Когда Полоцк был российским. Полоцкая кампания Ивана Грозного 1563–1579 гг.

Глава 4 Литовский контрудар 1564 г.

15 февраля сдавшийся гарнизон медленно (до вечера) покидал полоцкий замок. Воевода Станислав Довойна и епископ Арсений были удостоены аудиенции у Ивана Грозного. Царь сидел в командном шатре в полном доспехе, рядом с ним — также в доспехах князь Владимир Андреевич и. татарский «царь» Семион. Победители всячески демонстрировали великодушие. Иван IV «…велел свое жалованное слово всем людем сказывати, чтобы из города все вон вышли, а государь им милость показал, побити их не велел и дал им волю, кто куды похочет»[228]. Гуманизм диктовался прагматическими соображениями: русским было важно, чтобы местные как можно быстрее очистили замок, и в него без помех вошли бы московские войска. В этой ситуации людей проще было просто отпустить, они уже не опасны. Зачем затевать ненужную резню на улицах и нарываться на сопротивление несчастных, которым будет нечего терять? Судя по всему, желающим уйти никто не препятствовал (другое дело, что никто и не гарантировал безопасности при встрече с разъездами русских войск, стоявших в Задвинье).

Польских ротмистров Мархеля Хелмского, Альбрехта Верхлинского и Яна Варшевского царь принял лично, одарил богатыми подарками за мужество при обороне города. Позже их отпустят с их ротами, с оружием и почестями. А. Н. Янушкевич считает, что аналогичное обещание царь давал полоцкой шляхте — отпустить в случае сдачи, но слова не сдержал. Он ссылается на то, что претензии в нарушении государем своего обещания позже предъявляли дипломаты ВКЛ[229]. Но в источниках о взятии Полоцка сведений о подобных обещаниях нет. Как говорилось выше, при прекращении боевых действий и выходе войск из замка их уходу никто особо не препятствовал — но, видимо, в том случае, если это было поспешное скрытное бегство безоружных одиночек, а не организованное отступление вооруженных отрядов. Шляхту разоружали. Массу безоружных людей контролировали специально назначенные головы (их имена есть в КПП). Ничто в этом порядке не указывает, что полоцкой шляхте давались какие-либо обещания. Да ведь и польским ротмистрам царь ничего не обещал — город сдали не они, а Довойна и владыка Арсений. Царь просто вознаградил поляков за воинские доблести.

Остается открытым вопрос о размерах потерь полочан. Немецкая «Правдивая и страшная газета про ужасного врага Московита» называет цифру — 20 000 погибших горожан, а 60 000 пленных уведено в Россию. В письме этрурского князя Космо говорится о 10–12 тысячах, обращенных в рабство, и 50 000 убитых при штурме. В письме анонима из Кракова во Флоренцию, ко двору Медичи, говорилось, что 16 000 убито при штурме, а 60 000 истреблено в округе Полоцка. Пленным выкалывали глаза. Про 60 000 пленных пишет «Новая песня про тирана врага Московита, который захватил, разорил и спалил все, что ему встретилось»[230]. В ряде иностранных сочинений утверждалось, что Иван Грозный «…город целиком и полностью сжег до основания и 20 000 человек придал мучительной смерти на крючьях и виселицах»[231]. Цифры в 20 000–70 000 жертв фигурируют и в других немецких «летучих листках»[232]. Оставшееся население, согласно некоторым текстам, из Полоцка было вынуждено бежать в Пруссию.

Цифры, несомненно, преувеличены — в Полоцке просто не было столько населения, даже вместе с беженцами из сельской округи. Распоряжения, которые отдавались новой администрации, говорят о том, что в городе осталось немало горожан. В русских источниках нет сведений о массовой резне во взятом городе, напротив, население старались учесть, поставить на службу и включить в фискальные реестры. Конечно, жители Полоцка пострадали и понесли большие потери от артобстрелов и пожаров. Все жители Великого посада лишились своих дворов и имущества, и оно не было возвращено. Их уклад жизни был разрушен, судьбы сломаны. Но сведения о массовых репрессиях против местного населения, убийствах десятков тысяч человек содержатся только в источниках пропагандистского характера. Как верно заметил А. Н. Янушкевич, доверять им нет оснований[233].

Польская «Хроника» М. Стрыйковского содержит известие о том, что после взятия Полоцка в город вошли татары, которые порубили монахов-бернардинцев, а местные евреи были утоплены в р. Двине. Согласно местным преданиям, евреев утопили в Волове озере, где их выгнали на лед и затем обрубили его[234]. Г. Штаден писал, что вместе с евреями, безуспешно пытавшимися откупиться от лютой казни, Грозный утопил и весь сдавшийся польско-литовский гарнизон[235]. Это известие присутствует и в русских летописях. В своде Корнилия говорилось: «А которые были в городе жили люди жидове, и князь великий велел их с семьями в речноую въметати и оутопил их»[236]. Исидор Сназин в конце XVII в. писал в Мазуринском летописце, что государь «тамо живущих богоубивственных жидов к конечной пагубе приведе, богомерзких же латын и злейших иконоборец расплени и росточи, и город благочестием освети, и в нем истинное православие утверди»[237]. У полоцких евреев было место памяти: старое кладбище возле урочища Салоник, где, по преданию, похоронены всплывшие на поверхность трупы еврейских мучеников 1563 г.[238] Здесь сложно отделить легенды, всегда возникающие в подвергшейся иноземному вторжению местности, от реальности. К такого рода сведениям надо относиться с осторожностью, хотя в них нет ничего невероятного, и нет оснований совсем отказывать им в историчности.

После взятия Полоцка сдавшееся в плен население было построено у Полоты напротив большого полка («полочане бурмистры и мещане и все городские люди… царь и великий князь велел всех собрали и поставили к реке против большова полку»)[239]. Видимо, речь идет о сдавшихся 15 февраля, так как более ранний полон, захваченный на посаде, как уже говорилось, был роздан в холопы победителям (служилым людям и татарам).

