Костер и Саламандра. Книга вторая

19

Обнаглели мы до последних пределов. Ну уж я — во всяком случае.

Потому что год назад я бы о таком даже подумать не смела — вернее, мне бы просто в голову не пришло. А сейчас — ну а что такого? Ну просто Фрейн спит урывками — и хочется найти время, чтобы ему немного отдохнуть. И мы обряд сдвинули: не после полуночи, а сразу, как только наступили какие-то сумерки.

Весенние же сумерки. Ещё не очень поздние.

Мы с Клаем провели этот обряд. Клай очень радовался, а Барн был просто в восторге, как малое дитя, даже не пытался как-то себя в руках держать. Можно понять: их ведь сослуживцы, старые приятели, с которыми боевое братство и всякое такое.

Фарфоровые гренадеры вышли даже лучше, чем фарфоровые морячки. Люди мэтра Фогеля многому научились, да и технология у Рауля теперь была немного другая. Когда перед тобой не просто дух, а реальное тело — гораздо легче добиться некоторой индивидуальности у фарфорового лица. Я рассмотрела наших новеньких и убедилась, что Рауль — скульптор очень хороший. Не такой, как Глена: Глена старалась сделать очень красиво, а Рауль — особые чёрточки ухватить, может, даже характер в некоторой степени.

И каучук в мастерской начали использовать основательно, работать с ним тоже научились здорово. В какой-то степени он заменял фарфоровым мускулатуру, ну и само искусственное тело стало плотнее и в то же время гибче. Ватные мундиры — тяжеловаты. Мы планировали морячков тоже доработать со временем.

А привязывали мы всех бойцов двумя Узлами. Третий Узел — после победы. Я им так и объяснила: мессиры, милые, так воевать будет удобнее: не больно, если ранят. А человеческое тепло мы ещё успеем получить. Вот разобьём врага, выгоним ад в его логово — и будет тепло. И осязание, и живая ранимость, и вот это всё… Божье всё, в общем.

А гренадеры, между прочим, вели себя гораздо несерьёзнее, чем моряки. Видимо, потому что только что были живые, не отвыкли ещё. В часовне — ещё туда-сюда, а как только вышли, так и начали тыкать друг в друга пальцами и хамски ржать.

— Смотри-ка, Боур-то не сказал, что у него на носу бородавка была!

— Дамочкам нравиться хочет!

— Ой! Ой! Усы! Усы-то! Генеральские!

— Глазки всегда хотел голубенькие, га-га-га!

— Грудь-то, а?! Колесом! Грудь-то!

— Орденов влезет — воз!

— Холлир-то, братцы, чёлку себе отпустил! Воши не заведутся, так моль съест!

— Одно плохо, мессиры: рома не тяпнешь!

И Барн ржал и тыкался вместе со всеми, его тискали и обнимали, физиономия у него была блаженная — я понимала. Я вот так же обнимала Вильму, каждый день, каждый раз — никак не могла успокоиться: вот, не дух, тело, какое угодно, но тело.

Дух — это в чём-то утешительно, но… я уже успела понять: всё равно нестерпимо.

Человек уже не твой, а Божий.

А эти обормоты — они пока ещё были наши.

Клай вышел с Фрейном из часовни, простился с наставником — и быстренько навёл порядок в войсках:

— Мессиры, в шеренгу по двое — стройся! Смирно! Так. Эшелон уходит завтра, в три часа пополудни. Вам всем разрешён отпуск до часа пополудни. Кто родом из провинции — может посмотреть на столицу. Эрик и Тэшли могут сходить домой… только не напугайте родных. Холлир, было бы правильно навестить Дэгли в госпитале, он хотел тебя видеть. Сбор на вокзале, вторая платформа. Пока едем не на фронт, а на переформировку. Вольно, разойдись.

Кажется, единственное, что огорчало наше фарфоровое воинство, когда оно разбредалось парами-тройками, — это невозможность бухнуть на прощанье. В этом, пожалуй, было что-то от существования в виде духа… но человек жив не хлебом единым, что ни говори.

Деликатный Барн ушёл с друзьями. И правильно: с его благородием же остался живой некромант, чего там… Его благородие воркует с девушкой, нечего стоять у них над душой. Недурное у Барна чутьё, подумала я, а Клаю сказала:

— Ты уже, кажется, годишься в генералы. Командуешь так, что и лошадь встанет смирно.

