Князь мертвецов

Пролог. Убийцы големов

Отдаленный грохот прокатился по степи и стих у самой железнодорожной насыпи.

— Это что… выстрел? — настороженно замер молодой инженер в потертой путейской шинели.

— Может, охотники… — неуверенно предположил его старший товарищ и тут же сам покачал головой. Что за охота — ночью? — Пастухи кнутом, бывает, щелкают — ну точно выстрел! Хотя сюда стада не гоняют, боятся…

— Не удивляюсь… — пробормотал младший.

— Скраааап! Скрааап! — порывы мокрого ветра с реки раскачивали фонари, подвешенные на грубо обтесанных столбах. Полосы света метались вверх-вниз, выхватывая из мрака то белые столбики вешек, отмечающие, где встанет станционная будка, то сложенные в штабель шпалы, то тускло блестящий металл подготовленных к укладке рельс.

Меж границей света и тьмы двигались громадные тени. Поперек ползущих по земле полос света с неспешной основательностью прошагал и гигантские ноги: в яркой вспышке света можно было рассмотреть круглую, как обтесанный булыжник, пятку и едва намеченные пальцы. Фонарь качнулся снова, луч света скользнул выше, на миг осветив чудовищно огромный, будто сложенный из валунов торс, и бугры плеч, таких широких, что на каждое мог свободно усесться человек. Чудовище наклонилось… Луч фонаря выхватил похожую на неровно слепленный ком голову и бугристое лицо, покрытое сетью мелких трещин, как старая глиняная тарелка. Носа не было, зато имелся круглый рот, и две ямины глаз — одна немного выше другой. В глубине тускло, как гнилушки на болотах, тлели огни.

Из мрака выдвинулись пятипалые ручищи толщиной с фонарный столб, легко, как мальчишка — вязанку хвороста, подняли укладку шпал… Монстр выпрямился… и глухо бухая ножищами, утопал в темноту.

Молодой инженер шумно перевел дух, вдруг поняв, что не дышал все время пока монстр топтался неподалеку, и досадливо мотнул головой:

— Воля ваша, жуткие они!

Под новым порывом ветра фонарь завертелся, заплясал, выдергивая из темноты то марширующие вдоль строящегося железнодорожного полотна громадные ноги, то широкую, с две лопаты, ладонь, бережно обхлопывающую насыпь, то согбенную спину, на которую запросто могла бы въехать крестьянская телега… Монстры вбивали сваи, монстры возводили насыпь, монстры, как бабы — коромысло, несли на плечах по десятку рельсовых полос…

— Это с непривычки, Артемий Николаевич. — снисходительно хмыкнул второй инженер. — Пообвыкнитесь.

— Сомневаюсь. — пробормотал молодой, чувствуя подошвами, как по земле проходит дрожь — гигант, одной рукой придерживая сваю, другой просто шарахнул по ней кулаком, вколачивая выставленное стоймя бревно в землю. — Как они не бьются-то — глиняные же! — почти с возмущением вскричал он.

— Ежели бы големы так просто бились — какой в них толк? — удивился старший. — Нет, дорогой мой, он и у господ каббалистов не просто оживают, а еще и приобретают изрядную крепость! Еды не требуют, не болеют, не устают, работают и днем, и ночью…

— Еще скажите — даром! — саркастически скривился младший.

— Не скажу. За услуги своих големов каббалисты изрядно спрашивают, однако оно того стоит. Особенно в нынешних условиях, когда промедление смерти подобно. — и на вопросительный взгляд младшего коллеги пояснил. — На городских складах скопилось изрядное количество железа. Если питерские заводы его вовремя не получат, встанут ведь! Морем везти долго, да и после недавнего набега варягов — рискованно. Слыхали, было у нас тут дело?

— Как же: все газеты гудели!