Здесь была проведена перепись полочан: «И повеле царь и великий князь полочан переписали, дворян королевских и шляхт и всяких служилых людей, а бурмистров и гостей и лавников и земских людей торговых велел переписали по тому же опроче, и лядских людей конных и драбей велел переписали по тому же и держали их опроче». Пленных поделили на три категории: воинские люди ВКЛ, гражданское население Полоцка и польские солдаты и наемники. Любопытно сообщение летописи: «…а которые люди государю служили, и государь тех по рассмотрению жаловал»[240]. То есть среди населения Полоцка были люди, которые во время осады «служили» русскому царю и получили потом награды. Роль «промосковской партии» в осажденном Полоцке в 1563 г., видимо, недооценена историками.

18 февраля царь во главе крестного хода прошел к Св. Софии, присутствовал там на службе, где полоцкие священники пели многолетие своему новому государю. Службой руководил коломенский епископ Варлаам. В русские и ливонские города были посланы гонцы с радостными вестями о взятии Полоцка. В городах должны были служить праздничные молебны с колокольным звоном[241].

Русские сразу же стали активно обустраиваться в Полоцке. Воеводами в замке были назначены кн. П. И. Шуйский, князья В. С. и П. С. Серебряные, И. В. Шереметев-Меньшой, кн. А. И. Прозоровский, кн. Ф. И. Татев. На сгоревшем посаде воеводами стали З. И. Очин-Плещеев и Д. В. Гундуров, «городничими в приказе» стали В. П. Головин и В. К. Замыцкий, полоцкими дьяками — А. Безносов и В. Захаров, ответственными за ремонт и строительство укреплений сделаны П. Зайцев и дьяк Б. Щекин[242].

Первое, чем занялись новые власти, — ремонтом крепости. Проводилась строгая проверка стен, рвов, незамедлительно начинался ремонт стен и «…рвы старые почистить и новые поделати, чтоб были рвы добре глубоки и круты». Начался ремонт укреплений в посаде Заполотья. Фактически там возводилась новая крепость: «…и то место велети заделали Петру и Борису накрепко, стены в три или в четыре… и землею насыпали, и подошвенные бои и башни поделати для стенного бою, и рвы старые около стен копали»[243]. Войска были расписаны для охраны ворот, патрулирования в городе и для возможной вылазки при осаде крепости. Ночной караул в специально построенной «светлице» в замке несли 100 стрельцов, вокруг замка ездили «с фонарями» патрули.

Жители Полоцка, не покинувшие город и оставшиеся жить при новой власти, оказались в нем чужими. Им было запрещено ходить в замок: «А литовских людей в город, приезжих и тутошних, детей боярских и земян и черных людей, однолично не пущали». Горожане допускались к службе в Св. Софии только в большие церковные праздники, и то ограниченными партиями. Из полочан на территории замка могли жить только попы в своих домах[244].

Присутствие московской власти в Полоцке проявлялось прежде всего в ночных патрулях с фонарями, которые следили за порядком на улицах. Центр городской жизни переместился в Заполотье, где из местных дворян, «кому мочно верили», был устроен городской суд, занимавшийся имущественными и мелкими уголовными делами по праву ВКЛ («…как у них обычьи ведутца, да с их обычея сперв аи судили и управы им в городе давали»)[245]. А вот сгоревший Великий посад и застройку Иванского острова восстанавливать полочанам было запрещено. То есть сразу же началось изменение облика города, его планировки.

Новая администрация сразу же занялась поиском местной документации, прежде всего фискальной. Также принимались меры по установлению экономического потенциала окрестной сельской округи — описывалось землевладение, количество работников, размеры угодий и т. д. «Черных людей» сельской округи приводили к присяге, если те отказывались — вели к присяге силой.

Для горожан сохранялись торговые правила, пошлины, способы их взимания. Но уклад жизни менялся: бывшим жителям Великого посада предлагалось уехать в деревни или переселяться в Заполотье. Переселенцам из Задвинья не везло больше: если такие пытались бы переселиться в Полоцк, их надлежало высылать с семьями к Себежу и Невелю «по селам и крепостям». Всем полочанам запрещалось иметь оружие, а за любую попытку неповиновения властям полагалась высылка в Псков, Новгород, Великие Луки или к Москве[246]. Тем самым русские власти применили модель, успешно применявшуюся при собирании русских земель, начиная с Ивана III, — «перебор людишек», принудительные или полупринудительные переселения, миксирование людей, разрушение общин и местных корпоративных связей, помещение людей в новую, чуждую для них среду. В такой ситуации люди вели себя тихо и не могли организоваться в сколь-либо серьезное движение сопротивления.

Значительная часть населения Полоцка осталась в Полоцке, некоторые даже поступили на русскую службу. А. Н. Янушкевич принимает версию немецкого «летучего листка», что пленных горожан и шляхту пять дней морили голодом, собрав на отдельном холме, а затем предложили выбор — или русская служба, или «голодная смерть в заключении»[247]. Поэтому кто-то выбрал службу. Правда, «листок» приводит сведения о том, что не пожелавших служить царь по обычаям времени отпустил.

Потеря Полоцка значительно изменила всю конфигурацию опорных крепостей и карту землевладения ВКЛ. Необходимо было искать следующий рубеж обороны между Полоцком и Вильно. Таким рубежом стала Дисна — крепость ниже по течению Западной Двины, расположенная примерно в 60 км северо-западнее Полоцка. Именно сюда, в район Дисны, была основная миграция беженцев-полочан после наступления Ивана Грозного. Они построили в Дисне себе дома и значительно укрепили крепость Дисну: соорудили новый острог с валами, рвами, башнями, оснащенными гаковницами и «ручницами» (аркебузами). Уроки Полоцка пошли впрок, к обороне никто уже легкомысленно не относился[248].

