Когда Полоцк был российским. Полоцкая кампания Ивана Грозного 1563–1579 гг.

Глава 7 Состав и служебный статус русских помещиков Полоцкого повета в 1563–1579 гг.

Вопрос о русском поместном землевладении в прифронтовых землях периода Ливонской войны давно привлекает внимание исследователей. Установлено, что в Ливонии в силу разных военных и политических обстоятельств была определенного рода текучесть и неустойчивость таких владений в ряде новообразованных уездов Русского государства[436]. Большую роль как в первоначальном присоединении, так и в испомещении на новоприобретенных землях сыграли военно-служилые люди, до этого проживавшие преимущественно в северо-западных уездах страны[437].

Создание новых уездов с русским поместным землевладением коснулось не только отдельных областей («присяг») Ливонии, но и территории ВКЛ. В связи с этим наиболее полно сохранились документы, которые характеризуют царскую политику и персональный состав помещиков. В конце 1569–1571 гг. они получили новые владения на территории девяти волостей Полоцкого повета (Дриссенской, Межевской, Невердовской Кубок, Неведринской, Непоротовской, Нещерды, Нищенской, Покровской и Турунтовской) и двух волостей Витебского повета (Озерище и Усвят)[438]. В отличие от большинства других новоприсоединенных территорий, утверждение власти русского царя в Полоцком повете характеризовалось не только обновлением местной военно-служилой корпорации, но и целенаправленным строительством здесь дополнительных городов-крепостей. Эту политику Ивана IV Васильевича Грозного хорошо иллюстрирует единственная из его сохранившихся духовных грамот, окончательный текст который относится к маю 1579 г.[439] В ней царь вспоминал: «А что, по божией воли, взял есми у брата своего Жигимонта Августа короля свою вотчину город Поло[т]ск, и аз городом Полоцком, с волостми с Полоцкими, и с селы, и с тамгами, и весы, и со всеми угодьи, и со всем Полоцким уездом, что было изстари к городу Полоцку, и аз тем городом Полоцком со всем благословляю сына своего Ивана. А что есми, с божиего помощию, поставил городы в Полоцком повете, город Сокол на реке на Дрыси, да город Копье, и аз теми городы благословляю сына же своего Ивана, со всеми волостьми, что к тем городам потянет. А что есми, за божиего помощию, взял у брата своего, Жигимонта Августа короля, город Озерище, да к Озерищу волость Усвят, и аз в Усвятской волости поставил город Усвят, и аз городом Озерищем и городом Усвятом со всеми их волостми, и уезды, и селы, и с угодьи, благословляю сына же своего Ивана, со всем с тем, как было к тем городам изстари, а держит сын мой Иван то все по перемирным грамотам с Жигимонтом Августом королем»[440].

Основная часть данных о русских помещиках 1569–1579 гг. в Полоцкой земле сохранилась в Книге Литовской Метрики № 573[441] и русской приказной документации периода Ливонской войны[442]. Эти же источники имеют фрагментарные сведения о тех детях боярских, которые здесь были испомещены не ранее 1566 г.[443]

Социальный состав и служебный статус русских помещиков Полоцкого повета в период Ливонской войны пока досконально не изучен. Предварительные наблюдения В. Ю. Ермак помогают наметить основные пути поиска выяснения уездов, из которых происходили русские помещики. По ее подсчетам, в полоцкой писцовой книге сохранились сведения о поместьях 146 военно-служилых людей. За исключением князя Богдана Андреевича Селеховского, все прочие дети боярские и жильцы были представителями нетитулованных родов. Формально из этого списка можно исключить лишь Макара Ляпунова и Ивана Суморокова детей Мусоргского. Они были потомками Монастыревых, утративших княжеский титул при переходе на службу в Москву еще в конце XIV в.[444]

Начиная с июня 1563 г., постепенно основной корпус полоцких землевладельцев начал формироваться за счет переселения или временного перевода в Полоцкий повет приказных, но в основном за счет переселения сюда детей боярских разных статей, имевших владения в Бежецкой и Обонежской пятинах Новгородской земли и Невельском уезде[445]. Их состав дополняли отдельные помещики из Торопецкого, Ржевского и Псковского уездов. В. Ю. Ермак удалось обнаружить в источниках некоторые сведения о представителях всего пяти служилых фамилий (Болотниковых, Борисовых, Глазовых, Змеевых и Обашевых), а также о дьяке Грибане Дмитриеве. В связи с этим исследовательница пришла к следующим наблюдениям: «Из 146 помещиков, получивших земли в Полоцком повете, мы нашли упоминания в российском делопроизводстве лишь шести из них. Это можно объяснить их низким социальным статусом и не главной ролью в государственной жизни Москвы»[446]. Насколько справедлив данный вывод?

На наш взгляд, для его проверки следует рассмотреть происхождение и службу не только самих полоцких помещиков, но и их ближайших родственников, привлекая для работы не только сведения писцовых, разрядных и частных актов, но и родословные материалы, а также данные синодиков по «убиенным во брани». Это позволит наиболее достоверно выяснить социальный статус русских землевладельцев в Полоцком повете.

БОЛОТНИКОВЫ. Судя по наиболее ранним упоминаниям в актах представителей рода Болотниковых, они были потомками слуг удельных звенигородских князей. Родовые вотчины Болотниковых находились в Дмитровском, Звенигородском и Рузском уездах, что косвенно свидетельствует в пользу того, что до династической войны 1425–1454 гг. их предки должны были занимать видное положение в удельном дворе. Поражение в борьбе за московский великокняжеский престол князя Дмитрия Юрьевича Шемяки сильно подорвало амбиции многих служивших ему родов. Сильно измельчав к началу XVI в., Болотниковы были испомещены в разных уездах Русского государства. Новым их гнездом стал Вяземский уезд[447].

Согласно росписи Болотниковых, которую они подали в Палату родословных дел при составлении «Бархатной книги» (1688 г.[448]): «И в лета 7038-го году великий князь Василей Иванович всеа Русии пожаловал Федора да Ивана Совлуковых детей да Федорова сына Лобана Болотниковых в Вяземском уезде в Боровой селцом Васильевским з деревнями и с починки. И дана им на то селцо з деревнями и с починки жалованная грамота за красною вислою печатью»[449].

В начале 1550-х гг. двое представителей рода — Лобан Федоров сын Савлуков и Митька Данилов дети Болотникова — служили по Вязьме[450].

Согласно росписи Болотниковых, «А у Федора Савлукова сына Болотникова было два сына: Лобан, а прамоя имя Федор, а другой сын Данила. И Лабана Федорова сына Болотникова великии государь царь и велики князь Иоанн Васильевич всеа Русии пожаловал в Торшку поворотным в кормление. И дана ему Лабану жалованная грамота за красною вислою печатью.

А от Федора Лабана три сына: Данила, да Микита, да Григорей, прозвище Булгак.

А от Лабанова первого сына, от Данилы, сын Дмитрей, бездетен.

А от другова Лобанова сына, от Микиты, сын Утеш. И в лето 7080-м году велики государь царь и великий князь Иоанн Васильевич всеа Русии с сыном своим благоверным царевичем Иоанном Ивановичем ходил в Великий Новгород и из Новагорода на свицкого короля, и в то время в их государеве походе он, Утеш Микитич сын Болотников, был в подрындах с чесными людьми.

А у третьева Лобанова сына, у Григорья, прозвища Булгака, было четыре сына: Лаврентей, прозвища Каверя, да Осип, прозвища Смирно[й], да Мина, да Григорей»[451].

В период Ливонской войны служебное положение некоторых представителей рода повысилось, так как из их числа четырнадцать человек было взято в особый двор царя Ивана IV Васильевича Грозного[452]. Сравнение имен этих лиц с именами, упоминающимися в родословной росписи Болотниковых, показывает, что речь идет о непосредственных родственниках полоцких помещиков. Так, например, по данным этого источника можно установить, что С. Г. Болотников носил молитвенное имя Осип. В 1573 г. его родной дядя Матюша Федоров сын Лобанов, двоюродные братья Дмитрий Данилов, Утеш Никитин, младшие братья Мина и Григорий Григорьевы дети Булгаковы, племянники, сыновья рузского помещика Иван Истома и Иван Лаврентьевы дети Коверины, а также некоторые другие однородцы получали денежные оклады за службу в особом дворе царя Ивана IV Васильевича Грозного[453].

Степан Афанасьев сын Болотников со своими детьми Дербышом и Шелпяком не попали в родословную роспись Болотниковых. Однако можно с большой уверенностью установить, что С. А. Болотников был младшим внуком Федора Савлукова сына Болотникова. Таким образом, С. А. Болотников приходился двоюродным дядей Осипа Смирного Григорьева сына Булгакова Болотникова. Этот факт полностью развеивает сомнения В. Ю. Ермак в их близком родстве. Кроме того, нашему выводу не противоречит и характер позднейшего землевладения Болотниковых. В. Ю. Ермак заметила, что в конце XVI в. О. Г. Смирной Булгаков Болотников и его сын Меньшой Смирный были помещиками Старцевской волости Торопецкого уезда[454]. В родословной росписи Болотниковых отмечается, что в Торопце помещиками были три сына Осипа Смирного — Федор, Сила и Илья: «И Федор во 131-м году в Торопце при стольнике и воеводе князе Иване Михайловиче Долгоруком у сотни у дворян городовых был головою, и то ведомо в Торопце в Записной книге. Да он же, Федор, во 143-м году и в ыные годы был у Торопца у дворян окладчик, и то знатно в Розряде. А детей от него не было»[455].

По подсчетам В. Ю. Ермак, среди полоцких землевладельцев у Болотниковых был один из самых больших поместных окладов[456]. В 1570 г. отмечается, что в волости Нещерда, получившей свое название от одноименной реки (правый приток р. Дриссы), за четырьмя представителями рода Степаном Афанасьевым сыном Болотниковым, его детьми Дербышом и Шелпяком и племянником Смирным Григорьевым сыном Болотниковым числилось общее поместье. У деревни Войлево оно включало берег озера Нещерда. По данным писцов всего за Болотниковыми было «3 деревни, пашни добрые, земли 26 четий в поле, а в дву потомуж, сена по лугом и по дубровам 60 копен, лесу пашенного поросняку 35 десятин, да поверстного лесу в длину на три версты, а поперег полторы версты»[457].

