Котенок. Книга 3

Глава 11

Капитан Райчук со мной не попрощался. Он резко развернулся на каблуках и совсем не строевым шагом (вразвалочку, словно устал) направился к ведущей на первый этаж лестнице. Его шапка чуть склонилась на бок и по-новогоднему сверкала, будто не влажная от растаявшего снега, а посыпанная блёстками. Я стоял около окна. Смотрел, как Николай Григорьевич раздражённо помахивал кожаной папкой. Слушал недовольное ворчание намывавшей в школьном коридоре пол технички. Чувствовал, что чужое настроение передалось и мне: я покусывал губу, щурил глаза. И злился из-за того, что не могу пойти вслед за Райчуком и уйти из этой поднадоевшей мне школы. Мысленно напомнил себе, что пообещал Алине не злить комсомольских лидеров. А потому решил: не пойду сейчас на улицу (и уж тем более домой), а вернусь в пропахший стиральным порошком душный класс на комсомольское собрание.

Около двери кабинета математики я остановился. Взялся за дверную ручку, но не надавил на неё. Взглянул на потёртые носы своих ботинок.

Услышал:

— … А чё тут непонятного-то? Котёнок герой и скоро получит медаль. А в десятом «А» учатся придурки!..

— За придурков ты сейчас схлопочешь!

— Громов, ты уже высказался! Дай сказать другим!

— Крылов никакой не герой!..

— Сергеева, ты уже высказалась. Сейчас говорят только члены комитета. А ты всего лишь староста десятого «А».

— Да всё тут понятно! Кравцова и Сергеева втюрились в Котёнка. А он гуляет с этой рыжей певичкой из «Солнечных котят»…

— Дура!

— Кравцова, попрошу без оскорблений! И не выкрикивай без разрешения. Ты не на базаре.

— Давайте уже голосовать! Всё ясно же!..

— А вот я так и не понял, за что Котёнок получит медаль…

— Мы здесь не медаль обсуждаем. А исключение Крылова из комсомола!

— Вы с ума сошли⁈ Какое исключение?

— Действительно! Этот… капитан сказал, что его Андропов медалью наградит!

— Не забывайте! У нас на повестке рассмотрение протокола первичной комсомольской организации! А не обсуждение ещё не полученной Крыловом медали!

— Вот и зря! Я бы про медаль послушал…

— КГБ ему медаль дают! А мы? Исключаем? Вы с ума сошли?

— Я тоже так считаю! За такую глупость мы с вами сами по строгому выговору схлопочем. С занесением в учётную карточку. И это накануне поступления в институт! Вам оно надо?

— Сколько можно болтать? У нас на сегодня есть и другие вопросы, помимо этих разбирательств с Котёнком. Так мы домой до утра не вернёмся!..

— Поддерживаю! Давайте уже голосовать!..

Я приоткрыл дверь — голоса в классе смолкли. Комсомольцы и задумчивый директор школы повернули в мою сторону лица. Я поправил очки. Заглянул в глаза школьников. Подумал: «Уже не злодей. Жизнь переменчива». Заметил улыбки школьников. Девчонки из десятого «В» и девятого «Б» вновь посматривали на меня с нескрываемым интересом. Парни из десятого «Б» при виде меня хмыкнули. А вот во взглядах Кравцовой и Сергеевой я прочёл нескрываемое недовольство (Лидочка встретилась со мной взглядом и тут же опустила глаза). Не порадовался моему возвращению и Громов: Василий с усмешкой смотрел на мой галстук, будто надеялся меня позлить. Я подмигнул Громову (Вася нахмурился), прошёл к парте и уселся на стул. Посмотрел на блестящий значок комсорга. Толстяк растянул влажно блестевшие губы — изобразил улыбку.

— Товарищи, — сказал он. — Начнём голосование.

Комсорг лизнул губы и взглянул поверх моей головы. Красный значок на его груди сверкнул, словно отполированный драгоценный камень. Толстяк сощурил глаза.

— Кто за то, чтобы утвердить решение первичной комсомольской организации десятого «А» класса об исключении комсомольца Ивана Крылова из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи? — сказал он. — Поднимите руки.

