Князь мертвецов

Глава 4. Кровная знать и кирпич

— Берегись, паныч!

Истошный вопль донесся откуда-то сверху, Митя дернулся в сторону.

Его поймали за рукав и рванули в другую. Рядом, у самого уха, натужно ухнуло, тугой удар воздуха толкнул в лицо, а земля дрогнула.

Митя судорожно закашлялся, ладонью разгоняя взметнувшееся облако серой уличной и золотистой древесной пыли. В дюйме от носков его ботинок лежала рухнувшая с высоты укладка досок.

— Ах, ты ж, бестолочь безрукая! Я кому сказал крепить, кому сказал!

Наверху строительных лесов, покрывающих фасад новехонького доходного дома не много ни мало в четыре этажа, пожилой мастеровой доской охаживал своего подручного. Парень закрывался от ударов и пронзительно верещал:

— Крепил я, дядька, как Бог свят! Знать не знаю, как оно развязалось!

А еще выше, в безоблачном осеннем небе парил крылатый силуэт, слишком крупный даже для самой большой птицы. Его сложно было разглядеть против солнца, но Мите и не нужно: он и так знал, кто она — та, что ждет и наблюдает.

Оставалось надеяться, что она хотя бы не станет вмешиваться сама, как и обещала.

— Митя, вы как? — встревоженно заглянул ему в лицо Урусов.

— Благодарю вас, Петр Николаевич, если б не вы… — Митя постарался улыбнуться как можно беспечнее.

— Пустое. — Урусов запрокинул голову, грозя парочке на лесах. — Вот я вас в участок!

— Простите дурака, баре, не хотел он! — бесстрашно перевесившись вниз, проорал старший.

— Не хотел… простите… — вторым голосом поддержал молодой, утирая капающую из разбитого гневным дядькой носа кровь.

— Пусть их, Петр Николаевич! — Митя оглянулся на оставшийся за спиной особняк — не выглядывает ли Антипка или Леська. Дверь оставалась закрытой, в окнах, вроде, никто не маячил. Тем лучше! — Пойдемте! — Митя потянул Урусова прочь.

Он не собирался терять ни минуты из-за такой мелочи как просвистевшая мимо смерть!

— Тише, Митя! В вашем возрасте так к предмету обожания летят, а не прочь! — развеселившийся Урусов заметил, как Митя озирается. — Неужели внимание той курносенькой горничной вас так пугает? Напрасно, она милая.

Митя покосился на Урусова обижено. Конечно, он понимал, что даже родство с Кровными Белозерскими не позволяет ему рассчитывать на внимание той же княжны Трубецкой, фрейлины императрицы, или иной полнокровной девицы, но, помилуйте Предки, горничная? Кровный княжич Урусов считает, что лучшего, чем горничная, внук городового не заслуживает? А еще боевым товарищем себя называет!

— Я уверен, Леся понимает, что не может рассчитывать ни на какие ухаживания с моей стороны. Может, мне ее еще и на бал пригласить? — раздраженно бросил он.

Теперь остановился Урусов. Медленно повернулся, посмотрел на Митю изумленно и вдруг захохотал взахлеб.

— Ми… Митенька, вы прелесть! — сквозь смех, наконец, выдавил он и неожиданно посерьезнел. — Знаете, друг мой, я рад! Рад, что несмотря на вашу решительность в бою, в иных сферах вы сохранили не отравленную цинизмом душевную чистоту!

Сперва Митя обиделся. Это он-то чистоту сохранил? Он светский человек, а где вы видели светского человека, и чтоб не был циничным? Да он такой циник, что Урусову и не снилось!