Более крупное владение Болотниковых с этого года стало располагаться в Неведринской волости. В его состав входили деревни Шулепово, Сутыкино и Минино Ильино «над озером над Неведрием», Семенково «над озером над Уклеином», пустоши Скоморохова Векшина на р. Свеблице и Черепово «за озером за Неведрием за Малым», а также селище Оникеево. Всего за Болотниковыми было «4 деревни, да селищо, да 2 пустоши, а в них 3 дворы, а людей 3 человека, пашни середние земли 14 четий да перелогу 58 четий и обоего пашни и перелогу 72 чети в поле, а в дву потомуж, сена по лугом и по дубровам 200 копен, лесу пашенного 110 десятин, а непашенного 210 десятин да поверстного лесу в розных местех в длину на 4 версты, а поперег на 2 версты». Поместный оклад С. А. Болотникова составлял 300 четей, Д. С. и С. Г. Болотниковых — по 250 четей, а Ш. С. Болотникова — 200 четий. Помимо Полоцкого повета, они владели еще небольшими поместьями в Невельском уезде, которые получили до 1569/70 г. Подсчитывая новые полоцкие поместья Болотниковых, писец подчеркивал, что «за ними ж в Нищенской волости на 82 чети, да за ними ж в Нещерде на 33 чети, и перечен и ожлад их подлинно писан в Нищще»[458].

В Нищенской волости, получившей свое название от р. Нищи — правого притока р. Дриссы, за С.А. Болотниковым с детьми и племянником в 1570 г. в поместье были переданы деревни Яковлево, Тимофеев двор, Афонасов двор и Федотово. В них находилось «4 дворы, а людей в них 4 человека, пашни середние земли 56 четий в поле, а в дву потомуж, сена по лугомъ и по дубровамъ 130 копен, лесу пашенного 86 десятин, а непашенного 160 десятин, да поверстного лесу в длину на версту, а поперег на полверсты, да за Степаном же з детми с племянником в Нещерде на 26 четий в поле, а в дву потомуж».

Несмотря на эти земельные пожалования на правобережье Подвинья к северу от Полоцка, Болотниковы в реальности так и не получили своих полных окладов. Это подрывало материальное благополучие их семьи. Из подсчетов писцов выясняется, что за данными помещиками «в трех волостех пашни и перелогу» было «153 чети в поле, а в дву потомуж». Однако при этом было «велено за Степаномъ поместья учинити и с невелским поместьемъ на 300 четий», но «не дошло Степана въ его оклад добрые земли» целых «200 четий с осминою в поле, а в дву потому ж».

Не лучшим образом обстояло дело и с другими членами семьи С. А. Болотникова. За его двумя детьми было велено «учинити и с невелским поместьемъ» оклад по 250 четей на человека, т. е. всего 500 четей. Однако «не дошло въ их оклад добрые вемли 232 чети в поле, а в дву потомуж». За их двоюродным братом «за Шелпякомъ» было «велено поместья учинити и с невелскимъ поместьемъ на 200 четий», но «не дошло… въ его оклад добрые земли» целых «140 четий с осминою в поле, а в дву потомуж»[459].

Таким образом, необходимые материальные ресурсы Болотниковых для участия в обороне Полоцкого повета против войск Речи Посполитой объективно были ограничены.

Болотниковы принимали активное участие в Ливонской войне. Согласно «Синодику убиенным во брани», 5 сентября 1580 г. «Неделого Рудакова сына Болотникова», однородца полоцких помещиков, убили во время неудачной для русской рати битвы под Великими Луками против польско-литовских войск короля Стефана Батория[460]. Обращаясь к родословной росписи Болотниковых, можно установить, что в данном случае речь идет о младшем троюродном брате С. А. Болотникова — рузском помещике Федоре Небылом Рудакове, внуке Ивана Савлукова сына Болотникова[461].

Бывший полоцкий помещик О. Г. Смирной Булгаков сын Болотников закончил свою службу до осени 1597 г. В Вяземский уезд он не вернулся. В московской приказной документации Осип Смирной упоминался как помещик Старцевской волости Торопецкого уезда. 6 октября 1597 г. часть его «живущаго» поместья в 100 четей, включавшее деревни Дорохово на озере Любысне, Мартыновскую, Михеевскую, Савищо Бычково и Котовскую на ручье Железном было передано от отца сыну, Меныпику (Федору?), оклад которого первоначально составлял всего 150 четей[462]. 9 января 1601 г. М. О. Смирного сын Болотников, служивший с прежним окладом, получил ввозную грамоту на другую часть поместья отца. Она состояла из 40 четей и включала в свой состав пустошь Юрки Сивицина «на Большой на Сивицыне ниве», жеребей деревни Котовской Михалевской на ручье Железном и пустошь «Влутвать Нефедовская Офонасова»[463]. По-видимому, к этому времени бывший полоцкий помещик Осип Смирной уже окончательно ушел со службы. В 1601/02 г. упоминался в приговорной записи торопецких помещиков, которые разделили оброчные рыбные ловли на рр. Двина и Торопа с прилегающими к ним озерами[464]. В торопецкой верстальной десятне 1605/06–1606/07 гг. Осип Смирной упоминался как отставной городовой сын боярский. Помимо него в источнике фигурировали три его сына — Федор, Меныник (Федор?) и Иван Смирные, а также городовой сын боярский Рахманин Григорьев сын Болотников[465]. В последнем, возможно, следует видеть родного племянника О. Г. Смирного Булгакова, не попавшего в родословцы сына Григория Григорьева сына Булгакова Болотникова.

БОЛТИНЫ. Представители этой фамилии были одной из линий многочисленного рода известного древнерусского святого царевича Петра Ордынского. Родовые вотчины Болтиных, однородцев Грязных, Ильиных, Молчановых, Ошаниных, Скорятиных и Хлуденевых, находились в Ростовском уезде[466]. Во второй половине XV в. этот сильно разросшийся род находился на службе великого князя Ивана III Васильевича и его матери великой княгини Марии Ярославны. Исследование

С. В. Стрельникова позволяет установить, что в родословную Болтиных, поданную в 1686–1688 гг. в Палату родословных дел, не было включено несколько представителей этой фамилии. Они жили и служили во второй половине XV — первой трети XVI в. В ряде случаев происхождение этих Болтиных исследователем устанавливалась предположительно. Однако их принадлежность к роду ростовских вотчинников не вызывает сомнений[467].

По наблюдениям С. Б. Веселовского, во второй половине XVI в. Болтины относились к числу «старых фамилий, преимущественно из средних и нижних слоев». После опричного разгрома представители рода Болтиных пополнили штат слуг митрополичьего двора[468]. А. П. Павлов уточнил, что они входили в «число лиц, принадлежавших к видным дворянским фамилиям, традиционно связанным с государевым двором, представители которых значатся в Тысячной книге и Дворовой тетради середины XVI в.», выдвинув из своей фамилии ряд дьяков конца XVI — начала XVII вв.[469]

Анализ родословной росписи Болтиных позволяет прийти к выводу, что ее первоначальный текст включал основной состав лиц за конец XIII — первую треть XVI в. Позднее этот источник был дополнен за счет представителей фамилии, которые являлись потомками Ивана Матвеева Большого сына Болтина. Таким образом, источник не имеет полного перечня представителей данного рода[470]. Это затрудняет выяснение точного происхождения Тимофея Григорьева сына Болтина, владевшего одновременно поместьями в трех волостях Полоцкого повета[471].

В 1686–1688 гг. Болтины объединили сведения о своих младших однородцах. В родословной росписи было отмечено, что в конце XV — середине XVI в. ряд представителей этой фамилии служили с поместий под Великим Новгородом, Псковом и Великими Луками. Некоторые из них были вкладчиками Новгородского Софийского собора[472].

Так, например, отмечалось: «А у Григорья Иванова сына дети: Андрей, да Василей, Федор, Дмитрей, да Никита. И в лета 7004-м году луцкие помещики Никита Григорьев сын Болтин, да Яков Федоров сын, да Ахмат Федоров сын Бо[лти]ны.

Псковские помещики Иван Михайлов сын Болтин, Будай Угримов сын Болтин написаны у царя и великаго князя Ивана Васильевича всеа Росии в полку, а смотрил полк по указу государеву розборных дворян окольничей и оруженичей Лев Андреевич Са[л]тыков да дьяк Иван Юрьев. А та книга в Розряд[е] в Новогороцком столе».

В середине XVI в. служба в пограничных уездах Северо-Западной России охватывала представителей всех линий рода Болтиных. Источник отмечает: «У Исая Иванова сына, прозвища Угрима, сын Будай. У Будая кормление было во Пскове ямское дьячество, д[а] за ним же кормление было — пожалован был городам В[…]ею и с придаточными пригородки со Орловым и с Володимерцом.

И в лето 7059-го, по указу государя царя и великаго князя Ивана Васильевича всеа Росии велено выбрать изо всех городов лутчих слуг одну тысячу и всех их испоместить окола Москвы во ближних городех. И в той в Тысечной книге изо Пскова из Острова написаны: Будай Угримов сын Болтин, Иван Михайлов сын Болтин; лучаня дворяня: Федор да Дмитрей Григорьевы дети Болтина»[473].

Сохранившиеся списки Тысячной книги 1550 г. подтверждают эти сведения источника. В главу «Лучане дворяне» в число тысячников, дворовых детей боярских второй статьи, были записаны трое представителей старшей линии рода: «Федор да Микитка Григорьевы дети Болтина. Федоров сын Яковец»[474].

В главе «Псковские помещики дворовые» в разделе «Остров» третьим среди тысячников, дворовых детей боярских второй статьи, был отмечен «Будай Угримов сын Болтин–Хрущов», а в разделе «В Мелетовской Засаде» четвертым тысячником среди дворовых детей боярских второй статьи упоминался старший двоюродный брат предыдущего «Иван Михайлов сын Болтин–Хрущов»[475]. С 20 июля 1554 г. по 20 июля 1555 г. Б. У. Болтин–Хрущов был наместником в псковском пригороде Белье[476]. Они были представителями младшей линии рода[477].

М. Е. Бычкова, не разобравшись с текстом Тысячной книги 1550 г., ошибочно приписала Болтиных, внуков Ивана Иванова сына Хруща Болтина, к числу «фальшивых тысячников»[478]. Стоит отметить, что «Болтины–Хрущовы» были однофамильцами, а не однородцами видных тульских уездных дворян Хрущовых. Последние в 1686 г. напрасно стали приписываться к потомкам польских шляхтичей[479].

Разбор персонального состава рода Болтиных показывает, что полоцкий помещик Т. Г. Болтин не мог происходить ни из старшей, ни из младшей линий рода. По-видимому, его предков следует искать среди представителей средней линии Болтиных. Одна из них вела свое происхождение от Семена Матвеева сына Болтина († до 1517/18). Среди его ближайших родственников упоминался Григорий Кузьмин сын Неклюдов Болтин. В апреле 1538 г. вслед за своим родственником Андреем Степановым сыном Болтиным он обменял свои земли в Подольском стане Ростовского уезда на вотчину Троице-Сергиева монастыря в Дубенском стане Кашинского уезда[480]. Здесь Болтины становились соседями Болотниковых, которые ранее получили здесь владения за службу в уделе дмитровского, кашинского и звенигородского князя Юрия Ивановича (1503–1533)[481].

