Когда Полоцк был российским. Полоцкая кампания Ивана Грозного 1563–1579 гг.

Глава 3 Поход Ивана Грозного в 1562–1563 гг.

Разведку боем в направлении Полоцка русские провели весной 1562 г. Видимо, в марте состоялся набег на полоцкие земли, сопровождавшийся сжиганием сел и уводом большого полона. Оборона ВКЛ не сработала никак. Лишь задним числом, 2 апреля, рассылались грамоты по украинным рубежам, чтобы войска в замках были «в осторожности», и о сборах средств на содержание этих войск[133]. 6 апреля король приказал нанести ответные удары по российским приграничным землям, используя казаков и местную шляхту[134].

Основной проблемой ВКЛ продолжало оставаться финансовое обеспечение армии. Вступив в 1561 г. в войну с Россией за Ливонию, княжество крайне нуждалось в постоянных воинских контингентах. Дворянское ополчение могло быть использовано в больших походах (если его удавалось собрать) и для обороны местностей, в которых дворянство проживало и имело земли. Для пограничных территорий это означало наличие шляхетских отрядов для частичной обороны рубежей и краткосрочных рейдов (набегов) на территорию противника. Этого, вместе с небольшими наемными контингентами в городских гарнизонах, в обычное время было вполне достаточно. В условиях большой войны с Россией ресурсов явно не хватало: граница фактически не была защищена (что и доказывают вольготные рейды русских по территории ВКЛ), а города чувствовали себя спокойно только в случае, если под их стенами не появится большое русское войско с артиллерией.

Память о потере Смоленска оптимизма не внушала.

В 1562 г. Корона предпринимает много усилий, чтобы собирать деньги на войско. Вводится целый ряд новых пошлин и поборов (с продаж, посевов, ремесленных изделий), которые должны идти на военные нужды[135]. Однако слабость взаимодействия центральных и местных административных структур ВКЛ приводила к слабой собираемости податей: судя по многочисленным грамотам, рассылаемым в 1562 г. от имени Сигизмунда II Августа и местных администраций, обеспечить сбор средств на нужном уровне никак не удавалось. Введение многочисленных мелких дробных поборов еще больше запутывало систему.

Прибывшие в Полоцк летом 1562 г. польские роты жаловались на дороговизну, что они не могут обеспечить провиантом ни себя, ни лошадей. Был послан специальный чиновник, Баркулаб Корсак, который должен был следить за «справедливостью» в отношении поляков, чтобы их не обижали и давали «справедливую цену»[136].

Властями ВКЛ в 1562 г. предпринимались меры по усилению военного потенциала приграничных областей. Проводился наем казаков, посылались наемные польские роты, в Полоцк было приказано перебросить артиллерию («стрельбу»)[137]. Но в принципе правильные распоряжения исполнялись из рук вон плохо. В декабре 1562 г., когда войско Ивана Грозного уже двигалось к Полоцку, для охраны рубежей не была выслана сторожевая служба: в Мстиславль и Оршу ее должен был послать (но послал ли?) могилевский наместник, а в Полоцк и Озерище «мело было послано, але не послано»[138]. На 19 декабря (Никола зимний) в Минске намечался сбор «рушения», дворянского ополчения, который полностью провалился: к январю 1563 г. «многие еще до его милости на том до Менъска не приехали и в домах своих позоставалися»[139].

Как можно оценить оборонительные возможности самого Полоцка? А. Н. Янушкевич называет его «одной из наиболее укрепленных крепостей на территории Восточной Беларуси»[140], что, наверное, может быть принято, только если считать положение в других крепостях еще более худшим. Городская и замковая артиллерия, как показано в предыдущей главе, была слабой, устаревшей, малокалиберной и серьезных неприятностей осаждавшим доставить не могла. Полочане в общей сложности могли выставить 23 орудия разного качества и калибра, 4 мортиры и 87 гаковниц[141]. Чтобы отразить штурм многотысячной армии, этого было недостаточно. Деревянная крепость над Западной Двиной могла выдержать долгую осаду не очень многочисленного войска без крупнокалиберной артиллерии (что, собственно, уже бывало — в первой половине XVI в. Полоцк выдерживал не одно русское нападение). Но беспрерывный штурм многочисленного воинства с тяжелой осадной артиллерией не оставлял городу никаких шансов. Наиболее боеспособными частями гарнизона были наемные польские роты, но они насчитывали несколько сот человек. Дворянское ополчение в городе в момент осады оказалось немногочисленным — это видно из того, что в вылазке, которую пытались организовать полочане, участвовало всего около 800 человек.

А. Л. Хорошкевич приводит данные иностранных источников, что в момент осады в Полоцке было 6000 воинов, из них 750 конных и 700 пеших поляков, остальные — из ВКЛ[142]. На наш взгляд, эти сведения преувеличены (получается, что воины, взрослые мужчины, составляли чуть ли не половину населения Полоцка, что нереально). Более правильными кажутся данные, что к моменту начала осады в наличии было всего около 1600–2000 воинов ВКЛ и 400–500 поляков[143]. В любом случае защитников Полоцка было в разы меньше, чем нападавших. Город был обречен.

Основные сведения о составе русской армии в Полоцком походе мы черпаем из так называемой «Книги Полоцкого похода» (далее — КПП), составленной одновременно с событиями или чуть позже (бумага, на которой написана КПП, датируется 1560-ми гг.)[144]. Правда, остается открытым вопрос о том, в какой мере «Книга Полоцкого похода» может считаться надежным источником. Впервые рукопись была опубликована в 1885 г. А. П. Сапуновым[145], затем издана К. В. Петровым[146] и К. В. Барановым[147].

Исследователями неоднократно отмечались пропуски и явные ошибки в тексте[148]. Как справедливо отметил В. М. Воробьев, «… обнаружился ряд существенных вопросов к числовым данным текста публикации»[149]. Следует согласиться с К.В. Петровым, что «книга представляет собой вторичный документ, составленный на основе первичных черновых материалов, которыми, скорее всего, были столбовые росписи»[150]. Полемику между В. М. Воробьевым и К. В. Петровым о том, нужно ли считать КПП официальным документом, мы здесь рассматривать не будем[151].

В КПП много пропусков: не описан «наряд» (есть только роспись отряда сопровождения «наряда»), нет росписи стрельцов (которые несомненно участвовали в походе). Мало того, цифры, приведенные в тексте, явно не всегда достоверны. Попытки пересчитать данные вслед за дьяками Ивана Грозного выявили, что с математикой у них было неважно: в целом ряде случаев сумма приведенной численности отдельных отрядов не совпадает с итоговой цифрой, которую вывел дьяк. Государевы дьяки могли бы подходить к подсчетам более ответственно (см. Приложение 2, Таблицу 2).

Но проблема не только в этом. 60 % приводимых в источнике данных о количестве воинов в тех или иных отрядах кратны 10 и 5 (117 из 195, причем с преобладанием кратности 10). Когда 60 % показателей численности войска составляют круглые цифры, в них стоит усомниться — перед нами явно не реальные подсчеты, а скорее разнарядка: сколько должно было бы быть. Ведь по КПП мы знаем, что войска расписывались по полкам как минимум четырежды: после 22 сентября 1562 г. в Москве (предварительный расклад), 7 декабря 1562 г. в Можайске (судя по тексту, именно эту роспись отражает текст КПП), между 5 и 8 января 1563 г. в Великих Луках. После 18 января планировался смотр на Невеле, который был отменен из-за заторов и плохого сбора войск. Поэтому его перенесли под Полоцк (состоялся 2 февраля)[152].

