Когда Полоцк был российским. Полоцкая кампания Ивана Грозного 1563–1579 гг.

Глава 6 Создание полоцких пригородов

Судя по поведению русских властей, они сами не ожидали, что захват Полоцка будет столь легким. Собственно, единственная масштабная попытка отбить город была предпринята только осенью 1564 г. После ее провала стало ясно, что царь Иван пришел в Полоцкую землю всерьез и надолго, и никто его в ближайшее время не прогонит. Проблема Полоцка из военной стала политической и землевладельческой. Теперь на первый план вышли задачи утверждения границ захваченных территорий (не ограничиваться же одним городом Полоцком) и способы закрепления на этих землях.

Опыт русского периода Полоцкой земли в 1563–1579 гг. в этом плане весьма примечателен. Мы сегодня легко говорим: «Присоединили земли», «Полоцк присоединен к Российскому государству». И не всегда задумываемся, что за этим стоит. Давайте смоделируем ситуацию.

В феврале 1563 г., пройдя, как раскаленная спица сквозь масло, точечным остронаправленным ударом русская армия берет Полоцк. После чего в Полоцкой земле воцаряется хаос: власть ВКЛ над территориями утрачена (ликвидирован административный центр, средоточие этой власти), но новой, московской власти еще нет. Фактически в регионе господствуют командиры полевых отрядов, которые для местного населения — и источник угрозы, и заступники, и судьи, и сборщики налогов. Классическая ситуация, которая спустя несколько столетий будет описана знаменитой формулой: «Белые пришли — грабят, красные пришли — грабят». Налетчики свозили крестьян, угоняли скот, отбирали имущество.

Под Полоцком исчезли границы. Полоцкая земля представляла собой кровоточащую рану с рваными неопределенными краями, причем краями нестабильными, постоянно меняющими свои очертания. Отделить «зону неблагополучия» от территорий, на которых безопасно, было довольно сложно — не было рубежа, укрывшись за которым беженцы были бы спокойны за свою жизнь и имущество. Нужно было бежать далеко в тыл, за Дриссу, Лукомль и Борисов.

Земли стали ничейными. Рухнула система землевладения, что порождало сразу две сложности: в ВКЛ дворяне требовали компенсации утерянного, а новгородские и московские дети боярские занимались самозахватом, надеясь, что когда начнутся официальные раздачи земель, за особые заслуги эти самозахваты им подтвердят. Самой незавидной здесь была судьба крестьян, за которыми охотились обе стороны — чтобы увести с собой или чтобы заставить работать на новых хозяев. В крае до войны не было крупного землевладения, стало быть — не было владельческих замков. Это тоже сыграло свою роль в легкости завоевания русскими Полоцкого повета — оборонительные рубежи и опорные пункты попросту отсутствовали[337].

Перед военным командованием в Полоцке стояло несколько взаимосвязанных задач. Первая — определить пределы продвижения на территорию ВКЛ. Сделать это можно было как военным, так и дипломатическим путем. И тот, и другой путь имели свои сложности. Военный предполагал создание устойчивой системы обороны новых русско-литовских рубежей в Полоцкой земле, что при отсутствии ясно выраженных естественных границ (прежде всего крупных рек) было фактически невозможно. Чтобы контролировать 200–300 км рубежей, нужно было бы постоянно держать на них слишком крупные воинские контингенты — у России это не получалось нигде: ни на окском рубеже (который был сезонным), ни на «Казанской украйне», ни на западной границе с ВКЛ. Единственная русская граница, которая в XVI в. была более-менее надежна в военном отношении, — это русско-ливонская, большая часть которой проходила по естественным водным рубежам, р. Нарове и Чудскому озеру.

Поэтому Россия предпочла бы договорится о границах дипломатическим путем и в 1563–1567 гг. прилагала к этому определенные усилия. Но ВКЛ не хотело отдавать России Полоцкий повет. Его в какой-то степени устраивала неопределенность ситуации с рубежами: была надежда, что русских удастся загнать за Западную Двину. Когда стало ясно, что переговоры ни к чему не приведут, Россия меняет тактику и начинает закрепляться в Полоцкой земле всерьез и надолго. Русские стали строить сеть крепостей — полоцких пригородов (по аналогии с псковскими, смоленскими, новгородскими пригородами), которые должны были обеспечить власть России в Полоцком уезде.

Примечательно то, где планировали строить эти крепости-пригороды. На первый взгляд, их расположение нелогично. По идее, они должны были бы встать между Полоцком и землями, принадлежащими ВКЛ, то есть обозначить тот самый новый рубеж. Парадоксально, но с запада, со стороны ВКЛ, Полоцк не прикрывала вообще ни одна крепость, и ставить их там не планировалось. Главным рубежом обороны Полоцкой земли с западной стороны в 1563–1579 гг. оказывался сам Полоцк (при том, что Россия однозначно претендовала на земли западнее Двины). С юга, с Могилевского направления его прикрыли четыре крепости — Суша, Красный, Туровля и Ула. Севернее Полоцка располагался единственный опорный пункт, правда довольно крупный — крепость Сокол. А вот восточнее, между Россией и Полоцком, оказались расположены самые главные крепости — Усвят, Нещерда, Озерище, а также более мелкие Ситна и Касьян.

При этом остается незащищенным юго-западное направление от Полоцка — виленское направление. Это выглядит несколько парадоксальным в свете грозных заявлений некоторых историков о том, что после взятия Полоцка русская конница «вышла на виленский тракт» и вот-вот хотела идти на Вильно. За весь период 1563–1579 гг., «российский» период истории Полоцка, в этом направлении не было нанесено ни одного удара. Что интересно — и с этого направления не было ни одного ответного похода ВКЛ. Граница была проведена в 1566–1567 гг. по Глубоцкой дороге по линии Бобыничи — Завечелье — Несино — Евань, и это была самая стабильная граница во всем Полоцком повете. На ней вообще почти не было боевых действий, не ставились крепости ни с той, ни с другой стороны. Хотя, казалось бы, это было самое актуальное направление главного удара («на Вильно») для России и, соответственно, самое опасное для ВКЛ.

Данная конфигурация нуждается в объяснении — логика военных строителей эпохи Ивана Грозного явно отличается от нашей. Получается, что с прифронтовой стороны не возводится вообще никаких укреплений, зато их зачем-то в большом количестве строят в местности, считающейся тылом. И именно эта мера, исходя из логики русских властей в Полоцке, будет способствовать закреплению их власти над захваченными территориями. Напрашивается вывод: главной задачей был контроль над коммуникациями, прежде всего речными, и перешейками между озерами, где проходили сухопутные дороги. Кто контролировал дороги и речные пути — тот и владел Полоцкой землей. Снабжение войск, стоявших в Полоцке, еще долго шло в основном из России — местная инфраструктура налаживалась медленно. Например, в июле 1566 г. отряд некоего Ивана Кота совершил удачный налет на обозы, везущие в Полоцк «запасы полотцких годовщиков», то есть людей, присланных на службу на год. Пришлось поднимать гарнизон, высылать войска на поимку погромщиков[338]. То есть спустя три года после взятия города ситуация на дорогах оставалась нестабильной. В посольских книгах этот инцидент, в котором нападавшие названы «дрисскими казаками», послужил одним из аргументов, к которому обращались русские дипломаты, отвечая на вопрос, зачем Россия строит крепости в Полоцком повете[339].

Заметим, что данная постановка вопроса в Полоцке звучала не в первый раз. В 1503 г. конфликт горожан с воеводой Станиславом Глебовичем заключался в том, что его люди перекрыли реки и стали брать пошлины со стругов, на которых из округи в Полоцк доставляли провиант и сырье для ремесленников. В этом же документе упоминается о заставах на дорогах, которые держали полоцкие мещане для обеспечения бесперебойного функционирования коммуникаций[340].

