Коммандер

ГЛАВА ВТОРАЯ

Они сидели за круглым столиком в эркере, высоко над водой, и небрежно швыряли пустые устричные раковины в их родную стихию. От разгружавшейся в полутораста футах под ними тартаны несло смешанным запахом шведского тира, пеньки, парусины и хиосским скипидаром.

— Позвольте уговорить вас съесть ещё немного этого бараньего рагу, сэр, — произнес Джек.

— Что ж, раз вы настаиваете, — отозвался Стивен Мэтьюрин. — Оно весьма недурно.

— Это одно из блюд, которое в «Короне» умеют готовить, — продолжал Джек. — Хотя не мне хвалить здешних поваров. Кроме закусок я заказал пирог с утятиной, говяжье жаркое, а также маринованное свиное рыло. Вне всякого сомнения, малый не понял меня. Я несколько раз повторил ему: «Visage de роrсо»[7], и он закивал, как китайский болванчик. Вы понимаете, это раздражает, когда хочешь, чтобы тебе приготовили пять блюд, cinco platos[8], и старательно объясняешь им это по-испански, оказывается, что принесли тебе только три, да и то два из них совсем не те, что заказал. Мне стыдно, что ничем лучшим я не могу вас угостить, но это вовсе не из-за невнимания к вам, уверяю вас.

— Так вкусно я не ел много дней, к тому же, — произнёс Мэтьюрин с поклоном, — в таком приятном обществе, честное слово. Возможно, сложности возникли оттого, что вы объяснялись на кастильском наречии?

— Видите ли, — ответил Джек, наполняя бокалы и с улыбкой разглядывая их содержимое на свет, — сдается мне, что, общаясь с испанцами, мне лучше использовать тот испанский, которым я владею.

— Вы, разумеется, забыли, что на этих островах разговаривают на каталонском языке.

— А что это за язык?

— Это язык Каталонии — на нем говорят на островах, на всем Средиземноморском побережье, до самого Аликанте и дальше. В Барселоне, в Лериде. В самых богатых провинциях Пиренейского полуострова.

— Поразительно. Я не имел об этом никакого понятия. Другой язык, сэр? Но мне кажется, это одно и то же — putain[9], как говорят во Франции?

— Вовсе нет, ничего подобного. Это гораздо более изящный язык. Он строже и литературней. Гораздо ближе к латинскому. Кстати, вы, скорее всего, имели в виду другое слово — patois[10], если позволите.

— Вот именно — patois. И все же, могу поклясться, то, что я имел в виду, произносится как-то иначе, — возразил Джек. — Однако не стану строить из себя ученого перед вами, сэр. Скажите, а язык этот звучит иначе для уха человека непросвещенного?

— Он так же отличается, как итальянский от португальского. И те, и другие друг друга не понимают — эти языки звучат по-разному. И интонации в них совершенно разные. Как у Глюка и Моцарта. Это великолепное кушанье, к примеру, — я вижу, они постарались, чтобы вам угодить, — по-испански называется jabali, а по-каталонски — senglar.

— Это свинина?

— Мясо дикого вепря. Позвольте…

— Вы очень добры. Не передадите ли мне соль? Действительно, роскошная еда. Я бы ни за что не догадался, что это свинина. Скажите, а что это за вкусные темные штучки?

— Вы ставите меня в тупик. По-каталански они называются bolets, а как по-английски — не знаю. Вероятно, у них нет названия, я имею в виду английского названия, хотя натуралист сразу определил бы их как Линнеевы boletus edulis[11].

— Как…? — воскликнул Джек, глядя на Стивена Мэтьюрина с добродушным изумлением. Успев съесть два, если не три фунта баранины, а в завершение - жаркое из вепря, он размяк душой. — Как…? — Однако, сообразив, что завалил гостя вопросами, Обри покашлял и позвонил в колокольчик официанту, сдвинув пустые графины к краю стола.

Вопрос повис в воздухе, и лишь недоброжелательное отношение или мрачное настроение доктора помешали бы ответить на него.

— Я вырос в здешних местах, — произнес Стивен Мэтьюрин. — Значительную часть моей юности провел в Барселоне вместе с дядей, а ещё жил в провинции недалеко от Лериды с бабушкой. Пожалуй, я больше жил в Каталонии, чем в Ирландии, и когда впервые поехал на родину, где стал учиться в университете, то математические задачи решал на каталонском языке, потому что так легче было работать с цифрами.

— Выходит, вы разговариваете на этом языке как местный уроженец, сэр, я в этом уверен, — отозвался Джек. — Это же превосходно. Вот это называется — с пользой провести детство. Жаль, что не могу сказать того же о себе.

— Нет, нет, — покачал головой Стивен. — Я понапрасну тратил время. Сносно изучил птиц — в этой стране множество хищников, сэр, а также рептилий. Однако насекомые, помимо чешуекрылых, и растения — это же непочатый край, к которому лишь прикоснулись мои невежественные руки! Только прожив несколько лет в Ирландии и написав небольшую работу, посвященную сперматофитам Верхнего Оссори[12], я понял, до чего же чудовищно бездарно я потратил свое время. Огромная часть территории, интересной для всестороннего изучения, так осталась нетронутой со времен Уиллоби и Рея до конца минувшего столетия. Испанский король пригласил Линнея приехать в свою страну, гарантируя ему свободу вероисповедания, как вы, несомненно, помните, однако тот отказался. Все эти неисследованные богатства были у меня в руках, но я пренебрег ими. Подумать только, что бы на моем месте совершили Паллас, ученый Соландер или Гамелины, старший и младший! Вот почему я воспользовался первой представившейся возможностью и согласился сопровождать старого мистера Брауна. Правда, Менорка — это не материк, но, с другой стороны, такая огромная площадь известняковых скал имеет свою особенную флору, и вообще, здесь много любопытного.

— Мистер Браун с верфи? Офицер? Я хорошо его знаю, — воскликнул Джек. — Превосходный собутыльник — любит петь за столом, сочиняет прелестные мелодии.

— Это не он. Мой пациент умер в море, и мы его схоронили у мыса Святого Филиппа. Бедняга, у него была последняя стадия чахотки. Я надеялся привезти его сюда: смена воздуха и режима могут творить чудеса с такими больными. Но когда мы с мистером Флори вскрыли его, то обнаружили такую огромную… Словом, мы убедились, что его консультанты — а это лучшие в Дублине доктора — были настроены чересчур оптимистично.

— Так вы его разрезали? — воскликнул Джек, отодвинувшись от своей тарелки.

— Да, мы сочли это необходимым, чтобы удовлетворить просьбу его друзей. Хотя, могу поклясться, похоже, что их все это очень мало трогало. Несколько недель прошло с тех пор как я написал единственному его родственнику, известному мне, одному джентльмену из графства Фермана, но не получил от него ни строчки.

Наступила пауза. Джек наполнил бокалы и заметил:

— Насколько я понял, вы хирург. Пожалуй, я не устою от соблазна уговорить вас пойти ко мне на корабль.

— Хирурги — отличные ребята, — отозвался Стивен Мэтьюрин с ноткой сарказма. — Что бы мы без них делали, Боже упаси! Умение, быстрота и ловкость, с которыми мистер Флори вывернул в здешнем госпитале надартериальные бронхи мистера Брауна, удивила и восхитила бы вас. Но я не имею чести принадлежать к их числу, сэр. Я всего лишь обычный врач.

— Извините меня, ради Бога, надо же было так ошибиться. Но даже в этом случае, доктор, даже в этом случае я заманил бы вас на борт своего судна и держал под палубой до тех пор, пока мы бы не вышли в море. На моей бедной «Софи» нет хирурга, и нет никакой надежды отыскать его. Давайте, сэр, неужели мне не удастся уговорить вас вместе отправиться в море? Военный корабль — находка для философа, особенно в Средиземном море. Тут есть и птицы, и рыбы — я могу обещать, что вы увидите чудовищных и странных рыб, редкие природные явления, метеоры, а еще — возможность получить призовые деньги. Ведь даже Аристотель позарился бы на призовые деньги. Дублоны, сэр. Они сложены в мягкие кожаные мешки приблизительно вот такой величины. И очень приятно ощущать их тяжесть в своих руках. Больше двух таких мешков человеку не унести.

Джек говорил шутливым тоном, не рассчитывая на ответ, поэтому удивился, услышав, как Стивен произнёс:

— Но я совсем не имею квалификации корабельного хирурга. Разумеется, мне довелось делать немало вскрытий, и я знаком с большинством хирургических операций. Но я ничего не знаю ни о морской гигиене, ни о характерных для моряков болезнях…

— Благослови вас Господь! — вскричал Джек. — Даже не думайте о таких пустяках. Вы только представьте, кого нам присылают: подмастерьев, несчастных недорослей-недоучек, которые отирались по аптекам столько времени, чтобы этого хватило на получение патента во флотской коллегии. Они ничего не знают о хирургии, не говоря уж о медицинской науке, а учат её на бедных моряках и надеются заполучить опытного санитара или какого-нибудь мастера ставить пиявки, или ловкача, или мясника из числа команды — наша насильственная вербовка приносит людей всякого рода. И когда они немного поднатаскаются в своем ремесле, то сразу метят на фрегаты и линейные корабли. Нет, нет. Мы были бы рады заполучить вас. Более чем рады. Молю, подумайте над моими словами, всего на минутку. Я уж не буду говорить, — с особенно убедительным выражением лица добавил Джек, — какое большое удовольствие вы бы доставили мне, став моим соплавателем.

Официант открыл дверь и произнёс:

— Морская пехота, — и вслед за ним сразу же появился солдат в алом мундире с пакетом в руке.

— Капитан Обри, сэр? — произнес он громким голосом: — Это вам от капитана Харта с наилучшими пожеланиями.

Прогрохотав сапогами, он тотчас исчез.

— Должно быть, это мои приказы, — заметил Джек.

— Не обращайте на меня внимания, прошу вас, — сказал Стивен. — Вы должны прочитать их тотчас же. — Взяв скрипку Джека, он отошел в конец комнаты и принялся наигрывать тихую, как бы шепчущую мелодию, повторяя ее вновь и вновь.

Распоряжения оказались именно такими, каких Джек и ожидал: ему приказывали как можно быстрей пополнить припасы и провизию и сопроводить в Кальяри двенадцать торговцев и транспортов (перечисленных на полях). Ему предписывалось следовать с большой скоростью, но не подвергать при этом рангоут и паруса опасности. Он не должен уклоняться от опасности, но в то же время ему не следовало рисковать напрасно. Затем, помеченные «секретно», давались инструкции относительно особых сигналов: как отличать своего от противника, друзей от врагов: «Судну, сигнализирующему первым, надлежит поднять красный флаг на топе фор-стеньги и белый флаг с вымпелом над флагом на грот-мачте. Отвечать следовало поднятием белого флага с вымпелом над флагом на топе грота-стеньги и синего флага на топе фор-стеньги. Судно, первым поднявшее сигнал, должно выстрелить из одной пушки наветренного борта, а отвечающее судно стреляет одним за другим тремя орудиями подветренного борта». Наконец, следовала приписка, что на «Софи» вместо мистера Болдика назначен лейтенант Диллон, который вскоре прибудет на борту «Берфорда».

— Хорошие новости, — произнес Джек. — У меня будет отличный товарищ в лице моего лейтенанта. «Софи», как вы знаете, по штату полагается лишь один лейтенант, так что это очень важно… Лично я с ним не знаком, но он великолепный товарищ, я в этом уверен. Он отличился на «Дарте», наемном куттере: в Сицилийском проливе атаковал три французских капера. Одного из них потопил, а второго захватил. На флоте только об этом и говорили, но его рапорт в «Газетт» так и не опубликовали, и повышения он не получил. Ему чертовски не повезло. Для меня это удивительно — такое впечатление, будто повышение его не интересовало. Фитцджеральд, которому известно о вещах такого рода, сказал мне, что Диллон не то племянник, не то кузен какого-то пэра, имя которого я забыл. В любом случае это очень похвально — дюжины людей получали очередной чин за гораздо менее значительные подвиги. К примеру, я сам.

— Позвольте узнать, что именно вы совершили? Я так мало знаю о флотских делах...

— Все просто: мне два раза чуть не проломили голову — сначала во время сражения на Ниле и потом еще раз, когда «Женерё» захватил старый «Леандр». Приспела пора раздавать награды, и поскольку я оказался единственным оставшимся в живых лейтенантом, то наступил и мой черед. Повышение ко мне пришло не сразу, но, клянусь, оказалось кстати, хотя я его и не заслужил. Как насчет чая? Да еще с куском сдобного пирога? Или предпочитаете продолжить пить портвейн?

