Копье Черного Принца

ГЛАВА ПЯТАЯ ЧТО СКАЗАЛ ВОЕНКОМ

В историческом музее канцелярия была тоже историческая. Массивный письменный стол у окна относился к эпохе Людовика XIV, стулья были золоченые, обитые синим бархатом; занавески на окнах, сделанные из бамбуковых дранок и разрисованные тушью, попали сюда из далекой восточной страны. Даже чернильница на столе была какая-то особенная, выточенная из куска черного базальта.

Рядом с чернильницей, под стеклянным колпаком красовались массивные бронзовые часы, настолько редкие, что никто не рисковал их заводить, и поэтому они с первого дня своего появления здесь неизменно показывали одно и то же время.

Янкина мама, сопровождаемая Сергеем Петровичем и ребятами, подошла к письменному столу эпохи Людовика XIV. На столе стоял потертый телефонный аппарат. Трубка была снята. Мама приложила ее к уху и сказала:

— Алло? Я слушаю.

— Это гражданка Янсон Анна Карловна? — спросил на другом конце провода звонкий мужской голос.

— Да.

— Говорят из республиканского военкомата. Вы не могли бы прийти сейчас к товарищу военкому?

— Сейчас? — с волнением повторила Янкина мама.

— Да. Военком хочет лично побеседовать с вами. Завтра он уезжает на целый месяц… Разговор очень важный.

Мама заволновалась еще больше. Правой рукой продолжая держать возле уха телефонную трубку, она левой провела по волосам, на миг прикусила губу и повторила, запинаясь:

— Важный разговор?.. Значит, что-то удалось узнать?

— А это вам скажет сам военком… Ну, как, приедете?

— Да-да, — живо сказала мама, — я приеду сейчас же!

Хотя ни Янка, ни Генка, ни Сергей Петрович не слышали того, что говорили из военкомата маме, они сразу все поняли и бросились к ней, едва только она положила трубку.

— Мама, возьми меня с собой! — заорал Янка.

— И меня, — попросил Генка. — Я могу подождать в коридоре, пока вы будете разговаривать.

— Разговор действительно важный, если военком вызывает вас так поздно, — сказал Сергей Петрович. — И, по-моему, приятный, — добавил он тут же. — Потому что все неприятное давно уже известно… Берите такси и поезжайте. Ребят следует захватить тоже. Это не помешает…

— Я могу подождать в коридоре, — снова сказал Генка.

Простившись с Сергеем Петровичем, все трое вышли на улицу. Служебные двери музея выходили в маленький и очень узкий тупик. Здесь даже днем было темно, а сейчас, вечером, особенно после яркого света музейной канцелярии, все вокруг казалось залитым черной тушью. Только в доме напротив свет горел в двух окнах. В одном из них, на занавеске, качалась тень человека, стоящего вверх ногами. Это никого не удивило. И Янка и Генка и мама знали, что в доме напротив находится общежитие артистов цирка.

Генка, которому так и не ответили определенно, — берут его с собой или нет, — стал удивительно любезным. Ему очень хотелось поехать в военкомат.

— Анна Карловна, вы с Янкой подождите здесь, а я пойду пригоню такси, — предложил этот хитрец и тут же исчез за углом. Там, на большой площади, недалеко от музея, была стоянка такси.

Янка скептически хмыкнул. Он очень сомневался, чтобы шофер такси послушался Генку.

— Идем к нему навстречу, — предложил Янка.

Мама, занятая своими мыслями, ничего не ответила и машинально пошла вперед.

Они свернули за угол, прошли несколько десятков шагов, и тут Янка убедился, что его друг — не хвастун. Осветив обоих белыми лучами фар, к ним подъехала «победа». В кабине рядом с шофером сидел Генка и стучал пальцем по стеклу, чтобы привлечь к себе внимание.

Ничего не поделаешь — Янке пришлось сесть сзади, вместе с мамой. Конечно, захоти она только, Генка бы в три счета вылетел с переднего сидения. Но маме, видно, было не до того. Она назвала шоферу адрес и надолго замолчала.

Машина тронулась, быстро пересекла площадь, некоторое время покрутилась по лабиринту тесных улиц Старого города и вскоре вырвалась на асфальтовый простор одной из центральных магистралей.

Улица была ярко освещена. В темном небе над ней тянулись две бесконечные линии продолговатых жестяных ковшиков, в которые были заключены яркие лампы дневного света. На миг Янке показалось, что они едут по длинному-длинному тоннелю.