Потом до него дошло, что княжич имеет в виду и почувствовал, что мучительно краснеет. Щеки будто в кипяток окунули! Это Урусов намекает, что он и Леська… Нееееет! Нет-нет-нет! То есть, да, он, конечно, слыхал, что в некоторых домах, даже весьма высокопоставленных, случалось с горничными… всякое. Он помнил, как сопровождал бабушку Белозерскую к княгине Тюфякиной, из Мокошивичей. Помнил хорошенькую смешливую горничную с пикантной родинкой в уголке улыбчивых губ, и жаркие взгляды, что бросал на нее внук Тюфякиных, всего тремя годами старше Мити. Бабушка тогда пробормотала: «Не боишься?» На что подруга ее лишь отмахнулась: «Лучше внук всему научится с милой, чистой девушкой, чем…» — и замолчала, заметив, что Митя прислушивается. А через год тело той самой смешливой горничной выловили под мостом в реке. Митя, пусть и ненавидящий дела следственные, но вынужденный возить отцовских сыскарей, чтобы практиковаться в автоматонной езде, смотрел, как тело поднимают из Невы. Стылая вода ручьями текла с рассыпавшихся волос, с вяло обвисших ног и рук. А потом увидел ее посиневшее лицо и родинку над губой, больше не казавшуюся пикантной. Тело не успело разбухнуть в воде, и тем отчетливее выделялся округлившийся под платьем живот.

Шептались потом, что девка, мало что не соблюла себя, так еще осмелилась чего-то требовать, была непочтительна со старшей княгиней и навязчива с молодым княжичем. Так что семейству Тюфякиных пришлось выгнать ее вон. Княгине сочувствовали.

Митя тоже понимал, что Тюфякины были в своем праве… наверное. Глупо даже сравнивать — кровные князья Мокошевичи и какая-то горничная! И ее самый обычный ребенок, ведь полукровок не бывает. Все было бы верно, если бы та девушка не умерла! Она не должна была умирать! И ее ребенок — тоже! Их смерть — вот это уже было слишком! Ему ночами снилось ее запрокинутое лицо, безмолвно требующее чего-то то ли у хмурых питерских небес, то ли у него, Мити. Хотя что за тупости, он-то тут совершенно не при чем! Но к Тюфякиным, несмотря на свою страсть к светским визитам, он больше не ездил, хотя ради внука те устраивали рауты для молодежи. И не хотелось даже, вот что удивительно!

На миг Мите померещилась Леська — ее простоватое, курносое, усыпанное веснушками лицо… мертвое. Глядящее на него сквозь толщу воды, а потом медленно растворяющееся в темной глубине. Митю передернуло.

Я не волочусь за горничными! — сквозь зубы процедил он.

— И верно! — с энтузиазмом согласился Урусов. — Все больше восхищаюсь Аркадием Валерьяновичем: вот что значит правильное воспитание!

— Петр Николаевич… — Митя замялся. — Вы ведь постоянно там, в полицейском департаменте. Отец… как думаете, он понял, что там, на площади… варяги… поднятые мертвецы… — и наконец выпалил. — Что мертвецов поднял я?

Про то, что сперва он этих мертвецов нарубил из живых варягов спрашивать не стал — не докажут! Он там не один был, так что даже такой мастер сыска как отец ничего не докажет!

Урусов снова остановился, посмотрел на Митю и тяжко вздохнул.

— Митя, — с явной осторожностью подбирая слова, начал он. — Неужели вы и впрямь думаете, что ваш отец не понимал, кому дает свое имя и кого ему придется воспитывать?

Митя снова некоторое время смотрел на Урусова недоуменно. И тоже вздохнул. Тоже тяжко.

— Петр Николаевич… Отец не брал меня на воспитание! Он меня, как говорится, породил! В законном браке с моей матушкой, малокровной княжной Морановной. После трех лет супружества.

И тут же осекся, увидев, как взгляд Урусова становится жалостливым.

«Теперь он решит, что мама отцу изменяла! — безнадежно подумал Митя. — А что еще он может подумать, ведь полукровок не бывает. Кровные рождаются лишь в союзе двух Кровных, а значит, раз я могу поднимать и упокоивать мертвецов, да еще в таких количествах — мой отец никак не может быть моим отцом. Ну, а иной вариант слишком, скажем так, овеян древностью, чтоб о нем задумался здравомыслящий человек. Пусть даже из Кровных.»

— Я уже говорил вам, Митя, что мое уважение к Аркадию Валерьяновичу остается неизменным. Верю в его благородство, и понимаю, что только исключительные обстоятельства… — Урусов сбился и вместо продолжения сделал пару жестов, видимо, обозначающих уважение, веру, понимание и прочие его деликатные чувства.