— Чай был бы весьма кстати, — отозвался Стивен. — Но скажите, — продолжал он, взявшись за скрипку и прижав ее подбородком, разве ваши флотские назначения не связаны со значительными расходами, поездкой в Лондон, приобретением мундира, клятвами, приёмами…?

— Клятвами? Вы имеете в виду присягу? Нет. Это касается только лейтенантов. Вы отправляетесь в Адмиралтейство, они зачитывают вам бумагу, где говорится о необходимости соблюдать верность трону, о могуществе империи, о полном непризнании Папы Римского. Вы чувствуете торжественность момента и произносите: «Даю в сем клятву», а парень за конторкой говорит: «Итого с вас полгинеи», — и знаете, у вас тотчас пропадает ощущение торжественности. Но это касается лишь офицеров, хирурги же получают патент. Думаю, вы-то не станете возражать против принятия присяги, — произнес Джек с улыбкой, но, почувствовав, что замечание прозвучало неделикатно, затрагивая личность гостя, продолжал: — Я служил с одним беднягой, который отказывался принимать присягу, вообще любую присягу, из принципа. Он мне никогда не нравился — постоянно трогал своё лицо. Он был нервным, видно, эта привычка ему как-то помогала. Однако всякий раз, когда вы смотрели на него, у него был или палец во рту, или он сдавливал себе щёку, или перекашивал подбородок. Разумеется, это пустяки, но когда постоянно, изо дня в день на протяжении долгого плавания, находишься с ним в одной кают-компании, такое поведение начинает утомлять. В констапельской или в кубрике ещё можно сказать: «Ради Бога, оставь свое лицо в покое», но в кают-компании приходилось терпеть его ужимки. Он пристрастился к чтению Библии и из этого чтения заключил, что он не обязан принимать клятву. Когда устроили дурацкий суд над беднягой Бентамом, его вызвали в качестве свидетеля, и он наотрез отказался присягать. Старику Джарви он объяснил, что это противоречит чему-то там в Евангелии. Всё могло сойти с рук, имей он дело с Гамбье или Сомаресом, но старик Джарви ему не спустил. Беднягу, к сожалению, списали. Признаться, я его не любил, да и сказать по правде, воняло от него, но он был неплохой моряк и никому не причинял вреда. Вот что я имею в виду, когда говорю, что вы не стали бы возражать против присяги — вы же не фанатик.

— Нет, конечно же, — отозвался Стивен. — Я не фанатик. Воспитал меня философ, и я в известной мере проникся его философией. Он бы назвал присягу детской забавой — бесполезной, хотя и безвредной, которую следует избегать или игнорировать, если вам её навязывают. Но в наш век есть немного людей, даже среди ваших морских волков, которые хоть немного поверят в кусок хлеба эрла Годвина[13].

Наступила продолжительная пауза, во время которой принесли чай.

— Чай вы пьете с молоком, доктор? — спросил Джек.

— Если можно, — отозвался Стивен, который о чем-то задумался, уставившись в пустоту и сжав губы в беззвучном свисте.

— Я бы хотел… — начал было Джек, но Стивен его прервал:

— Принято считать, что проявлять себя в невыгодном свете — это признак слабости или даже неразумности. Но вы говорите со мной с такой откровенностью, что я не могу не последовать вашему примеру. Ваше предложение чрезвычайно соблазнительно. Если не учитывать соображений в пользу такого решения, о которых вы сообщили столь предупредительно, дело еще и в том, что здесь я нахожусь в крайне стесненных обстоятельствах. Пациент, которого я должен был обслуживать до осени, скончался. Насколько мне известно, человек он был состоятельный — у него имелся дом на площади Меррион. Но когда мы с мистером Флори стали осматривать его имущество, прежде чем опечатать, то ничего не нашли — ни денег, ни векселей. Его слуга сбежал, что может всё объяснить, однако друзья покойного на мои письма не отвечают, а война отрезала меня от моего небольшого имения в Испании. И когда я вам сказал некоторое время назад, что давно так хорошо не ел, я говорил это не фигурально.

— Какой кошмар! — воскликнул Джек. — Мне страшно жаль, что вы оказались в таком затруднительном положении, и если из-за res angusta[14] у вас сложности с наличностью, надеюсь, вы позволите мне… — С этими словами Обри полез в карман панталон, но Стивен Мэтьюрин, улыбаясь и качая головой, проговорил:

— Нет, нет, нет. Но вы очень добры.

— Мне, право, жаль, что вы оказались в таком затруднительном положении, доктор, — повторил Джек, — я испытываю нечто вроде стыда из-за того, что воспользовался им. Но моей «Софи» нужен хирург, помимо всего прочего, вы даже не представляете, какие моряки ипохондрики. Они обожают лечиться, и экипаж, в котором нет пусть даже самого неотесанного подмастерья, — несчастные люди. Кроме того, вот вам прямой ответ на ваши текущие затруднения. Для такого образованного человека, как вы, жалованье мизерное — пять фунтов в месяц, и мне даже стыдно упоминать об этом. Но зато есть вероятность призовых денег; кроме того, имеются всякие доплаты типа «Дара королевы Анны»[15] и какой-то там суммы при лечении больных сифилисом. Её вычитают потом из их жалованья.

— Что касается денег, то я не очень забочусь о них. Уж если бессмертный Линней смог преодолеть пять тысяч миль Лапландии, имея в кармане всего двадцать пять фунтов, то наверняка на это способен и я… Но это действительно возможно? Ведь наверняка должно быть какое-то официальное назначение? Мундир? Инструменты? Лекарства?

— Теперь, когда вы вдаетесь в такие тонкости, я поражаюсь тому, как удивительно мало я знаю, — отозвался с улыбкой Джек. — Храни вас Господь, доктор, но мы не должны допустить, чтобы нам мешали такие пустяки. Вы должны иметь официальный патент флотской коллегии, это точно. Но я знаю, что адмирал выдаст вам временный приказ в ту же минуту, как только я попрошу его об этом. И сделает это с удовольствием. Что касается униформы, то у хирургов она ничего особенного собой не представляет, хотя обычно они носят синие мундиры. Что касается инструментов и прочего, то положитесь на меня. Думаю, что из госпиталя пришлют на борт набор инструментов. Об этом позаботится мистер Флори или кто-нибудь из тамошних хирургов. Однако, в любом случае, всё это можно получить прямо на борту. Отправляйтесь на судно как можно быстрее. Скажем, приезжайте завтра, и мы вместе отобедаем. Даже на получение временного приказа понадобится какое-то время, так что будьте моим гостем в этом плавании. Комфорта не ждите — сами понимаете, на бриге тесновато. Зато приобщитесь к военно-морской жизни. А если вы задолжали наглому домохозяину, то мы мигом обломаем ему рога. Позвольте, я вам налью. Я уверен, «Софи» вам понравится, потому что она чрезвычайно располагает к философии.

— Разумеется, — ответил Стивен. — Что может быть лучше для философа, изучающего человеческую натуру? Объекты наблюдений собраны вместе, они не могут избежать его пытливого взгляда. Все на виду: их страсти, усиленные опасностями войны и профессии, изоляция от женщин, необычный, но однообразный рацион. И, несомненно, пламя патриотизма, пылающее в их сердцах, — добавил Стивен, кивнув Джеку. — Признаюсь, какое-то время в прошлом я больше интересовался криптогамными растениями, чем жизнью своих ближних. Но даже в этом случае судно должно представить пытливому уму весьма богатое поле для исследований.

— Причем весьма поучительное, уверяю вас, доктор, — отозвался Джек. — Как же вы меня осчастливили: лейтенантом на «Софи» будет Диллон, а хирургом — доктор из Дублина. Кстати, вы земляки. Возможно, вы знакомы с мистером Диллоном?

— Диллонов много, — ответил Стивен, ощутив холодок в груди. — А как его зовут?

— Джеймс, — произнес Джек, взглянув на записку.

— Нет, — уверенно заявил Стивен. — Не припомню, чтобы я когда-нибудь встречался с каким-либо Джеймсом Диллоном.

— Мистер Маршалл, — произнес Джек, — будьте добры, передайте моё распоряжение тиммерману. У меня на борту появится гость — мы должны сделать всё возможное, чтобы обеспечить ему комфорт. Он доктор, известный ученый.

— Астроном, сэр? — живо откликнулся штурман.

— Скорее ботаник, насколько я могу судить, — ответил Джек. — Но я очень надеюсь, что если мы создадим ему уют, то он может остаться у нас на борту в качестве хирурга. Представьте себе, какая это будет удача для экипажа!

— И то правда, сэр. Команда страшно расстроилась, когда мистер Джексон перебрался на «Паллас», так что если заменить его доктором, то это будет отличный ход. Один доктор имеется на борту флагманского корабля, и еще один в Гибралтаре, но, насколько мне известно, на всем флоте больше нет ни одного. Я слышал, что на суше доктора берут по гинее за визит.

— Гораздо больше, мистер Маршалл, гораздо больше. Есть вода на борту?

— Всё на борту и уложено, за исключением двух последних бочек.

— А вот и вы, мистер Лэмб. Я хочу, чтобы вы взглянули на переборку в моей спальной каюте и подумали, нельзя ли сделать каюту чуть просторней для моего друга. Возможно, у вас получится сдвинуть её вперед на добрых шесть дюймов? Да, мистер Баббингтон, в чём дело?

— Прошу прощения, сэр. «Берфорд» сигналит со стороны мыса.

— Превосходно. Теперь сообщите казначею, констапелю и боцману, что я хочу увидеть их.

С этой минуты капитан «Софи» с головой погрузился в изучение судовых документов — судовой роли, интендантского журнала, увольнительных, санитарного журнала, расходов, снабжения и возвратов констапеля, боцмана и тиммермана, общего перечня полученной и возвращённой провизии, квартального отчета о том же самом, вместе со свидетельствами о количестве выданных крепких алкогольных напитков, вина, какао и чая, не говоря о бортовом журнале, журнале записи писем и приказов. Успев чрезвычайно плотно пообедать и не слишком разбираясь в цифрах вообще, он вскоре запутался в этих бумагах. Больше всего хлопот доставил ему Риккетс, казначей. По мере роста раздражительности от своего замешательства, Джеку казалось, что он обнаружил подозрительную гладкость, с которой казначей выстраивает бесконечные суммы и балансы. Квитанции, счета, расписки ожидали его подписи, и он отчётливо сознавал, что ничего в них не понимает.

— Мистер Риккетс, — произнес Джек после продолжительного, ничего не значащего объяснения, которое ничего ему не дало, — здесь, в судовой роли, под номером 178 стоит Чарльз Стивен Риккетс.

— Да, сэр. Мой сын, сэр.

— Вот именно. Я вижу, что он появился 30 ноября 1797 года. Прибыл с «Тоннанта», бывший «Принцесс Ройял». Рядом с именем не указан его возраст.

— Ах, позвольте мне вспомнить. Чарли к тому времени, должно быть, исполнилось двенадцать, сэр.

— И он получил матроса первой статьи.

— И то верно, сэр. Ха-ха!

Это совершенно обычное мелкое мошенничество, однако незаконное. Джек не улыбнулся и продолжал:

— Матрос первой статьи к 20 сентября 1798 года, а затем повышен до писаря. А 10 ноября 1799 года он повышен до мичмана.

— Так точно, сэр, — отозвался казначей.

Не слишком смутившись превращением двенадцатилетнего мальчишки в матроса первой статьи, Риккетс, с его острым слухом, заметил лёгкий нажим на слово «повышен». Смысл намека ему был понятен: «Хотя, возможно, я и не слишком разбираюсь в делах, но если ты продолжишь свои казначейские фокусы, я выкину тебя через клюз и протяну от носа до кормы. Более того, моряк, повышенный одним капитаном, может быть понижен другим, и если я из-за тебя буду плохо спать, то клянусь, я разжалую твоего малого в матросы, и его розовую нежную спинку будут пороть каждый день всё оставшееся время моего назначения». У Джека Обри болела голова, от выпитого портвейна глаза немного покраснели, и готовность принять крутые меры столь явно проглядывала в нём, что казначей воспринял угрозу весьма серьезно.

— Так точно, сэр, — повторил он. — Так точно. Вот список счетов верфи. Вы позволите мне подробно объяснить названия различных документов, сэр?

— Прошу вас, мистер Риккетс.