— Да что те газеты знают… У нас тут вокруг этого железа, что ни день, то событие! То он о после набега пропадает, так что владельцы завода едва не вешаются: петербургский заказ горит, неустойка! То вдруг железо возвращается! Нет уж, чем скорее из города его вывезут, тем всем будет спокойнее. Так что с последним участком чугунки у нас теперь великая спешка. Вы уж простите, что я вас вот так — с дороги да прямиком сюда: ни выспаться, ни поесть нормально…

— Не извиняйтесь, Семен Васильевич, в первый раз, что ли? Будет время и возможность, я, вон, в рабочем вагончике посплю!

— Да уж, Артемий Николаевич, мы с вами инженеры, а от того при нужде можем не есть, и не спать — совершенно как эти самые големы! — засмеялся старший. — Обычные работники такого темпа не выдержат.

— А если паро-боты взять? — молодой инженер снова встретился глазами с тусклыми огоньками в глазницах голема и торопливо отвернулся. Видят Предки, это противоестественно! Хуже, пожалуй, было бы Моранычей нанять, чтоб те мертвецов подняли да работать заставили! Так вот и начнешь радоваться, что княжеская спесь Кровных Внуков Мораны Темной такого сроду не позволит.

— И — и, батенька, скажете тоже! А сколько эти ваши автоматонные паровые работники стоят? Еще к каждому человек обученный нужен, рычагами двигать… То ли дело голем — дашь ему задание, он и будет делать, пока не остановят!

— Так ведь глиняная же кукла, откуда соображение? — молодой инженер проводил взглядом голема, вернувшегося за новой «вязанкой» шпал.

— На то при куклах имеется кукловод. — хмыкнул старший, кивком указывая на появившуюся возле насып и длинную фигуру в черном.

— Раввин? — младший понизил голос, будто его могли услышать.

— А кто каббалистом может быть, по-вашему? — усмехнулся старший. — Идемте, я вас познакомлю. Сегодня ребе Шмуэль дежурит — он человек молодой, прогрессивный. С ним и о деле поговорить можно, и последние сочинения Чехова обсудить.

Шагающий им навстречу раввин вдруг замер… подался вперед… сунул руку за пазуху длинного черного лапсердака и…

Инженеру в грудь смотрело дуло паро-беллума. Тонкая, даже тощая, рука молодого раввина держала тяжелое оружие с неожиданной твердостью.

— Это как прикажете понимать, Шмуэль Бенционович? — чуть ли не вкапываясь подошвами в землю, возмущенно вскричал инженер.

— Господин Пахомов? — темные, опушенные длинными, почти девичьими ресницами, глаза молодого раввина растерянно сощурились… Он неловко сунул паро-беллум обратно за пазуху и водрузил на нос пенсне. — и правда — вы! Простите… — он отчаянно, до покрасневших щек смутился.

— Белены вы объелись? — Пахомов в два шага оказался рядом с каббалистом. — Что за шутки?

— Еще раз прошу прощения… Я не узнал вас — в темноте и…

— И при вашей близорукости! — бесцеремонно указывая на пенсне, фыркнул Пахомов. — Погодите! Это вы, что ли, давеча стреляли? — он вспомнил недавний грохот. — В кого?

— Не знаю! Может, в пса какого… — каббалист вдруг, словно озябнув, передернул худыми узкими плечами. — А может, в волка… В ковыле пряталось и глядело на меня, глядело… Повернусь — взгляд пропадает, стоит снова отвернуться — глядят! Недобро так — будто бурав в затылок ввинчивается. — он сдвинул на лоб шляпу с круглыми полями и потер затылок. — я и пальнул для острастки. А оно — шур-шур-шур, как побежит, только ковыль закачался! Большое…

— Э-э… Шмуэль Бенционович, а вы… всегда по ночам работаете? — настороженно спросил молодой.

— Тьфу ты, пропасть, с вами вовсе соображение потерять можно! Знакомьтесь, давний товарищ мой, тот самый Карташов Артемий Николаевич, которого мы так ждали.

— Весьма приятно познакомиться… — пенсне каббалиста ехидно блеснуло, и он добавил. — … с господином, который полагает, что я свихнулся от ночной работы.

— Я вовсе не то имел в виду! — запротестовал Карташов, вспыхнувшей на щеках краской выдавая, что очень даже «то».

