Колесо Фортуны

Нина Кирики Хоффман КРЫЛЬЯ БАБОЧКИ

В обеденный перерыв Питер уселся в тени отвала и стал наблюдать за девушкой в платье из сиреневых шарфиков, которая наносила яркие оранжевые пятна на крыло бабочки выше ее роста. Августовское солнце поджаривало университетский кампус Южной Калифорнии, усиливая аромат только что скошенного газона и перевернутой земли. Питер был рад оказаться в тени. Он выудил из сумки сандвич с тунцом, который приготовил себе утром, и взглянул на своего лучшего друга Арта.

Питер и Арт все утро копали траншею для новой канализационной линии возле здания Студенческого союза, при этом Питер смотрел, как северная стена здания покрывается росписью. Арт снял крышку с термоса и налил себе кофе. Он улыбнулся Питеру и отхлебнул немного. «Тебе что, кто-то из них приглянулся?»

Петер хихикнул и вновь посмотрел на художников.

Остальные были одеты в заляпанные краской комбинезоны или полотняные блузы со множеством карманов. Они небрежно шлепали краску на стену, заполняя пустые очертания, нанесенные заранее. Раскраска по номерам, псевдозаумь, уже лет пять как вышедшая из моды.

Сиреневая девушка красила без наброска. Она все утро работала над огромной королевской бабочкой, силуэт которой казался живым. Хотя Питеру хотелось поиздеваться над всем проектом и всеми, кто в нем занят, относительно девушки у него возникло одно из тех предчувствий, которыми он отличался, и теперь ему доставляло удовольствие поглядывать на нее, когда из-за отвала открывался вид на художников и их стену.

Его отец и брат Люк всегда подтрунивали над ним из-за этих его предчувствий. «Ах, скоро будет сильный дождь? Ах, к нам придет посылка? Ах, ты кого-то встретишь? — говорил, бывало, Люк. — Ну-ка, что ты там еще предчувствуешь, макака? Может быть, синяки, которые у тебя появятся, когда я тебе накостыляю?» А отец говорил, чтобы он не был девчонкой.

Годам к восьми-девяти Питер научился не распространяться о своих предчувствиях. Он долго держал их при себе. Но теперь Люка не стало, и Питер уехал из дома десять лет назад; и он сам, и его предчувствия стали иными. Теперь он часто к ним прислушивался, а иной раз и не только прислушивался.

Итак, в обеденный перерыв он наблюдал за девушкой и думал о ней.

Сиреневая девушка полезла в карман, достала пригоршню чего-то и бросила это что-то на стену. Блестки, подумал Питер, следя, как маленькие искорки плывут по воздуху и приклеиваются к сырой краске.

— Ставлю двадцать долларов, что ты не назначишь ей свидание, — сказал Арт. Он широко улыбнулся, откусил сразу половину зеленого яблока и стал жевать с открытым ртом.

Питер подмигнул другу. Он знал Арта с шестого класса, путешествовал с ним по стране после окончания школы, работал вместе с ним, когда им удавалось устроиться в одно место, а последние пять лет жил с ним в одной квартире. Арт был большой охотник до всяких споров и пари. Питер мог бы избежать многих неприятностей, если бы научился отвечать «нет» на подначивания Арта, но уроки никогда не шли ему впрок. Само слово «слабо» вызывало у него дрожащее возбуждение где-то в районе желудка, расцвечивая мир новыми красками. Сознание того, что он может в результате спора лишиться чего-то, только подстегивало его.

На этот раз Арт вызвал его сделать то, что он и так собирался. Несмотря на то, что сиреневая девушка была определенно не в его вкусе. Черт, она даже не была блондинкой. Короткие темные волосы, худая как щепка. И, Господи помилуй, босиком. Неужели она не понимает, что все эти хипповые штучки ушли в прошлое вместе с концом вьетнамской войны два года назад? Ну просто выпасть в осадок!