По-видимому, сыном Г. К. Неклюдова-Болтина мог быть Тимофей Григорьев сын Болтина. Среди представителей старшей и младшей линии рода, живших в середине — второй половине XVI в., не было лиц, носивших имя Григорий. Единственным исключением мог бы стать Григорий Андреев сын Болтин — помещик Шелонской пятины Новгородской земли, точное происхождение которого в этом роде также неясно. Однако это возможное предположение не поддерживают данные источников. Согласно приправочной писцовой книге И. Г. Белеутова 7059 г., поместье Г. А. Болтина находилось в Щипетском погосте. Он умер до 1550/51 г., оставив на поместье из 7 деревень «и с усадищем, и з старыми починки, а обеж одиннатцать и с пустою полуобжею» и новым починком вдову Аксинью и трех своих сыновей — Бориса, Гавриила («12 лет») и Митьку («9 лет»). Из их числа «болшой брат Бориско служит»[482]. Таким образом, становится ясно, что Т. Г. Болтин не мог быть сыном Г. А. Болтина.

В писцовой книге Полоцкого повета 1570 г. отмечается, что в Межевской волости, находившейся к югу от Нищенской волости, Невельским помещикам Т. Г. Болтину и его сыну Семейке, уже владевшим 51 четвертью, были пожалованы деревни Брызжелева «на Великой реке», Максютино «в Озерцех» у р. Великой и Климятино на р. Дриссе (правый приток р. Западная Двина). В них находилось «5 дворов, а людей в них 2 человека, пашни середние земли 24 чети да перелогу 3 чети, а худые земли перелогу 11 четий и обоего пашни середние и худые и перелогу 38 четий в поле, а в дву потомуж, сена по лугом 160 копен, лесу пашенного поросли 35 десятинъ, да лесу ж пашенного и непашенного в розных местех в длину на 9 верстъ, а поперег на 4 версты, да им же дано в Межеве, и оклад их писан подлинно в Межеве»[483].

В Межевской волости за Т. Г. Болтиным и его сыном Семейкой была закреплена пустошь Сидорова, «пашни перелогом девять четий в поле, а в дву потомуж, земля середняя, сена дватцать копен, лесу пашенного семнатцать десятин, а непашенного дватцать пять десятин». При этом еще одно небольшое владение этим помещикам было пожаловано в Непоротовской волости — «пашни и перелогу на тритцать на восмь четий».

Итак, в двух последних волостях в поместье за Т. Г. и С. Т. Болтиными оказалось «пашни и перелогу 47 четий в поле, а в дву потомуж». Несмотря на то, что отцу и сыну был учинен общий оклад в 300 четей, «по 150 четий за человекомъ», в Полоцком повете Болтиным «не дошло въ их оклад добрые земли 200 четий в поле, а в дву потомуж»[484]. Таким образом, как и в случае с семьей Болотниковых, материальное обеспечение Болтиных на новом месте оказалось недостаточным.

Судьба Т. Г. и С. Т. Болтиных в период Полоцкого взятия неясна. Возможно, к этому времени они умерли или погибли при обороне одного из полоцких городов в 1579 г. На этот вывод косвенно указывает следующий факт. Младшим сыном Т. Г. Болтина был Иван Тимофеевич Болтин. По-видимому, в силу своего возраста он не успел получить поместье в Полоцком повете. Почти сразу после падения Полоцка (в 1579 г.) И. Т. Болтин доспел к службе. В 1580/81 г. он получил в поместье несколько деревень и пустошей на озере Стрижино и р. Дряме в Стрижинской и Данковской волостях Торопецкого уезда на «сто пятдесят чети в поле а в дву по тому ж, со всеми угодьи, что к тем деревням и к пустошам исстари потяглу»[485].

Младшим братом С. Т. и И. Т. Болтиных был Молчан Тимофеев сын Болтин. В 1587/88 г. по соседству со старшим братом он получил в поместье несколько пустошей в Данковской волости Торопецкого уезда. Его ввели «в пустошь что была Саввы кузнеца, в пустошь что была деревня да Дристихе Шебанова, в пустошь что была деревня Маринница, в пустошь что была (дрв.) Яраковская, в пустошь, что была деревня Михалкино», а в Стриженской волости — «в пустошь Горовятицу, в деревню Лукинскую, в деревню Патрекеевскую на озере на Невороже, в пустошь Васковскую, в пустошь Малые Нивки».

М. Т. Болтин отсутствовал на береговой службе в 1587/88 г. и в походе на Ругодив в 1590 г., за что из его поместья было изъято 90 четей земли. После отсутствия М. Т. Болтина на береговой службе в 1591 г. в приход под Москву крымского хана Казы-Гирея последовал царский указ «у Молчана Болтина поместье все в роздачю роздати, всем крестьяном, которые в тех деревнях живут и на пустошах учнут жити».

31 марта 1592 г. владения М. Т. Болтина были пожалованы новику Дружине Богданову сыну Свистунову[486]. Он был сыном Невельского помещика Богдана Истомина Свистунова. В 1570–1579 гг. Б. И. Свистунов вместе со своими родными братьями Дмитрием, Постником и Салтаном, а также племянником Иваном Дмитриевым сыном Захаровым вместе с общим окладом в 1 тысячу четей (им «не дошло» 250 четей), как и семья Болотниковых, владел поместьями в Нищенской, Неведринской и Нещердской волостях Полоцкого повета[487].

БУРЦОВЫ и БОЛАНДИНЫ. В Русском государстве было несколько служилых родов, представители которых носили фамильное прозвище Бурцовы (Бурцевы). Один из родов Бурцовых происходил от московских служилых людей XV в.[488] Их однофамильцами являлись представители старшей ветви переяславского рода вотчинников Елизаровых. Ближайшими их родственниками были Боландины, Вешняковы и Кузьмины. Длительное время Бурцовы были владельцами села Слотино, расположенного в Кинельском стане Переяславль-Залесского уезда[489].

После 1510 г. Михаил Федоров сын Бурцов, внук Григория Бурца Кузьмина сына Елизарова, получил поместье в Псковском уезде. В 1550 г. М. Ф. Бурцов, как и ранее Болтины–Хрущовы, был отмечен в главе «Псковские помещики дворовые», но этот тысячник служил по городу «Володимерец». М. Ф. Бурцов был в числе дворовых детей боярских второй статьи[490].

В конце XVI в. Бурцовы, Вешняковы и их однородцы стали приписывать себе происхождение от одного общего предка с представителями старомосковского боярского рода Морозовых[491]. В середине XVI в. Игнатий Михайлович Вешняков, младший однородец Бурцовых, был видным воеводой и постельничим царя Ивана IV Васильевича Грозного[492]. Он был сыном Михаила Александровича Вешнякова, который в 1540–1544 гг. был дьяком в Пскове[493]. Двоюродные братья И. М. Вешнякова также псковские помещики. «В Рожнитцкой Засаде» среди тысячников и дворовых детей боярских второй статьи упоминались «Василей, да Богъдан, да Ждан, да Семейка Ондреевы дети Вешнякова»[494]. В Ливонских походах 1558–1564/65 гг. В. А., Ж. А. и С. А. Вешняковы неоднократно были головами в полках[495]. В 1558 г. Ж. А. Вешняков был назначен головой в Лаюс[496]. В 1563 г. вскоре после взятия Полоцка В. А. Вешняков был назначен головой в Себеж. Ему подчинялся отряд из 25 детей боярских Новгородской Вотской пятины[497]. Отсюда в 1563–1564/65 гг. В. А. Вешняков ходил в сход с воеводами во время походов русских ратей на ливонские земли[498]. Летом 1564 г. в Себеже его подменял младший брат Ждан[499]. В августе 1564 г. В. А. Вешняков во главе отряда псковских детей боярских под городом Красным нанес поражение одной из литовских изгонных ратей[500]. По-видимому, именно за этот подвиг вскоре он получил жалованную кормленую грамоту на псковский пригород Опочку с корчмой и пятном[501]. В 1570/71 г. В.А. Вешняков был головой в ливонском городе Толщебор[502].

Позднее к службе в Ливонии из Пскова присоединился младший брат В. А., Б. А., Ж. А. и С. А. Вешняковых — Увар Андреев сын. В 1576–1578 гг. он был головой в Пайде[503].

1 августа 1570 г. прибывший на службу в Полоцк казачий голова Григорий Бурцов получил в Покровской волости поместье, которое ранее принадлежало дьяку Киприану Иванову сыну Дедевшину. Оно состояло из «11 деревень да 3 пустоши, а дворов в них 17, а людей во дворах 18, пашни в деревнях и в пустошех добрые земли 68 четий, да перелогу добрые земли 5 четий, да середние земли 82 чети, перелогу середние земли 17 четий, пустые пашенные земли 19 четий и обоего добрые и середние и пустые пашенные земли и перелогу 191 четь, сена 360 копен»[504].

Вопреки мнению В. Ю. Ермак, сведения о казачьем голове Г. Бурцове сохранились в русских источниках. После 10 июня 1571 г. полоцкий воевода князь Андрей Иванович Ногтев-Суздальский вспоминал, что ранее копысские купцы, «едучи с Полотцка з гостиного двора апреля в 21 день в субботу к неделе в ночи украли с острову казатцкие головы Григорья Бурцова четверо лошадей»[505].

В обидном списке этого же времени князь А. И. Ногтев-Суздальский также писал, что литовские люди «у полотцких у жилетцких казаков Григорьева прибору Бурцова у Нечайка у Иванова с товарыщи, у дватцати человек взяли шесть меринов с седлы и с уздами и с епанчами да однорятку настрафилну, да кафтан бел, сукно еренок, да две ручницы, да сермягу белу сукно ржевское, да кафтан сукно рословское, да два колпака, да шесть рублев денег. И всего у них взяли на двадцать на семь рублев, опроче ручниц»[506].

