Книжные тайны, загадки, преступления

Библиофильство, или любовь к книгам — увлекательнейшее хобби, требующее помимо любви к печатному слову разносторонних знаний и особого чутья. О библиофилах написаны десятки книг и сотни статей.

Расскажем и мы о нескольких людях, посвятивших свою жизнь книгам.

Первый российский библиограф

Сильвестр Медведев (1641–1691) по современным меркам прожил немного — всего 50 лет. Для XVII века это был вполне почтенный возраст, а в случае Медведева — целая эпоха.

Известно, что он родился он неподалеку от Курска. Где и как обучился грамоте, никто не знает. С шестнадцати лет юноша служил писарем. Сметливый и трудолюбивый молодой человек приглянулся начальству (грамотных и деловых людей тогда очень не хватало), и Медведева перевели в Москву в чине подьячего Приказа тайных дел[136]. В этом приказе, помимо охраны государственных тайн, занимались проверкой всех изданий московского Печатного двора[137], основанного еще в XVI веке. Новые богослужебные книги сперва сравнивались с «образцовыми», а затем рассылались по всем церквям взамен устаревших изданий, которые из-за ветхости изымались из обращения.

В Москве Медведев познакомился и подружился с выдающимся писателем и педагогом Симеоном Полоцким[138], наставником царевичей Алексея и Федора, а также царевны Софьи[139]. Двадцатичетырехлетний Медведев также обучался у Полоцкого латыни и грамматике. Занимался он старательно. За три года выучил латинский, греческий, немецкий и польский языки, усвоил риторику и пиитику[140], познакомился с всемирной историей, философией и богословием.

Карьера Медведева шла в гору. А потом в его судьбе произошел неожиданный поворот. Встреча с настоятелем Молченской пустыни (небольшого удаленного монастыря) полностью изменила его жизнь. Медведев отошел от всех дел и стал жить в монастыре.

Слухи об удалившемся от мира библиографе распространились по всей округе, и к нему стали приезжать «алчущие мудрости и учености» посетители. Дороживший своим уединением Медведев перебрался в еще более удаленный монастырь, чтобы заниматься научными изысканиями и писать без помех. Так прошло пять лет.

Слух о «чернеце великого ума и остроты ученой» дошел и до царя Федора, который привечал умных людей. По его приказу Медведев возвратился в Москву и поселился рядом со старым знакомым — Симеоном Полоцким.

Он вновь занялся книгами и начал собирать собственную библиотеку, которая к концу его жизни составила около тысячи томов на русском, греческом, латинском и польском языках. Кроме богословских трудов в ней содержались работы по истории, географии, математике, медицине, юриспруденции. Многие книги хранили пометы владельца, свидетельствующие о его размышлениях над прочитанным.

Всю свою жизнь Медведев посвятил работе с книгой. Он готовил к изданию сочинения своего покровителя Полоцкого, редактируя их, а иногда и дополняя. В те годы существовала Верхняя (личная) типография царя Федора, в которой печатались исключительно светские книги. Там Медведев работал вместе с Симеоном Полоцким.

Официально должность Медведева называлась «справщик Печатного двора». Обязанности справщика были многообразны: научное редактирование, цензура и вместе с тем корректорская работа. Справщиками Печатного двора были самые просвещенные люди XVII столетия. Среди них в первую очередь можно назвать Кариона Истомина[141].

Медведев трудился не покладая рук, приобретал книги для библиотеки Печатного двора, вел активную общественную жизнь, отстаивал необходимость культурных и политических контактов с европейскими странами. Но он так и не забыл годы, проведенные в монастыре.

В 1675 году Медведев постригся в монахи и стал настоятелем Заиконоспасского монастыря в Москве. В 1682 году он основал при монастыре школу. Затем написал несколько богословских трактатов.

