Кодекс чести вампира

Глава 36 ГОЛОС КРОВИ

Дорогая Марина!

Если Вы читаете эти строки, значит, моя маска сорвана, приговор мне вынесен, и Ваши друзья ворвались в мое уединенное убежище с осиновыми колами наперевес. Увы! Как не жаль мне огорчать их, эту неприятную процедуру — отправку меня в мир иной, которому я давно уже принадлежу по праву, — придется отложить на неопределенный срок. Надеюсь, Вас это не огорчит, несмотря на то, что Вам есть в чем упрекнуть меня.

Конечно, я лжец и мистификатор. И с этим ничего не поделаешь. Существование вампира невозможно без лжи, и сие — одно из самых страшных открытий, которое делает человек, становясь вампиром. Разумеется, и человеческая жизнь пронизана ложью, но людская ложь — следствие малодушия, корыстолюбия, мелких и крупных грехов и пороков. А жизнь вампира — сама по себе порок, и ложь — основа, ткань, на которой каждый из нас вышивает красочные узоры. Стоит ли мне говорить обо всем этом? Я больше не жду от Вас ни жалости, ни сочувствия. Но я бы хотел, чтобы Вы поняли меня и вспоминали без содрогания. Возможно, я достоин смерти, но отвращения и презрения не заслуживаю. Поэтому и пишу Вам письмо, надеясь, что, прочитав его, Вы будете более снисходительны ко мне.

В ту ночь, когда Вы узнали от меня историю моего прошлого, Вам стало известно очень многое. Но я умолчал об одном — быть может, главном. Когда, умирая, я лежал на горе трупов, вдыхая густой запах крови, тогда еще вызывавший у меня только смертельный ужас и ожидание скорой кончины, единственной мыслью, которая тревожила мой погруженный в горячечный бред рассудок, была мысль об Аннет. Ибо я любил со всем пылом и страстью молодости, любил так отчаянно, как любят в первый раз, так, что и на краю гибели не мог думать ни о ком, кроме моей любимой.

Верите ли Вы и любовь? Знаете ли Вы, что это такое? Можете ли Вы, дитя эпохи мелких чувств и легкого секса, понять, чем жил я тогда? А если не можете понять, поверьте мне на слово — так любить, как я любил тогда, мало кто способен…

Вот почему, когда я стал вампиром, я с болью и тоской понял, что отныне моя любимая потеряна для меня так же бесповоротно, как если бы я умер и кости мои, обглоданные зверьем и выбеленные солнцем, навсегда остались бы лежать непогребенными в степной пыли. Я не мог вернуться в Санкт-Петербург. Я не мог сделать Аннет несчастною, позволив ей разделить мою жизнь, вернее то, чем эта жизнь отныне стала. Я дал себе слово навсегда вырвать ее из своего сердца, хотя проще было вырвать само сердце из груди, потому что в нем не было места, не принадлежавшего ей. И я начал чахнуть от сильнейшей меланхолии.

И зачах бы до смерти, ибо даже живучесть вампира меркнет перед силою неутоленной любовной жажды, но случай помог мне — или окончательно погубил меня. Случай этот — нежданная встреча с Жоржем на одном из вампирских балов. Жорж нимало не удивился тому, что я жив, и с готовностью поклялся, что никому из общих знакомых не раскроет моей тайны. Много у нас с ним потом было неприятных историй, но тогда он повел себя благородно. От него узнал я не только о безутешном горе потерявших меня родных и близких, но и о том, что моя Аннет вышла замуж — еще до того, как гибель моя на поле боя стала для всех несомненною. Это означало, что наши клятвы, наши письма и та ночь в подмосковном имении ее родителей, когда луна светила сквозь вековые кроны деревьев и мы, повинуясь ее зову, сошли с аллеи и пропали вдвоем в глубине парка, — все это было важным только для меня, для меня одного…

И я закрыл свою душу для любви — закрыл, как мне думалось, навсегда. Один век сменял другой, а я не менялся — стараясь не быть жестоким с людьми, я все-таки никого не подпускал к себе слишком близко. Я был словно закован с ног до головы в тонкий ледяной панцирь.

