Коррида

Глава 23 СБЕЖАВШИЙ ИЗ АДА

Когда Хуана вернулась на постоялый двор, первым делом она, разумеется, позвала лекаря. Пардальян был почти уверен, что не ошибся. Однако же он с нетерпением ждал, что скажет по завершении своего осмотра сей ученый муж.

Все оказалось в порядке: шевалье не ошибся. Через неделю раненый будет на ногах. Просто чудо, что он не был убит наповал.

Наконец-то шевалье успокоился. Несмотря на жару, он закутался в свой плащ и потихоньку вышел на улицу, никому ничего не сказав.

— Скоро увидимся, Фауста, — зловеще пробормотал Пардальян и бодро зашагал по направлению к Гвадалквивиру.

После того как солдаты схватили шевалье, а ее люди задержали дона Сезара, Фауста вернулась в свой роскошный дом на площади Святого Франциска.

Когда Пардальян оказался в руках инквизиции, она постаралась выкинуть его из головы.

Теперь Фауста думала только о доне Сезаре и о том, что она будет делать, когда станет женой сына дона Карлоса.

Может, и не все складывалось так, как она хотела, но, в конечном счете, ей не на что было жаловаться.

Пардальяна больше не существовало. Жиральда находилась в руках дона Альмарана, который был настолько глуп, что позволил ранить себя быку; впрочем, даже раненый, он все равно не выпустит свою добычу. Тореро находился в ее доме, и его сторожили ее слуги.

Фауста была почти уверена, что Эспинозе не найти места, где спрятан принц.

Через несколько дней, когда все успокоится, она перевезет принца в деревенский дом, а там уж сумеет добиться от него желаемого. Потом, когда ее планы осуществятся, она займется поисками своего сына… сына Пардальяна.

Ее тревожило только одно: кажется, Эспиноза догадывается о заговоре, явным главой которого является герцог Кастрана, а тайным — она сама. Следовательно, Эспиноза знает о ее роли в этом деле, однако он ни разу ни о чем не проговорился, хотя Фауста неоднократно пыталась заставить великого инквизитора открыть карты. Но ни одна попытка не увенчалась успехом.

Ее раздражала еще одна вещь. За ней, и она знала это точно, постоянно следили. Для нее такое положение становилось невыносимым. Это в самом деле сильно ее раздражало.

Однажды Фаусте вздумалось прогуляться. Вдруг какой-то офицер узнал ее и остановил. Он не возражал против прогулки, но вежливо сказал, что будет иметь честь сопровождать ее милость принцессу Борджиа. Тут же ее носилки окружил десяток вооруженных всадников. Тогда Фауста спокойно заметила, что ее уже сопровождают трое и этого ей вполне достаточно, на что офицер возразил — опять же очень вежливо, — что это приказ его величества короля Испании, который считает своим долгом защищать гостью от любых неприятностей, столь частых в беспокойном городе Севилье, особенно в последнее время.

Фауста все поняла. Теперь она узница. Впрочем, это ее не очень беспокоило, ибо она знала, что может порвать со своим ужасным союзником — Эспинозой, когда захочет. И все же принцесса нервничала. Она спрашивала себя, каковы намерения великого инквизитора, и не находила ответа.

Поэтому те две недели, которые длилось заключение Пардальяна, она вела себя очень осторожно.

Каждый день Фауста навещала Эспинозу и интересовалась судьбой Пардальяна. Великий инквизитор рассказывал ей о состоянии узника, о том, что с ним делают и что собираются делать еще.

Она серьезно слушала, одобряла или не одобряла, давала советы. Перед уходом Фауста неизменно осведомлялась о здоровье дона Альмарана.

Накануне того дня, когда шевалье вырвал Жиральду из лап Красной Бороды, она по обыкновению нанесла визит великому инквизитору. На ее всегдашний вопрос Эспиноза ответил странным тоном:

— Мучения господина де Пардальяна закончены.

— Должна ли я это понимать так, что он умер? — спросила Фауста.

Не желая больше ничего объяснять, великий инквизитор повторил:

— Его мучения закончены.

