Кодекс Арафской дуэли

Глава 3 Профессор

Декан математического факультета Политехнического колледжа был изрядно озадачен. Это можно было понять по тому, что он раскурил свою ботисскую сигару еще до полудня. Профессор Архилл Тенедос, во всяком случае, привык воспринимать ароматный дымок в столь ранний час именно как сигнал тревоги.

– Ознакомься. – Декан указал Архиллу на стопку бумаг.

Архилл взял документы и начал изучать с повышенным интересом. А декан ходил по кабинету и разглагольствовал о том, что же это такое в нашей благословенной Империи творится, если высшая имперская аристократия озаботилась ни с того ни с сего состоянием математических наук? И кто? Он, декан, еще понял бы, если бы стипендию учредил сам принц Беруджи. Мало ли причуд приходит в аристократические головы время от времени – примеров не счесть. Но чтобы подобное учинил его взбалмошный сыночек Кали… Все знают, кто таков этот Кали-Менкалинан: стоит любую бульварную газетку развернуть – не промахнешься, везде он со своими похождениями. Он-то, декан, полагал, что Кали даже имени Замийля в жизни не слыхал. И нате вам! Пришла блажь в пустую голову! И Монтейн этот самый, видно, ему под стать.

– Не хватало нам тут еще прихлебателей графа! – закончил декан гневную тираду уже пониженным тоном, останавливаясь перед Архиллом.

Тот наконец ознакомился с проектом «мемориальной стипендии имени Замийля», утвержденной лично господином графом Менкалинаном, и сейчас старательно раскладывал по порядку его листы. Предполагалось, что стипендия будет назначаться в помощь талантливым молодым людям из провинции, поступающим в славный Политехнический колледж и вынужденным оплачивать полный курс обучения в сём столичном образовательном заведении.

– Будь она неладна, такая благотворительность! У нас не Академиум!

– Ну, допустим, этого добра у нас и без Академиума хватает, – задумчиво сказал Архилл и аккуратно положил проект на стол. – А так… Чего ты расстраиваешься? Бумаги оформлены как полагается, составлял сам поверенный Беруджи, комар носа не подточит. Так что юридически и финансово «стипендия Замийля» оформлена правильно, деньги выделяться будут. И что плохого, что в Империи каждый год будут подыскивать способного парнишку и оплачивать ему подготовку к поступлению в наш колледж и все годы учебы?

– Да кто же против! – возмутился декан. – Я только за! Сам бы лично отбором занялся! Но это… – Декан ткнул сигарой в лежащий сверху лист, на котором значилось, что первым стипендиатом, согласно пожеланию учредителя, является некто Джессинар Монтейн семнадцати лет, дворянин из Озерного края. – Что ты об этом думаешь?

Архилл пожал плечами.

– Я думаю, – сказал он и в задумчивости потер подбородок, – что этот паренек, пожалуй, не посрамит славу Политехникума.

– Это почему? – удивился декан.

Потому, оказывается, что некий Монтейн из Озерного края был Архиллу знаком. Не лично, правда. Забавная вышла история. Некоторое время тому назад профессор Архилл Тенедос, разбирая пришедшую на его кафедру почту, наткнулся на одно письмо. Написал его некий юноша семнадцати годов, откуда-то из провинции – Архилл не помнил точно, то ли из Озерного края, то ли нет. Если судить по тексту письма и прилагающимся к письму вычислениям, юноша был совершенно невежественен в грамматике и высокой математике. И неудивительно – ну чему, в самом деле, там в сельской школе можно научиться? Разве что азам при всем старании… Однако автор письма сообщал, что весьма интересуется математикой и что пришла ему в голову некая мысль, коею он и решил поделиться в своем письме: а вдруг она окажется дельной. Не передать словами, каким образом эта его «мысль» была записана… Да любой студиозус с первого курса помер бы от хохота, глядя на способ записи. И уж тем более на содержание: ведь приведено в этом письме было доказательство классической теоремы Замийля, известной каждому как раз по первому курсу. Однако профессор Тенедос не был студиозусом и помирать от хохота не стал. Потому что, в отличие от студиозусов, ему, профессору Тенедосу, было как свет небесный ясно, что деревенский паренек сам эту теорему сформулировал и сам это доказательство придумал, а не где-то вычитал и пересказал. Хорошее было доказательство – длинноватое, но нетривиальное. Увы, профессору Тенедосу было тогда не до провинциальных вундеркиндов. Злой он тогда был – Дикарь очередную свою авантюру задумал, вся «золотая» команда переругалась так, что клочья летели. Ну и ответил он мальчишке в том смысле, что, прежде чем изобретать нечто, следует хотя бы как минимум убедиться, что это до тебя еще не придумали. И в качестве пособия списочек приложил из пяти пунктов. И еще, погорячившись малость, пару книжек указал таких, что мальчику были явно не по зубам. После чего предложил написать, когда молодой человек закончит штудировать указанные книги, – тогда, мол, и говорить с ним о чем-то можно будет… «С почтением и уверением в уважении ваш…» – число и подпись. Написал и забыл. До того момента, пока не получил еще одно письмо от того же юноши – недавно, буквально на днях. За теорему Замийля он извинился, в книгах разобрался и приложил кое-какие заметки на основе прочитанного. Половина из них, конечно, оказалась бредом и ересью, но ход мыслей вновь был любопытным. Кроме того, в письме содержалась просьба обсудить эти проблемы при личной встрече – если, разумеется, профессор Тенедос не против. Отослано письмо было из Столицы и адресовано лично Архиллу Тенедосу.