Справа от меня, будто праздничный салют, взметнулись вверх три руки: за моё исключение ратовали Кравцова, Громов и Сергеева.

— Сергеева, опусти руку! — потребовал комсорг школы. — Ты не принимаешь участия в голосовании. Ты не член комитета.

Я увидел, как Лидочка послушно уложила руки на столешницу, обвела взглядом класс и печально вздохнула. На глазах Сергеевой блеснули слёзы. Я невольно пожалел, что расстроил одноклассницу.

— Двое «за», — подсчитал толстяк. — Понятно. Теперь хочу увидеть голоса «против».

Он вскинул руку.

Позади меня прокатилась волна шорохов, но я не обернулся.

— Раз, два…

Я смотрел на щёки стоявшего около школьной доски толстяка. Тот шевелил влажными губами. Комсорг неторопливо водил по классу взглядом, кивал головой.

— Семь человек «против», — подсчитал он. — Воздержавшихся нет.

Толстяк посмотрел на Кравцову и Громова.

— Два человека «за», семь «против», — сказал он. — Комитет комсомола первой общеобразовательной школы подавляющим количеством голосов не одобрил решение первичной комсомольской организации десятого «А» класса. С этим всё ясно. Переходим к следующим пунктам нашей сегодняшней повестки.

Он взглянул на меня, сказал:

— Ты свободен, Котёнок. Больше тебе на заседании комитета делать нечего.

Комсорг хмыкнул и добавил:

— Когда получишь медаль, я лично внесу предложение объявить тебе благодарность от лица комитета комсомола школы. А сегодня у нас на повестке такого вопроса нет.

Я отошёл от кабинета математики меньше чем на десяток метров, когда меня окликнул Полковник. Голос Снежного прозвучал негромко. Но сейчас его не заглушали голоса школьников. В школьном коридоре уже не шаркала шваброй техничка — она ворчала сейчас внизу, на первом этаже. Я обернулся — увидел догонявшего меня директора школы. Сообразил, что Михаил Андреевич на комсомольском собрании в моём присутствии не произнёс ни слова. Но всё же отметил, что Полковник на сборище комитета не слился с фоном. Я постоянно ощущал его молчаливое присутствие, пока находился в кабинете математики. Не сомневался: комсомольцы толкали речи тоже с оглядкой на него. Понял, что ни тогда, ни сейчас я не чувствовал в пристальном взгляде директора школы ни недовольства, ни осуждения.

— Постой, Иван, — повторил Полковник.

Я поднял руки на уровень груди.

— Стою, Михаил Андреевич.

— Идём в мой кабинет, — сказал Снежный. — Выпьем чаю.

Он прошёл мимо меня. Я не ответил: сообразил, что директор меня ни о чём не спросил — его слова больше походили на приказ. Но всё же кивнул и поспешил следом за Полковником.

Михаил Андреевич поставил передо мной керамическую чашку с парой щербинок на ручке. Придвинул ко мне сахарницу, из которой выглядывала чайная ложка. Бросил на металлический поднос покрытый тонким слоем накипи кипятильник — маленький, компактный, похожий на тот, каким я в прошлой жизни кипятил воду в комнате институтского общежития. Заполнивший директорский кабинет чайный аромат напомнил о моих визитах в эту комнату третьего декабря. Тогда здесь тоже пахло крепким чаем. Вот только в тот день здесь было многолюдно. И не так тихо, как сейчас. Я согрел пальцы о чашку. Следил за хозяином кабинета. Снежный прошёл на своё рабочее место — под его весом заскрипел деревянный стул. Полковник выдвинул ящик письменного стола, вынул из него новенький футляр для очков, положил его около сахарницы.

— Это тебе, — сказал он. — Подарок. На Новый год.

— Спасибо.

Я взял футляр — почувствовал, что тот не пуст.

— Открой, — сказал Михаил Андреевич.

