Колесо Фортуны (СИ)

Глава 1 Шут

' O Fortuna velut luna statu variabilis,

semper crescis aut decrescis;

vita detestabilis nunc obdurate et tunc curat ludo mentis aciem,

egestatem, potestatem dissolvit ut glaciem '[1]. (Cármĭna Burána — O Fortuna!)

«Вы — дитя Вселенной и открыты для всего нового, что предоставляет вам жизнь. Будьте готовы использовать момент»[2].

Когда-то давно в деревеньку за стенами замка лорда Урсуса заглянула Смерть. Пришла она за душами для госпожи Фортуны, чтобы устлать дорогу новыми костями: старые давно превратились в прах под копытами хозяйки судеб. А ей так нравилось с хрустом объезжать свои бескрайние владения.

Смерть хорошо поработала и решила посетить один из тех трактиров, где, по словам смертных, подавали отменное вино, холодное с вишневым вкусом или горячее с яблочными, грушевыми нотками, посыпанное лимонной или апельсиновой цедрой.

Но вот незадача! В тот вечер почти все столы и лавки были заняты: яблоку негде упасть. Приуныла Смерть: не возвращаться же в чертоги Фортуны, как следует не напившись. В жизни и так мало радостей: только и делай, что целыми днями шляйся по миру, души собирай, а потом складывай их кости в мозаику, да чтобы всегда разная получалась, а то госпожа заскучает.

— Путник! Да-да, ты, в балахоне и с косой! — крикнул один из людей и помахал Смерти рукой. Разодет этот смельчак был в двухцветную одежду: одна половина черная, как глазницы Смерти, а другая светлая, как локоны Фортуны.

«Он меня видит», — Смерть приятно удивилась. Давненько она не встречала всевидящего. Таких Фортуна с рождения наделяла особенным зрением, и они замечали в людях плохое и хорошее, а в остальных — истину. Как и сейчас «черно-белый» узрел в Смерти ее истинный лик и не испугался ни пустых глазниц, ни костлявого обличия. Разве что взглянул на собственное отражение в лезвии косы, и то чтобы поковыряться в зубах и вытащить застрявшую зелень.

— Кружечку лучшего вина для моего знакомого! — воскликнул он, освободив место рядом.

Смерть с хрустом опустилась за столик у окна и вскоре получила заветный напиток, осушив кружку наполовину и довольно жмурясь.

— Я пришла за тобой, но решила немного передохнуть, — поделилась Смерть.

— Вот как? И сколько же мне отмерено минут? Успею ли я еще напиться? — ничуть не удивился молодой человек с шапкой пепельных, почти седых волос и с турмалиновыми глазами.

— Пожалуй, я задержусь на час, если ты еще раз угостишь меня выпивкой, — подумав, ответила Смерть.

— Тогда у меня есть время рассказать о себе, мы ведь должны познакомиться поближе, — вдохновился юноша.

— Что ж, почему бы и нет, — Смерть приложилась к кружке, медленно обведя присутствующих взглядом.

Никто не обращал на них внимания: все видели местного дурачка, сидящего в углу у окошка и болтающего с самим собой. Перед ним стояли две кружки, и завсегдатаи знали: парень давно рехнулся. Временами его поколачивали, но чаще всего игнорировали. Сидит, пьет, никого не трогает, да и Фортуна с ним! И без того обделила парня умом, так хотя бы не лишила таланта выступать на ярмарках.

А юноша все рассказывал о своей жизни, хотя Смерть и так знала, что в детстве мальца нашли в капусте. Чей он был, никому неизвестно. Снесли его в дом для сирот, откуда он выбрался пятилетним мальчуганом и сбежал на ярмарку к местным лицедеям, а затем стал путешествовать с ними по Фейту, исколесив королевство вдоль и поперек, разве что за море побоялся сунуться. Он вернулся обратно в родную деревню, где стал выступать как шутник и танцор-жонглер, даже показывал гимнастические трюки и гадал на картах. Шут был открытым и добрым, слова плохого от него не слышали, даже когда пинали. О таких говорили: «Подставит вторую щеку, еще и поблагодарит». Кроме как Шутом, его иначе не называли: при рождении имени ему не дали. Сироты — это просто сироты. Зачем им имена?

Речь Шута лилась плавно и почти усыпила захмелевшую Смерть, но юноша тронул ее за плечо и осторожно потряс.

— Пойдем ко мне, вижу, ты, путник, пришел налегке. Готов поделиться и крышей над головой, и подстилкой с соломой, не обессудь: иных роскошеств нет.

Взглянула Смерть на Шута, но не увидела в его глазах и намека на насмешку. Сидящий перед ней был чист и искренен в своих помыслах. Таких, как он, нельзя предавать праху, а с госпожой она объяснится.