В следующий раз литовские люди «громили меж Невля и Ситны у Стрел, не доежжая Зеленых Вод, торговых людей с товары и боярских людей з запасы, а поймали у них:

У Филипа у Калюхова да у копейского жилецкого стрельца Данилова прибору Чихачова у Балахны у Дмитреева, да у казака Григорьева прибору Бурцова у Федька у Панкова взяли четыреста куниц, сто дватцать бобров, семь тысяч белок, сто дватцать мехов заечих, да шесть литр шолку цветного, да три литры золота да се[ре]бра, да сусального иконного золота два фунта, да двесте сапогов, да два постава сукна, один черн, а другой лазорев, да два охобня изуфреных, один черлен, а другой жолт, оба с пугвицы серебряными, да три шубы бельи, да три однорятки с пугвицы серебряными, да рукавиц сысподки двесте, да полторы тысячи аршин полотна, да триста аршин сукна сермяжново, да сто аршин тафты розные, да две шапки мушских под сукном, одна под черленым, а другая под черным, а лисицы под ними обе буры, да тритцать шапок женских камчатых, да пятеро лошадей: мерин рыж десяти лет, звезда в целе, да мерин карь, да мерин игрень, да мерин бур, нос порот, да мерин ворон. И всего их живота взяли на триста на дватцать рублев, а балахнина детинку Ваську убили»[507]. Точное число трофейных сапог, кусков сукна и т. д., возможно, указывает на то, что они должны были достаться как часть жалованья казакам прибора Г. Бурцова.

Помимо Григория Бурцова, погибшего 7 февраля 1573 г. во время боя под Пайдой[508], во время Ливонской войны на службе в Полоцком повете были и другие его родственники. Так, например, казачьим сотником в приказе у Г. Бурцова служил Иван Бурцов. По-видимому, до переезда в Полоцк он был мелким вотчинником в Льняниковом стане Рузского уезда. Согласно писцовой книге 1567–1569 гг., здесь находилась «Русина Киреева сына Бурцова дрв. Смольково, а дал ему тое деревню дядя его Иван Бурцов. Пашни в одном поле десять чети, да перелогу десять чети, а в дву полех по тому ж, земля худа. Сена тритцать копен, лесу пашенного четыре десятины»[509]. По-видимому, родным дядей Р. К. Бурцова являлся известный дьяк царя Ивана IV Васильевича Грозного Иван Бурцов, известный по службе уже в середине 40-х гг. XVI в.[510]

И. Бурцов получил поместье в Дриссецкой волости Петровского стана. Согласно писцовым актам, за ним было «всего… 10 деревень, да селищо, да две пустоши, а в них 10 дворов, людей в них 10 человекъ, пашни добрые земли 32 чети да перелогу 20 четий, середние земли 16 четий с осминою да перелогу 4 чети, а худые 29 четий и обоего добрые земли и середние и худые 101 четь в поле, а в дву потомуж, сена по лугом и по дубровам 102 копны, лесу пашенного 59 десятин с полудесятиною, а непашенного 179 десятин, да поверстного лесу у всех деревень в розных местех в длину на 13 верстъ, а поперег на 5 верстъ, а велено за Иваном поместья учинити на 100 четий, и мера его за ним учинена вся сполна на 100 четий»[511].

В 1571 г. казачьим головой в Туровле («Турове») был Федор Бурцов[512]. В 1576 г. в судовой рати на Данкове на р. Дону против крымских татар в большой полк среди голов были назначены «Михайло Чюбаров да Племянник Бурцов, а с ними двиняне, кинешемцы, балахонцы, гороховчане, юрьевчане»[513]. В июле 1578 г. в битве под Кесью погиб сын боярский Третьяк Яковлев сын Бурцов[514].

В 1577–1579 гг. Михаил Иванов сын Бурцов, сын дьяка И. Бурцова, упоминался в Ливонии как коловерский осадный голова[515]. В боярском списке 1577 г. он входил в число выборных дворян, которые числились в статье «Изо Пскова высланы». Вместе с М. И. Бурцовым в этот список попал и его однородец Увар Андреев сын Вешняков, служивший «в Пайде»[516]. М. И. Бурцов неоднократно упоминался в разрядах с 1560 г. по 1587 г.[517] В 1592 г. в списке «обидным делом» русского посланника Афанасия Резанова отмечалось, что в 1581/82 г. после заключения перемирия «литовские люди» не дали вывезти из Юрьева Ливонского «Михайлова хлеба Бурцова 104-х чети ржи, 72 чети ячменя, 1730 пуд соли»[518].

В 1577–1579 гг. в Коловери при М. И. Бурцове свою службу начинал Андрей Бурцов[519]. В 1597–1598 гг. он был головой в Ивангороде[520].

В 1583 г. дьяк Михаил Бурцов входил в состав русской делегации для проведения переговоров со шведами на р. Плюсе о мире[521].

Таким образом, в XVI в. воинская деятельность Бурцовых и их однородцев в северо-западных уездах Русского государства имела большую историю. Испомещение в Полоцком повете стало всего лишь одним из эпизодов в служебной карьере Бурцовых.

Интересно отметить, что служебные связи Бурцовых с Псковом и казачеством продолжились и после окончания Ливонской войны. Так, например, в приходной книге Новгородской четверти 1619/20 г. сохранились данные, что «с Москвы ж ис Казачья приказу со псковитином с Федором Бурцовым да казачьим атаманом с Ываном Заборским новгородцким атаманом и есаулом, и казаком на жалованье на 127-й год прислано в додачю сорок два рубля восмь алтын»[522].

В 1570 г. в Турунтовской волости «в Замошье около Ситно» были испомещены стрелецкие пятидесятники, подчинявшиеся сотнику Ивану Бурцеву. Среди них был его родственник — Смирной Юрьев сын Боландин. Ему во временное владение было передано поместье, которым ранее распоряжался пятидесятник Рахман Родионов. Это поместье состояло из деревень Сергеево, Иваново, Черное и Ходаково (две последние находились «надо озером над Черным» вблизи от р. Дриссы), Власьево и Скорубино (они — «над озером над Белым»), Захарово и селище Максимово. Всего за С. Ю. Боландиным числилось «6 деревень, да селищо, да пустошь, а в них 7 дворов пустых, пашни добрые земли перелогом 44 чети в поле, а в дву потомуж, сена по лугом и по дубровам 120 копен, лесу пашенного поросли 21 десятина, да лесу ж пашенного и непашенного в розных местех в длину 4 версты, а поперег на версту»[523]. Ему учинили оклад в 40 четий и «мера его за ним вся сполна»[524].

По соседству с С. Ю. Боландиным такие же обезлюдевшие поместья на 40 четей получили два других пятидесятника — Алеша Онцифоров и Аникей Тимофеев сын Левонов[525]. Без крестьян эксплуатировать эти поместья было тяжело. Поэтому им дополнительно давали земли в соседних волостях.

ГРИБАКИНЫ и ЖУКОВЫ. Грибакины были детьми боярскими, служба которых в Русском государстве с конца XV в. была связана с его северо-западными уездами.

В писцовых книгах они упоминались как московские помещики в Новгородской земле. В конце 1490-х гг. владения Грибаки Жукова располагались в Турском и Которском погосте Шелонской пятины Новгородской земли[526].

В майском наказе 1492 г. в несостоявшемся посольстве дворового сына боярского И. Н. Берсеня Беклемишева были записаны жалобы «великого князя людемъ Новогородские земли на Королевыхъ людей». Согласно источнику, «наехавъ» со стороны Полоцка «на Луцкую волость, на Хрянской станъ, на Селивана на Власьева, да на Зенка на Ильина, да на Ивана на Жукова, да на Михайла на Оксентіева пана Яновы люди, Яманъ да Посывня да Станко Волосатой да Голяшъ съ товарищи, деревни выграбили, шестьнатцать головъ свели, а восмь человекъ повесили, а грабежу взяли на двесте рублевъ на рижскую»[527]. Этот И. Жуков мог быть братом или близким родственником Г. Жукова.

В 1515/16 г. среди послухов в купчей грамоте И. А. Колычева у С. З. Ворыпаева на село Некиматово (Екиматово) и деревню Тетевкино в Каневской волости Коломенского уезда были записаны Черемис Федоров сын Кренев, Иван Иванов сын Сукина и Скурат Грибакин сын Жуков. На ее обороте отмечено: «По сеи купчей грамоте яз Скурат Грибакин послух и руку свою приложил»[528]. В феврале 1517 г. на пути из Пскова в Москву С. Г. Жуков был приставом у Дитриха Шонберга («Шимборка»), посланника магистра Тевтонского Ордена[529]. Благодаря этим свидетельствам источников можно установить, что Скурат был сыном Грибаки Жукова. Они были представителями одной из ветвей служилого дворянского рода Жуковых.

По-видимому, еще одним сыном Грибаки Жукова был Ивашка Грибцов сын Жуков. В 1545 г. за этим бежецким сыном боярским упоминалось его старое поместье с дополнительной придачей «въ Слезкине-жъ в-Ыльинскомъ погосте»[530]. Интересно отметить, что здесь его соседями были Сукины. Родственник последних вместе с С. Г. Жуковым записан в акте 1515/16 г.[531]

В Северо-Восточной Руси известно несколько служилых родов Жуковых. Все они были однофамильцами. Наиболее заметными среди них могли быть ближайшие потомки видного дворянина Ивана Васильевича Жука, потомка старомосковского служилого боярского рода Лыковых. Пока совершенно неясно, был ли И. В. Жук Лыков отцом Грибаки Жукова.

В начале 1550-х гг. в середине списка Дворовой тетради по Москве были записаны «Василей, да Петр, да Андрей Васильевы дети Жукова», а также «Иванко Иванов сын Жукова» с пометой: «по Бежецкому». Однако нет твердой уверенности в том, что они были ближайшими потомками И. В. Жука Лыкова[532]. Незначительность служебных назначений этих Жуковых[533] в сравнении с должностями, полученными Замятниными, безусловными родственниками И.В. Жука Лыкова, пока оставляет этот вопрос открытым.

Данные актов показывают, что представители одной из фамилий Жуковых были известны уже со второй четверти XV в. Между 1432 и 1445 гг. Ивашко Жуков, будучи послухом, упоминался в купчей грамоте с отводом известного троицкого посельского и монаха Геронтия (Лихарева) на деревни Тимонинскую и Матвеевскую в Каменском стане Дмитровского уезда[534].

18 мая 1508 г. в жалованной заповедной грамоте великого князя Василия III Ивановича игумену Троицкого Махрищского монастыря Мисаилу на села и деревни в Переяславском уезде отмечалось, что он дал монахам для обороны от незваных гостей «своег(о) пристава Гридю Семенова с(ы)на Жукова»[535]. По-видимому, его родным сыном был Сувор Григорьев сын Жуков, который, будучи на службе «по замъком вкраиным», не позднее 1518 г. попал в литовский плен. Согласно данным Литовской Метрики за 1519 и 1525 гг., С. Г. Жуков находился в берестейской тюрьме. Между сентябрем 1525-го и 20 октября 1538 г. он умер[536].