Современные археологи, авторы недавнего фундаментального исследования об Усвяте и его округе, справедливо указывают, что Усвят «…расположенный между Луками и Витебском, в стратегическом "подбрюшье" Новгородской земли, он надолго стал ареной упорной борьбы за коммуникации… Вместо прежних речных магистралей и редкой сети волоков, соединяющих верховья рек, в XV в. вокруг Усвята образуется дорожная сеть, близкая к современной. Историческая судьба Усвята неотделима от истории этих, старых и новых дорог»[341].

Если мы посмотрим на карту, то крепостями русские как раз занимали все ключевые коммуникации в регионе. Сам Полоцк контролировал Западную Двину и разрывал связи ВКЛ с Ригой и Балтийским морем. Ивану Грозному приписывают фразу: «Берега Двины серебряные, а дно ее золотое», что якобы указывает, насколько высоко русский царь ценил торговый путь по Западной Двине[342]. Южнее Полоцка выходы к Двине перекрыли еще две крепости: Туровля (в месте впадения р. Туровлянки в Двину) и Ула (устье р. Улы, место впадения в Двину). Севернее Полоцка крепость Сокол, поставленная в устье р. Нищи (место впадения в р. Дриссу) надежно перекрыла эти две речные коммуникации. Касьян был призван держать путь по р. Оболь в Западную Двину. Ситна находилась на пути русских войск во время похода на Полоцк в 1563 г., это были как бы «северо-восточные ворота» в Полоцкую землю, примыкавшие к бассейну р. Полоты.

Полоцкая земля — озерный и болотистый край. Маршруты дорог здесь сильно зависят не только от рек, но и от конфигурации озер и болот и проходят по перешейкам между ними. По крайней мере две крепости были поставлены в этих перешейках: Красный (между озерами Паульское (другое название которого — Тетча) и Березовским) и Суша (между озерами Теменица и Островки (вместе составляющими озеро Суша). Видимо, они должны были контролировать сухопутные дороги. А вот на юго-западном направлении, видимо, были густые труднопроходимые леса (от Глыбоцкой дороги до Березины). Этот район и сегодня частично занят Березицким биосферным заповедником. Естественные рубежи лесных массивов обезопасили и Вильно, и Полоцк от прямых путей нападения друг на друга.

На северо-востоке Полоцкой земли, в ее порубежье с Псковской и Смоленской землями располагалась группа озерных крепостей — построенных на труднодоступных мысах и островах в больших озерах. Это уже известный нам Себеж, самая южная пограничная псковская крепость Заволочье, Нещерда, Озерище и Усвят. Данные крепости, по-видимому, были призваны прежде всего выступать твердынями, трудными для взятия противником пограничными опорными пунктами.

В связи с этим необходимо повторно вернуться к вопросу: как все-таки функционировали крепости, какую задачу они были призваны выполнять? Когда укрепления с орудийными башнями стоят прямо над рекой, по которой плывут корабли — все понятно, путь контролируется дальше некуда. За ним следят через прицелы пушек. Но насколько маленькие реки — Улу, Туровлянку, Нищу, Оболь — можно считать важными речными коммуникациями? Сегодня это мелкие речки, по которым сплав возможен только на лодках, да и то не везде. В XVI в. они были полноводней, но все равно вряд ли являлись судоходными для большегрузных судов. Имеет ли смысл строить крепость, чтобы угрожать из пищалей лодочникам? Думается, эти реки играли роль не столько летних, сколько зимних коммуникаций — зимой эти ледяные дороги представляли собой идеальные пути для санных обозов. Нища, Оболь и Ула вместе образуют почти правильный крест (по схеме: север — восток — юг), в центре которого — Полоцк и Западная Двина.

Сложнее определить роль крепостей, которые явно стояли не на перекрестках дорог. Их выносили на труднодоступные мысы в озерах, на перешейки между озерами. Туда и сегодня добраться непросто. Противнику сложно дойти до крепости, столь удачно расположенной на местности, и подвести силы для ее осады. Но зачем такая крепость? Если до нее трудно дойти, то не менее трудно и из нее выйти на оперативный простор. Если крепость стоит в отдалении от дорог на мысу в озере — то что она охраняет, каким задачам служит? Непосредственно в прицелах крепостных орудий ничего нет, кроме камышей.

Видимо, данные крепости выступали военными базами, из которых по округе высылались воинские конные разъезды. Эти разъезды и следили за коммуникациями, патрулировали дороги. То есть перед нами что-то вроде опорных фортов американских переселенцев на фронтире. Деревянное укрепление, небольшой гарнизон в несколько сотен человек, все необходимое для вооруженных разъездов по округе. Роль разъездов — во-первых, информационная. Вряд ли разъезд в несколько десятков человек мог бы контролировать большие отрезки дороги. Следить — да, мог. Во-вторых — административная на первичном уровне. Крепости символизировали наступившую русскую власть в регионе, и в этом качестве выходившие из них отряды могли заниматься принуждением безоружных крестьян к принесению присяги, сбору налогов, гасить мелкие конфликты и т. д.

Но чисто военная роль крепостей была невелика. Этим, судя по всему, и объясняется слабость крепостей в фортификационном отношении: чтобы отбить налет полевого отряда противника или местных разбойников — хватало простых деревянных стен, пары башен с небольшими пушками и нескольких десятков пищалей. А большое войско супостата через болота и буреломы не доберется… Когда войско Стефана Батория все-таки добралось — крепости пали одна за другой.

Впрочем, сравнение с фронтиром надо делать крайне осторожно, и это касается только военно-фортификационного аспекта. Социальная ситуация от фронтирной отличалась кардинально — это были земли ВКЛ, давно освоенные, с местным сельским населением, а не дикие леса. Места основания замков Ивана Грозного были известны, и там находились населенные пункты и замчища еще до прихода русских войск. В историографии обычно говорится об «основании» полоцких пригородов. Это не совсем так. Видимо, надлежит говорить о постановке новых крепостей, «городов». Но они ставились не на пустом месте. В 1508 г. в перемирной грамоте при описании полоцких «украинных рубежей» упоминаются Усвят, Озерище, Ситна, Себеж[343]. В 1524 г. Озерище было на два года освобождено от налогов и повинностей[344]. В 1561 г. упоминается рота в 300 человек польских военнослужащих в Соколе, в 200 — в Озерище. Их задача — перекрывать дороги на Ливонию, Кокенгаузен и Венден[345]. В 1502 г. в Суше владели землями полоцкие мещане Иван и Грицко Буцковичи[346]. Суша была имением Дубровицких князей, в 1541 г. распределенным между наследниками[347]. То есть почти для каждой крепости Ивана Грозного есть какой-то предшествующий ей населенный пункт.

История основания полоцких пригородов практически не изучалась. До сих пор единственной специальной работой, посвященной им, остается брошюра Б. Брежго «Замки Витебщины» (1933). Она является только первым приступом к проблеме и содержит много ошибок (например, отождествлены псковский Воронин и полоцкое городище Воронин)[348]. Более поздние работы являются ее развитием[349]. Научную значимость представляют две недавние статьи, посвященные полоцким пригородам[350]. Археологическое обследование полоцких пригородов проводилось, но не было масштабным[351].

История создания полоцких пригородов — это история борьбы, которую вели Россия и ВКЛ за земли Полоцкого воеводства. Поскольку дипломатия ничего не решила и решать не собиралась, последнее слово оказалось за войском. По полоцкой, оршинской, смоленской, витебской землям туда-сюда передвигались отряды, от нескольких десятков до нескольких сотен человек, которые вели непрекращающиеся боевые действия. Им нужны были базы. В качестве таких баз выступали небольшие крепости, основываемые в регионе обеими сторонами конфликта. Шло соперничество: кто заложит больше крепостей и тем самым возьмет под контроль коммуникации и окрестные деревни.