Это было первое, вполне ответственное знакомство Джека Обри с бухгалтерской документацией, и оно ему не слишком пришлось по душе. Даже небольшому судну (а водоизмещение «Софи» едва-едва превышало сто пятьдесят тонн) требовалось удивительно большое количество припасов: бочонки с солониной, свининой и маслом, которые надо было учитывать и расписываться в получении, большие, средние и малые бочонки с ромом, тонны сухарей с долгоносиком, суповые концентраты с «широкой стрелой»[16], не говоря о черном порохе (тонкозернистом, гранулированном и высшего качества), банниках, пыжовниках, фитилях, запальниках, пыжах, простых книппелях, цепных книппелях, картечи, мелкокалиберных дрейфгагелях, крупнокалиберных дрейфгагелях и простых круглых ядрах. Бесчисленное количество всякой всячины, необходимой боцману (и очень часто расхищаемой им), — лонг-такель-блоки, одношкивные блоки, двушкивные блоки, ракс-клоты, с четвертными втулками, с двойными втулками, с плоскими щёками, с двойными тонкими втулками, с одинарными тонкими втулками, с простым стропом, комель-блоки — одно это составляло целую великопостную литанию. Здесь Джек чувствовал себя куда свободнее: разница между одношкивным блоком с двойным кипом и одношкивным блоком с плечом была для него столь же очевидна, как между днем и ночью, истиной и ложью, а иногда и ещё очевиднее. Но сейчас его разум, привыкший решать конкретные физические задачи, очень устал. Он задумчиво смотрел поверх журналов с загнутыми уголками страниц, растрепанных и сложенных в стопку на краях рундуков, в окна каюты - на прозрачный, как бриллиант, воздух и танцы волн. Проведя рукой по лбу, капитан произнес:

— С остальным разберемся в следующий раз, мистер Риккетс. Что за уйма бумаг, черт бы их побрал. Я вижу, что писарь — очень важный член команды. Это напомнило мне о том, что я назначил на эту должность одного молодого человека — он прибудет на судно сегодня. Уверен, вы легко объясните ему его обязанности, мистер Риккетс. Он кажется добросовестным и толковым, и приходится племянником мистеру Уильямсу, призовому агенту. Мне кажется, «Софи» будет на руку, если мы наладим хорошие отношения с призовым агентом. Не так ли, мистер Риккетс?

— Совершенно верно, сэр, — с глубоким убеждением заявил казначей.

— А теперь до вечернего сигнального выстрела я должен успеть вместе с боцманом на верфь, — сказал Джек, выходя на свежий воздух.

Едва он ступил на палубу, как с левого борта на судно поднялся юный Ричардс, сопровождаемый негром, ростом значительно выше шести футов.

— А вот и молодой человек, о котором я вам говорил, мистер Риккетс. А это моряк, которого вы привели мне, мистер Ричардс? На вид отличный, крепкий малый. Как его зовут?

— Альфред Кинг, с вашего позволения, сэр.

— Ты можешь бросать лот, брать рифы и стоять на руле, Кинг?

Негр кивнул круглой головой. Сверкнув белыми зубами, он что-то пробурчал. Джек Обри нахмурился: так не обращаются к капитану, стоящему на своём квартердеке.

— Послушайте, сэр! — резким тоном проговорил он. — Вы что, не владеете языком, чтобы ответить как положено?

Внезапно посерев, негр с испуганным видом покачал головой.

— С вашего позволения, сэр, — проговорил писарь. — У него нет языка. Мавры вырезали его.

— Ох, — произнёс поражённый Обри. — Ох. Что ж, проводите его на бак. Я поговорю с ним потом. Мистер Баббингтон, отведите мистера Ричардса вниз и покажите ему мичманский кубрик. Пойдемте же, мистер Уотт, мы должны попасть на верфь, прежде чем эти ленивые собаки совсем прекратят работать.

— Этот человек ещё порадует вас, мистер Уотт, — сказал Джек, пересекая на катере гавань. — Хотел бы я иметь возможность достать ещё десяток-другой таких молодцов. Кажется, вас не очень радует эта идея, мистер Уотт?

— Конечно же, сэр, я ничего не имею против того, чтобы заполучить отличного моряка. Разумеется, мы могли бы заменить ими некоторых наших салаг-ландсменов. Не то чтобы у нас их много осталось, ведь мы уже так давно получили своё назначение, что многих из них уже повысили до матросов второй статьи, если не до первой.

Боцман не знал, как ему закончить свою речь, но после длинной паузы обрезал:

— А если просто добрать народу, то почему бы и нет, сэр.

— Даже с учётом взятых на портовые работы?

— Господь с вами, сэр. Они не забрали и полудюжины, и мы всегда стараемся сплавить им самых непутёвых и неуклюжих педрил. Прошу прощения, сэр, бездельников. Так что если просто донабрать народу, то почему бы и нет, сэр. Хотя с тремя вахтами на таком бриге, как «Софи», трудно разместить их всех на твиндеке. «Софи», конечно, славное, уютное, домашнее маленькое судёнышко, ничего не скажешь, но просторным его не назовешь.

Джек ничего на это не ответил, но слова боцмана подтвердили многие его подозрения, и он размышлял над ними до тех пор, пока шлюпка не достигла верфи.

— Капитан Обри! — воскликнул Браун, старший офицер верфи. — Разрешите пожать вам руку и поздравить вас. Я очень рад вас видеть.

— Спасибо, сэр. Большое вам спасибо. — Они пожали друг другу руки. — Я впервые вижу вас в ваших владениях, сэр.

— Просторно, правда? — отозвался офицер. — Там канатная мастерская. Позади вашего бывшего «Женерё» находится парусная мастерская. Хотелось бы, чтобы стена вокруг склада древесины была повыше. Вы даже не представляете себе, сколько отъявленного ворья на этом острове. По ночам они перелезают через стену вокруг склада и воруют мой рангоут или пытаются это сделать. Убежден, что нередко их нанимают сами капитаны. Но капитаны или нет, я распну следующего сукиного сына, даже если он хотя бы посмотрит на защелку.

— Я полагаю, мистер Браун, что вы до тех пор не будете действительно счастливы, пока все корабли Его Величества не покинут Средиземное море, и тогда вы сможете хоть каждый день ходить по своей верфи, проверяя, что каждая соринка на месте, и не выдавая более одного нагеля в год.

— Да вы только выслушайте меня, молодой человек, — произнес Браун, тронув Джека Обри за рукав. — Послушайте голос возраста и опыта. Хороший капитан никогда ничего не хочет с верфи. Он обходится только тем, что имеет. Он очень бережёт королевские припасы, ничего не тратя. Он даже за свой счет мажет днище жиром из своих же запасов. Якорные канаты тренцует обрезками и обматывает клетневиной и клетнём так, что они никогда и нигде не перетрутся о клюз. О парусах он заботится больше, чем о собственной шкуре. И он никогда не поставит бом-брамсели, эти мерзкие, ненужные, показушные, слишком тонкие паруса. И в результате — повышение, мистер Обри, так как мы направляем свои отчёты в Адмиралтейство, как вы знаете, и они имеют там весьма значительный вес. Почему Троттер стал кэптеном? Да потому, что он был самым экономным коммандером на базе. Некоторые теряли по две, а то и три стеньги за год, но не Троттер. Возьмем вашего друга капитана Аллена. Он никогда не приходил ко мне с этими ужасными списками длиной с его собственный вымпел. И посмотрите на него теперь. Командует таким красавцем фрегатом, о каком можно только мечтать. Но зачем я вам об этом рассказываю, капитан Обри? Мне хорошо известно, что вы не один из этих мотов, оторви-и-выбрось молодых командиров, особенно после того, как вы так берегли «Женерё». Кроме того, «Софи» во всех отношениях в превосходной форме. Кроме, вероятно, покраски. В ущерб другим капитанам я смог бы найти вам немного жёлтой краски, совсем немножечко жёлтой краски.

— Что ж, сэр, буду вам весьма благодарен за горшок-другой, — отозвался Джек, небрежно скользнув взглядом по древесине. — Но пришел я к вам, чтобы попросить одолжить мне ваши дуэты. В это плавание я беру с собой друга, и он очень хотел бы послушать ваши дуэты си минор.

— Вы их получите, капитан Обри, — заявил Браун. — Конечно же, вы их получите. Сейчас один из них миссис Харт переделывает под арфу, но я сразу же отправлюсь к ней. Когда вы отплываете?

— Как только пополню запасы воды и соберётся мой конвой.

— Выходит, завтра вечером, если придёт «Фанни». И с водой задержки не будет. «Софи» несет на борту всего десять тонн. Ноты вы получите завтра к полудню — я вам это обещаю.

— Я вам очень обязан, мистер Браун, бесконечно обязан. Тогда спокойной ночи вам и передайте мои лучшие пожелания миссис Браун и мисс Фанни.

— Господи! — простонал Джек, разбуженный оглушительным стуком плотницкого молотка. Спрятав лицо в подушку, он изо всех сил пытался цепляться за мягкий мрак, лихорадочно думая о том, что заснул лишь в шесть часов. Рано утром его видели на палубе, где он придирчиво разглядывал реи и такелаж, что и привело к слуху, что он уже проснулся. Это то и послужило причиной столь несвоевременного рвения тиммермана, а также присутствия нервничающего вестового констапельской (капитанский вестовой перебрался на «Паллас»), который принёс то, чем неизменно завтракал капитан Аллен — кружку лёгкого пива, кукурузную кашу и холодную говядину.

Теперь уже не поспишь. Удар молотка раздался прямо над ухом, за ним последовал нелепый в такой ситуации тихий шепот тиммермана и его помощников. Конечно же, они находились у него в спальной каюте. Голову Джека пронзила острая боль.

— Перестаньте колотить, черт бы вас побрал! — рявкнул Обри, и совсем рядом с его плечом послышался испуганный отзыв: «Есть, сэр!» И они на цыпочках ушли прочь.

Голос у него охрип.

— И чего это я вчера, черт меня дери, столько болтал? — произнёс он, не вставая с койки. — Я ж хриплю, как ворона. И зачем это я столько народу наприглашал? Пригласил человека, которого едва знаю, на крохотный бриг, где сам еще толком не успел осмотреться.

Он мрачно думал о том, что нужно быть весьма осмотрительным, ежедневно общаясь с товарищами по плаванию. Думал о сложности общения с прагматичными, но раздражительными и самонадеянными компаньонами с несовместимыми характерами, которые оказались в одной коробке. Коробка… Он вспомнил учебник по морскому делу и как корпел над ним, ломая голову над неразрешимыми уравнениями.

«Пусть угол YCB, под которым обрасоплен рей, называется углом поворота парусов, обозначим его буквой b. Он является дополнительным для угла DCI. Тогда CI : ID = радиус, поделенный на тангенгс DCI, что равно 1 : tg DCI = 1 : ctg b. Следовательно, в итоге мы имеем 1 : ctg b = A' : B' × tg²x, а A’ × ctg b = B' tg²x, откуда tg²х = ctg b × A : B. Очевидно, что это уравнение подтверждает связь между углом поворота парусов и боковым сносом судна под ветер.»

— Это же вполне очевидно, правда, мой дорогой Джеки? — с надеждой в голосе говорила довольно высокая молодая женщина, дружелюбно склонившаяся над ним (он помнил себя малорослым мальчишкой лет двенадцати, над которым парила высокая, привлекательная Куини).

— Вовсе нет, Куини, — ответил юный Джек. — По правде говоря, ничего не очевидно.

— Что же, — отозвалась она с бесконечным терпением. — Постарайся запомнить, что такое котангенс, и давай начнем сначала. Представим себе, что корабль — это продолговатая коробка…

Какое-то время он считал «Софи» продолговатой коробкой. Он ещё не успел оценить её всю, но две или три вещи сомнений не вызывали. Во-первых, парусов у неё не хватало. Она, вероятно, неплохо шла круто к ветру, но при попутном ветре ползла как улитка. Во-вторых, у его предшественника был совершенно другой характер. В-третьих, экипаж «Софи» стал походить на своего прежнего капитана — доброго, толкового, спокойного, осторожного мирного командира, который никогда не ставил бом-брамсели, проявлял храбрость, когда на него нападали, в общем, был полной противоположностью марокканских пиратов из Сале.

— Если бы дисциплину совместить с отвагой марокканских пиратов, — проговорил Джек, — то мы бы очистили этот океан. — И он тотчас переключился на такие обыденные вещи, как призовые деньги, которые можно было бы получить, хотя бы средненько очистив океан. — Какой жалкий грота-рей, — сказал он. — Клянусь Господом, я сумею достать пару 12-фунтовок в качестве погонных орудий. Хотя выдержит ли корабельный набор? Но выдержит или нет, эту коробку можно сделать чуть более похожей на боевое судно, более похожей на настоящий военный корабль.

Пока он размышлял, в низенькой каюте неумолимо светлело. Под кормой «Софи» прошла рыбацкая лодка, гружёная тунцом и гремящими раковинами моллюсков. Почти в то же самое время из-за форта Святого Филиппа выпрыгнуло солнце — выпрыгнуло в буквальном смысле — похожее на сплющенный лимон в утренней дымке, с видимым усилием оторвав от линии горизонта свою задницу. Не прошло и минуты, как серый полумрак каюты рассеялся: потолок ожил отблесками волн. Один луч, отраженный от неподвижной поверхности далекой набережной, ворвался в окна каюты и осветил мундир Джека и его сверкающий эполет. Солнце взошло и в его голове, превратив хмурое выражение лица в улыбку, и он тотчас соскочил с койки.