В первой половине XVI в. представители еще одного служилого рода Жуковых были мелкими вотчинниками в Нерехотском и Жабенском станах Кашинского уезда, которые в это время также писались слугами Троицкого Колязина монастыря[537]. По мнению С. Б. Веселовского, из этого рода происходил Грибака Жуков. Однако его аргументация неясна[538]. Однофамильцами и земляками этих Жуковых были землевладельцы из Микулинского удела Тверского великого княжения. Они представляли собой одну из ветвей местного служилого рода Оплечуевых[539]. В XVI в. Жуковы-Оплечуевы были вкладчиками, а некоторые слугами Иосифова Волоколамского монастыря[540].

В XVI в. среди землевладельцев Переяславского уезда также упоминаются Жуковы. Еще в 1511/12 г. в купчей с отводом С. В. Редрикова у своих «братеничеи» С. В. и М. В. Редриковых на половину деревни Стоской в Верхнедубенском стане четвертым послухом был записан «Власко Иоанов с(ы)нъ Жукова»[541]. Его родство с новгородским помещиком И. Жуковым неясно. Возможно, В. И. Жуков был сыном Иванки Жукова сына дьяконова, в 1500/01 г. — писца полюбовной разъезжей грамоты на землю Пореевскую Т. П. Замыцкого от Мериновской и Иванковской земли Троице-Сергиева монастыря, находившихся в Переяславском уезде[542]. Однако этой версии как будто косвенно противоречит неграмотность послуха В. И. Жукова, не оставившего свою подпись на грамоте.

В правление царя Ивана IV Васильевича Грозного Жуковы сохраняют остатки каких-то владений в Переяславском уезде. По мнению Ю. Г. Алексеева, это было связано с опричной земельной политикой[543]. Действительно, в 1566 г. опричник Гавриил Константинов сын Жуков был писцом поручной грамоты, составленной на освободившегося из литовского плена воеводу З. И. Очина-Плещеева[544]. В настоящее время установить принадлежность Г. К. Жукова к одной из указанных выше фамилий Жуковых не представляется возможным. Предположение А. Л. Корзинина о том, что Г. К. Жуков был выходцем «из верхов уездного служилого дворянства, из городовых детей боярских»[545], не подкреплено ни одним из свидетельств источников. Грамотность Г. К. Жукова косвенно свидетельствует в пользу его происхождения, скорее всего, из приказной семьи.

В писцовой книге Полоцкого повета стрелецкий голова Федор Жуков чаще всего фигурирует как Федор Скуратов или Федор Грибакин. В волости «Невердовская кубок» его крестьяне вели активную хозяйственную деятельность[546]. В Турунтовской волости Ф. С. Грибакину сыну Жукову было пожаловано 9 деревень, 6 починков и одна пустошь, в которых в 13 дворах проживало 15 человек. При этом за ним было «пашни добрые земли 167 четий да перелогу 31 четь и обоего 198 четий в поле, а в дву потомуж, сена по лугом и по дубровам 390 копен, лесу пашенного кустарю 202 десятинъ, а непашенного лесу бору 153 десятины, да поверстного лесу в розных местех 26 верстъ, а поперег на 10 верстъ». Писец подчеркивал, что, в отличие от других помещиков, «велено за Федоромъ за Грибакиным поместья учинити на 200 четий, и оклад его за ним учинен весь сполна»[547]. Помимо этого, Ф. С. Грибакину Жукову на время службы была выделена оброчная пашня за Покровскими воротами между р. Полотой и дорогой, которой жители ездили к Спасскому и Евфросиньеву монастырю напротив Стрелецкой слободы («города»)[548].

Несколько владений в Полоцком повете имели Жуковы. Так, например, Невельскому сыну боярскому Дмитрию Кузьмину сыну Жукову в Покровской волости дали у р. Великой две деревни из четырех дворов, в которых проживало 3 человека. Ценность этому небольшому поместью придавала «добрая земля» на 75 четей, пашенный лес на 20 десятин и непашенный на 40 десятин. Близким по размеру было поместье Д.К. Жукова в Нищенской волости. Всего ему должно было принадлежать владений «на 400 четий в поле, а в дву потомуж». Однако, в отличие от Ф. С. Грибакина Жукова, из этого оклада ему «не дошло… 265 четий с осминою без получетверика осминного в поле, а в дву потомуж».

По соседству с Д. К. Жуковым располагалось общее поместье земляков и родственников Якова, Вешняка, Андрея и Фотия Игнатьевых детей Жуковых. В Покровской волости им принадлежало три деревни, где было семь дворов и крестьян, доброй земли с перелогом 150 четей, 63 десятины пашенного и 30 десятин непашенного леса. В Нищенской волости братья владели поместьем на 88 четей, а в Межевской — на 46 четей. При этом Я. И., В. И. и А. И. Жуковым из их оклада «с невелским поместьем на 450 четий, и не дошло въ их оклады добрые земли 204 чети в поле, а в дву потомуж». За Ф. И. Жуковым было «велено поместья учинити и с невелским поместьем на 200 четий, и не дошло въ его оклад добрые земли 134 чети с осминою в поле, а в дву потомуж»[549]. Таким образом, как и в предыдущих случаях, невельские дети боярские, прибыв для обороны Полоцка и Полоцкого повета, не были в полной мере обеспечены землей.

ДЕДЕВШИНЫ. Представители рода Дедевшиных происходили из рода дворовых детей боярских московских великих князей. К рубежу ХV–ХVІ вв. Дедевшины сильно измельчали и связали свою судьбу с удельными князьями. В XVI в. старинные вотчины Дедевшиных располагались в Дмитровском и Угличском уездах. Однако до середины XVI в. центром их владений оставалось село Троицкое Дедевшино, находившееся в Горетовом стане Московского уезда. Позднее здесь они выкупали некоторые свои «искони» вечные вотчины[550]. 12 августа 1524 г. Иван Иванович Дедевшин упоминался как ясельничий дмитровского, кашинского и звенигородского князя Юрия Ивановича[551]. Его родственники Федор Зародин и Артем Лунины дети Дедевшина были дворянами угличского князя Дмитрия Ивановича Жилки[552]. Проня Бекетов сын Дедевшин служил Старицкому и Верейскому князю Андрею Ивановичу. В 1537 г. во время восстания за Вышним Волочком на р. Цне он предал своего сюзерена и с тремя дворянами бежал из стана князя А. И. Старицкого[553].

После окончательного перехода на великокняжескую службу Дедевшины были испомещены в западных уездах Русского государства. Согласно Дворовой тетради, в 1550-е гг. шестнадцать Дедевшиных служили как из Дмитрова и Углича, так и из Белой и Вязьмы[554]. Среди них в середине списка дворовых детей боярских по Дмитрову были записаны «Киприян, да Гриша, да Роман, да Иванец Ивановы дети Дедевшина. Иванец убит громом»[555].

Еще в 1546/47 г. братья Дедевшины выступали послухами в купчей грамоте видного московского дворянина Ф. И. Сукина, выходца из приказной среды. Он покупал у Анны Александровой дочери Огарева, вдовы Ивана Коки Дедевшина, вотчину умершего — деревни Голубчиково и Лежнево. Она также находилась в Горетове стане. Благодаря этому акту выясняется, что зятем ближайшего родственника К. И. Дедевшина, Никиты Нестерова сына Дедевшина, был видный представитель тверского боярства Андрей Петрович Житов (из рода Бороздиных). На обороте купчей было отмечено, что «послух Кипреян Иванов сын Дедевшина и в братьи своей место руку приложил»[556]. Неясно точно когда, но приблизительно в те же годы Ф. И. Сукин купил у Дедевшиных село Троицкое Дедевшино со всеми пустошами и угодьями, которые позднее он завещал своему племяннику, будущему думному дворянину Василию Борисовичу Сукину. 20 января 1607 г. последний в качестве вклада на вечное поминание отдал эту свою куплю, бывшую старинную вотчину Дедевшиных, властям Успенского Свияжского монастыря[557].

По-видимому, поземельные связи с влиятельной семьей Сукиных, из среды которой вышло несколько думных чинов уже в XVI в., способствовали началу карьеры К. И. Дедевшина. В 1560–1562/63 гг. вместе с Г. С. Плещеевым и подьячим Федором Козловым он был писцом и межевщиком в Рязанском уезде[558]. Будучи членом Государева двора, К. И. Дедевшин за службу получил поместье под Москвой. В 1567–1569 гг. в волости Воиничи Рузского уезда за ним было записано поместье с центром в сельце Кучино на р. Мологоще. К нему тянуло 10 деревень и две пустоши, «пашни худые земли в одном поле двесте пятьдесят одна четь, да перелогу сорок семь чети. И обоево пашни и перелогу двесте девяносто восмь чети в одном поле, а в дву потому ж». Писцы отмечали, что К. И. Дедевшину «за доброю с наддачею двесте чети, а наддано ему девяносто восмь чети». Ему также принадлежали «сена сто осмнатцать копен, лесу пашенного кусторю всего дватцать десятин»[559].

В 1569 г. бывший дмитровский сын боярский, а ныне дьяк К. И. Дедевшин стал видным помещиком Полоцкого повета. Владения дьяка находились в Покровской волости. Ранее они принадлежали Ивану Пустошкину, а до него потомку самого известного, знатного и богатого полоцкого боярского рода — пану Петру Дмитриевичу Корсаку. Всего к К. И. Дедевшину отошли «21 деревня, да 3 починка, да 7 пустошей, а в них 33 дворы да двор пустъ, а людей в них 34 человека, пашни добрые земли 150 четий, а середине 152 чети, да перелогу 92 чети и обоего добрые середине и перелогу 394 чети в поле, а в дву потомуж». Ему был учинен оклад в 400 четей «в поле, а в дву потомуж», из которых в оклад не дошло всего 6 четей!

При этом за К. И. Дедевшиным еще было сено «по лугом и по дубровам 748 копен, лесу пашенного поросли 294 десятины, а непашенного лесу бору 308 десятин, да лесу ж пашенного и непашенного в розных местех в длину на 30 верстъ, а поперег на 13 верстъ». К угодьям, где его крестьяне ловили рыбу, относились озера Ясо, Олело, Колпино, Тележно, еще одно Колпино и по половине озер Белое и Островито. Таким образом, по сравнению с рузским поместьем материальное обеспечение К. И. Дедевшина, несомненно, улучшилось.

К. И. Дедевшин заверял писцовые описания волостей Полоцкого повета. Вместе с дьяком Грибаном Дмитриевым он собирал оброчные деньги в казну. Крестьяне К. И. Дедевшина вели интенсивную хозяйственную деятельность в лесах, озерах и на р. Великой[560].