Стенами этого тоннеля были дома. Вот справа промелькнула большая витрина касс Аэрофлота со знакомым макетом летящего ТУ-114. Макет был маленькой копией воздушного лайнера. За целлофановой пленкой иллюминаторов днем даже были видны кукольные фигурки пассажиров. А к одному иллюминатору прильнула хорошенькая стюардесса.

В аэрофлотской кассе можно было купить билет куда хочешь — во Владивосток, в Сочи, а то и в Индию или Китай… Янке давно уже хотелось покататься на самолете, но мама, к сожалению, не разделяла этих настроений. Эх, если б отец был жив! Они бы обязательно куда-нибудь слетали! И непременно на ТУ-114! Ведь это самый лучший пассажирский самолет в мире!

Теперь такси мчалось по кварталу, который почти весь состоял из новеньких, только недавно построенных домов. Вообще-то говоря, в этом не было ничего удивительного — за последние годы в Риге выросли целые «жилые массивы», как их называли взрослые. Но этот квартал был Янке особенно знаком. Тут, в одном из новых домов, жил бывший Янкин сосед, Колька Васюков. Его родители работали на Рижской ТЭЦ, а старший брат был конструктором электропоездов… Интересно, а если бы отец был жив, чем бы он занимался? Наверное, стал бы директором какого-нибудь крупного завода.

— Папа… — незаметно для самого себя вдруг тихо сказал Янка.

Но мама услышала и, вздохнув, медленно проговорила, словно отвечая на свои мысли:

— Все равно его уже нет в живых…

Янка не решился ничего возразить. Он и сам понимал: надежды на то, что отец жив, не осталось никакой. Генка тоже ничего не сказал. Он вдруг вспомнил о собственном отце, который, живой и здоровый, уже давно ждет его дома и наверняка не похвалит за эту вечернюю прогулку.

Отец Генки был врачом-терапевтом и придерживался теории, что успеха в жизни добиваются лишь те люди, которые рано ложатся спать и рано встают. Генке эта теория была очень не по нутру: он любил утром поваляться в кровати, а ночью тайком почитать книжку, особенно если о рыцарях.

Конечно, Генкин отец был посвящен в трагическую историю Янки. И если бы он знал в эту минуту, что его сын принимает участие в очень важной поездке, связанной именно с этой историей, он бы, конечно, не сердился и, тем более, не волновался.

Но беда в том, что он ничего не знал и мог превратно истолковать длительное Генкино отсутствие. «Ведь я еще не обедал, — с ужасом подумал Генка. — Мои тарелки стоят на столе, а папа ходит мимо них и нервничает еще больше».

Генка с замиранием сердца глянул на освещенный циферблат автомобильных часов, и страх его усилился. Было без двадцати десять. Так поздно, не предупредив родных, он еще никогда домой не возвращался. Он уже начал подумывать о том, не выйти ли ему, не отправиться ли домой, но решил, что не стоит — все равно теперь бесполезно.

— Товарищ водитель, а у вас точные часы? — с деланным равнодушием спросил Генка.

— До сих пор были точными, — сухо ответил пожилой шофер. Он не привык катать мальчишек в такси, да еще в поздний час. — А ты что, сомневаешься?

— Нет, — смущенно протянул Генка и умолк. Ему было обидно, что Янка не поддержал разговора. Он уже собрался было обратиться к другу за поддержкой, но в эту минуту машина остановилась.

— Приехали, — сказала Янкина мать.

Генка сам открыл дверцу и выпрыгнул первым. Янка тоже хотел открыть свою дверцу, но у него ничего не получилось. Тогда Генка нажал ручку снаружи. Дверца открылась. Янка, который давил изнутри плечом, чуть не вывалился в снег.

— Никто не просил тебя… — недовольно сказал он. — Я бы и сам справился.

Мама расплатилась с шофером и вылезла тоже. Машина уехала. Все трое остались на тротуаре возле двухэтажного, очень красивого дома. К входной двери вели три ступеньки. Справа висела табличка с надписью на двух языках — латышском и русском: «Республиканский военный комиссариат».

— Пошли, — сказала мама, подталкивая ребят к двери. Они поднялись по ступенькам, вошли в просторный вестибюль, где сидел дежурный.