До доктора Мэтьюрина солнце добралось десятью минутами раньше, так как он находился гораздо выше. Стивен заворочался и отвернулся, так как тоже спал тревожно. Но от яркого света никуда не деться. Он открыл глаза и огляделся в полном недоумении. Минуту назад доктор был в Ирландии и чувствовал себя очень счастливым, в тепле и уюте, в обществе молодой девушки, взявшей его под руку. Поэтому, проснувшись, он не мог понять, где находится и до сих пор ощущал прикосновение девичьей руки, даже запах ее духов. Машинально Стивен коснулся смятых листьев — dianthus perfragrans. Запах был совсем другим — аромат цветка и только, а прикосновение призрака — твердое пожатие пальцев — исчезло. На лице его появилось несчастное выражение, глаза затуманились. Он был чрезвычайно привязан к девушке, которая олицетворяла то время…

Доктор Мэтьюрин не был готов к такому удару, перед которым не устояла броня его скепсиса, и в течение нескольких минут сидел, щурясь на солнце, с трудом унимая душевную боль.

— Господи, — произнес он наконец. — Еще один день. — И с этими словами лицо его стало более сосредоточенным.

Он поднялся, стряхнул белую пыль с панталон, снял сюртук, чтобы выбить его, и страшно расстроился, увидев, что кусок мяса, который он припрятал во время вчерашнего обеда, пропитал жиром и платок, и карман. «Удивительное дело, — думал он. — Расстраиваться из-за такого пустяка. И всё же я расстроен». Он сел и принялся за этот кусок мяса (баранью отбивную). На какое-то время его мысли перешли на теорию лечебных раздражающих средств, Парацельса, Кардана и ар-Рази. Доктор сидел в разрушенной апсиде часовни св. Дамиана, расположенной на северной стороне бухты и возвышавшейся над Порт-Маоном, и смотрел вниз на длинный, извилистый вход в гавань, а вдали простиралось море всех оттенков синего цвета, рассекаемое полосами волн. Безупречное солнце уже поднялось со стороны Африки на ширину ладони. Доктор нашёл тут себе прибежище несколько дней назад, как только заметил, что домохозяин стал проявлять по отношению к нему признаки неучтивости. Стивен не стал дожидаться, пока тот устроит скандал, так как слишком устал, чтобы выдержать нечто подобное.

Он заметил муравьев, тащивших крошки его хлеба. Tapinoma erraticum. Они двигались двумя встречными колоннами по его перевернутому парику, походившему на брошенное птичье гнездо, хотя некогда тот был аккуратен, как самая настоящая прическа, какую только можно видеть в Сент-Стивенс-Грин[17]. Насекомые двигались торопливо, подняв свои брюшки, суетясь и сталкиваясь. Доктор наблюдал за беспокойными крохотными созданиями, а за ним в это время следила жаба. Их глаза встретились, и он улыбнулся. Великолепная жаба фунта в два весом с блестящими бурыми глазками. Как этому существу удалось выжить в такой местности — почти лишенной растительности, каменистой, опаленной солнцем, суровой и безжизненной, где укрытием служили лишь редкие груды бесцветных камней, несколько колючих кустов каперсника и ладанник, научного названия которого Стивен не знал. Особенно суровой местность выглядела из-за того, что зима 1799-1800 годов выдалась необычно засушливой, дождей в марте не выпало и жара наступила очень рано. Он очень осторожно протянул палец и погладил жабу по горлу. Та слегка надулась, шевельнула сложенными крест-накрест лапками и стала невозмутимо разглядывать человека.

Солнце поднималось все выше и выше. Ночью было совсем не холодно, но всё же тепло было благодатным. У чернобрюхих каменок, должно быть, где-то неподалеку гнездо: один из птенцов парил в небе. В кустах, где доктор справлял нужду, лежала сброшенная змеей кожа, идеально сохранившая форму глазных отверстий.

— Как же мне отнестись к приглашению капитана Обри? — произнес вслух доктор Мэтьюрин, и голос его громко прозвучал в наполненной солнцем пустоте, которая особенно ощущалась здесь из-за того, что внизу кто-то жил и двигался, а тут ничто не тревожило покой полей, похожих на разграфленные в клетку листы, сливавшихся вдали с бесформенными серовато-коричневыми холмами. — Может, Джек такой только на берегу? И все же он был таким славным, общительным собеседником. — Мэтьюрин улыбнулся, вспомнив их встречу. — Всё же, стоит ли придавать значение тому, что он сказал? Обед был просто великолепен: четыре бутылки вина, может, даже пять. Но я не должен выставить себя посмешищем.

Он всё думал и думал, споря сам с собой, но в конце концов решил, что если ему удастся привести в относительный порядок сюртук, а пыль, похоже, можно из него выбить, во всяком случае, скрыть ее, то он зайдет в госпиталь к мистеру Флори и поговорит с ним о правах и обязанностях корабельного хирурга. Вытряхнув муравьев из парика, он водрузил его на голову и направился прямо к краю дороги, окаймленной гладиолусами в более высокой траве. Однако, вспомнив то злополучное имя, замедлил шаг. Как он мог забыть про это? Отчего, очнувшись ото сна, он тотчас не вспомнил имя Джеймса Диллона? «Правда, на свете сотни Диллонов, — размышлял он вслух. — И разумеется, многие из них — Джеймсы».

«Го-осподи…» — вполголоса напевал Джеймс Диллон, сбривая со щек золотисто-рыжую щетину при лучах света, пробивавшихся через полупортик двенадцатого орудийного порта «Берфорда»: «Господи помилуй…». Это было даже не столько выражением набожности Джеймса Диллона, сколько надежды, что он не порежется; как и многие католики, он был немного склонен к богохульству. Сложность бритья около носа заставила его замолчать, однако, выбрив верхнюю губу, он запел вновь. Во всяком случае, его разум был слишком занят, чтобы вспоминать мелодию распева, так как вскоре ему предстояло представиться новому капитану, человеку, от которого зависели его комфорт и спокойствие, не говоря о репутации, карьере и перспективах.

Проведя рукой по гладко выбритому лицу, он торопливо вышел в кают-компанию и громко позвал морского пехотинца:

— Не мог бы ты почистить мне сзади мундир, Кертис? Мой рундук готов, и мешок с книгами поедет с ним. — Затем спросил: — Капитан на палубе?

— О нет, сэр, нет, — ответил морской пехотинец. — Сейчас ему ещё только несут завтрак. Два яйца вкрутую и одно всмятку.

Яйцо всмятку предназначалось для мисс Смит, чтобы поддержать ее силы после ночных трудов, что было очень хорошо известно и пехотинцу, и мистеру Диллону. Однако многозначительный взгляд морского пехотинца не нашёл никакой поддержки. Джеймс Диллон сжал губы, и когда мгновение спустя взбежал по трапу на залитый солнцем квартердек, лицо у него стало сердитым. Здесь он поздоровался с вахтенным офицером и первым лейтенантом «Берфорда».

— Доброе утро. С добрым вас утром. Вы отлично выглядите, — отозвались они. — Вон она, чуть позади «Женерё».

Его глаза обежали бурлящую жизнью гавань. Солнечные лучи падали почти горизонтально, поэтому мачты и реи выглядели необычайно внушительно, а от ряби на воде исходил ослепительный блеск.

— Нет, нет, — подсказали ему. — Вон, за плавучим краном. Её только что закрыла фелюка. Вон. Теперь видите её?

Теперь он действительно видел. Диллон смотрел так далеко, что не заметил «Софи», находившуюся примерно в кабельтове, очень низко в воде. Опершись обеими руками о поручень, он пристально разглядывал судно. Затем попросил у вахтенного офицера подзорную трубу и снова стал пристально изучать шлюп. Он увидел блеск эполета, владельцем которого мог быть лишь её капитан, и экипаж, хлопотавший, словно рой пчел. Джеймс был готов к небольшому бригу, но не к такому карликовому судну, как это. Большинство 14-пушечных шлюпов имели водоизмещение от двухсот до двухсот пятидесяти тонн, а «Софи» могла похвастаться не более чем ста пятьюдесятью.

— Мне нравится её маленький квартердек, — заметил вахтенный офицер. — Ведь раньше это был испанский «Венсехо»[18], не так ли? А что до того, что она сидит низко, то по сравнению с 74-пушечником любой корабль покажется низкосидящим.

Было три вещи, которые любой знал о «Софи». Во-первых, в отличие чуть ли не от всех других бригов, она имела квартердек; во-вторых, она прежде была испанским судном; в-третьих, на баке у нее имелась выдолбленная из вяза помпа, то есть высверленный ствол, который опускался прямо в море. Эту помпу использовали для мытья палубы. Это не ахти какой важный элемент оборудования, но он выделял её так, что ни один моряк, видевший эту помпу или слышавший о ней, уже не забыл бы об этом.

— Возможно, каюта у вас будет чуть тесновата, — сказал первый лейтенант, — но уверен, что у вас будет тихая, спокойная жизнь. Станете сопровождать торговые суда по Средиземному морю.

— Ну что ж… — отозвался Джеймс Диллон, не сумевший найти ответ на это, сделанное, по-видимому, с добрыми намерениями замечание. — Ну что ж, — повторил он, философски пожав плечами. — Вы позволите мне взять шлюпку, сэр? Хотелось бы представиться как можно раньше.

— Шлюпку? Черт бы меня побрал, — воскликнул первый лейтенант, — вы бы еще барку попросили. Пассажиры на «Берфорде» ждут, когда придет грузовой бот с берега, мистер Диллон, или отправляются вплавь. — Он строго смотрел на Джеймса, пока смешок рулевого старшины не выдал его. Мистер Коффин был большой остряк, мог пошутить даже до завтрака.

— Позвольте представиться, сэр. Диллон. Прибыл для прохождения службы, — произнес Джеймс, щурясь от яркого солнца, и снял шляпу, обнажив копну темно-рыжих волос.

— Добро пожаловать на борт, мистер Диллон, — отозвался Джек, прикоснувшись к полям своей шляпы, и так пронзительно посмотрел на него, желая понять, какой человек перед ним, что проницательное выражение его лица стало почти угрожающим. — Я был бы рад встретиться с вами в любом случае, но сегодня особенно, поскольку нам предстоит тяжелый день. Эй, наверху! Есть ли признаки жизни на верфи?

— Никак нет, сэр.

— Ветер дует именно туда, куда мне нужно, — сказал Джек, в сотый раз посмотрев на редкие белые облака, плывущие по чистому небу. — Только, судя по барометру, это ненадолго.

— Ваш кофе, сэр, — произнес вестовой.

— Спасибо, Киллик. В чем дело, мистер Лэмб?

— У меня нет достаточного количества длинных рым-болтов, сэр, — ответил тиммерман. — Но на верфи их целая куча, я это знаю. Можно, я пошлю кого-нибудь?

— Нет, мистер Лэмб. Даже под страхом смерти не вздумайте приближаться к верфи. Спарьте заклёпочные болты, которые у вас есть. Идите в кузню и приладьте какие-нибудь подходящие кольца. Это не займет у вас и получаса. Теперь, мистер Диллон, после того как вы устроитесь внизу, может быть зайдете и выпьете со мной чашечку кофе, а я расскажу вам, что у меня на уме.

Джеймс поспешно спустился в треугольную каюту, в которой ему предстояло жить, скинул с себя парадный мундир. Надев брюки и потертый синий сюртук, он вернулся, пока Джек ещё задумчиво дул на свою чашку.

— Присаживайтесь, мистер Диллон, — воскликнул он. — Присаживайтесь. — Отодвиньте эти бумаги в сторону. Боюсь, питье скверное, но во всяком случае жидкое, это я могу вам обещать. Сахар?

— Прошу прощения, сэр, — вмешался юный Риккетс. — У борта катер с «Женерё» с людьми, которых забирали на портовые работы.

— Все?

— Все, кроме двоих, сэр, которых заменили.

Не выпуская из рук чашки с кофе, Джек с трудом вылез из-за стола и протиснулся через дверь. Зацепившись багром за грота-руслени, у левого борта стояла шлюпка с «Женерё», наполненная матросами, которые, задрав головы, обменивались шутками с прежними товарищами или же просто кричали им и свистели. Мичман с «Женерё» отдал честь и произнес:

— Капитан Харт передает вам свои приветствия и шлет пополнение, каким смог поделиться.

«Да благословит Господь ваше доброе сердце, милая Молли», — подумал Джек и произнёс:

— Передайте мою искреннюю благодарность и приветы капитану Харту. Будьте так любезны, прикажите им подняться на борт.