— Возможно, вы правы… — насмешливо кивнул каббалист… и вдруг замер, прислушиваясь и даже поднимаясь на носках, как степной суслик. — Только вот едет кто-то… Кому бы тут ездить по ночам?

Карташов почувствовал, что начинает злиться:

— Что тут можно услышать?

Над насыпью царил шум стройки: тяжеловесный топот големов, лязг металла, звуки ударов…

— Так то ж мои «йоськи» шумят — я их и не замечаю. — продолжал вслушиваться каббалист.

— «Йоськи»?

— Говорят, первого, пражского голема Йозефом назвали… — рассеяно отозвался Пахомов, тоже вслушиваясь. — Даже если и едут, сторож их…

Над степью разнесся протяжный, мучительный крик.

Каббалист снова торопливо сунул руку за пазуху. Высокий степной ковыль у насыпи пошел волной… и вдруг раздвинулся. Резко вспыхнул переносной фонарь — точно с него тряпку сдернули. Человек в мундире вынырнул из ковыля так неожиданно, будто… лежал там в засаде, а теперь поднялся, позволяя себя увидеть.

— Городовой? — растерянно пробормотал Карташов.

Звонко и отчетливо щелкнул курок паро-беллума в руке ребе Шмуэля…

Городовой взбежал на насыпь и остановился, недобро глядя на оружие:

— Во власть целишься? По государеву человеку стрелять вздумал, племя проклятое?

— Мы просто испугались. — придерживая каббалиста за руку, вмешался Пахомов. — Ночь, темнота, крики… Кричал-то кто? Что случилось?

— То вам без надобности! Мы свои, полицейские, дела делаем, ваше дело не препятствовать. Пукалку свою сюда давай, недоставало еще, чтоб ты тут у меня перед носом ею размахивал! — городовой протянул руку к паро-беллуму.

— Пешком? — вдруг напряженно спросил Карташов.

— Чего… пешком? — полицейский так и замер с протянутой рукой.

— Дела полицейские — пешком делаете, ночью в степи? От самого города? — Карташов шагнул вперед, решительно нависая над городовым, а тот вдруг съежился и даже попятился под напором путейца, едва не грохнувшись с насыпи. — Как сюда попали, лошадь ваша где…

— Эк! — черная тень выметнулась с другой стороны насыпи… и толстый дрын, почти полено, обрушилось Карташову на голову.

Раздался глухой стук. Молодой путеец качнулся… Толчок в спину, и он рухнул, носом уткнувшись в насыпь. Выскочивший из-за его спины человек развернулся — и здоровенная палка обрушилась раввину на запястье, вышибая паро-беллум. Блеснув в свете фонаря, оружие взлетело в воздух и кануло в рыхлую землю под насыпью.

Темная степь будто изрыгнула людей — множество людей! Они выскакивали из мрака и стремительно лезли на насыпь.

— Аааа! — каббалист успел еще закричать, хватаясь за ушибленную руку… смолк, и булькнул, будто подавившись.

Палка с размаху ткнулась ему в зубы.

— Скучал по мне, христопродавец? — со зловещей ласковостью процедил тощий мужик в драных портках и длинном, не по размеру, пиджаке. — Думал, небось, уже и не свидимся? А я знал, что встренемся мы с тобой на… прямой дорожке! На железной! — он гыгыкнул и оглянулся, приглашая подельников восхититься шуткой. В ответ раздалось несколько угодливых смешков. — Что молчишь — уже не такой говорливый, как днем был? Ну вот и молчи, один, ось, языком попусту трепал. — он лягнул ногой назад, засадив каблук в бок лежащему на земле Карташову. — Ну хиба ж они не дурнуватые, те образоватые! — мужик растянул губы, демонстрируя оскал, в котором дыр было больше, чем пожелтевших от махорки зубов. — Шо обычно-то полиция пешим ходом по степи не бегает, он докумекал, а промолчать — так нет! Вот и лежит теперь… говорливый!

Из темноты вынырнули еще двое в полицейских мундирах, волоча за руки окровавленное тело.

— Другой так и помалкивал — а все равно лежит! — зашелся хохотом тощий.