У Медведева был незаурядный поэтический дар, и, несмотря на духовный сан, он стал придворным поэтом. Сторонясь дворцовых интриг и не требуя наград и почестей, Сильвестр Медведев заслужил благосклонность царевны Софьи и ее фаворитов — князя В. В. Голицына[142] и окольничего Ф. В. Шакловитого[143].

Кроме того, за это время Медведев создал уникальный библиографический труд «Оглавление книг, кто их сложил». Благодаря ему на Руси появилась первая «книга о книгах», содержащая информацию о двухстах памятниках славяно-русской письменности. В «Оглавлении» излагались краткие содержания древних книг и давались основные сведения об их авторах или переводчиках. Эта научная работа позволяет нам считать Сильвестра отцом славяно-русской библиографии.

Когда Софья лишилась власти, ее приближенные попали в опалу. Опасаясь репрессий, Медведев сбежал в один из смоленских монастырей. Настоятелем там был некий Варфоломей, когда-то получивший это место с помощью Медведева. Здесь Сильвестр надеялся отсидеться и пережить тяжелые времена.

Однако именно Варфоломей донес в Москву, где укрывается его благодетель. И вот в начале осени 1689 года Сильвестра заковали в оковы и отправили в Москву. Суд над ним был скорым и неправым. После двухлетнего заточения его казнили.

Сочинения опального литератора были объявлены богопротивными, библиотека конфискована и растеряна. Но его «Оглавление книг…», на которое равнялось не одно поколение знатоков и любителей книги, пережило века.

Английский коллекционер

Из России XVII столетия перенесемся в Англию конца XVIII века.

В 1792 году у не слишком богатого землевладельца родился сын. Малыш был незаконнорожденным. Отец признал и взял мальчика к себе только потому, что других наследников у него не было. О детстве и юности Томаса Филипса (так звали нашего героя) ничего не известно. Мы знаем только, что рос он в благоустроенном доме, среди зеленых холмов Уэльса.

В 1811 году юный Томас по желанию отца поступил в знаменитый Оксфордский университет, чтобы стать юристом. Чем занимался юноша целых три года, история умалчивает, но страсть к коллекционированию книг появилась у Филипса именно в годы учебы.

Он посылал отцу купленные книги и рукописи в надежде, что тот оплатит его расходы. Но Филипс-старший не одобрял такой траты денег и возмущался расточительностью сына.

Томас был человеком не без способностей, но наука его не интересовала. Все силы и знания он отдавал любимому увлечению — поиску и приобретению книжных сокровищ.

Завершив образование, в 1820 году Филипс женился на дочери обедневшего баронета и сам получил дворянский титул. Другого приданого за невестой не было, так что с деньгами у новоиспеченного аристократа было туговато. Но это не помешало Филипсу вместе с молодой женой отправиться в путешествие по Европе. Перво-наперво они поехали в Париж, Мекку всех книжников тех лет.

Революция и Наполеоновские войны разрушили во Франции многие дворянские гнезда, в которых столетиями накапливались книжные и рукописные собрания. Обнищавшие потомки знатных родов за гроши распродавали старинные документы и фолианты. Лавочки парижских букинистов ломились от рукописей и книг, продававшихся чуть ли не на вес.

При виде этого у Филипса разгорелись глаза. Он покупал все, что ему предлагали, забывая о своих возможностях и не думая о будущем.

Его уютный некогда дом постепенно превратился в склад старых бумаг и книг. Жена, на которую сэр Филипс перестал обращать внимание, не выдержав одиночества и нужды (на все, что не относилось к книгам, он выдавал считанные шиллинги), скончалась, оставив трех дочерей.

Дочери подрастали, но книжное собрание Т. Филипса росло значительно быстрее и часто пополнялось уникальными экземплярами. Филипс скупал все подряд, но не успевал ни классифицировать, ни тем более исследовать приобретенное, как полагается настоящему коллекционеру. Новые тома и рукописи громоздились друг на друге, покрываясь пылью и плесенью. Но никто, кроме хозяина, не смел к ним прикасаться.