Он щедро насыпал себе в чашку сахар — без помощи ложки, на глазок. Смотрел на меня выжидающе, словно дожидался моей реакции на подарок. Я бережно раскрыл футляр, увидел внутри него очки. В свете ламп блеснули толстые линзы. Я взял очки в руку, скрипнул шарнирами дужек. Разглядывал их под аккомпанемент монотонного постукивания ложки. Провёл пальцем по тёмно-коричневой оправе. Отметил, что стёкла крепились к верхней части оправы — нижняя часть рамки отсутствовала. Прикоснулся к соединявшему обрезанные рамки толстому мосту. Мысленно признал, что подарок выглядел «стильно, модно и молодёжно» — в сравнении с тем экземпляром, что красовался сейчас на моём лице. Я улыбнулся. Потому что память подсказала: похожую оправу я видел на герое фильма режиссера Леонида Гайдая «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика».

— Ух, ты, — вполне искренне восхитился я.

Взглянул на директора и заявил:

— Я такие в нашем магазине не видел.

Михаил Андреевич хмыкнул.

— Сослуживец прислал, — сообщил он. — Из Москвы.

Снежный указал чайной ложкой на очки в моей руке.

— Примерь, — велел он.

Я послушно выполнил его просьбу. Обнаружил, что стёкла в подарке — не простые стекляшки. Оптическая сила в линзах подаренных очков по ощущениям не отличалась от той, что была в моих. Гладкая оправа приятно холодила кожу. Я посмотрел на довольное лицо директора школы.

Полковник ответил на мой немой вопрос:

— Жена. С твоей мамой консультировалась. По телефону. Ещё тогда. После того четверга.

Я убрал подарок в футляр — нацепил старые очки, показавшиеся мне вдруг тяжеленными.

— Михаил Андреевич…

Полковник поднял руку.

— Перестань, Крылов! — сказал он. — Это Галина идея. Новые очки. Вместо тех, сломанных. Она всё это организовала. Подарок для тебя. Обидится, если не возьмёшь. Ты её знаешь.

Михаил Андреевич хмыкнул, шумно отхлебнул из чашки — не сводил с меня глаз.

Я вздохнул, кивнул головой.

— Знаю.

И добавил:

— Спасибо.

Сунул футляр в карман куртки.

— Не представляю, чем буду отдариваться, — сказал я.

— Уже, — сказал Полковник.

— Что, уже?

— Это мы отдариваемся, — сказал директор школы. — За тот четверг. Группа «А» готовилась штурмовать. Ожидали потери среди детей. Других вариантов не было. А тут ты. Рискнул. Но у тебя получилось. Спасибо. Очки — это не потеря. Купили новые.

Он пожал плечами. Полковник снова сделал шумный глоток, ткнул себя не вынутой из чашки ложкой в щёку. Я пока не решился пить чай: опасался обжечь язык. Но ложку я аккуратно положил на поднос около кипятильника. Тишину нарушало монотонное тиканье настенных часов.

— Кстати, Крылов, — сказал директор школы. — Раз уж ты здесь. Спрошу тебя о твоей однокласснице. Об Алине Волковой.

Я поинтересовался:

— Она и к вам подходила?

— Кто? Волкова? Зачем?

— Говорила по поводу комсомольского собрания, — сказал я. — Просила вас за меня заступиться?

Михаил Андреевич откинулся на спинку стула — та жалобно застонала.

— Не разговаривал с ней, — сказал он. — По этому поводу. А собиралась попросить?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Могла. Наверное.

Заметил, что перенял манеру Полковника говорить короткими фразами.

— Не говорил с ней, — повторил Снежный. — На эту тему. А вот к тебе разговор есть. У меня.

Директор школы выдержал паузу — смотрел мне в глаза.

— Будь осторожен, Крылов, — сказал он. — С Алиной Волковой.

Я не отвёл глаз, но приподнял брови и произнёс:

— Не понял вас, Михаил Андреевич. В чём именно мне быть осторожным?

— Девчонка влюблена в тебя…

— Михаил Андреевич…

— Влюблена, — повторил Полковник. — Галя такое видит. Не ошибается.

Директор школы качнул головой.