Тело бросили под насыпью.

— Это же наш сторож! — вскричал побелевший Пахомов. — что вы с ним…

— Эк! — палка в руках тощего мелькнула — ее конец ткнул Пахомова поддых. С глухим хаканьем инженер согнулся, прижимая руки к животу и хватая воздух ртом.

— Молчите, не злите их! — каббалист обхватил его за плечи.

— Слушай жида, путеец! Их племя знает, когда бьют, надо помалкивать, может, тогда не убьют! А может, и убьют. — с предвкушением протянул тощий, кончиком палки медленно сдвигая каббалисту шляпу на затылок и быстрым толчком сбрасывая ее наземь.

— Довольно! — снизу насыпи прозвучал резкий злой голос. — Четверо караулят, остальные — займитесь делом!

Пахомову голос показался знакомым, но тело сводило от боли, воздуха не хватало, перед глазами плясали багровые круги.

— Як скажете, пане, як скажете! — не сводя глаз с пленников, осклабился тощий. — Шнырь, Жирдяй, Мордатый — ко мне!

Рядом с насыпью снова гулко прошагал голем, набрал в охапку шпал, и не обращая внимания на людей, утопал обратно в темноту. С трудом разогнувшийся Пахомов проводил его тоскливым взглядом — ожидать помощи от глиняной куклы было также бессмысленно, как надеяться, что под ногами бандитов вдруг провалится насыпь. Слишком хорошо она построена, чтоб провалиться.

Городовой окинул пленников долгим взглядом и сбежал вниз по насыпи, а вместо него их окружила городская шпана, обряженная если и не в сущие лохмотья, то в одежду явно с чужого плеча. Мордатый и впрямь был мордат, как бульдог, Шнырь — тощ и мелок, а воздвигшийся за спиной Жирдяй оказался здоровенным детиной, смахивающим на младшего недоразвитого братишку големов.

В трех десятках шагов пара големов похожими на ковши ручищами нагребали землю, засыпая уже вколоченные сваи. Их плоские, лишенные всякого выражения лица с круглыми дырами ртов то пропадали из виду, когда големы наклонялись, то появлялись снова — и казалось, что глаза с тусклыми огоньками в глубине глядят прямо на столпившихся на насыпи людей.

— Ишь, пялятся! — хрипло прошептал Шнырь и в руке у него появился нож. — не кинутся? — и с опасливым вопросом покосился на каббалиста.

— Хватит ерунду городить! — снова раздался из-под насыпи злой голос. Предводитель шайки на насыпь не поднимался и на свет не высовывался, стоял в стороне и виден был только темной тенью. И одет был во что-то неприметное. Но голос по-прежнему казался Пахомову знакомым. Будто слышал совсем недавно, причем в обстоятельствах не особо приятных. Но наверняка не таких мерзких как сейчас!

— Ничего они вам не сделают! — раздраженно прикрикнул на подельников предводитель.

«А ведь могли бы! Могли!» — отчаянно думал Пахомов, почти с ненавистью глядя на невозмутимо вышагивающих вдоль насыпи големов. Вокруг стучало, лязгало, шаркало, насыпь едва заметно тряслась — шла работа. Пахомову хотелось взвыть. Вон та парочка глиняных великанов могли бы варнаков разметать — что големам палки, ножи… да хоть паро-беллумы! Могла, если бы каббалист приказал! Только стоит Шмуэлю открыть рот… Пахомов покосился на охранника — и наткнулся на внимательный ответный взгляд. Тощий предостерегающе покачал дубинкой — дескать, не шали! — и Пахомов снова уставился на приближающегося голема. Шатается тут как ни в чем не бывало, истукан глиняный!

Что будет с ними, с живыми? Будут ли они… живыми?

— Начинайте уже! — распорядился предводитель — по проскочившим в голосе визгливым ноткам стало понятно, как отчаянно он нервничает.

— Гей, хлопцы, чулы, що пан велит? — скомандовал тощий, не поворачиваясь и продолжая настороженно переводить взгляд с каббалиста на инженера. — Шевелитесь, ночка — она короткая!

