Конторщица 4

Глава 26

Я впала в задумчивость. Минуты на две. А Будяк стоял рядом и терпеливо ждал. Наконец, я приняла решение и сказала:

— Ты знаешь, Пётр, а ведь ты прав.

Он явно удивился, но сдержал эмоции, правда деланно-иронично прищурился в ожидании продолжения.

— Ты полностью прав, — не стала разочаровывать его я. — Я — молодая здоровая женщина и без мужика мне нелегко. Причем иногда настолько нелегко, хоть на стенку лезь, если ты понимаешь, о чём я.

Будяк кивнул, в глазах скользнула усмешка. Он понимал.

— И я не только физиологию имею в виду, когда «свербит», — я процитировала его фразу и он чуть поморщился.

— Иногда мне настолько не хватает крепкого плеча, совета, что ой, — вздохнула я. — И, если ты заметил, первое, что я делаю — бегу за советом и помощью к тебе.

Будяк кивнул. По лицу видно было, что ему это приятно.

— И не стану скрывать, что ты — классный мужик, с которым можно очень даже хорошо решать все вопросы. И когда «свербит», и остальные проблемы. Ты меня уже несколько раз практически спасал. В разных ситуациях. Но тут есть один момент….

Я замялась, подбирая правильную формулировку, но Будяк перебил меня:

— То, что я с тем леваком залетел?

— Пётр, это был лишь повод, понимаешь? — сказала я, — Внешний повод. Тот крючок, который послужил формальной причиной сбежать от тебя. Но реальная причина же была не в этом. Совершенно не в этом!

— А в чём тогда? — удивился он, — ты ищешь генерала, да?

— Уже Римма Марковна наябедничала? — грустно усмехнулась я и сказала, — И когда только успела?

— У нас с ней целый заговор, — хмыкнул он.

— Ох, уж эта Римма Марковна, — покачала головой я.

— Она очень привязана к тебе, — сказал Будяк, — и переживает, что ты одна. У нее установка, что женщина должна быть замужем, и только тогда она будет счастлива.

— Я знаю, — кивнула я, — дня не проходит, чтобы она мне эту установку не озвучила.

— Зато не скучно, — подколол меня Будяк.

— Да не скучно, — согласилась я и продолжила, — Понимаешь, Пётр, в своей прошлой жизни… ну, то есть, в моём прошлом, я и сама была далеко не ангел. У меня был любовник.

Глядя на его удивлённое лицо, я пояснила:

— Не хотела семью рушить, мужа бросать, но вот любила того, другого, сильно, до безумия. Поэтому иногда позволяла себе редкие встречи с любимым человеком. Зато семью сохранила. Брак.

— Но ведь это предательство, — нахмурился Будяк.

— Всё сложно, — кивнула я. — Кто-то посчитает, что это предательство, кто — что компенсация. Жизнь даётся нам один раз в этом мире. Ну, в смысле…

— Я понимаю, — кивнул Будяк.

— Ну, и можно принести себя в жертву, свою любовь, свои чувства, эмоции, зато сохранить семью, не беспокоиться, что люди скажут. Можно поступить честно — разрушить семью, уйти к другому человеку, а дальше — хоть трава не расти. Жить долго и счастливо с любимым человеком, а как себя будет ощущать брошенный муж — без разницы, главное, что себе хорошо. А можно взять третий вариант — наполовинку. Сохранить семью и изредка позволить себе какие-то крохи, фрагменты счастья. Но только, чтобы муж не узнал, чтобы не травмировать его, не обидеть. Я не знаю, какой из этих вариантов самый лучший. Они все одинаково плохие. Это очевидно. Но для себя я тогда выбрала вот эту серединку, третий вариант. Поэтому не мне тебя судить, Пётр.

— Ну вот видишь, — обрадовался Будяк, — пошли ко мне, там продолжим. Что мы всё на улице.

— Погоди, — хмуро покачала головой я, — не сбивай меня.

— Ладно… — вздохнул Будяк.

— Я это тебе рассказываю не для того, чтобы ты считал меня плохой, или чтобы оправдать тебя. Нет. Суть проблемы не в этом…

— Я знаю, в чём суть проблемы, — грустно улыбнулся Будяк, — я — не генерал, а простой учитель на полставки в Доме пионеров.

— И это всё ерунда! — отмахнулась я. — Дело в другом. Меня постоянно ставят перед выбором. Заставляют соответствовать чьим-то ожиданиям. Сейчас ты от меня ожидаешь, что я поднимусь к тебе, мы переспим, а потом будем встречаться. Возможно даже поженимся, но скорей всего — через какое-то время осточертеем друг другу и разбежимся.