— Злая леди-рыцарь, — сказал Клай с явственной улыбкой в голосе.

Мы стояли у часовни и держались за ручки, как влюблённые детишки, — но мне было никак его не отпустить. То же самое: ощущение живого, осязаемой плоти, даже если держишь кости и бронзу, затянутые лайкой офицерских перчаток.

Я его держала — и страшно было отпустить.

Некромантка, извращенка, маньячка. Был совсем живой — не понимала, стал на две трети мёртвый — так остро поняла, что Дар жжёт и сердце режет.

— Можно позвать тебя на свидание? — спросил Клай. — Весна, фонари, набережная… гулять до рассвета?

— Можешь позвать, только я откажусь, — сказала я. — Меня ждёт Виллемина. Поговорить надо, а получается только урывками. Я думала, хоть после бала получится, а она из бального зала сбежала в Штаб… я её почти не видела с тех пор.

Клай кивнул, а меня разрывало от тоски: от тоски по нему, от тоски по Вильме, от тоски по миру… Я устала. Мне хотелось хоть немного тишины. Чтобы мы с Вильмой сидели на нашем любимом диване с ногами, чтобы между нами уютненько устроилась Тяпка, чтобы с нами были Валор и Клай, чтобы тихонько тикали часы, можно было болтать — и спешить было бы некуда…

— Вы так скоро уезжаете, — сказала я в досаде. — Я думала, у нас ещё дня три есть.

— Так ведь нечего нам делать в столице, — сказал Клай. — А на фронте каждый человек на счету. Тем более — мы… знаешь… мы ведь можем в самое пекло. Мы очень, очень полезны будем, милая леди.

— Ты сказал: на переформировку, — напомнила я.

— Угу, — сказал Клай со сложным выражением, с какой-то печальной гордостью. — Наверное, нас раскидают по разным частям. Сапёры, разведка… мало ли где ещё могут понадобиться фарфоровые… Подстрелят тебя — пулю вытащишь плоскогубцами и свободен, удобно. Мы очень, очень хорошие солдаты. Хорошие и ценные. Может, остаться в армии после войны?

— Если дослужишься до генерала — запросто, — я его почти обняла и поправила сивую чёлку. — О! От тебя пахнет приятно. Нероли?

Клай польщенно хмыкнул и мотнул головой. Он был прав, я чуяла леденцовый запах клея для кукольных париков, это он мне нравился с детства, но… пусть. Пусть так. Пусть думает, что я думала, будто он для меня надушился.

И в этот момент меня вдруг накрыло ледяной лунной волной Силы. Это было так неожиданно, что я шарахнулась, чуть не подпрыгнула:

— Вампир! Опять?!

Олгрен вышел из тени часовни. В адмиральском мундире давным-давно прошедшей эпохи, грозный, как кит-орка, и живописный до невозможности, самодовольно ухмыляясь во все клыки:

— Я пришёл служить вам, тёмная леди. Или нынче надо сказать «леди-рыцарь»?

Вот откуда вампиры узнают все последние новости и сплетни? Хотя… а кто бы помешал какому-нибудь особо наглому юнге Олгрена слегка покрутиться на балу? По Дворцу они ходят свободно… а простецы бы и не заметили.

— Служить — это хорошо, — сказала я. — Но я не звала. У тебя есть новости?

Олгрен чинил насмешливый политес — не иначе как у Валора набрался:

— Осмелюсь пригласить тёмную леди в мои личные апартаменты. Если это возможно.

Мне стало самую малость не по себе. Это легко сказать — «апартаменты!» Знаем мы ваши апартаменты! Где-нибудь на стыке сна с явью, наполовину нереальные. А ходить по снам — занятие неприятное, у меня даже заныл обрубок пальца на клешне.

Но Тяпке идея явно понравилась, она хахала и виляла всем телом: в гости же идём, в гости! В гости — хорошо. И Олгрена она за что-то любила.

Предположу, что он украдкой угощал Силой чужую собаку. Просто подлизывался к ней и подманивал. Старый дохлый морской змей.

И, как всегда, догадался, что нужно сказать, чтобы я решилась. Старые вампиры читают людей, как книгу, даже некромантов.

— Мэтр Клай, — дружески сказал Олгрен, — не согласились бы вы сопровождать тёмную леди? Кажется, она считает, что навещать одиноких мужчин в Сумерки — несколько неприлично.

— Не в этом дело! — рявкнула я.

