Книга моего деда Коркута

XI ПЕСНЬ О ТОМ, КАК САЛОР-КАЗАН БЫЛ ВЗЯТ В ПЛЕН И КАК ЕГО СЫН УРУЗ ОСВОБОДИЛ ЕГО

Хан мой! Трапезундский тагавор послал сокола хану Казану, беку беков. Однажды ночью, когда он сидел за едой, он сказал главному сокольничему: «Завтра утром возьми соколов, мы тайно (от других) поедем на охоту». Утром они сели на коней, отправились в место охоты, увидели — сидит стая лебедей; Казан выпустил сокола, но не мог взять (его назад), сокол взлетел; выследили, что сокол спустился в крепости Туманан.[646] Казан сильно огорчился, пустился вслед за соколом, поднялся по долинам и холмам, пришел к племени гяуров. На пути темными очами Казана овладел сон; беки сказали: «Хан мой, вернемся!». Казан говорит: «Еще немного пойдемте вперед». Он посмотрел, увидел крепость, говорит: «Беки, *придите сокрушить (ее)».[647] Казаном овладела *проходящая смерть[648] — именно, хан мой, беки огузов засыпали на семь дней; вот почему называли (их сон) преходящей[649] смертью. Между тем в тот день тагавор крепости Туманан выехал на охоту; пришел лазутчик, говорит: «Пришел отряд всадников; среди них бек разлегся, заснул». Тагавор послал людей узнать, кто они такие; пришли, узнали, что они из воинов огузов; пришли, принесли весть тагавору; тагавор тотчас собрал свое войско, пришел на них. Беки Казана посмотрели, увидели — приближается враг; они сказали: «Если мы бросим Казана и уйдем, нас *дома будут позорить;[650] лучше нам здесь быть убитыми». Они встретили гяуров, сразились (с ними); за Казана пали мучениками двадцать пять беков: (гяуры) бросились на Казана, схватили его в том месте, где он заснул,[651] положили на арбу, крепко привязали к арбе арканом, потащили арбу, пустились в путь. На пути от скрипа арбы Казан проснулся, *(немного) подождал,[652] разорвал все эти арканы, что были у него на руках, сел на арбу, хлопнул в ладоши, громко захохотал. Гяуры говорят: «Чему ты смеешься?». Казан говорит: «Слушайте, гяуры, мне представилось, что эта арба — моя колыбель, а вы — мои *чуть живые[653] служанки-кормилицы». Казана привезли, бросили в один колодец в крепости Туманан, положили на отверстие колодца мельничный камень, давали ему пищу и воду через отверстие мельничного камня.

Однажды жена тагавора говорит: «Пойду посмотрю, что он за человек; стольким людям он наносил удары!». Женщина пришла, велела тюремщику открыть ворота, громко говорит: «Казан-бек, как ты себя чувствуешь; лучше ли твоя жизнь под землей или на земле? Что ты теперь ешь, что пьешь, на чем ездишь?». Казан говорит: «Когда вы даете пищу вашим покойникам, я беру (ее) из их рук, на проворных из ваших покойников сажусь верхом, ленивых веду за повод». Жена таговора говорит: «Ради твоей веры, Казан-бек! у меня умерла семилетняя дочка; сделай милость, не езди на ней». Казан говорит: «Среди ваших покойников проворнее ее нет; я всегда на ней езжу». Женщина говорит: «Увы, от твоей руки не избавлены ни живые из нас на земле, ни наши покойники под землей». Она пришла к тагавору, говорит: «Сделай милость, выпусти из колодца того татарина, *ради поясницы твоей дочки;[654] он под землей ездит верхом на моей дочке, собирает остальных наших покойников, вырывает из рук наших покойников пищу, что мы даем им, ест (ее); от его рук не избавлены ни наши покойники, ни живые из нас; ради любви к твоей вере выпусти из колодца того мужа». Тагавор собрал беков, говорит: «Пойдите, выведите Казана из колодца; пусть он нас прославит, огузов сокрушит, потом пусть заключит условие, что на наше племя врагом не придет». Пошли, вывели Казана из колодца, привели, сказали; «Дай клятву, что на наше племя врагом не придешь; еще прославь нас, огузов сокруши; мы тебя отпускаем — ступай, уходи». Казан говорит: «Клянусь богом, когда увижу прямой путь, по кривому пути не приду». Они