Кораллы мертвеца

Глава 6

Еще маленькой девочкой Таня усвоила одну очень простую истину: в этой жизни ей рассчитывать не на кого и не на что. Родители Тани развелись, когда ей было семь лет, и с тех пор Танин мир как бы разделился на две половины: до и после.

Тот прежний мир был уютным и спокойным как любимый плюшевый мишка, с которым она засыпала в постели, уткнувшись в мягкие родные лапы. В том мире осталась дача, которую они снимали в подмосковной деревне Красногорке, вишневое варенье на блюдечке, прохладная речка, смешные фигурки зверей, вырезанные отцом из дерева, придуманные им сказки…

Отец сначала переехал жить к своей матери, а потом у него появилась другая женщина. Об этом Тане сообщила мать, брезгливо поджав губы. Втайне Таня не осуждала отца, ей казалось, что он как принц из волшебных сказок, наконец-то, вырвался из постылого царства и отправился бродить по свету в поисках принцессы и неожиданных приключений. Отец был мягким добрым фантазером. Сколько себя Таня помнила, мать вечно пилила отца за его неспособность твердо стоять на ногах, получать приличную зарплату и заводить нужные знакомства, которые помогли бы ему сменить квартиру и работу.

Мать была другой. Ее лицо с вечно поджатыми губами и укоризненным взглядом преследовало Таню, где бы она не оказалась, и любой свой поступок Таня соизмеряла с материнской оценкой: хорошо-плохо. О том, что жизнь состоит из труднообъяснимых противоречий, полутонов и парадоксов, мать просто не догадывалась или не принимала во внимание. Таню она воспитывала в строгости, наказывая за малейшие провинности.

День Тани был поминутно расписан. Над её кроватью висел большой лиcт ватмана, расчерченный вдоль и поперек. Это был распорядок Таниного дня, от которого она ни в коем случае не могла уклониться – как поезд, ездивший по одному и тому же маршруту в течение многих лет. На этом листе не находилось места для детских игр, походов в кино и прогулок по Москве. Запретные радости Тане приходилось урывать тайком, под страхом неминуемого разоблачения.

Она жила с матерью в маленькой двухкомнатной квартире, единственной достопримечательностью которой было пианино, доставшееся от дальней родственницы. Таню не учили музыке, считая это ненужным баловством, но она любила иногда открывать тяжелую крышку и робко касаться пальцами желтовато – перламутровых клавиш. Именно в одно из таких мгновений и родились у Тани странные, непонятно откуда нахлынувшие строчки: "Я полюбила городок у моря, на крышах ветровые флюгера, туманом заколдованные горы, да уезжать мне, кажется, пора…". Возникшее видение гор, сине-бирюзового моря, двухэтажных каменных домов с серебристыми флюгерами и широкими террасами было настолько отчетливым, что у неё перехватило дыхание. Таня поспешно схватила лежавшую на столе тетрадь и быстро написала эти строки. Своим открытием она не поделилась ни с кем, даже с Раей Крицковой, единственной школьной подругой, с которой они вместе делали горько-счастливые вылазки в ближайший кинотеатр и на Тверской бульвар.

Закончилось все достаточно печально. Географичка, пролистывая тетрадь, наткнулась на стихи и сообщила об этом матери. Та разорвала их и предупредила, чтобы "это было в первый и последний раз", иначе ей придется принять "соответствующие меры". Диапазон "мер" был обычно достаточно широк: от запрещения выхода на улицу до глухого молчания. Теперь Таня писала стихи на вырванных листочках, которые прятала в надежном тайнике – за задней стенкой старого шкафа.

В восьмом классе привычное течение жизни резко нарушилось. Таня впервые в жизни влюбилась. Ее избранником стал Гоша Шарапов, высокий блондин с обаятельно-нахальной улыбкой, не обращавший на Таню никакого внимания. На Таню налетел шквал стихов. Они были выспренными и неуклюжими, в них часто рифмовалась кровь-любовь и страдание-мечтание. Таня ещё не читала иронично-мудрого Уайльда, сказавшего, что во всяком откровенном чувстве есть нечто нелепое. Влюбленность кончилась внезапно, когда Таня увидела как Гоша обнимает за плечи самую красивую девушку школы Веронику Листьеву. Что-то хрустнуло в её груди и разлилось острой болью…

В девятом классе Таня стала задумываться: куда ей поступать. Мать неоднократно говорила Тане, что ей придется готовиться в институт самой, репетиторов она нанять ей не может, а отец слишком слабохарактерен, чтобы заработать приличные деньги. Иногда отец возникал на Танином горизонте как слабый огонек "летучего голландца". Свидания с ним обычно заканчивались через пятнадцать минут. Он вечно куда-то спешил, улыбался своей мягкой улыбкой, гладил Таню по голове, спрашивал как дела и получив ответ, что все хорошо, согласно кивал и снова возвращался в свою жизнь. Отец не замечал или не хотел замечать, что у Тани нет зимних сапог, что она плохо одета, у неё напряженные отношения с матерью, и вообще, ей хочется поплакать на его плече. После встреч с отцом Таня обычно упрямо вскидывала голову вверх и глотала беззвучные слезы.