«Еще какие исключительные!» — Митя безнадежно махнул рукой и побрел дальше. Его приподнятое настроение угасло окончательно.

— Насчет вашего батюшки я бы волновался в последнюю очередь. — Урусов снова придержал его за плечо.

— Извиняемся душевно, Дмитрий Аркадьевич. Здравия желаем, ваше благородие княжич Урусов. — мимо, кланяясь и отдавая честь, протопал строй городовых. Митя даже знал, куда они идут — на учебу. Небольшие школы, или если угодно, курсы для городовых существовали раньше только в Петербурге и Москве. Попытка ввести нечто похожее в губернии натолкнулась на сопротивление — городовые отчаянно блажили, не желая становиться «курсистками». Не менее отчаянно сопротивлялись и те, кого отец решил обязать к преподаванию — все тот же Урусов, местный адвокат Гольдштейн, и лекарь-трупорез из мертвецкой при главном полицейском участке: мрачный, сильно пьющий, без единой капли Мораниного дара, но с изрядными знаниями и опытом. Сопротивление отец подавил быстро и решительно. Городовых пообещал попросту выгнать без выслуги лет, если кто на учебу не явится. Первые занятия начал вести сам. С Урусовым надавил на известную добросовестность Кровных при исполнении взятого на себя долга, адвокату — больше всех не желавшему иметь дело с городовыми, как с постоянными нарушителями прав его подзащитных — поставил на вид, что тот не имеет права на упреки, коли сам откажется законам и правилам обучать. Ну, а трупорезу добавил жалованье.

Через неделю занятий сопротивление как новоявленных преподавателей, так и обучаемых сошло на нет. Сейчас городовые топали на занятия с некоторым даже энтузиазмом. Правда, они пока не знали, что закончат курс не все: занятия помогут избавиться от самых тупоумных и берущих не по чину. Но этот последний урок господам городовым предстояло постигнуть к концу курса.

Митя мрачно усмехнулся им вслед.

— А на чей счет мне волноваться, Петр Николаевич? — спросил он.

Урусов молча указал взглядом на губернаторский особняк на противоположной стороне улицы, а Митя в ответ покосился на него с опаской. Он… что-то знает?

После варяжского набега губернский Екатеринослав, и без того постоянно строящийся, буквально кипел. Набережная, разбитая обстрелом с паро-драккаров, ремонтировалась с размахом — земляные склоны обкладывали камнем, а башни для береговых паро-пушек надстраивались. Но и в практически незатронутом набегом центре строительство шло во всю — будто после налета, и последовавшего за ним шествия мертвецов через весь город, жители разом спохватились и принялись превращать дома и конторы в настоящие крепости. Кирпичные заводы работали денно и нощно, но на всех кирпича все равно не хватало, и отчаявшиеся заказчики даже снизошли до заводика в отцовском имении, которое еще недавно обходили десятой дорогой. И каково же было их удивление, когда бледный, но решительный улравляющий, Свенельд Карлович Штольц, заломил совершенно несусветную цену. Покупатели сперва смеялись, потом ругались, а недавно настороженно притихли, когда подводы из отцовского имения потянулись к губернаторскому дворцу.

И вот теперь суетливый подрядчик, похожий на круглый пирожок, наряженный в потертую пиджачную пару, метался туда-сюда вдоль стены, которую троица рабочих выкладывала кирпичом. Его, Митиным, кирпичом, с выдавленным в центре знаком мораниного серпа. Митя почувствовал, как губы растягиваются в довольной улыбке. Работа закончится, и сгорающие от любопытства местные дамы ринутся к губернаторше на чай. А та, наслаждаясь своей ролью первооткрывательницы и законодательницы мод, сперва изведет бедняжек намеками и недомолвками и, наконец, выложит, что кирпич из имения господина Меркулова — подумать только! — лучшее средство против восставших мертвецов.

И вот тогда… тогда. Придет, наконец, время его триумфа! Митя на миг зажмурился, представляя длинную очередь заказчиков, в три кольца обвивающую их имение, и выезжающую оттуда вереницу подвод. Тревожную мысль, что необыкновенные свойства кирпича он выдумал в разговоре с губернаторшей, и что будет, если такой облицованный дом и впрямь попытаются взять штурмом мертвецы, Митя безжалостно гнал. Орду мертвецов поднял он, и делать это вновь не собирается. А один-двое восставших естественным путем не-живых ни в какой в дом не проберутся. Городовые их шашками с серебрением посекут — их нынче и этому учат.