Двое бандитов в полицейских мундирах снова появились из темноты — Пахомова мучила мысль о судьбе тех несчастных полицейских, с которых они эти мундиры сняли!

— Пошел! Не упирайся — я тебе поупираюсь! — совершенно по-полицейски начальственно рявкнул один, и следом на насыпи появились двое в цивильном, на сей раз приличном, хоть и небогатом, платье. Один — худой, с тонким, почти иконописным лицом и пятнами болезненного румянца на впалых щеках — шел сам, хотя видно было, что за ним внимательно и настороженно присматривают. Второго — высокого широкоплечего здоровяка — подпихивали в спину дулом паро-беллума.

Мгновение суеты и на насыпь с руганью и пыхтением втащили изрядных размеров дорожный сундук. Худой защелкал запорами. Вездесущий Шнырь услужливо сунулся с фонарем поближе — Пахомов сумел разглядеть на пальцах худого отметины, какие остаются от постоянной возни с химикатами.

— На тот свет спешите, милейший? — худой невозмутимо откинул крышку.

— Убери фонарь, идиот! — снизу прорычал предводитель, и ойкнувший Шнырь поторопился отодвинуться.

Из сундука на насыпь полетела мягкая ветошь…

Пахомов невольно вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что внутри. Палка тощего охранника предостерегающе ткнулась ему в грудь:

— Любопытствуете, пане инженер? Та не спешите, зараз все побачите! Не пропустите точно, видно будет — аж ангелам на небесах! — тощий предвкушающе облизнул сухие тонкие губы кончиком языка. Шнырь угодливо подхихикнул.

Блеснул металл.

— Иван… а может, не надо? — тоскливо пробормотал здоровяк и дернулся, когда его не зло, но чувствительно огрели рукоятью паро-беллума между лопатками.

— Молчать! Не наговариваться! — прикрикнул охранник.

— Петр, поверь мне — это совершенно необходимо для нашего дела. — не оглядываясь, бросил его худой приятель. — Ты ж не сочувствуешь эксплуататорам, отнимающим у людей кусок хлеба? — не дожидаясь ответа, он запустил обе руки в сундук.

Из тьмы снова вышел голем и направился к изрядно уменьшившемуся штабелю шпал.

Иван что-то делал внутри сундука.

Раздался отчетливый щелчок.

— А теперь — бегом! — весело скомандовал он, всовывая бледному, как мел, здоровяку в руки.

— Это что — бомба? — не веря своим глазам, выдохнул Пахомов. Удар дубиной немедленно обрушился ему на спину. Его швырнуло на колени, второй удар пришелся в плечо, заставил ткнуться носом в неподвижно лежащего Карташова. Пахомов захрипел, задергался, приподнялся на локтях.

Рядом отчаянно бился и лягал ногами воздух каббалист. Здоровила Жирдяй прижимал его к груди, точно ребенок — куклу, широкой, как лопата, ручищей, запечатывая рот.

— Иван… — растерянно повторил здоровяк Петр, на вытянутых руках держа опутанную проводами бомбу.

— Шагай давай! — прикрикнул охранник в полицейском мундире.

Здоровяк сделал неуверенный шажок с насыпи. Потом еще один, обернулся, кинул взгляд на Ивана. Тот медленно и значительно кивнул, и подбадривающе улыбнулся. Петр шумно перевел дух, покосился на паро-беллум в руках охранника и побежал наперерез голему.

Тот замер, приподняв ногу, боясь зацепить застывшего перед ним человека. Здоровяк почти выронил бомбу к глиняным ножищам голема…

И что было духу рванул обратно к насыпи!

Голем еще мгновение постоял на одной ноге. Тусклые огоньки в его глазницах то разгорались, то притухали снова, словно он не мог сразу оценить, свободен ли путь. Наконец он водрузил ногу обратно на землю.

Бомба едва заметно вздрогнула.

Голем сделал еще шаг.

Здоровяк взлетел на насыпь, будто у него крылья выросли и рухнул ничком, прикрывая голову руками.

Голем равнодушно пошагал дальше… прямиком к бомбе!