Поскольку среди переселенцев было много мещан и купцов, они стали требовать сохранения привычного городского уклада, а именно — превращения сторожевой крепости Дисны в город. Городом укрепленный населенный пункт делало магдебургское право. В 1569 г. Дисна получает магдебургский привилей по инициативе полоцких переселенцев, ставших дисненскими мещанами. Даже система платы за перевоз через Двину, как указано в документе, была скопирована с тех порядков, которые были в Полоцке. Таким образом, возник как бы «Новополоцк», частично сохранивший для жертв войны традиционный жизненный уклад, пусть и в иных масштабах.

Взятие Россией Полоцка вызвало большие проблемы у землевладельцев ВКЛ, имевших деревни и угодья в Полоцком повете. Для многих это была существенная утрата, и шляхта надеялась со временем вернуть потерянное. Например, в завещании Александра Семеновича Гарабурды (брата известного писаря ВКЛ Михаила Гарабурды) 1570 г. говорится о его селах в Полоцкой земле: Озерце, Городея, Веприще, Ушачи, Бедрица. Во владения входили пашенные и непашенные земли, борти, озера, леса и покосы. Несмотря на констатацию факта, что земли захвачены «неприятелем господарским московским», тем не менее они передавались по наследству, то есть не считались утраченными навечно[249].

Дворяне, потерявшие свои земли в результате взятия Полоцка Иваном Грозным, стали восстанавливать свои права на земли в других областях ВКЛ, что вызывало конфликты с местными землевладельцами[250]. В Полоцке погибла документация, подтверждающая права землевладельцев, и ее надо было восстанавливать[251].

Вместе с тем, освободились поместья убитых и пленных дворян ВКЛ, которые можно было перераспределить[252]. Часть земель оказалась просто брошена, но при этом не была занята русскими. Власти ВКЛ выявляли эти земли, административно переподчиняли их Витебску, Сурожу, Дисне и другим опорным центрам, ставшим пограничными с Полоцким уездом. А затем опять пускали в раздачи служилым людям[253]. Происходили серьезные подвижки административных границ и масштабная смена землевладельцев[254]. Для региона это в принципе не было чем-то новым: перераспределение земель и их административное переподчинение случались и ранее, в связи с дележом Торопецкой и Себежской земли[255].

Показательно, что власти ВКЛ беспокоились, чтобы пограничные земли «пусты не лежали», активно пытались их заселить или пустить в новые раздачи. Видимо, это было связано с тем, что бесхозные земли было легче захватить врагу, они лишались контроля, в том числе охраны рубежей, который худо-бедно обеспечивали землевладельцы.

В то же время Сигизмундом II Августом было обещано, что все земли, потерянные из-за попадания в плен или захвата врагом, должны быть возвращены прежним владельцам. Реализовывать это обещание пришлось в 1579 г. уже Стефану Баторию[256].

Надо признать, что потеря Полоцка озаботила власти ВКЛ, но в малой степени сказалась на внешнеполитических планах Короны. Главным из них было в 1563–1564 гг. присоединение Ливонии, расширение там своего влияния (прежде всего — урегулирование отношений с Ригой), создание в Ливонии эффективной администрации, противостояние русской армии. Эти дела волновали куда больше, чем Полоцк. Канцлер кн. Н. X. Радзивилл Черный в связи с потерей Полоцка в сердцах даже обвинял короля Сигизмунда II Августа в пренебрежении к проблемам ВКЛ[257]. Следует обратить внимание на наблюдение А. Н. Янушкевича: тяготы содержания войск в Ливонии лежали в основном на ВКЛ, что вызывало немалое раздражение в отношениях Великого княжества и Короны[258]. Ученый ссылается на документ, в котором расходы ВКЛ на войну в Ливонии с 1556 по 1573 г. определяются как 1 340 676 польских злотых — огромная сумма. В этом контексте получается, что содержание ливонского контингента иссушало силы ВКЛ и умаляло и без того невеликие ресурсы. Отсюда становится более понятным бессилие властей ВКЛ в отношении освобождения Полоцка — дело было не только в нежелании шляхты воевать, но и в объективных экономических трудностях.

На 20 мая 1563 г. в Вильно был намечен вальный сейм, на котором предполагалось обсудить, что же делать с Полоцком[259]. На сейме решили собирать войско в Крево к 1 августа. Однако сборы получались плохо, Иван Грозный предложил перемирие до 1 ноября, и срок созыва «рушения» был перенесен на 29 сентября[260]. Тем самым русским было практически подарено все лето для укрепления обороны и закрепления в Полоцком повете, чем они не преминули воспользоваться.

Причины неявки шляхты на войну были просты: паны боялись, что пока они геройствуют на фронтах, менее сознательные, но более предприимчивые соседи нападут на их деревни, угонят скот, «свезут» крестьян и т. д. Собственно, об этом они прямым текстом пишут в письмах: «…будучи мне в том часе посланным от его королевские милости пана моего милостивого на Рус(ь), панство его милости господарское украинное, для постереженя от неприятеля небезпеченства его кролевские милости и речи посполитое от великого князя Московского… а маючи кривды и шкоды, а долеглости немалые от суседов своих обаполных, так и в земли Волынской в повете Луцком, Володимерском, яко и на Подляшу, в повете Берестейском, в кгвалтех и наездъках, воех, грабежах и инших многих речах, которыеся мне самому, именям и подданным моим, хрестияном и жидом деют…»[261].

Но что-то надо было делать, тем более что ВКЛ само себя пугало множащимися слухами о дальнейших агрессивных планах московитов. Страна втягивалась в большую войну, которая пришла в нее из далекой Ливонии.

