Когда красное становится черным

8

Циньцинь позвонил домой и сказал, что переночует у одноклассника. Не так уж часто Юй с Пэйцинь ночевали вдвоем. Несмотря на свою неудовлетворенность расследованием, Юй решил пораньше вернуться к Пэйцинь.

Была холодная ночь. Они сидели под одеялом, опершись на подушки, лежащие на передней спинке кровати. Понадобилось немало времени, пока их тела согрелись под холодным одеялом, чтобы можно было переносить холод комнаты. Его нога слегка касалась ее ноги. Пальцы ее ног были мягкими, но все еще замерзшими. Он положил свою руку на ее плечи.

В мягком свете она выглядела все той же девушкой, какой он ее впервые встретил в Юньнани, на той же бамбуковой скрипящей кровати, в тени сверкающей свечи, за исключением маленьких морщинок, похожих на рыбий хвост, вокруг глаз.

Но у Пэйцинь этим вечером было кое-что еще на уме. Она хотела рассказать ему историю «Смерти китайского профессора», роман лежал на одеяле. Бамбуковая бабочка, закладка, торчала из книги.

Юй читал немного. Он несколько раз пытался проникнуться романом «Сон в Красном тереме», любимым Пэйцинь, но сдавался сразу после трех или четырех страниц. Он не мог привыкнуть к героям романа, которые жили в роскошных особняках пятьсот лет назад. А у Пэйцинь была страсть к чтению. Что касается книг о культурной революции, то он прочел только два или три коротких рассказа, которые ему показались абсолютной выдумкой. Юй заметил, что, если бы в начале шестидесятых кто-то из так называемых «героев» не бросил вызов Мао, национальная катастрофа не приняла бы таких масштабов.

Занимаясь делом Инь, он считал, что обязан прочитать роман «Смерть китайского профессора» с начала до конца. К счастью, Пэйцинь уже занялась этим.

Она немного рассказала ему о книге и этим вечером хотела все изложить в деталях.

– Итак, – сказала Пэйцинь, поджимая ноги, – все основано на отношениях между ними. Из рассказа Пэйцинь следовало, что Ян родился в Шанхае, в богатой семье. В сороковых годах он уехал учиться в Штаты, там получил ученую степень доктора литературы и начал издавать свои стихи на английском. В 1949 году он поспешил домой, полный страстных мечтаний о новом Китае. До того как Ян пострадал во время кампании против правых в середине пятидесятых, он преподавал английский в университете, переводил английские романы и писал стихи на китайском.

Вскоре он был осужден как реакционный правый. Из-за этого от него отвернулись друзья и родственники, и он перестал писать стихи, хоть и продолжал переводить книги, которые были утверждены правительством. Например, работы Чарльза Диккенса и Теккерея, о которых благодушно отозвался Карл Маркс, или произведения Марка Твена и Джека Лондона, в чьих сочинениях была видна критика капитализма. Потом его вызвали в соответствующие органы и призвали воздержаться от распространения «западных декадентских идей», в то время когда большинство партийных работников ни слова не понимали по-английски.

Уже вечером накануне неожиданного объявления о начале культурной революции Ян стал объектом революционной критики. Его принудили оговорить себя. Студенческие годы, проведенные в Соединенных Штатах, были представлены прессой как попытка шпионажа, а его переводы английской и американской литературы расценивались как нападки на пролетарскую литературу и искусство в социалистическом Китае. В начале семидесятых, во время новой и более сильной волны классовой вражды, в ходе продолжающейся революции Ян, считавшийся разоблаченным шпионом, стал «умершим тигром» – не более чем посмешищем для революционно настроенных людей, готовых избить его. Как и другие представители буржуазной интеллигенции, он был сослан в деревню в кадровую «школу 7 мая». Там и встретился с Инь.

Они оба были учащимися «школы 7 мая», но имели разный политический статус. Ян, с его правосторонними взглядами и с серьезными проблемами в прошлом, был на дне. Инь, из хунвейбинов, с ее «мелкими ошибками» во время Великой революции, была назначена старшей в группу людей, в которой находился Ян, и осуществляла контроль над ними.

В то время даже в «школе 7 мая» некоторые все еще верили председателю Мао. Хорошо известный поэт, следуя последним указаниям председателя Мао, в запале написал, что лучшее лекарство от бессонницы, которой он страдал, – физический труд на полях. Некоторые были разочарованы, однако шли вперед, следуя многочисленным и новейшим документам партии с наставлениями председателя Мао. После дня напряженного труда кто-то начинал задумываться. Следуя теории, после успешного перевоспитания тяжелым физическим трудом и политической работой над собой, все окончившие школу должны были пойти на новую работу. Но спустя полтора года они поняли, что о них забыли. Казалось, что им никогда не разрешат вернуться в город, несмотря на то что они уже больше не участвуют в революции.