Возникает вопрос: зачем нужно столько рукописей и книг, если их владелец многие свои находки не мог даже прочесть, так как не знал языков? Вот что писал по этому поводу сам Филипс: «Моя цель состояла не только в том, чтобы добыть замечательные рукописи для себя самого, но поднять общественную их ценность, чтобы… больше рукописей сохранилось».

Коллекционер не лукавил: к началу 1830-х годов он завел полезные знакомства почти со всеми европейскими антикварами, книготорговцами, государственными библиотеками и аукционными фирмами. Он везде делал крупные заказы, не считаясь с ценами, и, разумеется, вскоре увяз в долгах.

Филипс постоянно сокращал хозяйственные расходы. Даже на воспитание и образование детей средств у него не находилось.

И тогда наш герой нашел простейшее решение своих финансовых проблем — вновь женился. Он выбрал жену с приличным приданым и небольшим годовым доходом.

Как и в первом браке, внимания жене с годами уделялось все меньше. Коллекция Филипса настолько разрослась, что даже в спальне супруги не осталось места, не заполненного коробками, ящиками, пакетами и связками рукописей. Вдобавок ко всему, коллекционер при каждом удобном случае отбирал у жены горничную, используя ее для составления каталогов. Немудрено, что однажды жена уехала на курорт и больше не вернулась.

Мужа это не особенно задело. Он наслаждался созерцанием своих сокровищ. К 1840 году у него скопилось более десяти тысяч рукописей и пять с половиной тысяч редких книг.

И все же Филипса нельзя назвать скупым рыцарем, в одиночестве созерцающим свое богатство. Он охотно предоставлял ученым разных стран возможность знакомиться со своим собранием, только почему-то не пускал католиков.

Филипс был почти счастлив. Он стал владельцем несметных сокровищ, общался с интересными для него людьми, рекламировал свое собрание, печатая каталоги и воспроизводя некоторые рукописи.

Беда пришла к коллекционеру с неожиданной стороны. По завещанию его отца родовое поместье со всем имуществом переходило, минуя Филипса, к наследнику мужского пола. У Филипса сыновей не было, владеть всем должен был сын одной из его дочерей.

Но сэр Томас нашел выход. Он влез в новые долги и купил дом в Лондоне, чтобы перевезти туда свою библиотеку. Летом 1864 года началось великое переселение, для чего понадобилось 230 лошадей и 160 носильщиков.

Томас Филипс оставил несколько завещаний, причем во всех вариантах присутствовало главное условие — библиотека не должна покидать своего места, ни один документ или книга не будут проданы наследниками.

Тем не менее, в 1885 году внук Т. Филипса начал распродавать с аукциона книжные сокровища деда. В ходе торгов было сделано немало научных открытий. Филипс часто и сам не осознавал, чем владеет.

Маниакальная любовь к книгам отдалила Филипса от близких, сделала его черствым и эгоистичным, но собранная им библиотека оказалась поистине уникальной.

Плохой поэт и прекрасный издатель

Во всех странах и во все времена было немало графоманов. Расскажем о человеке с неоправданно большими литературными амбициями, оставившем, тем не менее, заметный след в истории русского книгоиздания.

Николай Еремеевич Струйский (1749–1796) принадлежал к старинному дворянскому роду и служил в привилегированном лейб-гвардии Преображенском полку[144]. Струйский и его жена в 1772 году удостоились чести быть запечатленными знаменитым живописцем Ф. С. Рокотовым. Кисть художника донесла до нас облик сухощавого молодого человека с жестким и властным взглядом.

Он был человеком незаурядным и образованным, владел несколькими иностранными языками, знал древнюю историю и мифологию, неплохо разбирался в точных науках. Последним в XVIII столетии мало кто мог похвастаться.

