Консультант по счастливой жизни

Консультация № 21

«Знаешь, какое у меня было утро, Лео? Я проснулась от прикосновений твоих губ... А потом проснулась на самом деле. Ты снился мне — это кусочек счастья. Все еще спали. Я выскользнула из дома на кухню (у Шефа летняя кухня отдельно от дома) и заварила себе чай с листьями смородины и лимонника. Начался дождь. Я пила ароматный чай и читала книгу под шум дождя».

Ставлю дату, запечатываю открытку в конверт и подписываю его.

Я не знаю, чем занимался Лео после нашего расставания. Так же, как я, заставлял себя улыбаться отражению в зеркале? Так же внутренне вздрагивал при каждом звонке: а вдруг?..

Иногда я просыпалась с уверенностью, что все делаю правильно, но чаще — с глубокой тревогой. Ведь у меня не было такого опыта расставаний, не было правильных ответов. Вдруг мы с Лео отдаляемся друг от друга? А если он уже не ждет меня? Мало ли прекрасных женщин в Лондоне без таких громадных тараканов в голове? Женщин, способных просто любить. Махнуть автостопом через всю страну ради единственного поцелуя, чтобы сделать счастливее не себя, а того, кого любишь.

Этот ворох вопросов исчез спустя полтора месяца после расставания, когда почтальон вручил мне конверт. Не счет, не квитанцию о штрафе, не листовку туристического агентства — открытку, подписанную от руки. Из Англии. От Лео.

Открытка с видом Лондона. На обратной стороне — всего строчка, осторожная, точно на пробу. «Чем занимаешься?» Будто мой ответ не будет лететь к Лео несколько дней.

Я прижала открытку к губам, она вмиг намокла от слез. Счастье бывает и таким — соленым.

Если сложить наши открытки, отправленные друг другу, то получится диалог.

«Пью мартини и отвечаю на твое письмо».

«Значит, у тебя губы со вкусом мартини...»

«Мартини мы с тобой еще не пили».

«Мы многое еще не делали вместе. И это прекрасно».

Наша переписка развивалась так же медленно, как и отношения когда-то. А потом мы перестали себя ограничивать. Я пишу Лео каждый день.

Сонные дети выбегают на улицу в пижамах. За ними неуверенной походкой ковыляет Шеф. Одной рукой он держится за стену, а второй прижимает к себе пузатый самовар.

— Вот, нашел, починил.

Самовар — это так необычно! И в то же время он органично вписывается в пейзаж с влажными хвойными лапами, сочной травой, голубым, с белами подпалинами, небом. Самовар ловит металлическим боком солнечные блики. Я наполняю его водой, подключаю к розетке.

Стол мы с детьми накрываем на крыльце. Обожаю завтраки на свежем воздухе!

Пока вода закипает, поспевают омлет с кусочками оранжевого перца и гренки с хрустящей корочкой. Мы садимся в плетеные кресла. Я отгоняю от самовара детей — боюсь: обожгутся. Потом вспоминаю советы Лео и с каждым по очереди наполняю кружки кипятком. Не знаю, что за магия скрывается в повороте узорчатой ветки крана, но хочется повторять это действие снова и снова.

— Ты уже подумала о моем предложении? — Шеф отвлекает меня от этого захватывающего занятия.

Мне уже надоело произносить фразу «я не уверена», что уж говорить о людях, которым постоянно приходится ее от меня слышать. Но я отпустила Лео в Лондон, чтобы разобраться в себе, так что потерпят.

Шеф предлагает мне продолжить его дело в мамочкином кафе.

И да: я не уверена.

Мне позарез нужны деньги, да и отпуск мой изрядно затянулся. Но управление кафе — все эти закупки, логистика, дебеты, кредиты — не сделает меня счастливой. Я не умею и не люблю управлять. Даже дети чаще управляют мной, чем я ими.

— Еще думаю, — тараторю я и тотчас же перевожу разговор на другую тему: — А откуда у вас самовар?

Я надкусываю подостывшую гренку. Если что — я жую, не могу говорить.