— Она сказала: ты изменился, Крылов. Очень. За лето. Повзрослел. Стал самоуверенным.

Снежный дёрнул плечом.

— Волкова романтик, — сказал он. — Ранимая. Будь с ней осторожен. Не навреди.

Я ответил:

— Постараюсь, Михаил Андреевич.

— И ещё, Иван, — сказал Полковник. — У вас скоро выпускные экзамены. И поступление в институт. Не знаю, какие у тебя планы. На Волкову. Но…

Я улыбнулся.

— Понял вас, Михаил Андреевич.

Покачал головой.

— Всё будет хорошо, — заверил я. — Не переживайте. Я пообещал отцу, что ни в этом, ни в следующем году он не станет дедом.

Директор школы улыбнулся, скрипнул стулом.

— Вот это правильно, Иван, — сказал он. — Мудрое решение. Успеете. Какие ваши годы.

Он развёл руками, взял чашку — указал её на меня.

— Позвони ей, — сказал он. — Успокой девчонку. Она переживает. Из-за собрания. Точно тебе говорю.

Я кивнул.

— Конечно, Михаил Андреевич. Позвоню. Как только приду домой.

Полковник пожал плечами.

— Зачем так поздно? — спросил он.

Указал мне на телефонный аппарат.

— Звони.

Полковник вновь откинулся на спинку стула, поднёс к губам чашку. Посматривал на меня, улыбался. Я мысленно одобрил идею Снежного. Поблагодарил директора за разрешение, придвинул к себе громоздкий телефонный аппарат. Вертел телефонный диск, смотрел, как директор школы пил чай: он вновь коснулся своего лица забытой в чашке ложкой. «Моя мама бы такого не стерпела», — подумал я. Прислушался к звучавшим из динамика громким гудкам. Сперва я позвонил в сорок восьмую квартиру: представил, что Волкова сейчас сидела на кресле в гостиной, нервно покусывала губы и заполняла пространство комнаты табачным дымом. Но Алина не взяла трубку. Я озадаченно хмыкнул, набрал номер квартиры её бабушки. Не нашёл Алину и там. Нина Владимировна сообщила, что её внучка ушла в школу: на «комсомольское собрание».

— Как интересно, — пробормотал я.

Вернул трубку на рычаги.

— Что там? — спросил Полковник.

Я ответил Михаилу Андреевичу лишь задумчивым взглядом. Потёр подбородок; повернул голову, взглянул на циферблат настенных часов. Прикинул: собрание комитета комсомола школы продолжалось уже почти час. Я встал, подошёл к окну. Отодвинул штору и выглянул на улицу. Отметил, что снегопад усилился. Поправил очки. И тут же улыбнулся. Потому что отыскал взглядом Волкову. Алина стояла на освещённом фонарём островке, около мачты флагштока. Смотрела на вход в школу. Не шевелилась. На её пальто и шапку падали мелкие снежинки. Они не таяли, превращали Волкову в снеговика. «В Снегурочку», — сам себя поправил я. В голове тут же прозвучала музыка из мультфильма и спетые голосом Клары Румяновой слова: «Расскажи, Снегурочка, где была…» «Собирает снег в сугробы. Кто же эта незнакомка?» — вспомнил я детскую загадку. Покачал головой.

— Ждёт? — спросил директор.

Я кивнул.

— Ждёт.

Взглянул на чашку с чаем (сообразил, что напиток так и не попробовал), повернулся к Полковнику.

— Мне нужно идти, Михаил Андреевич, — сказал я.

В вестибюле школы я никого не встретил. Даже в гардеробе. Лишь услышал, как в ведущем к третьему учебному корпусу коридоре техничка стучала по полу шваброй — различил и её недовольное бормотание. Я нацепил шапку, набросил куртку и поспешил к выходу. Толкнул стеклянную дверь, шагнул на улицу. Сощурил глаза. Вдохнул морозный воздух и невольно остановился. Потому что ветер метнул мне в лицо горсть снежинок — напомнил, что сейчас не август, а декабрь. Я вздрогнул. Поспешно застегнул куртку и спрятал под воротником подбородок; натянул на мочки ушей шапку. Смахнул прилипшие к стёклам на моих очках крохотные льдинки — отыскал взглядом Алину. Волкова по-прежнему стояла около флагштока. Узнала меня — махнула рукой. Мне почудилось: Волкова следила за моим приближением, затаив дыхание.