Он отложил сандвич. «Ловлю тебя на слове», — сказал Питер. Он стащил с головы бандану, развернул ее, стер с лица пот и грязь и не спеша направился к художникам.

— Эй! — окликнул он.

Неприветливые лица как по команде повернулись к нему. Три длинноволосых парня, один из них в авиационных очках с проволочной оправой. Коренастая девушка с толстой неряшливой косой, густыми черными бровями и прыщиком возле носа.

Сиреневая девушка с бледным личиком, немного испуганная, хотя скорее всего вообще без всякого выражения на лице…

— Привет, — сказал он.

— Чего-нибудь хочешь? — спросил очкарик, принимая боевую стойку: ноги раздвинуты, одна рука сжимает большую кисть, другая упирается в тощий бок.

— Водички бы попить, — сказал Питер. Он мог бы одной рукой кинуть этого хлюпика мордой в грязь и держать там, пока тот не захнычет. Вместо этого он повернулся к сиреневой девушке. — Не составишь мне компанию? А то здесь жарковато, а?

На ее лице расцвело и тут же увяло выражение ужаса. Она взглянула на другую девушку, та только пожала плечами.

«Пустые траты», — подумал Питер, не вполне уверенный, стоит ли вкладывать дополнительные усилия в свой проект. Его не очень-то интересовали люди без собственного мнения.

Ха! А сам-то он здесь занимается не чем иным, как исполнением чужого пожелания. Правда, на кону двадцать баксов, а в животе приятное тепло. Он улыбнулся. Серые глаза сиреневой девушки округлились. «Вода — это звучит неплохо», — сказала она низким и ровным голосом. Тут она приложила руку ко рту и осторожно потрогала свои губы, словно они принадлежали кому-то другому и она хотела проверить их состояние.

Она сунула кисть в банку с краской и, поколебавшись, направилась к Питеру. Он вновь улыбнулся и пошел вперед, чтобы открыть перед ней стеклянную дверь. В отличие от многих других, она не удивилась тому, что он ведет себя по-джентльменски, как его воспитала мать. Прохладный кондиционированный воздух вырвался из двери и остудил пот у него на лбу.

Она секунду смотрела на него, затем протиснулась в дверь. Он посторонился, пропуская ее. Она была пуглива, как кролик, — это было видно невооруженным глазом, — и совсем не похожа на других хиппи, которых он встречал под девизом «Занимайтесь любовью, а не войной». Они не брили ноги и под мышками; они проповедовали и практиковали Свободную Любовь, а ночью все кошки серы.

Она направилась к питьевому фонтанчику возле комнаты отдыха в студенческом общежитии. Он сказал: «Подожди минутку», и она замерла с потрясенным выражением в глазах. Потом посмотрела на двоих, которые читали на скамейке неподалеку, и опять перевела взгляд на Питера.

— Я сейчас, — сказал он.

Он нырнул в кафетерий, взял с раздачи пару бумажных стаканчиков и наполовину наполнил их льдом. Кассирша смотрела на него со скучающим безразличием. Он улыбнулся ей, радуясь, что достаточно знаком с такими зданиями, где ему, однако, никогда не придется находиться в качестве ученика. Никто не станет его здесь ничему учить.

— Спасибо, — сказал он и направился обратно в фойе, где дал один из стаканчиков девушке.

Она заглянула в стаканчик и озадаченно посмотрела на Питера.

— Со льдом вкуснее, — сказал он, наполняя свой стаканчик из фонтанчика. — И вообще, из стаканчика можно сделать настоящий большой глоток. Легче напиться.

— О! — Она повторила его действие. Он присел на покрытую ковром скамейку, которая вырастала из пола, словно гриб, и стал медленно пить воду, наблюдая за девушкой. Она тут же села рядом и углубилась в созерцание воды в стаканчике.

— Меня зовут Питер, — сказал он. Хорошо, что Арт остался снаружи. У Арта всегда есть стратегия. План атаки. Методика, помогающая вывести женщину из равновесия и не мешкая перейти к действиям.