— А знаешь, пожалуй, нам сегодня с тобой не по пути. Ты угостил меня, и я отплачу за твою редкую для мира людей доброту. Отныне ты сможешь увидеть будущее тех, кто будет так же приветлив с тобой, как ты со мной этим вечером, и обратится за помощью.

Шут пожал плечами:

— Но ведь когда-нибудь ты заберешь меня, и я смогу узреть, как своими тонкими нежными пальцами наша великая госпожа перебирает нити судьбы и прядет людские жизни.

Смерти были приятны его слова о хозяйке, как и открытость, забота Шута, угостившего незнакомца вином и не потребовавшего ничего взамен, хотя он знал, кто перед ним.

— Когда ты доживешь до седин, и твои пальцы утратят былую ловкость, а карты покажутся тяжелыми, тогда мы встретимся вновь, будь уверен.

— Позволь же проводить тебя?

Смерть кивнула, и они вместе покинули таверну. На столе сами собой появились монеты, и трактирщик удивленно сгреб их в карман пожелтевшего передника. Весь долг Шута за еду, напитки и постой был оплачен, да еще на год вперед.

Шут проводил Смерть до конца деревни. За воротами они распрощались, и Смерть махнула ему костлявой дланью. Порыв ветра всколыхнул черный плащ, а в пустых глазницах сверкнули кровавые огоньки. Смерть пошла по дорожке, исчезнув в сгущающемся тумане. На миг Шут увидел устланную человеческими костями дорогу, зажмурился, а, когда распахнул глаза, все было как прежде.

В тот вечер он вернулся в трактир, поднялся на второй этаж. Жалкий тюфяк в его комнате сменился добротным матрасом, появилась и подушка с теплым шерстяным одеялом, а в давно нетопленом камине весело потрескивали дрова. В столе обнаружился запас белоснежных свечей, а в кувшине — свежая колодезная вода, а не тухлая, которую ради экономии набирали для бедных клиентов в дождевой бочке.

Шут расспросил трактирщика, но тот удивленно вскинул брови. Если бы у него и завалялись лишние постельные принадлежности и уж тем более свечи, он бы не стал вручать их Шуту. Этого еще не хватало!

Через год, когда пришло время платить по счетам, Шут сидел на ярмарке и гадал всем девушкам. То был первый день весны, земля расцветала и готовилась к лету.

В эту пору крестьяне собирались дружной толпой и разбирали зимние завалы, разбивали сугробы, очищали дома от старых вещей, сжигали или продавали ненужное, трухлявое. Для нищих весна была самой благодатной порой. Перепасть могло все что угодно, даже золотая монета или несколько серебряных. Хорошо кормили, да и появлялась возможность наняться в помощники за хлеб и место у очага, особенно к одиноким женщинам, вдовам или старухам.

У луж толпились дети, пуская кораблики из дощечек, оставшихся после сожжения или упавших с телег, наполненных хламом. Среди ребятни Шут и заприметил дочь лорда Урсуса. Он сразу узнал малышку, хотя никогда ее не видел, и подозвал к себе, предложив погадать на будущее.

В липких пальчиках девочка сжимала сердцевидную булочку, обсыпанную сахаром и корицей. Не евший весь день Шут старался не смотреть на сладость, но, не удержавшись, сглотнул слюну.

Беззаботный и всегда сытый человек никогда не заметит голода в глазах другого, но только не маленькая Амальтея. Ее сестры бродили по ярмарке, выбирая ткани для платьев и слушая ворчание сопровождающих их дуэньи и служанки, а за младшей сестрой взрослые наблюдали издалека.

Стараниями лорда Урсуса в округе почти не водилось разбойников, а если и появлялись, то от них мигом избавлялись вассалы. Никому не выгодно, чтобы обкрадывали их земли и работающих на них людей.

— Итак, погадаем тебе на… — Шут задумался, выкладывая карты дрожащими от голода пальцами и едва не роняя колоду.

— На суженого, — тут же отозвалась девочка. — Сестры говорят, что такую, как я, вряд ли кто-нибудь захочет взять в жены. Больно ученая, — она насупилась, вспоминая свои «прегрешения» — чтение, правописание, стрельба из лука. Последнее — отнюдь не женское занятие: от него грубеют руки, и никто не захочет их целовать.

— Вот как! Самый лучший расклад выйдет именно сегодня: весна благоволит юным девам, — карты все же выпали из его рук, и Шут взглянул на них с такой печалью, что девочка испугалась, как бы он сейчас не расплакался. Вручив ему булочку, она обтерла ладошки платком и быстро собрала колоду.