— Мы, конечно, пойдём, — сказал Клай. — Во всяком случае, до рассвета я совершенно свободен, милая леди.

— Славно, — удовлетворённо кивнул Олгрен. — Что ж, леди и мэтр, пройдёмте к зеркалу.

Ну да, подумала я. Зеркало в холле госпиталя явно не просто так повесили. Продуманно.

И, как я и думала, это прошло жутковато.

На нашей стороне — электрическое освещение, трезвая реальность, в которой кто угодно почувствует себя уютно, а на той стороне зазеркалья — каюта, как мне показалось, давным-давно затонувшего фрегата. Тёмное резное дерево, поросшее мхом, вышитая золотом обивка стен поседела от времени, древние карты, большой глобус, навигационные приборы на столе, тяжёлом, как могильная плита… И свечи в подсвечнике из почерневшей бронзы горят синими огнями.

Уют, поэзия…

— Адмирал, — спросила я, — это вообще-то не под водой, случайно?

Олгрен от удовольствия даже зажмурился, как сытый кот:

— Разве я посмел бы подвергать опасности вашу драгоценную жизнь, леди? Не беспокойтесь, проходите смело.

Адмирал с Клаем перешагнули раму — и руки мне подали.

Ну и ладно. И я вошла. А Тяпка перемахнула за мной, красивым таким прыжком — и тут же начала всё обнюхивать.

В вампирском-то мире вне реальности, рядом с ней, в Сумерках самых — собакам всё нипочём, у них воображения нет. А у меня есть. Я тут же вспомнила, как Далех рассказывал древнюю сказку Чёрного Юга: «Ты, путник, вступаешь в тень Города и в Город Теней». Каюту наполнял сырой холод с запахом морской соли и мокрого песка. Даже не склеп, а вот натурально утонувший давным-давно парусник.

И эта мысль просто холодной струйкой стекала между лопаток, даже Дар не грел.

Пришлось слегка себя пнуть — немного накрутить раздражение, чтобы Дар поднять, как щит:

— Охо, адмирал Олгрен, это, значит, у тебя гроб? Ты пошёл на дно со своим кораблём, да?

Клай, кажется, с лёгкой укоризной на меня посмотрел, но Олгрену всё было нипочём. Он вообще не счёл этот выпад бестактностью.

— «Брат бури», — сказал он нежно. Настолько нежно и мечтательно, что я и не слышала, чтоб старый пиратюга так мурлыкал. — Двухпалубный, шестидесятипушечный, флагман государя Риэля Чайки, мой фрегат, мой родич и сердце моё. Здесь, на Драконьих Клыках, разбился вдребезги во время страшного шторма, очень давно уже, тёмная леди. На этой песчаной косе умирал Олгрен, барон Грозномысский, из дома Морского Дракона — и принял тёмное посвящение от Хловина, тогдашнего Князя Сумерек, под чьей рукой было всё побережье.

— Сколько же вам лет, адмирал? — тихонько спросил Клай.

— Тридцать восемь, — ухмыльнулся Олгрен. — И всегда будет так. Мёртвые не старятся, мэтр Клай, мы с вами хорошо это знаем… а что до посмертия… хм, годы — просто рябь бытия, волны времени. Считать ли их?

В общем, он был здорово старше, чем я думала. Он был страшно стар. И при этом ему ещё не лень было что-то из себя строить, играть с живыми во всякую ерунду.

Силён.

— Так ты хотел показать свой кораблик? — спросила я якобы наивно — и глазками хлоп-хлоп.

— Я хотел, чтобы тёмная леди побеседовала с пленными, — сказал Олгрен. — А мэтр Клай ей помог бы — если вдруг ей понадобится помощь.

— С пленными? — прямо дико прозвучало. — С пленными… ты хочешь сказать, с пленными вампирами?

— Да, — Олгрен распахнул дверь каюты. — Прошу за мной, я вас провожу.

Не моргнув. «С пленными», а! Я привычно подумала, что Сумерки кончаются с рассветом, и, уж во всяком случае, обитатели Сумерек не воюют… и вспомнила Дольфа.

— Дворяне Прибережья, — сорвалось у меня с языка.

— Конечно, — сказал Олгрен. — Слуги короны. А я ещё и присягал королю Прибережья как солдат. И я хочу, чтобы вы это увидели, леди. И запомнили.