— Моя жена привезла его из Средней Азии. Всю ее объездила во время студенческой практики, — Шеф подпирает кулаком щеку. Вижу по его взгляду: в мыслях он уносится далеко-далеко. — Говорила, серпантин там такой, что пломбы из зубов выскакивают. А еще такая штука была, — оживляется Шеф, — перед ночевкой в горах, на Памире, со студентами проводили инструктаж: когда проснетесь в спальных мешках, сначала прислушайтесь к своим ощущениям: нет ли чего лишнего в спальнике, не шевелится ли чего. Мол, не одним вам нравится спать в тепле.

— Мамочки! — я смеюсь. — Не хочу в горы!

— А она хотела. Только и грезила этими поездками. Рассказывала о том, как мгновенно наваливается южная ночь — едва солнце зайдет за горный хребет. О луне невероятных размеров. И все вспоминала свой день рождения на Памире, когда проснулась утром, а перед ней парень стоит и держит в руках бейсболку, полную снега. В разгар лета! Я к этому парню, которого ни разу в жизни не видел, ревновал ее многие годы. Все пытался придумать подарок, который затмил бы эту бейсболку.

Шеф грустнеет, погружается в воспоминания более тягостные, чем его трогательная ревность к жене.

— А самовар она где купила? — я вытягиваю его из этого омута.

Шеф кивает сам себе.

— В Бухаре — том самом сказочном городе, где снималась «Волшебная лампа Алладина», через который пролегал Великий шелковый путь и где до сих пор сохранились сотни мечетей, медресе, базаров и караван-сараев. Она — светловолосая, голубоглазая, все местные женихи ее в жены хотели взять, руководителю экспедиции предлагали за нее баранов. К счастью, не сторговались, — Шеф хихикает, смахивает со щеки слезу. — В одном из магазинов ее позвали за ширму и показали Тульский самовар. Представляешь, Тульский самовар — в Средней Азии! Жена эту редкость сразу же и купила — мне в подарок ко дню рождения. Только как довезти-то? Пришлось освобождать рюкзак. Спальный мешок она отправила домой почтовой посылкой, а самовар сама привезла… Ты так смотришь на него, будто он тебя загипнотизировал!

Я с трудом отрываю взгляд от сверкающего металлического красавца. Возможно, загипнотизировал — это подходящее слово. Я словно увидела на его жестяном пузе отражение Памира. И невозможно огромную луну, которая ползет по горному хребту. И пестрый, опаленный солнцем восточный базар. Это напомнило мне о моей работе: о мирах в капле воды.

Я боюсь спугнуть это озарение — сижу, не двигаясь.

Но, не двигаясь, не получится его воплотить.

Я чувствую теплый ветер на коже, яркость мысли и безграничность образов — я чувствую вдохновение. Хочу рисовать! Где мой планшет?! Подушечки пальцев словно горят. Мне надо это вылить... как-то... куда-то... пока я не взорвалась!

Happiness is a warm gun.

Машка тянется ко мне.

— Мамы нет, мама уехала в магазин, вернется попозже, — бормочу я, вставая из-за стола, и едва не опрокидываю стул.

Сашка отвлекается от сооружения крепостной стены для лягушки.

— Все, началось… Мама будет творить.

И я творю. Несколько часов подряд. Я захлебываюсь в волнах вдохновения. Подгоняю себя, боюсь что-то упустить, потерять образ. Но образы не теряются. Наоборот, они становятся более четкими, живыми. Картинка на планшете пока условна, но самое важное в нее уже заложено. С этим можно работать.

— Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма!

Я с удивлением обнаруживаю на своих коленях Машку. Как она сюда попала?

— Я — птенец-голубец, Сашка — папа-голуб, — она ставит ударение на букве «у», — а ты — мама-голубичка! Давай уже!

Я пытаюсь выудить из памяти, что говорила Машка, пока я витала в облаках, — это бесценное умение «обратной памяти», наверное, развивается у всех мам. Что-то там было про игру в птичек.

— Есть голубь, есть голубка. Нет никаких голубичек и голубцов, — назидательным тоном объясняю я. — То есть голубцы есть, но их едят.

Машка смотрит на меня ошалевшими глазами — и до меня доходит.

— Едят еду из фарша и капусты — не птиц! А теперь марш отсюда — маме еще надо подумать.

А думаю я вот о чем: пора бы мне съездить в мамочкино кафе.