Иногда Питер пытался играть в тайные игры Арта, но результаты его не удовлетворяли. Это было все равно что жульничать в покере. Гораздо интереснее гадать, какие карты выпали партнеру, и проверить в игре свою правоту, чем подсматривать в чужие карты, хотя Арт утверждал, что жульничество дает особое, ни с чем не сравнимое возбуждение. У Питера же это вызывало лишь боль в желудке. Арт говорил, что это со временем пройдет, но у Питера не было желания преодолевать себя.

Стратегия Арта предполагала одинаковый подход к любому человеку и любой ситуации. Питеру же нравилось находить во всем нечто неповторимое.

— Сильвия, — сказала сиреневая девушка после небольшой паузы.

— Мне понравилась твоя бабочка, — сказал он.

Быстрый взгляд из-под ресниц. Маленький глоток из стакана.

— Похоже, будто она вот-вот взлетит, — сказал он. — Вот было бы странно! Нечто такое большое — и летает. Больше пеликана, больше сарыча. Даже, наверное, страшно. Но все-таки она выглядит так, словно может спрыгнуть со стены и улететь. Только она тогда с голоду подохнет. Где она такие большие цветы возьмет?

— Ой, я не хотела бы ее оживить, — сказала Сильвия. — Это было бы жестоко.

«Ага, — подумал он. — Она со странностями. Действуй дальше».

— Ну ладно, пусть остается на стене и всех удивляет, — сказал он. — Наверное, так лучше.

— Она для того, чтобы просто смотреть на нее, — сказала Сильвия.

— Тебя должны назначить ответственной за проект. Ты рисуешь лучше других.

— Ой, нет, — сказала она. — Не хочу ни за что отвечать.

— Правда? — Он всегда мечтал отвечать за что-нибудь. Только не в «Фанк Контрэкторс». Они с Артом работали в этой фирме, откладывая деньги на незабываемый отдых, который, может быть, и не отложится у них в памяти, хотя они часто говорили о нем и строили планы за пивом или за игрой воскресными вечерами.

Они с Артом осели после сумасшествия шестидесятых. Оба избежали Вьетнама: после того как Люк там погиб, Питер получил белый билет как единственный выживший сын, а Арт — из-за шумов в сердце. После окончания школы оба несколько лет бродяжничали, не примыкая к хиппи, но общаясь с их окружением. Путешествовали. Смотрели. Тусовались. Жили на гроши, не задумываясь о будущем.

Теперь им было под тридцать, и, хотя они уже год работали на «Фанк Контрэкторс», оба были в самом низу служебной лестницы. Служебная лестница! Черт, он думает, как старикашка. Черт!

Опасение превратиться в собственного папашу преследовало его все эти годы, но как раз теперь-то он перестал об этом беспокоиться. Приходилось быть реалистичным. Строить планы. Ему не улыбалось и в пятьдесят жить в однокомнатной квартире, где есть только груда грязных тарелок, телевизор да холодильник, полный пива, и ходить на работу, где другие будут им помыкать. Не хотелось представлять свое будущее дорожкой, идущей под уклон. Когда-нибудь, планировал Питер, он возглавит большую команду. Или, еще лучше, свой собственный бизнес. Просто чтобы никто не говорил ему, что делать.

— Нет, — Сильвия покачала головой. — Не хочу ни за что отвечать. Нет.

Ну а он не собирался всю жизнь выполнять команды. Сейчас рядом с ним сидело существо, которое не хотело говорить ему, что надо делать. Он улыбнулся ей и отпил воды. Она улыбнулась в ответ, и это полностью изменило ее лицо. С заблестевшими глазами оно сделалось красивым. К Питеру вернулось предчувствие, что Сильвия станет важным этапом в его жизни.

Он спросил: «Послушай, у тебя есть планы на вечер?»

— Что? — Ее глаза округлились, словно ее загипнотизировали.