О чем это говорит? Прежде всего — войску велся строгий учет, который возобновлялся после каждого перехода, способного повлиять на численность полков (отставшие, больные и т. д.). С другой стороны, для смотра готовились предварительные списки (видимо, таким и является список КПП). Поскольку мы не располагаем итоговыми списками со всех четырех смотров, мы можем определить численность русских войск под Полоцком приблизительно, только ее порядок. Вопрос о способах подсчета является полемическим, у ученых получаются разные цифры, которые, впрочем, все колеблются в районе 30 000[153]. По нашим подсчетам, по данным КПП в войске Ивана Грозного, выступившим под Полоцк, должно было быть 31 214 человек. Без пушкарей, стрельцов, кошевых-обозных, посохи и иных «невидимок», неучтенного контингента. Есть также данные КПП на даточных людей — «лыжная рать» («на ртах ходили») — 1195.

И — самая главная интрига этих подсчетов — получается, что в этих цифрах нет учета боевых холопов, вооруженных слуг, которые по Уложению о службе 1556 г. и данным десятен должны были бы сопровождать детей боярских в походах. Холопы в КПП, в росписи войска отсутствуют — только дети боярские, казаки, даточные люди, служилые татары. Между тем, это вопрос принципиальный — от него зависит определение численности русского войска в Полоцком походе. Ведь тогда численность дворянской конницы надо умножать как минимум на два.

С одной стороны, ряд ученых (Р. Г. Скрынников, А. Н. Лобин, Д. М. Володихин)[154] отрицают, что в КПП в числе «дворовых и городовых» от местностей могли быть подсчитаны вместе, одной цифрой, дворяне и их холопы-послужильцы. То есть, по их мнению, к количеству дворян, указанных в КПП, надо приплюсовывать сумму и увеличивать состав войска как минимум вдвое[155]. Если мы примем тезис А. Н. Лобина, что «.. нет оснований определять среднее соотношение "помещик — боевой слуга для XVI столетия иначе, чем 1:1"[156], все равно это означает, что к 30 000 надо плюсовать около 20 000–25 000.

В историографии представлена и иная точка зрения (О. А. Курбатов, Н. В. Смирнов), что нормы Уложения 1556 г. не выполнялись. Оба исследователя пришли к одинаковым выводам: «Наличие боевых слуг (холопов) у дворян и детей боярских уже на завершающем этапе Ливонской войны было скорее исключением, нежели правилом. Доля их в составе русской поместной конницы была очень незначительна» (Н. В. Смирнов)[157]. Но, по мнению авторов, так стало к концу войны, а в середине XVI в. боевые слуги составляли значительную часть войска. В каком-то (возможно, немалом) количестве они, вне всяких сомнений, участвовали в Полоцком походе — а это означает, что КПП их не фиксирует, и мы должны пускаться в зыбкое море теоретических расчетов.

В то же время нельзя не согласиться с О. А. Курбатовым, утверждавшим, что без включения в подсчеты боевых холопов КПП как документ, учитывающий состав войска, просто теряет смысл. Что это за роспись войска, если в нем не учитывается его чуть ли не половина? Ученый правильно замечает: «Можно подумать, что воеводам в начале похода было важнее узнать уровень явки детей боярских… а не "сметить" реальную боевую силу сотен»[158]. Он приводит примеры воинской документации, показывающей, что в случае сбора войска перед походом проходили смотры и производился подсчет реальной воинской силы, которую затем распределяли по полкам. Сословный принцип здесь явно был вторичен, так как такие «частичные» сметы не имеют практического значения. По ним невозможно ни четко определить военный потенциал, ни расписать полки, ни сверить нормы снабжения и т. д. Аналогичную точку зрения ранее высказывал С. М. Каштанов[159].

Таким образом, у нас, собственно, три варианта решения проблемы упоминания/неупоминания служилых холопов в КПП: 1) они «невидимки», фигуры умолчания; 2) они подсчитаны вместе с выбором детей боярских дворовых и городовых; 3) КПП — дефектный источник неясного предназначения, поэтому невозможно установить, почему там нет служилых холопов или каким образом они записаны. Заметим, что первый и третий варианты неизбежно сливаются, потому что если мы примем первый вариант, то должны будем объяснить, зачем нужна такая странная «фрагментарная» запись состава войска. А объяснение может быть только одно: «мы не понимаем» характера КПП, и вообще она — источник малодостоверный. С «сословной» точки зрения правильным кажется первый вариант, но с военной и делопроизводственной — третий. Отдельная роспись дворян по полкам предполагает, что тогда холопов надо писать особым отрядом (как писали служилых татар, казаков и т. д.). Но таких отдельных «холопьих полков» в середине XVI в. не известно ни по каким источникам. По десятням и другим документам учета русского войска дворяне и их холопы-послужильцы на смотрах записываются подряд, последовательно — помещик, сколько он выставил послужильцев, размер поместья и денежного жалования и т. д. Эти сведения не разносились по разным разделам. Поэтому кажется предпочтительней версия, что холопы-послужильцы были все же учтены в КПП.

Что говорят о численности русского войска другие источники? Поход, видимо, в самом деле был крупным. Согласно Никоновской летописи, «понеже бо слышахом, а иные и ведехом, з государем было под Полоцком войска… с четыреста тысечь. Литва бо вся подрожала от страху от многово войска»[160]. А. Л. Хорошкевич приводит свидетельство анонима, итальянского подданного этрурского князя Космо I, что войско Ивана IV насчитывало 200 000. Эта же цифра содержится в рукописной газете, хранившейся в архиве каноника мюнстерского собора в Цюрихе Йоганна Якоба Вика. А вот послание анонима из Базеля в Цюрих от 4 марта 1563 г. определяет размеры царского войска в 150 000 человек[161]. В немецких «летучих листках» упоминаются цифры 200 000, 260 000, 300 000 человек[162]. Как показано А. Каппелером, для европейских «летучих листков» вообще было характерно оперировать цифрами не меньшими, чем в несколько сот тысяч человек[163].

Данные цифры, несомненно, очень сильно завышены. 300–400 тысяч человек в походе в дальние земли — это от 600 000 до чуть ли не миллиона лошадей (считая обозных, пристяжных, запасных и т. д.). Исследователи, которые некритически воспроизводят эти цифры, почему-то совершенно не задумываются, что эти сотни тысяч лошадей ели бы в заснеженной Полотчине в январе-феврале 1563 г. Травы нет, то есть все питание — сено, конфискованное у местного сельского населения. Крайне сомнительно, чтобы полоцкое крестьянство в ожидании русского вторжения заранее заготовило бы такое количество сена. Использовать же запасы, заготовленные сельскими жителями для своих нужд, было недостаточно: вряд ли у полоцких крестьян для себя были заготовлены объемы сена «для прокорма сотен тысяч лошадей» — у них просто не было столько своих лошадей. Есть, конечно, вариант, что русские привезли сено с собой — но только не для месячного прокорма нескольких сотен тысяч лошадей. Как говорится, будем реалистами.