В регионе первоначально лучше ориентировались жители ВКЛ (как-никак, это была их земля). Еще до войны, в 1546 г., в противовес Себежу была основана Дрисса. В 1563 г. по приказу Сигизмунда II Августа витебским воеводой Стефаном Збаражским в месте впадения р. Каспли в Западную Двину поставлен Сурож[352]. Крепость основана на месте имения Сапегов Држевелики. В 1570 г. сурожане получили те же торговые и ярмарочные льготы, что и жители Витебска[353]. В принципе, расположение города было удачным, но он оказался в некотором отдалении от главного театра военных действий.

Русские в том же 1563 г. основали крепость Ситну в верхнем течении Полоты (возможно, на месте литовского укрепления XV в.). Гарнизон ее составил 300 человек. Сегодня городище находится в деревне Малое Ситно (Полоцкий р-н Витебской обл. Белоруссии), на левом (западном) берегу р. Полоты, в месте ее вытекания из оз. Измок. Территория городища представляет собой поросшую сосновым лесом возвышенность овальной формы примерно 90 на 80 м над заболоченными берегами оз. Измок и р. Полоты. Грунт песчаный, носит следы укрепления склонов холма. Четко выраженных следов земляных укреплений нет. На восточном склоне напротив берега Полоты поставлен памятный знак.

Согласно Гейденштейну, Ситна стояла «на дороге Велико-Лукской, при верхнем течении реки Полоты»[354], то есть контролировала дорогу из Полоцка на Великие Луки и далее на Новгород. Ближайшие пункты к Ситне — Нещерда (северо-западнее), Невель и Озерище (северо-восточнее). Географически дорога должна была идти на Озерище и затем на Невель и Великие Луки. Но далее при описании осады Полоцка в 1579 г. Гейденштейн пишет: «В то же время Венгерцы и Литовцы, бросившись вдруг от Полоцка по дороге Псковской на Ситну, сожгли ее неожиданным и внезапным образом»[355]. То есть здесь он дорогу Полоцк — Ситна оценивает уже не как Великолуцкую, а как Псковскую. Тогда она должна была от Ситны поворачивать на север, на Нещерду. Данная «путаница» в названии дорог говорит о необходимости относиться к сообщениям Генденштейна как к нуждающимся в проверке, тем более что сам хронист никогда не был в местах, которые он описывал. Четко реконструируется только отрезок пути от Полоцка до Ситны — он шел по Полоте. Дальнейшие дороги могут быть восстановлены только гипотетически.

На рисунке С. Пахоловицкого Ситна изображена как 4-башенная трапециевидная крепость. Одна башня располагалась ближе к устью Полоты, вторая — в излучине реки, прясло стены между ними было самым длинным, до 90–100 м. Излучина реки образовывала как бы полуостров, куда оказалась «вписана» широкая часть трапеции. Дорога проходила перед узкой частью трапеции, где между двумя башнями были ворота. В общем, серьезных противоречий между рисунком Пахоловицкого и возможностями его наложения на местности не возникает, при поправке на схематичность и условность изображения.

В том же 1563 г. для контроля над другим восточным притоком Двины на западном берегу р. Оболь русскими был основан Козьян.

Сегодня городище Козьян локализуется севернее поселка Красномай. Река Оболь там образует несколько изгибов, формируя полуострова в виде сердечек. На одном из таких «сердечек» и был в 1563 г. построен опорный пункт (Генденштейн: «Козьян на реке Оболи, которая тут как бы описывает круг около него»)[356]. Место, где был основан Козьян, было обитаемым издревле — рядом находится курганный могильник раннего Средневековья (обследован в 1972 г. В. Б. Короткевич), предположительно кривичский. Замчище Козьян стало известно с 1837 г., разведывательные раскопки проводились в 1972 г. В. Б. Короткевич. На продолговатом мысе, вытянутом с запада на восток, сохранились остатки земляных валов. Рельеф местности и русло реки изменились, но место расположения крепости устанавливается по остаткам валов и р. Оболь. На рисунке Пахоловицкого расположена треугольная крепость, судя по городищенской площадке, примерно 50×120×110 м.

Если верить Гейденштейну, Козьян как крепость противопоставлялся Уле — между ними около 70 км по прямой, но коммуникации не очевидны (Ула перекрывает Двину, а Оболь впадает в Двину ниже по течению, Улу логичнее было бы противопоставить Туровле). Ула была расположена на мысу в слиянии рек Улы и Западной Двины. Данная территория входила во владения рода Кишек, а потом Жаб[357]. Сохранилась городищенская площадка без следов укреплений из-за перестроек местности (постройка церкви, опоры ЛЭП). Ульский замок был основан литовцами в 1563 г. (строительство велось итальянцами, инженером из Венеции). Были возведены земляные валы, и часть из них вымостили валунами. Но тем же летом недостроенный замок был захвачен русскими[358].

ВКЛ для усиления позиций в крае предпринималось не только строительство новых замков, но и усиление старых. По приказу короля Сигизмунда II Августа Дисна в 1563 г. получает статус местечка, в 1565 г. в ней возведены новые укрепления[359]. Но более интенсивной строительной работе, по справедливому замечанию Ю. Ф. Устиновича, мешал низкий экономический потенциал Великого княжества — оно просто не тянуло серьезные фортификационные работы на границах[360].

22 июля 1564 г. отряд Ю. Д. Токмакова, пришедший от Невеля «с конными людьми, с пешими да и с судовыми людьми» и с «легким нарядом», осадил крепость Озерище. Она известна с 1377 г., упоминается как владение Ульяны Тверской, вдовы Великого князя Литовского Ольгерда. Ей позже владели великая княгиня Елена Ивановна, жена Александра Ягеллончика, потом королева Бона.

О дальнейших событиях сообщает летопись: Токмаков «…стоял у города четыре дни, и под городом промышлял, и все дороги подзасек, которые были к Озерищам. И пришли к Озерищу из Витебска на помощь литовские люди, в головах ротмистры, а с ними конных и пеших людей 12 тысяч, и засеки учали прочищати. И князь Юрьи Токмаков наряд в судех да и пеших людей отпустил к Невлю на перед, а сам с конными людьми и с стрельцы пришел к литовским людем встречю, дело с ними делал и передовой полк побил на голову и с пятдесят языков было конных у них взято. И как пришли всеми людьми на него и князь Юрьи языков побил и со всеми людьми пришел на Невль здорово»[361].

Невель отделен от Озерища озером Езерище. Тактика русского нападения четко видна из летописного описания: в судах через озеро перевезли пушки и какое-то количество живой силы. Основной конный отряд обошел озеро берегом. Город был блокирован путем создания засек (лесных завалов) на дорогах, ведущих к Озерищу. Взять его быстро не удалось — все-таки крепость стояла фактически на острове, массированный штурм затруднен, подход возможен только по узкому перешейку (дамбе), скрытому под водой (насколько в XVI в. — неизвестно, сегодня примерно на 0,7–1,5 м). Поэтому, получив известие о том, что противник прорывается через засеки, Токмаков отправил домой артиллерию и пехоту, а сам нанес упреждающий удар по передовым отрядам врага. Пока литовцы приходили в себя и разбирались, где неприятель и что он делает, отряд Токмакова без потерь ушел к Невелю.