Насчет дона Альмарана ей удалось выяснить, что он совершенно поправился и завтра собирается в замок Биб-Альзар, где у него есть какое-то дело.

Фауста улыбнулась. Она-то знала, что за дело было у Красной Бороды в этой крепости. Попрощавшись с Эспинозой, Фауста вернулась домой.

В тот день, спустя примерно час после того, как мы видели удаляющегося Пардальяна, принцесса находилась в маленькой молельне своего загородного дома. Она заканчивала долгую беседу с Тореро.

— Сударыня, — грустно говорил дон Сезар, — вы хотите, чтобы я принял ваши предложения. Вы были так жестоки, что сообщили мне печальную тайну моего рождения. Может быть, было бы лучше, если бы я не знал всей правды! Но теперь это уже неважно: зло совершилось, и поправить ничего нельзя… Однако вам не удалось достичь вашей цели. Зачем вы так упорно настаиваете? Вы хотите видеть меня одержимым честолюбцем. Но я не таков. Я не испытываю нездорового желания властвовать над себе подобными и, — причем теперь более чем когда-либо прежде, — полон решимости не восставать против того, кто был и останется для меня королем… и никем другим. Единственное мое желание, сударыня, — уехать во Францию с моим другом господином де Пардальяном и попытаться там отыскать свое место под солнцем. Я мечтаю окончить свои дни рядом с женой, которую я давно уже для себя выбрал. Она не так прекрасна, как вы, у нее нет ни титулов, ни богатства, но я люблю ее… и этого достаточно.

Фауста пришла в ярость.

— О, — воскликнула она, — неужели я всегда буду вынуждена испытывать это жестокое разочарование! Я думаю, что обращаюсь к мужчинам, воинам, борцам, а оказывается, что это всего только женщины… презренные слабые женщины, которые живут только чувством! Почему я сама не родилась мужчиной?!

— Не презирайте человеческие чувства, сударыня. Они частенько помогают нам в жизни.

Фауста не обратила ни малейшего внимания на слова Тореро. Она продолжала:

— Этот Пардальян, с которым ты, несчастный безумец, хочешь уехать, знаешь ли ты, что с ним стало?

— Я не понимаю вас. Объяснитесь! — встревоженно попросил Тореро, не знавший, что шевалье схватила инквизиция.

— Он умер, — произнесла Фауста ледяным тоном. — Этот Пардальян, чье тлетворное влияние подстегнуло твое глупое сопротивление, умер. Он сошел с ума и умер! Да, да, да! А ты — такой же сумасшедший, как и он! И это я, я, принцесса Фауста, сначала лишила его рассудка, а потом погубила.

— Боже правый! Сударыня, если то, что вы говорите, правда, вы…

Фауста жестом остановила своего собеседника.

— Замолчи и выслушай меня до конца! — вскричала она. — И не забудь: стоит тебе пошевелиться, как ты упадешь бездыханным. У этих стен есть глаза и уши… и я позаботилась о своей охране, Сезар… ведь тебя зовут Сезар, не так ли?

Что же касается твоей возлюбленной… этой презренной цыганки, ради которой ты отказываешься от предложенного тебе трона, то знай, несчастный сумасшедший, что она умерла… умерла, понимаешь? Умерла обесчещенной, оскверненная поцелуями и грязными ласками Красной Бороды… Так храни же верность своему воспоминанию!.. Может быть, ты, как и твой бесценный Пардальян, решил всю свою жизнь оставаться верным мертвой?.. Любить опозоренную покойницу?

В этот миг Тореро стремительно бросился к Фаусте. Он схватил принцессу за руку и закричал ей прямо в лицо:

— Повторите… повторите эти гнусные слова… и, клянусь Богом, вам придет конец!.. Вы уже никогда не сможете хвастать своими злодеяниями.

Фауста и бровью не повела. Она даже не попыталась вырваться. Вместо этого свободной рукой принцесса вынула из-за корсажа маленький кинжал.