Заметим также, что приведенные в КПП размеры полков, даже если добавлять сюда служилых холопов, стрельцов, пушкарей и т. д., все равно не позволят выйти на уровень рати в несколько сот тысяч человек. В пользу этой цифры говорят и размеры полков, которые никак не соответствуют гигантским цифрам нарративных источников: согласно КПП, в государевом полку было 6178 человек, в большом — 5779, полку правой руки — 3979, передовом — 4112, левой руки — 2008, сторожевом — 3595, ертоуле — 1877, боевое охранение наряда — 2491. Опять встает вопрос — входят ли в эти цифры боевые холопы? Нам кажется, что должны входить. Иначе сам по себе подсчет численности полков теряет смысл — его нельзя использовать ни для организации марша, ни для распределения сил по полкам, ни для тактических перемещений войск.

Никоновская летопись говорит, что в Полоцком походе участвовали 12 000 стрельцов[164]. Следует согласится с А. Н. Лобиным, что цифра совершенно нереальная. Средний размер стрелецкого подразделения, «приказа», в середине XVI в. — 500 человек. 24 стрелецких приказа под Полоцком в 1563 г. — сюжет из области фантастики, потому что стольких приказов при Иване Грозном просто не было, этого количества московские стрельцы достигнут только через 100 лет при Алексее Михайловиче. А. Н. Лобин справедливо указывает, что мы знаем стрелецкие приказы, которые были в Полоцком походе. Это части под командованием Ивана Голохвастова, Василия Пивова, Ивана Мячкова, Федора Булгакова, Григория Кафтырева, Богдана Болтина, Романа Пивова, Осана Гурьева. Это восемь приказов, то есть около 4000 человек[165].

Д. М. Володихин и Д. Н. Александров определяют общее количество собственно вооруженных воинов в 50–60 тыс. чел. Их сопровождало «целое море» посохи[166]. Размеры этого «моря» можно уточнить: по летописному Своду Корнилия, посохи было 80 900 человек, «а посошанам во Пскове давали коневником по 5 рублей, а пешим по 2 рубля»[167]. Учитывая, что тогда затраты только на посоху должны были составить гигантскую сумму более чем 160 000 рублей, думается, что и этих «чернорабочих войны» в походе было гораздо меньше. Восемьдесят тысяч посохи плюс обоз-кош — чем кормить всю эту массу людей и лошадей в январских полоцких лесах? Сколько времени они будут идти по заснеженным лесным дорогам, причем зачастую посоха торила эту дорогу перед собой, мосты мостила и гати гатила? Где они будут ночевать? Ведь под Полоцк прибыло не измученное на марше, а сытое, боеспособное и энергичное войско. Даже если представить, что 81 000 посохи шло колонной по пять человек в ряд (что на самом деле в XVI веке невозможно, набранные в посоху крестьяне — не гренадеры XIX в., да и вряд ли они шли пешком — скорее всего ехали на телегах или вручную тащили пушки), то такая колонна с неизбежными интервалами между отрядами растянулась бы минимум на 10–15 км. На телегах — раза в три длинней. Такие данные совсем не соответствуют тому стремительному маршу, который войско Ивана Грозного проделало под Полоцк. На наш взгляд, следует согласиться с В. В. Пенским и поддержавшим его А. Н. Лобиным, что здесь ошибка писца и 80 900 следует читать как 8900[168].

Наконец, сколько под Полоцком было русских орудий? С легкой руки М. Стрыйковского[169] из книги в книгу кочует цифра в 200 орудий[170]. Впрочем, это не предел: поздняя «Кройника литовская и жмойтская…» сообщает о 1000 русских пушек под Полоцком[171]. В немецких «летучих листках» о взятии Полоцка фигурирует та же цифра в 150–200 орудий[172]. По подсчетам А. Н. Лобина, которые представляются хорошо аргументированными, в войске Ивана Грозного под Полоцком «…принимали участие не меньше 40 пушек… и 100–110 пищалей, т. е. всего не больше 150 орудий. Примерно такое же количество стволов было под Казанью в 1552 году». Ученый указывает, что «…"огнестрельный наряд" 1563 г. являлся самым мощным из собранного Россией в заграничный поход в XVI–XVII вв.»[173].

Плохая организация обороны ВКЛ не означала, что русскую армию в Полоцкой земле ждала легкая прогулка. Ведь поход нужно было организовать. Россия в казанских кампаниях конца XV — середины XVI вв. имела опыт переброски на большое расстояние крупных воинских контингентов на восток. Но это была переброска по сравнительно безлюдной местности, без серьезных рубежей обороны, с широкими возможностями маневра. Войска были фактически не ограничены в выборе маршрутов и направлений движения. Проблема заключалась только в обеспечении продовольствием: обоза не хватало, воины промышляли охотой или питались за счет местного населения.

В качестве иллюстрации можно привести описание марша на Казань 1552 г., содержащееся в «Истории о делах великого князя московского» князя Андрея Курбского. Он был вторым воеводой полка правой руки в подчинении П. М. Щенятева[174]. В своем сочинении князь описывает трудный путь с многотысячным (по разным спискам от 13 000 до 30 000)[175] войском через Рязанскую, Мещерскую земли, Мордовские леса «на великое дикое поле». Полк шел с фланга основных сил русской армии, параллельно им, в пяти переходах, заслоняя главные полки от нападений ногаев. Поход длился пять недель, протекал «с гладом и с нуждою многою». Продовольствие закончилось за 9 дней до конца пути. Однако «Господь Бог препитал нас и войско ово рыбами, ово иными зверми, бо в пустых тех полях зело много в реках рыб». Положение улучшилось только при достижении р. Суры, когда полк вступил в черемисскую землю и смог покупать провизию у местного населения: «Черемиский хлеб сладостнейший паче драгоценных колацеи обретеся». При этом Курбский подчеркивает возможности маневра для войска: «…шли есмя войском осм дней полями дикими и дубровами, негде и лесами, а сел со живущими зело мало»[176].

В случае похода на Полоцк (равно как и в смоленских походах 1512–1514 гг.) ситуация была принципиально иной: армии надлежало пройти на запад через густонаселенную местность с крепостями, городами и многочисленными селами. Необходимо было при этом обеспечить скрытность, иначе замысел русского командования был бы разоблачен еще на марше и ВКЛ смогло бы организовать оборону. Это означало, что войско должно было бы идти очень узким коридором, выверенной дорогой между пунктами пограничной стражи, чтобы его не заметили как можно дольше. Такой коридор предполагал использование имеющихся дорог или прокладывание новых — потому что конники, пешие и обоз могут идти друг за другом по дороге, но вряд ли смогут это сделать через поля и леса, по целине — там люди, кони и повозки неизбежно нарушают походный строй и рассыпаются по местности. А этого допустить было нельзя.

Появление КПП в этом плане не случайно. Она отражает ту сложную и крупномасштабную организационную работу, которую сегодня назвали бы военной логистикой, без которой поход был невозможен. Марш русских войск к Полоцку нужно было четко и максимально детально организовать. Для этого была необходима подробная роспись всего воинского контингента и его действий, как говорится, «по шагам».

Иван IV приказал армии везти все продовольствие с собой, не допускать по мере продвижения грабежа местного населения. Сделано это было для соблюдения относительной скрытности похода: если бы московское войско начало громить окрестности, слухи об этом распространились бы быстрее, чем армия дошла бы до Полоцка.