Первый серьезный конфликт с матерью возник, когда Таня тайком записалась в литературную студию при популярном юношеском журнале и сказала, что будет поступать в литературный институт. Мать весь вечер кричала, что нужно думать о серьезной профессии, а не заниматься блажью… Таня стояла, закусив губы и упрямо повторяла про себя: "Все равно я буду писать стихи, все равно". Она даже не заметила, что чашка, которую она держала в руке, треснула и осколок больно впился в ладонь. Потекла кровь…

Литературная студия размещалась в старинном здании в одном из уютных московских переулков. Тане нравилось все: небольшая комната с грязновато-зелеными стенами, ядовито-красная герань на окнах, узкие деревянные столы, преподаватель Игорь Петрович, полный пожилой мужчина с седой шевелюрой. Он разбирал каждое стихотворение, чуть прищурив глаза, и вытянув листок перед собой. Он говорил, что надо побольше читать классиков, обращать внимание на образность и выразительность слова и рекомендовал всем как руководство к действию свою последнюю книгу "Тайны и уроки поэтического ремесла". Таня как завороженная внимала этому, в общем-то неглупому, но абсолютно бесталанному человеку, как она поняла значительно позднее. Но тогда, ей казалось, что она стоит на пороге удивительного мира, который вот-вот распахнет перед ней свои двери.

Матери Таня врала про дополнительные занятия в школе и кружки в Доме Пионеров. Впрочем, матери было не до нее: она работала санитаркой в больнице, вкалывала по две смены, и Танина жизнь её мало интересовала. Она только следила за тем, чтобы в дневнике стояли хорошие отметки.

Спустя полгода после того как она записалась в студию, к ним пришел новенький – Константин Вершицкий. Таня познакомилась с ним и её жизнь резко изменилась…

Ярин сидел у своего старого друга, Славы Ничипоренко, в прошлом Славки – Толстого, а теперь высокого худощавого мужчины, сотрудника Генеральной прокуратуры. Именно он помог Ярину выйти на следователя ведущего дело Макеева. Они сидели и выпивали уже пятую кружку пива. Алексей чувствовал так, словно и было прожитых лет, а они шкодливые пацаны покупают тайком бутылку "жигулевского" и распивают её в школьном саду.

С Славой Алексей по мере возможностей и времени регулярно встречался. Оба они работали над расследованием уголовных дел, у них было общее боевое прошлое, скрепившееся в дворовых драках, и, наконец, им просто было интересно общаться друг с другом и спорить до посинения. Споры обычно кончались ничем: каждый оставался при своем мнении. Год назад Слава развелся с женой, забрав себе дочь – четырнадцатилетнюю Ирину, и подрастающий тинейджер доставлял ему немало хлопот и огорчений. – Не знаю, как я её прокормлю, – жаловался он Ярину. – Уже сейчас вся зарплата уходит на её тряпки, а что будет дальше? – Может быть шить в ателье, – предложил Ярин, имевший о женской моде самое смутное представление. – Да ты что, сейчас все только на рынках покупают. Какое ателье, не смеши!

