Коммодор Хорнблауэр

Глава 16

Хорнблауэр обедал в одиночестве. Перед ним на столе, опираясь на край глиняной миски с сыром, лежал раскрытый томик Гиббона; ноги он с наслаждением вытянул. Сегодня, против обыкновения, он позволил себе полбутылки вина и потому даже обычный корабельный обед выглядел необыкновенно аппетитно. Это был один из тех дней, когда в мире просто не может случиться ничего плохого, когда можно наконец позволить себе отдаться убаюкивающему ритму легкой корабельной качки, когда еда кажется особо вкусной, а вино — просто великолепным. Хорнблауэр как раз погрузил ложку в мясной пирог, когда раздался стук в дверь и вошёл мичман.

— С наветренного борта виден «Клэм», сэр, — доложил он.

— Очень хорошо.

Хорнблауэр продолжал перекладывать пирог с блюда на тарелку, но не смотря на это успокаивающее занятие, почувствовал, как его успокоившийся было мозг вновь начал работать. «Клэм», скорее всего, привезет новости; именно для этой цели — в ожидании новостей — его и оставляли в Санкт-Петербурге. Возможно, Россия уже ведет войну с Бонапартом, а возможно — Александр все же предпочел пойти на унизительные уступки, которые позволили бы ему этой войны избежать. А может быть, Александр уже мертв, убитый, подобно его отцу, своими же офицерами. В таком случае, вероятно, политика России вновь может измениться — и уже не в первый раз эти изменения станут следствием дворцового переворота. Может быть — может быть все что угодно, а пирог между тем все остывает. Хорнблауэр как раз собирался наконец-то заняться им вплотную, как мичман снова постучал в двери.

— Сигнал с «Клэма»: «Имею депеши для коммодора», сэр!

— На каком он расстоянии от нас?

— Корпус показался над горизонтом с наветренного борта, сэр. Мы идем ему навстречу.

— Поднимите: «Коммодор — „Клэму“: срочно пошлите депеши шлюпкой».

— Есть, сэр!

В сообщении «Клэма» не было ничего удивительного; гораздо удивительнее было, если бы он не привез никаких новостей. Хорнблауэр вдруг поймал себя на том, что поглощает пирог так, как будто чем быстрее он его съест, тем быстрее депеши прибудут на «Несравненный». Он решил проверить себя и сделал глоток вина, но почувствовал, что ни вино, ни еда не привлекают его больше. Вошел Браун и поставил перед ним сыр. Хорнблауэр пожевал кусочек и сказал себе, что хорошо пообедал. Прислушиваясь к звукам на палубе над своей головой, он смог угадать, что шлюпка с «Клэма» подошла к борту и почти сразу же вслед за этим очередной стук в двери возвестил о прибытии лорда Уичвуда. Хорнблауэр поднялся ему навстречу, предложил гостю присесть и пообедать, затем принял из рук лорда Учивуда толстый, обшитый парусиной пакет с депешами и расписался в его получении и на минуту присел, держа пакет на коленях.

— Итак, — произнес Уичвуд, — это война.

Усилием воли Хорнблауэр сдержался, чтобы не спросить: «Война с кем?». Он заставил себя ждать.

— Это сделал Александр, или, скорее, сам Бони. Десять дней назад Бони переправился через Неман с пятнадцатью армейскими корпусами. Конечно же, никакого официального объявления войны — трудно было надеяться на подобный благородный жест со стороны кого-либо из обоих властелинов, которые поливали друг друга грязью во всех европейских газетах и на всех языках. Война стала неизбежна еще месяц назад как только Александр ответил Бони — за день до того, как вы покинули нас. Теперь посмотрим.

— Кто же победит?

Уичвуд пожал плечами.

— Не могу себе представить Бони побежденным. Как я слышал, русская армия не слишком-то проявила себя в прошлом году в Финляндии, несмотря на всю ее реорганизацию, а вместе с Бони на Москву двинулось пятьсот тысяч войска.

Полмиллиона бойцов! Самая большая армия, которую видел мир, с тех пор, как орды Ксеркса переправились через Геллеспонт.

— По крайней мере, — продолжал Уичвуд, — это займет Бони на все лето. На следующий год поглядим — может быть он потеряет столько людей, что его подданные не захотят его больше терпеть.

— Будем на это надеяться, — вздохнул Хорнблауэр.

Он вытащил перочинный нож и вскрыл пакет с депешами.

— Каткэрт — разумный человек, — заметил Уичвуд, увидев, что Хорнблауэр закончил чтение, — И как солдат, и как дипломат, он стоит двух таких как Мэрри в Стокгольме. Буду рад, если Уэлсли сменит нашего посла в Швеции.

Действительно, эта депеша была сформулирована гораздо лучше, нежели та, которую Хорнблауэр получил у берегов Шведской Померании. К тому же Каткэрт не позволяет себе отдавать приказы коммодору.

— Наверное, вы не откажетесь направиться на «Клэме» в Англию, — сказал Хорнблауэр, — вынужден попросить вас немного подождать, пока я составлю мои собственные донесения для Адмиралтейства.

— Конечно, — согласился Уичвуд.

— Это займет всего несколько минут, — продолжал Хорнблауэр, — надеюсь, капитан Буш составит вам на это время компанию. Безусловно, найдется и еще немало писем, которые нужно будет доставить в Англию. Кстати, я отсылаю в Англию своего секретаря и передам с вами все соответствующие этому случаю бумаги.