Ее так легко испугать. Может быть, предчувствие его обманывает. Ему не нравилось терроризировать людей, как это делает Арт, как делал его старший братец. Можно просто допить воду, вернуться к работе и оставить бедного маленького кролика в покое.

Проиграть пари, не ответить на вызов, плюнуть на него. Упустить это кипящее, жгучее чувство, будто вот-вот что-то случится, что-то изменится.

— Я сегодня освобожусь рано, — сказал он. — Можем пойти в ресторан. Ты вегетарианка? На набережной открылось хорошее местечко.

Она моргнула. «Брось это дело, Верру», — подумал он.

Она подняла палец и дотронулась до его подбородка. Он почувствовал странное тепло, разбегающееся по всему телу, солнечный свет под кожей. Наплыв необычных смутных образов, ощущение холодной земли, давящей на спину, вкус карамели. Он содрогнулся.

— Ой, — сказала она, поднимая брови. — Ой, нет. Ой. Ладно. — И вновь болезненное выражение промелькнуло у нее на лице и исчезло.

Он нарвал маргариток с газона на заброшенном участке возле дома Сильвии, и их короткие стебельки намочили его руку соком. Белые лепестки, отороченные розовым, напомнили ее платье и бледность ее лица, которая не исчезла даже после многочасовой работы на солнце.

Арт уговаривал его выбросить ее из головы.

— Она слишком тощая. Ты об нее поцарапаешься. Разве это весело?

— Послушай, приятель, ты ведь платишь за это, — сказал Питер, вытягивая руку и алчным жестом потирая большой палец об указательный и средний.

— Что ты там с ней делал в этом здании? Она была такая испуганная, когда вы вышли.

— Ничего.

— Лучше не ври.

— Я назначил ей свидание, и она согласилась. Мы ведь на это спорили?

Арт посмотрел на него.

— Откуда мне знать, что она согласилась? Ты можешь просто уйти из дому и сказать, что был на свидании.

Питер вздохнул. Арт не доверял ему с тех самых пор, как Питер одновременно пригласил двух его девушек в квартиру, которую они с Артом снимали на двоих. Это случилось год назад. После того как Арт набросился на него с упреками, Питер решил больше не обращать внимания на его вранье. Вмешиваться в личную жизнь Арта себе дороже. А девушки должны сами о себе заботиться.

Но теперь затянувшаяся недоверчивость Арта усложняла обстановку.

— Иди за мной, — сказал Питер. — Смотри.

Нахмурившись, Арт вручил ему двадцатку. Они доехали на такси до улицы, где жила Сильвия. Питер остановил машину за квартал до ее дома и пошел дальше по тротуару, оглядываясь вокруг и задумываясь, не является ли весь этот вечер ошибкой — недоверчивый друг, крадущийся следом, странноватая девушка, поджидающая — возможно — прямо за дверью, чья нервозность, наверное, выросла за целый день до предела.

Потом он увидел маргаритки на лужайке и вспомнил об огромной бабочке, которую раскрашивала Сильвия «для того, чтобы просто смотреть на нее». Он нарвал букетик. Взглянул на Арта, затем на мятый листок бумаги, извлеченный из бумажника. Калиенте 1390, квартира В. Здание было слепяще белым, глинобитный дом в испанском стиле, с плоской крышей и толстыми стенами. Дверь квартиры В была выкрашена в темно-зеленый цвет; краска местами облупилась, под ней проступало мореное дерево.

Он постучал.

Теперь на ней были сандалии, светло-зеленое платье и тонкий черный жакет поверх него. Никакой косметики. Возможно, она расчесала волосы, но это нельзя было сказать с уверенностью. Лицо ее было слишком бледным.

— Привет, — сказал он, протягивая ей цветы, слегка пожухшие без своих корней в тепле его ладоней.

Она взяла цветы и уставилась на них с ошарашенным видом. Потом подняла глаза на него.

— Подарок, — сказал он и пожал плечами.

— Сил! Поставь их в воду.