Подготовка к походу началась осенью 1562 г.[177] Под 5 сентября Никоновская летопись упоминает, что Иван IV «стоял» в Можайске для «своего дела литовского»[178]. 22 сентября государь приказал «царю Семиону и воеводам Ивану Дмитриевичу Бельскому с товарыщи по розписи службу сказывати, кому в котором полку быти и в которых городех кому збиратися, да дворяном и детем боярским где которым быти»[179]. В ноябре возвращение домой литовского гонца Сенки Алексеева строго контролировалось, чтобы он ехал «по тому, которою дорогой приехал, чтобы на государеву рать вести не дал»[180].

Молебен, знаменовавший начало Полоцкого похода, состоялся в московских храмах 30 ноября. 4 декабря (по КПП) или 5 декабря (по летописи) царь пришел в Можайск. Войска, кроме Можайска, собирались в разных пунктах: Старице, Звенигороде, Боровске, Ярославце, Кременце, Калуге, Верее, Вышгороде, Старой Руссе, Волоке Ламском, Холму, Погорелом городище, Зубцове, Ржеве, Молвятицах, Пскове, Вязьме и др. Точкой сбора были назначены Великие Луки[181]. 7 декабря была проведена первая роспись по полкам и назначены полковые воеводы[182].

17 декабря царь вышел из Можайска в Торопец, а из Торопца пошел к Лукам, куда и прибыл 5 января. Д. М. Володихин дает высокие оценки организации марша русской армии к Лукам: «Это образец гибкости и слаженности военной машины Московского государства, удивительный даже и для последующих столетий. Из истории западноевропейского военного искусства в один ряд с подготовкой и сбором войск Ивана IV в зимнюю кампанию 1562–1563 гг. можно поставить, пожалуй, один лишь знаменитый марш армии Оливера Кромвеля к Вустеру»[183].

Однако столь высокие оценки несколько противоречат сведениям источников. Согласно летописи, часть войск «не поспела» прийти к Лукам в срок. Промедление было опасным: долго скрывать перемещения крупных воинских контингентов на литовской границе было невозможно. Русское командование и не рассчитывало, что в ВКЛ не узнают о нападении. Важно было, чтобы о нем узнали как можно позже, а марш был бы стремительным. Тогда «посполитое рушение» не успело бы собраться и пришлось бы иметь дело с незначительными, локальными силами. Этот расчет полностью оправдался.

В Великих Луках состоялся смотр прибывших войск и их распределение по полкам: «…и росписал государь бояр и воевод и детей боярских по полком, и головы с людьми и сторожи и дозорщики и все чины полковые служебные устроил… и запасы свои и конские повеле всему воинству с собою имати доволно на всю зиму и до весны. Занеже идти и до Полоцка месты пустыми, тесными и непроходными: и дорогу перед собою велел чиститу, а под наряд по рекам мосты делати… понеже до та дорога лесна и тесна»[184].

Такая организация похода сразу же делала его крайне затруднительным. Что означало требование все везти с собой? В день воин должен был потреблять не менее 1 кг хлеба или его эквивалентов. Значит, дневное продовольствие на 30-тысячную армию весит 30 тонн. Поход Ивана Грозного длился с 5 января (день сбора на Луках) по 15 февраля. То есть минимальный вес продовольствия для дворянской конницы, которое она потащила на себе, — 1200 тонн. Это не считая стрельцов, пушкарей, посохи, обозных, которые тоже питались не святым духом.

30-тысячная конная армия вела с собой не менее 60 000 лошадей (не считая обозных, вьючных и т. д.). Рацион лошади в день — не менее 5 кг овса и 10–12 кг сена. Значит, к 1200 тонн хлеба добавляем еще 300 тонн овса и 720 тонн сена. И это только для дворянской конницы. При этом мы не подсчитали оружие, боеприпасы, инструменты для починки оружия, другое продовольствие (на одной мучной болтушке войско полтора месяца не продержалось бы), шатры, предметы роскоши, которые везли знатные воины. Получается огромный обоз в несколько сотен, если не тысяч подвод (грузоподъемность одной подводы 200–250 кг).

В 1563 г. литовское посольство Ю. Ходкевича в 360 человек требовало для проезда от русской границы до Москвы 130 подвод, а им дали 50[185]. Получается от 3 до 7 человек на подводу (с грузом, необходимым для их снабжения в пути). А ведь это посольство, которое не тащит с собой от границы весь провиант — его должны кормить приставы по дороге из корма, поставляемого населением. И послы не везут в большом количестве доспехи, оружие, боеприпасы. Данная пропорция, устанавливаемая по «посольскому поезду», носит, несомненно, условный характер, но все-таки некоторое представление о потребности в подводах и размерах обоза при переездах на большие расстояния в XVI веке дает.

И такой гигантский обоз-кош надо вести по свежепроложенным зимним дорогам в полоцких лесах с максимально возможной скоростью. А ведь еще артиллерия! Думается, что эти расчеты показывают ошибочность всех попыток «увеличить» численность войска Ивана Грозного за счет «неподсчитанных» боевых холопов, «моря посохи» и т. д. Слишком большая армия с обозом просто не смогла бы пройти тот путь, который прошли воины русского царя в январе 1563 г.

8 января была расписана последовательность выхода полков: 9 января — ертоул, 11 января — передовой полк, 12 января — полк правой руки, 13 января — большой полк, 14 января — государев полк, 15 января — наряд и 16 января — сторожевой полк и полк левой руки[186]. То есть на прохождение контингента в 4–5 тысяч конных воинов с обозом отводились сутки-двое. Этот факт говорит о растянутости колонн, о том, что они занимали на дороге большую протяженность.

Причем «график движения» не помог: начались «заторы», войска не успевали пройти по узким дорогам в положенное время. Основная проблема была с обозом-кошем. 14 января на выходе из Великих Лук образовалась, говоря современным языком, гигантская пробка из обозов большого полка, передового полка, государева полка и полка правой руки. Иван IV ругался, посылал одного воеводу за другим с приказами разобрать затор, пропускать возы то одного, то другого полка. Пробка продолжалась с 14 по 18 января, многие подводы потеряли свое место в колонне, отстали, и из-за этого был отменен смотр в Невеле, намеченный на 17–18 января (что говорит о том, что на возах, кроме продовольствия и фуража, везли доспехи и оружие, необходимые для смотра).

В дороге заторы продолжались, особенно трудными участками были переправы через реки и мосты. Движение полков и кошей несколько раз буксовало, замирало, потом возобновлялось. Царь и командование постоянно контролировали ситуацию, чуть что, посылали воевод и детей боярских на помощь застрявшим обозам. Летописец писал: «Путное же царево и великого князя к Полотцску шествие нужно и тихо, потому что царь и великий князь полки шел к Полотцску одною дорогою, и заповедь великую положил, перешед за рубеж, изо всех полков никакова человека по корм ни на иную ни на какую добычю отпущати не велел, чтоб теми малыми делы болшого дела не теряли»[187].