Кладка поднялась уже на высоту человеческого роста, под самые стрельчатые окна. Словно чувствуя Митино нетерпение, подрядчик бурно жестикулировал, подгоняя работников. Нервным взмахом пухлой руки шуганул глазеющего мальчишку. Тот презрительно сплюнул сквозь зубы, и неспешно направился прочь, всем видом демонстрируя, что вовсе ему и не интересно… и вдруг стремительно метнулся к тачке с кирпичами, ухватил с нее что-то и ринулся бежать!

Пронзительно завопивший подрядчик, тряся пухлым чревом, ринулся в погоню, но юркий мальчишка метнулся через дорогу. Проскочил перед запряженной двуколкой. Напуганные лошади встали, коляску мотнуло, разъяренный кучер попытался достать мальчишку кнутом, но тот увернулся и помчался дальше. Едва не врезавшийся в борт коляски подрядчик погрозил вслед мальчишке кулаком и побрел обратно. Юркий пацаненок обернулся на бегу, скорчил рожу, и с гиканьем пронесся мимо Мити, прижимая к груди украденный с тачки кирпич? Мальчишка украл кирпич?

— Я давеча имел честь быть приглашенным на чай к ее превосходительству — не обращая внимания на забавное происшествие продолжал Урусов.

— Фасад же кладут, какие гости! — Митя обернулся, тут же позабыв о мальчишке и странной краже кирпича.

— Леокадия Александровна полагает, что легкий налет кирпичной пыли в некоторых сортах чая вовсе и незаметен. — очень серьезно ответил княжич. — Да и трудно, знаете ли, думать о вкусе чая, когда тебя так восхваляют. Восторгаются мужеством, столь необычным при общей слабости Крови. — явно цитируя, протянул Урусов.

Митя поморщился — ему не нужны были уточнения, чтоб безошибочно опознать специфические комплименты ее превосходительства.

— А еще весьма интересуются моим юным помощником. И! — Урусов многозначительно повысил голос. — Восставшими мертвецами.

Митя коротко выдохнул.

— Не будь Леокадия Александровна первой дамой губернии, ей бы у нас в Департаменте допросы вести! Когда мертвецы восстали, отчего, почему. Где в тот момент были вы, что говорили, что делали. Я, конечно, отговорился горячкой боя: дескать, не до того было, самому бы в мертвеца не превратиться, естественным, так сказать, путем. Чем вызвал изрядное недовольство. Но если со мной, в силу нашей общей принадлежности к Кровной Знати, Леокадии Александровне приходилось хоть сколько-нибудь сдерживаться, то пару дней назад бедняга Потапенко вывалился из губернаторского дворца, как из бани — весь мокрый, глаза выпучены…

Казацкого старшину Потапенко Митя не опасался: тот ничего толком не видел, пришел после.

— А до этого… — тон Урусова стал еще многозначительней. — На чай приглашали госпожу Шабельскую с дочерями, особенно интересуясь любезными Адочкой, Капочкой, Липочкой и Алечкой!

То есть теми из многочисленных сестричек Шабельских, кто был в здании Мариинской гимназии, когда Урусов и Митя встали между ними и наступающими варягами. Директриса — благослови ее Господь и Предки — загнала девчонок в подвал, и они почти ничего не видели, но… Если задуматься, «почти не видели» легко переходит в «кое-что все-таки видели». Особенно когда за дело берется губернаторша!

— Сдается, будь у нее возможность, она бы и пленных варягов допросила!

— Уже. — глухо ответил Митя.

— Допросила? — то ли изумился, то ли восхитился Урусов.

— Пыталась. Господин полицмейстер расстарался — и сопроводил, и камеру велел открыть. Хорошо, отец письменным приказом с печатью запретил без него камеру отворять. Такой скандал был, полицмейстер весьма грозился.

— Ждан Геннадьевич у нас известный… угодник.

— Дамский?