Его ножища опустилась совсем рядом.

Земля дрогнула.

Бомба завалилась на бок.

Взметнулся огненный столб.

Мир перед глазами Пахомова разлетелся вдребезги. Взрыв ударил по ушам. Мелкие осколки градом отбарабанили по плечам и рядом рухнул оторванный глиняный палец.

Когда клуб пыли и дыма рассеялся, Пахомов увидел… ноги. Глиняные ноги сгибались и разгибались, маршируя на месте. С неба свалилась развороченная голова. От плоского лица осталась половина — тускло мерцающий огонек в глазнице мигнул и погас. Тут же марширующие ноги остановились и рассыпались глиняной крошкой.

Люди молчали… Люди смотрели… Замер даже каббалист. Поверх ладони так и не отпустившего его Жирдяя видны были лишь яростные, ненавидящие глаза.

Шум дорожных работ смолк на краткий миг… И возобновился снова. Стук, бряканье металла, лязг… Топот големов.

Сгребающий землю голем подцепил ковшом-ладонью кусок разнесенного на осколки собрата и принялся трамбовать его в насыпь.

— Отличная работа! — резко бросил прячущийся в тени «пан».

— А то! — залегший за насыпью Иван, поднялся, картузом обмахнул испачканные землей штаны.

— Так и продолжайте! — заложив руки за спину, «пан» зашагал вдоль насыпи — как хозяин вдоль поля перед посевом, прикидывая, сколько понадобится зерна и работников.

Иван кивнул и снова полез в сундук.

— Теперь до тех тащить? — деловито поинтересовался второй бандит в полицейской ферме и кивнул на трамбующих насыпь големов.

— Вас услышат! — опираясь кулаками об землю, прохрипел инженер Пахомов. — Сюда прискачет полиция.

Почему-то на этих словах бандиты захохотали.

— Взрывы услышат! — в отчаянии повторил Пахомов.

— А и услышат… — процедил тощий мазурик, лениво похлопывая дубинкой по ладони. — Так не удивятся — у вас на чугунке вечно щось грохочет! А решат проверить — так не раньше утра! Хотя так-то правый ты, путеец! Вот что значит образоватый! — тощий одобрительно похлопал Пахомова дубинкой по отбитому плечу, заставив инженера взвыть от боли. — До утра нам возиться не с руки. Эй, ты! Сколько тут твоих кукол, а? Семь? Восемь? — он обернулся к каббалисту. — Что уставился? Жирдяй, пусти его! — Жирдяй отпустил, и тощий палкой подцепил каббалиста под подбородок, заставляя поднять голову. — Зови всех, как ты там их зовешь! Пущай сюда свои глиняные зады тащут!

— Вы знаете, чего это стоит — голема сделать? Сколько расчетов… — прохрипел каббалист.

Тощий ткнул его палкой в грудь.

— Ты не о куклах своих, ты о себе думай! — со зловещей ласковостью процедил он. — Делай, что тебе говорят, не то… — он снова замахнулся дубинкой.

Каббалист отпрянул, покосился на лежащего Карташова, стоящего на коленях Пахомова и хмуро буркнул:

— Меня-то не бейте!

— Не бееейтеее? — издевательски протянул тощий. — А якщо вдарю? Что ты мне сделаешь?

И… Бац! Бац! Палка прошлась каббалисту по плечам, заставив его обхватить себя руками и присесть от боли.

— Я говорю: до крови не бейте! — выкрикнул он, вскидывая голову и требовательно глядя своему мучителю в лицо.

— Командовать вздумал? я тебе что, навроде глиняных кукол? — тощий зло прищурился…

— Эй-эй! — вскинулся Шнырь. — пан говорил, чтоб пока с истуканами не покончим, жида не трогали!

— Пана и послухать можно, а христопродавцы всякие мне тут указывать не будут! — рявкнул тощий и… дубинка с силой врезалась каббалисту в нос.

В подставленные ладони хлынула кровь.

Каббалист улыбнулся — треснувшие стекла пенсне зло и остро сверкнули в свете фонаря. И выплеснул кровь из ладоней на землю.

