Командировка

Предисловие

Необходимо, видимо, сказать несколько слов перед тем, как читатель откроет дневники Виктора Семенова. Начать с того, что я знал Виктора со школы, мы учились вместе с шестого по десятый класс. Он был одним из тех, кого в социологии называют «неформальным лидером». Внешностью Виктор обладал самой заурядной, затрудняюсь даже ее описывать, тем более по прошествии стольких лет. Самым обыкновенным было и его поведение, если не считать того, что Виктор не имел закадычных друзей, держался особняком и отчужденно, — это большая редкость в мальчишеском коллективе, и она свидетельствует, на мой взгляд, либо о сильном и скрытном характере, либо о врожденной склонности к мизантропии. Сидел он всегда на задней парте, часто один, и имел обыкновение вдруг отпускать ядовитые замечания как в адрес товарищей, так и в адрес преподавателей. Замечания эти порой бывали грубы, порой достаточно остроумны, но всегда неожиданны и парадоксальны, а потому вызывали общий, несколько нервический смех. Постепенно в классе возникла атмосфера оглядывания на парту, где сидел в небрежной позе Виктор Семенов: кому охота стать предметом осмеяния, пусть и мимолетного.

За некоторые, особо рискованные шуточки учителя выставляли Виктора из класса, и он выходил с таким видом, будто получил медаль.

Учился Виктор хорошо, но рывками. Мог получить подряд несколько троек, зато вскоре с лихвой покрывал их пятерками. Двойки доставались ему редко, да и то большей частью от тех учителей, которые, не любя его за злой язык, готовы были подлавливать на любом пустяке.

Виктор Семенов казался мне недобрым, недалеким и плохо воспитанным человеком, и когда в десятом классе мы сошлись довольно близко, то были удивлены и он и я. Дружить мы не дружили, нет, но откровенные беседы между нами случались, и я узнал Виктора лучше. В нем жила удивительно сильная даже для юных сердец страсть к самоутверждению любой ценой, но так как по натуре своей, по складу ума он был не деятелем, а скорее созерцателем, то эта страсть незаметно вылилась в насмешливо–ироническое отношение ко всем и ко всему. Удачи и достижения других он относил, как правило, в разряд случайностей, закономерностью признавал повсеместный серый интеллектуальный уровень. Виктор не был завистлив и считал, что будущее достаточно просторно, чтобы расставить все по своим местам. В будущем он видел себя на вершине славы и почета и не стесняясь оповещал об этом любого готового его выслушать без предубеждения.

При этом, как ни странно, он не выглядел и хвастуном. Скорее производил впечатление человека, стоящего у подножия крутой горы перед началом восхождения и посылающего провожающим милостивый и лукавый привет. Впрочем, оценки свои я привожу по памяти, на которую всегда накладывает отпечаток груз и опыт прожитых лет.

После школы Виктор успешно сдал экзамены в технический вуз, а меня судьба начала швырять об острые углы, которые принято называть «школой жизни».

Изредка, раз в полгода, мы встречались с Виктором, иногда случайно, иногда сговаривались, поддаваясь сентиментальному желанию хоть на часок возвратиться в очаровательный мир юности. (О том, что эта своеобразная ностальгия свойственна и Виктору, я узнал из его заметок.)

Чудное дело, менялись все мы: взрослели, приобретали новые привычки и взгляды, обзаводились семьями и прочее, и прочее; и лишь один Виктор Семенов даже внешне, кажется, ничуть не менялся, застрял на том коротком пятачке времени между последним выпускным экзаменом и ясным июньским утром, когда мы стояли в обнимку на набережной, весь наш класс, любовались Москвой и потихоньку прощались друг с другом.

Виктор благополучно защитил диплом, начал работать, менял работу за работой, и при каждой встрече я видел, что прежнее юное тщеславие распирает его изнутри, как дрожжи. Он еще ничего не достиг, но по-прежнему делился грандиозными планами (всегда туманными), насмешничал над какими–то незнакомыми мне людьми, куда–то постоянно торопился. Наверное, кто–то поспешит вспомнить модное слово «инфантилизм», которым часто пытаются объяснить самые разнообразные проблемы. Нет, к Виктору это определение мало подходило. Мне казалось, что он сознательно и с большим трудом удерживает себя в горячечном состоянии предвкушений, точно человек, который боится отдернуть штору и убедиться, что за окном полдень и он проспал.

Общаться с ним мне становилось все труднее. Не потому, что яд его шуточек задевал меня, а потому, что каждый возраст требует все же какого–то своего ритма и своих обрядов, иными словами, собственной степени серьезности отношения к жизни. Виктор раздражал меня неуемным словесным мельтешением, заквашенным на самолюбовании, а я его, видимо, — нежеланием понять красоту и поэзию его существования. Чтобы не разругаться вдрызг, мы, словно по молчаливому соглашению, совсем перестали встречаться…

Прошло много времени, наверное, несколько лет, как вдруг Виктор позвонил и, будто мы расстались вчера, сообщил, что у него ко мне «маленькое дельце».

Мы встретились в кафе у метро «Октябрьская», сидели, тянули разбавленное пиво, скованные оба тягчайшей из разобщенностей — общим прошлым. Виктор рассказал, что он вполне благополучен, недавно женился, работает в хорошем институте, скоро собирается защищать диссертацию. Я не знал: верить или не верить. Какая–то искра — не то вопрос, не то издевка нет–нет да и мелькала в глубине его глаз. Он выглядел усталым и похудевшим. В конце концов достал из портфеля пухленькую папку и протянул мне, пояснив, что это кое–какие «чисто беллетристические» его «писульки». При этом не преминул добавить и что–то насчет «инженеров человеческих душ», к которым я — хе–хе! — отношусь.

Начал читать я с опаской, потом увлекся и одолел рукопись взахлеб. Вероятно, сказалось личное и давнее знакомство с автором. Со страниц своих заметок Виктор представал и таким, каким я его помнил, и совсем иным, более человечным и мудрым, что ли. Он старался быть искренним, хотя и впадал порой в кукование. При чтении несколько раз возникало неприятное ощущение, точно меня заставляют подглядывать в щелочку. Буквально через абзац проскальзывали его уязвленное, гипертрофированное самолюбие, неудовлетворенность пропорцией между желаемым и осуществленным, прищуренный взгляд на людей; и тут же рядом — чистосердечное стремление освободиться от каких–то душащих его пут. Да, это был он, мой давний приятель, и в его чертах я с печалью узнавал черты некоторых других людей моего поколения, живущих как бы с завязанными глазами.

Я позвонил Виктору и довольно официально сказал, что лично мне материал представляется любопытным и я бы даже попробовал его опубликовать, но меня смущает избыток сугубо интимных деталей. «Наплевать! — ответил он резко, но, подумав секунду, добавил: — Измени по дружбе фамилию и валяй делай что хочешь». И опять, как в детстве, скользнуло в его тоне что–то отвратительное и одновременно странно притягательное. Я почему–то подумал в тот момент, что если Виктор и будет когда–нибудь счастлив, то вряд ли будут счастливы его близкие.

Итак, с разрешения Виктора Семенова предлагаю вниманию читателя его записки, которые с натяжкой можно назвать «отчетом об одной служебной командировке».

Ан. Аф.