Когда все трое проходили мимо дежурного, толстого сержанта, сидевшего за маленьким столиком, Янкина мама сказала, что они к военкому, и назвала свою фамилию.

Толстый сержант вопросительно посмотрел на ребят и спросил:

— Все по одному делу?

— Все. — не спросясь, выпалил Янка.

Кабинет военкома находился на втором этаже. Дверь была приоткрыта. В полуосвещенный коридор падал свет. Никаких стульев для ожидания Генка в коридоре не заметил. Мама постучала и спросила:

— Можно?

— Войдите, — ответили из кабинета.

Мама вошла. Янка за ней. Оставаться в полутемном коридоре, да еще в таком, где не видно ни одного стула, было очевидной нелепостью. Генка набрался духу и храбро шагнул вслед за Янкой.

Республиканский военком, седой, широкоплечий полковник, встав из-за стола, тепло поздоровался с Янкиной мамой. Он уже знал ее. Потом посмотрел на ребят и сказал:

— А я думал, что у вас только один…

— Один и есть, — ответила Янкина мама. — Вот этот. — Она показала на Янку. Генка замер. Сейчас его выпроводят в темный коридор, а то и еще подальше. Но Янкина мама продолжала ласково: — А второй — его друг, Гена.

— Генрих Полянский, — уточнил Янка.

— Я могу подождать в коридоре… — неуверенно промолвил Генка и фальшиво улыбнулся.

— Нет, зачем же в коридоре, — ответил военком. — Оставайся, раз ты друг. Дружбу надо ценить… Дружба — это, брат, великое дело. Стульев в кабинете хватит. Размещайтесь… Вон там… А вас, Анна Карловна, я прошу вот сюда, поближе.

Янкина мама села возле стола. Друзья скромно заняли два местечка в сторонке и не отрываясь смотрели на военкома.

Приближался ответственный момент. Все понимали это. И Анна Карловна, и ее сын, и Генка, и сам военком.

Лицо полковника стало серьезным. Сидя напротив своей гостьи, в зеленоватом свете настольной лампы, он напоминал одного из тех добрых шотландских танов, которым, как знал Генка, очень трудно жилось из-за их любви к людям и прямодушия. Слегка откашлявшись, военком вытащил из ящика желтую картонную папку. Положил ее перед собой.

Янка не отрывал глаз от этой папки. Сейчас она расскажет о судьбе отца. Янка вдруг услышал, как бьется его сердце. Он слышал каждый удар.

«Жив, жив, жив», — стучало Янкино сердце.

Военком раскрыл папку, вынул оттуда какую-то очень маленькую, как показалось Янке, бумажку и посмотрел на Янкину маму.

— Анна Карловна, — сказал военком, — вы сообщили нам, что в Минске живет фронтовой товарищ вашего мужа, Мацкевич Александр Степанович, который может дать необходимые показания для оформления вам пенсии, как вдове партизанского командира.

«Умер! — вдруг молнией прорезало Янкино сознание. — Вдове!.. Значит, все-таки умер…»

Анна Карловна была не в силах ответить что-либо. Она лишь слегка кивнула головой, давая знать, что слышит и понимает все, что говорит ей военком.

На Генку никто не обращал внимания. Он вытянул шею вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. И не потому, что его мучило любопытство, — нет, он понимал, он чувствовал, что в эти минуты происходит что-то очень-очень важное в жизни Янки. И если бы Янка взглянул сейчас на своего друга, он бы удивился: Генка совсем не был похож на того обычного парнишку с насмешливо прищуренными глазами, каким его знали в школе. Глаза Генки были грустными, и дышал он тяжело.

— Мы немедленно послали запрос в Минск, — продолжал военком, — и вот сегодня получили ответ. Прочтите… — Он протянул бумажку маме, но она слабо оттолкнула ее:

— Нет, нет, уж вы сами…

Тогда военком еще раз откашлялся и медленно начал читать:

Полковник вздохнул. Стало тихо. Янка ничего не мог понять. Он с нетерпением ожидал, что же будет дальше? Неужели это все? А как же его отец? Из этой бумажки совершенно неясно, жив он или умер?

Но мама поняла. Она опустила голову и просидела так с полминуты. Все молчали. Это молчание, возможно, продлилось бы еще, но военком прервал его.

