Когда листья станут золотыми

2.

Водитель остановил машину, высунулся из окна и с некоторой опаской поглядел на дорогу. После вчерашнего дождя путь преграждала здоровая лужа, из которой потом автомобиль не вытолкаешь, пусть бы даже и вдвоем. И не высохла ведь, зараза, хотя сегодня день и выдался солнечный, теплый — настоящее бабье лето. Да и до дома, к которому он хотел проехать, оставалось всего метров двести, правда, в горку. Водитель принял решение прогуляться и выбрался из машины. Это был человек лет двадцати пяти — тридцати, среднего роста, румяный и круглолицый, с хорошо наметившимся, несмотря на молодость, брюшком. Он расстегнул воротник куртки, перекинул сумку через плечо, запер машину, огляделся и зашагал к дому.

Поднявшись на пригорок, он слегка запыхался и прислонился к забору перевести дух. Забор давно пошатнулся, да и красили в последний раз его, видимо, еще до перестройки. Дом выглядел не лучше — окна с двух сторон были забиты, крыша сбоку просела.

— Как он тут живет? — с досадой проговорил приезжий. Толкнув калитку, он вошел во двор. Листья рябины у крыльца были еще совсем зелеными, но ягоды горели ослепительно алыми огнями, и рядом с этим великолепием убожество дома сильнее бросалась в глаза. Дверь была приоткрыта.

— Эй, Колька! Принимай гостя.

Ему никто не ответил. Молодой человек с некоторой опаской поднялся по ветхим ступеням.

— Эй, — снова крикнул он в проем двери. — Коль, ты дома? Это я, Фима!

Тишина.

Фима широко распахнул дверь. Стол в сенях был покрыт густым слоем пыли. В комнате было темно — одно из окон забито, другое, у входа, занавешено. Фима отдернул занавеску — в снопах света заплясали пылинки, на потолке отчеканилась сложная мозаика солнечных зайчиков от треснувшего зеркала. Фима огляделся — двери старенького шкафа были распахнуты, на полу лежала одежда, покрывало с дивана сброшено. В доме давно никто не жил.

— А разгром такой почему?

Фима вышел во двор. Людей на улице не было видно, но деревня вовсе не вымерла. С соседнего двора доносился собачий лай, и Фима зашагал туда. Рыжий лохматый пес, стоя у забора на задних лапах, решительно высказывал незваному гостю на своем собачьем языке все, что он думал о людской привычке шляться без спросу у чужих домов.

— Эй, кто-нибудь! — Фима остановился, не дойдя до крыльца нескольких шагов. Ему пришлось звать несколько раз, пока из-за дома не показалась маленькая, тощая, но довольно бодрая старушка.

— Бабушка! Вы не скажете, что с соседом вашим?

Старушка подошла к забору. Пес с чувством выполненного долга лег на брюхо.

Бабуля, пожевав морщинистыми губами, поинтересовалась:

— С каким соседом?

— Да вон из того дома. Захожу — его нет, в доме бардак…

— А вы кто ему будете? — снова ответила вопросом на вопрос старушка.

— Друг я его, одноклассник бывший.

— А зачем он вам?

— Повидаться! — Фима начал терять терпение. — С собой забрать, если он со мной поедет. Вы скажите, он в больнице? Уехал?

Старушка снова пожевала губами.

— Нету его. Совсем нету, — помолчала и добавила: — Сгорел он. Живьем сгорел.

Румянец сбежал со щек Фимы.

— Как? — заорал он. — Да что вы такое говорите? Кто сгорел? Когда?

— Все водка проклятая. Был бы тверезый, спасся бы. Молодой совсем был, нам, старикам, уже на кладбище пора, а нас молодые опережают. Все из-за водки.

По ее тону было непонятно, сожалеет ли она о смерти соседа, или радуется, что пережила более молодого человека. Но, видимо, все же сочувствовала, потому что добавила:

— Счастье, что Антонина Васильевна не видела, царствие ей небесное. Это ж надо, и дочь, и внука потерять. Она бы второй раз умерла.

Услышав имя Колиной бабушки, Фима опустил голову. До сих пор он надеялся, что произошла ошибка, что погиб не его друг.

— Похоронен он где? Какое кладбище? — спросил он охрипшим вдруг голосом.

Старушка приставила ладонь к уху.

— Я спрашиваю, где могила? Похоронили его где?