Оставшись в одиночестве Хорнблауэр открыл бюро и достал перо и чернила. Ему немногое оставалось добавить к своему официальному донесению. Он перечитал последние слова: «Хотел бы особо обратить внимание Ваших Светлостей на поведение и профессиональные возможности коммандера Уильяма Виккери и лейтенанта Персиваля Маунда» — и начал новый абзац: «Пользуясь возможностью, направляю „Клэм“ для передачи вам этих депеш. В соответствии с рекомендациями Его Превосходительства лорда Каткэрта, я, с остальной вверенной мне эскадрой, направляюсь чтобы сделать все, что в моих силах для поддержки русских войск под Ригой». Хорнблауэр с минуту подумал, не добавить ли несколько обычных в подобных случаях выражений, типа: «Надеюсь, что подобные действия заслужат одобрение Ваших светлостей», но затем отбросил эту мысль. Это, в принципе, абсолютно бессмысленные слова, а значит — просто бесполезная трата чернил и бумаги. Он вновь окунул перо в чернильницу и закончил просто: «Имею честь оставаться Вашим покорным слугой, Горацио Хорнблауэр, капитан и коммодор».

Он сложил письмо и крикнул Брауна. Пока он надписывал адрес: «Эдварду Непену, эсквайру, Секретарю Лордов-Комиссионеров Адмиралтейства» — Браун принес свечу и воск для печати. Хорнблауэр запечатал письмо и отложил его в сторону. Затем он взял еще один лист бумаги и начал писать снова.

Уичвуд взял протянутые Хорнблауэром письма и расписался в получении на конторке и пером Буша. Затем он протянул руку.

— До свидания, сэр, — сказал он и замялся; затем с волнением продолжал: — Бог знает, как повернется эта война. Думаю, что русские будут разбиты. Но вы — вы сделали всё, чтобы эта война началась. Вы выполнили свой долг, сэр.

— Благодарю вас, — ответил Хорнблауэр.

Хорнблауэр был взволнован и несколько рассеян — он стоял на шканцах, а флаг над его головой был приспущен в прощальном салюте «Клэму» — и наблюдал, как тендер удаляется в сторону Англии. Он смотрел, пока «Клэм» не скрылся из вида, а «несравненный», положив руля, двинулся к Риге и ко всем приключениям, которые ожидают их там. Хорнблауэр хорошо знал, что с ним происходит — он тосковал по дому, охваченный эмоциональной бурей волнения, как всегда, когда ему приходилось писать Барбаре. К тому же последние слова Уичвуда только добавили ему беспокойства — они лишний раз напомнили о том страшном грузе ответственности, который он несет. Будущее всего мира и само существование его родной страны может быть поставлено на карту в результате его действий. Если эта русская авантюра закончится поражением и катастрофой, каждый, кто захочет избежать ответственности, обвинит именно его — например, в политической близорукости и неспособности принимать правильные решения. Теперь он даже завидовал Броуну, который возвращался в Лондон под арестом в ожидании суда и возможной казни и с тоской вспоминал о маленьких неудобствах, столь сильно отравлявших ему жизнь в Смоллбридже. Хорнблауэр горько улыбнулся, когда из глубин памяти всплыла самая большая неприятность тех блаженных времен — необходимость принять поздравления от депутации фермеров и арендаторов. Он думал об искренней симпатии Барбары, об остром чувстве восторга, нахлынувшего на него, когда он понял, что маленький Ричард любит его и ищет его общества. А здесь, в море, он мог быть уверенным в преданности Буша и — порой даже чрезмерном — восхищении молодых офицеров.

Возвращаясь к реальности, Хорнблауэр заставил себя вспомнить, с какое дурацкое воодушевление в нем вызвал приказ, призывающий его обратно на службу, как с легким сердцем он оставил своего ребенка, радостное чувство — если уж говорить абсолютно откровенно — вновь обретенной независимости, с которым он покидал свою жену. Это великолепное ощущение, что он вновь сам себе хозяин, что больше не нужно подчиняться желаниям Барбары, испытывать неудобства от того, что у Ричарда режутся зубы — тогда все это казалось таким привлекательным. А теперь он горько жалуется в душе на тяжкий груз ответственности — неизбежная цена, которую приходится платить за независимость, ведь безответственность, что вполне в натуре вещей, абсолютно несовместима со свободой. Все это было очень хорошо и вполне логично, но… как бы он хотел сейчас оказаться дома. Хорнблауэр вдруг так живо почувствовал, будто рука Барбары легла на его руку, что через мгновение ощутил горькое разочарование — увы, это было всего лишь разыгравшееся воображение. Как бы он хотел сидеть с Ричардом на коленях, с малышом, который визжит от восторга и заливается смехом над великолепной шуткой — когда его слегка щипают за нос. И он не испытывает ни малейшего желания рисковать своей репутацией, своей свободой и самой жизнью в запутанных комбинациях с этими непредсказуемыми русскими в таком Богом забыто уголке мира, как Рига. Да, кстати — тут в нем неожиданно пробудился новый интерес — сейчас, пожалуй, стоило бы спуститься в каюту и перечитать «Наставления мореплавателям» для подходов к Риге, а заодно и повнимательнее изучить карту Рижской бухты…