Сегодня Ярин пришел к другу с вполне определенной целью. Он знал, что в прокуратуре находится обширная база данных, нечто вроде глобального компромата на разных чиновников и бизнесменов, чьи пути так или иначе пересекались с законом. Ему важно было узнать о Коваленко. – Работы завал? – осведомился Ярин. – А когда её было мало? К тому же давят со всех сторон. Начнешь серьезное дело, улики соберешь, доказательства представишь, а оно рассыпается на глазах: то один свидетель откажется от своих слов, то другой. Или звоночек сверху раздастся: "Отбой". И вся работа коту под хвост. Есть и "темные лошадки", где мотив вроде бы на поверхности и все знают кому выгодно данное убийство, а попробуй докажи! Например, дело Кричевского. – И до сих пор никакого движения? – Почему, работаем. Потихонечку. Ясно, что его смерть на руку либо Борисову, либо Рудневу. Но не пойман – не вор. К тому же, недавно случилось ещё одно ЧП. Вдову Кричевского обокрали. Влезли, когда дома никого не было. А незадолго до этого – покушение на неё было. Чудом уцелела. – А что взяли? – Три тысячи долларов. Лежали, как она сказала, на карманные расходы. – Нам бы такие карманные, – вздохнул Ярин. – И не мечтай! – Только деньги взяли? – Ну ещё кое-какие драгоценности, которые лежали не в сейфе, а на виду. Домработница потом подтвердила это. – Наверное, эти деньги у Кричевской не последние, да и драгоценности тоже. – Еще бы, – присвистнул Нечипоренко, – богатейшая дамочка. Унаследовала телевизионный холдинг и все акции мужа. Такие с голоду не помрут. – Да и одна она долго не останется. – Если с головой на плечах, в брак не кинется. Зачем? Охотники за её денежками всегда найдутся. Одно время у неё был скоротечный роман прямо накануне смерти мужа. С неким Олегом Коваленко. Так, бизнесмен средней руки. – Коваленко? – переспросил Ярин. – А ты что, его знаешь? – с подозрением взглянул на него Слава. – Да нет, просто он у нас по одному делу проходит. – Любопытно! И что там? Коваленко оказался связан с Макеевым, директором фирмы "Антиквариат и ломбард" убитым три недели назад. – Странно! Ты держи меня в курсе, ладно? Может ниточка об убийстве Андрея Кричевского неожиданно всплывет с совсем другой стороны. – Постараюсь, у нас у самих это дело почти что в тупике. Сложность ещё и в том, что Макеев был был голубым. А эта братия тщательно конспирирует свои контакты и связи. – Коваленко вроде бы традиционной ориентации. Впрочем, кто его на самом деле разберет. Свечки мы не держим. А вообще интересная цепочка: Коваленко – Макеев – Андрей Кричевский. И ещё Никитина. – Это что-то связано с искусством? – Ярин расхохотался. – Темный ты человек, Славка, никуда не ходишь, газет не читаешь. Татьяна Никитина дама очень известная, у неё галерея "Фото АРТ". – Когда мне ходить? Работаешь, спины не разгибая. Да ещё Иринка постоянного внимания требует. Это ты у нас холостяк вечный! – Да ты не обижайся на меня. Может быть вместе и сходим к Никитиной, просветимся, Иринку прихватишь. – Это кто меня и куда прихватывать собирается? – раздался звонкий девичий голос.

В дверях стояла Ирина., крепко сбитая девочка в кожаной куртке и мини-юбке. – Пап, ну опять ты наклюкался! Одни бутылки стоят. – Что значит, "опять"? – возмутился Славка, – нельзя раз в месяц душу отвезти? – Нельзя, а то привыкнешь: и раз в месяц превратится раз в неделю, а потом и каждый день. Знаю я вас, мужиков безвольных. – Откуда опыт? – подал голос Ярин. А вы, Алексей Николаевич, не острите. За папой глаз да глаз нужен.

Когда Ирина ушла, Славка с гордостью подмигнул Ярину. – Видал, какая она у меня: в ежовых рукавицах держит. – Поэтому я никак и не женюсь. Терпеть не могу никаких рукавиц. – У тебя ещё все впереди. Нападешь, влюбишься…А с Иринкой все понятно, насмотрелась на мать-алкоголичку и теперь боится, что я пойду по той же дорожке. – Ладно, я пошел. Время уже позднее, – сказал Алексей, вставая со стула. – Звони. Информируй. Держи меня в курсе Кричевской, Коваленко. – И ты не пропадай.

В коридоре Алексея перехватила Ирина. – Вы оставшиеся бутылки забрали? – Да там одна всего. – Подождите.

Через минуту Ирина совала в руки Алексея "жигулевское". – Ты что! Ни-ни, забирайте! – Вынеси хоть пакет, я под мышкой не понесу. Примут за алкоголика.

Ирина взглянула на него, хотела что-то сказать, но передумала и расхохоталась.

Алексей погрозил ей пальцем. – Твою реплику я на лбу прочитал. Как ты обо мне думаешь! Ну что за девки такие пошли язвы, – пожаловался Алексей, глядя на свое отражение в большом зеркале, – на язык попадешь – не отмоешься. Неси пакет, кому говорят, – шутливо прикрикнул он на Ирину. – А то здесь в коридоре оставлю.

Когда Леночку попросили помочь Виктории Сергеевне, она сразу согласилась. "Она так осунулась в последнее время, похудела, стала рассеянной", – мгновенно прокрутилось у Лены в голове. – А что я могу сделать для Виктории Сергеевны? – Ничего особенного, просто тебе надо будет порекомендовать ей сходить в один магический салон. Подлечиться и укрепить нервную систему. Вот, – и человек протянул ей клочок бумаги, на котором было написано: "Башня Мерлина", Армянский переулок, дом… – Хорошо, мне так хочется, чтобы Виктория Сергеевна поправилась, – вспыхнула Лена. – Я тоже этого хочу. Я неоднократно говорил ей, что надо обратиться за помощью к специалистам, но она никак не реагировала на мои слова. Ты сможешь убедить её лучше меня. – Я попробую. – Не откладывай. Сделай это сегодня или завтра. – Обязательно. Я для Виктории Сергеевны готова на все. – Ну вот и хорошо, – человек улыбнулся ей. – Умница, только никому об этом не говори. Это будет нашим секретом.

Лена кивнула и заторопилась на работу. Обеденный перерыв заканчивался.