Глядя на то, как горденем на ноке рея поднимают на бриг их скудные пожитки, Джек размышлял о том, что выглядят эти моряки не очень здорово. Трое или четверо явно недотепы, у двух остальных вид был чуть посмышленей, но не настолько, насколько они себе воображали. Двое из простофиль были ужасно грязными, а один ухитрился обменять свою одежду на красную куртку со следами блёсток. И все-таки у каждого было по паре рук, они могли тянуть снасть, и будет странно, если боцман и его помощники не смогут заставить их вкалывать как следует.

— Эй, на палубе! — крикнул мичман сверху. — Там кто-то шевелится на верфи.

— Отлично, мистер Баббингтон. Можете спуститься и позавтракать. Шесть матросов, которых я считал потерянными навеки, — сказал Джек Джеймсу Диллону с видимым удовлетворением, направляясь обратно в каюту. — Ничего особенного, конечно. Я думаю, мы должны отскоблить их как следует, а то завшивеет вся команда. Но сняться с якоря они нам помогут. А сняться с якоря я рассчитываю самое позднее в половине десятого. — Джек постучал по обитому медью рундуку и продолжил: — Мы захватим пару длинноствольных 12-фунтовых пушек и поставим их в качестве погонных орудий, если мне удастся получить их в Арсенале. Но удастся или нет, я намерен выйти на шлюпе, пока дует этот бриз, чтобы проверить его резвость. Мы конвоируем дюжину торговцев в Кальяри, отплываем сегодня вечером, если они все уже здесь. Так что мы должны узнать, насколько она хорошо слушается. Да, мистер… мистер…?

— Пуллингс, сэр. Помощник штурмана. У борта лонгбот с «Берфорда» с пополнением.

— С пополнением для нас? Сколько их?

— Восемнадцать, сэр. — «Причем некоторые из них отъявленные пьянчуги», добавил бы он, если бы осмелился.

— Вы что-нибудь знаете о них, мистер Диллон? — спросил Джек.

— Мне известно, что на «Берфорде» было немало матросов с «Шарлотты», а некоторые с других судов, взятые для портовых работ в Маоне, сэр. Но я не слышал, чтобы кого-то из них собирались направить на «Софи».

У Джека чуть не вырвалось: «А я-то боялся, что останусь без экипажа», но он лишь рассмеялся, удивляясь тому, что на него свалилась такая прорва людей. Затем его словно озарило: «Леди Уоррен». Он снова рассмеялся и сказал:

— Теперь я отправлюсь на верфь, мистер Диллон. Мистер Хед — человек деловой и через полчаса сообщит мне, получу я пушки или нет. Если получу, то махну вам платком, и вы сможете начать верповать ко мне. Что ещё, мистер Ричардс?

— Сэр, — отозвался побледневший писарь. — Мистер казначей говорит, что я должен буду каждый день приносить вам в это время на подпись расписки и письма, а также оригинал журнала для прочтения.

— Совершенно верно, — любезно отозвался Джек. — Каждый божий день. И вскоре вы научитесь разбираться, какой день божий, а какой — нет. — Взглянув на часы, он добавил: — Вот расписки. Остальное покажете мне в следующий раз.

Обстановка на палубе напоминала Чипсайд[19], на котором проводятся ремонтные работы: две группы под руководством тиммермана и его матросов подготавливали место для установки планируемых погонных и ретирадных пушек. А кучки разношёрстных салаг и олухов стояли около своих пожитков. Некоторые из них с интересом наблюдали за работой, то и дело пытаясь давать советы, а другие с рассеянным видом глядели на небо, словно видели его впервые. Один или двое даже умудрились присесть на священный квартердек.

— Во имя Господа, что за дьявольский бардак? — рявкнул Джек. — Мистер Уотт, это же корабль Его Величества, а не маргитская баржа. Вы, сэр, убирайтесь на бак!

Минуту, пока вспышка его подлинного гнева не заставила их зашевелиться, уоррент-офицеры «Софи» невесело смотрели на него. До него донеслись слова: «Да списать их всех».

— Я отправляюсь на берег, — продолжал Обри. — Когда вернусь, эта палуба должна выглядеть совсем иначе.

Со всё ещё багровым лицом он спустился в шлюпку вслед за мичманом.

«Неужели они думают, что я оставлю на берегу крепких матросов, если есть шанс запихнуть их на судно? — подумал он про себя. — Конечно, придется делать их любимые три вахты. Но даже в этом случае трудно будет найти четырнадцать дюймов для лишнего гамака».

Трехвахтенная система представляла собой неплохое расписание, позволявшее матросам время от времени спать всю ночь, меж тем как при двух вахтах самое большее, на что они могли рассчитывать, это четыре часа сна. С другой стороны, получалось так, что половина экипажа имела в своем распоряжении всё подпалубное пространство для размещения своих гамаков, пока другая половина была на палубе. «Восемнадцать плюс шесть равно двадцати четырем, — подсчитывал Джек Обри. — Прибавим к ним пятьдесят или около того и получим семьдесят пять». Сколько из них нужно учитывать? Он прикинул цифру и умножил её на четырнадцать, поскольку по штату на каждый гамак полагалось четырнадцать дюймов. И очень засомневался, найдется ли на борту «Софи» столько места, какое бы потребовалось для её полного штата. Джек был все еще погружен в расчеты, когда послышалась команда мичмана:

— Табань. Суши весла. — И шлюпка мягко ткнулась в пристань верфи.

— Возвращайтесь на корабль, мистер Риккетс, — поддавшись порыву, произнес Джек. — Я не знаю, сколько потребуется времени, а это может сэкономить несколько минут.

Однако из-за пополнения с «Бедфорда» он упустил свой шанс: другие капитаны уже успели прибыть до него, и ему пришлось ждать своей очереди. В лучах яркого утреннего солнца он прогуливался взад-вперед в обществе моряка с таким же как у него эполетом. Это был Мидлтон, обширные связи которого позволили ему отхватить командование «Вертёзом» — очаровательным французским капером, который должен был достаться Джеку, если бы в мире существовала хоть какая-нибудь справедливость. Обменявшись флотскими сплетнями о том, что происходит в Средиземноморье, Джек заметил, что он пришёл за парой 12-фунтовок.

— Думаете, она выдержит их? — спросил Мидлтон.

— Надеюсь. Четырёхфунтовка это жалкое зрелище, хотя я должен признаться, что переживаю за кницы.

— Ну что ж, надеюсь, вам повезет, — отозвался Мидлтон, кивнув головой. — Во всяком случае, вы прибыли в подходящий момент. Кажется, Хеда ставят в подчинение к Брауну, и он до того зол, что распродает все свои запасы, словно торговка рыбой в конце дня.

Джек уже слышал что-то о развитии многолетней распри между артиллерийской и флотской коллегиями. Ему хотелось услышать новые подробности, но тут вышел капитан Холлиуэл, улыбаясь во весь рот, и Мидлтон, в котором вдруг проснулись жалкие остатки совести, произнес:

— Уступаю вам свою очередь. Я тут буду целую вечность толковать про свои карронады.

— Доброе утро, сэр, — поздоровался Джек. — Я Обри, с «Софи», и хотел бы, с вашего позволения, получить пару двенадцатифунтовых длинностволок.

Не изменяя меланхоличного выражения лица, мистер Хед заметил:

— А вы знаете, сколько они весят?

— Я полагаю, что-то около тридцати трех английских центнеров[20].

— Тридцать три английских центнера три фунта три унции и три пеннивейта[21]. Берите хоть дюжину, капитан, если чувствуете, что ваше судно выдержит их.

— Благодарю вас. Двух будет достаточно, — ответил Джек с опаской: уж не потешаются ли над ним?

— Тогда они ваши. Забирайте, но только на свой страх и риск, — сказал Хед со вздохом и сделал какую-то непонятную запись на клочке пергамента. — Передайте это старшему кладовщику, и он вывезет вам пару славных пушек, о которых можно только мечтать. У меня еще и несколько неплохих мортир есть, если у вас найдется место.

— Весьма признателен вам, мистер Хед, — жизнерадостно отозвался Обри. — Желаю, чтобы и впредь ваша служба протекала так же гладко.

— И я того же желаю, капитан, — внезапно побагровев, воскликнул Хед. — Есть такие хитрозадые, подлые людишки — свистуны, пустозвоны, рвачи, сплетники, двуличные собаки, которые заставили бы вас ждать целый месяц. Но я не из таких. Капитан Мидлтон, сэр. Я так понимаю, вам нужны карронады?

Снова оказавшись на солнце, Джек Обри подал свой сигнал и среди мачт и перекрещенных реев разглядел стоявшую у топа стеньги фигуру, которая согнулась, как будто бы крикнула что-то на палубу, прежде чем соскользнуть по бакштагу вниз, словно бусинка по нитке.

Девизом Хеда была поспешность, но старший кладовщик арсенала верфи, похоже, не слышал об этом. Он с чувством глубокого удовлетворения показал Джеку пару 12-фунтовых пушек. «Великолепная пара, о которой можно только мечтать» — произнес он, поглаживая их винграды, пока Джек расписывался за них. Но потом его настроение, кажется, изменилось. Перед Джеком было несколько других капитанов — очередь есть очередь, их 36-фунтовые орудия нужно было переместить первыми, а людей катастрофически недоставало.

«Софи» уже давно приверповалась и встала рядом с доком прямо под грузовыми стрелами. Шума и гама на ней было больше прежнего, больше, чем допускала даже ослабленная в порту дисциплина. Джек был уверен, что некоторые из его матросов уже успели нажраться. Самые любопытные перегнулись через борт и разглядывали своего командира, который расхаживал взад-вперед, поглядывая то на часы, то на небо.

— Черт подери, — воскликнул он, хлопнув себя по лбу. — Проклятый дурак. Я совсем забыл про смазку. — Круто повернувшись, он поспешил к сараю, откуда доносился жуткий скрип, который говорил о том, что кладовщик и его помощники тащили салазки мидлтоновских карронад к ровному ряду их стволов.

— Старший кладовщик! — позвал Обри. — Пойдёмте-ка взглянем на мои 12-фунтовки. Я так закрутился утром, что совсем забыл, что их нужно смазать. С этими словами он положил по золотой монете на запальные отверстия, и на лице кладовщика медленно появилось одобрительное выражение. — Если бы мой констапель не захворал, то бы напомнил мне об этом, — добавил Джек.

— Ну спасибочки, сэр. Так уж всегда было заведено, и признаюсь, не по душе мне, когда старые обычаи исчезают, — заметил кладовщик по-прежнему недовольным голосом, но затем, просветлев, произнес: — Вы сказали, что торопитесь, капитан? Посмотрю, что мы сможем для вас сделать.

Пять минут спустя погонная пушка, аккуратно обвязанная через задние и боковые рымы на лафете, винград и дуло, плавно проплыла над баком «Софи» и повисла в полудюйме от идеально подходящего для неё места. Джек и тиммерман встали на четвереньки, как будто изображая медведей, и навострили уши, пытаясь услышать, какой звук издадут бимсы и шпангоуты, как только кран опустит свой груз. Джек, подняв руку, скомандовал: «Теперь опускай мало-помалу».

На судне воцарилась полная тишина, весь его экипаж внимательно наблюдал за происходящим. Даже группа мойщиков застыла с вёдрами в руках, даже цепь из людей, перебрасывавших двенадцатифунтовые ядра с берега на борт и дальше вниз к помощнику констапеля в зарядный погреб. Пушка коснулась палубы и встала всем весом. Послышался глухой, но неопасный треск, и «Софи» слегка осела носом.

— Превосходно, — заключил Джек Обри, убедившись, что пушка заняла обведенный мелом контур. — Места вокруг достаточно, просто уйма места, честное слово, — сказал он, сделав шаг назад.

Помощник констапеля отступил, чтобы капитан на него не наткнулся, но в результате столкнулся со своим соседом, который толкнул своего, и в набитом народом треугольном пятачке между фок-мачтой и форштевнем пошла цепная реакция. Дело кончилось тем, что одного юнгу покалечили, а второй едва не утонул.

— А где боцман? — поинтересовался Джек. — Мистер Уотт, позвольте, я взгляну на готовые тали. На этот блок вам нужна серьга с крепкими обушками. А где брюк?

— Почти готов, сэр, — ответил вспотевший, задерганный боцман. — Я ставлю разрубной огон.

— Хорошо, — отозвался Джек, спеша туда, где над квартердеком «Софи» повисла ретирадная пушка, готовая пробить ей днище, если сила тяжести возьмёт свое. — Я думаю, такая простая вещь, как разрубной огон, не отнимет много времени у боцмана военного корабля. Заставьте этих людей работать, мистер Лэмб, прошу вас. Тут им не райские кущи.

Он снова посмотрел на свои часы.