— Ну и хороший план, — расцвёл Будяк, — чем он тебе не нравится?

— Римма Марковна ожидает, что я выйду замуж за успешного человека, и её старость будет обеспечена. Мои родители ждут внуков и что с мужем мы каждые выходные и каждый отпуск будем приезжать к ним на огород и работать.

— Ну это уже чересчур, — поморщился Будяк.

— На работе ожидают, что я буду вкалывать, как папа Карло, перевыполнять производственный план, поднимать показатели по социалистических обязательствах и желательно без дополнительных премиальных.

Будяк хохотнул.

— А вот никто, ни одна душа, не поинтересовалась, а что же хочу я? Как хочется жить мне?!

— Лида, а как хочется жить тебе? — на полном серьёзе спросил Будяк.

— Мне хочется спокойной счастливой жизни. Чтобы не воевать, никому ничего не доказывать, не заставлять себя соответствовать чьим-то ожиданиям и надеждам.

— Это невозможно, — вздохнул Будяк, — во всяком случае в нашей стране.

— Это ни в какой стране невозможно, — сказала я, — ни в каком времени и ни в каком мире. Но так хочется! Знаешь, какой мой идеальный день, Петь? Это когда я выспалась, проснулась утром, прошлёпала босиком на кухню, сварила себе кофе с горошинкой чёрного перчика и корицей, и сижу такая, забравшись с ногами в кресле, медленно пью этот кофе из любимой чашки, смотрю в тишине в окно, за которым падает снег, или идёт дождь, или светит солнце, и знаю, что скоро проснутся мои родные и любимые люди, мы позавтракаем, посекретничаем, посмеемся и пойдём все вместе гулять по городу…

— Ты просто устала, Лида, — грустно усмехнулся Будяк. — Чертовски устала от жизни. И ко мне ты не поднимешься. Никогда.

— Да, я устала, — кивнула я, — ты даже не представляешь насколько. Как мне всё это осточертело! Не хочу ничего.

— Иди ко мне, моя маленькая девочка, — Будяк обнял меня, и мы так стояли какое-то время. Я уткнулась в его плечо, и мне давно уже не было так хорошо и спокойно.

— Пошли, я провожу тебя домой, — сказал Будяк, заглянув в моё лицо, — вытри слёзы и пойдем, Лида. Время уже позднее, вдруг хулиганы какие привяжутся.

Мы пошли по улице, молча. Он держал меня за руку. «Как первоклассники», — мысленно улыбнулась я. Но руку не забрала.

— Лида, — серьёзно сказал Будяк, когда мы подошли к моему подъезду, — я тебя услышал и понял. Извини, что давил на тебя. Отдохни. Я буду всегда рядом. И знай, что, если ты захочешь — тебе стоит только кивнуть мне. Я буду ждать, сколько надо. Если надо — хоть и всю жизнь.

— Спасибо, — серьёзно кивнула я.

— Уже поздно, — вздохнул Будяк, взглянув на свет в нашем кухонном окне, — иди спать. Ты устала. А завтра с новыми силами начнешь всё заново…

Он нагнулся ко мне и мельком коснулся сухими губами моей щеки.

— Спокойной ночи, Лида, — тихо сказал он и пошел обратно.

А я стояла у подъезда и смотрела ему вслед. И на моих губах блуждала легкая улыбка, а вот щеки были мокрыми…

Утро началось с того, что Иван Аркадьевич вызвал меня в кабинет. Прибежала Людмила с огромными глазами и выдохнула:

— Лидия Степановна! Вас Иван Аркадьевич вызывает. Срочно. И он очень злой!

— На меня? — я оторвалась от подписывания поточных документов и посмотрела на своего секретаря.

— Вообще злой. В принципе. От него Акимовна вышла, глаза и нос красные, трясется, — на лице Людмилы мелькнуло злорадное удовлетворение. — Плакала. А Щука так вообще заперлась в своём кабинете, валерьянку пила. На весь этаж теперь воняет.

Я взяла свою записную книжку, чуть подумала и прихватила ещё мой Розовый Блокнотик Мести. Был у меня такой, куда я всех обидчиков выписывала. Вдруг пригодится.

В кабинете Ивана Аркадьевича было накурено, хоть гирлянды вешай. Что свидетельствовало о крайней степени его сердитости.

Ну и ладно.

После того, вчерашнего разговора с Будяком, меня словно отпустило. И сейчас я шла к шефу без внутреннего трепета, мне было как-то пофиг, выгонит, значит, так и будет.