Этот новый голос был низким и приятным. Питер взглянул вправо и увидел вторую девушку из компании художников, стоящую в дверях гостиной. Теперь на ней были джинсы и кофта, на щеке еще виднелась зеленая полоска краски. Косу она расплела, рассыпав по плечам густой занавес темных волос.

— Привет, — сказал Питер. «Это ошибка, — подумал он. — Они живут вместе? Означает ли это, что я думаю?»

— Она из очень строгой семьи, — недружелюбно сказала другая девушка. — Есть множество вещей, которых она не знает. Иди, поставь их в банку с водой, Сил.

Сильвия поджала губы и исчезла в холле. Другая девушка подошла поближе к двери и сказала:

— Знаешь, она такая… это не девушка на один день, понял?

Питер с раздражением прикинул, стоит ли ему возмутиться. Он не нуждался в том, чтобы ему объясняли очевидное. Что она себе думает, у него мозгов нет? Лучше уж он сам все для себя выяснит.

Он отвернулся к окну и увидел Арта, прислонившегося к вывеске: руки скрещены на груди, губы вытянуты, словно он насвистывал.

Никто ему не доверяет, провались они пропадом.

— Я не собираюсь обижать ее, — сказал Питер девушке.

— Я рада. Ее нельзя обижать. Ее уже обидели. Но я не это имею в виду. Она просто не знает многих вещей, которые вроде бы должен знать каждый. Поэтому… если она покажется растерянной, постарайся объяснить ей, ладно?

— Ладно. — Он нахмурился и добавил: — А как тебя зовут?

— Никки.

— О’кей. Спасибо, Никки.

Никки быстро улыбнулась ему и вновь нахмурилась.

— Я с ней живу уже полтора года. Бывает много… не обращай внимания.

Сильвия вернулась, в руках у нее был глиняный горшок с цветами.

— Я им спела колыбельную, — сказала она. Питер посмотрел. Как ни странно, все цветы закрылись. — Ты их собрал, мы будем их есть?

Питер прикусил губу.

— Просто смотреть на них, — сказал он.

— О, — сказала Сильвия. Она выпрямилась. — Я бы лучше смотрела, как они растут.

— О’кей. Больше не буду приносить тебе цветы. — Он искоса глянул на Никки и кивнул ей. В конце концов, она не такая уж ведьма. — Что бы ты хотела поесть, Сильвия?

Она некоторое время смотрела на цветы, ресницы отбрасывали тени на ее щеки. Легкая улыбка изогнула губы.

— Сладкое, — сказала она.

— Десерт? — переспросил он. Внезапно ему представилось, что этот момент он запомнит на всю оставшуюся жизнь. Сильвия посмотрела на него, и он увидел, что по краям серой радужки ее глаз шел зеленый ободок. Лицо было бледным и юным. Ему захотелось смотреть на него до конца своих дней.

«Откуда она такая? — удивился он. — Странно».

— «Баскин Роббинс» сгодится?

Улыбка сползла с губ. Она взглянула на Никки.

— Мороженое, — сказала Никки.

Лицо Сильвии вновь засветилось, и она кивнула.

— О’кей, — сказал Питер. — Идем.

Сильвия отдала горшок Никки. Питер подал Сильвии руку, после тягучей паузы она протянула свою и соединила свои пальцы с его. При этом прикосновении он почувствовал толчок тепла, а также некое более коварное, убаюкивающее чувство, словно все его тело немело снаружи. Внутри же возникали пульсирующие образы, впечатления и чувства, которые мелькали слишком быстро, чтобы их осознать. У Питера кружилась голова, он чувствовал легкое опьянение.

Они дошли до ворот, повернули на тротуар, прошли мимо торчавшего на углу Арта. Питер не стал смотреть на него.

Он заказал ей самую большую порцию, а себе двойной шоколадный рожок. Когда она отпустила его руку, чтобы дать ему расплатиться, он словно проснулся. Его охватила легкая паника. Что с ним происходит?