сказали: «Клянемся богом, Казан дал хорошую клятву; теперь, Казан-бек, говори, славь нас». Казан говорит: «Я на (голой) земле людей славить не буду; приведите человека, я сяду (на него) верхом, буду вас славить». Пошли, привели одного гяура; «седло и узду»,— сказал (Казан). Принесли, он положил седло на спину гяура, всунул узду ему в рот, потянул ремень, вскочил, сел верхом на его спину, ударил своими каблуками о его каблуки, приставил свои ребра к его животу, потянул его за узду, разорвал ему рот, убил гяура, опустился на колени, сел на него, говорит: «Слушайте, гяуры, принесите мою кобзу, буду вас славить». Пошли, принесли кобзу; он взял ее в руки; тут он заговорил — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Когда я видел (отряд) врагов *из тысячи[655] человек, я говорил; это для меня игра;[656] когда видел двадцать тысяч врагов, *я не искал спасения;[657] когда видел тридцать тысяч врагов, я считал их травой;[658] когда видел сорок тысяч врагов, я твердо[659] смотрел на них; когда видел пятьдесят тысяч мужей, я им не покорялся; когда видел шестьдесят тысяч мужей, я не вступал в переговоры; когда видел восемьдесят тысяч мужей, я не содрогался; когда видел девяносто тысяч врагов, *у меня не спирало дыхание [?];[660] когда видел сто тысяч мужей, я не отвращал лица; я брал в руки свой меч, не знающий страха, из любви к вере Мухаммеда ударял мечом, на белом ристалище рубил круглые головы, как шары. И тут я не говорил: я — муж, я — бек, не хвалился; воинов, что хвалят себя, не одобрял. Раз я попался тебе в руки, гяур, ударь своим черным мечом по моей шее, отруби мне голову; от твоего меча у меня щита нет; своему роду, своему корню я не изменю». Еще одно слово сказал он: «Когда с высокой, высокой черной горы скатывался камень, его останавливал своей крепкой пятой, своим бедром я, муж Казан; когда из земли *поднимались, согнувшись, горячие наросты,[661] их вдавливал в землю своей крепкой пятой я, муж Казан; когда грубые сыновья беков производили смятение, их успокаивал ударами плети я, муж Казан; когда на горах стоял туман, *поднимались густой туман и град,[662] когда мне не было видно ухо моего богатырского коня, когда отставшие воины без проводника сбивались с пути, *для оставшихся без проводника путников радостной вестью был я,[663] муж Казан! Я пошел на семиглавого дракона; от ужаса перед ним мой левый глаз стал проливать слезы; глаз мой, негодный глаз, трусливый глаз, сказал я, что сталось с тобой, что ты испугался одной змеи? И тут я не говорил: я — муж, я — бек, не хвалился; воинов, что хвалят себя, не одобрял. Раз я попался тебе в руки, гяур, убей меня, погуби меня, ударь своим мечом, отруби мне голову; от твоего меча у меня щита нет; своему роду, своему корню я не изменю; пока остаются воины огузов, я тебя славить не буду». Тут еще одно сказал Казан: *«На крутом [?][664] возвышении,[665] омываясь[666] в Оманском море,[667] в недоступных местах построен город гяуров; направо, налево *он рассылает войска [?], поражает;[668] его пловцы[669] ходят кругом на дне воды; *испытанные [?] из них, думая, что сам бог в их власти, на дне воды кричат друг другу; их нечестивцы, отказавшись от правильного, читают неправильное; их девушки-невесты играют в золотые бабки; их беков (так много), как сорной травы.[670] Шесть раз огузы отправлялись — не могли взять той крепости; с шестью людьми я, Казан, отправился, не дал ей и шести дней сроку, взял ее, разрушил ее церкви, на месте их построил мечети, заставим возглашать призыв к молитве, их девушек-невест заставил резвиться под моей грудью, их беков сделал рабами. И тут я не говорил: я — муж, я — бек, не хвалился; воинов, что хвалят себя, не одобрял. Раз я попался тебе в руки, гяур, убей меня, погуби меня; от твоего меча у меня щита нет; своему роду, своему корню я не изменю». Казан снова заговорил: «Тот, кого я *на крутом [? ] возвышении[671] заставил обращаться вспять, это, гяур, твой отец; та, кому я своей страстью причинил муку, это твоя дочь-невеста; *у ... белой крепости[672] я горячил своего коня; на коне я поскакал к народу Каруна,[673] сокрушил башню их *белой крепости.