Инь тоже знала, о чем поразмышлять. Будучи больше не уверенной в правильности своих действий, возглавляя хунвейбинов, она поняла, что Мао просто использовал ее. Она попыталась задуматься о будущем и поняла, что с ее прошлым у нее не может быть будущего. Если бы она когда-нибудь вернулась в институт, то не смогла бы стать преподавателем политологии. Она больше нигде не могла вести политические дискуссии.

Потом она стала замечать Яна. Он работал помощником на кухне. Эта работа не была обременительной. Ян собирал дрова, варил рис с овощами и мыл посуду. За кухню отвечал повар из местных крестьян. Так что на кухне в перерыве между едой у него было время читать книжки, в том числе английские, и также делать записи.

Членам школы вообще не разрешалось читать ничего, кроме работ председателя Мао и политических брошюр. Но в позапрошлом году произошло необычное событие. В газете «Жэньминь жибао» опубликовали два новых стихотворения председателя Мао, нуждавшиеся в переводе на английский язык.

В бюро переводов при Центральном комитете компартии в Пекине кто-то вспомнил о Яне и отозвался о нем одобрительно. Следовало перевести одно особенно сложное выражение, которое звучало так: «Не пукать». Это было именно то, о чем писал Мао, но официальные переводчики забеспокоились из-за его вульгарности. Но Ян нашел ссылку на это выражение в словаре жаргона, чтобы успокоить их умы. После этого случая он получил особое разрешение на чтение английских книг. Руководство школы пришло к выводу, что в будущем возможно назначение его на другую работу.

Но Ян внезапно заболел. Из-за скудного питания и тяжелой работы у него начался грипп, который потом перешел в тяжелую форму пневмонии.

Многие люди из группы были старыми и больными. Они были докторами наук по физике и философии и едва-едва могли заботиться о себе. Больницы поблизости не было, только лечебница с фельдшерицей. Ее классовое положение было таким же, как у крестьян, она весь день работала на рисовом поле, считалась «босоногим врачом» и не имела серьезного медицинского опыта. Поэтому, будучи главой «красных охранников», Инь взяла на себя ответственность заботиться о нем. Она стала работать на кухне, где трудился Ян, готовила еду для всех и отдельно для него. Инь позаботилась о том, чтобы из Пекина привезли антибиотики. После его выздоровления она продолжала ему помогать всеми возможными способами, используя свою маленькую власть в «школе 7 мая».

Со временем она сама начала заниматься изучением английского языка, иногда советуясь с Яном. В Китай с визитом приехал президент Никсон. На одной государственной радиостанции стартовала программа изучения английского языка. Изучение людьми английского языка больше не считалось политически некорректным, хотя это было достаточно необычным для учащихся школы, где на первом месте было «промывание мозгов».

Поползли слухи о том, что Инь навещает Яна. И действительно, она, несмотря на доставляемое неудобство соседям, навещала его довольно часто. Комната в общежитии была маленькой и тесной, с тремя двухъярусными кроватями. Когда она приходила и садилась, чтобы поговорить с Яном, другие пятеро соседей по комнате чувствовали, что должны уйти и где-то гулять на холоде, потому что сразу догадывались, что «занятия английским» всего лишь предлог. Они больше говорили о другом, нежели о ее проблемах с английским. Глядя в английские книжки, лежащие на столе, они держались за руки под столом.

Она могла начать с весьма туманного замечания о том, что знание английского языка когда-нибудь может пригодиться даже такому бесправному человеку, как Ян, и ее занятия с ним вселяют в нее новую надежду.

Они занимались не только языком, но также и литературой, хотя в школе было невозможно достать учебники. В качестве учебного пособия Яну приходилось использовать романы и поэмы. Инь насыщала свои студенческие годы политической деятельностью. В аудитории она получала мало знаний. А от него она впитывала все, что не смогла получить ранее. Читая английский роман «Случайная жатва», она запомнила цитату: «Моя жизнь началась с тобой, и мое будущее продолжается с тобой – больше ничего». Она повторила это Яну с дрожащими слезинками на глазах.