Выводы из неудачной осады были сделаны, и в ноябре 1564 г. войско под командованием Семиона Касаевича, И. И. Пронского и В. С. Серебряного и стрелецкого головы P. Пивова взяло Озерище «приметом». Разница масштабов нападения (которая видна из имен воевод — в принципе рядовой военачальник Токмаков в июле и татарский царевич с двумя боярами и стрелецким приказом в ноябре) позволяет предположить, что поход Токмакова был своего рода разведкой боем — определить потенциал противника и возможности для взятия Озерища. Примет — длинные ветки и мелкие стволы деревьев, которыми засыпали рвы крепостей. В данном случае, видимо, была засыпана подводная дамба, войска подошли к стенам островной крепости, ну а остальное уже было делом техники: «И Божиим милосердием, город Озерища взяли приметом, ноября в 6 день, и державу Озерицкого пана Мартина Островицкого со многими королевскими дворяны, и ляхов и дрябей и земских людей многих поймали, а ротмистров пана Держинского, да пана Прогалинского и многих дворян, и ляхов, и дрябей и всяких земских людей побили на голову, а которые запирались в стрельнях и в баштах и в хоромех, и те погорели, а город до основания выгорел, а дворы господские и посадские и острожные все выжгли, и никакое человек из города не утек»[362]. Как следует из описания, у Озерища на берегу был посад, причем частично укрепленный (упоминается острог), а в крепостных башнях замка («стрельнях») располагалась артиллерия или по крайней мере крупнокалиберные крепостные ружья. Русские город не столько штурмовали, сколько просто сожгли вместе с людьми.

Городище Озерище расположено на южном береге оз. Езерища на полуострове (фактически — острове) в 3 км севернее деревни Местечко. Крепость имела четырехугольную форму, примерно 100×120 м. Сохранились остатки деревоземляной крепости, с валами и тремя башнями. Но это не уничтоженная литовская, а восстановленная затем на острове русская крепость, которая по конфигурации могла не повторять литовскую.

Потеря Озерища резко ослабляла позиции ВКЛ в крае. О значении Озерища говорит тот факт, что Озерище с поветом Иван IV готов был обменять на признание его власти над всей Ливонией[363]. Нужны были новые замки, которые и пытались строить в 1564 г. Согласно версии, изложенной Б. Брежго, трехбашенный замок Тетча был основан по приказу Сигизмунда II Августа у озера Тетча в 1564 г. В том же году был взят русскими и переделан в замок Красный[364].

Местоположение замка точно не установлено. Главным ориентиром является гравюра С. Пахоловицкого, на которой замок изображен на острове (полуострове) в озере, названном Ciothcza Lacvs. Таким образом, его можно связать с озером Паульским, которое носило название Тетча, и разместить на перешейке между озерами Паульское и Березовское. Существует также версия о локализации замка на перемычке между оз. Плесно и Островито[365]. Но она основана на «сходстве местности» с рисунком Пахоловицкого, что, учитывая прошедшие 400 лет и изменение береговой линии, вряд ли может быть аргументом. Никаких следов замка на местности при визуальном осмотре обнаружить не удалось.

В июне-июле 1565 г. войска ВКЛ попытались нанести ряд ударов по Смоленской земле. Сыграл свою роль недавно основанный Сурож: отряды ВКЛ выходили из Витебска, Сурожа, Мстиславля, Кричева. Целью были Щуческая волость Смоленской земли, Рославль, Ивановский стан. Отряды противника насчитывали 1200–1500 человек. Если верить летописи, все набеги были отражены, в стычках нападавшие понесли потери[366]. В октябре-ноябре 1965 г. нападению подверглись окрестности Заволочья и Озерища[367].

1566 год принес в жизнь полоцких пригородов много бурных событий. Нападению литовцев (казаков Бирули) подверглась Ситна. Она была сожжена, затем восстановлена. В устье р. Туровлянки, в месте ее впадения в р. Западную Двину, русскими была основана крепость Туровля (локализуется у совр. деревни Городище). Это место было намечено для строительства собственной крепости воеводами ВКЛ. Но, как это часто бывало в ВКЛ, не нашлось средств, людей, все потонуло в бюрократической переписке.

Ко 2 июля 1566 г. стало известно, что русские приходили на устье Туровли, его размечали и измеряли. Ходкевич заявил, что для строительства замка нужны люди, а также — «живность», чтобы их кормить, «стрельба» и «рыцарство», чтобы оборонять. Ничего нет в нужном объеме. Нет камней для строительства. Ходкевич предложил просить о помощи короля, но тут же сорвался в злобную и бессильную критику властей ВКЛ, что от них не поступило ни локтя сукна, ни «жадного гроша» для перекупки «шпегов», лазутчиков и перебежчиков — как тут воевать? На свои собственные деньги[368]? На Туровлю предлагалось послать одну или две литовские роты, чтобы препятствовать русским построить замок. Ходкевич отмечает, что серьезных сил в регионе нет, одни «годовщики». Между тем «Москва» ездит по владельческим селам и приводит население к присяге[369]. Достаточно небольших сил, чтобы остановить продвижение русских — но даже этих сил у ВКЛ не нашлось, Ходкевича никто не услышал. Туровля была построена.

От крепости на местности остались слабовыраженные фрагментарные следы валов. Существует изображение крепости, сделанное в 1579 г. С. Пахоловицким. На рисунке — четырехугольная в плане пятибашенная крепость.

При соотнесении с местностью возникает вопрос: почему была избрана четырехугольная форма в поле, когда слияние двух рек предполагает мысовую крепость? В рисунке Пахоловицкого мыс никак не учитывается. Поэтому предполагается, что рисунок неточно передает укрепления Туровли. Даже если она была четырехугольной в плане, крепость должна была быть более вытянутой, скорее ромбообразной, чтобы вписаться в мыс. Но тогда в напольную сторону она должна будет смотреть углом, что представляет собой необычную конфигурацию для крепостей. Туровля представляет собой очень интересный памятник, границы крепости на местности нуждаются в уточнении. Рисунку Пахоловицкого здесь нельзя полностью доверять, он слишком схематизирован.

В устье Нищи в декабре 1566 г. была поставлена другая крепость — Сокол[370]. Она располагалась в слиянии рек Нищи и Дриссы, на восточном берегу Дриссы. Сегодня городище находится в 1 км западнее дер. Кульнево. Указываемая в некоторых путеводителях локализация Сокола у дер. Соколище (там стоят стилизованные памятные знаки) является ошибочной.

Русла рек (особенно Нищи, очень сильно обмелевшей), видимо, претерпели некоторые изменения. Тем не менее четко локализуется сохранившийся внутренний вал крепости. Это именно внутренний вал, а не внешний, оказавшийся далеко от реки из-за ее обмеления или изменения русла. Это подтверждает рисунок С. Пахоловицкого: на нем изображена крепость с внутренним земляным валом, разделявшим крепость на две зоны обороны. И именно этот вал в сильно облесенном состоянии, с основанием одной из башен хорошо сохранился.

На наш взгляд, фортификационное решение в Соколе очень редкое и интересное. Получалось, что противник, взяв внешнюю стену, оказывался перед дополнительным внутренним укреплением (этот прием русские в 1581 г. будут успешно использовать при обороне Пскова). Уникальность Сокола в том, что обычно внутренняя стена была деревянной.

Здесь же она представляла собой высокий земляной вал, что делало ее еще более фундаментальной, чем внешние деревянные линии стен. Даже сегодня, в оплывшем состоянии, вал достигает высоты 7–10 м, то есть он явно был не ниже крепостных стен.

Появление внутреннего вала могло быть вызвано еще одним обстоятельством: Сокол стоит на плоской площадке в излучине Нищи и Дриссы. Если берега Дриссы одинаково пологие, то правый берег Нищи представляет собой высокие облесенные холмы. Сокол же стоит на левом, пологом берегу. Холмы правобережья слишком неровные по рельефу местности, чтобы на них можно было бы сделать укрепления, построить город. А вот при осаде разместить там стрелков или даже легкую артиллерию можно было бы вполне. Внутреннее пространство Сокола тогда простреливалось бы с противоположного берега Нищи. Возможно, вал в Соколе играл ту же роль, что в Ивангороде каменная стена, закрывавшая город от обстрела с «Длинного Германа» Нарвского замка.