С тех пор она несколько раз звонила и докладывала о состоянии Виктории Сергеевны. Последний разговор был особенно коротким. – Ей помогло, помогло, – ликовала Лена, – большое вам спасибо. – Отлично. Значит, все в порядке, раздалось на том конце. – Больше мне не звони, не надо и помни о нашей договоренности: обо мне ни слова. – Хорошо, – Лена повесила трубку, но в её душе поселилось сомнение: вдруг она сделала что-то не так.

Ночью её соседка по комнате Галя услышала плач и проснулась. – Ленка, ты чего ревешь? Что случилось? – Просто так. – Ты что просто так! рассердилась Галя. – Знаешь, мне завтра вставать во сколько! Первая пара начинается в восемь сорок пять.

Леночку Виктория Сергеевна устроила в общежитие пединститута. – Не сердись, Галя … мне так плохо!

Галя села в кровати и зажгла ночник. – Может ты все-таки расскажешь в чем дело?

Лена отрицательно покачала головой. – Не могу. Но по-моему, я предала одного человека. – Ну и молчи, – Галя выключила свет и отвернулась к стенке. – Хочешь реветь – иди в коридор, а мне не мешай спать. Влюбилась, наверное, да начиталась своего любимого Бунина, вот и развела страсти. – Да нет… – Лена, все! Я из-за тебя спать на лекции не собираюсь. – Хорошо, больше не буду.

Но успокоиться Лена не могла. Она долго ворочалась, потом тихонько зажгла ночник над кроватью и достала из тумбочки томик Бунина, который всегда лежал у неё под рукой. Она раскрыла свой любимый рассказ "Легкое дыхание" и стала читать, приподнявшись на локте: "На кладбище, над свежей глиняной насыпью стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий…"

Константин Вершицкий был единственным сыном и внуком потомственных моряков. Его прадед Николай Иванович закончил одно из самых аристократических учебных заведений России – Морской кадетский корпус. Костя любил рассказывать легенды своей семьи, которые разворачивались перед восхищенной Таней как старинное фламандское кружево. История дворянского рода Вершицких вместила в себя войны, революции, сталинские лагеря, расстрелы, преданную любовь и жгучую ненависть. Любовь к морю текла в их крови. "Понимаешь, – объяснял Костя Тане, – у обычных людей глаза могут воспринимать местность, застроенную домами, а у нас – нет. Нам хочется видеть синюю бескрайность сливающуюся с горизонтом. Такова генетическая особенность нашего рода".

Костя часто выезжал с родителями в Ялту и Феодосию. В свое первое выступление в литературной студии Костя читал стихи о Коктебеле. Таня, не отрываясь смотрела на него, а после занятий подошла и спросила: почему чайки напоминают ему маленьких льдинок парящих в воздухе.

Они подружились. Костя жил на Ордынке, и Таня любила бывать у него дома. Большая трехкомнатная квартира с гулким коридором казалась Тане нездешним миром, куда она попала по чистой случайности.

C тех пор как Таня подружилась с Костей, с ней стали происходить удивительные вещи. Однажды, проходя мимо старинного дома на Чистых прудах, она увидела на балконе куст хрустально-голубоватых роз, слышала легкий звон цветов от ветра, а в другой раз, на Тверском бульваре незнакомый мужчина с пронзительными черными глазами подарил ей красный кленовый лист. Таня обернулась ему вслед, но мужчины уже не было. Он как будто растаял в воздухе…

Вскоре Игоря Петровича сменил новый преподаватель. Он был ненамного старше своих учеников, лет на пять, и они сразу почувствоали себя более свободно и непринужденно. Особое пристрастие преподаватель питал к античной поэзии и часами рассказывал о Катулле и Овидии, перемежая свою речь краткими восторженными восклицаниями. К Косте он отнесся с подчеркнутым вниманием, часто хвалил и ставил в пример другим студийцам. – Вы только послушайте, – и он поднимал руку в воздух, – как это звучит у Вершицкого : "И море как спины чаек несло на себе корабли…". Это чистый эллинизм.

Косте было неловко и он смущенно, чуть виновато улыбался, как бы извиняясь за сочиненные строки. – Хорошо, очень хорошо, ещё что-нибудь есть? – спрашивал "Катулл", как они его между собой. – Есть…

Таня знала, что Костя писал много и жадно. Существует такого рода творческая жадность к удачно найденным рифмам, словам, выражениям. Таня часто замечала, что Костя смотрит на людей и окружающий мир, словно фотографируя их. Цепкая Костина память вбирала в себя все, стараясь ничего не упустить.

В ту теплую тихую осень они подолгу бродили по Полянке и Ордынке, часто останавливаясь, увлеченно говоря и перебивая друг друга. Костя хотел стать поэтом и постоянно говорил об этом Тане. – А как же "генетическая особенность вашего рода"? – поддевала она его.

При этих словах Костя мрачнел. – Не знаю, но поэзию я люблю больше всего…

Однажды Таня остановилась около Дома писателей в Лаврушинском переулке и, срывая с дерева засохшую веточку, сказала: – Я чувствую что-то странное.