Интересно отметить, что, подобно представителям рода Нееловых и Поскочиных, ближайшие родственники полоцкого дьяка К. И. Дедевшина встречаются в 1588–1589 гг. на поместьях в Ржевском уезде[561]. Кроме того, явно прослеживается косвенная связь между составами фамилий рузских и полоцких помещиков. В обоих уездах служили представители таких семей, как Болотниковы, Бурцовы, Калитины, Кобылины, Нееловы, Полибины, Поляниновы (Полениновы), Поскочины и Челищевы[562].

ЗМЕЕВЫ. Согласно родословным источникам ХVІ–ХVІІ вв., в Русском государстве было два дворянских рода, чьи представители носили фамильное прозвище Змеевы. Первый из них был старшей ветвью старомосковского служилого рода Беклемишевых. Их старинные владения, помимо Московского, располагались в Переяславль-Залесском, Радонежском и Юрьев-Польском уездах[563]. Змеевы происходили от Федора Васильевича Змея, старшего внука боярина Федора Елизаровича Беклемиша. Их однородцами также были дворянские семьи Шулепниковых, Щепотьевых, Княжниных, Фроловых и Орловых. В первой половине — середине XVI в., если верить сведениям родословных росписей, ни один из представителей рода Змеевых-Беклемишевых не носил имя Яков[564]. Правда, они дают неполную информацию и иногда противоречат себе. Так, например, в Румянцевском списке 1-го извода Патриаршей редакции родословных книг в конце XVI в. утверждалось, что «у Федора у Змея дети: Василеи Керенбеи, да Тимофеи, да Володимер, да Иван Спячей, да Юрья, да Ондрей; те все бездетны, опричь Керенбея. А у Керенбея сын Володимер». Однако здесь же утверждалось, что у «Спячего дети: Ондрей да Данило. А у Семена дети: Федор да Галахтион»[565].

Второй род Змеевых также происходил из числа потомков старинного боярского рода Владимиро-Суздальского ополья. Они являлись однородцами и старшими родственниками Добрынских. У Дмитрия Константиновича Зайца, предка Зайцевых, Телегиных, Поджогиных и Бирдюкиных, было семь сыновей, из числа которых шестым был Андрей Змей[566]. В конце XIV–XV в. ближайшая родня и потомки Андрея Дмитриевича Змея связали свою службу с Тверским великим княжением. Осенью 1485 г. Иван Змеев сначала вместе с тверским и кашинским великим князем Михаилом Борисовичем бежал из осажденной Твери в ВКЛ. Однако затем, поняв бесперспективность продолжения борьбы против московского великого князя Ивана III Васильевича и его соправителя великого князя Ивана Ивановича Молодого, Иван Змеев отъехал от своего государя, «занеже зде (т. е. в Твери — А. К.) жены ихъ поосталися». Таким образом, он перешел на службу в Русское государство[567]. Судя по Дворовой тетради начала 50-х гг. XVI в., его потомки Змеевы были лишены своих владений в Тверской земле, получив взамен поместья в Калуге и Мещовске, расположенных в Поочье[568].

В первой половине 1550-х гг. в середине дворового списка детей боярских в разделе «Мещоск» упоминались «Яковец Матвеев сын Змеев. Брат его Иванец. 65-го году»[569]. В. Ю. Ермак, как и в случае с К. И. Дедевшиным, не обратила должного внимания на это сообщение источника. Поэтому исследовательница не смогла связать Я. М. Змеева с полоцким казацким сотником и опричником Яковом Змеевым[570]. Между тем, в третьей четверти XVI в. по сравнению с известными назначениями других своих родственников Я. М. Змеев и его братья сделали весьма заметную карьеру.

Начав службу ничем не примечательным мещовским сыном боярским, Я. М. Змеев за 20 лет успел обратить на себя внимание царя Ивана IV Васильевича Грозного. По-видимому, этому способствовало дальнее родство Я. М. Змеева с царским ясельничим, а затем думным дворянином и видным опричником Петром Васильевичем Зайцевым († между 18 VI и 7 IX 1571), потомком боярина Дмитрия Константиновича Зайца. П. В. Зайцев был первым сыном Василия Федоровича Ярца, заметного служилого человека эпохи правления великих князей Ивана III Васильевича и его сына Василия III Ивановича[571]. В. Б. Кобрин, восприняв некритично позднюю родословную Зайцевых-Добрынских в версии Бархатной книги 1688 г., напрасно приписывал П. В. Зайцеву фамилию его родственников Бирдюкиных-Зайцевых[572].

Зимой 1562–1563 гг. вместе с П. В. Зайцевым, бывшим «в суде у бояр», Я. М. Змеев лично принимал участие в победоносном царском походе на Полоцк. Согласно подлинному разряду, «г другому копью» были назначены «поддатни Митка Болобанов, Яковец Матвеев сын Змеев»[573].

Не обращаясь к официальным летописям XVI в. и исследованию А. А. Зимина о царском архиве XVI в., В. Ю. Ермак не смогла определить точное время крымской службы Я. М. Змеева, ошибочно полагая, что «дату этого путешествия установить сложно»[574]. Между тем, Опись Посольского архива 1626 г. прямо свидетельствует, что его служба состоялась в 1566 г.: «Книга 7074-го году, при Девлет-Гирее царе: приезд к Москве ис Крыму государевых гонцов Семена Бартенева да Григорья Темирева да крымских гонцов Янмагметя с товарыщи; да отпуск в Крым Якова Змеева да крымских гонцов Янмагметя с товарыщи и приезд ис Крыму Якова Змеева…»[575]. Эти события, связанные с Я. М. Змеевым, как уточнил еще А. А. Зимин, произошли в период между 26 марта и 3 сентября 1566 г., когда он был царским гонцом в Крымской Орде[576]. Посольский наказ Я. М. Змеева относился к марту 1566 г.[577] Его миссия прошла удачно. Я. М. Змеев привез нужные грамоты, забрал ответные и даже смог передать подарки («государево жалование») некоторым представителям крымской знати[578].

До 1570/71 г. Василий Скрябин сын Ушаков заложил часть своей вотчины в сельце Ляпино с деревнями в Верховском стане Бежецкого уезда «въ 60-ти рублехъ у Якова у Зміева, а писались въ той кабале братья мое Русинъ Скрябинъ сынъ Ушакова да Иванъ Ершовъ сынъ Ушаковъ»[579]. В 1571 г. по приказу царя Ивана IV Васильевича Грозного Бежецкая пятина была включена в опричнину, а ее помещики выселены в другие уезды. По мнению В. Ю. Ермак, с этим событием связано получение Я. М. Змеевым новых поместий под Усвятом и Полоцком[580]. Но так ли это?

Предыдущая служебная связь Я. М. Змеева в одном из «верховских городов» и Бежецком Верхе до перехода в опричнину, возможно, указывает на то, что еще его отец мог находиться в каких-то служебных отношениях с бездетным удельным калужским князем Семеном Ивановичем. В пользу такого предположения свидетельствует как расположение поместий Я. М. Змеева на территории бывшего московского удела, так и тот факт, что в 1550-е гг. основная часть его родственников (подобно, кстати, однородцам еще одних полоцких помещиков Бундовых) также служила по Калуге[581].

По-видимому, Я. М. Змеев стал опричником по протекции П. В. Зайцева. Скорее всего, это событие состоялось задолго до июля — августа 1571 г. (в любом случае, не в 1571 г., как ошибочно полагает В. Ю. Ермак[582]), когда этот один из главных опричников был казнен.

Родство с влиятельным лицом из первого опричного правительства трагически повлияло на судьбу Я. М. Змеева. В «Синодике опальных» среди лиц, казненных по первому новгородскому делу, поминали «Якова [Змиев]». Вместе с ним погиб Леонтий Мусоргский[583], близкий родственник полоцких помещиков Макария Ляпунова и Ивана Суморокова детей Мусоргских[584].

Я. М. Змеев мог попасть в круг бывших бежецких землевладельцев, которые вызвали подозрение у царя Ивана IV Васильевича Грозного, случайно. Включение в состав казненных лиц по этому делу Я. М. Змеева выглядит несколько нелогично, так как он был опричником, а не земцем. Возможно, ключ к разгадке причин смерти в декабре 1569 г. — январе 1570 г. Я. М. Змеева заключается в том, что он был казнен во время «ноугороцкой посылке» Л. Г. Скуратова-Бельского. Казнь родственника думного дворянина и также опричника П. В. Зайцева по приказу такого влиятельного опричника с широким кругом полномочий во время новгородского террора, как Л. Г. Скуратов-Бельский, могла отражать борьбу между различными группировками внутри опричного двора за близость и влияние на царя Ивана IV Васильевича Грозного. В итоге жертвами удачных интриг худородного думного дворянина Л. Г. Скуратова-Бельского, как известно, стали потомки знатных старинных родов — боярин А. Д. Басманов-Плещеев и близкий к нему П. В. Зайцев[585].

Оказавшись до 25 декабря 1569 г. («на Рождество Христово лета 7078») на службе в Полоцком повете, т. е. еще до перехода бежецких земель в опричнину, Я. М. Змеев играл заметную роль в экономической жизни этого нового региона Русского государства. Его крестьяне выступали как поручители при сборе налогов, а также как арендаторы рыбных ловель на озерах в волости «Невердовская кубок»[586]. Здесь за Я. М. Змеевым числилось «14 деревень да починок, а в них 16 дворов, а людей в них 17 человек, пашни добрые земли 111 четий в поле, а в дву потомуж. А велено за Яковом поместья учинити на 100 четий в поле, а в дву потомуж, а перешло у Якова за его окладом пашни, добрые земли 11 четий в поле, а в дву потомуж, сена по лугомъ и по дубровам 365 копен, лесу пашенного 190 десятин, а непашенного лесу 120 десятин да лесу ж пашенного и непашенного в розных местех в длину на 15 верстъ а поперег на 7 верстъ»[587]. По качеству земли это было одно из лучших поместий в волости «Невердовская кубок». Его размеры не должны вводить в заблуждение, так как при этом Я. М. Змеев мог сохранять свои владения, расположенные в опричном Бежецком Верхе и Мещовске.

Военная служба Я. М. Змеева весьма показательна. Она опровергает вывод В. Ю. Ермак о том, что «ни одна из этих 147 фамилий не упоминается ни в "Книге Полоцкого похода", ни в разрядных книгах, которые позволяют восстановить карьеру служилых людей только высшего ранга»[588].