– Я ему ответил, что теперь с ним встречусь, – закончил Архилл, не без удовольствия глядя на задумчивую физиономию декана. – А он, видишь, уже и тяжелую артиллерию подключил в виде стипендии Замийля. Нахальный, судя по всему, паренек. Люблю таких.

– Да, мальчик, похоже, многообещающий, – согласился декан. – И не только в математике, раз Красавчика Кали сумел на стипендию раскрутить.

– Ну так это еще надо убедиться, что мой Монтейн и это, – Архилл постучал пальцем по представительскому листу, – суть одно и то же. Мало ли в Озерном крае Монтейнов…

– Только вот мало кто из них хоть раз слышал о теореме Замийля…

В лекционный зал Архилл вошел подобно буре: стремителен, грозен и громогласен.

Студенты его побаивались, и было за что. Ему не было еще тридцати, а он уже считался лучшим математиком Империи. Был вспыльчив, скор на язык и тяжел на руку, поэтому особо непонятливым студентам приходилось от него серьезно страдать. Что же касается редких студенток, дерзающих посещать Политехнический колледж, то тех родители отпускали на лекции по математике исключительно в сопровождении бдительной компаньонки преклонных годов, ибо привлекателен был профессор без меры. Правда, девиц у себя на лекциях Архилл не любил: те, которые были хороши собой, отвлекали его; те, что были нехороши, вызывали отвращение, те, что были глупы, бесили, а умные… таковых Архиллу еще не попадалось, но он не оставлял надежды, что они где-то существуют и просто слишком умны, чтобы попадаться ему на глаза.

На самом деле он был не так сердит, как прикидывался. Нравилось ему пугать детей – вот этаких великовозрастных, которые страх перед школьной розгой потеряли и в колледже слабину в дисциплине почувствовали. Вот и сейчас в аудитории сидел не один десяток оболтусов, которым вся эта математика представлялась совершенно ненужной. Часть добросовестно писала конспекты. Часть развлекалась. Некоторые скучали.

Вот этих скучающих Архилл не любил даже больше, чем развлекающихся. Зачем приходят? Ни за знаниями, ни за развлечениями… Придут, сядут, глаза пустые в пространство уставят – только время убивают. Такие вот скучающие и становились его жертвами в первую очередь. Вот и сейчас, излагая материал, он то и дело оглядывался и осматривал зал – выбирал себе забаву, а студентам – поучающее зрелище.

Сегодня его внимание было обращено на новоявленного стипендиата, протеже графа Кали. С самого начала лекции Архилл отследил его. Конечно же, вот он: устроился чуть в стороне ото всех, на заднем ряду, в самом верху амфитеатра. Вроде и тетрадь раскрыл – но ничего не пишет: локотки перед собой на стол поставил, пальцы под подбородком сцепил, и в глазах – ну такой интерес, такой интерес к тому, что Архилл записывает на доске… Сразу ясно: совсем он за ходом мысли профессора не следит, просто сам профессор ему интересен… Да и по внешнему виду вроде он. Красавчик, явно из богатеньких. Точнее, прикидывается таковым. Прикидывается, к слову сказать, ловко… Провинциал, хотя и старается изображать столичного. Получается без особого напряжения, однако еще не совсем освоился в новом образе. Что ж, вы мне тоже интересны, господин Монтейн.

Архилл остановил пояснение на половине фразы и резко ткнул пальцем в новичка:

– Вот вы! Да, вы! Подойдите сюда.

Аудитория зашелестела, головы закрутились, многие студенты обернулись, некоторые склонились друг к другу, обсуждая, что же сейчас Грозный Тен сделает с молодым выскочкой. О стипендии уже знали все, и никто не сомневался, что новичок – дружок разгульного Красавчика Кали, если не сказать более. Вот только к чему ему было идти в Политех? Таким дорога прямиком в Академиум. Всем любопытно было.

Мальчик спустился к доске и встал в нескольких ярдах, внимательно глядя на профессора.