Проигравшая сторона пустилась в рассуждения о причинах поражения. Король Сигизмунд II Август во всем винил неорганизованных и ни на что не способных подданных: «Где ж по взятии оного замку Полоцкого и пан гетман великий, Панове рада и все рыцарство войска нашого, будучи под боком того неприятеля и войска его в великой небеспечности сут(ь), не могучи дати битвы про неспособност(ь) и малост(ь) войска нашого»[262].

По мнению А. Н. Янушкевича, в Вильно причиной поражения видели плохое командование, тактические просчеты воеводы С. Довойны. Обсуждались также темы предательства «русской партии», полоцких православных и вероломство Ивана Грозного, внезапно напавшего на ВКЛ[263].

Успешный контрудар был организован не в военной, а в идеологической сфере. Воевать мечом у шляхты не очень получалось, зато в распоряжении интеллектуалов ВКЛ и Польши было печатное слово, пропагандистская машина. На страницах печатных изданий — газет и «летучих листков» — от издания к изданию увеличивались леденящие душу подробности резни беззащитных горожан, измывательств над невинными девушками и женщинами, росло число трупов. Русское завоевание сравнивалось с бедствиями, которые приносят «христианскому миру» турки. Иван Грозный сравнивался с турецким султаном, который, как мусульманин, напал на европейский христианский город[264]. ВКЛ обвинялось в бездействии, в том, что бросило своих на произвол врага[265].

«Листки» готовились в Польше, переводились на немецкий и латынь, дальше публиковались в Германии и расходились по всей Европе. К их изготовлению, видимо, были причастны и немецкие авторы из Ливонии и собственно немецких городов, имеющие своих информаторов из числа эпистолярных корреспондентов в Риге, Польше, ВКЛ. Освещение взятия Полоцка как величайшего злодеяния тирана «Васильевича» стало первой столь массовой пропагандистской кампанией во время Ливонской войны — даже русское нападение на Ливонию в 1558 г. удостоилось куда меньшего внимания. Взятию Полоцка было посвящено около десятка «летучих листков»[266].

Одновременно с вбрасыванием информации в Европу об агрессии России против христианского государства, изначально преподносимой в совершенно определенном ракурсе и с обличительными оценками, появляются «летучие листки», содержавшие яркие художественные и пропагандистские тексты, направленные против Москвы. А. Каппелер оценивает данное «Письмо ужасного и страшного врага-Московита королю Польскому» как один из наиболее своеобразных текстов[267]. Иван Грозный и его армия в нем изображены как аналог библейских монстров-непталимов, исполинов, врагов израильского народа. Автор «листка» утверждает, что на Полоцк напала армия антибогоизбранного народа, то есть, в конечном счете, Антихриста. Правитель монстров-московитов, великий князь московский Непталим посылает королю-Ягеллону оскорбительное послание, на что тот с достоинством отвечает. По аналогичной схеме и с таким же содержанием был выпущен в 1563 г. в Праге листок на чешском языке «Новости ужасные, грозные и горестные…»[268].

Кроме немецких и чешских, появились тексты на латыни, причем было прямо указано, что листок переведен с немецкого[269]. Он был издан в нескольких вариантах в северофранцузском городе Дуэ. На обложке использованы разные гравюры, в том числе изображение человека, топором срубающего дуб. Знания автора о реалиях Восточной Европы невелики: он считает, что Полоцк и Псков — один и тот же литовский город. Листок сообщает о взятии города, злодействах над мужчинами, женщинами, девственницами и детьми, рисует толпу голых пленных женщин и т. д., описывает масштабы военной угрозы Польше со стороны Московии, о сотнях тысяч воинов, сражавшихся под городом. Московиты объявлены врагами Священной Римской империи, и нужны решительные действия, чтобы выжечь эту язву, угрожающую христианам.

Сочинение автора, скрывающегося за именем Иоганн Рейнхард Гравингеллиус (Johann Reinhardus Grawingellius), было издано в 1563 г. в Нюрнберге[270]. Этот «Жалобный плач города Полоцка» был написан… в стихах. Он адресован в Эрфуртский коллегиум монахов ордена августинцев. Перед читателем предстает богатый богобоязненный город, опущенный московитами в бездну греха. Гибнут преимущественно женщины и дети. В плен в Московию гонят несчастных полочан. Во всем виноваты ужасное тиранство и жестокость московитов и их страшного правителя. Полоцк кается, плачет и причитает о своем горе, которое видит следствием своих грехов. Не грешил бы — может, и не было бы Господнего наказания. Надо сообщить об этой трагедии всему свету, особенно германскому миру, потому что ему особенно угрожает Московит. А покаяние и избавление от грехов может вернуть Полоцку его былую судьбу.

Современники не ожидали от русской армии способности к ведению столь успешных боевых действий. Поэтому возникали самые экзотические объяснения невиданных побед московитов: некий итальянский аноним XVI в. виновниками поражения литовцев называл… английских и немецких пушкарей, служивших московитам. Именно они якобы своим огнем зажгли город и принудили его к сдаче[271].

Следующими пунктами агрессии московитов авторы немецких «летучих листков» уверенно называли Киев и Вильно. Все эти выдуманные ужасы излагались, как отмечено в самих сочинениях, «для предостережения и исправления немецкого читателя», что сопровождалось призывами обращения к Богу и укрепления веры перед угрозой «Бича Божьего», новых варваров с Востока.

Стоит подчеркнуть, что в этой пропагандистской кампании Литва и Польша полностью преуспели. Они создали у европейского читателя устойчивое мнение: Полоцк стал жертвой масштабной и жестокой агрессии, а Россия — страшное варварское антихристианское государство во главе с царем-тираном.