— Один укол вот этого клинка, — сказала она холодно, — и ты погибнешь. На кончике этого стилета — яд, от которого нет противоядия.

Тореро замер в нерешительности. Пользуясь его замешательством, Фауста резко высвободила руку и повторила:

— Пардальян сошел с ума и умер… Это сделала я. Твоя невеста умерла обесчещенной. Это тоже сделала я. А ты, ты умрешь в отчаянии… и это тоже сделаю я!

С этими словами она нажала на какую-то пружину, открыв тем самым потайную дверь. Не оборачиваясь, Фауста отступила назад, однако выйти ей не удалось: принцесса на кого-то наткнулась. Позади нее стоял какой-то человек, который явно не собирался уступать ей дорогу. Откуда он взялся? Ведь об этой двери знала только она одна! Наверное, этот человек все слышал! Кто он? Впрочем, это неважно. Он все равно исчезнет. Фауста занесла кинжал, но ударить не успела…

Ей показалось, что ее рука попала в тиски.

Смертельное оружие со звоном упало на пол, и Фаусту силой повлекли обратно в кабинет. Над самым ее ухом послышался лукавый голос, который принцесса не могла не узнать:

— Итак, здесь говорят о смерти, о яде, о безумии, о пытках, о чем-то еще в этом роде… Наверное, у госпожи Фаусты любовное свидание. Каждый раз, когда Фауста говорит о любви, она произносит слово «смерть».

Принцесса и Тореро воскликнули в один голос:

— Пардальян!..

— Собственной персоной, сударыня, — произнес шевалье, по-прежнему преграждая дорогу Фаусте.

Чем сильнее были чувства Пардальяна, тем спокойнее он себя вел. Вот и сейчас шевалье невозмутимо продолжил:

— Поздравляю вас с очередной неудачей, сударыня: те, кого вы убили, слава Богу, чувствуют себя вполне хорошо! Что же касается того, что я лишился рассудка… Может быть, я и правда сумасшедший, но с ума меня сводит одно-единственное желание — раздавить вас как ядовитую гадину… Хотя почему «как»? Провалиться мне на этом месте, если я смогу когда-нибудь оскорбить женщину, но вы, сударыня… Я напрасно старался заставить себя смотреть на вас как на женщину и соответственно с вами обращаться. Вы сами убедили меня, что вы — чудовище, исторгнутое преисподней.

— Пардальян!.. Живой! — повторила Фауста.

— Живой, черт подери! Еще какой живой, сударыня! Такой же живой, как и прелестная Жиральда, приговоренная вами к смерти. Красной Бороде не удалось ее обесчестить: я отправил его к праотцам, не дав тем самым осуществиться вашему гнусному замыслу… Это ведь ваш план, не правда ли?

— Жива!.. Жиральда жива?

У Тореро перехватило дыхание.

— Жива и невредима, мой принц! Успокойтесь же, с ней все в порядке.

— О! Пардальян! Пардальян! Как я могу…

— Оставьте… Теперь у меня другие заботы, — грубо перебил шевалье: так он поступал всегда, когда его начинали горячо благодарить.

Тем временем Фауста вновь овладела собой. В глазах Пардальяна она прочла свой приговор.

«Если я не убью его… он убьет меня, — спокойно сказала себе принцесса. — Смерть — это пустяк. Но умереть от его руки… У меня есть еще последний шанс».

На шее у Фаусты висел маленький серебряный свисток. Она быстро схватила его и поднесла к губам.

Шевалье заметил стремительное движение. Он мог бы остановить Фаусту, но не захотел этого делать. Раздалась пронзительная трель, и в тот же миг Пардальян выхватил кинжал и шпагу и протянул кинжал безоружному дону Сезару.

— Вы спрашивали меня, как вам отблагодарить меня за ту безделицу, что я для вас сделал? Вот, возьмите это… и наблюдайте за госпожой Фаустой. Будьте внимательны и при малейшем подозрительном движении убейте ее как бешеную собаку. Итак, делайте, что я вас прошу и ничего более того… и мы будем квиты, мой принц.