[674] Принесли белое серебро; я сказал: это — медные гроши; принесли красное золото, я сказал: это — медь, привели своих светлооких дочерей-невест, я не дал себя соблазнить, разрушил их церкви, построил мечети, отдал на разграбление их золото, их серебро. И тут я не говорил: я — муж, я — бек, не хвалился; тех, что хвалят себя, не одобрял. Раз я попался тебе в руки, гяур, убей меня, погуби меня; своему роду, своему корню я не изменю, тебя славить не стану». Еще одно тут сказал Казан-бек: *«От самца-тигра белой скалы один мой корень;[675]* на лежащем посредине [?] возвышении[676] он не дает останавливаться твоим козам! *От льва белых камышей один мой корень;[677] твоим пегим коням он не дает останавливаться! *От детеныша-самца... волка один мой корень;[678] тьме твоих белых баранов он не дает бродить! *От белого кречета-самца один мой корень;[679] твоим пестрым уткам, твоим черным гусям он не дает летать! В народе остальных огузов у меня есть сын, его зовут Урузом, есть брат, его зовут Кара-Гюне; тем, кто у вас вновь родится, они не дадут жить! Раз я попался тебе в руки, гяур, убей меня, погуби меня; от* твоего меча у меня щита нет; своему роду я не изменю». Еще одно он сказал: *«Гяур, лающий как собака, чье свойство — грязная жадность,[680] чья пища — мясо полумертвой[681] свиньи, чье ложе — мешок соломы, чья подушка — полкуска кирпича, чей бог — кусок дерева! Пока я вижу огузов, я тебя[682] славить не буду. Теперь, гяур, если убьешь меня, убей; если не убьешь, если всемогущий *даст мне (случай),[683] я убью тебя, гяур!». Гяуры говорят: «Он не стал славить нас; пойдемте, убьем его». Беки гяуров собрались, пришли, на этот раз сказали: «У него есть сын, есть брат; *убивать его нельзя».[684] Они повели его, бросили его в свиной хлев, заперли.

Нога коня хрома, язык певца проворен; никто не знал, умер ли, жив ли Казан. Между тем, хан мой, у Казана был мальчик; он вырос, сделался юным джигитом. Однажды он сел на коня, прибыл в диван; кто-то говорит: «Разве ты не сын хана Казана?». Уруз рассердился, говорит: «Скажи, негодный, разве мой отец — не Баюндур-хан!». Тот сказал: «Нет, он — отец твоей матери, а тебе дед». «Скажи, умер ли мой отец, жив ли?», — спросил Уруз. Тот сказал: «Он жив, он в плену в крепости Туманан». От таких слов юноша заплакал, огорчился, повернул своего коня, вернулся назад, пришел к своей матери; тут он стал говорить своей матери — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Мать, я — не сын хана,[685] я — сын хана Казана. Скажи, рожденная от негодного, почему ты мне (этого) не говорила! Право матери — право бога; не то я извлек бы свой черный булатный меч, не дав тебе опомниться, отрубил бы твою прекрасную голову, пролил бы на землю твою алую кровь». Его мать заплакала и говорит: «Сын, твой отец невредим, но *не говорила; я боялась, что[686] ты пойдешь к гяурам, дашь себя убить, погибнешь; вот почему я не говорила, душа моя, сын! Но пошли человека к своему дяде; пусть он придет посмотрим, что он скажет». Он послал человека, позвал своего дядю, тот пришел; Уруз говорит: «Я пойду к крепости, где стал пленником мой отец». Они дружно посоветовались, ко всем бекам пришла весть: «Уруз идет к своему отцу, возьмите оружие и придите». (Так) сказали; собралось войско, пришло; Уруз велел открыть[687] свои шатры, нагрузил (на верблюдов) свои склады оружия; Кара-Гюне стал во главе войска. *Соединив отряды,[688] они двинулись, пустились в путь.