– Продолжите мою мысль.

Мальчик взял в руки мел и посмотрел на доску. Обычно на этой стадии наступала длинная-длинная пауза, но этот мальчик, гляди ж ты, писать начал, и, к разочарованию притихшей аудитории, профессор не заорал ничего вроде «Куда ж ты коэффициент ставишь!», а молча и сосредоточенно следил за тем, как мел чиркает по доске. Спустя минуту он отчетливо хмыкнул. Мальчик, услышав хмыканье, остановился, вернулся на пару формул назад, проверил, исправил плюс на минус и стал писать дальше.

– Пока хватит, – сказал Архилл. Он начал узнавать этот довольно странный ход рассуждений.

Мальчик остановился и посмотрел на него.

– Фамилия?

– Монтейн, – сказал мальчик.

– Вижу. – Архилл свысока посмотрел на него. – Мне надо с вами поговорить. Пока можете сесть на место. Вас, как обычно, куда-то в сторону понесло. – Он стер последнюю формулу и спросил у аудитории: – А что это вы не пишете?

И в первый раз в жизни профессору Архиллу Тенедосу мальчишка – и не студент ведь еще даже! – в ответ на стереотипную проповедь «Вы должны поддерживать честь колледжа» спокойно возразил, что это его личное дело, как проводить свободное время.

– Как же мне не играть?! – произнес Монтейн, будто призадумавшись на миг. – Стипендии мне только на тетрадки-книги-циркули хватит. Ну, еще питаться и на мелочи всякие. А мне надо портному счет регулярно оплачивать да мастеру Лейме за занятия… Вы не представляете, сколько приходится тратить на одни галстуки! – сокрушенно повел он рукой.

– Я-то как раз представляю, – неприветливо ответил Архилл, который за галстуки платил не меньше. – А вы, милейший, по средствам жить не пробовали? Средства-то вам ваш благотворитель выделил немалые. Нормальному студенту этого на целый год хватило бы.

– Так ведь нет у меня таких средств, чтобы жить по ним, – развел руками наглый мальчишка. – Никаких нет. Что выиграю – то и мое. А мне о будущем думать надо.

– О будущем? – с иронией спросил Архилл. – И как же вы о нем думаете?

– А вот как я о нем думаю. Несколько месяцев назад мне эта стипендия была бы – предел мечтаний. Получал бы я ее, тихо зарылся бы в учебники и вел бы себя как паинька. Мне бы хватило. А теперь я человек другой – посмотрел на жизнь в Столице. Мне, думаете, развлечения нужны? Мне связи нужны. Знакомства. Мне уверенность нужна в том, что, когда ваш досточтимый колледж закончу, у меня место в жизни будет. Поэтому я и у Вулкана играю, и около Кали трусь, как прилипала, и у Лейме на тренировках потею – я свой общественный статус повышаю. Бездельник из компании Кали, пусть такой безродный и безденежный, – он же в глазах людей больше стоит, чем отличник колледжа, которому, кроме диплома, и предъявить-то нечего. А уж занятия у Лейме – это вообще престижно. Среди ваших знакомых много таких, кто у Лейме занимался?

– Среди моих знакомых хватает таких, – ответил Архилл. – Потому что я и сам у него учился в свое время. Но вы правы: занятия у Лейме – это получше иной рекомендации будет.

– Вот видите! Поэтому, чтобы счета регулярно оплачивать, я и должен регулярно играть. И выигрывать.

– А если проигрыш?

– Ну, во-первых, я не азартен и никогда не выхожу за пределы сумм, которые могу себе позволить проиграть. Во-вторых, я не играю в игры, которые подчиняются только случайности, а только в те, которые зависят еще от расчета, памяти и понимания человека, с которым играешь. Мне, знаете ли, довольно сильно помогла та книжка, которую вы порекомендовали мне в своем первом письме. Кстати сказать, у меня после прочтения этой книги появились кое-какие соображения, но я, пожалуй, еще не готов их изложить…

– А вы уверены, что это не самообман? – спросил Архилл. Самоуверенность юнца смешила, но все же и внушала некоторое уважение. Мальчишка был честолюбив. И у него, похоже, были основания проявлять честолюбие. – Вы еще так молоды…

– О, как же мне надоело, что все кому не лень тычут мне в лицо моей молодостью, – закатил глаза наглый мальчишка. – Сами-то не слишком стары для профессора? – спросил он сочувственно. – Песочек не сыпется? Память не выпадает? Вместе с зубами…

Архилл от души рассмеялся, глядя в нарочито серьезные глаза мальчика.

– А вы, Монтейн, молодец, – сказал профессор, блеснув безупречными зубами. Монтейн все так же смотрел на него прозрачным, мало что выражающим взглядом. – Честное слово, не ожидал. И вообще, по письмам я представлял вас несколько иначе.