— Иван Аркадьевич, вы меня вызывали?

— Садись, — сердито буркнул он, не отрывая взгляда от вороха бумажек.

Я села и приготовилась ждать. Иван Аркадьевич читал эти бумажки, перекладывал их туда-сюда, наконец, пробормотав себе под нос что-то явно экспрессивное, он схватил верхний лист, порвал его на мелкие-мелкие кусочки и швырнул в корзину для мусора. Клочки бумаги, кружась, медленно опускались в корзину, а я, как завороженная следила за ними.

— Что скажешь? — спросил Иван Аркадьевич, затянувшись сигаретой.

— Красиво как падают, — сказала я, не отрываясь от листочков, — словно осенние листья.

— Я тебя не о поэзии спрашиваю! — сердито сделал мне замечание Иван Аркадьевич, — я о работе.

— Всё идёт как положено, показатели выдерживаем, план выполняем, сроки не срываем, — отрапортовала я.

— В ОБХСС ты стукнула? — спросил вдруг Иван Аркадьевич.

— Я, — равнодушно пожала плечами я, — и в газету информацию, если что, тоже я слила.

— Да ты! Да как! — задохнувшись, Иван Аркадьевич рванул узел галстука. Он побагровел, на него было страшно смотреть.

Наконец, он справился с собой и начал кричать. Минут двадцать он метал громы и молнии. Я сидела в кресле, смотрела на него, воспринимая это всё как-то отстранённо и думала, что нужно успеть ещё заскочить в институт. Методист на кафедре вроде до шести работает. Неохота, конечно, но никуда не денешься. В любом случае, диплом о высшем образовании мне нужен. Если он сейчас меня уволит, в школу я идти не хочу, это будет нечестно, там ведь зов души и призвание нужны, а вот в газету перейти на основную работу было бы неплохо. А еще лучше в какой-то специализированный журнал устроиться. Можно попросить Ивана Тимофеевича рекомендацию…

— Лидия, ты меня слушаешь? — гневно рявкнул Иван Аркадьевич, видя моё отрешенное лицо.

— Ага, — кивнула я.

— Я перед кем тут распинаюсь?!

Я пожала плечами.

— Ты что, совсем страх потеряла? — Иван Аркадьевич так удивился моей реакции, что перешел на нормальный тон.

— Думаю да, — кивнула я и добавила, — Иван Аркадьевич, а давайте вы меня сейчас прям уволите, а то мне еще в институт заскочить нужно — сессия на носу.

— Прекрати! — от негодования он стукнул кулаком по столу так, что чашка аж подпрыгнула, — паясничать она тут вздумала! Шута горохового изображать! Ты зачем это сделала?!

— А как мне было с ними бороться? Как?! Вы поставили меня замом, в курс дела почти не ввели, сами через две недели уехали. А я тут сама должна выкручиваться!

— А как меня поставили замом, думаешь, мне легче было?! — возмутился Иван Аркадьевич.

— А у вас тоже все эти Альбертики с Герих были, да? — вызверилась я на него в ответ. — Вас тоже подставляли на каждом шагу и подсиживали?!

— Нет, при мне такого не было, — успокоившись, покачал головой Карягин. — Работы, конечно, было очень много, завал по всем направлениям. Но коллектив был хороший, дружный…

— А при вас стало болото, да? — съязвила я, не удержавшись.

— Не забывайся! — осадил меня Иван Аркадьевич, — старые кадры уходили, а потом пришел Семёнов, ты его не застала, он перед Бабаниным был, и вот он их начал стягивать. А когда стал Бабанин, ему было чихать и никого он менять не стал. А я — не успел.

— Тогда почему вы на меня кричите?

— Потому что ты поступила неправильно и глупо!

— Иван Аркадьевич, а как мне надо было поступить? Альберт мне открытым текстом грозил увольнением. Вы — в Москве. Мой кабинет то Герих захватывала, то Урсинович. А подставляли сколько раз, вы даже не представляете… финт с отчётом Гриновскому — это по сравнению с тем, что они творили, так, детский лепет.

— А почему ты молчала, Лида?

— Я пыталась. Пыталась сообщить вам, пыталась достучаться до них. Не получалось. Ну вот и решила защищать, как смогла…

— Мда, — почесал затылок Иван Аркадьевич, — наворотили мы с тобой дел, что и делать теперь?

Я пожала плечами.

— Не все ты сделала правильно, Лида. Не всё, — вздохнул он и подкурил сигарету, — но винить тебя не буду. Это я должен был лично всё контролировать…

Он выпустил дым и молча смотрел, как тот тает в воздухе.