Иван Матвеевич Змеев, младший брат Я. М. Змеева, был новиком 1556/57 г. Зимой 1562–1563 гг. И. М. Змеев также принимал участие в Полоцком походе. Согласно разряду, «у топоров» были «поддатни: Иванко Змеев, Иванко Ростопчин, Иванко Карамышев, Бауш Унковской»[589]. Сведения о его вхождении в состав опричнины не выявлены. В 1577 г. И. М. Змеев упоминался в середине списка выборных дворян по Мещовску. После его фамилии есть помета: «У стрельцов голов [а]»[590]. В 1586 г. в дозорной книге Софийской стороны города Великий Новгород отмечалось, что некоторые стрельцы в «приказ» Ивана Змеева набирались из местных жителей[591].

Менее удачной оказалась карьера младшего брата Я. М. и И. М. Змеевых. «Нечаю Матфееву сыну Змеева веч(ная) память» читалась в «Синодике убиенным во брани», как выборному дворянину по Мещовску, погибшему 24 мая 1571 г. во время прихода на Москву войск крымского царя Девлет-Гирея и последовавшего за ним сильного пожара в городе[592].

НЕДЮРЕВЫ. Представители этого рода известны с конца XV в. Они были прямыми предками известной русской святой Иулиании Осоргиной (Лазаревской). Недюревы находились в родстве с видными деятелями из столичной приказной среды[593]. В 1494/95 г. Иван Иванов сын Недюрев упоминался как послух в одном из актов Владимирского уезда[594]. Самым тесным образом его родственники были связаны с дворцовым хозяйством московских великих князей и царей в этом крае.

18 июля 1524 г. в указной грамоте Василия III Ивановича был отмечен Истома Недюрев — судья во Владимирском уезде[595]. 8 апреля 1533 г. в оброчной грамоте большого московского дворецкого и боярина князя Ивана Ивановича Кубенского на борти в Гусской волости помещику И. И. Любовникову И. Недюрев уже был упомянут как погребной ключник[596].

В 1538/39 г. Устин Васильев сын Недюрев выступал как послух в земельной сделке между властями Саввино-Сторожевского и Кирилло-Белозерского монастыря в Звенигородском уезде[597]. В 1539 г. он находился на службе в Ярославле[598]. В 1542 г. У. В. Недюрев уже был владимирским ключником[599]. В 1548/49 г. вместе с младшим братом Иваном он выступал как душеприказчик владимирского сына боярского А. И. Басаргина[600]. 28 февраля 1551 г. У. В. Недюрев упоминался в т. н. «Плесской грамоте». Она была выдана всего через несколько дней после окончания Стоглава. Согласно этому акту, «Плесская волость, находившаяся ранее в ведении владимирского наместника князя Д. Ф. Бельского, передавалась владимирскому городовому приказчику В. Сущову и ключнику У. Недюреву, которые должны были "кормы братии и крестьян тое волости судити"»[601].

У. В. Недюрев был женат на Стефаниде, дочери влиятельного дьяка Григория Лукина, в свою очередь, женатого на Анастасии Никифоровне Дубенской. Дочерью У. В. Недюрева была Иулиания Осоргина[602].

В малолетство великого князя Ивана IV Васильевича Грозного Иван Васильев сын Недюрев занимал видное положение в управлении страной. Из ВКЛ после попадания в плен во время Стародубской войны князь Ф. В. Телепнев-Оболенский рассылал письма нескольким адресатам, чтобы добиться своего скорейшего освобождения. В 1536 г. этим занимался находившийся вместе с ним в плену слуга Андрей Горбатый, который направлял свои «листки» и «до Ивана Недюрева». К И. В. Недюреву, поддержавшему его материально в трудную минуту, в сентябре 1536 г. А. Горбатый уважительно обращался: «Государю моему Ивану Васильевичу гор(ь) кой победный полоняник, твой слуга Андреец Горбатый чолом бьет», жалуясь на свое трудное положение[603].

20 ноября 1547 г. в жалованной заповедной (от «въезда» крестьян) грамоте царя Ивана IV Грозного игумену Саввино-Сторожевского монастыря Афанасию на рощи в Звенигородском и Рузском уездах и поросняги в Московском уезде отмечалось, что в случае нарушения его запрета «тех же крестьян и людей в той пене и в продаже велел есми Ивану Васильеву сыну Недюреву давати на поруки з записьми да чинити срок стати на Москве перед нашим дворетцким перед Данилом Романовичем с монастырскими приказщики с очей на очи»[604]. В 1555/56 г. И. В. Недюрев выступал как душеприказчик ростовского вотчинника И. З. Панфилова. Вместе с И. И. Панфиловым он передал село Поникарово на р. Шулохме с деревнями и со всеми угодьями в Согильском стане Ростовского уезда как вклад по душе умершего властям Троице-Сергиева монастыря[605].

Небольшая вотчина принадлежала Недюревым по соседству с Дедевшиными в Горетовом стане Московского уезда. В 1578/79 г. ее продала Александра Иванова дочь Недюрева[606].

В XVI в. многочисленные родственники и их зятья У. В. и И. В. Недюревых продолжали становиться ключниками и приказчиками во Владимирском уезде[607]. Некоторые из них, будучи на службе, выходили за пределы этого региона. Так, например, в 1567 г. Дружина Недюрев был рыбным приказчиком на Белоозере[608]. Возможно, был близок к опричнине Меныник Недюрев. 20 марта 1573 г. при выдаче жалованья «приказным людем… по окладу» он упоминался в должности путного ключника Сытного двора, а «государева ему жалованья было в земском 50 рублев, а в опричнине ему оклад не бывал»[609]. В конце 1580-х гг. в Бохове стане Московского уезда упоминалось его запустевшее поместье — две пустоши Дьяково и Обухово, а «в нихъ пашни лесомъ поросло худые земли 75 чети в поле, а въ дву потомужъ, сена 50 коп.»[610]. В 1578/79 г. Афанасий Терентьев сын Недюрев выступал в качестве послуха в данной грамоте А. Е. Симонова, пожаловавшего четверть сельца Маслово в Колпском стане Владимирского уезда, властям Владимирского Рождественского монастыря[611]. В 1586/87 г. по Клековскому стану этого же уезда были составлены отдельные книги «путново ключника Офонасья Недюрева 95-го году»[612].

В 1569/70 г. большое поместье в Полоцком повете получил ключник Шарап Титов сын Недюрев. Его отчество устанавливается благодаря записи на рукописной книге «Измарагд» (с дополнениями), сохранившейся в списке второй четверти XVI в. Согласно данному источнику, можно установить, что в 1550/51 г. Ш. Т. Недюреву ее продал Семен Павлов, «человек» царского родственника (с 1547 г.) и боярина князя Дмитрия Федоровича Щереды Палецкого[613]. Последний состоял в близком родстве с полоцким архиепископом Афанасием (Палецким). Таким образом, получение Ш. Т. Недюревым назначения в Полоцк могло быть следствием как служебных связей и заслуг его рода перед царем Иваном IV Васильевичем Грозным, так, возможно, и давних личных контактов с его ближним окружением самого Шарапа.

Учитывая важный служебный статус ключника Ш. Т. Недюрева в Полоцке, ему пожаловали земли как в непосредственной близости от города, так и в нескольких волостях Полоцкого повета, а «оклад его учинен весь сполна»[614]. Однако данные о них сохранились не полностью[615]. Судьба Ш. Т. Недюрева после окончания его полоцкой службы неясна.

В конце XVI — первой четверти XVII в. представители рода Недюревых сохраняют свой прежний служебный статус, появляясь на поместьях, помимо столичных уездов, например, в Нижегородском крае.

НЕЕЛОВЫ. В XVI в. видным служилым дворянским родом были Нееловы — однородцы Апрелевых и Гурьевых. В XVII в. они обвинялись своими местниками, не знавшими перипетий вхождения отдельных земель в состав Русского государства, в низком происхождении как выходцы из подчиненного ВКЛ Смоленска[616]. На самом деле Нееловы входили в число старомосковских служилых фамилий. По акту 1506 г. известно их сельцо Неелово (в акте около 1471 г. его название ошибочно прочитано как Негловское[617]). Оно располагалось в Марининой слободке Борисоглебского стана Переяславль-Залесского уезда[618]. Возможно, что когда-то оно принадлежало Никите Неелову. По одним данным в 1404 г., а по другим — в 1406 г. он был послом владимирского, московского и новгородского великого князя Василия I Дмитриевича в Пскове[619]. По-видимому, его сыном являлся Семен Неелов. 7 июля 1445 г. он погиб в неудачной битве под Суздалем русских князей под командованием великого князя Василия II Васильевича против ордынцев. Для вечного поминания имя Семена Неелова было внесено в синодик Успенского собора Московского Кремля и других соборов русских епархий[620].

В конце XV — начале XVI в. многочисленный род Нееловых разделился на несколько самостоятельных ветвей. Одна из них вместе с однородцами Апрелевыми и Гурьевыми попала на поместья в Новгородскую землю. Здесь они осели в Бежецкой пятине[621]. Представители другой ветви Нееловых были испомещены в Дорогобужском и Смоленском уездах и стали активно участвовать в обороне русско-литовской границы и походах против ВКЛ. Так, например, 8 сентября 1514 г. Некрас Наумов сын Неелов участвовал в неудачной битве под Оршей против польско-литовских войск. В результате разгрома он оказался в плену. Согласно данным Литовской Метрики от 24 мая 1519 г., Н. Н. Неелов под арестом содержался в подляшском городе Дорогичине. До сентября 1525 г. он умер и здесь был похоронен то ли в храме Пречистой Богородицы, то ли в Никольской церкви[622].

В начале 1550-х гг. дети боярские из новгородской и смоленско-дорогобужской ветви Нееловых попали в Дворовую тетрадь[623]. Помимо этого, в первой половине XVI в. отдельные представители рода, подобно семье еще одного полоцкого помещика князя Богдана Андреевича Селеховского, были землевладельцами в Тверском уезде. Так, например, в 1551–1554 гг. в Горицком стане волости Хорвач упоминаются деревня Петряево и пустошь Шапкино — поместье Третьяка Александрова сына Неелова[624].

В Верхневолжье по соседству с Тверским уездом находился Ржевский (Ржевы Володимеровой) уезд. Он был освоен местными вотчинниками, а также землевладельцами, имевшими корни в Тверском великом княжении или происходившими из старинных московских уездов. В 1588–1589 гг. в волости «Сижьская» Ржевского уезда на поместьях сидели родные братья дети боярские Вешняк и Федор Юрьевы дети Неелова[625]. В 1619/20 г. в расходной книге Устюжской четверти с окладом «по 16 рублев» упоминался «Ржевы Володимеровы Микита Вешняков сын Неелов», сын В. Ю. Неелова[626]. 14 марта 1619 г. он посылался с 600 рублями для наема хлебных возков из Ржева и Старицы в Торопец[627].