О нервном характере похода свидетельствует неясное указание князя Андрея Курбского, что во время продвижения войск под Невелем царь лично от злости убил князя Ивана Шаховского: «…своею рукою булавою насмерть убил на Невле, месте, идучи к Полотцку»[188]. Данный эпизод породил много толкований. Казнь князя связывали с его участием в заговоре Старицких, в «стародубском изменном деле»[189]. А. Л. Хорошкевич предположила, что Иван Грозный под Невелем «вспомнил позорное поражение здесь Курбского за год до этого» и сорвал злость, но при этом почему-то убил не самого Курбского, который благополучно был воеводой всю полоцкую кампанию, а подвернувшегося под горячую руку Ивана Шаховского. На Курбского этот эпизод произвел глубокое впечатление, и он тут же, «…опасаясь подобной участи… от своего имени, и, вероятно, от имени Мстиславского обратился к витебскому воеводе Стефану Андреевичу Збаражскому» с тайными переговорами о мире[190]. На наш взгляд, в источниках невозможно найти никаких доказательств в пользу подобных трактовок. Подвернулся ли Шаховской под горячую царскую руку во время разгона очередных «заторов» или в самом деле пал жертвой опалы за связь с заговорщиками, подлинными и мнимыми — нам неизвестно, и никаких указаний источники не содержат.

30 января 1563 г. основные силы русской армии, преодолев за 21 день более 150 км от Великих Лук до Полоцка (в среднем получается около 7 км в день), подошли к Полоцку.

О подготовке вторжения Ивана Грозного властям ВКЛ стало известно 6 января 1563 г. (во всяком случае, этим числом датируются первые приказы об организации отражения нападения)[191]. Сведения были получены как от местного населения, так и от перебежчиков: русская летопись называет имя изменника Богдана Хлызнева-Колычева, который бежал к противнику и сообщил о планах царя. Литовское командование сначала не понимало, что же является целью главного удара: Полоцк или Витебск, в приказах говорится об обеих крепостях.

О походе Ивана Грозного сообщил и другой московский перебежчик, Семен Иванович Буйко. Он прибежал в Полоцк к воеводе Ст. Довойне и известил, что царь от Невеля идет на Полоцк и взятие Полоцка и есть цель похода. 23 января Довойна обратился к населению с проникновенным посланием, где призывал всех встать «боронячи паньства господаръского и волностеи, свобод наших спольных, так хрестияне, так и ормяне, турцы и татарове». Призывалось защитить «отчизну», «на звыклую верность и славу кожъдых предков своих», отец чтобы вышел с сыном, брат с братом[192].

Риторика послания весьма примечательна и раскрывает многие черты менталитета ВКЛ XVI века. Во-первых, война идет не ВКЛ с Россией, а «его милости короля» с великим князем, «неприятелем нашим». Для этой эпохи нет еще понятия войны между странами или народами. Есть война монархов и их подданных и служебников. Во-вторых, иноземное вторжение влечет оборону «отчизны». Но что под ней понимается? Место жительства, земля или город, и принадлежность к социуму (корпорации) с обеспеченными властью правами и вольностями. Нападение врагов понимается как угроза привычному социальному укладу, лишение вольностей и прав, разрушение существующего миропорядка, который и есть «отчизна». В-третьих, обращает на себя внимание очень слабый градус религиозной риторики. Это понятно, потому что она в данном случае не работала: христиане напали на христиан, в стане ВКЛ были и православные, и католики, и протестанты — к чему апеллировать? В-четвертых, почти полностью отсутствует этнический момент. Упоминание этносов (татары, армяне и т. д.) — это не столько этносы, сколько отдельные общины (со своей религией, правом и культурой). Но что показательно — как этносы вообще не фигурируют ни литвины, ни русины, ни поляки. Враг — это «неприятель», великий князь московский, но не русские и даже не московиты. Воюют подданные, но не народы.

Призывы остались без ответа. Собрать войска для обороны Полоцка и снятия осады не удалось. 25 января король обратился к панам рады с призывом сделать все возможное для сбора войска. Под Полоцк предлагалось послать надворный отряд воеводы Иеронима Сенявского, находившийся под Вильной. Видимо, предпринимались какие-то разведывательные действия — есть сведения, что князь К. В. Острожский взял языка (в источнике хвастливо указывается, что это «один из царских фаворитов»)[193]. О бессилии Сигизмунда II Августа свидетельствует тот факт, что он пытался заручиться поддержкой еще более слабого соседа — ливонцев. 2 февраля он сообщал курляндскому герцогу Готтарду Кеттлеру, что на самом деле цель Ивана Грозного — не Полоцк, а Рига, поэтому надо готовится к отражению опасности[194]. 6 февраля литовская рада пообещала шляхте заплатить (!) за выход войск (то есть по сути за исполнение дворянами их обязанностей службы), но даже такая экстраординарная мера ни к чему не привела[195]. 7 февраля, за неделю до падения города, власти ВКЛ все еще призывали «рушение» прибыть под начало гетмана ВКЛ на Долгинов и Выборовичи[196]. Сигизмунд II Август сетовал, что шляхта осталась глуха к призывам прибыть к месту сбора войска[197].

Согласно русской летописи, Иван Грозный послал в Полоцк гонца с предложением сдачи и перехода в московское подданство. Горожане убили посланника. Летописец пишет, что «полочяне же великою гордостию превознесшееся», были уверены в надежности крепостных стен, что твердыня устоит, и приняли в город часть населения Полоцкого повета[198].

В конце января 1563 г. полочане угрюмо наблюдали с крепостных стен, как вокруг города густеют отряды русских. Сначала это были отдельные передовые разъезды, потом появились летучие отряды, а вскоре — и части, которые встали в места дислокации. Видимо, первыми были застава князя Дмитрия Хворостинина у Георгиевского монастыря и заставы Юрия Токмакова, Ивана Воронцова и Владимира Карпова за Двиной, у Борисоглебского монастыря. Тем самым город сразу стали охватывать в полукольцо. Стрелецкие отряды взяли остров на Двине напротив замка, «закопались в березех и на острову» и разместили на позиции артиллерию[199]. Это была самая опасная точка: Двина не препятствовала полету ядер, то есть замок через реку можно было расстреливать почти в упор. 1 февраля начался пушечный обстрел посада.

31 января русская армия приступила к развертыванию своих сил под Полоцком. На поле у стен Георгиевского монастыря[200] был отслужен торжественный молебен с участием самого Ивана Грозного, после чего царь уехал в Борисоглебский монастырь, ставший его резиденцией до конца осады.

Полки были первоначально, 31 января, расставлены следующим образом. С севера, из-за Полоты, с напольной стороны к городу подступали основные силы — большой полк, идущий от Спасского монастыря, и государев полк, расположившийся у Георгиевского монастыря (совр. район Ксаверьевского кладбища). Ертоул подошел с северо-запада, к устью р. Полоты. Два полка переправились через лед Двины и заняли позиции на левом берегу: передовой полк отрезал Виленскую дорогу и встал в Экиманской слободе. Напротив Великого посада, за рекой, на Кривцовом посаде, напротив острова и замка встал полк правой руки, перерезав Чесвяцкую дорогу.