Голос шевалье звучал так внушительно, что дон Сезар не решился спорить, молча взял кинжал и встал рядом с Фаустой. На его лице читалась холодная решимость. Пардальян понял, что может быть спокоен на этот счет, и взглядом поблагодарил Тореро.

Дверь отворилась, и на пороге появились четверо мужчин со шпагами. Наверное, они не ожидали встретить такого противника: они в нерешительности остановились и переглянулись. Пардальян, видя замешательство вошедших, насмешливо обратился к ним:

— Добрый вечер, господа! Господин де Шалабр, господин де Монсери, господин де Сен-Малин, я рад вас видеть!

— Взаимно, сударь, — вежливо ответил Сен-Малин, отвешивая поклон.

Шалабр и Монсери также в свою очередь поклонились, и шевалье ответил им тем же.

— Итак, — продолжал он, — мы еще раз хотим попытаться причинить зло шевалье де Пардальяну… Господа, если бы он не был так дорог мне, я охотно пожелал бы вам удачи.

— Вы так добры к нам, сударь, — сказал Монсери.

— По правде говоря, мы вовсе не ожидали встретить вас здесь, — добавил Шалабр.

— Сударь, вы нравитесь нам — черт нас подери, если мы знаем, почему, — однако мы пришли сюда не для того, чтобы говорить вам комплименты, — подытожил Сен-Малин.

Четвертым был не кто иной, как Бюсси-Леклерк.

Узнав Пардальяна, он остолбенел. Все это время бедняга стоял с выпученными глазами, не в силах произнести ни слова.

Шевалье сразу его заметил, но для того, чтобы вывести забияку из себя, он сделал вид, что не узнает его. Одним словом, с тремя противниками Пардальян обменялся приветствиями по всем правилам, а на четвертого не обратил никакого внимания. Однако он не терял Бюсси-Леклерка из виду и внезапно с негодованием вскричал:

— Я не верю своим глазам! Нет, это действительно Жан Леклерк! Но каким образом этот человек мог попасть в ваше общество? Фу, господа, вы меня огорчаете! Почему среди храбрецов затесался этот трус? Посмотрите на него! На его физиономии, потной от страха, до сих пор виден след от моей руки. Фу, как противно!

Эти слова произвели желаемое действие. Вне себя от стыда и от ярости, Бюсси-Леклерк, сжав зубы, бросился на врага. Остальные устремились за ним.

Противники бились молча. Слышался только звон оружия и хриплое дыхание сражающихся.

Комната была совсем маленькой, поэтому наемники больше мешали друг другу, чем помогали. Пардальян же чувствовал себя гораздо свободнее.

Фауста обратила внимание на одну деталь: шевалье по-прежнему стоял спиной к открытой двери. Ей стало ясно, что, если Пардальян захотел бы, он легко смог бы избежать схватки с четырьмя французами. Он не скрылся, следовательно, он не хотел этого.

Почему? Неужели он уверен, что справится с этими забияками?

Придя к такому выводу, Фауста почувствовала, что ею овладевает отчаяние. Она понимала: Пардальян победит. Но что же тогда будет с ней? Ведь когда шевалье расправится со своими врагами, она окажется целиком в его власти.

Тем временем четверка старалась в поте лица: наемники кололи и рубили, подпрыгивали, опрокидывали мебель, падали на паркет, тут же вставали и не переставая сыпали ужасными ругательствами.

Бесстрашный шевалье дрался спокойно. Он не продвинулся вперед, но и не отступил ни на шаг.

Казалось, Пардальян запретил себе переступать порог потайной двери. Он стоял неподвижно, двигалась только его шпага, причем с такой скоростью, будто на его месте сражался многорукий Бриарей.

И все же шевалье стала понемногу передаваться горячность его противников, и он решил, что со схваткой пора заканчивать. Тогда Пардальян перешел в атаку. Его натиск был направлен главным образом на Бюсси-Леклерка, и то, что должно было случиться, случилось: шевалье нанес разящий удар, и Бюсси-Леклерк тяжело рухнул на пол.

