Когда умирают боги

ГЛАВА 47

В Лондоне все происходило по-другому, чем в деревне, где выездные судебные заседания устраивались раз в квартал — если вообще устраивались. В дальних графствах человек томился в тюрьме, ожидая суда, самое меньшее три месяца, а то и целый год. В Лондоне преступника, даже малолетнего, ловили, судили и вешали менее чем за неделю.

Себастьян старался не думать об этом, когда следовал с Лавджоем за смотрителем по грязным тюремным коридорам, освещенным дымящимся камышом. В смрадном воздухе смешались запахи экскрементов, мочи и гнили — гниющей соломы, гниющих зубов, гниющей жизни.

Их провели в холодную, но относительно чистую комнату с голыми каменными полами и маленьким высоким окошком с решеткой, сквозь которое тусклый свет падал на простые деревянные стулья и старый потрескавшийся стол.

— Как вас сюда занесло? — поинтересовался Себастьян у Лавджоя, когда они с судьей остались вдвоем ждать.

— Караул задержал пару грабителей возле парка Сен-Джеймс в ту ночь, когда был убит сын сэра Хамфри Кармайкла. Я надеялся, вдруг они что-то видели.

— Ну и?

Лавджой скривил рот.

— Ничего.

Из коридора донеслось гулкое эхо: тяжелая мужская поступь и легкие шажки ребенка. Себастьян обернулся к двери.

В комнату, шаркая, вошел Том с поникшей головой. В грязной, порванной одежде, без шапки, бледный и измученный. За одну длинную, адски тяжелую ночь у мальчишки исчезла вся его дерзкая решительность и бойкость.

— Вот он, — нехотя буркнул тюремщик.

— Спасибо. — Голос Себастьяна слегка охрип, — Это пока все.

Том поднял голову и от изумления открыл рот.

— Милорд!

Лавджой выставил руку, чтобы остановить неуместный порыв мальчишки.

— Тихо, тихо, парень. Помни свое место.

— Оставьте его, — сказал Себастьян, а мальчик тем временем вывернулся из-под руки судьи и кинулся на грудь виконту.

— Я не делал этого! Клянусь, я не крал часов у того типа. — Тельце мальчика содрогнулось от рыданий. — Они все придумали, потому что я видел порох и слышал, о чем они разговаривали.

— Все в порядке, — сказал Себастьян, обхватив парнишку за плечи и переглянувшись над его головой с Лавджоем. «Порох»? — Я пришел забрать тебя домой.

— Меня собирались повесить, — срывающимся голосом добавил Том. — Повесить, как повесили Хьюи.

Себастьян посмотрел на измученную, зареванную мордашку.

— Кто такой Хьюи?

— Мой брат. Хьюи был моим братом.

Покинув тюрьму, Себастьян посадил Тома в карету и велел кучеру отвезти мальчика к Полу Гибсону.

— К Гибсону? — Ребенок вскочил. — Мне не нужен врач. Вы едете туда? В Смитфилд? Я с вами!

— Ты поступишь так, как тебе велят, — сказал Себастьян тем голосом, который усмирял воинственных солдат, не успевших смыть кровь после битвы.

Мальчик опустился на сиденье и поник головой.

— Есть, хозяин.

Себастьян кивнул кучеру, потом повернулся и подозвал наемный экипаж.

— Нравится вам это или нет, но я еду с вами, — объявил Лавджой, забираясь в экипаж за спиной Себастьянa, пока тот отдавал распоряжение кучеру ехать в Смитфилд. — Закон не благосклонен к тем, кто выдвигает ложные обвинения в воровстве.

Себастьян бросил на судью удивленный взгляд, но ничего не сказал.

Лавджой устроился в уголке экипажа и принялся задумчиво покусывать нижнюю губу. Через минуту он скакал:

— Все эти разговоры о бочонках с порохом и повторении Славной революции тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года… Вы думаете, что-то назревает? Революция?