И наступила тишина.

Звуки стройки смолкли.

Сгребающий землю голем остановился, выпрямился и повернулся к людям на насыпи. Тусклые огоньки в его пустых глазницах начали разгораться и вспыхнули кострами багрово-алого пламени!

Недостроенная насыпь задрожала, будто по ней уже ехал поезд! Загрохотал топот тяжелых ног и пары пламенеющих глаз ринулись со всех сторон!

Самыми сообразительными оказались Петр и его охранник в мундире городового. Они кубарем скатились с насыпи и кинулись бежать.

Пахомова обдало теплым воздухом — голем пронесся мимо. Петр обернулся. Заквохтал, как квохчет курица, когда неумелая хозяйка уже прижала ее к колоде и заносит нож. Споткнулся на бегу и скорчился, закрывая голову руками и непрестанно вопя. Банг! Громадная ножища просто вдавила его в землю. Еще мгновение он шевелился, потом дернулся и затих. Вокруг медленно расплывалось кровавое пятно.

Голем побежал дальше. Один шаг глиняных ножищ — и он покрыл половину расстояния между собой и охранником. Еще шаг — они поравнялись. Голем сгреб человека, как ребенок хватает куклу и… Хруст был неслышен. Просто охранник сперва дернулся в хватке глиняных ручищ, а потом обвис — голова и руки свисали из глиняного кулака.

— Не подходи! — заорал Иван, хватаясь за бомбу в сундуке.

Он успел лишь увидеть, как стремительно надвигаются на него пылающие фонари глаз.

Глиняные пальцы сомкнулись на его голове. Хрясь! Руки его разжались, бомба упала внутрь сундука на ветошь, а тело еще мгновение стояло… И завалилось набок. Шея была неестественно вывернута.

— А-а-а-а! — успел заорать Жирдяй прежде, чем громадная лапища смахнула его с насыпи. Он подлетел в воздух, судорожно дергая руками и ногами. Шлепнулся об подставленную глиняную ладонь, подлетел снова, пронзительно вереща и рухнул наземь изломанной куклой.

— Бух! Бух! Бух! — алые глаза големов сверкали над насыпью, кулачищи колотили по мечущимся Шнырю и Мордатому.

— Ты! Останови их! Останови, убью! — тощий налетел на каббалиста, сшиб наземь, навалился сверху, вдавливая дубинку в горло.

Ладонь голема накрыла его и смяла. Из стиснутого глиняного кулака брызнула кровь.

— Хрясь! — голова Мордатого разлетелась как тыква.

— Аааааа! — шнырь метался по насыпи и верещал. — Пане! Помогите! Обещали, пане! Клялись!

Потом пискнул и затих.

Тот, кого называли паном, бежал. Он побежал, когда голем кинулся на подрывника. Сорвался с места и ринулся в степь! Бежать-бежать-бежать, спотыкаться, мчаться снова, пока из-за спины раздаются крики, пока чудища заняты людскими отбросами, которых он привел.

Беда, что этих глиняных кукол много. Достаточно. На всех.

Бухающие шаги слышались за спиной. Земля содрогалась, подпрыгивала, норовя сбросить с себя человека, как норовистая лошадь. Он мчался во тьму, ломился сквозь стены ковыля, раздвигая их грудью, как волны. Колючие тугие стебли цеплялись за штаны, за рубаху, будто пытались задержать. Он вскрикивал и бежал снова, упал, вскочил, будто его подбросили, и опять побежал. Земля тряслась все сильнее, буханье слышалось все ближе. Только не оглядываться, не оглядываться, надо бежать, не…

Конечно же, он оглянулся. Голем возник за спиной, так близко — рукой подать. Голему. Огромная растопыренная ладонь закрыла небо, будто над головой вдруг возник глиняный потолок. Человек вскрикнул, метнулся в сторону. Выскочил! Пальцы голема сомкнулись на пустоте, звучно стукнули. Человек снова побежал — закладывая петли, как заяц, он метался туда, сюда. Грудь его вздымалась, он судорожно хватал ртом воздух. Как… это… могло… случиться? Все… было… продумано…

В боку вспыхнула острая боль. Отчаянно запекло в груди, ноги заплелись, и он кубарем полетел на землю. Попытался встать, хоть на четвереньки, хоть… Пополз — быстро-быстро перебирая ногами, но шаги всё приближались! Громадные глиняные ножищи протопали мимо и встали — он едва не уперся в них лбом.