23 февраля 1563 г. литовский посланник Павел Бережицкий привез к командовавшему одним из полков под Полоцком боярину И. Ф. Мстиславскому грамоту от Н. Я. Радзивилла, Н. Ю. Радзивилла и Г. А. Ходкевича. Она была адресована боярам: И. Д. Бельскому, П. И. Шуйскому, Д. Р. и В. М. Юрьевым, И. П. Яковлеву. Иван IV обвинялся в поведении, не соответствующем облику христианского государя из-за нарушения своего слова, нападения на Полоцк и учинения кровопролития христианам. Паны просили о перемирии до праздника Успения Богородицы (1 сентября 1563 г.), до которого, по их заверениям, должны были приехать в Москву большие послы Сигизмунда. Это встретило понимание и у царя, и у Боярской думы: фактически Сигизмунд соглашался на то, чего русская сторона давно добивалась. Царь велел объявить послу, что ради обращения панов он приказал отложить якобы готовившийся поход вглубь литовского государства и ждет послов до Успениева дня.

Об этом панам была отправлена ответная грамота от имени бояр. Вину за нападение на Полоцк полностью возложили на литовскую сторону: Сигизмунд и паны слишком долго слали послов, вот и дождались боевых действий. Иван IV полоцким походом «искал своей вотчины» «за брата своего, вашего государя, неправду», и Божие милосердие в виде падения Полоцка — несомненный признак того, что Господь на стороне русского царя, истинного христианского государя. Бояре били челом брату Ивана, Владимиру Андреевичу, чтобы тот ходатайствовал перед царем о перемирии, и согласие Грозного получено, панам только следует поспешить с послами[272].

В данном обмене грамотами представлены два видения ситуации, литовское и русское. Для панов идеалом выступает король Сигизмунд, который не нападал на Московию и этим миролюбием снискал репутацию истинного христианского короля, жертвы агрессии отступника от христианской морали и виновника ужасного кровопролития Ивана IV. Падение Полоцка, которое могло трактоваться как признак недовольства Господа Сигизмундом, интерпретировалось иначе: крепость была взята, когда король был в отъезде в Польше, то есть без него, поэтому монарх не виноват, а в данном обстоятельстве еще раз проявилось коварство русских. Русские же бояре писали об истинном царе, который блюдет свою вотчину, даже некогда утраченную, наказывает врагов за их неправды, но при этом милостив к побежденным, дарует им жизнь и готов даже пожаловать и принять на службу, прислушивается к советам родственников и подданных и способен простить короля, если последний продемонстрирует готовность к переговорам и пришлет послов.

В русской посольской книге указано, что государь в феврале 1563 г. милостиво «по литовской грамоте» отложил свои планы дальних военных походов и согласился ждать больших послов. Насколько можно буквально верить этой фразе — мнения ученых расходятся. А. Л. Хорошкевич, безоговорочно доверяя источникам, считает, что и литовская знать уязвила царя («в титуле не было ни слова "царь", столь долгожданного из уст литовцев…»[273]), и русская знать проявила строптивость и, втайне поклоняясь идеалам пацифизма, стакнулась с литовцами и с готовностью пошла на перемирие, презрев все завоевательные планы своего монарха. Более взвешенную оценку перемирия февраля 1563 г. дает А. Н. Янушкевич, указывая, что литовцам было необходимо срочно прекратить боевые действия и не допустить их развития[274].

Нам неизвестно, откуда у А. Л. Хорошкевич информация, что Иван Грозный после взятия Полоцка ожидал признания ВКЛ его царского титула, и то, что это не сбылось, его оскорбило. В источниках об этом нет решительно никаких сведений. Ситуация с перемирием февраля 1563 г. кажется предельно ясной: русские только что достигли цели похода, за две недели взяли городской центр огромной территории, победа, эйфория — нужна передышка, остановиться, оглядеться, тем более что неясна ситуация с вражескими силами, которые могут напасть и деблокировать Полоцк — судя по количеству русских полков, выделенных для противодействия нападению извне, этого серьезно опасались. А тут неприятель сам просит перемирия, то есть он не нападет — конечно, надо соглашаться! ВКЛ же было очень важно не допустить разрастания масштабов катастрофы, чтобы русская военная машина остановилась на берегу Западной Двины. Так что временное, тем более такое краткосрочное перемирие устраивало всех, и не стоит тут искать каких-то тайных политических смыслов.

Зато в грамоте, посланной 24 февраля в ВКЛ, было сделано сразу несколько важных деклараций. Впервые в царский титул было включено определение «Полоцкий». Полоцкая земля именуется вотчиной московского государя. Претензии России (и зона перемирия) обозначены как «город Полоцк и весь повет Полоцкий»[275]. Случившееся знаменует собой богоугодное дело и торжество православия.

Проходивший в мае-июне в Вильно сейм литовской шляхты постановил собрать ополчение («посполитое рушение») к 1 августа 1563 г. Были определены нормы имущества, с которого дворяне великого княжества должны были выставлять определенное количество воинов с полным вооружением. Несоблюдение норм сбора ополчения грозило конфискацией имений. Но, несмотря на «крутизну» принимаемых мер, мобилизация происходила медленно и плохо. Идти воевать почти никто не хотел, хотя, казалось, над родиной нависла смертельная опасность.

Сигизмунду ничего не оставалось, как продолжать затягивать переговорный процесс. В мае 1563 г. он отправил Ивану IV послание, в котором выражал негодование по поводу нападения на Полоцк (о чем, согласно письму, узнал от панов рады), одобрял заключенное между панами рады и боярами перемирие до дня Успения Богородицы 1563 г. и… требовал новую опасную грамоту на послов, поскольку предыдущая была нарушена взятием московитами Полоцка[276]! 13 июня 1563 г. это послание вручил царю в Александровой слободе гонец Юрий Быковский. Аналогичную просьбу от панов рад к митрополиту привез посланник Войтех Сновицкий[277].

