В приоткрытую балконную дверь негромко постучали.
— Входи, Себастьян, — отозвался Даниель, не отрывая глаз от экрана телевизора, на котором рыжий кудрявый боксер с набрякшими от крови бровями как раз уронил на пол своего чернокожего соперника. — Как все-таки въедаются людские привычки. Мог бы ведь и не стучать…
— Я тебя не побеспокоил? — спросил Себастьян, появляясь в комнате и усаживаясь в соседнее кресло.
— Ну вот, опять… Конечно же, побеспокоил! Я ведь не узнал, что ты придешь, как только ты захотел этого!.. Слушай, у тебя никогда не возникает чувства, что ты просто не можешь выносить людей с их ужасающим несовершенством и абсолютным нежеланием хоть что-то изменить в себе к лучшему? Что тебе надо немедленно куда-нибудь деться — хоть в преисподнюю к нечистым провалиться, только бы не оставаться среди людей?
— Знаешь, в последние двое суток меня не оставляют именно эти чувства. И еще с десяток гораздо более худших. Я пытаюсь себе в них не признаваться, чтобы не испортить все окончательно.
— Не буду спрашивать, что довело тебя до такого упадка.
— Сделай одолжение. Вряд ли сейчас подходящее время, чтобы доискиваться причины столь плачевного положения моих дел. Кстати, я как раз собирался спросить тебя, где Надя и не связаны ли твои нелестные слова о людях с ее отсутствием.
— Мне нравится, как мы с тобой беседуем — прямо как на дипломатическом приеме… Да, господин Шнайдер, вынужден с глубочайшим прискорбием сознаться, что ваши подозрения имеют под собой более чем серьезные основания. — Даниель хмыкнул. — Видал, как излагаю? Могу, когда хочу! А Надя, как всегда, демонстрирует чудеса непредсказуемости. Час с лишним мокла в душе, а когда вышла, объявила, что уезжает, и исчезла во мраке ночи.
— Ты не спросил куда?
— Зачем? Я и так знал. Можно подумать, я не видел, что она ушла в душ с телефоном. А я очень не люблю, когда меня принимают за дурака, — прямо терпеть не могу!
— То есть ты подслушал, с кем и о чем она говорила.
— Ага. Так что моя любимая женщина находится в гостях у твоей любимой женщины.
Себастьян сделал легкое движение бровями.
— Ого! — воскликнул Даниель неодобрительно. — Что, дела так плохи? Тебе даже не нравится выражение «любимая женщина»?
— Не будем касаться этой темы, хорошо?
— Ладно, не будем, но учти, что Надя и Марина составили против нас какой-то заговор.
Себастьян невесело рассмеялся и переспросил:
— Заговор? Что за нелепость!
— Не нелепость, а дословная цитата из Надиных слов. Она так и сказала — «заговор». К сожалению, о деталях не распространялась, и я теперь сижу и ломаю себе башку, как бы с этим заговором половчее разобраться, да так, чтобы любимая не начала против меня боевые действия с применением артиллерии и бронетехники.
Себастьян махнул рукой:
— Забудь. У нас и без женских глупостей есть над чем поломать себе голову.
— А вдруг эти курицы вляпаются во что-нибудь и навредят себе?
— Не вляпаются, — твердо ответил Себастьян, — можешь не волноваться. Я нашел прекрасное средство от их сумасбродных выходок. Рецепт сообщу тебе позже.
Даниель изучающе посмотрел на друга и пожал плечами:
— Ну хорошо, тебе виднее. А с чем ты ко мне пришел?
— Позвонил Захаров. Завтра мы едем к новому подозреваемому.
— К этому хмырю из Думы? — радостно изумился Даниель.
— Размечтался! Нет, у нас теперь есть еще один. Помнишь фотографа Рябинина, того, что оставил Хромову в наследство все свое имущество?
Даниель кивнул.
— Так вот, сын фотографа месяц назад вышел из тюрьмы, а в эту среду в ресторане Дома художника произошла грандиозная драка. Угадай ее основных участников.
— Хромов и рябининский сынок?
— Именно!
— Действительно, тюрьма не делает людей лучше. И чего наши голуби не поделили?
— Очевидно, деньги. Рябинин-младший не жалел добрых слов в адрес Хромова, но особенно часто и громко он произносил слова «вор» и «гиена».
— А за что сидел милый юноша?
— Ну, юношей его назвать можно с большой натяжкой — ему хорошо за тридцать. А сидел он по далеко не самой приятной и симпатичной статье, значащейся в Уголовном кодексе Российской Федерации за номером 107.
— Убийство в состоянии аффекта, — расшифровал Даниель.
Себастьян ответил ему легким поклоном.