Так продолжалось до того дня, когда я впервые увидел ее. Это было в Париже. Она сидела за столиком летнего кафе и читала книгу, время от времени поглядывая на часы, кого-то ждала. Я стоял и смотрел на нее, а возле моих ног лежали, тая на майском солнце, куски лопнувшего ледяного панциря.

Она была не просто похожа на Аннет. Она была точной ее копией, словно что-то пробило брешь во времени, и сквозь этот пролом моя любовь прошла невредимой для того, чтобы поднять на меня глаза и, улыбнувшись приветливо, сказать в ответ на мою просьбу позволить мне сесть за ее столик: «Я жду подругу, но, если вы не против, мы могли бы позавтракать с вами в другой раз». Позже, когда мы стали друзьями, она созналась мне, что ее тронул мой потрясенный вид.

Ее звали Натали. Впрочем, почему «звали»? Ее и сейчас зовут так. Еще до того, как мы обменялись с ней парой слов, я догадался, что она родом из России. И только потом я узнал, что ее предки попали во Францию с первой волной русской эмиграции, что она закончила Сорбонну, что в ее маленькой квартирке хранится огромный семейный архив, переливающийся через края ящиков, рвущий тесемки ветхих папок, ждущий своего часа, зовущий свою маленькую хозяйку в прошлое, где ей лучше, чем в сегодняшнем дне.

Мы очень сблизились. Русские, дворяне, изгнанники, любители прекрасного, немного чудаковатые, любящие посмеяться, а иногда и похулиганить… К тому же я не давил на нее, не требовал от нее любви, не пытался занять собою всю ее жизнь. И она сама открывала мне те уголки своей души, куда был закрыт доступ ее дуракам-кавалерам и умницам-подругам. Она даже допустила меня в святая святых — к архиву.

И в один прекрасный день передо мной легла коробка с письмами Аннет. То, о чем я только смутно догадывался, оказалось правдой. Сходство между моей любимой и Натали было не случайным, а фамильным. Но то, о чем я не мог и подумать, подстерегло меня на самом дне коробки.

Это было письмо Аннет к кузине. Предсмертное признание, в каждой строчке которого слышался чахоточный кашель. Признание, открывшее, наконец, мои незрячие глаза. Я читал, и прошлое плавилось в моем раскаленном мозгу, меняя очертания. Наша ночь в парке оказалась роковой. Поспешное замужество Аннет было способом скрыть беременность. Ребенок Аннет, единственный наследник пожилого сановника, ставшего ее мужем, был моим ребенком.

Когда Натали вошла в комнату, неся поднос с кофейными чашками, она увидела, что я плачу. Она не спросила — почему. Она просто поставила передо мной кофе. Отвернувшись, я смахнул с глаз слезы. И подумал — судьба вернула мне похищенные сокровища. Я могу быть счастлив. У меня есть Натали. Моя драгоценность. Моя плоть и кровь.

И я действительно был счастлив. Целых полгода. А потом…

Потом в Париж приехали русские. Русские из России. Художники, писатели, музыканты. Они приехали по приглашению фонда, в котором работала Натали. И она была в восторге от этих талантливых людей с ее Родины — это слово относилось только к России и произносилось только с заглавной буквы. Но самый большой восторг вызвал у нее Виктор Хромов.

Восторг этот был взаимным. Он сразу же начал за ней ухаживать. А я возненавидел его с первого же дня нашего знакомства.

Во мне говорила не ревность, о нет! Я хотел, чтобы она нашла себе мужа, и чтобы у них родились дети — для меня самого она была дочерью, а не возлюбленной. Но Хромов… Нет, только не это. Он был красив, обаятелен, талантлив, но сквозь все эти внешние достоинства я видел подонка, эгоиста, человека без чести и совести. Чтобы выжить, вампир должен иметь сверхъестественную интуицию. Моя интуиция меня никогда не подводила. Увы, не подвела и на этот раз.