После отставки Струйский поселился в родовом имении Рузаевке, что в Пензенской губернии. Возможно, его жизнь мало чем отличалась бы от быта большинства русских помещиков, но тут начался пугачевский бунт, и многочисленные родственники Николая Еремеевича один за другим погибли от рук восставших.

Струйский унаследовал несколько поместий, стал очень состоятельным человеком и начал обустраивать Рузаевку. По проекту самого Растрелли[145]он возвел в ней роскошный для провинции дворец и окружил его земляным валом с караульными сторожками. Струйский построил на свои средства две церкви, несмотря на то что одна церковь в Рузаевке уже была.

В отличие от других богатых помещиков, Струйский не завел гарем, не увлекся псовой охотой, не стал еженедельно давать балы и званые обеды. В нем пробудилась неодолимая тяга к стихотворству, хотя стихи — и это понимали все — были никудышными.

«Поэт» мечтал увидеть свои творения в напечатанном виде. Но никто его вирши публиковать не желал. Тогда он решил завести собственную типографию (благо средства это позволяли), чтобы издавать самого себя. А муза его была крайне плодовита: элегии, оды, эпитафии, эпиталамы и т. п. текли из-под пера Струйского одна за другой. Но все стихи звучали примерно так:

И все-таки Струйский добился известности и прославился, но не собственными поэтическими экзерсисами, а качеством их издания. Он привлек к сотрудничеству ведущих графиков[146] и граверов[147] своего времени, отдал в обучение нескольких крепостных, чтобы они овладели переплетным искусством, а других определил в наборщики[148].

Николай Еремеевич со своими крепостными и домочадцами обращался не просто строго, но даже жестоко. Жил он замкнуто, почти никого не пускал в свой кабинет, который гордо называл Парнасом[149]. Он имел многочисленное потомство, но тратил капитал только на усовершенствование типографского дела.

Из рузаевской типографии выходили уникальные книги. Тиражи были мизерными — лишь по несколько экземпляров каждого издания. Сочинения Струйского печатались на драгоценной «александрийской» бумаге[150], на атласе и шелке. Переплеты, сделанные из кожи, поражали знатоков своей красотой и роскошью. Изысканные шрифты сопровождались причудливыми виньетками и иллюстрациями.

Такие книги было не стыдно дарить самой императрице, что Струйский регулярно и делал. Екатерина II стихи его, разумеется, не читала, но щедро одаривала знатных иностранных гостей, не понимающих ни слова по-русски, драгоценными изданиями. Вот, дескать, как далеко в наше царствование шагнуло просвещение: даже в захолустье печатают настоящие шедевры. Старания Струйского были вознаграждены: императрица пожаловала его бриллиантовым перстнем. Хозяин рузаевской типографии так искренно благоговел перед именем своей августейшей покровительницы, что, получив известие о ее кончине, слег сам и через несколько дней умер.

Никакой корысти, издавая свои опусы в таком роскошном виде, Струйский не преследовал. Тем, кто был ему приятен, он с легкостью дарил драгоценные издания. После его смерти рузаевские книги стали библиографическими редкостями, за которыми охотились русские и иностранные коллекционеры. Сейчас эти раритеты есть лишь в центральных книгохранилищах России. По словам В. С. Пикуля, «Струйский был прав в одном: «Книга создана, чтобы сначала поразить взор, а уж затем очаровать разум». Разума он не очаровал, но поразить взор оказался способен».

Парижский пушкинист

Завершая рассказ о людях книги, вспомним еще одного замечательного книголюба.

Александр Федорович Отто родился в 1845 году. Рассказывая о своем появлении на свет, Отто часто шутил, что его нашли прямо у памятника Пушкину. Он и в самом деле был подкидышем, вот только памятника Пушкину тогда еще не существовало, он появился в Москве только в 1880 году.

По слухам, Александр Федорович был незаконнорожденным сыном кого-то из ближайших царских родственников. Кого именно, так и осталось тайной. Никаких отношений с августейшей семьей у него не было. Фамилию Отто он получил от своей крестной матери и воспитательницы.