— Мистер Моуэтт, — произнёс он, глядя на весёлого молодого помощника штурмана. Веселье Моуэтта сняло как рукой. — Мистер Моуэтт, вы знаете кофейню Хоселито?

— Так точно, сэр.

— Будьте добры, сходите туда и спросите доктора Мэтьюрина. Передайте ему привет и скажите, что я очень сожалею, но мы не успеем вернуться в порт к обеду. Но я пошлю за ним вечером шлюпку, к тому времени, какое он укажет.

К обеду в порт они действительно не вернулись. Да это было бы чисто логически невозможно, поскольку «Софи» еще не успела покинуть его: она величественно шла на вёслах сквозь множество судов, двигаясь к фарватеру. Одно из преимуществ небольшого судна с большим количеством рабочих рук на борту заключается в том, что можно производить маневры, недоступные ни одному линейному кораблю. Джек предпочел медленно ползти на вёслах, чем буксировать судно шлюпкой или протискиваться под парусами с такой незнакомой, разношерстной и недружной пока командой.

В пустом проливе он сам обошел на шлюпке вокруг «Софи». Изучил судно со всех сторон и в то же время взвесил преимущества и отрицательные последствия отправки всех женщин на берег. Отыскать большинство из них будет нетрудно, пока команда обедает. Тут были не только местные девахи, решившие поразвлечься и подзаработать на карманные расходы, но и почти прописавшиеся шлюхи. Если сейчас взять и выкинуть одну из них за борт, то, глядишь, перед отходом все остальные и сами свалят с судна. Женщин на борту он не хотел. Они приносят только проблемы, а с этим новым пополнением проблем создадут даже ещё больше. С другой стороны, среди команды чувствовалось отсутствие рвения и жизнерадостности, и Джек не хотел превращать её в угрюмость, особенно сегодня. Он очень хорошо знал, что моряки консервативны как коты: они могут терпеть тяжкий труд и немыслимые лишения, не говоря уже об опасности, но им нужно то, к чему они уже привыкли, или они озвереют. Несомненно, «Софи» сидела в воде очень низко, имея небольшой дифферент на нос и чуточку крена на левый борт. Весь дополнительный вес придётся держать ниже ватерлинии. Но он должен проверить, как она слушается руля.

— Прикажете отправить экипаж обедать, сэр? — спросил Джеймс Диллон, когда Джек снова поднялся на борт.

— Нет, мистер Диллон. Мы должны воспользоваться этим ветром. После того как обогнем этот мыс, люди могут спуститься вниз. 12-фунтовки оснастили брюками и принайтовили?

— Так точно, сэр.

— Тогда отплываем. Убрать вёсла. Поднять паруса!

Боцман повторил его команду и поспешил на бак под топот множества ног и гул голосов.

— Новоприбывшие вниз. Тихо!

Снова послышался топот ног. Старая команда корабля заняла свои места в гробовой тишине. Было так тихо, что можно было отчётливо услышать, как кто-то на борту «Женерё», стоявшего в кабельтове от них, произнёс: «"Софи" ставит паруса».

«Софи» плавно покачивалась на краю гавани Маона. Остальные суда оказались по правому траверзу и раковине, а залитый солнцем город позади. Бриз, дувший чуть позади левого траверза, с севера, слегка уваливал её корму.

Джек выждал и, как только наступил нужный момент, заорал:

— Всем наверх! — Команду повторили, и тотчас ванты потемнели от поднимающихся людей, взбегавших вверх, словно по лестнице у себя дома. — Приподнять спирты! Разойдись по реям! — Команды снова повторили, и марсовые разошлись по реям. Они развязали обносные сезни, лини, туго крепящие к реям свернутые паруса и, держа парусину в руках, выжидали.

— Опускай, — последовал приказ, вслед за которым засвистели дудки боцмана и его помощников.

— Выбрать шкоты. Выбрать шкоты. Поднимай. Давай-давай, эй, на фор-марсе, поживей. Брам-шкоты. Людей на брасы! Укладывай!

Мягкий толчок сверху накренил «Софи», затем еще и еще, всё более и более настойчиво, пока не превратился в устойчивую тягу. Она набрала ход, и вдоль бортов зажурчала вода. Джек и его лейтенант переглянулись: все получилось не так уж и плохо, лишь фор-брамсель отнял время, потому что существовала неопределённость, кого следовало считать «новоприбывшими», и относилось ли это к тем шестерым вернувшимся членам команды «Софи», в результате чего на рее возник ожесточенный молчаливый спор, и выборка шкотов оказалась довольно суматошной, но это не было зазорно, и не должно дать повода для насмешек экипажам других военных кораблей в гавани. А ведь были утром моменты, когда все только этого и боялись.

«Софи» расправила крылья, напоминая скорее неторопливого голубя, чем быстрого сокола, но не настолько, чтобы опытный моряк на побережье мог сказать что-то неодобрительное, а что касается простых сухопутных крыс, то они уже столько видели всяких разных прибывающих и отплывающих судов, что проводили их уход с полным безразличием.

— Прошу прощения, сэр, — коснувшись своей шляпы, произнес Стивен Мэтьюрин, обращаясь к морскому офицеру на набережной. — Могу ли я спросить вас, знаете ли вы, где находится корабль, называющийся «Софи»?

— Корабль флота Его Величества, сэр? — отозвался офицер, откозыряв в ответ. — Военный корабль? Но здесь нет корабля с таким названием, но возможно, вы имеете в виду шлюп, сэр? Шлюп «Софи»?

— Вполне возможно, сэр. Никто не может сравниться со мной в незнании морских терминов. Судном, которое я имел в виду, командует капитан Обри.

— Он самый. Это шлюп. Четырнадцатипушечный шлюп. Он находится почти перед вами, сэр. На одной линии с тем маленьким белым домиком на мысу.

— Корабль с треугольными парусами?

— Нет. Это полакр-сетти. Немножко левее и подальше.

— Этот маленький низенький торговец с двумя мачтами?

— Видите ли, — с усмешкой отозвался офицер, — она действительно низковато сидит в воде, но это военный корабль, уверяю вас. И мне кажется, что он собирается отплывать. Да. Вон на марселях выбрали шкоты. Они поднимают рей. Брамсели. В чём дело? А, вот они где. Не очень-то умело проделано, но всё хорошо, что хорошо кончается. «Софи» не из особо шустрых. Смотрите, она набирает ход. Доберется до устья гавани на этом ветре, не трогая брасы.

— Она отплывает?

— Совершенно верно. Она уже делает три узла, может, даже четыре.

— Премного обязан вам, сэр, — ответил Стивен, приподняв шляпу.

— К вашим услугам, сэр, — отозвался офицер, приподняв свою. Он какое-то время смотрел вслед Стивену. «Надо было спросить, всё ли у него в порядке? — подумал офицер. — Но я спохватился слишком поздно. Похоже, теперь он стоит на ногах довольно твердо».

Стивен спустился к набережной, чтобы выяснить, можно ли добраться до «Софи» пешком или же придется нанимать лодку, чтобы выполнить свое обещание прибыть к обеду. Разговор с мистером Флори убедил его, что обещание следует сдержать, а что касается приглашения на борт в роли хирурга, это тоже было довольно серьезно. Очень своевременное приглашение, определённо надо было этим воспользоваться. До чего же любезным, более чем любезным оказался Флори! Он разъяснил ему медицинскую службу на британском военно-морском флоте, познакомил его с мистером Эдвардсом с «Кентавра», который выполнял весьма интересную ампутацию, развеял его сомнения относительно недостаточного чисто хирургического опыта, одолжил ему книгу Блейна о типичных болезнях моряков, а также Libellus de Natura Scorbuti[22] Хульма, «Надежные средства» Линда и «Морскую практику» Норткота и обещал достать как минимум самые нужные инструменты, пока он не получит довольствие и официальный набор. «В госпитале валяются дюжины троакаров, расширителей и ложечек, не говоря уже о пилах и распаторах».

Стивен окончательно убедил себя. Сила чувств, которые он испытал, взглянув на «Софи», её белые паруса и низко сидящий корпус, скользящий по волнам, показала ему, с каким нетерпением он желал перемены мест, новой жизни и более тесного знакомства с другом, который сейчас мчится к карантинному острову и вот-вот за ним исчезнет.

Стивен побрел по городу в странном состоянии ума: за последнее время он перенес столько разочарований, что вряд ли смог бы выдержать еще одно. Хуже того, он опустил руки, перестал сопротивляться. И пока собирался с духом, чтобы прийти в себя, он не заметил, как прошел мимо кофейни Хоселито, откуда послышались голоса:

— Вон он! Окликните его. Бегите, вы его догоните. — В то утро Мэтьюрин не зашел в кофейню: пришлось выбирать между чашкой кофе и оплатой лодки, чтобы добраться на ней до «Софи». Оттого-то и не нашел его здесь мичман, кинувшийся следом за ним.

— Доктор Мэтьюрин? — спросил его юный Моуэтт и опешил, увидев бледный взгляд со змеиной неприязнью в нём. Однако сообщение он передал и с облегчением отметил, что вид у собеседника стал более человечным.

— Весьма любезно с вашей стороны, — сказал Стивен. — Как вы полагаете, сэр, какое время будет удобным?

— Ох, я думаю, где-то часов шесть, сэр, — отозвался Моуэтт.

— Тогда в шесть часов я буду у входа в «Корону», — произнес Стивен. — Премного обязан вам, сэр, что вы потрудились отыскать меня. — Оба раскланялись, и Стивен произнес про себя: «Схожу в госпиталь и предложу свою помощь мистеру Флори. У него пациент со сложным переломом выше локтя, который может потребовать резекции сустава. Великолепно, давненько я не слышал скрип костей под моей пилой», — с предвкушающей улыбкой заключил он.

Мыс Мола находился по левой раковине; порывы ветра, сменявшиеся периодами безветрия, вызванные холмами и долинами извилистого северного берега, больше не тревожили их, а дувшая с северо-востока почти устойчивая трамонтана гнала «Софи» в сторону Италии. Шлюп шел под нижними парусами, марселями с одним рифом и брамселями.

— Приведите её как можно круче к ветру, — сказал Джек. — Сколько она даст узлов, мистер Маршалл? Шесть?

— Сомневаюсь, сэр, что шесть, — отозвался штурман, покачав головой. — Сегодня она чуть менее резва с этим дополнительным весом на носу.

Джек Обри взялся за штурвал, и в эту минуту порыв ветра со стороны острова резко накренил шлюп, послав белые гребни волн вдоль подветренного планширя, и сорвал шляпу с головы Джека, взметнув его соломенные волосы в сторону зюйд-зюйд-веста. Штурман кинулся за шляпой, выхватил её у матроса, который успел поймать её у гамачной сетки и, заботливо вытерев кокарду своим носовым платком, встал сбоку от Джека, держа добычу в обеих руках.

«Старина Содом-Гоморра подлизывается к Златовласке», — прошептал фор-марсовый Джон Лейн своему приятелю Томасу Гроссу. Тот подмигнул и дёрнул головой, но без какого-либо неодобрения. Сцена их заинтересовала, а до её оценки им не было дела. «Надеюсь, он не станет из нас веревки вить. Это все, что я могу сказать, дружище», — отозвался Гросс.

Джек дал судну увалиться под ветер, пока шквал не утих, а затем стал снова приводить его к ветру. Его руки крепко сжимали рукоятки штурвала, так что он вошёл в прямой контакт с живой сущностью «Софи»: вибрация под ладонями, что-то среднее между звуком и потоком, шла прямо от её руля, и он присоединился к её бесчисленным ритмам, скрипу и гулу корпуса и такелажа. Бодрящий свежий ветер овевал левую щеку, и когда он навалился на руль, то «Софи» тотчас отозвалась — гораздо быстрее и более нервно, чем он ожидал. Всё круче и круче к ветру. Все пялились вперёд и вверх. Наконец, несмотря на натянутый как скрипичная струна булинь, фор-брамсель заполоскал, и Джек расслабился.

— Ост-тень-норд, полрумба к норду, — заметил он с удовлетворением. — Держите этот курс, — обратился он к рулевому и отдал приказ, который уже давно ждали и очень ему обрадовались — свистать к обеду.

Обед. А между тем «Софи» шла в крутой бейдевинд на левом галсе в открытое море, где её 12-фунтовые ядра ни в кого не попадут, и где неудачу никто не заметит. Миля за милей струились за ней, а за кормой оставался прямой кильватерный след, уходивший почти на юго-восток. Джек с одобрением смотрел на него из окна каюты: поразительно малый снос под ветер, видно, что судном управляет твердая рука, которая оставляет столь идеальный след на море. Он обедал в одиночестве. Это была спартанская трапеза: варёная козлятина с капустой. Лишь сейчас он понял, что ему не с кем поделиться многочисленными наблюдениями, которые приходили на ум. Формально это был его первый обед в роли капитана. Он едва удержался от того, чтобы пошутить по этому поводу с вестовым (так как у него было слишком хорошее настроение), но успел одёрнуть себя. Этого не следовало делать. «Со временем я привыкну к этому», — утешил он себя и снова с наслаждением уставился на море.