В эпиграфе романа «По ком звонит колокол», который Ян переводил, она прочитала абзац: «Нет человека, который был бы как остров сам по себе; каждый человек – кусочек континента, часть основного… Смерть каждого человека умаляет и меня, потому что я вовлечен в человечество. И поэтому никогда не узнаешь, по ком звонит колокол; он звонит по тебе». Ян сказал, что это цитата Джона Донна, который в восхитительной любовной поэме сравнил расставшихся влюбленных с двумя точками предела.

В короткой истории О. Генри она прочла, что смысл жизни заключается в одиноком листочке, нарисованном на стене, и, когда Ян сравнил себя с тем листочком, она остановила его, закрывая ему рот рукой.

Это был момент, когда она поняла, что нет пути назад: она нашла ответы на все вопросы с помощью Яна. Это была страсть, которую она раньше не испытывала, страсть, наполняющая ее существование новым смыслом.

И для него роман был подтверждением его человеческих качеств, несмотря на все политические бедствия, которые свалились на него. Как в книжном сюжете, он боролся за свою любовь, за один из тех идеалов, к которому он стремился все эти годы. Он разочаровался в одном жизненном эпизоде, но сейчас его наполняла вера.

Любовь может прийти поздно, но с ее приходом ты понимаешь разницу между прошлым и настоящим.

«Школа 7 мая» располагалась в болотистой местности, в Цинпу. Поблизости не было ни библиотеки, ни какого-нибудь захудалого кинотеатра. Они не сидели в комнате, а стали в открытую гулять, держась за руки. Для влюбленных существовать – значит находиться рядом. Яну было сорок пять. Если не обращать внимания на сломанные очки, то он напоминал старого крестьянина, с грубыми чертами лица, седого как лунь, с явно выраженными признаками сутулости. Что касается Инь, тогда ей было около тридцати.

Ее не считали красавицей, но она была вдохновлена страстью и рядом с ним просто расцвела. Люди смущались, глядя на то, как она бесстыдно липла к нему.

«Его белые волосы сверкали на фоне ее розовых щек», – гласила известная цитата. Но в этом выражении был заложен негативный смысл, намек на то, что пара не подходила друг другу. Что влюбленные нашли друг в друге, конечно, дело каждого. Оба они были одиночками.

Руководство кадровой школы было недовольно. Мог разразиться политический скандал. Вместо того чтобы перевоспитываться, они влюбляются. Это было политически возмутительным. В начале семидесятых годов романтическая любовь была политическим табу. Могли подумать, что руководство школы ведет себя недостойно по отношению к председателю Мао и партии.

Они не пытались скрывать свой роман. Это доказывало, что они были слишком наивными.

Как только Пэйцинь начала листать книгу, Юй сказал:

– В восьми современных революционных пекинских операх нет женатых пар – разве что мадам Айцинь, да и то ее муж отстранен от дел. Это все политическая страсть, в этих операх отсутствуют личные чувства.

– Вот то, что я искала, – сказала Пэйцинь, усаживаясь поудобнее. – Давай я зачитаю тебе.

«Они жили в мире, где не было ничего, что они могли бы считать само собой разумеющимся. Ни веры, ни надежды, ни убежденности. Кроме его в ней и ее в нем.

После трудового дня в хлеву, позади кадровой школы, он иногда читал ей стихи на китайском, а потом на английском языке, или на грядке рисового поля, где их руки были перепачканы землей, в то время как из ветхого репродуктора раз за разом повторялись цитаты председателя Мао, а в воздухе над бесплодным полем парили черные вороны.

Они поняли, что культурная революция была национальной катастрофой, где каждый индивидуум был разломан на кусочки, «сгорел дотла», как сказано в революционном лозунге. Однако для них это было подобно возрождению из пепла.

Ян особенно любил стихотворение под названием «Ты и я», написанное в XIII веке поэтессой по имени Гуань Даошэн. Стихи были страстными, что не часто встретишь в классической китайской поэзии.

После того как Пэйцинь очень эмоционально прочитала эту длинную цитату, она сказала:

– Но такая страсть в кадровой школе едва ли могла быть понятой. И что еще хуже, так это то, что эту страсть увидел один из руководителей школы, расценив это как бесстыдный вызов партии.

После этого было созвано собрание для показательной проработки. Ян стоял на временно сооруженном помосте и выслушивал слова осуждения, в которых говорилось, что он является отрицательным примером реакционных интеллектуалов, что он влюбился, противопоставив себя идеологическим реформам.

Участь Инь была немногим лучше: помимо строгого выговора по партийной линии, ей приказали стоять босой на помосте рядом с ним. На ней не было таблички, зато на ее шею повесили гирлянду связанных шнурками рваных ботинок, как знак позора, используемый веками, как предупреждение, что ею пользовались множество мужчин, именно столько, сколько на ней грязных ботинок.