— Замёрзла? — спросил я.

Остановился в двух шагах от Алины, сунул руки в карманы.

Волкова спросила:

— Что они решили?

Она шагнула мне навстречу, прикоснулась варежкой к рукаву моей куртки. Заглянула мне в глаза, будто искала в них ответ на свой вопрос. Ветер стряхнул с её головы и плеч снежинки — бросил их мне в лицо.

— Решили, что я продолжу платить взносы, — сказал я.

Снова смахнул с прилипший к очкам снег.

— Ваня, тебя не исключили? — переспросила Волкова.

Алина провела варежкой по моей шапке — на землю полетела порция ледяных крошек. Я отметил, что щёки и скулы Волковой покраснели, выглядели нарумяненными. Покачал головой.

— Не решились, — сказал я. — Я по-прежнему комсомолец.

Алина выдохнула (около её лица заклубился пар). Внимательно рассмотрела мои глаза, словно проверяла: говорил ли я правду или слукавил. Неуверенно улыбнулась.

— Это хорошо, — сказала она.

Я пожал плечами.

— Кравцова и Громов расстроились.

Волкова махнула варежкой.

— Ну их… — сказала она.

Я прикусил язык — чтобы не сболтнуть неуместную шутку. Волкова взяла меня под руку. Мы зашагали по заснеженной площади, оставляли за собой две цепочки следов.

— Капитан Райчук приходил на собрание, — сообщил я.

Взглянул на Алину. Та склонила голову. Фонарь остался за моей спиной — я не рассмотрел лицо Волковой.

— Что он говорил?

— Пообещал, что наградит меня медалью. «За отличную службу по охране общественного порядка». Врал, конечно. Но наши комсомольцы заслушались его слащавыми речами.

Я усмехнулся и сообщил:

— Громов и Кравцова после визита Райчука остались в меньшинстве. Два их голоса против семи. Решение нашего класса комитет не одобрил: очень уж его впечатлили слова Николая Григорьевича.

Волкова прижала к себе мой локоть.

— Алина, капитан Райчук передал тебе: он выполнил своё обещание, — сказал я. — Что бы это ни значило. Я так понял… он пришёл сегодня на собрание по твоей просьбе?

Волкова кивнула.

— Да, — ответила она. — Я его об этом попросила.

Сказала:

— А что мне оставалось делать? Ты их всех спас. А они тебя из комсомола исключали!

Алина покачала головой.

— Это несправедливо, — сказала она. — Вот я и пошла в КГБ. К этому Райчуку, которому ты тогда помог. Рассказала ему, что происходит: о тебе, о наших одноклассниках, о комсомоле…

Вздохнула.

— Что тебе ответил Николай Григорьевич? — спросил я.

Заметил, как Волкова дёрнула плечами — будто стряхнула с себя снежинки.

— Он разозлился, — сообщила Алина. — Наговорил о тебе гадостей. Кричал, чтобы я не лезла не в своё дело.

— Но ты всё же уговорила его явиться на собрание, — сказал я. — Как ты его убедила?

Волкова опустила глаза.

Ответила тихо (скрип снега почти заглушил её слова):

— Я тоже разозлилась.

Она взглянула на меня.

— Ведь это же несправедливо! — заявила Алина. — Ты там жизнью рисковал! А он свой зад со стула не захотел поднять!

В её глазах отразился свет фонаря.

— Ваня, он говорил: таким, как ты… место в тюрьме, а не в комсомоле! Вот так. Представляешь⁈

Моя память воспроизвела высказывание капитана Райчука о том, что исключение из комсомола — это как раз та награда, которую я «реально заслужил». Напомнила она и другие слова Николая Григорьевича. «Если она всё же откроет рот, то вы оба об этом пожалеете», — заявил мне начальник рудогорского районного отдела КГБ полчаса назад.