По пути им встретилась Ая-Суфиа[689] гяуров; *попы пели;[690] это был очень крепкий монастырь.[691] Они сошли с коней, надели одежду купцов, под видом торговцев повели мулов и верблюдов. Гяуры увидели, что приходят люди, на купцов не похожие, они убежали, вошли в крепость, заперли ворота, поднялись на башню, спросили: «Кто вы?». Они сказали: «Мы торговцы». «Вы говорите ложь», — сказали гяуры, схватились за камни. Уруз сошел с коня, говорит: «Кто пил из золотого кубка моего отца, кто любит меня, пусть сойдет с коня, пусть (все) ударят по разу палицей по воротам этой (крепости)!». Шестнадцать джигитов соскочили с коней, закрылись щитами, положили себе палицы на плечи, подошли к воротам, ударили по разу палицей, разбили ворота, вошли во внутрь, перебили (всех) гяуров, каких нашли, не дали им отправить вестника, разграбили имущество, вернулись в лагерь, (там) расположились.

Между тем там был коровий пастух; он увидел, что крепость взята, убежал, пошел к тагавору, принес весть, что Ая-Суфиа взята: «Чего вы сидите? — сказал он, — на вас пришел враг; приготовьте свое оружие для защиты». Тагавор созвал беков, спросил: «Как нам справиться с ними?». Беки сказали: «Чтобы справиться с ними, лучше всего нам освободить Казана, выставить его против них». Это слово нашли разумным; пошли, освободили Казана, привели к тагавору; тагагор говорит: «Казан-бек, на нас пришел враг; если ты этого врага от нас удалишь, мы тебя отпустим, согласимся и платить дань; а ты дай клятву, что на наш народ врагом не придешь». Казан говорит: «Клянусь богом! когда мы будем видеть прямой путь, кривым путем не придем». «Казан дал добрую клятву», — сказали гяуры, обрадовались. Тагавор собрал войско, пришел на ристалище, велел поставить шатры; войско гяуров собралось вокруг Казана. Казану принесли броню, (дали ему) меч, копье, палицу и все, что. нужно для войны, одели (и вооружили) его.

Тут пришли воины огузов, отряд за отрядом. Громко забили в барабаны; Казан увидел, что впереди войска, впереди одетых в железную броню огузов прискакал бек на светло-сивом коне, с белым знаменем, велел поставить свой шатер, развернул отряд, занял место; вслед за ним пришел Кара-Гюне, развернул отряд, занял место. Тотчас Казан направил коня на ристалище, вызвал борцов; всадник серого коня, Бейрек, ударил коня, въехал на ристалище. Казан тут заговорил — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Ты поднялся и встал со своего места, джигит; что ты за джигит? Ты одел железную броню с крепкими наплечниками, джигит; что ты за джигит? Как твое имя, джигит? скажи мне». Тут Бейрек заговорил: «Разве ты меня не знаешь, гяур? Меня зовут Бамси-Бейреком, сыном Бай-Бура-хана, тем, кто со славой слетел с Байбурда, крепости Пара-Сара, когда чужие хотели взять его невесту, остановил (их), взял (ее). Приди, гяур, поборемся». Еще одно сказал тут Казан: «Скажи, джигит, впереди этого войска вышел отряд с белым знаменем, поставил свои шатры впереди народа; тот джигит, что ездит на светло-сивом коне, что это за джигит? чей он, джигит? ради твоей головы скажи мне». Бейрек говорит: «Чьим ему быть, гяур? Это — сын нашего бека Казана». Казан в душе говорит: «Слава богу, мой мальчик стал великим мужем». «Зачем ты, гяур, спрашиваешь меня о том, о сем», — сказал Бейрек, пустил своего коня на Казана, взял в руку палицу-шестопер, ударил Казана; Казан не дал узнать себя, *уцепился за пояс Бейрека, *схватил его,[692] потащил, взял у него из рук палицу, нанес Бейреку удар палицей по затылку; Бейрек обхватил шею коня, вернулся назад; Казан говорит: «Ступай, Бейрек, скажи