Костя откликнулся не сразу. – Почему? – Не знаю. Мне не по себе. Выбрось все из головы. Следующим летом мы поедем вместе в Коктебель. Я покажу тебе землю Волошина и Богаевского. – Наверное, там так красиво… Ты все увидишь сама: Карадаг, степи, красно-коричневые сумерки. – Костя… – Да? – Мне кажется, в последнее время ты стал каким-то другим. – Каким? Расстроенным, задумчивым. – Это твои фантазии. Давай сядем на скамейку. Давай, – согласилась Таня. – Ты прочитала Анакреона? – Нет, ты ведь дал мне эту книгу только вчера. – Прочти, обязательно прочти, там есть совершенно прелестные строки:

"Томный юноша встающий из пены…"

– Когда сталкиваешься с чем-то необычным, это так пугает и притягивает.

– Ты о чем? – не поняла Таня.

– Просто так, – замкнулся Костя.

Прошло ещё несколько дней, и Костя изменился настолько, что Таня с трудом узнавала в нем своего прежнего друга: он, словно окончательно ушел в мир вдохновенного вымысла, раз и навсегда отрешившись от убогой реальности. На Танины слова он реагировал не сразу, потом спохватывался и невпопад выпаливал ответ.

Преподаватель восторгался Костиными стихами и один раз попросил его остаться после занятий. Таня собирала тетради и книги в сумку, но услышав, что Костя остается, замедлила свои сборы и села обратно на стул. Преподаватель с удивлением посмотрел на нее, Таня почувствовала, что краснеет, но не сдвинулась места. – Таня, – мягко сказал Костя, – иди домой, мы сегодня гулять не будем. У меня очень болит голова.

От унижения Таня вспыхнула. Ей хотелось ругаться и кричать. Было больно и остро: как будто кто-то невидимый разделил лезвием ножа одну половинку плоти от другой. Ничего не говоря, Таня повернулась и беззвучно сглотнула слезы.

Всю ночь Таня проплакала в подушку. Ей казалось, что волшебную неземную музыку их отношений испортил некстати ворвавшийся протяжный низкий звук. Вроде трубы Иерихонской. "Но что я нервничаю, в принципе ничего страшного и не случилось, просто мы немного поссорились, мы же не можем всю жизнь ходить как двойняшки", – успокаивала себя Таня.

"Взрослеем… взрослею…" – вертелось в голове. Таня незаметно перемахнула планку шестнадцати лет, взяв эту высоту без особых усилий как ещё одну ненужную веху на своем пути. Мать по-прежнему жила отчужденно, не вникая в Танину жизнь и проблемы. В свое время она даже ничего не объяснила ей о менструации. И увидев на своем постельном белье после ноющей боли внизу живота красное пятно, Таня дико испугалась. Она подумала, что по неосторожности проглотила кусочек стекла, который ранил её изнутри. Спасибо Рае просветившей её насчет истинной природы случившегося. После этого случая Таня стала испытывать к матери необъяснимое чувство снисходительности, смешанное с жалостью. Та же Рая рассказала Тане все, о чем писалось на заборах и шушукались в школе. Старшая сестра Раи стремительно набиралась жизненного опыта, попеременно меняя мужчин и работы. Об интимных отношениях Таня узнала как о средневековой книге, которую хотелось пролистать и выбросить за ненадобностью. Ей казалось, что это произойдет с ней не скоро, а в туманном будущем… – Ты заметила, что Ирку после школы ждет высокий мужчина? Такой представительный. С дипломатом. – Нет, – рассеянно откликалась Таня. – Она живет с ним уже два месяца. Он работает в театре. Женат. А Лена Жигалова каждый день бегает к Роме. У него родители на работе, а сестру он выгоняет гулять во двор. Да… – Ты меня совсем не слушаешь, – добродушно заключила Рая. – Все витаешь в своих облаках А как у тебя с Костей? По-прежнему за ручку ходите? – Господи, да о чем с тобой говорить, – вспыхнула Таня и развернувшись, побежала домой.

И вот сейчас, лежа в постели, Таня думала об их отношениях. Ей было с ним хорошо и спокойно. Но разве это любовь? Без страстных поцелуев и объятий? На следующий день Костя не позвонил. Таня прождала ещё два дня, а потом не вытерпев, отправилась на Ордынку, заранее сгорая от неловкости перед Костиной мамой. – Его нет дома, – сказала Лариса Ивановна, открыв ей дверь. – Он в литературной студии. – А разве сегодня есть занятия? Они будут завтра. – Ну не знаю, это ведь ваши дела. Проходи, Таня. Костя скоро придет. Он звонил недавно.

Костя пришел через час. Увидев Таню, он почему-то сразу скрылся в своей комнате. – Костя, – позвала его Лариса Ивановна, – иди пить чай. С лимонным кексом.