По-видимому, В. Ю. и Ф. Ю. Нееловы были родными братьями казацкого сотника прибора головы Григория Бурцова — Рычка Юрьева сына Неелова. За Р. Ю. Нееловым, соседом Я. М. Змеева в волости «Невердовская кубок» на р. Уще, было «7 деревень, да 8 пустошей, да селищо, а в них 9 дворов, а людей 11 человек, пашни добрыя земли 35 четий, а середние 30 четий да перелогу 30 четий, а худые земли 10 четий и обоего добрые и середние и худые 105 четий в поле, а в дву потомуж». Писцы отмечали, что «велено за Рынком поместье учинити на 100 четий, и оклад его за ним учинен весь сполна, сена по лугом 55 копен, лесу пашенного кустарю 33 десятины с полудесятиною, да лесу ж пашенного и непашенного в длину на 14 верст, а поперег на 6 верстъ с полуверстою»[628].

Крестьяне Р. Ю. Неелова также имели право ходить в бортный ухожий Истецкий лес. Вместе с крестьянами Я. М. Змеева и Ф. С. Грибакина-Жукова они эксплуатировали ресурсы озера Исца и соседних с ним угодий, расположенных вдоль рек, платя за это дополнительных оброк на имя царя размером в 3 рубля. Экономическая деятельность этих крестьян складывалась удачно. В 1569/70 г. писцы отметили, что они «перед старым оброкомъ наддали два рубля»[629].

Помимо помещиков, служивших царю Ивану IV Васильевичу Грозному, на территории Полоцкого повета проживала еще одна группа детей боярских, писцовое описание владений которых не сохранилось. Речь идет о детях боярских, находившихся на службе у полоцкого архиепископа Антония (Палецкого). Так, например, после 10 июля 1571 г. в грамоте полоцкого воеводы князя А. И. Ногтева-Суздальского к канцлеру ВКЛ пану князю Н. Ю. Рыжему Радзивиллу отмечалось, что «ехали с Невля в государя нашего отчину в Полотцк после Велика дни на семой неделе в четверг майя в 31 день полотцкого архиепископа Антонья дети боярские Петр Бегичев, Юрьи Дичков, Степан Микифоров, Михайло Ступишин, Офонасей Иванов, Давыд Чюлков, Михайло Кобылин, Григорей Федоров, Таврило Хворощин, да подьяк Ивашко Олферьев, да повар Краско Иванов, да оловяничник Савка Остафьев, да помяс Ульянко Киселев, да конюх Батрачко. И как они будут промеж Невля и Ситны, не доежжая за три версты Зеленых Вод, на Стрелице, и тут на них пришли из Витепска государя вашего люди многие, Григор да Ашамакан с товарыщи да их громили и Петра Бегичева да Юрья Дичкова ранили, а живот у них архиепискупль и их поймали»[630].

В документах имена полоцких архиепископских детей боярских встречаются и позднее. Как и в случае с государевыми детьми боярскими, можно отметить на примере с Кобылиными и Хворощиными, что их родственники происходили из числа помещиков Ржевского уезда[631]. Несомненно, история присутствия в Полоцкой земле архиепископских детей боярских требует также отдельного внимания и изучения. Она позволяет увеличить здесь число русских помещиков не менее чем на 10 человек.

СЕЛЕХОВСКИЕ. Представители этой титулованной служилой фамилии были потомками великих князей смоленских. Предком князей Селеховских был соправитель великого князя Святослава Ивановича и его племянник великий князь Иван Васильевич, вместе с которым он погиб в битве против войск ВКЛ на р. Вехре под Мстиславлем 29 апреля 1386 г.

В частных списках родословных книг встречается роспись князей Селеховских. Несмотря на то что «род Селеховских… писан по изволу, не против родословца»[632], этот источник не дает нам представления ни о точном поколенном происхождении этой ветви потомков Ростиславичей, ни о времени выезда этих князей на службу в Русское государство.

В этом источнике отмечается: «У князя Василья Ивановича Смоленъского сын князь велики Иван Смоленский. А согнал его с Съмоленска Ольгерд. И он приехал к великому князю Дмитрею Ивановичю Донъскому. А от него пошли Селеховъския князи.

А от княж Ивановых детей и внучат Ивановича Смоленского были дети: князь Василеи да князь Иван Калита». В родословной росписи были записаны прямые потомки этих князей, служивших в Русском государстве в конце XV — начале XVII вв.[633] Однако в ней удивительным образом отсутствуют сведения о лицах, происходивших из тверской линии рода, представителем которой был полоцкий помещик князь Богдан Андреевич Селеховский.

В дозорной книге 1551–1554 гг. отмечалось, что в волости Шейский уезд бывшего Тверского великого княжения находились спорные деревни М. и С. Резановых Микитинская, Герасимово, Завражье и Сеньки Бакланова, которыми владела «княж Иванова Селеховского княини Огрофена»[634].

В том же Шейском уезде располагалась большая вотчина князя Ивана Андреевича Селеховского — село Селехово (Ильинское). К нему тянуло несколько деревень и починков. Это важное свидетельство источника позволяет лишь установить, что фамильное прозвище князья Селеховские получили по своей вотчине[635]. Захватив осенью 1485 г. Тверское великое княжение, правители Москвы в несколько этапов проводили здесь испомещение служивших им людей. Между тем, старинные вотчины оставались лишь за теми тверскими землевладельцами, кто не отъехал в ВКЛ или не попал позднее в опалу. Поэтому можно сделать вывод, что предки князей Селеховских сначала выехали из Смоленска на службу в Тверь, а затем лишь осенью 1485 г. они перешли под власть великих князей Ивана III Васильевича и Ивана Ивановича Молодого.

В 1547 г. князь И. А. Селеховский единственный раз упоминался в разрядах, когда он, будучи третьим воеводой, «годовал» вместе с князьями И. Ю. Хохолковым-Ростовским и Д. И. Хилковым-Ряполовским «в Василегороде»[636]. В момент начала описания земель Тверского уезда он умер. Поэтому И. А. Селеховский, в отличие от своих родственников, не попал в Дворовую тетрадь 1551–1552 гг. В этом источнике не был записан и его родич князь Даниил Федорович Селеховский, погибший в 1552 г. при взятии Казани[637]. Поэтому можно предположить, что князь И. А. Селеховский умер не позднее 1551/52 г. Его жена крепостей на владения семьи писцам предоставить не смогла, так как они «згорели на Москве в болшой пожар»[638].

Аграфена лишь на несколько лет пережила своего мужа. Княгиня не стала отдавать вотчину родственникам, а полностью завещала эту собственность на помин души князя И. А. Селеховского, его родителей и себя властям Троице-Сергиева монастыря. В 1558 г. душеприказчики Аграфены, митрополичьи дворяне Обрюта и Третьяк Семеновы дети Фомины (из старомосковского боярского рода Бяконтовых), передали обители два вклада по 50 рублей, а 19 июня 1559 г. ее власти уже получили права на село Селехово[639].

Вопреки утверждению В. Ю. Ермак, полоцкий помещик князь Б. А. Селеховский входил в число привилегированных слуг Государева двора. В начале 1550-х гг. «Богданец да Василей княж Андреевы дети Селеховского» упоминались как дворовые дети боярские. Подобно некоторым представителям рода Нееловых, они служили из Ржева[640]. Позднее князь Б. А. Селеховский стал помещиком в Невеле и отсюда, как и многие другие дети боярские, попал в Полоцк.

В 1570 г. князь Б. А. Селеховский получил поместья в Межевской и Нищенской волостях Полоцкого повета. Они были даны «ему въ его оклад в триста четий к невелскому поместью к сороку с девяти четвертям», но проблему наделения землей князя Б. А. Селеховского они не решили, так как в итоге «не дошло въ его оклад добрые земли двусот трех чети с осминою в поле, а в дву потомуж»[641]. Его позднейшая судьба пока неясна.

В северо-западных уездах страны однородцы князя Б. А. Селеховского появились еще ранее. С конца XV в. князья Селеховские входили в корпорации новгородских детей боярских[642]. Несколько представителей рода также служили из Торжка и Дмитрова[643].

Не менее знатного происхождения были и другие полоцкие помещики. Среди них выделяются дворяне Пыжовы, прямые потомки московского тысяцкого и боярина Алексея Петровича Хвоста Босоволкова († 1357)[644]. Испомещение псковских тысячников Пыжовых в Полоцке произошло накануне их гибели во время опричного террора[645]. Несколько менее знатными, но также заметными на фоне основной массы уездных городовых детей боярских, несомненно, были представители рода Челищевых (потомки московского боярина и воеводы Михаила Ивановича Бренка) и Чихачевых (потомки последних нижегородско-суздальских тысяцких), попавших в Полоцк из соседнего Торопца. Таким образом, если судить по служебной верхушке русских помещиков Полоцкого повета, то можно сделать вывод, что по своему составу она мало чем отличалась от некоторых других северо-западных, западных служилых корпораций детей боярских и, несомненно, превосходила многие из южнорусских.

Как же сложилась судьба других бывших помещиков Полоцкого повета после его утраты Русским государством в 1579 г.?

В конце XVI — начале XVII в. довольно многочисленная группа бывших полоцких помещиков и их детей фигурируют в документах не только Новгородской земли (такие, например, как Бунковы, Паюсовы и Свербеевы), но и упоминаются в актах, а с окладами — в верстальной десятне 1605/06–1606/07 гг. Торопецкого уезда. Благодаря этим информативным источникам можно выяснить, что после потери в 1579 г. своих полоцких поместий именно в Торопецком уезде осели представители таких служилых фамилий, как Барановы (Борановы), Болотниковы, Болтины, Ватолины (Вотолины), Гафидовы (Агафидовы), Глазовы, Долгие, Жуковы, Захаровы, Зелёные, Исаковы, Калитины, Коромолины (Карамалины), Короткие, Макаровы, Мартюгины (Мартюшины), Мормылевы, Нороватые, Обашевы (Абашевы), Полибины, Свистуновы, Скворцовы, Скоробогатовы (Скоробогатые), Челищевы, Чихачевы и Языковы[646].

Не все из указанных выше фамилий для данного региона были пришлыми. Так, например, помещики Зелёные и Чихачевы являлись дворовладельцами в Торопце и землевладельцами в Торопецком уезде еще до 1540/41 г.[647]

Тем не менее разбор ряда других служилых фамилий показывает, что история поместного землевладения в Полоцкой земле в 1563–1579 гг. самым тесным образом была связана с историей многих семей военно-служилых родов. Они происходили не только из северо-западных уездов Русского государства, но и его центра. Отсюда московские дети боярские начали переселяться в северо-западный регион страны несколькими потоками, начиная с конца XV в. Их пребывание в Полоцкой земле отражает лишь один из них, который пришелся на время Ливонской войны.