В грамоте Ивана IV Сигизмунду, отправленной с гонцом А. Ф. Клобуковым, царь писал, что причиной Полоцкой войны было вмешательство Сигизмунда в ливонский вопрос. При этом Москва предлагала еще продлить перемирие, с 1 сентября до 1 ноября, прекратив на это время все боевые действия[278]. В сентябре после визита в Москву посла В. Мацкеевича перемирие затем было продлено до 6 декабря 1563 г. — до этого срока планировалось прибытие в Москву больших литовских послов[279].

Затяжка времени была Сигизмунду необходима для сбора войска (для задабривания шляхты король приступил к раздаче привилегий[280]) и поиска союзников. В Крым отправился литовский посол Ю. Быковский. Он сообщил, что с Москвой заключено перемирие до 6 декабря, и предложил в срок до 21 ноября собрать литовскую и татарскую армии и совместно одновременно вторгнуться в Московию. Быковский убеждал, что вся русская армия под Полоцком, границы оголены. Крымцам отводилась зона нападения: Северская земля и Смоленщина[281]. ВКЛ очень рассчитывало на помощь татар. Тем более что их обнадеживали отдельные набеги 1563 г.: в мае было получено известие о набеге 10 000 крымских татар под русский г. Михайлов[282].

Однако планы ВКЛ сорвались из-за более искусных действий русской дипломатии, которая к тому времени почти что склонила Девлет-Гирея к заключению московско-крымского союзного договора[283]. А в июне крымцы ударили по южным землям ВКЛ[284]. Антимосковского союза не получилось…

В июне-июле 1563 г. отряды Великого княжества атаковали позиции русских войск. Но в этих локальных боевых действиях были задействованы не основные силы шляхетского ополчения, а каневские черкасы (украинцы, жившие вокруг г. Канева) и белгородские (приднепровские) татары. Под командованием князя Дм. Вишневецкого, перебежчика, когда-то служившего Ивану Грозному, они нападали на Северские земли вокруг Чернигова, Новгород-Северского и Путивля. Все набеги «литовских людей» были отбиты[285].

Россия же продолжала развивать успех на полоцком направлении. 11 августа 1563 г. русским отрядом, пришедшим от Полоцка, был сожжен Лукомль[286]. Нападения также совершались на Витебскую волость, с. Улей, задвинские села Бобрыничи, Ореховно, Плюсное, Чураки, Усвее, Глубокое, Березвечо, Ластовицу, Залесье, Задорожье, местечко Лепель, замок Дриссу[287]. В сентябре-октябре последовал поход русских войск от Полоцка на Дриссу, «аж до Дисны», относящиеся к этому району с. Белое, Дерновичи, Зябки, было сожжено имение Я. Глебовича Голомысль[288].

Только в декабре 1563 г. ВКЛ сумело нанести контрудар — литовцы из Борисова нападали на Лукомль, села Чашники и Нисино в Полоцком повете[289].

На фоне этих мелкомасштабных и довольно бессистемных боевых действий громом среди ясного неба прозвучало известие о крупной победе ВКЛ, разгроме «московитов» под Улой и гибели первого воеводы захваченного Полоцка П. И. Шуйского в январе 1564 г.

Сведения источников о сражении под Улой довольно подробно разобраны в монографии А. Н. Янушкевича[290], и со многими его выводами стоит согласиться. Складывается следующая картина. Зимой 1564 г. по приказу из Москвы русская армия начала продвижение по Полоцкой земле. Целью, судя по всему, было расширение контроля над территорией между Смоленском и Полоцком. Два крупных отряда выступили из Полоцка (командир П. И. Шуйский) и Смоленска (В. С. Серебряный) одновременно в направлении Орши и должны были соединиться в селе Бораны. Далее войска должны были совершать разорительные рейды по территории ВКЛ. Источники называют разные направления этих набегов: Минск, Новогрудок, Друцкие поля и даже Вильно[291]. Следует согласится с А. Н. Янушкевичем, что русский командный состав в этой кампании был весьма представительным — бояре П. И. Шуйский, В. С. и П. С. Серебряные, З. И. Очин-Плещеев, И. В. Шереметев Меньшой и др., татарские царевичи Ибак, Кайбула. С такими командирами группировка должна была быть крупной. Вопрос — насколько.

А. Н. Янушкевич считает наиболее вероятной цифру, содержащуюся в письме Н. Радзивилла Рыжего (Рудого), — 17 000–18 000. Исходя из вышеприведенного исследования численности русской армии в Полоцком походе, она представляется нереальной. Для рейдов по территории противника столько войск совсем не надо. Что за рейд, в котором участвуют не менее 30 000 лошадей? Они вытопчут и съедят весь Полоцкий повет. Это не набег — это нашествие. Рейды русской армии по Ливонии в 1550–60-е гг. показывают, что в них участвовали отряды от 3000–4000 до 11 000–12 000, которые действовали не монолитно, а «рассыпались» в «загоны» по несколько сотен человек[292].

Думается, что примерно так же возможно оценивать и размеры отрядов Шуйского и Серебряного — по несколько тысяч, что в сумме могло дать двузначную цифру между 10 000 и 15 000 (то есть верхняя планка приближается к данным, указанным Радзивиллом). Хотя большие размеры войска сомнительны — если в Полоцком походе участвовало от 30 до 60 тысяч, то неужели для рейда по тылам ВКЛ было выделено от половины до четверти войск, участвовавших в Полоцком походе? Ведь эти войска не стояли на месте в Полоцке, их значительную часть сохраняли дети боярские, бывшие «на годованье» в разных крепостях России и мобилизованные для похода на Полоцк. Они должны были после кампании вернуться обратно, чтобы не оголять свои места службы.