— А-а. Не знаю я, милицинеры, видать, увезли. У них спросить надо.

Меньше всего Фиме хотелось спрашивать что-нибудь у «милицинеров».

— Скажите хоть, где это было. Почему цел дом? И когда это случилось?

— В бане сгорел. Баня горела, всю ночь было светло, как днем. Июнь, ночи короткие. Будто конец света. — Бабуля помолчала. — Или и вправду конец света будет?

— Где баня? Раз было светло, она видна отсюда?

— А вон, гляди. Видишь три березки? И пруд рядом. Там она была.

Фима обернулся. До березок было достаточно далеко. Он оглянулся на оставленный автомобиль, подумал, что уж точно никогда себе не простит, если хотя бы не дойдет до места, где ЭТО случилось. Буркнув «до свидания» старушке, которая продолжала обсуждать сама с собой предполагаемый конец света и нынешнее падение нравов (судя по всему, бабуля не нуждалась в собеседниках), Фима направился к березкам.

Мысли неслись по кругу. Невозможно… невозможно… Он ожидал чего угодно, но этого?

Тропинку все гуще обступал бурьян. Конечно, здесь же три месяца не ходили. Три месяца… «Почему же ты не дождался, всего три каких-то чертовых месяца?»

Черный пепел и обугленные головешки он заметил, когда они были уже почти под ногами. Молодая трава прорастала через пожарище. Фима испуганно отшатнулся, словно боясь увидеть обезображенные останки того, с кем когда-то сидел за одной партой. Справа был заболоченный пруд, Королев отошел влево, к молодым березам.

Три березы… три месяца… «Счастье твое, что в классе три Коли».

— Как же так? — спросил он вслух. Ответом была тишина. Собачьего лая от деревни не слышалось. Птицы не пели. Ни шума поезда, ни автомобильных гудков — ничего. Деревня издали выглядела нарисованной.

Тонкая серебристая ниточка свисала с ветки березы, на ней качался маленький паучок. А вот и паутина старого паука. Интересно, сколько живут березы? Будут они стоять здесь через сто лет? Эти совсем тоненькие. И листья, словно весной — ну, на одной слегка пожелтели.

Ветер сильнее качнул паутинку. Фима вскинул голову — в шелесте травы ему словно почудилась давно забытая мелодия, в золотистой листве — отблеск чьей-то улыбки, сияние нездешнего взгляда. Нет… Показалось.

Тишина оглушала. Он будто попал в заколдованный мир, где время остановилось. Казалось, кто-то усмехается за спиной — видишь это пожарище? Он должен был стать поэтом, а что с ним стало? Ты верил? Ты, дурачок, верил?

— Почему ты нас обманула? — закричал Фима, желая прогнать наваждение. Какая-то птица с криком сорвалась со стоящего на той стороне пруда дерева и, хлопая крыльями, полетела к деревне. Фима проводил ее взглядом. Нет, пора идти. Что толку…

Вдруг его окликнули сзади. Фима обернулся, мгновенно исполнившись какой-то безумной надежды, — но стоявший невдалеке человек был ему совсем незнаком. Это был мужчина средних лет в рабочей одежде.

— Вы звали кого-то?

— Что? Нет.

— А то мне показалось, что вы кому-то кричали.

Фиме стало стыдно за свой порыв. Но не расскажешь же совершенно незнакомому человеку…

— Друг у меня погиб тут, — буркнул он.

— Не может быть! Так вы приятель Колькин?

— Одноклассник бывший.

— Да, жаль. Очень жаль. Хороший был парень.

Фима ожидал, что после этих слов последует «хоть и спился», но незнакомец ничего такого не сказал, и Фима почувствовал к нему невольную симпатию. Собеседник продолжал:

— Добрый такой, безотказный. Только одинокий очень, я так понял, не было у него ради чего жить.

— А ради себя? — неожиданно возразил Фима. Незнакомец глядел на него, молча разминая в пальцах травинку. Фима быстро заговорил:

— Может, вы меня упрекаете… да я сам сейчас себя упрекаю. Но я ведь не родственник, никто, одноклассник просто. На работу к себе устроить его не мог, там образование нужно, да он и подвести мог, если бы сорвался. Он ведь сам хотел завязать, сюда уехал. Сначала вроде удалось, а в начале лета я письмо от него получил, он писал, что все нормально, да я по почерку все понял. Только сразу приехать не мог, дела разные, в Питер вот надо было. Неделю назад про клинику узнал хорошую, там же потом и санитаром можно было бы устроиться, когда вылечится. Приехал, и вот… Слишком поздно.