Государев полк маневрировал вдоль городских стен на юго-восток. От Георгиевского монастыря он пошел в Волову озеру, здесь постоял день, а вечером ушел за Двину к Борисоглебскому монастырю. Стрельцам было приказано «закопаться» вдоль берега Двины против Великого посада и на острове напротив замка. К вечеру 31 января подошли остальные части. Наряд был поставлен между Георгиевским монастырем и Воловым озером, с напольной стороны, против менее защищенных стен посада (летопись называет их «острогом», что может быть связано с типом укреплений — стена из вертикально поставленных бревен). Полк левой руки стал на Себежской дороге против Духовских ворот. Видимо, это название надо связывать с церковью Св. Духа, располагавшейся в Заполотье, и тогда полк левой руки оказался между ертоулом и большим полком. Сторожевой полк ушел за Двину. Местом его стана называется Плоская лужа, что плохо поддается идентификации (под «лужей» можно понимать любую заболоченную местность). Однако есть другой ориентир — «напротив Богоявленского взвоза», а Богоявленский монастырь в Полоцке фиксируется четко[201]. Тем самым кольцо осады было замкнуто[202].

Д. М. Володихин считает, что «Перемещения полков выдают колебания командования московской армии относительно выбора направления главного удара. Первоначально, видимо, предполагалось нанести его из Задвинья, штурмуя город по льду Двины»[203]. Данная оценка вызывает сомнения: нам представляется, что сосредоточение сил в Задвинье было вызвано опасением нападения извне, прихода подкреплений и попытки деблокирования города (по аналогии с «Казанским взятием», где на отражение внешних атак пришлась значительная часть боев во время осады). Государев полк первоначально располагался с напольной стороны у монастыря Св. Георгия, то есть на берегах Полоты. Потом переместился к Волову озеру — против большой посадской стены, и наконец ушел за Двину к Борисоглебскому монастырю, стал против угла посадских укреплений. Если бы было верно предположение Д. М. Володихина, то главные силы во главе с государевым полком располагались бы в Кривцовом посаде, напротив которого через Двину находились очень слабо защищенные со стороны реки районы Великого посада. Но стоявший там неглавный сторожевой полк в бездействии простоял всю осаду, и только стрельцы вели огонь через Двину.

2 февраля стрельцы приказов Василия Пивова и Ивана Мячкова с острова напротив замка и посада открыли огонь по посаду. 3 февраля «учалась портиться» Западная Двина, и пришлось срочно перебрасывать государев полк на правый берег Двины, от Борисоглебского монастыря к Георгиевскому, чтобы река его не отрезала. А к Борисоглебскому монастырю из Заполотья был передислоцирован полк левой руки. Из построения полков видно, что позициям за Двиной придавалось важное значение — всю осаду здесь держали 4 полка (передовой, правой руки, сторожевой, левой руки), а также два стрелецких приказа — чуть ли не половину всего войска. Они не давали полочанам уйти на Виленскую дорогу и перекрывали возможную помощь из ВКЛ с юго-запада.

3 февраля войскам было приказано строить из дерева и земли осадные укрепления — туры (норма — 1 тура от каждых 10 человек)[204]. Работы начались 4 февраля, туры ставились с напольной стороны против Великого посада. Здесь располагался государев полк, которому было суждено сыграть решающую роль в штурме, а «от курганов» вдоль Двины — стрелецкие приказы Федора Булгакова, Григория Кафтырева, Будая Болтина и Ивана Голохвастова. Постройка сопровождалась устрашающим музыкальным действом — «повеле в сурны играти и трубити и по накром бити»[205] (как тут не усмотреть аналогию с библейским взятием Иерихона, которое также сопровождалось тем, что осаждавшие «вострубили в трубы» — Нав. 6: 14–16). В других источниках упоминаются также литавры и «набаты»[206]. Под стенами Полоцка бушевал целый военный оркестр, преимущественно из ударных инструментов.

Осажденные открыли артиллерийский огонь со стен по войскам, движущимся вокруг города. Ядра летели довольно далеко, одно даже попало «в сени» в Борисоглебском монастыре. «И убиша в Двине-реке боярского человека и с лошадью»[207]. Но в целом обстрел был, видимо, малорезультативен. Летопись отмечает, что при постановке тур от огня из города погибли один сын боярский, человек 15 послужильцев и казачий атаман Кислый Подчерков[208]. Полоцк не располагал артиллерией, способной в самом деле причинить осаждающим серьезный урон. Стрельба носила скорей психологический характер. Город замер в томительном ожидании штурма.

Некоторая заминка в подготовке штурма была связана как с постройкой туров, так и со слухами, что для спасения Полоцка движется войско великого гетмана Литовского князя Николая Христофора Радзивилла Черного. Не имея достаточно солдат, гетман распускал слухи, будто бы у него 40 000 воинов и они скоро атакуют московитов. На самом деле его немногочисленный отряд (по Р. Г. Скрынникову, 3400 человек[209], по А. Н. Янушкевичу — 2000 солдат из ВКЛ и 1400 польских наемников[210]) благоразумно действовал на расстоянии 8–10 километров от крепости, не рискуя подходить ближе. Все воинские подвиги, которые за ним числились, — победа над несколькими разведывательными разъездами московской конницы.

Однако известие о подходе отряда Радзивилла весьма обеспокоило московское командование. Против него был послан крупный отряд из воинов передового и сторожевого полка во главе с царевичем Ибаком, воеводами Ю. П. Репниным и А. И. Ярославовым. От столкновения Радзивилл уклонился и ушел подальше от зоны боевых действий. Русское войско вернулось с известием, что противник отступил. Пока шел сбор информации об отряде Радзивилла, основные силы русской армии начали штурм города. Первая его попытка была предпринята 5 февраля. Стрельцы под командованием Ивана Голохвастова подожгли посадскую крепостную башню над Двиной, взяли ее и вошли в острог. Однако не удержались в городе и отступили (согласно летописи, по царскому приказу, поскольку еще не все туры были готовы). Погибло, в основном от ружейного огня, около 15 стрельцов[211]. До вечера 5 февраля Полоцк беспрерывно обстреливала легкая и средняя артиллерия. Крупнокалиберные орудия еще не были установлены на позициях. Однако хватило легких и средних: полочане запросили переговоров. Их вели «городничий» Я. Быстренский, писари Л. Галабурда и В. Трибун[212].

Переговоры, длившиеся с 6 по 8 февраля, получились странными. С одной стороны, обе стороны сознательно тянули время. Русским надо было установить на позициях тяжелую артиллерию, а воевода Довойна рассчитывал на прибытие Радзивилла. С другой стороны, успех на переговорах был все же возможен: в Полоцке имелась довольно влиятельная прослойка православного населения, готового на компромисс с московским царем. Для Ивана IV было бы даже значимей, если бы Полоцк склонил свою голову без боя: это означало бы, что деморализованное население Великого княжества Литовского готово признать власть православного государя.

В итоге переговоры закончились неудачей. Довойна так и не смог решиться на принятие русских условий, а московские воеводы за время переговоров успели подвести туры под самые городские стены и изготовить к стрельбе тяжелые орудия. 8 февраля царь запросил, есть ли челобитье о сдаче. Василий Трибун сообщил, что горожане колеблются, одни согласны на сдачу, другие нет. Тогда по приказу государя заговорила артиллерия. Как писали современники, начался такой пушечный гром, что, «казалось, небо и вся земля обрушились» на Полоцк. Крупнокалиберные ядра буквально взламывали стены, разрушали строения в городе. Полочан подвело то, что укрепления вдоль Двины либо вообще отсутствовали, либо были незначительными. Русские пушкари через реку били по незащищенному посаду и крепостной стене с въездными воротами. Получалось, что пушки стреляют в стену не снаружи, а как бы изнутри.