В 2016 г. появились сведения о раскопках в районе слияния рек Нищи и Дриссы экспедиции Института истории НАН Белоруссии под руководством М. Гатина. Несколько журналистских публикаций в Интернете сообщили о сенсации: на раскопках, которые проводились две недели, крепость Сокол была обнаружена в другом месте, найдены ворота, линии стен, локализовано место жительства русских стрельцов и т. д. Вал, который все предыдущие археологи ошибочно принимали за вал Сокола, на самом деле является естественной возвышенностью (грядой), а найденные в нем фрагменты оружия и доспехов XVI в. — остатками могилы ландскнехтов, которых закопали в ближайшем холме[371].

К сожалению, интернет-публикации носят характер журналистского интервью, и по ним трудно судить, что же в самом деле нашли белорусские археологи и как это меняет принятую в науке локализацию Сокола. До появления научных публикаций результатов раскопок обоснованность отрицания реальности сокольского вала и переноса крепости в другое место трудно оценить, как и сложно понять, какой именно участок крепости (а Сокол был большой крепостью) раскопали белорусские археологи и как он соотносится со всей площадью крепости и посада. Безусловно, их находки позволят уточнить локализацию и конфигурацию крепостных укреплений и городской застройки и достичь ясности в вопросе о расположении Сокола. Поэтому научной публикации по новым находкам в отношении Сокола историки ждут с нетерпением. Возможно, она внесет коррективы в наши гипотезы о конфигурации укреплений Сокола.

Освоение новых полоцких территорий было несколько задержано эпидемией. В августе 1566 г. разразился мор в Полоцке, Озерище, Невеле, Великих Луках, Торопце. Наступательные операции были временно приостановлены: вернувшиеся из дальнего похода дети боярские вполне могли вместе с победой принести домой смерть (что в конце концов и случилось — зараза достигла Новгорода и Смоленска). В полоцких пригородах вымерли попы, пришлось мобилизовывать священников центральной России и посылать на Полотчину — некому было вести церковные службы[372].

В октябре 1566 г. русские решили ставить замок на устье Улы. 12 октября он был заложен[373]. Здесь была построена восьмибашенная деревоземляная крепость. Местные «врадники» на него напали, но «не сделали ничего» и отошли[374].

Русский отряд напал на Воронач, но гарнизон отбился. Лепельскому старосте Юрию Зеновьевичу было приказано разместить в Вороначе роту для обороны городища. Судя по терминологии (городище), новых укреплений на городищенском холме в это время возведено не было. Русские же, как свидетельствуют источники, хотели его не взять, а осмотреть (видимо, подбирались места для замков). Для обороны Воронача посланы 300 человек и «стрельба», то есть малокалиберные артиллерийские орудия. Местным властям ВКЛ велено собирать окрестных людей и строить замок на Вороначе[375].

Летом 1566 г. русские начали строить Усвят, город на городище Межеве[376]. Здесь существовало литовское укрепление, возведенное при старосте Остафии Воловиче, т. е. около 1563 г.[377] Новая крепость должна была противостоять Сурожу и Витебску. Войска ВКЛ сразу же пытались напасть на округу, источники зафиксировали некие бои «на Усвятских озерах»[378].

В апреле 1567 г. разведкой ВКЛ было получено известие о попытке строительства русскими замков в Лукомле и на Саре, для чего в Полоцк была пригнана посоха. Посоха, «люд немалый, ездный и пеший» собирались в Нище и Уле, «готовят дерево». Район Лукомля было предложено оборонять Роману Сангушке, воеводе Брацлавскому, старосте Житомирскому[379]. Лукомль в 1567 г. был определен, по выражению Ю. Ф. Устиновича, как «центр дислокации» польного гетмана[380]. Также поступили слухи о планах строительства замков: 1) в Чашниках, 2) на Сорице, в пяти милях от Витебска, 3) на р. Сари, в миле от Дриссы, 4) в устье р. Сволны, в месте ее впадения в Дриссу, в трех милях от замка Дриссы. В Чашники отправлен Константин Вишневецкий, на Сорицу — Мартын Яцынич, каждому придано по нескольку сот казаков и «пешего люда ротмистров»[381]. Они должны были предотвратить продвижение русских. Лукомльские князья заявили, что собираются в ответ строить замок в Лукомле. Р. Сангушко с войсками стоял в Вороначе, на неукрепленном древнем городище[382].

Судя по переписке воевод ВКЛ, они были преисполнены энтузиазма и рассчитывали опередить русских и поставить свои замки раньше. Константину Вишневецкому велено ставить замок на Туровле, тогда Полоцку были бы «шкоды», а Ула безо всяких усилий «была бы наша». Планировалось поставить еще один замок на острове на Двине, ближе к Полоцку, а также строительство замков в Вороначе, Лепеле, Дриссе, Чашниках, Сорице. Ходкевич писал, что это «шпица» «в око неприятеля»[383]. Однако это «планов громадье», активно обсуждаемое в переписке между панами, было абсолютно бессистемным — не существовало ни четкого плана постройки замков, ни очередности этой постройки (паны пишут: хорошо бы начать с Туровли, нет, лучше с Кривины[384]), ни ясных представлений, откуда взять людские и материальные ресурсы.

Опередить «неприятеля московского» со строительством замков не очень получалось — солдаты требовали денег, войск не хватало, паны перепихивали ответственность друг на друга, ждали «науки» о замках от короля и т. д. Солдатам в Орше не платили три месяца, они не хотели служить. Жолнеры «не токмо быдло переели, але и на самих шкуру не вем» («не только съели скот, но и на самих шкуры не осталось»). Вся надежда была на местных землевладельцев, которые были заинтересованы в обороне своих земель и прилагали бы для этого усилия, не дожидаясь «королевской науки». Например, в Чашниках строительство замка вела местная пани Кишка. Но взамен паны хотели освобождения от других воинских повинностей, что уже не устраивало центральные власти ВКЛ — военный бюджет и повинности и так не выполнялись.

Переписка о поведении панов в войсках ВКЛ производит странное впечатление. Так, в качестве поощрения практиковался отпуск домой к жене, и это считалось серьезным аргументом, чтобы покинуть действующую армию в ходе боевых действий: «…поручника моего, пана Келчевского, сезде на побыванье до жоны, на час малый пустити…»[385]. Интересно, сколько московских детей боярских было отпущено из Полоцкой земли повидаться с женой? А сколько дворян ВКЛ? Наверное, ответ на этот вопрос объясняет, почему русские взяли Полоцк, а Великое княжество не смогло его отстоять.

Было непонятно, откуда брать артиллерию для новопостроенных замков. Из Могилева прислали одно орудие и 20 гаковниц, из Лепеля — два орудия[386]. Предполагалось, что артиллерией поделятся Борисов и Могилев, но они совсем не спешили это делать. Переписка панов дает представление о боезапасе, который полагался для крепостей. На одну гаковницу требовалось от 30 до 50 зарядов («куль»), на орудие («дело») — до 50 зарядов[387]. Найти пушки было полбеды: а кто из них будет стрелять? Нужны были пушкари, а взять их можно было из тех же городов вроде Могилева, посулив большие деньги. Денег при этом не было.

Та же ситуация была со снабжением замков. Планировалось, что из Могилева будет поступать продовольствие для гарнизона в Чашниках. Из Могилевской волости предполагалось брать 50 яловиц, но их нет, сами могилевцы разорены и ездят за продовольствием на Волынь. На исходе даже солонина. В Могилеве кончился скот — осталось только зерно. Могилевская дорога была разбита, надо чинить мост. Паны обсуждали в переписке, кто же это будет делать. Нужно набрать в Могилеве от 300 до 500 «холопов», которые и поставят замок на Туровле[388]. Но они никак не набирались…

19 июня 1567 г. было получено долгожданное письмо от короля «с наукой». Из него известно, что замок на Сорице под контролем витебского воеводы Станислава Миколаевича Паца строит ротмистр Мартин Курч. Но замок расположен неудачно — место под крепость выбрано слишком большое («широко»), поэтому стоит выделить в нем небольшую, но наиболее удобно расположенную площадку, ее «плотом обведчи», «землей засыпати» и сделать рубленые деревянные «башты». Монарх констатирует, что опять не хватает ресурсов: люди на замчище грабят окрестные села в поисках съестного. Король просит прислать провиант из Могилева. Вновь в переписке обсуждается проблема неплатежей служилым людям[389].