Что оставалось… Мы вышли из каюты, и Олгрен повёл нас по мёртвому паруснику, который показался мне огромным, словно сказочный мрачный замок. Свита Олгрена приветствовала нас как моряки — и мне хотелось хихикнуть, потому что вампиры-то были большей частью сухопутные. Обычные, гражданские, не морские — даже пара лунных дев, которые очень странно здесь смотрелись. Рыжая красотка, матово-бледная, с вишнёвыми очами, дружески мне улыбнулась — она носила старинный роброн с бантами и лихую треуголку, как моряк прошлого века.

— Все они, — сказал Олгрен, показав на свиту подбородком, — были там, на западе. Здесь — солдаты тёмной государыни, леди… или, в связи с текущими событиями, нам уже не годится обращаться к государыне Виллемине как к тёмной государыне?

— Какая разница, — сказала я. — У Сумерек всё равно другой подход. Вас ведь тоже вампирами звать не совсем правильно, если на то пошло…

Команде Олгрена это определённо польстило — и он сам обозначил согласный кивок. А юнга в костюме пажа приблизительно эпохи Магдалы Прибережной откинул крышку люка — тот люк вёл в какие-то мрачные глубины.

— Трюм, что ли? — спросила я.

Мне представился совершенно фантастический осьминог, который сидит там, внизу, над тонким слоем гнилой воды — аж передёрнуло.

Но Тяпка спокойно туда сиганула, а Олгрен, довольно ухмыльнувшись, спустился сам, а мне подал руку.

И мы оказались ровно в таком трюме, какой я себе представила: с тонким слоем гнилой воды, в которой копошатся какие-то мелкие морские гады, в тусклом синем свете блуждающих огней… ну только и радости, что мы с Клаем остались стоять на невысоком сухом помосте.

А напротив нас, к столбу, который, видно, поддерживал палубу, были прикованы Гелира и незнакомый мне вампир с длинными тёмными локонами, закрывающими лицо. Запястья в кандалах, кандалы приклёпаны к верхней части столба — вот так вот, руки вверх, опустив голову. По лодыжки в воде.

Как на старинных гравюрах, каторжники перед казнью.

Гелира уже не казалась истлевшим трупом. Всё-таки была похожа на вампира, но только условно: иллюзию живых тел им Олгрен сохранил, а больше ничего — и они почти не светились, а одежда выглядела истлевшими мокрыми тряпками.

Эффектно.

Гелира подняла голову и взглянула на меня. В жизни я не видела такого отчаянного взгляда у вампира — и глаза у неё светились, как тёмные гранаты. Как ни странно, здесь, в трюме у Олгрена, в ней появилось настоящее вампирское достоинство, которого во Дворце я и следа не учуяла.

А Тяпка зарычала.

— Ты хотела поговорить с некромантом, отродье, — сказал Гелире Олгрен. — Так вот. Тёмная леди Карла, тёмный мэтр Клай. Говори.

— Леди Карла, — тихо сказала Гелира тем самым теплейшим чарующим голосом, который меня ещё во Дворце поразил, — милосердия прошу. И покоя. Отпустите мою душу на лоно Господне, во имя всего, что для вас дорого. Я не служила аду, поверьте, лишь помогла тому, кого люблю более Вечности, во имя того, что и сама считала правильным…

— Молчи, Гелира, — вдруг прервал второй пленник. — Не унижайся.

Прошипел! Как змея или разъярённый кот! От него так хлестнуло ледяной злобой, что мой Дар взметнулся стеной огня.

— Полагаю, вы потеряли все права, — сказал Олгрен.

В этот момент я… не то чтоб увидела, нет. Он помнил, что с ним люди, он, похоже, нас берёг, ценил и берёг — так что его истинного облика я не увидела, конечно. Только на миг учуяла, ощутила, больше Даром, чем человеческими простыми чувствами. И содрогнулась.

От громадности этой темно сияющей фигуры, воплощения Предопределённости, жуткой справедливости Судьбы.

Клай придвинулся ко мне, Тяпка спряталась за мои ноги. А мне прятаться было особо некуда.

Я ж ещё и орала на этого вестника Божьего в Сумерках…

Как у меня только язык повернулся с ним заговорить. Сама удивляюсь.

— Олгрен, — сказала я, — ну, она сделала выбор, пусть заплатит за него, да?

— Заплатит, — бесстрастно сказал наш сумеречный адмирал. — Предатели не заслуживают свободы — ни в смерти, ни в посмертии, ни при жизни.