За столом Костя молчал. Потом он пошел провожать Таню до метро. Они шли, и Таня чувствовала как в ней поднимается непонятный страх: Костя был рядом и одновременно далеко. Наконец, они остановились. – Ты больше не звони, не надо, – попросил Костя, стараясь не глядеть на Таню. – И не приходи. – Почему? – тупо спросила Таня.

Но он ничего не ответил. – Почему? Почему? – Таня почти кричала. Она хотела понять загадку такой неумолимой жестокости и несправедливости, и не могла. – Не ори, – бросил Костя и быстро отошел от нее.

В литературную студию Таня больше не ходила: она впала в странное оцепенение. Ей было так больно, что она потеряла всякую чувствительность, словно находилась под глубоким наркозом. Она не знала как жить дальше, и стоит ли вообще жить. А потом все кончилось самым страшным образом. Костя вскрыл себе вены, "скорая" приехала слишком поздно, и он умер, не приходя в сознание. Ходили темные и непонятные слухи: преподаватель литературы оказался гомосексуалистом, и Костя попал в его тщательно сплетенные сети. Но видимо, его хрупкая психика не выдержала столь изысканных экспериментов, и он решил уйти из жизни. Таня узнав об этом, только твердила как заведенная: "Он мне за все заплатит, заплатит…"

Рая протягивала Кате уже десятую чашку чая. – Хотите? – Хочу, ответила Катя. То, что она услышала меняло всю картину расследования. Теперь получалось, что у Никитиной был МОТИВ ДЛЯ УБИЙСТВА Макеева. А в том, что преподавателем литературной студии был Макеев, Катя ни секунды не сомневалась, хотя Рая ни разу не назвала его по имени. Катя вспомнила и слова матери Константина Вершицкого, что он дружил в девочкой, которую звали то ли Таня, то ли Оля.

– Рая, – Катя поставила чашку на стол, – а как звали этого преподавателя? Макеев Олег Васильевич?

– Не помню. Может быть. Но утверждать наверняка не могу.

– Страшная история. Таня так переживала. И я ничем не могла ей помочь. – Кто тут поможет! Только время. – Это верно. Еще чаю налить? – Нет, спасибо, я напилась на целый месяц вперед, – пошутила Катя. – Я когда работаю над каким-нибудь трудным текстом по два чайника выпиваю. Недавно взялась за редактирование Папюса "Практическая магия" и пожалела: думала кранты отдам. Одна чашка за другой. И уже не чая, а крепчайшего кофе. Как Бальзак в момент творчества. – Как потом сложилась Танина судьба? – Она поступила в педагогический. На факультет русского языка и литературы.

После школы мы уже редко виделись. У неё появились другие знакомые. Вы их не знали?

Рая покачала головой. – Нет. – Спасибо, если возникнет необходимость, можно я опять обращусь к вам? – Пожалуйста. Правда, навряд ли я вам расскажу больше.

Было уже поздно, и света нигде не было. Кате надо было со спринтерской скоростью проскочить через темный двор, и вынырнуть под аркой, не столкнувшись ненароком с каким-нибудь плотоядным маньяком, о которых так любил живописать суперпопулярный "МК".

Придя домой, Катя попыталась выстроить логическую схему, которая приобретала следующий вид. Никитина знала Макеева и, вероятно, давно вынашивала план мести. Это было ясно и понятно. Непонятным были денежные дела, связывавшие Никитину с Макеевым и роль во всей этой истории Коваленко. Был ли Коваленко знаком с Никитиной или нет? Здесь надо было подключать Диму Ширяева. Правда, он до сих пор не звонил, хотя и обещал выяснить насчет Макеева. Дима был обаятелен и корректен, но много ли удастся из него вытянуть, – размышляла Катя, – он прекрасно владеет собой и ничего лишнего не скажет. Выходит, что к Коваленко пока ни с какой стороны не подъедешь… А Герцог Б – что это? Кличка какого-нибудь рецидивиста-уголовника или местного братка? И КТО КОМУ отдавал деньги? Макеев этой троице или, наоборот, они ему? Катя больше склонялась ко второй версии, но доказательств у неё не было.

Записная книжка Макеева являлась важной уликой и поэтому, не случайно, её искали в Олиной сумке. А это в свою очередь означало: кто-то из троих причастен к убийству директора "Антиквариата и ломбарда". Но как же выяснить: кто именно? – горестно думала Катя.

Катя посмотрела на будильник. Два часа ночи. Сна не было ни в одном глазу. Она встала и включила телевизор. Шел какой-то голливудский боевик. У неё получалось уравнение с тремя неизвестными… Мысли Кати перескакивали с одного на другое, и она никак не могла сосредоточиться. Внезапно на экране возникла роскошная картинка экзотической природы; пальмы, ярко – синее море. – Наконец-то мы на Гавайях, – услышала Катя с экрана.