23 июня 1567 г. Ходкевич сообщал Р. Сангушке, что «люди московские» из Озерищ, конные и пешие, выходили в Витебскую землю, смотрели урочища в Болицке и на Тетче на предмет устройства там замков. Шпионы сообщили, что они еще хотят строить замок в урочище Городок («копец») на границе Озерищенской и Витебской. На Городок Ходкевич предложил послать казака Бирулю с его ротой. Но людей не хватает, денег и средств для охраны всех опасных точек тоже (Вишневецкий грозится уйти из Чашников из-за неплатежей жалованья). К тому же литовцы боялись спровоцировать Москву к крупным боевым действиям на границах.

Поэтому Ходкевич увещевает не нападать на Улу, которая как раз строится, мол, пусть построят. Когда вернем — все наше будет. Ула строится с использованием леса, который русские берут в королевском селе Бортниках. Сангушко пишет, что может спалить Улу, а Ходкевич советует подождать. Он рекомендует подкупить кого-нибудь из строителей замка, чтобы тот поджёг. Но нельзя, чтобы инициатива нападения исходила от ВКЛ. Пусть думают, что сожгли сами. Воеводы обсуждают большую проблему грабежей, чинимых жолнерами в отношении местного населения — идет натуральный разбой, даже против местных дворян. В устье Туровли, в Городке, Сорице и Чашниках Ходкевич и Сангушко сами планируют поставить замки, только пока не хватает ресурсов[390].

Стоит заметить, что надежда возложить на местных поджог Улы не оправдалась — местные, напротив, сделали выбор в пользу русской власти. В сентябре 1567 г. был инцидент, когда ротмистр Марцин Яцынич жаловался: местные крестьяне, «мужики» из сел под Улой служат шпионами («шпегами») русским и сообщают им о казачьих отрядах, которые высылаются к Уле, чтобы действовать на ее коммуникациях. «Мужики» доносят, и из Улы выступают отряды против казаков. В результате все действия по казачьей блокаде Улы оказываются неудачными, и виновны в этом «изменники-мужики»[391].

Русские, в свою очередь, угрожали набегами на строящиеся замки и места их потенциального строительства — 11 июля получено известие о готовящемся нападении на Чашники. Ходкевич призывает срочно выдвинуться к Чашникам роты местных землевладельцев — на государственную армию надежды нет[392]. 13 июля Станислав Пац сообщил, что Токмаков с 700 стрельцами и 60 орудиями выступил из Полоцка к Уле, а оттуда планирует ударить на Сорицу. В Смоленске для Токмакова готовится войско — 20 тысяч татар и 20 тысяч «бояр». Русский полководец «горлом» (т. е. жизнью) поклялся царю, что возьмет Сорицу[393]. Конечно, такие слухи (с оттенком паники), при этом малоправдоподобные (откуда для похода на какое-то ничтожное замчище 40 000 войска?), боевой дух ВКЛ вряд ли поднимали.

28 июля в королевском письме появляется известие о новом успехе русских: они основали крепость Сушу. Городище Суша расположено между селами Суша и Двор-Суша, на перешейке между озерами Теменица и Островки.

С момента захвата Полоцка регион оказался вовлечен в боевые действия. Под селом Сушей в 1564 г. был бой, о котором упоминается в литовском актовом материале[394].

Крепость Суша была основана в июле 1567 г. воеводой Юрием Токмаковым. Он пришел к острову «безвестно», переправил туда орудия и заранее заготовленный «городовой лес». После чего быстро выстроил город и привел к присяге «тутошних жильцов». Чтобы Токмакова не обижали, пока он не обустроится, недалеко стоял с полком князь П. С. Серебяряный. Иван IV велел назвать новую крепость Копье[395].

Королевское письмо от 28 июля несколько иначе рисует историю основания крепости: воеводы П. Серебряный, Ю. Токмаков, В. Палецкий и Г. Колычев пришли под Сушу и решили основать замок. Их атаковали литовские роты, и разбили, и прогнали, только Токмаков умудрился уйти на остров и закрепиться там. Его выбить жолнеры не сумели[396].

Подробности о бое под Сушей в июле 1567 г. содержатся в королевском письме к Р. Сангушке от 11 августа. В нем утверждается, что русских и татар было 17 000. В пяти верстах от Суши их отсекли от отряда Токмакова, который вез строительный лес для будущей крепости. Русских разгромили наголову: «…всих на кошу на голову поразил, где и тые гетманы помененые до смерти суть побиты, и увес обоз непрятелский з наметы, кони, зброи, золото, серебро и зо всею их маетностью есте взяли и вязней живых немало, детей боярских зацных». Токмаков за пять верст услышал крики избиваемого русского войска и бежал на остров, используя для переправы заранее заготовленное дерево, при этом в панике потонула 1000 русских. Но воевода, несмотря на поспешное бегство, умудрился переправить на остров 17 орудий, кроме ручниц и гаковниц — и встретил жолнеров ВКЛ огнем. А у них артиллерии не было, поэтому Токмаков и отбился. В победной реляции рыцарство ВКЛ названо «бичом» над московитами, победа одержана именем предков и по воле Бога к вечной славе воинов великого княжества. Поименно перечислено полтора десятка героев, дворян и казаков. На щиты в качестве знаков отличия герои битвы под Сушей размещали «аксамиты и адамашки»[397].

Герои героями, но в чем, собственно, была победа, в которой паны торжественно отчитались перед королем (сколько побили московских воевод и какую добычу взяли)[398]? Русские ведь полностью добились своего. Токмаков закрепился на острове и построил там крепость, что и было целью похода. Видимо, он сильно досадил противнику — Остафий Волович в письме к Роману Сангушке буквально призывал на голову Токмакова громы и молнии («чтобы его Перун поразил»)[399]. В победной королевской реляции много прекрасных моментов. В перечне трофеев особенно замечательно смотрятся возы с золотом и серебром — совершенно необходимая вещь для русского войска, отправляющегося основывать крепость на лесном озере. Золото, видимо, предназначалось для подкупа местных медведей. Тысяча утопленников во время переправы на остров смотрятся тоже неплохо, особенно если задаться вопросом: а кто их считал? И откуда такая аккуратная цифра? Наконец, как 17 полевых орудий могли остановить атаку литовского войска, которое только что разгромило 17 000 детей боярских и татар? Столько пушек даже не хватило бы для обороны острова по периметру. Как воины Токмакова, в панике эвакуирующиеся на остров, смогли переправить туда весь заготовленный лес в достаточном количестве, чтобы быстро выстроить крепостные укрепления? Сами потонули, а лес перевезли?

Вопрос о степени разгрома 17 000 русских (откуда столько?!) открыт. Сражение было, и верх в бою с отрядом П. Серебряного одержали литовцы — о нем упоминается в материалах посольства Ф. И. Умного-Колычева. В них говорится, что литовцы взяли грамоты и наказы из саадака П. Серебряного[400], что возможно только в случае, если саадак князь потерял в бою. Но вот степень этого поражения не установлена, и, главное — как и многие другие полевые победы литовцев, этот выигранный бой никак не изменил общую ситуацию. Основание Суши остановить не удалось.