В ответ Урусов только зло дернул углом рта и тут же улыбнулся по-настоящему:

— Вот видите, Митя, Аркадий Валерьянович вполне способен уберечь ваши тайны даже от госпожи губернаторши! А это посложнее, чем от альвийских шпионов!

Митя мрачно покосился на Урусова. Тот думает, что знает Митину тайну. Неправильно думает, и тайна — вовсе другая. Но отец — не деликатный княжич из Кровных Симарглычей, он — сыскарь из простых, выслуживший дворянство, и что будет если до него дойдут слухи? И какие слухи до него дойдут? О чем он узнает, услышит догадается, и как поступит? Проклятье, у них и так отношения изрядно подпорчены, причем в нынешней ссоре Митя отца даже не винил! Сперва отцу сказали, что его пятнадцатилетний сын ввязался в бой, а когда отец бросился к нему — оказалось, что сын исчез из дома. Пропадал невесть где больше суток, а по возвращении рассказал невнятную байку о тяжком душевном потрясении, развеять которое он мог лишь вдали от людей. Отец, будучи натурой черствой и непоэтичной, ни единому слову не поверил. Но Митя же не виноват, что не мог рассказать правду! Потому что отец бы потребовал вернуть варяжскую добычу просто так, а это решительно невозможно. Так вляпаться, как Митя вляпался — и даже не получить за это хоть какого возмещения? Увольте, на такое он не согласен!

Но мало ему отца — еще и губернаторша!

— Что ей неймется? — буркнул он, с трудом проглотив «… дуре старой!»

— Не понимаете? — хмыкнул Урусов.

Митя мотнул головой — он все же светский человек, понимает, конечно! Если губернаторша, как и Урусов, догадывается… думает, будто догадывается, что Митиным отцом был кто-то из Моранычей… о, какая лакомая тайна!

— Если она убедится, уверится… Станет писать письма… Подругам в Москву, в Петербург, да по всей империи! Рассказывать, хвастаться, превозносить свою проницательность… — глухо сказал он, чувствуя, как внутри становится льдисто-спокойно, а земля под его ногами начинает едва заметно шевелиться, словно там, под ней, возится кто-то. — Она может даже и бабушке-княгине написать. — голос Мити стал утробным.

— Дмитрий, держите себя в руках, а не то ее превосходительству никакие иные доказательства и не понадобятся. — жестко бросил Урусов, и Митя почувствовал, как к похолодевшим щекам снова приливает жар — от стыда. А еще светским человеком себя мнит — никакой выдержки! — Вы не всё знаете, — он наклонился почти к самому Митиному уху и скороговоркой пробормотал. — У их превосходительств племянница есть.

— И что? — после недолгого молчания наконец спросил Митя.

На него посмотрели если не как на дурочка, то как на наивного столичного жителя, ничего не понимающего в губернских раскладах.

— Очень, очень малокровная Мокошевна. Почти бескровная. Такое самым роскошным приданым не покрыть, а приданое там не то, чтоб плохонькое, но ничего особенного.

— И что мне за дело? — все еще не понимал Митя.

— Вам — нет дела, а губернаторше — есть! При таком малокровии девочку подумывали выдать за бескровного, как вашу матушку, как вдруг! В губернии начинают подниматься мертвецы — а рядом все время вертится некий интересный молодой человек, вроде бы не Кровный, однако же… — Урусов снова многозначительно поиграл голосом. — Как тут не присмотреться? Очень-очень внимательно…

И вот тут Митя понял, что это все всерьез!

— Мне шестнадцать только в конце месяца будет! — возопил он. — Я… — и как в омут с головой выпалил, то, чего не сказал бы при иных обстоятельствах. — Я маленький еще!

— Так и племяннице лет четырнадцать, может, меньше, — невозмутимо пояснил Урусов. — Однако же если надежды ее превосходительства относительно вас оправдаются, девочку можно выписать сюда, в Екатеринослав, а там и помолвку сладить, глядишь, через пару-тройку лет и поженитесь. Если, конечно, со свойственной ее превосходительству деликатностью…

У Мити вырвался нервный смешок.