Блондинка в бикини лениво перевернулась на спину. – Дорогой, промурлыкала она, – я так давно мечтала об этом отдыхе…

Внезапно Катя вспомнила, как Оля говорила ей о Гавайях. "Интересно, мелькнуло в голове у Кати, – неужели Олег Васильевич так хорошо ей платил? Наверняка, отдых в этом райском уголке стоит недешево – как минимум семьсот баксов. Откуда же у неё деньги? Мысли Кати завертелись с лихорадочной быстротой. "А что, если Оля тоже каким-то образом замешана в этой истории. В конце концов, у неё железное алиби – во время убийства она находилась за сотни километров отсюда. И она естественно вне всяких подозрений. Не стоит забывать и о загадочном Герцоге Б. Возможно, он является главным организатором убийства Макеева, а Оля его сообщницей. Стоп-стоп, сказала сама себе Катя, в таком случае она бы никогда не передала записную книжку Макева. А почему бы и нет? Фамилии Макеева и Никитиной расшифровать нетрудно, на них в первую очередь и падает подозрение, а попробуй догадайся: кто такой Герцог Б. Тогда все получается логично: Оле надо направить расследование на поиск улик против Никитиной и Коваленко".

Катя вскочила с дивана. "Где же я была раньше? Почему я не подумала, что у убийцы мог быть сообщник среди сотрудников фирмы. Я познакомилась с ними, и на этом успокоилась. Надо собрать информацию о них, и как можно быстрее".

– Нет, нет Марк, я уже сыта. По горло, – Виктория рассмеялась и повертела в руках пустой бокал. – Налей мне ещё шампанское. – Сию минуту, Марк наклонил бутылку и пенистая жидкость полилась с легким шипеньем. Марк, ты прелесть.

Они сидели в небольшом уютном ресторанчике "Санта-Фе", отделанном в мексиканском стиле. На стенах висели гобелены со сценами из индейской жизни. Играл оркестр, звенел чей-то смех. На Виктории было красивое вечернее платье, сильно декольтированное спереди. Ее шею обвивало старинное колье с изумрудами – подарок Андрея.

Марк был непривычно серьезен, хотя и пытался острить. – На тебя обращают внимание, – сообщил он, нагнувшись к ней. – Пусть, – беспечно махнула рукой Виктория., – мне все равно. – Я рад, что ты немного отошла и повеселела. – Не обольщайся, Марк, просто я иногда живу по принципу Оскара Уайльда: "Душу лучше всего лечить ощущениями, а от ощущений лечит только душа". – Превосходный тезис, только пожалуй, трудно его воплощать в жизнь, а? – Почему? – пожала плечами Виктория. – Захотелось и пошла в ресторан, а чтобы не было скучно прихватила тебя. Правда, боюсь, что это ты скучаешь со мной. – Вика, как можно? – развел руками Марк, – ты очаровательная женщина и обаятельный собеседник. – Хотелось бы в это верить. А ты помнишь, как мы познакомились? – Разве я могу это забыть? – Марк прикрыл глаза. – На вечере в загородном клубе "Элит хаус". Ты была в длинном синем платье, а в ушах блестели тоненькие бриллиантовые сережки. Как капельки. Я ещё подумал тогда: "Какая прелестная женщина!" – Прекрасная память, Марк, тебе надо бы работать обозревателем моды. – Зачем? Я – адвокат. Потомственный. Адвокатами были мой отец и дед. Один – чуть не уехал в Париж после революции и всю жизнь об этом жалел, а второй – двенадцать лет провел в сталинских лагерях. Видишь, какая у меня опасная профессия. Чуть что, и кого сажают? Адвокатов, врачей. А сейчас и отстреливают.

"Мне кажется, что я знаю Марка сто лет: так мне с ним хорошо и легко. Но значит ли это, что я знаю его до конца?" – неожиданно подумала Виктория. Она вспомнила и загородный клуб, и Марка, и то чувство дружеской симпатии, которое возникло между ними в момент знакомства. Они встречались не так уж часто, но каждая встреча только крепче соединяла их узами дружбы. А когда тяжело заболела жена Марка, Ирина Константиновна – миловидная женщина, моложе его на десять лет, Виктория специально слетала в Лондон и привезла ей дорогой лекарственный препарат. Как ни пытался потом Марк отдать ей свой долг, Виктория была непреклонна: "Я не хочу ничего слышать". А в последний раз, когда у них состоялся подобный разговор, она добавила: "Если ты ещё раз заговоришь об этом, мы поссоримся, и ты меня никогда больше не увидишь". Марк отступил, и с тех пор в его чувство к Виктории вплелось восхищение и глубокая признательность. Но и Виктория привязалась к Марку. Она знала, что семь лет назад, они с женой потеряли единственного сына, утонувшего в подмосковной речке и искренне жалела его. – Знаешь, Марк, я давно хотела тебя спросить… – Да? – Как ты думаешь, что самое страшное в жизни? – У каждого человека свои страхи. – А я – знаю. Разочарование в том, во что когда-то безоглядно верил. – Что ты имеешь в виду?