Пушки оказались неудачным приобретением. Даже с половинным зарядом погонное орудие так отскакивало, что после третьего выстрела прибежал тиммерман, такой бледный и возмущённый, что забыл о всякой дисциплине.

— Не стреляйте, сэр! — воскликнул он, прикрывая ладонью запальное отверстие: — Видели бы вы её бедные кницы, и спиркетинг отошёл в пяти разных местах, о Боже, о Боже. — Бедный малый поспешил к рым-болтам брюка: — Вот. Так и знал. Мой шплинт наполовину вошел в этот старый тонкий пояс. Почему же ты не сказал мне, Том? — воскликнул тиммерман, с укором посмотрев на своего помощника.

— Не посмел, — отозвался Том, опустив голову.

— Так не пойдет, сэр, — продолжал тиммерман. — Только не с этими тимберсами, не пойдет. Только не на этой палубе.

Джек почувствовал, как в нем закипает гнев. Он оказался в смешном положении: на переполненном баке с тиммерманом, ползающим около его ног и умоляющим его, показывая на швы. Так с капитаном не разговаривают. Но он не мог сопротивляться искренности Лэмба, особенно потому, что сам втайне соглашался с ним. Сила отдачи, вся эта масса, отскакивающая назад и с силой дёргающая брюк, была слишком велика, чересчур велика для «Софи». Кроме того, здесь действительно не хватало места для работы с двумя 12-фунтовками и их талями, занимающими столько пространства, которого и так мало. Джек был страшно разочарован: ведь 12-фунтовое ядро может попасть в цель с пятисот ярдов, осыпать её дождем смертоносных осколков, снести рей, нанести большой урон. Он стал взвешивать все за и против. А четырехфунтовая пушка с любого расстояния…

— А если бы вы выстрелили еще и из другой пушки, — с отчаянной храбростью продолжал Лэмб, по-прежнему стоявший на четвереньках, — то ваш гость промок бы до нитки, так как швы разошлись бы очень сильно.

Подойдя к своему начальнику, помощник тиммермана Уильям Дживонс прошептал ему так громко, что можно было услышать на топе мачты:

— В шахте фут воды.

Встав на ноги, тиммерман надел шляпу и, козырнув, доложил:

— В льяле фут воды, сэр.

— Очень хорошо, мистер Лэмб, — спокойно ответил Джек. — Мы ее снова откачаем. Мистер Дей, — обратился он к констапелю, который выполз на палубу для стрельбы из 12-фунтовок. (Он бы вылез и из могилы, будь он в ней.) — Мистер Дей, прошу вас, прочистите и принайтовьте орудия. Боцман, людей на кетенс-помпу.

С сожалением похлопав по теплому стволу двенадцатифунтовой пушки, капитан отправился на корму. Вода в льяле не слишком тревожила его: судно быстро неслось вперед, рассекая короткие волны, и набрало бы воды и так. Обри был раздосадован этими орудиями, очень сильно раздосадован, и посмотрел даже с ещё большей ненавистью на грота-рей.

— Вскоре придется убрать брамсели, мистер Диллон, — сказал Джек, поднимая курсовую доску[23]. Он произнес эти слова скорее формальности ради, поскольку прекрасно понимал, где они находятся: руководствуясь чувством, которое развивается в настоящих моряках, он спиной ощущал присутствие темной массы земли за горизонтом, за его правой лопаткой. Они неуклонно шли бейдевинд, и колышки показывали почти равное расстояния между сменой галсов: ост-норд-ост, а затем вест-норд-вест. Галс они меняли пять раз, поворачивая оверштаг («Софи» поворачивала оверштаг не так быстро, как этого ему хотелось), и разочек повернули через фордевинд. Развивали скорость семь узлов. Такого рода расчеты он легко проводил в уме, и как только ему понадобился ответ, он был готов: «Держать этот курс полчаса, а потом лечь на курс в двух румбах от фордевинда. Так мы окажемся дома».

— Теперь неплохо бы убавить парусов, — заметил Джек. — Мы будем держать наш курс в течение получаса. — С этими словами он спустился вниз, рассчитывая сделать что-нибудь с этой огромной кипой бумаг, требовавших его внимания. Помимо складских ведомостей и расписок следовало заняться судовым журналом, который мог рассказать ему что-нибудь о прежней истории судна, а также судовой ролью, которая рассказала бы что-нибудь об экипаже. Он перелистывал страницы:

«Воскресенье, 22 сентября 1799 г. Ветры от NW, W, S. Курс N 40°W, расстояние 49 миль, широта 37°59 'N, долгота 9°38' W. Мыс Сент-Винсент по пеленгу S27E , 64 мили. 12:00, свежий бриз и шквалистый с дождем, время от времени ставили паруса и убирали их. 00:00, крепкий ветер, в 4:00 убрали прямой грот, в 6:00 на юге заметили незнакомый парусник, в 8:00 ветер ослаб до умеренного, поставили прямой грот и взяли на нем рифы, в 9:00 поговорили с парусником. Это был шведский бриг, направлявшийся порожняком в Барселону. В полдень погода стихла, повернули по компасу».

Дюжины записей о подобного рода рейсах и о работе в конвоях. Простые, ничем не примечательные, ежедневные операции, которые составляют девяносто процентов службы, если не больше. «Экипаж занят разными работами, чтение Устава… Участвовали в конвойных операциях. Поставлены брамсели, взят второй риф на марселях. В 6:00 передал шифрованный сигнал двум линейным кораблям, которые ответили. Поставлены все паруса, экипаж занимается приборкой… время от времени лавировали, взяли третий риф на грот-марселе… свежий ветер, обещающий стихнуть… стирали гамаки. Провел перекличку по вахтам, читал Устав и наказал за пьянство Джозефа Bуда, Джона Лейки, Мэтта Джонсона и Уил. Масгрейва двенадцатью ударами кошки… 12:00, штиль и туман, в 5:00 поставили вёсла и спустили шлюпки, чтобы отойти от берега, в половине 6-го бросили стоп-анкер, мыс Мола S6SW, дистанция 5 лиг. В половине 8-го внезапно налетевший шквалистый ветер вынудил обрубить якорный канат и поднять паруса… читал Устав и провел церковную службу… наказал Дж. Сенпета 24 ударами кошки за неповиновение… Фр. Бечелл, Роб. Уилкинсон и Джозеф Вуд наказаны за пьянство…»

Множество записей подобного рода с поркой, но ничего особенного, к сотне ударов никто не был приговорен. Эти записи расходились с его первым впечатлением об излишней распущенности. Надо будет более внимательно отнестись к этой проблеме. А вот и судовая роль: «Джио Уильямс, матрос второй статьи, родился в Бенгалии, поступил добровольцем в Лиссабоне 24 августа 1797 г., сбежал 27 марта 1798 г. в Лиссабоне. Фортунато Карнелья, мичман, 21 год, родился в Генуе, уволен 1 июня 1797 г. согласно приказу контр-адмирала Нельсона. Сэм Уиллси, матрос первой статьи, родился на Лонг-Айленде, поступил добровольцем в Порто 10 октября 1797 г., сбежал со шлюпки в Лиссабоне 8 февраля 1798 г. Патрик Уэйд, матрос-ландсмен, 21 год, родился в графстве Фермана, насильно завербован 20 ноября 1796 г. в Порто Феррайо, переведен 11 ноября 1799 г на «Бульдог» по приказу капитана Дарли. Ричард Саттон, лейтенант, принят на службу 31 декабря 1796 г. по приказу коммодора Нельсона, исключен из списка личного состава по причине смерти в бою с французским капером 2 февраля 1798 г. Ричард Уильям Болдик, лейтенант, принят на службу 28 февраля 1798 г. по рекомендации графа Сент-Винсента, отчислен 18 апреля 1800 г. в связи с переводом на «Паллас» по приказу лорда Кейта».

В колонке «Вещи умерших» напротив фамилии Саттон стояла сумма в 8 фунтов 10 шиллингов 6 пенсов, полученная при распродаже его пожитков у грот-мачты.

Но Джек Обри не мог позволить, чтобы его мысли оставались прикованными к разграфленному столбцу. Его неудержимо влекло к себе иное зрелище: синее море, более темного оттенка, чем небо, сверкающее в окне каюты. В конце концов он захлопнул журнал и разрешил себе понаслаждаться представшей ему картиной. Он думал, что при желании мог бы поспать; оглядевшись вокруг, стал наслаждаться одиночеством — этой редчайшей привилегией в море. Служа лейтенантом на «Леандре» и других крупных кораблях, он, разумеется, мог сколько угодно смотреть в окна кают-компании, но при этом никогда не оставался один, всегда ощущая присутствие людей и их деятельность. Это было чудесно, но так получилось, что теперь он нуждался в присутствии людей и их деятельности. У него был слишком живой и беспокойный ум, чтобы оценить возможность быть наедине с собой, хотя он и чувствовал преимущества такого положения. Едва пробило четыре склянки, как он уже был на палубе.

Диллон и штурман стояли у бронзовой четырехфунтовой пушки правого борта и, очевидно, обсуждали какую-то часть такелажа, видимую с этой точки. При его появлении они перешли на левый борт, традиционно предоставив ему привилегированную часть квартердека. С ним это произошло впервые. Он даже не ожидал этого, даже не думал об этом, и испытал радость. Но в то же время это лишило его общества, хотя можно было бы позвать Джеймса Диллона. Он раза два или три повернулся, разглядывая реи: они были обрасоплены настолько круто, насколько позволяли грота- и фор-ванты, но теоретически можно было бы и еще круче. Обри сделал мысленную зарубку — сказать боцману, чтобы обтянул заново швиц-сарвени[24] — это могло дать ещё три или четыре градуса.

— Мистер Диллон, — произнес Джек, — будьте добры спуститься под ветер и поставить прямой грот. Курс зюйд-тень-вест, полрумба к зюйду.

— Есть, сэр. Взять два рифа, сэр?

— Нет, мистер Диллон. Никаких рифов, — с улыбкой отозвался Джек и вновь принялся расхаживать. Вокруг него звучали команды, топот ног, крики боцмана; он наблюдал за происходящим со странным чувством отчужденности — странным оттого, что сердце у него при этом билось учащенно.

«Софи» плавно уваливалась под ветер. «Так, так» — воскликнул штурман, стоящий около рулевого, и тот удержал курс. В процессе поворота на фордевинд косой грот уменьшился до ряда трепещущих облачков, которые вскоре сжались еще, превратившись в звенья длинного парусинового свертка, серого и безжизненного. И вслед за этим появился прямой грот, он надулся и трепетал в течение нескольких секунд, а затем его укротили, расправили и выбрали шкоты. «Софи» рванулась вперед, и к тому времени, как Диллон скомандовал: «Укладывай!», судно увеличило скорость по меньшей мере на два узла, зарываясь в воду носом и задирая корму, словно кобыла, возмущённая седоком. Диллон послал на штурвал еще одного матроса — на случай, если штурвал дёрнет при смене ветра. Прямой грот натянулся, как барабан.

— Позовите парусного мастера, — произнес Джек. — Мистер Генри, не могли бы вы достать ещё парусины для этого паруса, чтобы сделать длинные скошенные боковые шкаторины?

— Нет, сэр, — убежденно ответил мастер. — Не получится, даже если бы и достал. Не с этим реем, сэр. Посмотрите на это ужасное пузо, больше похоже на то, что вы бы могли назвать свиным пузырём, честно говоря.

Джек подошел к ограждению и внимательно посмотрел на волны, бегущие вдоль подветренного борта, гребни сменялись впадинами. Что-то пробурчав, он вновь стал пристально разглядывать грота-рей — деревянную штуку длиной свыше тридцати футов и сужающуюся с примерно семи дюймов на середине до трех дюймов у ноков.

«Больше похож на сухой рей[25], чем на грота-рей», — подумал он, как и двадцать раз до этого. Он внимательно наблюдал за поведением рея на ветре. Теперь «Софи» не прибавляла хода, поэтому нагрузка на него не уменьшалась. Рей гнулся, и Джеку показалось, что он услышал стон. Брасы «Софи», разумеется, были проведены вперёд, она же была бригом, и больше всего рей гнулся на ноках, что раздражало Джека, но некоторая степень изгиба всегда была. Он стоял, закинув руки назад, и внимательно разглядывал рей. Остальные офицеры, находившиеся на квартердеке: Диллон, Маршалл, Пуллингс и юный Риккетс молча посматривали то на своего нового капитана, то на парус. Они не были единственными, кто наблюдал за происходящим. Большинство наиболее опытных матросов, стоящих на полубаке, тоже переглядывались, посматривая то наверх, то искоса на Джека. Возникла странная пауза. Теперь, при курсе фордевинд, ну или очень близко к нему, то есть в том же направлении, что и ветер, пение такелажа практически стихло. Плавная килевая качка «Софи» (не было перекрестных волн, чтобы сильно ее качать) производила едва заметный шум. И вдобавок стоял напряжённый гул шепчущихся друг с другом матросов, трудно различимый на слух. Но, несмотря на все их старания не быть услышанными, до квартердека донесся чей-то голос: «Он сведёт нас всех в могилу, если продолжит так идти на всех парусах».

