватили ему путь, не могут его вернуть! Твой богатырский жеребец испугался, уходит; табунщики перехватили ему путь, не могут его вернуть! Бараны твоих стад испугались, уходят; пастухи перехватили им путь, не могут вернуть! Твой светлоокий сын вспомнил своего брата, уходит; твоя белолицая невестка не может его вернуть, да будет вам известно!». Отец, мать испустили вздох, встали со своих мест: «Сын, не уходи»,— сказали они. Они увидели, что средства нет: «Никак не могу не пойти к той крепости, где в плену мой старший брат»,— сказал он. «Ступай сын, да будет счастливым твои жребий,— сказали его отец и мать,— здоровым, невредимым, *как ты отправляешься, дай бог вернуться».[614]

Он поцеловал руку своего отца и своей матери, вскочил на своего богатырского коня. Наступила ночь, он отправился; трое суток он шел ночью и днем, прошел через *край долины Шам,[615] пришел к тому загону, где был *в плену[616] его брат, увидел, что табунщики-гяуры пасут лошадей. Он обнажил меч, убил шесть гяуров, ударил в барабан, испугал лошадей, увел их (с собой), поместил в тот загон. Наступила ночь: темными очами джигита, трое суток шедшего днем и ночью, овладел сон; он привязал поводья своего коня *к своему поясу,[617] лег, заснул. Между тем (там) был лазутчик гяуров; он пришел, говорит тагавору: «От огузов пришел, удалой джигит, перебил табунщиков, испугал лощадей, увел их (с собой), поместил в загоне». Тагавор говорит: «Выберите шестьдесят вооруженных людей, пусть они схватят и приведут (его)». Выбрали шестьдесят вооруженных людей; вдруг шестьдесят гяуров в железных латах пришли на юношу. *Броня (узнается) по ударам меча, конь — по тому, как он выносит (из боя всадника);[618] джигит, хан мой, ездил на жеребце; ухо коня чуткое, он потянул поводья, разбудил юношу. Юноша увидел, что приближается толпа всадников; он вскочил, воздал хвалу Мухаммеду, чье имя славно, сел на своего коня, ударил мечом гяуров в черной одежде, победил (их), прогнал в крепость. Снова он не мог одолеть сна, пошел на свое место, лег, заснул, снова привязал *к своему поясу[619] поводья своего коня. Из гяуров те, кто уцелел, бежали, прибыли к тагавору; тагавор говорит: *«Да покроются ваши лица прахом![620] Вас шестьдесят человек не могли схватить одного юноши!». На этот раз на юношу пришли сто гяуров; жеребец снова разбудил юношу; юноша увидел, что приближаются гяуры, собравшись толпой; юноша встал, воздал хвалу Мухаммеду, чье имя славно, ударил мечом на гяуров, победил (их), прогнал в крепость, повернул своего коня назад, снова пришел к тому месту, где остановился, не мог одолеть сна, опять лег, заснул, снова привязал поводья своего коня *к своему поясу.[621] На этот раз конь оторвался от пояса[622] юноши, убежал. Гяуры снова пришли к тагавору; тагавор говорит: «На этот раз пусть вас пойдет триста (человек)». Гяуры говорят: «Не пойдем; *он подрежет наш корень,[623] истребит нас всех». Тагавор говорит: «Что же тогда надо делать? Пойдите, выведите того пленного джигита, приведите (его); *заднюю часть лягающегося разорвет бодающийся;[624] дайте (ему) коня, дайте одежду». Они пришли, сказали Экреку: «Джигит, тагавор оказал тебе милость; какой-то безумец-джигит здесь отнимает хлеб у путников, торговцев,[625] пастухов и калек;[626] схвати того безумца, убей (его); мы тебя отпустим — ступай, уходи». «Ладно»,— сказал он, Экрека вывели из тюрьмы, остригли [?] [627]ему волосы и бороду, дали ему коня и меч, дали ему в спутники триста гяуров. Они пошли на юношу; триста гяуров остановились *на широком месте.[628] Экрек говорит: «Где тот безумец-джигит?». Ему показали (его) издали; Экрек говорит: «Пойдемте, схватим (его)». Гяуры говорят: «От тагавора вышел приказ тебе, ты (и) пойди». Экрек говорит: «Вот он спит, пойдемте». Гяуры говорят: «Что за сон! Он смотрит из-под пазухи, поднимется, сделает так, что нам покажется тесной широкая степь». (Экрек) говорит; «Тогда я пойду, свяжу ему руки и ноги, потом вы придете». Он поскакал, отделился от гяуров, направил коня к тому джигиту, пришел, сошел с коня, привязал поводья к одной иве, посмотрел, увидел, что спит красивый светлоокий молодой джигит, *похожий на луну в четырнадцатый день месяца,[629] *еле наполовину оживший [?],[630] не замечающий, кто приходит, кто уходит. Он повернулся, подошел к краю его головы, увидел, что у него на поясе кобза; он снял ее, взял в руки и заговорил — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Ты поднялся со своего места, джигит; тому, кто на своего черногривого кавказского коня сел, кто на пеструю гору с крутым склоном, *оборачиваясь назад,[631] поднялся, кто через многоводную прекрасную реку, прорезывая (волны), переправился, кто на чужбину пришел, пристало ли лежать? *Что мне делать? Лежать ли ему[632] в свином хлеву, с белыми руками, связанными от (самых) локтей? заставить ли ему плакать, заставить ли ему стонать своего белобородого отца, свою седокудрую мать? отчего ты лежишь, джигит? не будь беспечным! Подними свою прекрасную голову, джигит; открой свои светлые очи, джигит; твоей сладостной душой, данной всемогущим, овладел сон, джигит; не дай связать себе руки от (самых) локтей, не заставляй плакать своего белобородого отца, своей старухи-матери; что ты за джигит? Ты пришел из народа остальных огузов, джигит; ради создателя встань; с четырех сторон тебя окружили гяуры, так и знай». Юноша зашевелился [?],[633] встал, ухватился за рукоятку меча, чтобы его ударить, увидел, что в его руке кобза; он говорит: «Слушай, гяур, ради уважения к кобзе моего деда Коркута я тебя не ударил; не было бы в твоей руке кобзы, я ради головы моего старшего брата разрубил бы тебя на две части». Он вырвал у него из рук кобзу: юноша тут заговорил — посмотрим, что он говорил: «Рано утром я встал со своего места ради брата; светло-сивых коней я заставил ржать[634] ради брата; *в вашей ли крепости он в плену, гяур, скажи мне;[635] да будет моя черная голова жертвой, гяур, ради тебя». Тут его старший брат Экрек заговорил — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Умереть мне ради твоих уст, брат! умереть мне ради твоего языка, брат! Если спрошу, в каком месте ты останавливаешься, откуда снимаешься, какое это место? если ты заблудился *в мрачном мире,[636] на кого твоя надежда? кто ваш хан, поднимающий крепкое знамя? кто ваш витязь, в день смятения наносящий удары впереди всех? Кто твой отец, джигит? Храброму мужу скрывать от мужа свое имя — позор; как твое имя, джигит?». Еще одно сказал он: «Погонщик ли ты моих верблюдов, когда пасутся мои богатырские кони? пастух ли ты мой, когда пасутся мои стада? заместитель ли ты мой, шепчущий [?] мне на ухо? братец ли ты мой, кого я, когда ушел, оставил в колыбели? Скажи мне, джигит, да будет моя черная голова жертвой сегодня ради тебя». Секрек тут сказал своему старшему брату: «Если я заблужусь *в мрачном мире,[637] моя надежда — аллах; поднимающий крепкое знамя хан наш — Баюндур-хан; в день сечи наносящий удары впереди других витязь наш — Салор-Казан. Если спросишь имя моего отца — Ушун-Коджа; если спросишь мое имя — Секрек; был у меня брат, имя его — Экрек». Еще одно он сказал: «Кто[638] погонщик, когда пасутся в рядах (твои верблюды)? кто[639] табунщик, когда пасутся твои богатырские кони? кто[640] брат, кого ты, когда ушел, оставил в колыбели?». Тут его старший брат Экрек заговорил — посмотрим, хан мой, как он заговорил: «Умереть мне ради твоих уст, брат! умереть мне ради твоего языка, брат! Стал ли ты мужем, стал ли джигитом, брат? пришел ли ты на чужбину в поисках за своим братом, брат?». Оба брата поднялись, несколько раз обняли друг друга, повидались; Экрек поцеловал младшего брата в шею, Секрек поцеловал старшего брата руку.