Более трезвую оценку ситуации содержат другие грамоты. Королевское послание от 13 августа приказывает князю Роману Сангушке перекрыть дороги, по которым подвозился лес для строительства Суши[401]. Это заявление делает картину вообще непонятной. Получается, что Токмакову до сих пор, спустя три дня после сражения, поставляется лес по дорогам? А как же разгром русских наголову и паническое бегство на остров? В письме от 15 августа Григория Ходкевича к Роману Сангушке гетман характеризует положение еще более печально: у него «каменеет сердце» от того, что Токмаков творит на Суше: это «небывалое сплошенство и неспособность»[402]. А 16 августа вообще стало известно, что Р. Сангушко отступил от Суши, оставив отряд Токмакова хозяйничать на захваченном острове[403]. Это отступление совсем дезавуирует первую победную реляцию. Уже 19 августа из Суши был нанесен удар по Лепелю, «подданных его королевской милости посекли, а инших с собой побрали»[404].

Донесение Юрия Зеновича от 2 сентября содержит некоторые детали строительства Суши. Во-первых, Суша строится на том месте, «где шанцы наши были», то есть ни о каком бегстве на необитаемый остров не может быть и речи — Токмаков занял бывшие укрепления войск ВКЛ. Не стоит преувеличивать и масштабы привезенного заготовленного леса: в начале сентября русские разбирали на бревна дома в соседней деревне Кугони и возили их для строительства замка. Литовские шанцы были срыты, земля пошла на насыпи для крепости. Из Суши делаются вылазки за стройматериалами: через один-два дня выходит отряд в 300–400 стрельцов, 200 коней и посохи (количество не указано). Приходят в намеченное место (дважды в одно место не ходят), забирают лес и возвращаются назад. Судя по этому описанию, налеты делались именно на деревни, где разбирали на бревна избы (потому что свалить и обработать лес за день в достаточном количестве не успели бы)[405].

Сохранился рисунок С. Пахоловицкого. На нем Суша предстает семибашенной крепостью, четырехугольной в плане, с отдельной башней типа донжона внутри крепости. Данный рисунок плохо соотносится с местностью. Современный городищенский холм Суши имеет размеры примерно 40 на 60 м, размещение на периметре в 200 м семи башен малореально и нецелесообразно. Либо холм плохо сохранился и имел более масштабные обводы, и крепость надо распространить на весь остров между озерами Теменица и Островки (как, кстати, на рисунке Пахоловицкого), либо рисунку Пахоловицкого нельзя доверять. Стоит заметить, что конфигурация местности с XVI в. в районе Суши значительно изменилась.

В сентябре 1567 г. поступили известия о том, что русские хотят поставить новую крепость — «на Добрицы за Лядном, або в Долцах», в 4 милях от Лепеля[406]. В январе 1568 г. поступили известия о сборе русских войск под Брянском для похода на ВКЛ: 7000 татар и 4000 из Москвы. Еще 12 000 идут из Новгорода. Возможные цели удара: Радогощ или Стародуб[407]. В других донесениях «шпегов» цели названы иные: Орша, Дубровна, Могилев, Шклов, Копысь — «вся сия Украина». Отряды ногайских и касимовских татар вместе с русскими полками под началом Д. Ф. Мстиславского и В. М. Ростовского действовали в районе Браславля и Дорогобужа[408]. В ВКЛ в конце января принято решение о нападении на «замочки» Улу и Сушу[409].

В январе 1568 г. русский отряд из Усвята внезапно ночью напал на Сурож, спалил посад и увел в плен 60 человек. Из Витебска состоялся ответный набег на Усвят, нападавшие ворвались в острог и в качестве трофеев захватили 14 гаковниц. Успешен был и набег литовцев под Велиж, были захвачены пленные[410].

В марте 1568 г. в ВКЛ распространился новый слух: что русские хотят поставить замок на Березине, одновременно нанеся удар на Дриссу[411]. Судя по переписке воевод, весну 1568 г. армия ВКЛ встречала в довольно удрученном состоянии: не было денег, доходило до прямых военных бунтов солдат, не получавших жалования[412]. Замки ни в Чашниках, ни в Кривине, ни в Лукомле, ни в Сорице не были достроены[413]. Корона перекладывала содержание рот на их командиров и местных землевладельцев. Те были готовы пойти на это в чрезвычайных ситуациях, но ждали затем компенсаций от короля. А с ними были большие сложности. Энтузиазм содержателей рот резко падал, готовность солдат воевать — тоже. Война окончательно приобрела характер взаимных набегов, когда войско ВКЛ пыталось компенсировать нехватку жалованья военной добычей. В июне состоялся набег на Рославль[414]. В июне 1568 г. витебский воевода Станислав Пац описывает совершенно невозможные порядки в гарнизонах Витебска, Сурожа и других литовских крепостей: ссоры, дезертирство. Солдат можно держать на службе только силой, под угрозой смертной казни[415]. Рота пана Сологуба дослужила и разъехалась, от нее остались только ротмистровы сани[416].

На этом фоне успеха добивались только те командиры, которые не жалели личных средств для содержания своих рот, пользовались авторитетом и имели репутацию удачливых, способных привести своих солдат к победе и добыче. В 1568 г. Ула три недели (с середины февраля до 3 марта) осаждалась войсками Я. Ходкевича, но устояла. 20 августа 1568 г. отряд Р. Сангушко взял крепость. В плен попали воеводы братья Вельяминовы. Гарнизон замка составлял 800 стрельцов. Ула была сожжена. На городище Сангушко возвел башню («вежу») и загородку из плетня[417]. Замок надо было восстанавливать, но для этого не было ни людей, ни денег, ни орудий (русская артиллерия сгорела при штурме). Для постройки новых укреплений планировалось набрать людей в Борисовской, Бобруйской, Любошанской и Могилевской волостях[418]. В октябре 1568 г. русскими планировался контрудар, воеводой хотели поставить удачливого Юрия Токмакова[419]. Но план не удался, до конца войны Ула была под властью литовцев.

В целом к 1569 г. ситуация стабилизировалась. Продолжались постоянные мелкие стычки и взаимные нападения. Например, А. Сементовский свидетельствует, что еще в XIX в. «…у дороги, ведущей из Суши в Уллу, до сего времени, сохранился немой свидетель бывших на этом месте кровопролитий — каменный, высеченный из местного гранитного валуна — крест, имеющий в вышину семь, а в ширину пять четвертей аршина. На кресте этом грубо высечена славянскими буквами надпись гласящая: "1569 г. здесь положено 200 жовнер (воинов) во Христу поставил после битвы…". Имя поставившего этот христианский памятник от времени сгладилось»[420].

В 1569 г. упоминаются новые замки в урочищах Ушачи и Тетча. Русские хотели поставить там замки, но на Ушачи напали Баркулаб и Дмитрий Корсак, захватили укрепления и какое-то время их удерживали. Король приказал послать на Ушачи 2000 коп грошей для найма казаков, стрельцов и служилых людей[421]. Чем закончилось, неизвестно, послали ли деньги. Имеется в виду попытка строительства замка на Ушачах или замок Воронач? Ю. Ф. Устинович считает, что замок Тетча хотели поставить не русские, а литовцы, и назвали его Лебедь (или Лебедок). А русские в ответ хотели на оз. Аталова возвести замок Кречет. То есть возникла своего рода «война названий» — лебедь против хищной птицы[422]. К сожалению, подробности истории этих замков нам неизвестны.