Волкова нахмурилась.

— Я ему угрожала, — сказала она. — Сообщила, что я Алина Солнечная, лауреат поэтической награды «Большой Золотой Лев Венеции» за тысяча девятьсот семьдесят первый год. Заявила, что знакома со многими известными и важными людьми. Что у меня есть знакомства не только в СССР, а даже за рубежом. Поклялась, что если тебя исключат из комсомола, то я отпишусь и позвоню всем своим знакомым и друзьям. Найду способ передать им информацию. Пригрозила: расскажу им, как в нашем Рудогорске советские солдаты взяли в заложники школьников, и как они стреляли в советских детей. Пообещала, что об этом случае напишут все иностранные газеты.

Алина заглянула мне в глаза, развела руками и спросила:

— Ваня, а что ещё мне оставалось делать?

Ночью я долго не мог уснуть, хотя улёгся спать в обычное время. Ворочался на кровати, словно вернулась бессонница, мучавшая меня последние два десятка лет в прошлой жизни. Недовольно вздыхал. Рылся в своих воспоминаниях: но не в давних — извлекал из памяти события минувшего дня. Я не думал об учёбе в школе или о комсомольском собрании. Почти не вспоминал и о намеченном на начало следующего года концерте ВИА «Солнечные котята». Не продумывал детали сюжета для своего недописанного романа. Я хмурил брови, переворачивался с боку на бок; слушал тиканье будильника, смотрел на чёрные вершины сосен за окном и на выглядевший в темноте тёмно-серым потолок комнаты.

Вновь и вновь прокручивал в голове свою беседу с капитаном КГБ (состоявшуюся во время комсомольского собрания). Думал и о рассказе Алины Волковой: об её разговоре с Райчуком. А в три часа ночи я пробормотал: «Ладно». Нацепил очки. Старые, ещё недавно бывшие запасными. Подарок Полковника и Снежки остался на столе в гостиной, где я хвастался новыми очками перед мамой. Я решительно встал с кровати и босиком прошёл к письменному столу. Стул недовольно скрипнул под моим пока несолидным весом. Я включил настольную лампу, достал из ящика стола бумагу и ручку. Покачал головой — заменил серую бумагу на вырванный из ученической тетради двойной лист «в клеточку».

Размашистым почерком написал: «Здравствуйте, уважаемый…»

«Котёнка не исключили из комсомола! Представляете⁈» — эти слова Свечина я услышал во вторник утром, когда вошёл в школьный гардероб. Лёня рассказывал наполовину выдуманные подробности вчерашнего собрания комитета комсомола школы моим одноклассникам. Он замолчал, когда раздались сразу несколько возгласов: «Привет, Котёнок!» Обернулся — настороженно взглянул на меня. Я пожал протянутые руки парней, улыбнулся девчонкам. Сообщил любопытным, что пока ничего не знаю о предновогодних танцах в ДК: Рокотов ещё не обсуждал со мной эту тему. Пообещал, что обязательно выступлю на них. Говорил с парнями из десятого «В», подмигивал кокетливо стрелявшим в мою сторону глазами старшеклассницам. Заметил: Свечин опустил глаза и отвернулся от меня, словно не узнал или вдруг вспомнил о важном и неотложном деле.

Никто из одноклассников (кроме Волковой) со мной сегодня не поздоровался. Но они при виде меня уже не ухмылялись. Не усмехнулась мне в лицо даже Кравцова.

Написанное ночью письмо я показал Алине перед уроком истории: во время последней на сегодняшний день перемены.

Волкова прочла его, удивлённо вскинула брови.

— Юрий Владимирович? — переспросила она. — Кто это?

Я наклонился, поднёс губы к уху своей соседки по парте. Прошептал фамилию.

— Кто⁈ — воскликнула Волкова. — Ваня, ты с ума сошёл⁈

Она вцепилась руками в край столешницы. Лица одноклассников повернулись в нашу сторону. Я забрал у Алины письмо, бросил его в свой дипломат.

Пообещал:

— После уроков тебе всё объясню.