В Париж Хромов приехал со своей женой. И всем, не стесняясь, чуть ли не в ее присутствии рассказывал, что они давно не живут вместе, что они оба — свободные люди и только нечто вроде родственной привязанности удерживает их вместе. Для Натали этих объяснений оказалось достаточно. Но я чувствовал в словах Хромова какой-то подвох. Катя, его жена, явно имела над ним странную власть, он слушался и побаивался ее. Однако роману с Натали она не препятствовала. Вскоре я понял, что для нее было главным — она без устали вытягивала из своего мужа деньги и подарки. Как оказалось, в России остался мужчина, с которым она фактически состоит в браке, но который тем не менее позволил ей уехать во Францию с Хромовым и жить с ним в одном гостиничном номере. Словом, Хромов и его жена были друг другу достойной парой.

А Натали была очарована. Я, по глупости своей, пытался охладить ее чувства трезвыми рассуждениями, но добился только того, что она запальчиво сказала мне: «Разве ты не понимаешь, что он гений, что к нему нельзя подходить с обычными мерками?» И перестала быть со мной до конца откровенной.

Я не находил себе места. Мне казалось, что дела плохи, хуже некуда. Но я не предполагал, что самое ужасное только начинается.

Спустя неделю после нашей размолвки Натали позвонила мне ликующая, счастливая и сказала, что выходит за Хромова замуж. Положив трубку, я долго сидел без движения, словно телефонная трубка взорвалась возле моего уха и контузила меня насмерть.

Надо было действовать. Я не знал — как. Начал со слежки за Хромовым. Мне было это несложно, да к тому же с приходом темноты наступает время вампира — его присутствие сложно обнаружить, его невозможно догнать, а сам вампир способен заморочить, запутать и одурманить кого угодно.

Несколько ночей я провел без сна, следуя за Хромовым повсюду, провожая его на свидания с Натали и встречая после них. Я был уверен, что узнаю что-то важное, что найду способ заставить его отказаться от моей девочки. Удивительно — в то время мне ни разу не приходила в голову мысль об убийстве.

И в конце концов я был вознагражден за свое терпение, если только можно считать наградой то, что я узнал, сидя на узком карнизе под раскрытым настежь окном третьего этажа — окном гостиничного номера, где Хромов и его жена выясняли отношения.

В номере бушевала ссора. Жена Хромова, узнав о том, что он собирается, наконец, развестись с ней и жениться на Натали, пришла в ярость. После развода Хромов собирался платить ей алименты, но ее это не устраивало. И тут я узнал подлинную причину власти Кати над Хромовым. В молодости он был замешан в какое-то скандальное приключение, принесшее ему славу и деньги. В руки Кати попала некая фотопленка, которая могла сильно повредить Хромову. Этой пленкой она и шантажировала его. Помимо денег и подарков, ей очень нравился статус жены известного художника, и для нее не имело значения, в каких отношениях они были на самом деле.

Однако теперь все изменилось. Когда Катя попыталась снова припугнуть Хромова пленкой, чтобы он образумился, тот рассмеялся ей в лицо и сказал, что собирается остаться во Франции, что больше ничего не боится и что, обнародовав пленку, она повредит себе больше, чем ему. А потом я услышал такое, отчего едва не рухнул с карниза на мощеную мостовую под окнами отеля.

— Если ты так любишь эту девочку, мог бы ее пожалеть! — крикнула Катя. — Каково будет ей, когда она узнает, что у тебя СПИД?