— Зря он сюда приехал, — вздохнул незнакомец. — Добро бы тут жизнь кипела. Летом хорошо, конечно, а зимой тяжело. Молодежь наоборот уезжает.

Фима кивнул.

— И работы нет.

— Ну, работу, если б у меня дело пошло, я бы ему потом предоставил. Я ведь тут рядом землю беру, надеюсь, дело пойдет. Дали землю наконец-то. Я в комитет обращался и в район, они говорят — если есть свободный участок, подавай заявку. Я подал, а председатель отказывает, опять посылает в комитет.

Фима слушал. Человеку хочется выговориться, что же, послушаем… В смысл он особо не вдумывался.

— … А у него же дензнаки в глазах вместо зрачков, я показал бы вам его дом, насколько он отличается от других домов, так отсюда он не виден. А тот хмырь почему-то передумал, ну он сегодня и говорит мне: ладно, подавай заявку…

«Эх, Колька, вот хороший человек — и тот уже про тебя забыл, мысли у него своим заняты. Как же так получилось… Впрочем, он тебе никто, свои дела у него…»

— Кстати, а где его похоронили, не знаете?

— Какое… а, да! — Собеседник слегка смутился, что увлекся и так долго говорил на интересующую его тему. — Кстати, тут просто мистика: тела-то не нашли!

— Так может, он не погиб?

— Да нет, к сожалению, собутыльники хорошо помнят, что он оставался в парилке. Очень крепко спал…

— Я ничего не понимаю. Так не милиция увезла тело?

— Милиция не нашла! Они приехали через сутки, это ведь случилось на День молодежи, они были заняты в районе.

— А свои? Те, с кем он был?

Незнакомец пренебрежительно махнул рукой.

— Да нет. Эта алкашня… Они же его живого не вытащили. И все равно для похорон требуется заключение врача и так далее.

— И что же милиция? А пожарные?

— Пожарных пока вызвали! До телефона-то долго идти. Я, кстати, только потом узнал, мы к родне уезжали. Так что могу всего не знать, просто сам рассуждаю — почти всю ночь за баней никто не наблюдал. Кто-то мог и забрать. Милиция придумала какое-то объяснение — охота им признаваться в своем косяке? И похороны были никому не нужны, не было здесь у него близких друзей, поэтому спустили на тормозах.

Фима поглядел в сторону деревни. С запада наползала туча, горизонт темнел. Некогда разбираться. Да и дурно становится при одной мысли, что кто-то ходил на пожарище в поисках страшной находки. Потом он еще приедет.

— Мне пора, — обернулся он к незнакомцу, — дождь пойдет, и я не доберусь до дороги. У меня еще одна только просьба будет. У вас у дома цветы растут?

— Ну, в принципе, да, жена разводит. Когда успевает.

— Так вы положите здесь букет, пожалуйста, я думал на могилу отнести, так могилы-то нет. Я заплачу, сколько надо будет, — Фима полез в карман за кошельком, но его собеседник решительно выставил ладонь вперед.

— Не нужно. Я и сам должен был это сделать. Цветы будут, у нас как раз такие хризантемы… Положу, не беспокойтесь!

— Спасибо! Я еще приеду сюда!

Махнув рукой на прощание, Фима почти бегом заспешил к машине. На ходу он вспоминал полученное в начале лета письмо — сохранил он тот конверт? Нет, кажется, выкинул. Так как же там было: «… Когда я думаю о тех событиях, о которых я просил тебя забыть и мне не напоминать (а сам думаю, видишь?), мне кажется, что это было не со мной, так как я оказался недостоин. Где-то говорилось, даже боги не могут менять прошлое. Ну так мое поменялось, ибо лучшего я и не заслуживал…»

Фима успел выехать на шоссе до того, как туча закрыла солнце. Впрочем, дождь передумал. В разрывах облаков сияло синее, как летом, небо. Дорога просматривалась до горизонта.

Итак, Кольки больше нет. Даже могилы нет. Такие вот стихи… Рассказать об этом кому? Нет, невозможно. Хотя он себя знает. Все равно проболтается…