Здесь приводится известная цитата председателя Мао, – продолжала Пэйцинь. – «В этом мире нет беспричинной любви или ненависти». Должно быть, в этом и кроется причина этих двух «черных элементов», слившихся друг с другом, сказали революционные критики. У них, должно быть, общая ненависть к культурной РЕВОЛЮЦИИ, заключили они.

Инь и Ян оставались непокорными, продолжая встречаться в любое время и в любом месте, где только возможно, несмотря на повторные предупреждения со стороны руководства кадровой школы.

Потом его поместили в «отдельную комнату» лишив тем самым всякого контакта с внешним миром и Инь. Ему приказали целыми днями писать исповеди и самокритику. Он отказался, заявляя, что нет ничего неправильного в том, что один человек любит другого. Прошла неделя, Яна отправили на весь день работать на рисовые поля, потом обратно заключили в изолятор, где он писал по вечерам.

Она также ужасно страдала. Половина ее головы была сбрита наголо. Это была специальная прическа, названная стрижкой Инь-Ян, применяемая к классовым врагам, – жестокая забава с использованием имен семьи. Она даже не заботилась о том, чтобы носить шляпу, просто расплачивалась за свою страсть ценой гордости.

Что еще хуже, ей не разрешалось видеть Яна. После рабочего дня она могла только прогуливаться одна вокруг хижины, в которой он содержался, надеясь поймать беглым взглядом его силуэт в окне. Она продолжала повторять строчки, которым он научил ее:

Вскоре Ян снова заболел. Из-за того, что руководство школы перестало обращать на него всякое внимание, ему было трудно получать правильное лечение. Фельдшер уверял, что серебряная игла для иглотерапии может излечить любую болезнь, потому что председатель Мао сказал, что традиционная китайская медицина может творить чудеса. Инь было отказано в посещении вплоть до последнего дня его жизни. Глядя на него, любой мог видеть, что он потерял всякую надежду. Тот день был очень холодный, а его руки в ее руках еще холоднее. Все его соседи по общежитию ушли из комнаты под разными предлогами, оставляя их двоих вместе. Держа ее руки, он оставался в сознании до конца, хоть и не мог говорить. Он умер в своей постели, на ее руках. Как в стихотворении, которое перевел Ян:

Спустя два года культурная революция завершилась. Кадровая школа была распущена. Инь снова вернулась в институт. Со знанием английского языка, которому ее научил Ян, ее взяли в институт преподавателем.

Что касается Яна, то официально было объявлено, что он умер своей смертью.

Он не был казнен или забит до смерти, как другие интеллектуалы, поэтому не было нужды выявлять обстоятельства его последних дней жизни. В те годы подобным образом умерли многие. Никто не беспокоился о нем. Ничего не было сделано для него и в первые несколько лет после культурной революции.

В начале восьмидесятых годов власти издали документ под названием «Поправки к кампании критики правых элементов в пятидесятых годах», в котором говорилось, что очернение огромного числа интеллектуалов было ошибкой, хотя «в это время были некоторые люди, вынашивающие злобные планы против правительства». В любом случае выжившие больше не считались правыми, поэтому в праздники они как ни в чем не бывало запускали фейерверки. Был снят фильм о тех правых, кому посчастливилось найти свою любовь во время осуждения, и кто каким-то чудом выжил и теперь должен принести себя в жертву ради построения социализма.

В запоздалой поминальной службе с Яна посмертно был снят ярлык правого и он был назван «товарищем Яном». Мало кто из его коллег посетил ту поминальную службу. Некоторых из них не позвали, потому что руководство школы было уверено в том, что люди, должно быть, уже позабыли его. На поминальной службе смерть Яна была названа «печальной и серьезной потерей современной китайской литературы». Об этом событии было сообщено в местной газете.

Хотя был еще один случай, не получивший освещения. Цяо Мин, один из главных руководителей школы, тоже пришел на поминальную службу. Инь со злостью плюнула ему в лицо. Люди поспешно разняли их. «Прошлое есть прошлое», – сказали ей и ему.

Жизнь текла как обычно. Она осталась одна и занималась правкой рукописей стихов Яна. Шанхайское издательство опубликовало собрание его сочинений. Но это все до того, как был напечатан роман «Смерть китайского профессора», когда о Яне снова заговорили, точнее, о романтических отношениях между Инь и Яном.