— И что теперь будет? — прервала молчание я.

— Ничего не будет, — Иван Аркадьевич стряхнул пепел в пепельницу и снова затянулся, — у меня друг Юрка, мы с ним в детдоме вместе были, он в ОБХСС работает. Замнёт, куда он денется.

— А с газетой?

— А вот раз заварила кашу — думай теперь, какое мероприятие провести, чтобы пригласить журналистов из этой газеты, пусть хвалебное интервью теперь пишут!

— Но Иван Аркадьевич, у меня сессия на носу…

— А вот не надо было выпендриваться. Теперь делай, что хочешь, но статья в газете должна выйти на следующей неделе. Большая статья. И хвалебная!

— Хорошо, — вздохнула я.

— Что-то ты без огонька, Лида, — заметил Иван Аркадьевич.

— Да надоело всё, — пожаловалась я, — пашешь, пашешь, а оно всё на одном месте стоит.

— А ты что думала? — хмыкнул Иван Аркадьевич, — что оно как в сказках должно быть? Махнула одним рукавом — сделалось озеро, махнула вторым — и поплыли по озеру хрустальные лебеди…

— Да нет, не думаю, — нахмурилась я, — но меня злит, что бьешься, бьешься с обстоятельствами, а всё на одном месте.

— В Москву надо, — вдруг сказал Иван Аркадьевич.

— В Москву? — я думала, что ослышалась.

— Да, — кивнул Карягин. — Я вот сейчас был в Москве. И не просто так же. Ты, небось, думаешь, что я как школяр там на уроки ходил и задачки решал? А вот и нет! Я, между прочим, продвинул проект, что депо «Монорельс» в Москву переедет. Главное управление. А здесь отделение останется. Нам же расти надобно, расширяться. «Наверху» инициативу одобрили. Надо нам с тобой, Лида, смотреть вперёд.

— И когда на Москву? — я была в шоке от новостей, всё как-то свалилось неожиданно.

— Ну ты же сама канючишь, что засиделась, — хмыкнул Иван Аркадьевич. — Вот и будет теперь чем заняться.

— Я не канючу!

— Канючишь, — не согласился он, — сплошное нытьё и дамские нервы у тебя, Лидия. Так что готовься.

— Но Иван Аркадьевич, — попыталась посопротивляться я, — это как-то совершенно неожиданно. У меня Светка в первый класс через три дня идёт. Уже группа составлена, у нее тут друзья. Музыкальная школа. Учитель сольфеджио такой хороший, не хотелось менять. У Риммы Марковны подруги тут…

— А у тебя? — насмешливо прищурился Иван Аркадьевич.

Я промолчала, говорить было нечего.

— Вот то-то же! — удовлетворённо констатировал он, но, видя, моё смущение, добавил, — да ладно, не переживай так. Это дело не быстрое. Не один год пройдёт, пока мы все до ума доведем.

И я вздохнула.

— Так что иди работай спокойно, Лида, — велел Иван Аркадьевич, и в спину мне уже крикнул, — и про мероприятие не забудь!

Я вышла из Института и столкнулась с нашей почтальоншей, тётей Валей.

— Ой, Лида! — обрадовалась она, — а у меня тебе письмо. Хорошо, что я тебя здесь встретила. Теперь не придется тащиться на Ворошилова.

— Что за письмо? — спросила я.

— Заказное, — важно ответила тётя Валя, — отдаю лично в руки и распишись.

Я черканула загогулину и взглянула на адрес. Незнакомый, из Москвы. Неужели Велимир или, что еще хуже, Инна Станиславовна? Хотя откуда бы ей знать мой домашний адрес. Мимолётно отметив мысль, что вопрос с Велимиром не решен, я торопливо разорвала конверт, стараясь не повредить его.

Внутри оказался еще один конверт, с иностранными марками. Сердце моё нехорошо ёкнуло. Я разорвала конверт и вытащила письмо от «демонической» Олечки.

«Лидия», — писала она, — «сообщаю, что семейная жизнь у меня не сложилась. Оставаться в Чехословакии сейчас тоже не могу — из-за незнания языка меня не взяли в театр. Поэтому в октябре я планирую вернуться обратно. Насколько я помню, квартира от Валеева осталась за Светланой. Так что мы с дочерью будем там жить. Приготовь, пожалуйста, документы на квартиру. Мне будет некогда, я уверена, что меня с радостью возьмут в наш драматический театр и у меня будет плотный график гастролей».

Ольга.