В 1570–1571 гг. на озере Нещерда был поставлен последний замок: «Лета 7079-го […] Того же лета на Нещерде город ставили боярин Никита Романович да воевода Федор Васильевич Шереметев»[423]. Крепость описана в исследовании Д. О. Виноходова: «Крепость была построена, скорее всего, из сосновых брёвен. Судя по рельефу местности, её периметр должен был представлять собой неправильный четырехугольник не более 250×150 м, вытянутый с юга на север. Западная и северная стены опирались на обрывистые берега полуострова высотой до 25 м. В южной и восточной стенах, что находились на более пологих склонах горы, располагались, соответственно, Егорьевские и Большие (Благовещенские) ворота. Первые из них вели к загородному поселению, а вторые выходили к низинной части оконечности полуострова, где могли находиться различные постройки и пристани. О точном числе башен крепости судить трудно: кроме четырёх угловых и двух брамных, могли иметься дополнительные башни. На внутреннем пространстве, несомненно, находились церковь, жилые дома и различные хозяйственные постройки. Двор головы находился на Большой улице в Казацкой слободе, площадь его составляла 360 м², дворы сотников (5×4 сажени каждый, т. е. всего 360 м²) были возле Благовещенских ворот, остальным казакам под дворы в крепости было выделено крайне ограниченное место общей площадью 1640 м². Суммарная же площадь Казацкой слободы вместе с дворами головы и сотников составляла 2370 м², отсюда можно заключить, что внутренняя застройка крепости была достаточно плотной. Впрочем, Казацкая слобода в крепости предназначалась только на случай вражеского нападения и осады («для приходу литовских людей»)»[424].

К началу 1570-х гг. сложилась система полоцких пригородов. Стабилизировалась и военная ситуация: стало ясно, что крупных военных кампаний не будет, а мелкие стычки и налеты будут постоянно. Можно, наконец, оценить, что же приобрела Россия в Полоцком повете после похода 1563 г.

Первоначально, видимо, у России не было четких планов. Предполагалось сориентироваться по ситуации, во-первых, с помощью волшебного принципа «кто чем владеет/кто что успел захватить», во-вторых — видимо, была определенная надежда, что в случае признания ВКЛ утраты Полоцка вместе с ним России отойдет и его повет. Во всяком случае, в июне 1563 г. В. И. Низовцев и И. А. Кикин были посланы полоцкими воеводами П. И. Шуйским и В. С. Серебряным «рубеж сыскивати»[425]. То есть Россия действовала не по принципу: «сколько захватим — все наше», а пыталась придать своим действиям определенную логику и легитимность: захватили центр (Полоцк), с ним должна отойти и административно подчиненная ему округа. Осталось только уточнить, где проходят ее границы. Кикин и Низовцев определили границы повета по р. Глубокой. Их Россия и будет отстаивать в дипломатических дебатах о Полоцке. К росписи рубежей прилагался схематический чертеж[426].

В декабре 1563 г. на переговорах были впервые официально обозначены территориальные претензии Москвы. За западном направлении это была Дрисса, на южном — Лукомль[427]. Фактически это означало присоединение к России всего Полоцкого воеводства «по Березину», и русско-литовская граница должна была проходить по рубежам Виленского и Минского воеводств. По верному наблюдению В. Воронина, по Березине проводилась граница между «Русью», т. е. русскими землями ВКЛ, и собственно Литвой[428]. Таким образом, Иван Грозный обозначил претензии на Русь Великого княжества.

Однако ни Дрисса, ни Лукомль не входили в зону, где русские войска чувствовали бы себя уверенно. Заявленные рубежи не соответствовали пределам реальных завоеваний. Поэтому позиция Москвы смягчается, она возвращается на рубежи, выявленные Кикиным-Низовцевым. В июне 1566 г. Лукомль и Дрисса были уже объявлены зоной влияния ВКЛ, государь ими «поступался»[429]. К ним добавили Лепель, Бельмаков, Копец (пункт в устье р. Ушачи)[430].

На переговорах 1566 г. русские обозначали желаемые границы Полоцкого повета: «А рубеж приговорил государь з бояры Полотцку учинити по Задвинью по Глуботцкой дороге, село Бобыничи, от Полотца тритцать верст, а вверх по Двине реке тритцать же верст, тому межа учинити. А вниз по Задвинью от Полотцка по реку по Начю дватцать пять верст. А на сей стороне Двины реки вверх по Двине по старой рубеж витебской по реку по Дунавец, от Полотцка семдесять верст. А на сей стороне Двины вниз по Двине реке по речку по Оленку, от Полотцка дватцать верст. А по сю сторону Полотцка и Двины реки весь Полотцкий повет к Полотцку»[431]. Рубежи выясняли с помощью местных жителей, старожильцев[432]. Если наложить ориентиры на карту (точно определяются Нача и Бобыничи, остальных ориентиров найти не удалось, накладываем расстояния), то получается, что Россия заняла чуть больше половины, примерно две трети территории Полоцкого воеводства.

Границы Полоцкого повета были уточнены в инструкциях посольству Ф. И. Умного-Колычева (1567): «…и рубежи б учинити Полотцкому повету за Двиною рекою по Глуботцкой дороге с Виленским поветом село Бобыничи, а от Бобынич к селу Завичелю, а от Завичеля к селу Мосыри, что на озере на Мосыри, а от села от Мосыри к селу к Ладосну, что на озере на Ладосне, а от села от Ладосна к селу Островну, что на озере Островне, от озера Островна к селу к Несину, что на озере на Несине, а от Несина к селу к Еванскому Островского монастыря, что на реку Уле. А быти тем селом всем и озерам во государеве стороне к Полотцкому вповету. А городу Уле рубеж с Витебскою землею от усть Улы реки вверх по Двине село Быстрей, что было Яцка Берестейского на берегу Двины от усть Улы до Быстрей пятнадцать верст. А селу Быстрее быти в Ульском повете, а по-за Уле реке с витебскою же сторону рубеж Улскому повету от Двины реки от села Быстрей к усть реки Свечи прямо, что река Свеча пала в Улу с Витебскою ж сторону с Витебским и Виленским поветом рекою Улою вверх по село по Еванское Островского монастыря. А от Полотцка вниз по Двине реке по Задвинью рубеж Полотцкому повету с Кобецкою землею река Нача, от города Полотцка пала в Двину пол-третьятцать верст, а от устья Начи реки вверх по реке по Наче рубеж учинити Полоцкому повету с Кобецким поветом от Двины реки тритцать верст, а на городской полотцкой стороне от Полотцка вниз по Двине реке рубеж Полотцкому повету с Кобецким поветом речка Оленка, от Полотцка дватцать верст, а пала в Двину реку с полотцкую сторону, а от устья речки Оленки вниз по Двине реке до города до Кобца, до усть речки Каменки, что речка Каменка пала в Двину с полотцкую сторону против Кобецкого острову, убережением пять верст, и меж тех обоих речек к городу х Копцу из полотцкие стороны из Полотцкого повету и из Соколские земли рубеж учинити от Двины реки на пять верст, а ниже Копца вниз по Двине реке меж Копца и Дрыси, и тем селом и погостом рубеж учинити с Полотцкою землею и с Соколской землею и с Полотцкми волостми от Двины реки убережья от берегу по пяти же верст, а ниже Дрыси города вниз по Двине реке Дрыскому городу рубеж учинити по пяти же верст от города, а от Полотцка ж на полотцкой стороне вверх по Двине реке Полотцкому повету с Витебским поветом рубеж старой реке Дуновесь, что речка Дуновесь пала в Двину подо владычным селом под старым, от Полотцка 70 верст»[433]. В Полоцком повете выделялись уезды: Ульский, Сокольский, Лепельский, Копецкий, Дрисский. Отдельно были еще Озерищенский и Усвятский[434].

Описание полоцких земель в 1560-е гг. — неоцененный потомками подвиг русских детей боярских, выполнявших государев наказ. Они выезжали в незнакомые леса небольшими группами от 3–4 до 20 человек. Ехали по дорогам от пункта к пункту. Расспрашивали жителей, которые не хотели отвечать, разбегались при появлении русского разъезда, давали дезинформацию (отмечается противоречивость показаний местных жителей). В переписчиков стреляли из-за угла и нападали (отмечается гибель нескольких групп, которые не вернулись с задания). В записи вносили дороги, наличие церкви в населенном пункте, фамилии землевладельцев, расстояние от пункта до пункта, иногда — количество дворов (целых и запустелых). Затем началась раздача земель детям боярским[435]. В Полоцк пришло русское дворянское землевладение.

Речь о русских помещиках в Полоцке пойдет в следующей главе.