Вот суть истории, – сказала Пэйцинь в конце своего рассказа. – Все, что я тебе сказала, основано на информации, собранной мной в библиотеке из рецензий и из воспоминаний очевидцев.

– Есть что-нибудь еще?

– Ну, есть много откликов о книге.

– Расскажи мне о них.

Некоторые верили, что история их романа очень правдива. А кто-то даже обвинял ее в его смерти. Не будь их отношений, руководство не стало бы «взъерошивать перья» и преследовать его. Он мог бы выжить. – Пэйцинь уселась поудобнее и прижалась к плечу Юя. – Кто-то совсем не верил в историю. По одной простой причине: в кадровой школе не было места для романтической любовной истории. Спальные комнаты были тесными, и они не могли найти другого места, чтобы встречаться, даже если бы у них было желание и энергия. Не говоря уже о политической атмосфере. Руководство кадровой школы могло быть более бдительным.

– Так что ты думаешь о книге?

– Когда я прочитала ее в первый раз, у меня сложилось неоднозначное впечатление. Некоторые части мне понравились, остальные нет. Хоть я и люблю поэзию Яна, тем не менее была разочарована.

– Правда? Ты не говорила мне об этом.

– В начале семидесятых я прочитала многое из его стихов, и ты знаешь, было небезопасно обсуждать их.

– Но я все-таки не пойму, почему ты была разочарована. Это ее книга, не его.

– Не смейся, но я думаю, он заслуживает большего, а мое первое прочтение могло быть предвзятым.

– Ты имеешь в виду кого-то лучше той женщины на фотографии, на задней стороне обложки книги – сморщенной женщины среднего возраста в очках? – спросил Юй.

– Не знаю. Эта книга могла быть лучше, – сказала Пэйцинь. – Мне не нравится чрезмерно детализированное описание организации хунвейбинов. Это совсем неуместно. И потом, некоторые из этих описаний вызвали у меня отвращение.

– А что с ними было не так?

– Некоторые моменты там очень трогательные, некоторые похожи на мелодраму, что-то вроде страстно влюбленных тинейджеров. Сложно представить, что человек в таком возрасте и такого опыта может быть таким наивным.

– Что ж, в те годы люди хватались за все, – сказал Юй. – Они вынуждены были хвататься за любую соломинку, чтобы сохранить некое сходство с человеком. Это, должно быть, касалось и ее и его.

– Может быть, так оно и было, – согласилась Пэйцинь. – Возможно, я была без ума влюблена в его творчество. На этот раз, зная всю их подноготную и прочтя книгу во второй раз более внимательно, я поняла, что Инь, судя по всему, проявляла о нем большую заботу. То, что была чересчур эмоциональной, должно быть, плохо сказалось на ее писании. Она была женщиной, имеющей чувство жалости.

– Я тоже так думаю. – Юй потянулся к пачке сигарет, лежащей на прикроватной тумбочке.

– Пожалуйста, не надо, – сказала Пэйцинь, повернув голову, чтобы посмотреть на будильник, который стоял там же. – Мы так долго говорим о других…

Под одеялом он почувствовал ее пальчики, касающиеся его кожи. Это было так же, как в те годы в Юньнани, где позади их лачуги журчал ручеек.

Он прочитал в ее глазах желание и переложил подушку со спинки кровати. Это была одна из тех редких ночей уединения, когда они не пытались сдерживать дыхание или стараться делать как можно меньше звуков и движений, потому что слились друг с другом.

Потом он долго держал ее за руку, с большой любовью, очень долго.

К его удивлению, Пэйцинь стала едва заметно похрапывать. Это случалось тогда, когда она сильно уставала. Наверное, за последние несколько дней она допоздна читала. Ради него.

Все эти годы жизнь Пэйцинь была полна сюрпризов.

Иногда он удивлялся, ведь она могла прожить совсем другую жизнь. Милая, талантливая, их пути могли и не пересечься вовсе, но вообще-то Юй был благодарен культурной революции. После стольких лет национальной катастрофы она все еще была с ним, даже сейчас присоединилась к нему, чтобы вести расследование.

Несмотря на все разочарования жизни, Юй считал себя счастливчиком.

Но вдруг его охватило беспокойство. Это было не только из-за Инь и Яна; это было что-то смутное и к тому же личное. Он понял, что никто не может предвидеть, будет ли в Китае другая культурная революция.

Надо было спать, а в его голове роились странные мысли. К счастью, Пэйцинь не писательница – это была одна не до конца сформированная мысль, с которой он наконец-то в ту ночь заснул.