— … Надавить на семейство Белозерских угрозой раскрыть их семейную тайну. Хотя по некоторым оговоркам, смею заметить, ее превосходительство полагает, что давить и вовсе не придется. Все решит взаимная выгода двух родов. — в голосе Урусова звучали столь равнодушные нотки, что Митя мгновенно уверился — вот сейчас и будет сказано самое важное!

— В чем же эта выгода состоит? — хрипло спросил он.

— Право же, Митенька, неужто вам Белозерские про межкровные браки не объясняли?

— Объясняли конечно же! — возмутился Митя — уж не думает ли княжич, что в доме Кровной родни его не пускали дальше детской? — Что жену следует подбирать, чтоб ее Кровь усиливала родовую Кровь супруга в их детях. Или хотя бы сохраняла! Сильные Моранычи рождаются в браках с Морановнами, а также Внучками Живы или Даны.

— Жизнь и вода в любом союзе хороши. — вздохнул Урусов.

— Лельевны же, к примеру, или Огневны с Морановой Кровью в союз вступают неохотно, и дети рождаются малокровные. — Митя нахмурился, вспоминая — рассказывал дядюшка давно, а слушал Митя не слишком внимательно: в ту пору дела брачные его совершенно не занимали. да и сейчас казались скорее пугающими!

— Все верно, Митя, только ведь изредка бывает и так, что не жена в род мужа входит, а наоборот, супруг соглашается вступить в семейство жены. Для примера… только для примера! Предположим, что некий сильный молодой Мораныч обвенчается с Мокошевной, и даст согласие войти в ее род. Есть немалая вероятность, что и дети у него народятся неслабые, но по принадлежности к роду — уже с Мокошевой, а не Мораниной силой Крови. Сие, безусловно, порадует родню юной дамы и поднимет ее собственное значение в семье. С иной стороны, в другой семье и под другой фамилией у молодого Мораныча не будет нужды скрывать свою принадлежность к Кровным, и он сможет пользоваться Морановой Силой открыто и без препятствий. Особенно если первые пару-тройку лет после брака молодые не станут появляться в свете, чтобы не возбуждать излишнее любопытство. В деревню, к примеру, уедут. Мокошевны, с их домовитостью, деревню любят.

Митя понял, что удержать лицо не удастся. В деревню? Снова?

— Дядюшка говорил, что Мокошевны, равно как и Велесовны, для Моранычей не лучшие супруги! Ни Силы особой в потомках, ни способностей. — процедил он. — И я не понимаю, о каком-таком Мораныче вы говорите.

— Как угодно. — покачал головой княжич. — Мое дело предупредить.

Они снова зашагали по проспекту в молчании. Мысли Мити метались, как рыбки в пруду, если туда выпустить щуку. Племянница! Только племянницы к его заботам не хватало! У него, вон, тетушка, кузина, Шабельские, Лидия и Зинаида, и… Даринка, чтоб ее! Но какая-то неизвестная племянница губернаторши, из-за которой еще и в деревню ехать придется — увольте!

Он вдруг криво и зло улыбнулся. Всего полтора месяца назад им владела отчаянное желание убивать, и губернаторша тогда казалась вполне приемлемой жертвой. Остается только жалеть, что вместо нее варяжский набег подвернулся!

А теперь что ж, теперь его самого ждет смерть. Он, конечно, будет сопротивляться до последнего, но если ничего не выйдет… то мысль о провале хитрых планов Леокадии Александровны послужит хоть каким-то утешением! Не будем им никакой свадьбы! Мертвецы не женятся!

— Так что писем подругам она писать не станет — чтоб те жениха не перехватили. Леокадия Александровна весьма радеет за своих юных родственниц: как ближних, так и дальних. настолько, что даже способна промолчать, по крайности, пока не будет знать точно. — заметив Митину улыбку, слегка нервно заверил Урусов. — Ну же, Митя, взбодритесь! За вами пока не гонятся с брачным договором, а мы уже пришли!

Митя глубоко, всей грудью вздохнул, точно сбрасывая с плеч невидимую тяжесть, и поднял глаза. Над ним красовалась уже знакомая вывеска «Домъ модъ для дамъ и господь», но сегодня он надеялся найти тут вовсе не труп!

— Сегодня самый важный день моей жизни! — беззвучным шепотом повторил он.