Нужно заметить, что все время, пока длилась эта неравная битва, Бюсси-Леклерк испытывал такой страх, что почти не мог сражаться. Поэтому, когда шевалье пронзил его, он удовлетворенно улыбнулся и выдохнул:

— Наконец-то!..

Это оказалось его последним словом.

Тогда Пардальян серьезно занялся остальными.

Сначала он обратился к ним с маленькой речью — так мирно, словно они находились в зале для фехтования:

— Господа, однажды, когда вы полагали, что я нахожусь в затруднительном положении, вы оказали мне услугу. За это я дарую вам жизнь.

Тут шевалье нахмурил брови.

— Однако я все же вынужден лишить вас свободы действия… на некоторое время.

Шевалье сделал выпад, и Сен-Малин, раненный в бедро, испустил жалобный крик.

— Один! — открыл счет Пардальян.

— Два! — проговорил он почти сразу, а Шалабр схватился за плечо.

Остался Монсери, самый молодой из всех. Шевалье опустил шпагу и тихо сказал:

— Уходите.

Монсери побагровел от негодования.

— Сударь! — воскликнул он. — Кажется, я не заслужил подобного оскорбления.

С этими словами обиженный юноша очертя голову бросился на Пардальяна.

— Это правда, — серьезно согласился шевалье, отражая удар. — Я прошу извинить меня… Три!

— Отлично, сударь! — радостно крикнул Монсери, которому Пардальян пронзил запястье. — Вы истинный дворянин. Спасибо!

С этими словами он лишился чувств. Шевалье с грустью посмотрел на четыре распростертых тела.

— Но я ведь только защищался, — пробормотал он. — К тому же через месяц они снова будут на ногах. Что же касается вот этого (Пардальян взглянул на Бюсси-Леклерка), Бог свидетель, у меня не было к нему ненависти… При каждой встрече он хотел меня убить… В конце концов я потерял терпение, и это принесло ему несчастье.

Повернувшись к Фаусте, шевалье сказал:

— Если у вас в запасе есть еще несколько наемных убийц, не смущайтесь… Свистните еще раз в ваш свисточек.

Принцесса мрачно покачала головой. Пожалуй, первый раз в жизни она была в таком отчаянии.

— Как? — презрительно усмехнулся Пардальян. — Фаусту охраняют всего-навсего четверо жалких разбойников? Ай-ай-ай!

Принцесса чувствовала себя глубоко оскорбленной. Издевки шевалье ранили ее глубже, чем самые грубые ругательства.

— Ну, раз вы отказываетесь от моего предложения, — насмешливо продолжал Пардальян, — позвольте мне принять необходимые меры предосторожности: я не хочу, чтобы нам мешали.

С этими словами шевалье закрыл дверь на ключ, положил его в карман и задвинул засов. Затем он медленно повернулся к Фаусте. От его былой насмешливости не осталось и следа. Увидев выражение лица Пардальяна, принцесса побледнела.

В ее сознании пронеслось: «Это конец!.. Сейчас он убьет меня!.. Он!..»

Шевалье молча приближался к Фаусте. Он не спешил. Фауста зачарованно смотрела на него, как кролик на удава, не в силах пошевелиться.

Наконец Пардальян подошел к ней вплотную и опустил свои руки ей на плечи. Затем его руки медленно поползли к шее принцессы.

И тут Фауста не выдержала.

Как испуганное животное, она втянула голову в плечи и жалобно простонала:

— Пардальян!.. Не убивай меня!

— Ага! — Шевалье рассмеялся, и сейчас он был еще ужаснее, чем минуту назад. — Ты боишься! Ты боишься умереть! Надо же, Фауста боится смерти! Я впервые вижу тебя такой! До сих пор я знал тебя как чудовище, одержимое жаждой власти, идущее к своей цели по трупам, я знал тебя как холодного изобретательного палача… Но я не предполагал, что ты трусиха! Да, оказывается, Фауста боится смерти!

Принцесса величественно выпрямилась. К ней снова вернулось ее обычное спокойствие. Глядя шевалье прямо в глаза, она гордо сказала:

— Я не боюсь смерти… и ты прекрасно это знаешь, Пардальян.