Джек этого не услышал. Он не заметил напряжённости, сгущавшейся вокруг него, будучи глубоко погружен в расчеты противодействующих сил. Это были вовсе не математические выкладки, но скорее расчеты всадника, сидящего на незнакомой лошади и подъезжающего к ограде.

Вскоре он спустился к себе в каюту и, посмотрев какое-то время в окно, взглянул на карту. Мыс Мола должен теперь быть по правому борту, вскоре они должны увидеть его. Мыс немного добавит силы ветра, отражая его вдоль побережья. Джек очень тихонько насвистывал «О, подойди скорей к окошку» и размышлял: «Если все будет удачно, и если я разбогатею, раздобыв, скажем, несколько сотен гиней, то первым делом, расплатившись с долгами, нужно будет поехать в Вену, в оперу».

Джеймс Диллон постучал в дверь:

— Ветер крепчает, сэр, — доложил он. — Могу я убрать грот или, по крайней мере, взять риф?

— Нет, нет, мистер Диллон, — сказал Джек, улыбнувшись. Затем, подумав, что будет несправедливо возлагать всё это на плечи лейтенанта, добавил: — Через две минуты я выйду на палубу.

На самом деле не прошло и минуты, как он вышел и тотчас услышал зловещий треск ломающегося дерева.

— Травить шкоты! — завопил он. — Людей на гардели. Марсель на гитовы. Взяться за топенанты. Давай-давай спускай. Поживей там!

Они поспешили: рей был небольшим и вскоре оказался на палубе, парус отвязали и сняли все снасти.

— Безнадёжно треснул посередине, сэр, — невесело заметил тиммерман. — Я мог бы попытаться поставить фишу, только на него нельзя будет положиться.

Джек кивнул с бесстрастным выражением лица. Подойдя к ограждению, он водрузил на него ногу и поднялся вверх на несколько выбленок. «Софи» поднялась на волне, и перед капитаном действительно открылся мыс Мола: темная полоска в трех румбах от правого траверза.

— Думаю, нам нужно сменить дозорных, — заметил он. — Прошу вас, мистер Диллон, введите судно в гавань. Косой грот и все паруса, какие она сможет нести. Нельзя терять ни минуты.

Через сорок пять минут «Софи» пришвартовалась на месте своей стоянки. Еще до того, как судно потеряло ход, на воду спустили катер, а треснувший рей уже был в воде. Шлюпка спешно направилась в сторону верфи, буксируя поврежденный рей, походивший на рыбий хвост.

— Вот он, наш флотский бесстыдно улыбающийся змей, — заметил баковый гребец, когда Джек взбежал по лестнице. — Как только он появился на борту бедной «Софи», то взял ее в оборот, не оставив целым ни одного рея, все шпангоуты играют как сумасшедшие, и половина команды вкалывает на помпе, спасая свою жизнь и жизнь остальных, день напролет без единого перерыва на трубочку табака. А он бежит себе по лестнице, улыбается, будто наверху его ждет король Георг, чтобы произвести в рыцари.

— И обед короткий, каким никогда не был, — произнес низкий голос из середины шлюпки.

— Тихо! — крикнул Баббингтон, постаравшись придать голосу как можно больше выразительности.

— Мистер Браун, — произнес Джек с самым серьезным видом, — вы можете оказать мне очень важную услугу, если сделаете это. Должен сказать вам, что к несчастью у меня треснул грота-рей, а мне нужно отплывать сегодня вечером — «Фанни» пришла. Поэтому прошу вас забраковать этот рей и выдать мне взамен новый. Нет, вас никогда так сильно не удивляли, дорогой сэр, — продолжал он, взяв Брауна под руку, и повел его к катеру. — Но я возвращаю вам двенадцатифунтовые пушки, насколько я понимаю, артиллерийское снабжение теперь находится в вашем ведении, поскольку боюсь, что шлюп будет перегружен.

— Всей душой рад бы помочь, — отозвался Браун, взглянув на разорённую верфь, на которую молча пялилась команда катера. — Но на верфи нет ни одного подходящего дерева, которое было бы достаточно мало для вас.

— Послушайте, сэр, вы забыли про «Женерё». У него три запасных фор-брам-рея, а также огромный запас остального рангоута. Вы должны признать, что я имею полное моральное право на один из них.

— Что ж, можете попробовать, если хотите. Вы можете поднять его на мачту, чтобы мы посмотрели, как оно будет выглядеть на месте. Но я ничего не обещаю.

— Позвольте моим людям забрать его с собой. Я помню, где они лежат. Мистер Баббингтон, четыре человека. Идём со мной. Поживей.

— Имейте в виду, капитан Обри, я даю вам его только на пробу, — воскликнул Браун. — Я буду наблюдать за тем, как вы будете его поднимать.

— Вот, что я называю настоящим деревом, — произнес Лэмб, любовно рассматривая рей. — Ни сучка, ни свиля. Настоящее французское дерево, я бы сказал. Сорок три фута, чистое, как стёклышко. Вот на таком рее вы растянете грот так грот, сэр.

— Да-да, — нетерпеливо отозвался Джек Обри. — Перлинь уже на шпиле?

— Да, сэр, — после секундной паузы послышался ответ.

— Тогда поднимай.

Перлинь был прикреплен к середине рея, а затем уложен вдоль всего рея почти до правого нока и привязан стопорами из шкимушгара в полудюжине мест от середины до нока. От нока перлинь шёл вверх до стень-вынтреп-блока у топа мачты и спускался вниз, где проходил через другой блок, стоящий на палубе, откуда уже шёл на шпиль. После того как начали поворачивать шпиль, рей стал подниматься из воды, наклоняясь всё больше и больше, пока не встал вертикально. Затем его затянули на борт, аккуратно проведя промеж такелажа.

— Перерезать наружный стопор, — сказал Джек. Шкимушгар упал, и рей немного наклонился, удерживаемый следующим стопором. По мере подъема рея перерезали другие стопоры, и, когда последний стопор упал, рей встал горизонтально почти под самым марсом.

— Он не подойдет, капитан Обри, — произнес Браун, нарушая тишину вечера своим могучим рыком. — Он слишком велик и наверняка свалится. Вам нужно опилить ноки и половину третьей четверти.

Напоминавший перекладину огромных весов, рей действительно выглядел чрезмерно большим.

— Закрепить мантыли, — сказал Обри. — Нет, подальше. На середине второй четверти. Трави перлинь и спускай.

Рей опустился на палубу, и тиммерман бросился за своими инструментами.

— Мистер Уотт, — обратился Джек к боцману, — Вооружите его только шкентелями брасов.

Боцман разинул было рот, но затем закрыл его и медленно принялся за работу. Везде, кроме Бедлама[26], шкентели брасов ставятся после пертов, после подпертков, после шкентелей рей-талей (или коуша для заведения этих талей гаком, если предпочтителен такой вариант), и ни одна из этих снастей не ставится, пока на опиленном конце не будут сделаны заплечики, представляющие собой зауженную часть нока, на которой стоят все эти снасти, и которая имеет упор, не дающий им всем соскользнуть к середине рея. Вновь появился тиммерман с пилой и линейкой.

— Рубанок у вас есть, мистер Лэмб? — спросил Джек. — Пусть ваш помощник принесет вам рубанок. Снимите спирт-бугель с рея и подправьте концы заплечиков, мистер Лэмб, будьте так любезны. Лэмб удивился, пока наконец не понял, что имел в виду капитан, и принялся медленно стругать ноки рея, снимая стружку до тех пор, пока они не стали новенькими и белыми, толщиной с полпенсовую булочку.

— Достаточно, — заключил Джек. — Поднимайте его снова, и брасопьте потихоньку так, чтобы он всё время стоял перпендикулярно набережной. Мистер Диллон, мне нужно на берег. Верните пушки в арсенал верфи и время от времени высматривайте меня. Мы должны отплыть до вечернего выстрела пушки. О, и мистер Диллон, всех женщин на берег.

— Всех женщин без исключения, сэр?

— Всех без брачного свидетельства. Всех шлюх. Шлюхи хороши в порту, но в море они ни к чему.

Он помолчал, спустился к себе в каюту и через две минуты вернулся, засовывая в карман какой-то конверт.

— Снова на верфь! — воскликнул он, прыгнув в шлюпку.

— Вы будете рады, что послушались моего совета, — сказал Браун, встретив его у ступеней. — Его определённо снесло бы первым же порывом ветра.

— Могу ли я сейчас забрать ноты для дуэта, сэр? — спросил Джек с каким-то щемящим чувством. — Я намерен захватить с собой друга, о котором уже упоминал, — отличного музыканта, сэр. Вы должны встретиться с ним, когда мы в следующий раз будем в Маоне. Вы должны позволить мне представить его миссис Браун.

— Сочту за честь, очень рад, — отозвался Браун.

— Теперь к ступеням «Короны» — и прибавьте ходу, — сказал Джек, возвращаясь шаркающей рысцой с книгой в руке. Как и очень многие моряки, он был довольно грузен, и быстро потел на берегу. — У меня еще шесть минут, — произнёс он, посмотрев при свете сумерек на часы, когда они причалили.

— А вот и вы, доктор. Надеюсь, вы простите меня за то, что днем я бросил вас на произвол судьбы. Шеннаган, Бассел, вы двое идете со мной, остальные остаются в шлюпке. Мистер Риккетс, вы бы отошли ярдов на двадцать от берега, чтобы не вводить их в соблазн. Вы меня извините, сэр, если я сделаю кое-какие покупки? У меня не было времени посылать за провиантом, и у нас нет ни баранины, ни ветчины, ни бутылки вина. Боюсь, большую часть пути нам придется ограничиваться солониной, засоленной кониной и свадебными пирогами старины долгоносика[27], запивая все это грогом. Однако в Кальяри мы сможем пополнить запасы. Позвольте морякам отнести ваши вещи в шлюпку? Кстати, — продолжал он, пока они шагали в сопровождении двух моряков, следовавших за ними, — пока не забыл, у нас на флоте принято выдавать аванс после принятия на службу. Думая, что вам это не покажется неуместным, я положил в этот конверт несколько гиней.

— Какие человечные правила, — отозвался Стивен с довольным видом. — И как часто ими злоупотребляют?

— Постоянно, — ответил Джек. — Это общепринятая традиция на службе.

— В таком случае, — сказал Стивен, беря конверт, — я непременно подчинюсь таким порядкам: я не желаю выглядеть белой вороной и весьма вам обязан. Вы не могли бы выделить одного из ваших моряков? Виолончель — вещь громоздкая; что касается остальных вещей, то у меня лишь небольшой сундучок и несколько книг.

— Тогда встретимся через четверть часа у ступеней, — отозвался Джек. — Прошу вас, не теряйте ни минуты, доктор. Шеннаган, позаботься о докторе и аккуратно перетащи его багаж. Бассел, ты идёшь со мной.

Как только часы пробили четверть, Джек сказал:

— Поставьте сундучок у носовых сидений. Мистер Риккетс, вы садитесь на него. Доктор, а вы усаживайтесь тут и берегите виолончель. Великолепно. Отваливай! Теперь прибавьте ходу и гребите без брызг.

Добравшись до «Софи», доктора с его пожитками подняли на левый борт, избегая церемоний. Они были слишком невысокого мнения о сухопутных, чтобы позволить ему самостоятельно подняться даже на незначительную высоту борта «Софи». Джек отвел его в каюту.

— Берегите голову, — предупредил он. — Эта маленькая берлога ваша, устраивайтесь поудобнее, молитесь и простите меня за отсутствие торжественной встречи. Мне надо на палубу.

— Мистер Диллон, — спросил он, — все ли в порядке?

— Все в порядке, сэр. Двенадцать торговцев просигналили.

— Очень хорошо. Будьте так любезны, выстрелите для них из пушки, и отправляемся. Думаю, мы сможем выйти из гавани с брамселями, если этот огрызок бриза еще будет дуть. А затем на подветренной стороне мыса мы отойдем от берега на приличное расстояние. Так что отплываем, а затем будет время установить вахты. Длинный день сегодня выдался, правда, мистер Диллон?

— Очень длинный день, сэр.

— Как-то мне показалось, что он никогда не кончится.