– Как именно?

– А таким, знаете, заморышем, который при свете свечки где-нибудь в хлеву, среди поросят и овец, изучает математику, а потом на грязной доске пишет мне письмо. Незачищенным гусиным пером на ворованной бумаге…

– …с чернильницей из засохшего хлебного мякиша, которую при первом же приближении хозяина глотает вместе с чернилами. Потому что они тоже ворованные. Так?

– Хм, – только и нашелся что сказать Архилл.

– Не смущайтесь, профессор, – спокойно сказал наглец. – примерно так оно и было. Хлев, во всяком случае, имел место, мы в нем жили. Правда, он был заброшенным – ни свиней, ни гусей, ни прочей живности. Кроме нас с сестрой. Да, папаша мой за свинью мог сойти в любой вечер, только он редко там появлялся, все больше по трактирам да кабакам… И бумага была ворованная.

– А чернильница – это из легенды о Замийле? – уточнил Архилл. Ему почему-то стало стыдно.

Наглец кивнул прелестной головкой.

– Да, ходит легенда, что свою теорему он решал в Кхамбалийской тюрьме, где сидел за противоправную деятельность.

Архилл поморщился. Он прекрасно знал, что это именно красивая легенда. Особенно про убеждения. За воровство он там сидел.

Монтейн вздохнул, и получилось это весьма эффектно. Наглец не собирался выходить из образа.

– Поймите, я ведь снисхождения не прошу: ах, я маленький еще, помогите мне, младенчику… Я уже взрослый и вполне могу отвечать за свои поступки. Мне ни от кого не нужно одолжений. И если я согласился, чтобы Кали выплачивал мне стипендию, это вовсе не потому, что я принимаю от него милостыню. Заметьте, стипендию эту мы выдумали не только для меня.

– Меня эта стипендия поразила до глубины души, – признал Архилл. – Я раньше относился к Кали как к чему-то чисто декоративному. Нет, он милый человек и, я уверен, добросердечный, но слабовольный и легкомысленный.

– Кали? Ну-ну… – ухмыльнулся Монтейн. – Тогда он наверняка преподнесет вам еще немало сюрпризов.

Ближе познакомившись с графом Менкалинаном, Монтейн сделал несколько открытий, часть из которых ему не понравилась. Кали действительно был человеком милым и добросердечным. Но не слабаком и не дураком. Слово «археология» он прекрасно знал. Как и множество других слов на шести разных языках. И прекрасно умел устанавливать границы. И манипулировать людьми. И, между прочим, пил куда меньше, чем полагали окружающие. И искренности в нем не было ни на грош. А криптографию он изучал скорее на профессиональном уровне. Монтейну, во всяком случае, те книжки, что он дал почитать, были пока не по зубам. И, в конце концов, если у вас есть голова, а к голове прилагаются мозги и глаза, достаточно посмотреть, как Кали машет шпагой у Лейме. Слабовольному и легкомысленному человеку трех часов такой тренировки не вынести.

Люди из рода Беруджи декоративными не бывают, как не бывают декоративными тигры. Тигрята тоже выглядят мило – пока не покажут когти. В общем, если граф Менкалинан решил, что ему зачем-то нужен некто Монтейн, – лучше не возражать. Безопаснее будет.

И маленькому человечку Монтейну граф Менкалинан нужен – и по тем соображениям, которые Монтейн высказывал Тенедосу, и по другим. Кое о чем людям не расскажешь. Не может же дворянин, пусть и безденежный, сказать кому-то, что его сестра пребывает в любовницах у самого известного в Столице дуэлянта. Откровенно говоря, Монтейн знал, где она живет, – в уютном домике в тихом районе, однако прийти к ней открыто не мог. Сделать так – придется соблазнителя вызывать на дуэль, а какой сейчас из Монтейна противник? Смех один. Поэтому и упражнялся он с таким усердием у Лейме, поэтому и копил деньги на будущее: даже если удалось бы обойтись без дуэли, просто так забрать сестру Монтейн не смог бы. Небо всемогущее, ведь это надо квартиру снимать, служанку хотя бы одну нанимать, думать, что они с сестрой будут есть и во что одеваться! Прикидывая расходы, Монтейн осознавал, что вдвоем при нынешних обстоятельствах продержаться не удастся. А значит, придется, вероятно, выпрашивать у Кали какое-нибудь место.

Но ведь стыдно будет просить у графа, пусть и приятеля, должность, ничего не зная и ничего не умея!

Хорошо еще, что сестру такое положение ничуть не тяготило. Она была влюблена в своего соблазнителя, и Монтейн, когда украдкой на нее поглядывал, видел неподдельное счастье в ее глазах.

Так что с решением этого вопроса можно было подождать.