Гелира рывком выпрямилась, вздёрнув голову:

— Я никого не предавала!

— Кроме Кодекса и Творца, — так же бесстрастно возразил Олгрен.

— Это вы предали Творца, это вы! — то ли прошипел, то ли прорычал второй вампир. Его очень красивое лицо стало просто кошмарным, как оскаленный череп. — Ты же служишь водяным демонам, Князь! И мёртвой королеве, мёртвой, кукле, монстру! Кто отродье, разве Гелира?! Нет уж, на троне в Прибережье — отродье! Исчадье! Проклятая кровь Дольфа-чудовища!

— Язык вырву, Лангр, — сообщил Олгрен. Без раздражения, без злобы — констатация факта.

Поэтому очень убедительно.

— Не надо, — сказала я. — Пусть он говорит. Я хочу понять.

— Ты не понимаешь, служанка куклы? — фыркнул Лангр. Смотрел на меня, как хищный зверь, никогда я таких вампиров не видела. — С кем ты связалась! Весь их дом — проклятые твари. Ты не можешь представить — в своей крохотной человеческой жизни… а я помню! Я помню волну смерти в Хрустальном Бору! День, когда я сам горел в гробу, как ведьмак в костре, и вечер, когда взошла луна над площадью, усыпанной трупами, гнилыми трупами и свежими трупами! В мой родной город пришёл демон Дольф — и смертью залил его!

— А резню в Винной Долине ты тоже помнишь? — спросил Клай.

Лангр ужасно ухмыльнулся.

— А Винная Долина должна принадлежать нашей короне, — сказал он с глубоким убеждением. — Мой государь Ричард воевал за неё — и победил.

— Ричард победил Гуго и забрал Винную Долину, а Дольф победил Ричарда и взял её назад, — с явственной улыбкой в голосе сказал Клай. — И отомстил Ричарду. Разве нет?

— Ричард был рыцарь, — сказал Лангр страстно. — Я хорошо его помню. Он был светлый и весёлый, любил жизнь, женщин и приключения… он и сражался как рыцарь. А Дольфу было плевать на рыцарскую честь, доблесть, королевское имя… Он победил с силами ада. Тогда мы решили: никакого ада больше. Никто больше не притащит ад в Перелесье, в наши чистые луга! А уж тем более — правнучка Дольфа, мёртвая ведьма.

У меня аж рот приоткрылся от удивления и ярости. Я много чего хотела сказать, но тут Гелира начала истерически хохотать:

— В томном вальсе кружил я… ваши нежные косточки! — выдохнула она сквозь хохот и слёзы. — И тихонько поскрипывал ваш изящный скелет! Провидческая песенка!.. Уже не в моде на побережье, а?

Я сжала кулаки так, что на правой руке ногти впились в ладонь — и чуть не переломала пальцы клешни. Мне тоже хотелось сказать: «Язык вырву». Еле сдержалась.

— Здорово она вас всех прибрала к рукам, — сказал Лангр, как выплюнул. — Не хотели быть под Перелесьем — под Междугорье ляжете, под проклятую семейку.

— Эрнст был прав, — истово кивнула Гелира. — Он сказал мне: «Ты должна обезопасить нашу землю. Людвиг — простец, хоть его и окружают тёмные родственнички. А вот его дочь — о, она особый случай, она шлюха тьмы, так это называли в наше время. Уничтожь. Развоплоти. Сожги. Найди способ убить, хоть она почти неуязвима, как вставший мертвец. Мы — дворяне Перелесья. Ради нашей победы. Ради безопасности нашей страны. Ради нашей свободы».

Её глаза были полны слёз — и слёзы, переливаясь через нижнее веко, стекали по лунным щекам кровавыми каплями. Я подумала: любила она эту сволочь, Эрнста. Мёртвые… ну могут, наверное, как-то исхитриться соврать, если их не допрашивать с пристрастием, но сейчас Гелира не врёт.

— За вашу, между прочим, свободу — тоже, — сказал Лангр, и судорога дёрнула его лицо, как у живого. — С Перелесьем был бы Святой Альянс, но вы же выбрали Междугорье, от которого с давних времён разит падалью и ересью…

— А ничего, что король Рандольф связался с адом?! — рявкнула я. — С чернокнижием, с самыми грязными чарами? С проклятиями? Что кадавров делает, да таких, что ерунда эти Дольфовы поднятые трупы…

— А что ему остаётся? — всхлипнула Гелира. — Ричард Золотой Сокол считал, что можно встретить ад с открытым забралом, и это погубило его и не спасло страну. Рандольф не делает таких ошибок. Он принял меры. Да, да, берёт на душу грех — ради страны, ради будущего.