Еще одно дурацкое пари с Артом!

Она ела медленно, орудуя белой пластиковой ложечкой так, чтобы каждый раз во рту одновременно оказывалась смесь шоколадной подливки, ананасового сиропа, клубничного сиропа, трех разных сортов мороженого, несколько орешков и хлопьев. Взбитые сливки давно растаяли. Питер управился со своим рожком задолго до того, как она добралась до половины своей порции, и теперь он сидел и смотрел, как она ест. Она напоминала пчелку, ныряющую в мороженое, словно в цветок. В конце концов мороженое превратилось в лужу медленно перемешивающихся красок. Он смотрел, как она выуживает лакомства, как ее розовый язычок слизывает их с ложки.

Может быть, если бы он ничего не сказал, их свидание ограничилось бы созерцанием ее трапезы, а потом прогулкой до дома. Если она действительно была столь наивна, как утверждала Никки, то и не понимала, что что-то теряет. Дотрагиваться до нее он боялся.

Она положила ложку в раскисшие остатки мороженого и посмотрела на него. Слабый румянец окрасил ее щеки, и он впервые заметил очень бледные медовые веснушки у нее на носу. «Вот видишь», — сказала она. Голос у нее был низкий и теплый — песня без музыки.

Он ждал.

Она посмотрела на белую скатерть, затем на него.

— У себя в семье я никогда не оставалась одна.

С ним тоже всегда были Люк, папа, мама. Люк дразнил его. Называл неженкой, девчонкой и трусом. Отец спрашивал, почему он не может хотя бы немного походить на Люка. Мама обнимала его, когда ему не удавалось скрыть огорчения, но он научился обходиться без ее утешения; Люк использовал это против него. В доме было полно народу, но Питер всегда чувствовал себя одиноким.

Она вновь опустила глаза.

— Когда мне было два года, бабушка погадала на меня и сказала, что я возродилась с духом моей прапратети Ричи и что я буду шить и ткать для семьи, поскольку именно этим и занималась тетя Ричи, пока не умерла. И вот они стали прикладывать мне ко лбу памятные камушки тети Ричи каждый вечер перед сном, чтобы я вобрала в себя заложенные в них знания, они относились ко мне так, словно мне было сто лет, и они заранее знали, какие ответы я могу дать на любые их вопросы. В нашей семье так относятся к людям. Все считают, что человек превращается в какой-то орнамент, схему, замыкается в ней и не может действовать никак иначе. Никаких сюрпризов, ничего нового. Они дали мне схему и сказали: «Это ты».

Схемы помогали, когда он наконец осознал, что они существуют. Когда до него дошло, что ожесточенный спор с отцом является точным повторением другого, происшедшего две недели назад, что даже слова те же самые, Питер расслабился. Расстался с идеей достучаться до отца. Стал машинально повторять свою роль.

Помог в этом и Арт. Бывало, они курили украденные сигареты, сидя на верхних ветвях огромного дерева неподалеку от дома, и толковали обо всем этом с Артом, не слушая друг друга, но хотя бы выплескивая накипевшее. Что ты говоришь? А вот мой папаша…

Сильвия потрогала лацкан тонкого черного жакета.

— Я научилась любить ощущение нитки под большим пальцем, силу, с которой игла протыкает ткань; мне нравилось смотреть, как слабые пряди, сотканные вместе, образуют нечто нерушимое и как ножницы кромсают то, что нельзя разорвать голыми руками. За работой я была счастлива. Все остальное время у меня было ощущение, будто что-то не так. Мы все жили внутри друг друга и не могли разъединиться. Этого было недостаточно, и этого было слишком много.

«Люк, я горжусь тобой, сынок. Видишь, Питер? Это идет настоящий мужчина».

Люк в военной форме, с ежиком на голове, широкоплечий, разбитной, со своей полуулыбкой, которая заставляла девушек поглядывать на него с интересом. Люк, вернувшийся домой в гробу, покрытом флагом. Отец, у которого чуть не разорвалось сердце от горя, поникший и измученный, по утрам избегал смотреть на Питера.