Большинство участников Полоцкого похода 1563 г. должны были уйти обратно в Россию. Те, кто остались, составляли полоцкий гарнизон, контролировали ближнюю округу, коммуникации, сидели в мелких крепостях и опорных пунктах («острожках») — их невозможно было снять и бросить в какой-то там рейд. Свободных войск, пригодных для подобных военных мероприятий, на Полотчине в 1564 г. не могло быть много.

Однако для прославления победы над «московитами» требовался масштаб. «Лист о новинах» сообщает о 24 000 «московитов», В. Папроцкий в «Гербовнике рыцарства польского» — 25 000, хроники М. Стрыйковского и М. Бельского — по 30 000 у Шуйского и 50 000 у Серебряного. Этой армаде противостояло очень скромное количество литовских войск — те же источники сообщают о 4000–10 000 литвинов[293]. Тем самым победа под пером авторов пропагандистских текстов оказывалась еще более великой — меньшие силы разгромили большие орды врага.

Отряд Шуйского шел от Полоцка на юг, в направлении Лукомля. Литовские войска столкнулись с ним 26 января 1564 г. «на встречном курсе», выступив от Лукомля к Чашникам. Сражение произошло «на Иванских полях», недалеко от Чашников и реки Улы.

Ход боя в источниках описан довольно противоречиво. Принципиальный вопрос — перехватили ли литовские войска отряд Шуйского внезапно, в лагере или на марше, не готовым к бою, или же это была «правильная» битва с построением полков и т. д.? Согласно московской летописи, «Царевы же и великого князя воеводы не токмо доспехи [не] успели на себя положити, но и полки стати не успели». Летописец обвиняет воевод в том, что они «…шли не по государскому наказу, не бережно и не полки, и доспехи свои и всякой служебной наряд везли в санех»[294]. По этой версии, отряд Шуйского был застигнут врасплох, либо на марше, либо уже когда входил в лагерь на Иванском поле и готовился размещаться на ночлег. Воины были без доспехов, оружие везли упакованным на подводах. Внезапная атака литовцев, практически в преддверии ночи («прилучилося к ночи») рассеяла русское воинство и обратила его в беспорядочное бегство. Атаку начали роты Б. Корсака и Г. Баки, потом подключились роты кн. Соломерецкого и М. Сапеги. За ними подошли основные силы литовского войска. Нунций Дж. Коммедоне сообщает, что литвины напали на врага «из кустов».

Согласно же ряду литовских источников (донесения Н. X. Радзивилла и Дж. Коммедоне), русское войско успело построиться и встретило врага в правильном строю и полной боевой готовности. Но удар солдат ВКЛ был сильнее и обратил противника в беспорядочное бегство. Погоня шла до реки Кривица.

Таким образом, как следует из проведенного А. Н. Янушкевичем анализа источников, перед нами два возможных сценария: «…в одном из них битва имеет характер открытого боя, в другом сначала были разбиты

передовые отряды московитов, и лишь потом состоялась генеральная атака, которая, скорее всего, была неожиданной для противника»[295]. Нам кажется, что вопрос надо ставить несколько иначе: литовцы разбили войско Шуйского внезапным нападением, перехватив его на марше или при заходе в лагерь, неготовым к бою, или же русские войска хотели дать врагу полевое сражение на Иванском поле под Чашниками, но оказались слабее. Думается, что правильной является первая версия. В ее пользу говорит вечернее время событий — кто же изготавливается к полевому сражению в ночь, когда уже смеркается? Шуйский прозевал нападение врага, и русское войско просто рассеялось и побежало из-за неготовности принять бой.

Интересно, что Ульская битва заслужила честь быть изображенной в Лицевом летописном своде: ей посвящено целых девять миниатюр, как бы небольшая «иллюстративная повесть». На первом листе изображено выступление войск Шуйского, на втором — войск Оболенского.

На третьей миниатюре показана выдача наказа Ивана Грозного воеводам о соединении. На четвертой войско Шуйского, вышедшее из Полоцка, идет без доспехов, тащит за собой обоз. Автор комментирует это подписью, что воеводы ослушались царя и шли «небрежно», не по государеву наказу. Причем возы изображены закрытые чехлами и затянутые веревками. С таких в самом деле нельзя было быстро взять оружие.

Саму битву Лицевой свод изображает… в лесу («места тесные и лесные»). Поэтому воеводы и не смогли «исполниться», взять с возов оружие, выстроиться в боевой порядок.

На следующей миниатюре изображена атака закованной в броню литовской кавалерии и гибель русского войска.

На последней миниатюре цикла изображено русское войско («дети боярские, стрельцы и боярские люди»), которые ушли в Полоцк. Тем самым подчеркивается, что русская армия была разбита не вся, а отдельные отряды. Остальные же благополучно ушли на свою базу. На миниатюре интересны изображения стрельцов и вид Полоцка со Св. Софией, как его представлял себе художник.

Лицевой свод утверждает, что никакого поражения под Улой и не было. Согласно его версии (которую можно считать русской официальной версией), литовцы всего-навсего «не пустили» Шуйского к Орше и в бою погибло 150 детей боярских. Зато когда остальные воеводы узнали о неудаче Шуйского, они «в Литовской земле войну распустили». Так что ВКЛ еще и понесло урон от стычки под Улой, вызвало тем самым разоренье своей территории. На миниатюрах изображены русские воины, секущие местное население. Показаны огромные отряды конников в высоких шлемах-шишаках, идущие по литовской земле и уводящие большой полон — вот чем, по мнению автора Лицевого свода, на самом деле закончилась битва при Уле!