Виктория вздохнула. – Понимаешь, бывает так, что тобой овладевает одно-единственное желание и ради него ты идешь напролом, не считаясь ни с чем. А когда получаешь то, что хотела, сперва радуешься. А потом наступает момент… Ой, Марк я даже не знаю, как это все объяснить… – Значит, это тебя по-настоящему мучает, раз ты заговорила об этом. – Да, мучает. И однажды ты понимаешь, что золото принимала за подделку и у тебя появляется странное чувство: будто кто-то тебя перехитрил. И вот начинаешь думать, а не перехитрила ли ты саму себя. – Я понял, о чем ты. Это не разочарование, это просто горькая ирония судьбы, которая любит иногда над нами шутить или ставить жестокие эксперименты. Я тоже порой думаю: "Зачем мне вся эта жизнь, если нет Гриши. К чему?" – Прости, Марк, – Виктория сжала его руку, – я не хотела. – Ничего, ничего, сейчас пройдет. – Нам пора.

Марк встал и накинул на плечи Виктории легчайшую накидку из норкового меха. – Прелестный ресторанчик, – обронил Марк, когда они шли к выходу. Ты знаешь, что он мне напомнил? – Что? – Ресторан в Лиссабоне. Помнишь? Это было трудное для тебя время.

Виктория остановилась и посмотрела Марку в глаза. – Да очень.

На Лиссабон она наткнулась случайно. Просто открыла туристический журнал и решила, что раз она там ещё не была, то надо обязательно поехать. Виктория была замужем за Андреем Кричевским уже тринадцать лет, и все тринадцать лет её подтачивала скука, которую она тщательно скрывала.

Для Виктории этот брак был прыжком в пропасть после страстного романа с другим человеком. Никто не ожидал, что в конце концов, Виктория ответит Андрею согласием. Все думали, что он отстанет от нее, поняв тщетность своих ухаживаний. Андрей влюбился в Викторию с первого взгляда, познакомившись с ней на одной из студенческих вечеринок. В то время Виктория не обратила на Андрея никакого внимания, она переживала свою первую сильную любовь, и Андрей был для неё чем-то вроде брата или друга, с которым она соглашалась иногда прогуляться по Москве или сходить в кино. Но для Андрея это было все слишком серьезно. Увидев Викторию, он сразу понял – это ЕГО ЖЕНА. Он ходил за ней два года, и когда Виктория сказала ему "да", Андрей даже не почувствовал радости; в таком он был напряжении. Он всю ночь как в тумане бродил по Москве, тупо повторяя про себя "этого не может быть".

Женитьба окрылила Андрея, и его карьера стремительно пошла в гору. Начал он с организации маленького кооператива под названием "Примус". Первое время кооператив занимал две маленькие комнаты в помещении бывшего ПТУ. Там стояли большие канцелярские столы и светлые шкафы с покосившимися дверями. Была дана броская реклама: "Консультируем и трудоустраиваем. Гарантия три года". Никто не понял о каких гарантиях шла речь, но стоял восемьдесят седьмой год, проблема занятости стояла перед всеми достаточно остро, и поэтому тоненький ручеек людей перед дверями "Примуса" через несколько дней превратился в полноводную реку. На деньги, полученные за "консультации", были закуплены самые современные компьютеры, а ещё спустя два месяца, кооператив обосновался по новому адресу в современном офисном центре на Каширском шоссе. Андрей подумывал о расширении дела, и вскоре "Примус" обзавелся рекламным агентством, юридическим бюро и газетой, поначалу напоминавшую заводскую многотиражку. Возникшее объединение назвали красиво и многообещающе – "Полет".

Андрей загорелся создать собственную газетно-журнальную империю и посоветовался с одним давним другом. – Послушай, старик, – сказал тот, лениво ковыряя спичкой в зубах, – а к "ящику" примериться не хочешь? – К "ящику", – усмехнулся Андрей. – А что? Дело хорошее. Только не сейчас, а чуть…попозже.

Здесь Андрею, как никогда, пригодилось его комсомольское прошлое. Он поднял свои старые связи, которые, впрочем, никогда и не прерывались. Первым делом, он возобновил знакомство с Игорем Володарским, бывшим однокашником, ставшим зам. гендиректора крупнейшей рекламной фирмы "Аванте", созданной при втором общероссийском канале. Тот свел его со своим шефом, и вскоре Андрей, купив десять процентов акции, вошел в число крупнейших пайщиков "Аванте". Но он уже мечтал о другом – о собственном телеканале…

Виктория к делам мужа относилась снисходительно. Ей нравилось ходить по дорогим магазинам и покупать себе наряды. Детей у них не было, и она развлекалась, посещая рестораны, театры и модные клубы. Довольно быстро Виктория превратилась в настоящую светскую даму. "Откуда в ней это?" часто думал Андрей, смотря на элегантную Вику, благоухающую дорогими духами. Он и не догадывался, что Виктория каждый день тщательно штудирует каталоги дамских журналов и регулярно посещает показы мод. Виктория хотела стать одной из первых светских красавиц Москвы и прилагала все усилия, чтобы добиться этого.