Что ответил ей Хромов, и о чем они говорили дальше, я не помню. Когда они разошлись, я спустился на землю и побежал к Натали. Я знал, что не разбужу ее — она всегда ложилась спать очень поздно. Я должен был рассказать ей о том, что узнал, хотя и понимал, что такие вещи нельзя говорить влюбленным девушкам. Но реакция Натали была совсем не той, какую я ожидал. Выслушав меня, она улыбнулась и пожала плечами. И я услышал, что ей обо всем известно, что Хромов — гений, а гений всегда дорого платит за свой дар, что она будет счастлива помочь ему нести этот крест, ну, и еще всякую другую тому подобную чушь. Бледнея, я спросил ее: предохраняются ли они, по крайней мере? И почти теряя сознание от ужаса, услышал ответ: нет, зачем… ведь мы же любим друг друга, а любящий должен разделить судьбу любимого.

И в этот миг ко мне пришло решение — я должен убить эту ядовитую гадину, отравляющую все живое вокруг.

Я знал, где произойдет убийство — в Москве, подальше от Натали. Я знал, кто, будет моим сообщником — Катя, которая в награду получит все деньги Хромова. Я знал, что она в конце концов и поплатится за наш общий грех. Я не мог только предположить, что она, кроме Хромова, убьет еще двоих — оператора и натурщицу. Оператора — за то, что шантажировал ее. Она забыла убрать штатив от фотоаппарата, которым снимала весь процесс убийства Хромова — сначала чтобы обмануть его бдительность, а потом — просто для собственного удовольствия. Я уговаривал ее не возвращаться за штативом, но она не послушалась. В мастерской ей пришлось спрятаться, потому что там сначала появился Рябинин, о котором, я уверен, вы уже все знаете, а потом — телевизионщики. Оператор ее заметил, и это стоило ему жизни. Натурщица же единственная знала о намерении Хромова жениться на Натали, и, следовательно, ей был известен мотив убийства. Я не хотел этих смертей и, когда узнал о них, понял, что совершил ошибку, связавшись с Катей.

Чтобы замести следы, я придумал трюк — мы с Катей по очереди обратились в Ваше детективное агентство. Еще одна ошибка. Но кто же знал, что все так сложится!

Вам, наверное, интересны подробности убийства? Должен вас разочаровать. Я ни секунды не жалею о том, что сделал с Хромовым, но убийство — отвратительная вещь. Скажу коротко — мы пришли к нему с Катей, я рассказал ему, что я вампир, и умело подвел к мысли сделать еще один «Поцелуй вампира». Дальнейшее произошло очень быстро… Он почти ничего не почувствовал. Я поступил с ним гуманней, чем он того заслуживал. То же можно сказать и о Кате. Вы, конечно, догадались, что это я убил ее. Но последнее убийство не было возмездием, поэтому ее кровь я пить не стал.

Что еще? Теперь, если мое участие в убийстве Хромова получит огласку, я стану изгоем не только среди людей, но и среди вампиров. К тому же — увы! — сокрушительный удар будет нанесен по Хартии. Самый яростный ее защитник нарушил ее — да как! Намеренно, обдуманно, хладнокровно… Последнее слово особенно подходит к этому случаю…

Впрочем, меня все происшедшее теперь не слишком волнует. Главное — Натали больше ничто не угрожает. Тот, кто распоряжается нашими жизнями, оказался к ней милостив: в ее крови не нашли вируса, так что Хромову не удалось утянуть мою девочку за собой в могилу.

А моя слишком долгая вампирская жизнь отныне стремительно движется в сторону финала. Я обречен. Вирус иммунодефицита не щадит и вампиров, это известно уже давно. Те, кто по той или иной причине пил зараженную кровь, умирали — и довольно быстро. Но я готов к этому. В одном из уединенных монастырей на отрогах Тибета меня ждет старый приятель, ушедший от тревог мира и каким-то чудом научившийся обходиться без питья человеческой крови. Быть может, там, на краю света, и я обрету долгожданный покой.

Время мое на исходе, и мне остается только попрощаться с Вами. Бумага стерпит все, поэтому я позволю себе дерзость — нежно поцелую Вас на прощание.

Преданный Вам, Жан Бехметов.