— Ты же сама сказала мне, — еле выговорила я, — что боишься, как бы ад не поглотил твою родину…

— Боюсь! — сказала Гелира, глядя мне в лицо. В этот момент я видела её насквозь, она раскрылась до дна души. Даже не пыталась лукавить. — Из-за этого страха я и пришла сюда, на ваше побережье. Нарушила Кодекс. Рискнула душой. У меня просто не хватило сил — да у меня пропала решимость, когда я увидела… мёртвую. Не знаю, как это чувствуешь ты, живая, но я, неумершая, хо-ро-шо поняла… я сразу вспомнила… Дольфа.

— Ты его видела? — спросил Клай.

— Как он… — и Гелира запнулась. Опустила голову — и капли кровавых слёз падали в воду.

— Сломал Эрнста, — сказал Лангр, снизив тон. — Высмеивал его, унижал… Человек! Старого Князя! На всех нас, на свиту Эрнста, смотрел, как на отребье, как на холопов… даже не презирал, а так… Никто из старых вампиров не забыл.

— Мог бы позвать на службу, — еле слышно сказала Гелира. — Но не позвал. Предложил свою кровь, как милостыню кинул…

— Сманил королеву, — кивнул Лангр. — Плевок в лицо каждому из нас. Соблазнилась этой адской силой… королева с побережья, предательница…

Гады, думала я. Давайте, выговаривайтесь. Перелесские Сумерки. Как же глубоко просачивается ад, жутко подумать. До Сумерек, до вампиров, которые ради всяких человеческих дрязг напрочь забывают, кто они такие. Вот ведь даже здесь — наслаждаются. Собственной правотой, не иначе…

— Лангр, — негромко окликнул Клай. — Заткни фонтан.

Лангр резанул его взглядом:

— Мёртвый некромант, ну да. Механический труп. Красиво. Весёлым же местечком стало побережье… ты жертву принести не можешь, да, мумия? Птичек режешь? Или людишек?

— Я троих таких, как ты, отправил в ад, — так же негромко, с улыбкой в голосе, сказал Клай. — Там, на западе, где фронт. И кровь мне не понадобилась. Одним Даром.

Лангр осёкся на вдохе. Ему понадобилось некоторое время, чтобы собраться и ответить:

— Перегибаешь, мертвец. Конечно, чтобы упокоить обитателя Сумерек, нужно…

— Лангр, — в тоне Клая появилась холодная насмешка. — Я сказал не «упокоить», а «отправить в ад». Я мертвец, я мумия, я такие штуки сильно чувствую. Вас там ждут. Те, кому вы служите.

— Мы не служим аду! — закричала Гелира.

В ярости закричала, но я услышала в её голосе ещё и страх. Настоящий страх. Впервые, опять же, я увидела вампира, который настолько испуган.

— Ты хотела убить государыню — разве следуя Предопределённости? — спросил Клай.

— Она — зло! — у Гелиры голос сорвался, Лангр подхватил:

— Разве грех — упокоить движущийся труп?!

Я дёрнулась вперёд, но Клай меня остановил. Спустился с помоста, пошёл по воде, подошёл к ним вплотную — подтянул Лангра за воротник к себе. Очень спокойно, не торопясь. И Дар сиял сквозь него тёмным пламенем — это, мне кажется, даже глазами было видно. Ореол смертного жара.

— Ну, упырь, — сказал Клай, — что ты чувствуешь? Падаль?

— Отодвинься, — попросил Лангр, снизив тон и подаваясь назад. — Сожжёшь.

— И что за беда, — хмыкнул Клай. — Небо простит. Упокоить движущийся труп — не грех. Скольких ты убил, сходя с Линии Крови? Помимо Предопределённости?

— Ты думаешь, там, на фронте, не было вампов с побережья?! — огрызнулся Лангр. — Думаешь, они все там разыскивали пути Предопределённости и Кодекс блюли? Да как бы не так!

— А какое мне дело до других, да и тебе тоже? — Клай отпустил рубашку вампира — и её воротник осыпался пеплом. — Перед Судьбой и Творцом каждый отвечает за себя. Они ответят на Божьем суде. А ты… тебе бы туда для начала попасть. Прислушайся к себе, если ещё можешь. Твою душу уже ждут. И какую душу… как ты её мог аду скормить, не пойму, — сказал он неожиданно грустно. — Как не почувствовал, как тебе было не страшно… не жалко…

— Это неправда! — выдохнула Гелира. В ужасе.