В литовских источниках размеры потерь «московитов» росли от текста к тексту. Если в донесении Радзивилла изначально значилось 9000, то в «реестре Ульской битвы» — уже 16 000, у Л. Гурницкого — 18 000, у М. Стрыйковского — 25 000, у А. Гваньини — 30 000, в «Хронике литовской и жмойтской» — 45 000. Истинные потери установить столь же трудно, как и общую численность русского отряда. Русские летописи указывают небольшие потери (до 150 человек) и делают акцент на рассеивании детей боярских — они «розбеглися». Потери литовской стороны составили, по литовским источникам, около 20 убитых и 600–700 раненых[296]. Среди погибших командиров был П. И. Шуйский. Обстоятельства его смерти устанавливаются с трудом: он был убит местными крестьянами, убит польским шляхтичем Каспером Швейковским, зарублен топором, утоплен («посажен в воду»), труп найден в колодце, и т. д.[297] Несомненен только факт гибели полоцкого воеводы.

Победа над Шуйским под Улой вызвала ликование и поток победной риторики в королевских посланиях. Король всячески восхвалял рыцарство и шляхту, «родичок великого князьства», и указывал, что агрессия Ивана IV направлена именно против знати ВКЛ. Именно ее он хочет истребить, лишить имущества, «отчизны», т. е. родовой земельной собственности, разлучить семьи, истребить потомство (жен-матерей и детей) и т. д. Перечень весьма примечателен. Он свидетельствует, что король стремился сделать борьбу с агрессором личным делом каждого шляхтича, донести до него чувство смертельной угрозы его личному благополучию, ценностям (вольностям и правам) и бытию. При этом, как и в России, широко привлекалась религиозная риторика: великий князь московский совершает антихристианские поступки, а ведь Господь гордым противится, а смиренным дает благодать (Иак. 4:6). Король восклицает, что Бог на стороне рыцарей Великого княжества («народа шляхетского»)[298].

Как точно заметил А. Н. Янушкевич, «…литовская пропаганда отлично сработала». Полководцы ВКЛ (прежде всего Н. X. Радзивилл) делали акцент на том, что малой кровью в честном открытом бою победили несметные темные силы «московитов». Газеты и «летучие листки» о победе при Уле с подачи литовской и польской стороны активно распространялись в Европе. Донесение Радзивилла о победе было переведено на немецкий и опубликовано в Германии. Столь активное муссирование темы победы над войсками Ивана Грозного вызвало даже появление известий в европейских газетах, что литовцы зимой 1564 г. ... отбили у русских Полоцк[299].

Каково на самом деле значение Ульской битвы? Несомненно, это было поражение русских войск. Были сорваны планы проведения глубоких набегов и рейдов по территории ВКЛ зимой 1564 г. Полоцкий отряд Шуйского разбит и обращен в бегство, а смоленский отряд Серебряного отказался от своих планов и отступил на российскую территорию после известий о поражении Шуйского и столкновении с отрядом оршанского старосты Ф. Кмиты. Есть сведения, что Ф. Кмита организовал успешную разведывательную операцию — подбросил русским документы о приближении большой армии литовцев и перечни высокопоставленных воевод, убитых и взятых в плен при Уле. После этого В. Серебряный счел за благо отойти к Смоленску. Безоговорочно поверить в заслуги Кмиты мешает то, что в других документах честь организации дезинформации приписана Н. X. Радзивиллу. Смущают и победные реляции: в результате бегства русских якобы захвачен огромный обоз (от 5000 до 25 000 подвод) и убито до 100 высокопоставленных военачальников и до 9000 московитов[300]. Отделить здесь вымысел о великих победах литовских полководцев от реалий непросто. Но думается, что сведения о столь огромных потерях и грандиозных трофеях в десятки тысяч подвод надлежит считать преувеличенными.

В то же время, если мы посмотрим на историю войны 1563–1565 гг., то видно, что практически никакого влияния на ход войны Ульская битва не оказала. Было проиграно сражение, но война шла своим чередом. В этом плане сценарий войны за Полоцк в первые годы очень похож на Смоленскую войну 1512–1522 гг.: и там, и там сначала был крупный успех русских — взятие Смоленска (1514) и Полоцка (1563), за которым последовало поражение в полевом сражении (Оршинская битва 1514 г. и Ульская битва 1564 г.). Ни то, ни другое ничего не изменили в общем итоге кампании. И та, и другая война продлится еще несколько лет и после серии мелких стычек и локальных боев закончится перемирием по принципу «кто чем владеет».

Не стоит преувеличивать и степень влияния Ульской победы на интенсивность боевых действий в регионе. Если судить по литовским победным реляциям, то «московита» загнали под лавку, и он дрожал за крепостными стенами и боялся нос оттуда высунуть. Но в действительности война в пограничье и на приграничных территориях ВКЛ не стихла. В Великий пост литовцы от Влеха воевали пригородные волости по рубежу, а русские воеводы из Невеля и Полоцка совершили удачные нападения на литовцев[301]. В наказе русскому послу в Крым Ф. А. Писемскому сообщается о нападениях русских войск под началом Семиона Касаевича, Ибака и Кайбулы на Дубровну, Оршу, Друческ, Борисов, по Виленский рубеж и по Березину; города: Копос, Шклов, Тетерин, Могилев, Радомль, Мстиславль, Чичерск[302]. Наказ Писемскому, содержащий эту информацию, датирован апрелем 1564 г., но в нем говорится, что в том походе под началом Семиона был П. И. Шуйский, и далее в очень смягченной форме рассказывается о его поражении. Поэтому эти боевые действия можно датировать январем-февралем 1564 г.

И последний штрих. В Варшаве воздвигнут памятник польской кавалерии, и на нем перечислены ее победы. Ульская битва записана как «Orsza 1564». В этой надписи прекрасно все. Битва была не под Оршей, а недалеко от Улы и Чашников (перепутана с Оршинской битвой 1514 г.?). Главной ударной силой был литовский, а вовсе не польский контингент. Но памятник поставлен польской кавалерии.