своему беку, пусть он придет». Это увидел сын Илик-Коджи, не умеющий отступать. Дюлек-Вуран въехал на ристалище; Казан тут заговорил: «Рано утром ты встаешь, джигит; что ты за джигит? Своего бедуинского коня ты горячишь, джигит; что ты за джигит? Мужу от мужа скрывать свое имя — позор; как твое имя, джигит? скажи мне». Дюлек-Вуран говорит: «Разве ты, гяур, не знаешь моего имени? Меня зовут Дюлек-Вураном, сыном Илик-Коджи, тем, кто считает медлительность позором, кто вышел из своего народа, взял ключи пятидесяти семи крепостей, кто не умеет отступать». Он взял в руки свое копье, погнал коня, хотел пронзить Казана, не пронзил, промахнулся; Казан ударил коня, вырвал копье из его рук, ударил его (копьем) *по затылку,[693] (копье) разбилось на мелкие части, сломалось; он говорит: «Слушай, рожденный от негодного, скажи своему беку, пусть он придет». Тот также вернулся назад. Казан снова вызвал борцов; витязь Рустам, сын Дузана, ударил коня, въехал на ристалище; тут Казан снова заговорил: «Ты поднялся и встал со своего места; ты сел на своего кавказского коня; что ты за джигит? как твое имя? скажи мне». Витязь Рустам говорит: «Меня зовут витязем Рустамом, сыном Дузана, тем, кто поднялся и встал со своего места, убил двух своих братьев-младенцев, влачит жизнь с позором». Он также пустил коня на Казана, думая, что одолеет его, — не мог одолеть; Казан-бек и ему нанес удар, говорит: «Ступай, негодный, окажи своему беку, пусть он придет». Тот также вернулся. Казан снова вызвал борцов. Поводья коня Уруза держал его дядя Кара-Гюне; вдруг Уруз вырвал поводья из его рук, обнажил меч, погнал коня на своего отца, не дал себя удержать; он опустил меч на плечо Казана, разрубил его броню, нанес ему в плечо рану, глубиною в четыре пальца; его алая кровь зажурчала, пролилась на его пазуху; Уруз снова обратился на него, чтобы ударить еще раз. Тут Казан громким голосом говорит своему сыну — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Сын, вершина моей черной горы! сын, свет моих темных очей! витязь мой, Уруз! лев мой, Уруз! Не губи своего белобородого отца!». У Уруза закипела кровь в жилах от жалости, его глаза, обведенные черной каймой, наполнились кровавыми слезами; он сошел с коня на землю, поцеловал руку своего отца; Казан тоже спустился, сошел на землю, поцеловал своего сына в шею. Беки погнали коней в сторону Казана и его сына, окружили их, все сошли с коней, поцеловали руку Казана. Они двинулись, погнали коней на гяуров, ударили мечами. В долинах, на холмах гяуров настигло поражение; они взяли крепость, разрушили в ней церкви, построили мечети. Уруз вырвал своего отца из рук обагренных кровью гяуров, вернулся к народу остальных огузов, послал вестника радости своей белолицей матери. Дочери-невесты Казана, подобные гусыням, вышли навстречу Казану, поцеловали его руку, упали к его ногам. Казан на прекрасном лугу велел поставить шатер, на семь дней, семь ночей устроил пир и празднество, ели, пили.

Пришел мой дед Коркут, заиграл на кобзе, рассказал, что сталось с воинами, борцами за веру. Где те воины-беки, кого я прославил, кто говорил: (Весь) мир — мой? Их похитила смерть, скрыла земля; за кем остался тленный мир? Земная жизнь, ты приходишь и уходишь; последний твой конец — смерть, земная жизнь! Когда настанет смертный час, да не разлучит (тебя бог) с чистой верой, да не заставит тебя всемогущий прибегнуть к злодеям! Мы сложили молитву из пяти слов; да будет она принята! Кто скажет «аминь, аминь!» да увидит лик (божий); да простит (бог) твои грехи ради почета Мухаммеда избранного, чье имя славно, хан мой!