Захлебываясь слезами, человек шарахнулся, завалился на спину, замахал руками, будто голубя отгонял:

— Уйди, уй…

Увидел нависающее над ним глиняное лицо с пылающими тазами, потом небо над ним потемнело и громадный кулак вмял его в землю.

Голем наклонился. Подхватил убитого за ногу и поволок обратно к насыпи. Шуршал ковыль, тело подпрыгивало на кротовинах и следом тянулась кровавая полоса.

На насыпи валялись трупы. Големы плотным кольцом смыкались вокруг, Пахомов увидел медленно приближающиеся к нему кровавые глазищи, заорал.

Ему на спину рухнула тяжесть, он заорал снова, в спину вдавилось что-то острое, и каббалист, коленями стоя на нем и на Карташове зачастил:

— omesta' lehs otaгusteb haлohkemah tte гastay madaah zA…¹

Лапища голема замерла, задёргалась рывками — туда-сюда. Окружающие их со всех сторон пылающие глазищи мигнули, еще мигнули, и еще. Замерцали быстро-быстро. Големы поводили головами, будто вслушиваясь в долетающие до них слова, потом начали едва заметно раскачиваться и замерли. Огни в глазницах еще раз вспыхнули и стали затухать, как угли в камине, превращаясь в тусклые темные огоньки.

Неподвижные големы стояли кольцом вокруг насыпи как громадные глиняные статуи.

— Бух-бух-бух! — последний голем вышел из темной степи, волоча за собой человеческое тело.

Небрежно уронил его поперек насыпи и тоже замер рядом с товарищами.

Каббалист судорожно захрипел и откатился в сторону, шумно дыша. Пахомов еще подождал мгновение, приподнялся, опираясь на дрожащие руки, взвыл от боли в плече, и не сел, а скорее упал на зад. Протянул дрожащую руку к Карташову. Биение жилки на шее удалось нащупать не с первого раза и даже не со второго, пока, наконец. под пальцами слабо толкнулся пульс.

— Шмуэль… Бенционович… — слова из пересохшего рта выходили с трудом. — Вы… спасли…

— Себя я тоже спас. — раскинув руки, каббалист лежал на насыпи и глядел то ли в небо, то ли на неподвижно стоящих вокруг големов. — Они бы нас убили.

— Кто… такие хоть? — выдохнул Пахомов и начал медленно подниматься. Брошенный последним големом труп лежал совсем рядом, от него остро и противно пахло кровью и, как бы ни хотелось замереть и не шевелиться, но надо вставать и убираться отсюда. А еще где-то под насыпью лежит бедняга-сторож, и хоть надежды почти нет, но вдруг, и он жив?

— Узнаем. — прокряхтел каббалист и тоже с трудом поднялся. — Отпишем в главную контору, пусть разбираются, кто из соперников по железнодорожным подрядам на столь жесткие действия способен.

— Не стоит. Писать. — глухим голосом откликнулся Пахомов. Он стоял над брошенным последним големом телом и смотрел, смотрел… В голове вертелась всего одна мысль:

«Теперь я понимаю, почему его голос казался мне знакомым!»

Каббалист доковылял до Пахомова, ухватился за плечо — было больно, но инженер даже не дернулся.

— Нам всем конец. — безнадежно выдохнул каббалист.

— Он сам… его люди первыми напали… — Пахомов понимал, что его слова звучат детским лепетом.

— Кто нас станет слушать? — с безнадежной горечью ответил каббалист. — Особенно меня.

— Значит, — Пахомов сглотнул. — Надо сделать так, чтоб никому ничего не пришлось объяснять.

Они посмотрели на лежащего без сознания Карташова, на тела, разбросанные по насыпи, и кивнули друг другу.