На посаде вспыхнул страшный пожар, уничтоживший, если верить данным летописи, 3000 дворов (цифра преувеличена, по Полоцкой ревизии 1552 г. на Великом посаде был 771 мещанский дом)[213]. По разным данным, возгорание случилось от огня русской артиллерии или от поджогов, сделанных по приказу воеводы Довойны («того же дни полочане с приходу от царя и великого князя острог зажгли»)[214].

В принципе, сжигание посада — обычный средневековый прием для древнерусских городов. Тем самым противник лишался возможности располагать войска на улицах посада, укрывая их между домами, и использовать разобранные постройки как строительный материал для осадных орудий. Воевать на пепелище трудно. Осаждающие — как на ладони. Но если Довойна в самом деле решился на такой шаг, то его иначе чем безумным не назовешь. А. Н. Янушкевич справедливо называет это решение роковым[215]. Это значит, что он собирался оборонять только замок — но разве можно было надеяться, что маленький полоцкий замок выдержит осаду столь большого войска? Шанс был, только если измотать врага в штурмах посада и в уличных боях выбить значительное количество живой силы. Но Полоцкий замок был бы просто захлестнут массой нападавших. На что рассчитывал Довойна, непонятно. Если решение зажечь посад — его решение, то можно говорить, что полоцкий воевода совершенно неадекватно воспринимал обстановку и не имел понятия о масштабах нашествия.

Одновременно с пожаром 9 февраля русские дворяне под командованием Д. Ф. Овчины и Д. И. Хворостинина вступили на пожарище в бой с польскими войсками, сделавшими вылазку из замка. Сражение закончилось отступлением полочан в замок. А. Н. Янушкевич указывает на неясность ситуации с местным населением. По разным данным, то ли оно частично само решило бежать к русским, видя, что обороняющиеся сами зажгли свой посад, то ли Довойна приказал их выгнать из замка (куда такая масса беженцев просто не влезла бы, а если бы влезла — тут же съела бы все запасы). С посада к царским полкам вышло 11 600 человек «черных людей мужиков и жен их и детей». Это было население Полоцкого повета, укрывшееся под защиту городских стен, а теперь, по словам А. Н. Янушкевича, «добровольно-принудительно» сдававшееся в плен[216]. Пленных царь приказал раздать своим воинам в качестве трофеев[217].

С 9 по 11 февраля тяжелая артиллерия и туры под командованием Ю. Репнина переносились «на пожженое место», на пепелище полоцкого посада, к стенам замка. Напротив главных ворот были поставлены тяжелые орудия: «пушки болшие, Кашпирову да Степанову да Павлик да Орел да Медведь». Они кидали ядра до 20 пудов. Непрерывный огонь длился несколько суток. Его интенсивность достигала такой силы, что отдельные ядра пролетали территорию замка насквозь и ударялись в противоположную стену изнутри. Горожане прятались от огня в погребах, воевода Довойна с семьей укрылся под каменными сводами храма Св. Софии[218]. Гарнизон занимался не обороной, а тушением очагов пожаров. Но их было слишком много, и в конце концов полоцкий замок оказался объятым пламенем. Артиллерийским огнем было разрушено 40 укрепленных участков стены («городен») из 204, составлявших укрепления замка. Было очевидно, что его падение — только вопрос времени.

12 февраля полочане сделали вылазку под командованием Григория Голубицкого (в летописи она датирована 10 февраля)[219]. Около 800 человек — поляки, полочане, двор воеводы Довойны — перешли Полоту и напали на отряд Ивана Шереметева, который возводил за Полотой туры. Целью было нанести урон русской артиллерии, обстреливавшей город. Отряд был разбит, а Ивана Шереметева «погладило ядром по уху». Подробный рассказ об этой вылазке имеется в КПП, но есть основания в нем несколько усомниться. Иван Шереметев был воеводой передового полка, который стоял на Виленской дороге, в Экиманском посаде. Понятно, что воевода мог с отрядами перемещаться вдоль линии осады и прийти через Двину на помощь ертоулу, стоявшему как раз на Полоте, куда, согласно КПП, была направлена вылазка. Только вот нападать на русские войска на Полоте бессмысленно — там стоял сравнительно слабый ертоул (пусть даже и усиленный отрядом Шереметева), который особой роли в осаде не сыграл и активных действий не предпринимал. Из-за Полоты, как и отовсюду, велась артиллерийская стрельба по городу. Только главную опасность представляли орудия на острове напротив замка и тяжелая артиллерия на пепелище посада напротив Великих ворот. Огонь через Полоту замку, конечно, урон наносил. Но гораздо меньший. Ликвидация орудий, стоявших в Заполотье, Полоцк не спасла бы.

Поэтому можно высказать осторожное предположение, что взятый в плен поляк Станислав Семенов солгал и целью вылазки был не удар по наряду (главный наряд стоял на позициях с прямо противоположной стороны замка), а попытка прорыва из города на Виленский тракт. Тогда становится понятно участие в бою отряда Шереметева из передового полка, который как раз прикрывал Виленский тракт, и объясняется столь большое число участников вылазки — более 800 человек, к тому времени — не меньше трети или половины уцелевшего полоцкого гарнизона. В этой атаке участвовал и «Довойны двор весь», то есть ближнее окружение воеводы, что слишком солидно для обычной вылазки.

Конечно, наше предположение верно, только если действия полоцкого гарнизона к этому времени еще носили осмысленный характер. Может быть, это был просто жест отчаяния, а никому особо не нужные пушки за Полотой выбрали просто как наиболее слабое место в позициях осаждающих. Но нам представляется, что версия о попытке прорыва заслуживает дальнейшего осмысления.

13 февраля обстрел города продолжался. В плен попали «в загонах» два литвина, Марк Иванов и Федька Софонов. Они сообщили, что Ходкевич с сорокатысячным войском и 20 пушками наряда идет на выручку Полоцка. Судя по всему, перед нами «подвиг разведчика» — Иванов и Софонов были лазутчиками, специально сдавшимися в русский плен, чтобы передать дезинформацию и тем самым приостановить штурм Полоцка. Никаких 40 000 у Ходкевича не было. Но эффект был достигнут: часть войска Ивана Грозного, три полка, в основном легкая татарская конница, были немедленно высланы навстречу потенциальной опасности. Они провели разведку до Бобынич. Был взят язык — «литовин черной мужик», который подтвердил, что Ходкевич с нарядом стоит в «Черном лесу» и намеревается идти под Полоцк. После чего полки возвратились обратно к основным силам[220].

В ночь с 14 на 15 февраля стрельцы в нескольких местах подожгли стену замка. Началась массовая бомбардировка полоцкого замка из «пушек верхних» — мортир. Судя по КПП, обстрелом командовал воевода большого полка В. С. Серебряный, то есть огонь велся из-за Полоты с северной стороны, где стоял большой полк. Целью было поджечь город. За пять часов до рассвета это удалось — пожар занялся у больших ворот, то есть со стороны городской площади и посада. Огонь охватил и другие части замка. Воевода Довойна и епископ Арсений прислали парламентера с просьбой о сдаче города. Одним из первых в знак сдачи вынесли городское знамя[221].