«Я понял тебя, — думал Питер. — Тебе хотелось бы, чтобы на его месте оказался я».

— И я ушла из дома, — сказала Сильвия, глядя на него. Она протянула тонкую ладошку и положила ее на его руку. От нее исходило тепло и что-то еще.

— И я ушел из дома, — прошептал Питер.

— А они сказали: если уходишь, то не возвращайся, — сказала она.

Он перестал чувствовать кончики пальцев, но не потому, что они онемели от ее прикосновения. Скорее они просто каким-то образом исчезли, растаяли. Он ощутил морозный привкус одиночества, это был новый аромат; его собственное одиночество всегда отдавало колой.

Она сказала:

— И я подумала: хорошо. Я не хочу возвращаться. Не хочу жить в паутине, где каждое мое движение заставляет дергаться еще шестерых.

Она вздохнула.

— Я ушла, и мне было приятно стряхнуть с себя все эти ниточки. Наконец-то я осталась одна. — Она нахмурилась, глядя на размазанные остатки мороженого. С минуту она молчала. — Я живу здесь, в мире, уже почти два года. — Она посмотрела в окно на сгущающиеся сумерки, и он внезапно ощутил приступ паники, мерзлую землю на спине, навалившуюся тяжесть… Затем это прошло, исчезло за вкусом крекеров. — Кое-что в этом мире мне нравится, а есть такое, что я ненавижу. И… никогда не думала, что буду так говорить… но дома осталось то, о чем я скучаю.

— И я скучаю, — пробормотал он.

— В основном о тех, кто меня понимает. Кто читает мои мысли. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Теперь она смотрела ему прямо в глаза, склонив голову вперед и упрямо изогнув губы.

Серебристая вспышка страха, вкус гвоздики, ощущение теплой воды под рукой, бурчание сытого желудка.

«Знаю ли я, о чем она говорит? — задумался он и ответил себе „да“. — Она хочет соединиться с кем-то. Она тоскует об этом, как тосковала бы о руке, если бы лишилась ее.

Она хочет соединиться со мной.

Это просто свидание. Я уже выиграл пари. Она совсем не в моем вкусе. Она дотрагивается до меня и заставляет меня чувствовать всякое такое, и мне это не нравится. Я не так представляю себе свое будущее».

Словно тяжелая глина, на него навалилось ощущение судьбы, творившейся на глазах. Он мог ответить «нет», и вечер пойдет своим чередом, разъединяя его с Сильвией до тех пор, пока каждый из них не окажется лишь примечанием на полях в жизни другого. На некоем пляже недалеко отсюда появится загорелая блондинка с широкой белозубой улыбкой, в крошечном бикини и с грудями, достаточно большими, чтобы заполнить его ладони. Она будет теплой, страстной, жаждущей развлечений. В голове у нее будет твориться черт знает что. Это девушка, на которой он хочет жениться. Крупная, дружелюбная и веселая, к которой приятно приходить домой после тяжелой работы.

Не эта странная, испуганная, костлявая крольчишка.

— Ты понимаешь? — спросила Сильвия. Ее пальцы лежали на его руке словно перья.

— Да, — прошептал он. Он думал обо всех тех вещах, о которых не поговоришь с Артом. Он думал о жизни с существом, которое сможет дотрагиваться до него так же, как это делает Сильвия.

Он думал о вкусе масляных хлебцев. Он смотрел на нее.

Ее язык затрепетал под нёбом.

— Масляные хлебцы, — сказала она, вздрагивая.

Улица с двусторонним движением.

Он думал о крыльях бабочки, нарисованных на стене здания, и о том, как пригоршня блесток может оживить их. Он повернул ладонь и переплел свои пальцы с ее пальцами. В животе у него что-то возбужденно вздрогнуло от сознания собственной жизни, поставленной на карту.