— Ешь, а я погадаю сама себе, — сурово сказала она и начала расклад, как делали старшие сестры, гадая на женихов. Правда, они гадали ночью при свечах, бросали в камин пахучие травы, а потом чихали.

Шут не посмел перечить и, как было велено молодой госпожой, съел булочку, не оставив и крошки, даже облизал пальцы.

— Раз ты самой себе устроила расклад, то давай я хотя бы взамен угощения открою тебе будущее?

Амальтея быстро огляделась по сторонам. Если Шут не врет, то сестрам незачем знать ее судьбу: вдруг она самой первой и выйдет замуж, а они потом станут локти кусать от зависти. Представив это, девочка довольно улыбнулась и кивнула.

Шут протянул ладонь, и Амальтея коснулась его руки своей.

— Вижу, как ради любви ты закружишься в танце со смертью, но не бойся, если Фортуна не станет противиться, то ждет тебя светлое будущее, какое отцы пророчат сыновьям.

— Леди Амальтея! — взвизгнула дуэнья.

Девочка обернулась к торговым рядам и скривила рожицу. Если воспитательница подойдет к ним, то Амальтея так и не узнает ничего о возлюбленном.

— Ты видишь моего жениха? Кто он? Как я его узнаю? — затараторила она.

Дуэнья двигалась к ней, а позади семенили старшие сестры.

— Скоро ты его встретишь, и будут у него глаза подобны расплавленному золоту.

— А ну не смей ее трогать, невежа! — вскричала дуэнья и хотела хлопнуть Шута по руке, но тот ловко ее убрал, и пятерня женщины ударилась о деревянный ящик, который тот использовал вместо столика.

— Пойдемте, какая вы непослушная девочка! Ах, что бы сказала ваша покойная матушка⁈ — вскричала дуэнья и потянула Амальтею за руку в сторону замка. Старшие сестры послушно шли гуськом, а несчастная служанка, пыхтя, семенила за ними. У бедняжки разве что во рту не было свертка с покупками.

Девочка все же обернулась к Шуту, и он помахал ей рукой. А через неделю в деревню заявился чернобородый мужчина с нечесаными волосами в грязном плаще и дорожным мешком за плечами..

Шут сразу увидел в нем человека с великой судьбой. Вокруг всклоченных волос сиял голубоватый ореол, какой бывает только у магов — верных слуг Фортуны.

Взгляд путника скользил по прилавкам и людям, пока Шут сам не остановил его, непочтительно схватив за руку и заглянув в странные, по-кошачьи желтые глаза.

— Постой, нужна ли тебе помощь?

Мужчина смерил его пристальным взглядом и расслабил до сих пор напряженные пальцы, сжимающие ремень мешка:

— Не откажусь. Не знаешь, есть ли у здешнего сюзерена маг?

Шут обернулся к горе. Там, среди изумрудных елей и сосен, виднелись башенки замка, а неподалеку шумел водопад.

— Нет, но поторопись к своей любви и не перепутай. У лорда Урсуса шесть дочерей, старшие готовы к замужеству, но не они принесут тебе счастье, остерегайся.

Мужчина склонил голову набок и взглянул на Шута иным, магическим зрением. Этот юноша был отмечен печатями Смерти и Фортуны, обе оставили на нем лишь магу заметные следы: один на глазах, а другой в центре лба. Они напоминали черточки, какие дети рисуют на пергаменте, учась считать.

— Значит, мне следует изменить облик, дабы не угодить в любовные сети молодых и понравиться старшим, — пробормотал он.

Шут улыбнулся и указал перстом в небо:

— Хитрецу все к лицу, но как бы твои глаза тебя не выдали… — солнечный луч скользнул по их радужке, и Шут увидел, как обычный желтый цвет превратился в золотой. «Словно жидкое золото… Воистину, Фортуна!»

Мужчина кивнул, и на столик Шута упало несколько монет.

— Будь здрав, — незнакомец пошел к замку, меняясь на ходу. Волосы утратили былой цвет, превратившись в седую паклю, спина сгорбилась, а тело усохло, скрывшись за серым балахоном. Ближе к замку старик отломал у дерева палку и использовал ее для опоры, неторопливо ковыляя к воротам.

[1] O, Фортуна, словно луна ты изменчива, всегда создавая или уничтожая;

ты нарушаешь движение жизни, то угнетаешь, то возносишь, и разум не в силах постичь тебя;

что бедность, что власть — всё зыбко, подобно льду. (Из сборника «Кармина Бурана» — средневековые стихотворения и песни XI–XIII веков. Отрывок — О Фортуна!) Борис Тараканов (перевод)

[2] Н. Дрюри «Таро. Пошаговое руководство по изучению».