Утром 15 февраля 1563 г. городские ворота открылись, и из них вышла процессия православных священников во главе с епископом Арсением. Полоцк объявил о своей сдаче. В результате переговоров, длившихся до вечера, Иван Грозный пообещал не трогать защитников города.

Свое слово государь сдержал частично. Героически сражавшийся польский гарнизон был отпущен с развернутыми знаменами и оружием в руках. Командиры-ротмистры получили от Ивана богатые дары — соболиные шубы, подшитые драгоценными тканями.

Репрессии сперва не коснулись и городских жителей православного или католического вероисповедания, однако затем часть горожан была уведена в Москву, в плен. Согласно ходившим в Литве слухам, вошедший в Полоцк татарский отряд вырезал попавшихся под руку монахов-бернадинов. А полоцкие евреи, не пожелавшие принять крещение, были утоплены в реке. Так ли это — неизвестно, но современники из уст в уста передавали страшные «легенды о полоцких казнях» русского царя.

Решающую роль в боях за Полоцк сыграли артиллерия и стрелецкие приказы. Победа ковалась мощью и интенсивностью орудийного и ружейного огня. Именно стрельцы упоминаются как главные участники боев непосредственно на стенах и улицах. Роль остальных войск была скромнее. Казаки и служилые люди отличились при строительстве осадных укреплений. Дворянской коннице места в активных боевых действиях не нашлось, она играла в основном блокирующую роль. Впрочем, с этой задачей она справилась. По крайней мере половина полков была пассивна и играла позиционную роль. Они просто простояли на своих позициях всю осаду. Основные тяготы штурма, кроме стрельцов, легли на плечи воинов государева полка.

Вообще кажется, что силы, привлеченные для Полоцкого похода, были избыточными. Здесь, видимо, сказался опыт «Казанского взятия» 1552 г., когда основные силы были задействованы не при штурме Казани, а для отражения нападений извне, атак татарских войск, которые пытались деблокировать город. Судя по расположению русской армии под Полоцком (четыре полка — половина сил — стоит за Двиной и в лучшем случае участвует в обстреле города из-за реки), командование более всего опасалось повторения «казанского сценария», атаки «посполитого рушения» со стороны Вильно. Но этого так и не произошло — татары под Казанью в 1552 г. оказались, если можно так выразиться, куда большими патриотами и защитниками своей земли, чем жители ВКЛ в 1563 г. под Полоцком.

Источники рисуют ничтожные потери русской армии: 4 сына боярских, 15 холопов-послужильцев и 66 стрельцов[222]. Возможно, данные цифры занижены. Но потери русских и не должны быть большими: в Полоцке не было массированного штурма, когда большие массы войск шли бы на стены и несли крупные потери из-за встречного огня. Большинство боевых действий носило характер огневого боя, а здесь полочане просто не располагали средствами, чтобы причинить большой урон укрывшимся в окопах и «за турами» воинам. Собственно, было три локальных рукопашных боя: взятие стрельцами Ивана Голохвастова угловой башни посада, бой в посаде и вылазка через Полоту отряда во главе с «двором Довойны». Ни один из них по своему характеру не мог привести к большим потерям в царских полках.

Победа Ивана Грозного под Полоцком в 1563 г. явилась наивысшим успехом России на литовском фронте. После его взятия русская и татарская конница вышли на Виленскую дорогу, и между ними и столицей Литвы не было крупных крепостей. Д. М. Володихин справедливо замечает, что «.. в руках Ивана IV оказывался ключ от литовской столицы»[223]. По мнению Б. Дэвиса, взятие Полоцка открывало путь к реализации стратегического замысла дальнейшего нападения на Вильно[224]. В Польше и Литве ходила легенда о «серебряном гробе», который Иван Грозный после полоцкой победы якобы заготовил для короля Сигизмунда.

Некоторые историки задаются вопросом, почему же наступление на Вильно не состоялось. А. Л. Хорошкевич считает, что «Иван IV не собирался останавливаться на достигнутом», но «серьезный удар… амбициям и внешнеполитическим планам царя нанесли его верные слуги». Бояре и князь Владимир Андреевич Старицкий «честно выполнили просьбу литовских панов Рады» и уговорили царя прекратить войну. Знать ВКЛ связалась с русской аристократией и попросила ее повлиять на развоевавшегося государя. Эта новоявленная «пятая колонна» якобы и украла царскую победу. Рассуждения А. Л. Хорошкевич здесь достаточно парадоксальны: осуждая завоевательную политику Ивана Грозного на страницах всей своей книги, она оценивает прекращение русского наступления, то, что Иван Грозный ограничился Полоцком, как «серьезнейшее поражение». «Бояре из верных государевых слуг превратились в "изменников"… исход этого этапа, внешне похожий на триумфальную победу, по существу оказался серьезнейшим поражением»[225].

А. Н. Янушкевич справедливо отметил, что «… с подобными умозаключениями тяжело согласиться». Однако предложенное им объяснение также не может быть принято. По его мнению, «московское руководство просто примирилось с объективными реалиями войны»[226]. Нужно было закрепиться на захваченных территориях, ресурсов для дальнейшего продвижения уже не было. Правда, если следовать этой логике, получается, что их не было 14 лет, вплоть до 1577 г. — последнего успешного для русских года Ливонской войны…

Нам представляется, что все гораздо проще: в 1563 г. стратегический замысел Ивана Грозного и русского командования был полностью выполнен, все цели достигнуты. Полоцк взят, Россия претендовала на весь Полоцкий повет, то есть успешно реализовывался «смоленский сценарий» 1514 г. или чуть более поздний и менее масштабный «себежский сценарий». Дальше нужно было закрепляться на захваченной территории, прежде всего — «перебирать людишек», приводить население повета к лояльности не на словах (чего стоила сделанная под угрозой оружия присяга на верность?), а на деле, то есть превратить Полотчину в регион русского дворянского землевладения. Иван Грозный вовсе не вел с ВКЛ войны на уничтожение, и Вильна как таковая была не очень нужна — захватить ее, безусловно, было возможно, а вот что с ней потом делать и как удержать? Кстати, события Русско-польской войны 1654–1667 гг. полностью подтвердили правильность политики острожного продвижения Ивана Грозного на запад: ведь тогда были захвачены и Вильна, и Полоцк, и ни того, ни другого города по итогам войны не удержали.

Иными словами, царь, на наш взгляд, вовсе не строил планов грандиозных походов наподобие полоцкого дальше на запад, на Вильну или Киев. Откусив кусок от ВКЛ, он намеревался его сначала переварить. Тем более что оставалась неясной ситуация в соседней Ливонии, которая явно виделась в Москве более важным направлением, чем земли за Западной Двиной.

Полоцк выступал новым центром московской колонизации бассейна р. Западной Двины. Причем инициатива продвижения в глубь литовских владений исходила не от Москвы, а от дворянства, использовавшего благоприятную ситуацию для земельных и имущественных захватов. Делалось это с одобрения Ивана IV, еще в феврале разрешившего дворянам делать любые территориальные приобретения в Полоцкой земле. 29 ноября 1563 г. в грамоте к Сигизмунду, посланной с литовским гонцом А. И. Хоружим, царь дал ответ на претензии разоренных панов: «Что ни есть в Полоцком повете чье ни буди, то все наше»[227]. Таким образом, владением государя объявлялась вся Полоцкая земля, и отнимавшие у литовских панов имения дети боярские считались вступавшими в свои законные права.