Жизнь мальчика была довольно обеспеченной, он учился в привилегированной петербургской гимназии, а в юности довольно много путешествовал по России.

В 1869 году Александр Отто побывал в Швейцарии, Франции, Германии и Англии.

К 1872 году главным увлечением его жизни стала русская литература, и прежде всего творчество и личность А. С. Пушкина.

Собирать всё относящееся к поэту (книги, рукописи, рисунки, картины и т. п.) Александр Федорович начал еще в 1860-е годы. Его старый товарищ Павел Васильевич Жуковский, сын В. А. Жуковского, после смерти отца подарил коллекционеру 75 никому не известных рукописей Пушкина.

В 1877 году тридцатидвух летний Отто уехал в Париж. Там он стал литературным секретарем И. С. Тургенева, с которым познакомился еще во время своего первого путешествия по Европе.

Именно в это время Отто захотел сменить фамилию. Поскольку объектом его преклонения по-прежнему был Пушкин, наш герой недолго думая решил стать… Онегиным. В те годы сменить фамилию или имя было очень непросто, для этого требовалось специальное высочайшее разрешение. Только в 1890 году Отто было позволено подписываться в официальных документах «Онегин».

Тем временем щедрый друг снова передал Онегину бесценные документы, касавшиеся дуэли и смерти Пушкина, несколько сотен томов с автографами Гоголя, Языкова, Дельвига и Баратынского. К Онегину перекочевал огромный массив материалов из архива самого В. А. Жуковского, а также часть архива И. С. Тургенева.

Все это легло в основу музея, который постепенно рос и расширялся. Чтобы получить средства на дальнейшее пополнение своего собрания, Онегин продал большую часть библиотеки Жуковского Томскому университету.

Скромная парижская квартира Онегина превратилась в один из первых музеев, связанных с Пушкиным и его эпохой. Этот музей стал для нашего пушкиниста делом всей жизни. Семьи он не завел, знакомства его ограничивались литераторами и коллекционерами. На вопрос одного из посетителей музея, где же начинается его собрание, Онегин ответил: «Вот кровать, на которой я сплю, — это не музей, а все прочее — музей».

В. Я. Брюсов[151] писал, что Онегин охотно показывал желающим пушкинские рукописи, «но только издали и каждый листок на одно мгновенье… чтобы нельзя было прочитать ни слова (а то запомнят наизусть, да и напечатают!). Точно так же в печати из своих сокровищ А. Ф. Онегин оглашал лишь немногое, ровно настолько, чтобы возбудить интерес к своему собранию, но не обесценить его».

Свою коллекцию Онегин пополнял до конца дней. В ней сосредоточивались книги, принадлежавшие Пушкину и Жуковскому, прижизненные издания писателей пушкинского круга, журналы и альманахи первой трети XIX века, вырезки из газет на разных языках, где что-либо упоминалось о Пушкине, и многое, многое другое.

К старости Онегин все чаще стал задумываться о судьбе своих раритетов, ведь наследников у него не было. Помнили об этом и в России. В 1908 году недавно созданный Институт русской литературы Академии наук (Пушкинский Дом) командировал своего представителя для переговоров о приобретении коллекции.

По договору, кроме 10 тысяч рублей, которые Онегин употребил на последние приобретения, ему обязались выплачивать ежегодную пенсию в 6 тысяч золотых рублей.

Скончался Онегин на восьмом году существования советской власти, завещав весь капитал (600 тысяч франков) и все свое книжное собрание Пушкинскому Дому. Отношения СССР с Францией в те годы были весьма натянутыми, и Франция обложила наследственный капитал таким огромным налогом, что оставшихся денег хватило только на оплату перевозки самой коллекции на родину.

Сегодня эта коллекция занимает достойное место в библиотеке и Литературном музее Пушкинского Дома, являясь незаменимым источником информации для пушкинистов и филологов России и других стран.