— Правда, — печально сказал Клай. — Ты знаешь, что это правда. Здесь вам должно быть спокойнее, чем на свободе, положа руку на сердце, да? Ведь адские гончие не могут сунуть сюда свои поганые носы.

И у вампиров изменились лица. Даже Лангр взглянул на Клая по-другому.

— Так это же ваши гончие! — сказал он, но без настоящей уверенности в голосе. — Королевы-куклы. Их на фронте полно, это так, но ведь…

— Никакой некромант не может натравить этих гончих на вампира, — сказал Клай. — Мы над ними вообще не властны. Можем отогнать, да. Но уж спустить гончих на Князя Сумерек — это самому надо быть куском ада.

— Вот именно! — закричал Лангр как-то даже радостно. — Она и есть кусок ада!

Я хотела рявкнуть, что это глупая ересь, но меня на вдохе перебила Гелира.

— Нет, — сказала она очень тихо. Её лицо было в размазанной чёрной крови — и кровавые слёзы потекли снова. — Нет, Лангр. Она подходила ко мне близко, ужас исходил от неё, как холодный свет… но гончих во Дворце не было. Ни единой адской твари.

— Ты не заметила, — так же тихо сказал Лангр.

— А что, вампир может не заметить? — усомнился Клай.

И тут меня осенила совершенно безумная идея.

Я выдернула нож из чехла в рукаве и стащила перчатку со своей несчастной клешни.

И они оба, оба наших врага, которые так нас презирали секунду назад, так хотели восстановить свою фальшивую историческую справедливость, убить мою Вильму, отдать моё побережье аду с потрохами — уставились на мою руку разом.

Они очень старались изобразить то ли непонимание, то ли безразличие. Но я ярко вспомнила Дольфа — и не спеша разрезала ладонь. Поглубже.

И всё. Их глаза стали умоляющими. Жадными и умоляющими.

— Если я предложу, вы возьмёте? — спросила я. — У служанки мёртвой королевы? Которая на всё ваше враньё, на ваш поганый Святой Альянс и на вашего короля, чернокнижника, плевать хотела?

Гелира еле оторвала взгляд от моей ладони, чтобы в глаза заглянуть: ни дать ни взять пьяница клянчит пару корабликов на бутылочку.

— Но ведь ты говоришь, что мы заблуждаемся… быть может, ты и права… — сказала она почти заискивающе и сглотнула. — Если ты дашь мне капельку крови, Дар в ней многое для меня прояснит…

И в этот момент я поняла, как мало в ней осталось. Никакой честной Силы, холодной, лунной — только мёртвое свечение чего-то вроде гнилой деревяшки на пирсе. Пустое.

Я поняла, почему мой адмирал называл её «отродьем».

А Лангр взглянул на меня с вожделением и злобой. На части бы порвал, если бы мог, — и Даром из моей крови немного себя восстановил бы.

— Ты такая же, как ваш Дольф, — прошипел он. — Сначала сломаешь, потом бросишь — и будешь чувствовать себя правой. Я возьму. Но не думай, что почувствую себя обязанным. И ты не получишь за это ни капли Силы.

— Так у тебя её и нет, — сказала я. Я всё поняла до конца. — Мессир Олгрен, вы целуете дамам руки?

— Не дамам, а тебе, рыцарь Карла, — чуть усмехнулся Олгрен. — Тебе — целую.

И я дала ему кровь, а он закрыл мне рану. Пленные яростно ненавидели меня в этот момент, потому что, выходит, я их раздразнила, но ни капли не дала… но я не смогла себя заставить протянуть им клешню… даже из милосердия.

В них что-то было от серых тварей, что-то — от адских гончих… но уже почти ничего от вампиров, в смысле — от сумеречных проводников и Божьих вестников. Смотреть — нестерпимо, гадко, жалко, но… хоть вампир, хоть человек — сам делает выбор.

— Ну что ж, — сказал Олгрен, закончив за всем этим наблюдать. — Я удовлетворён. Теперь вы знаете точно, с кем и с чем имеете дело.

— Карла знает, дорогой адмирал, — сказал Клай. — А я… ну, в общем, я догадывался.