С противоположного края гяуры вместе смотрели, говорят: *«Они поборолись;[641] тот ли победит, наш ли?». Они увидели, что они обнялись, повидались, сели вместе на своих кавказских коней, пустили коней на гяуров в черной одежде, пустили в ход мечи, одолели гяуров, сокрушили, погнали в крепость. Вернувшись, они снова вошли в тот загон, вывели лошадей, ударили в барабан, погнали лошадей перед собой. Они переправились через реку долины Шам,[642] прорезав (волны); наступила ночь: они пришли к пределам огузов. (Секрек) послал вестника радости своему белобородому отцу, что вырвал своего братца из рук обагренных кровью гяуров; «Пусть мой отец придет мне навстречу»,— сказал он. Прискакали к Ушун-Кодже: «Радостная весть! свет твоих очей, оба твоих сына вместе пришли здоровы, невредимы»,— сказали они. Коджа[643] обрадовался;[644] громко забили в барабаны, затрубили в золотые[645] трубы; в тот день были поставлены пестрые шатры, были убиты лучшие кони-жеребцы, верблюды и бараны. Старик вышел навстречу своим бокам-сыновьям, сошел с коня, несколько раз обнялся, повидался (с ними): «Здоровы ли вы, невредимы ли вы, сыновья?», — сказал он. Они пришли в шатер с золотым зонтиком, стали радоваться, есть и пить. (Старик) для своего старшего сына тоже привел красавицу-невесту; оба брата стали дружками один для другого, поспешно вошли в свои свадебные шатры, достигли предела своих желаний.

Пришел мой дед Коркут, сложил песнь, сказал слово. Сначала ли, в конце ли — конец длинной жизни — смерть. Когда настанет смертный час, да не разлучит тебя (бог) с чистой верой, да простит твои грехи ради блеска лика Мухаммеда избранного, да увидят лик (божий) говорящие аминь, хан мой!