— Итак, ответ очень неутешительный, — сказал он. — Я знал, что вам будет тяжело, и поэтому решил сам сообщить обо всем… Решил и потому, что хочу добавить от себя: не отчаивайтесь, Анна Карловна! Наверняка еще отыщутся боевые друзья вашего мужа, которые остались в живых. Они дадут необходимые показания, и вы получите пенсию, на что, по моему глубокому убеждению, имеете полное право.

«При чем тут пенсия! — вдруг захотелось крикнуть Янке. — Я хочу знать, что с моим отцом? Что с моим папой?»

Он с трудом удержался, чтобы не сказать это вслух.

Мама поднялась со стула и протянула военкому руку.

— Спасибо, товарищ полковник. Ну, пойдем, Янка!

Она держалась твердо.

— Никуда вы не пойдете… Я прикажу вас всех развезти по домам, — возразил военком. Сняв телефонную трубку, он коротко бросил: — Мою машину к подъезду! Идемте, я вас провожу… А ты что приуныл, герой? — обратился военком к Янке. — Это не дело!.. Я уверен, что мы добудем необходимые документы, и все будет в порядке.

— Он потому расстроился, что говорят — его отец жив, — неожиданно брякнул долго молчавший Генка и, смутившись, что его могут не так понять, добавил: — Жив и находится в Америке… Конечно, мы этому не верим, — опять добавил он.

Казалось, что сообщение Генки не произвело на военкома никакого впечатления. По крайней мере он ничем не выдал себя. Он довольно спокойно хлопнул Янку по плечу и сказал:

— Вранье все это… Ложь! Грязные сплетни…

И только по тону, каким были сказаны эти слова, все поняли, что военком тоже возмущен оскорбительным подозрением, касающимся Янкиного отца. Поняли потому, что в спокойном голосе военкома чувствовался сдержанный гнев.

Янке было очень приятно узнать, что этот седой полковник, который наверняка успел многое повидать на своем веку и плохого и хорошего, верит в его отца.

И Янка впервые за весь вечер улыбнулся.

Военком проводил гостей до самой машины, приказал, чтобы шофер Генку непременно тоже отвез домой, и, прощаясь, вдруг задержал в своей большой и теплой руке потную Янкину пятерню. Потную потому, что Янка очень волновался.

— Послушай, что я тебе скажу… Был у меня один знакомый… военный человек… — Полковник отпустил Янкину руку, вынул носовой платок и провел им по губам. — Это был честный человек, коммунист… Но враги нашего народа оклеветали его, и этот честный коммунист был посажен в тюрьму. — Военком теперь говорил запинаясь, словно с трудом выдавливал каждое слово. — И все отвернулись от этого человека… даже многие бывшие друзья… А сын этого человека сказал: «Я не буду знать ни минуты покоя до тех пор, пока не докажу всем, что мой отец оклеветан… Я, — сказал сын, — отдам для этого всю свою жизнь, но добьюсь правды…» Теперь этот честный коммунист опять стал военным… и даже занимает довольно большой пост…

Все то время, пока полковник говорил, Генка внимательно смотрел на него. По мере того как рассказ подходил к концу, Генка все с большим интересом всматривался в лицо полковника. А когда тот, закончив, вздохнул, Генка вдруг прищурился и быстро спросил:

— А где он занимает большой пост? В нашем городе?

Как-то странно посмотрев на Генку, военком ответил:

— Да.

Никто не понял, зачем Генка задал этот вопрос. Все посмотрели на него в недоумении, даже солдат-шофер, который во время рассказа военкома открыл свою дверцу и слушал. Но Генка, не глядя ни на кого, подошел к военкому совсем близко и спросил, неожиданно глотнув воздуху в середине фразы:

— А… ваш сын?.. Где он теперь?

Янка удивленно посмотрел на полковника, потом перевел взгляд на Генку. «Какой сын? Откуда сын? Ничего невозможно понять!»

Но, к еще большему удивлению Янки, военком вдруг погладил Генку по голове и ответил:

— Мой сын тоже здесь, в Риге… Он математик, доцент, преподает в университете.

Потом, обратившись к Янкиной матери, добавил:

— Парнишка верно догадался… Это я рассказал о себе.

— Товарищ военком… товарищ полковник! — вдруг быстро-быстро заговорил Янка, словно боясь, что его перебьют. — Я тоже отдам все, я тоже буду так стараться, как никогда не старался, и непременно добьюсь правды!

— Вот и отлично, — серьезно сказал военком. — Я в этом уверен… тем более, что ты не один. Мы все тебе будем помогать.