— Однако ты испугалась, — усмехнулся шевалье. — Ты попросила у меня пощады!

— Я попросила пощады, это верно. Но я боялась не за себя.

Вдруг Фауста, воспользовавшись тем, что Тореро целиком был поглощен созерцанием этой удивительной сцены, стремительным движением выхватила у него кинжал, разорвала на себе корсаж и, приставив к своей груди отравленное острие, произнесла с холодной решимостью:

— Повтори, что Фауста испугалась, и я упаду мертвой к твоим ногам… И ты никогда не узнаешь, почему я попросила у тебя пощады.

Пардальян понял: это не пустые слова. В эту минуту он не мог не восхищаться принцессой.

Но, помимо восхищения, шевалье испытывал сейчас и другое чувство — любопытство. Что значат эти слова: «Ты никогда не узнаешь, почему я попросила у тебя пощады»? Что она хотела этим сказать? Какой еще сюрприз она ему приготовила?

Пардальян захотел выяснить это. Он слегка наклонил голову и ледяным тоном сказал:

— Ладно. Я не буду этого повторять. Объясните, что вы имели в виду. Однако, я думаю, вы все же не будете отрицать, что попросили пощады.

Фауста медленно опустила руку с кинжалом.

— Да, я попросила у тебя пощады, — спокойно сказала принцесса. — И сделаю это снова… Ты говоришь, что я трусиха… Но послушай, Пардальян: я только что была готова пронзить себя вот этим кинжалом. Поверь, чтобы обратиться к тебе с этой просьбой, мне понадобилось в тысячу раз больше смелости. И, сделав это, я засвидетельствовала тем самым свою любовь к тебе.

Шевалье удивленно уставился на Фаусту.

— Слушай дальше, Пардальян, и ты все поймешь, — принцесса понемногу оживлялась. — Да, я хотела убить тебя, признаю, я пыталась добиться этой цели самыми ужасными способами… Я была жестокой и бессердечной, но я любила тебя, Пардальян… Я всегда любила тебя… А ты презирал меня… Понимаешь? Да, в своей ненависти я была безжалостна и отвратительна, но зато в своей любви… ты понимаешь меня? Пардальян, я не хотела, чтобы однажды твой сын спросил тебя: «Что вы сделали с моей матерью?» Я не хотела, чтобы это произошло… потому что я мать твоего сына. Теперь ты понимаешь, почему я взмолилась о пощаде? Понимаешь, почему ты не можешь убить мать своего ребенка?

Шевалье остолбенел. Он ожидал услышать что угодно, но только не это. Как? Он — отец? У него, у Пардальяна, есть сын? И он узнает об этом при таких необычных обстоятельствах!

Похоже, это объявили ему не для того, чтобы разбудить в нем родительские чувства.

Казалось, Пардальян воспринял это известие равнодушно, однако же шевалье потребовал, чтобы Фауста все ему объяснила. Принцесса пересказала ему события, описанные нами в первых главах этой истории. Пардальян внимательно выслушал ее рассказ.

— Итак, сейчас мой сын находится в Париже, под наблюдением вашей горничной Мирти… А вы, достойная мать, не смогли найти времени заняться вашим ребенком… Конечно, вы ведь были очень заняты, причем такими серьезными делами… Ладно, что сделано, то сделано.

Фауста опустила голову.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она.

— Вернуться в Париж, разумеется, потому что моя задача выполнена.

— Бумага у вас?

— Конечно! А каковы ваши намерения?

— Мне тоже здесь больше нечего делать… Сикст V умер. Я хочу уехать в Италию. Надеюсь, мне позволят жить там спокойно.

Они посмотрели друг другу в глаза, потом отвели взгляд. Ни шевалье, ни Фауста не сказали ни слова о будущем своего ребенка. Видимо, у каждого был свой план, и никто не хотел его раскрывать.

Пардальян холодно поклонился:

— Прощайте, сударыня!

— Прощайте, Пардальян! — ответила Фауста тем же тоном.