Себастьян покачал головой. Том успел рассказать им в подробностях, что видел и слышал возле подвалов «Герба Норфолка». Рассказ заставлял задуматься, впрочем, вряд ли там было что-то криминальное.

— Больше похоже на дворцовый переворот, я бы сказал, а не на революцию. Но не известно, к чему все это может привести. Начнется заварушка — и ее трудно будет остановить. Французская революция началась, когда несколько вельмож захотели возродить прежнее Национальное собрание, не забыли? А в результате они получили гораздо больше того, чего добивались.

Облака становились все гуще, поглощая дневной свет, отчего стало казаться, что уже вечереет. Себастьян смотрел в окно на кирпичные дома с потеками сажи, на пивные заведения, откуда доносился пьяный хохот. В душном воздухе пахло вареной капустой, лошадиным навозом и горящим мусором. Мальчик лет десяти-двенадцати, с виду уборщик улиц, поспешил убраться с дороги. Экипаж прогрохотал мимо, а он уставился на него во все глаза, крепко сжимая в руках метлу. За его спиной стояла маленькая девочка, не старше восьми лет, в рваных обносках, бледненькая и хилая, она протянула грязную ручонку во всеобщем жесте всех попрошаек, клянчивших милостыню.

Экипаж унесся дальше, и дети потерялись среди толпы оборванцев.

Себастьян невольно подумал о двух других детях, одного звали Хьюи, а другого — Том. А еще он подумал об их матери, простой, но благочестивой вдове, которая, лишившись работы, оказалась на улице с двумя ребятишками. Для нее, как и для тысяч женщин в такой же ситуации, выбор был прост и жесток: голодная смерть, воровство или проституция. Мать Тома выбрала воровство, заработав тем самым себе на бесплатный проезд в один конец в ссылку. Проституция, которая могла принести к болезни и ранней смерти, не считалась серьезным преступлением. Зато воровство ради того, чтобы накормить голодных детей, — считалось.

Из рассказов Тома Себастьян понял, что мальчику было девять лет, когда он с братом стоял на пристани и смотрел, как их мать увозят на лодке к кораблю, бросившему якорь в Темзе. Старше своего брата на целых три года, Хьюи взял на себя заботы о младшем и выполнял свой долг, как умел, — пока его тоже не поймали на воровстве. Хьюи повезло меньше, чем их матери. Его повесили.

Голос Лавджоя нарушил размышления Себастьяна.

— Мы выяснили, кто был тот человек, которого вы убили у реки.

Себастьян повернул голову, упиравшуюся в потрескавшуюся кожаную обшивку.

— Я не убивал его. Он упал.

Лавджой дернул губами, что служило у этого маленького сурового судьи улыбкой.

— Его звали Ахерн. Чарльз Ахерн. Слышали о таком?

Себастьян покачал головой.

— Что о нем известно?

— Ничего хорошего. Он учил сыновей лорда Кохрана, пока младший не уехал прошлой осенью в Итон.

— И чем он занимался с тех пор?

Лавджой вынул из кармана большой носовой платок и прижал к носу.

— Этого мы не знаем.

Себастьян только сейчас почувствовал тяжелый запах дыма, к которому примешались другие запахи этого района — зловоние красилен и смрад боен. Свернув на Гилтспер-стрит, они услышали крики, топот, треск огня. Экипаж с трудом пробирался сквозь густую толпу. Издалека доносился ровный звон пожарного колокола.

— Что-то горит, — сказал Лавджой, высовывая шею из окна.

Себастьян тоже разглядел пожар. Языки пламени танцевали по старой крутой крыше, вырываясь из раскрытых окон, зиявших как дыры на осыпающемся кирпичном фасаде. Клубы густого черного дыма поднимались в небо, смешиваясь там с низкими серыми облаками.

— Проклятье, — выругался Себастьян, открывая дверцу и выпрыгивая, прежде чем возница успел остановить экипаж. — Это «Герб Норфолка».