Глава 1

Май 1820 года

У Сюзанны Мейкпис было новое платье, Дуглас сегодня выглядел особенно неотразимым, и две эти вещи в совокупности делали ее бесконечно счастливой.

Она сидела в компании близких друзей в загородном имении отца. Барышни, словно летние цветы, рассыпались по пригорку, молодые люди ползали по траве, собирая маргаритки, из которых барышни плели венки. День выдался теплый, легкий ветерок развевал ленты капоров и колыхал оборки платьев. Дуглас украдкой покосился на лодыжки Сюзанны, и она чопорно спрятала их под юбку, шутливо насупившись. Он подмигнул ей. Через две недели, когда Дуглас станет ее мужем, ему будет позволено созерцать ее всю, до последнего дюйма. При этой мысли сердце девушки тихо екало.

Разговор, как и летний ветерок, то и дело менял направление: обсуждались общие знакомые, балы, вечеринки. Во всем находилось что-нибудь смешное, и друзья, отсмеявшись, снова шли по кругу. В конце концов, сейчас как-никак лето, оно уже почти началось, а лето – время веселья. Один сезон лондонских балов кончился, другой еще не начался, но Богу неугодно, чтобы в развлечениях наступал перерыв.

– А вы видели, как танцует Джордж Перси? – потешался Дуглас. – Руки у него болтаются так, словно пришпилены булавками, и он молотит ими. – Дуглас вскочил на ноги. – Вот так! – Он задергался, как марионетка, вызвав всеобщий смех. Компаньонка, миссис Далтон, сидевшая в отдалении, неодобрительно зашикала.

– Не сердитесь, миссис Далтон, признайте, что это в самом деле смешно, – примирительно заметил Дуглас, на что почтенная матрона, которая была последней в длинной веренице компаньонок Сюзанны, хмыкнула и нехотя улыбнулась, не разжимая губ, с удвоенной энергией воткнув иголку в вышиванье. Девизы, которые вышивала дама, несомненно, были задуманы как вдохновляющие, хотя на деле оказывались обычными нравоучениями. Как, например: «КРОТКИЕ НАСЛЕДУЮТ ЗЕМЛЮ».

Сюзанна подозревала, что девизы миссис Далтон имеют целью призвать ее к порядку, и дерзко думала, что для этого почтенной даме придется основательно потрудиться. Будь Сюзанна Мейкпис кроткой, не пользовалась бы таким успехом в этом сезоне. И, конечно же, не ее кротость побудила сына маркиза Дугласа Касуэла сделать ей предложение.

Эмилия Хенфри, задушевная подруга Сюзанны, захлопала в ладоши.

– Дуглас, вы такой смешной! А теперь покажите мистера Эрскина!

Сюзанна бросила на Эмилию подозрительный взгляд. Не собирается ли она флиртовать? Головку Эмилии венчали золотистые локоны, а ее прозрачные голубые глаза были размером едва ли не с суповые тарелки. И локоны, и глаза неоднократно воспевались в любительских одах в нынешнем сезоне. Сюзанна исподтишка взглянула на платье Эмилии и немного успокоилась, обнаружив, что оборка на нем всего одна. Тогда как на ее новом платье их целых три!

Что же касается глаз Сюзанны, то, насколько Сюзанне было известно, од о них никто не слагал. Глаза у нее были ореховые, с примесью зеленого и золотистого, и Дуглас как-то в порыве страсти заявил, что они вызывают у него головокружение. Завороженный ее глазами, он сделал ей предложение – они его просто-напросто загипнотизировали. Сюзанну же заворожил ум Дугласа, хотя полюбила она его не только за ум.

Эмилия же, несмотря на ее локоны и прозрачность глаз, пока еще не обручена, хотя тоже богатая наследница, как и сама Сюзанна, и Сюзанна великодушно пожелала Эмилии сделать такую же удачную партию, как и она сама. И вообще Эмилия – хорошая, Сюзанна это признавала. Она ни о ком не говорит дурно, всем улыбается и всегда такая душка.

«Тогда как я...»

Впрочем, говоря по справедливости, Сюзанна ничего особенно плохого не совершала. Однако считать себя образцом добродетели не могла. Не добра, не зла... Она очаровывала, блистала остроумием, но отчетливо сознавала, что ей приходится прилагать определенные усилия, эти качества не были у нее врожденными. Порой ее охватывало непонятное беспокойство, казалось, красивые платья и непрерывные развлечения – далеко не главное. Нередко она втайне страдала от зависти. Еще она наблюдала за людьми и часто подмечала в них смешное и забавлялась втихомолку, но ни с кем не смела этим поделиться, уверенная, что это не прибавит ей привлекательности.

Сюзанна вдруг подумала, что Эмилия просто скучна! Но она прогнала эту мысль. Эмилия – ее задушевная подруга! Сюзанна взяла альбом и принялась быстро зарисовывать деревья на краю поляны, чтобы отвлечься от крамольных мыслей.

– Эрскин? – Дуглас потер подбородок, размышляя над просьбой Эмилии. – Это тот, что громогласно гогочет по любому поводу, сгибаясь в три погибели?

– А помните, как его разыграли на балу у Пембертонов? – лениво произнес Генри Клейсон.

– На балу у Пембертонов? Там я была в своем новом, васильковом, атласном. – События своей жизни Эмилия сортировала, исходя из того, что на ней было надето в тот или иной момент.

– Да, – подтвердила Сюзанна, грешившая тем же. – А на мне было мое шелковое, персиковое, и в тон ему...

– Мы что, перешли на обсуждение бальных нарядов? – застонал Генри.

Сюзанна шутливо бросила в него цветком.

– Конечно, обсуждать лошадей куда интереснее. Ты уже видел мою новую кобылу, Генри?

Дуглас с собственническим видом придвинулся к ней поближе, словно предупреждая Генри Клейсона: «Может, она и швыряет в тебя цветами, но принадлежит только мне!»

Сюзанна улыбнулась про себя.

– Отец Сюзанны все время покупает ей обновки, – печально произнесла Эмилия. – А мой купит мне платье и потом месяц сокрушается, мол, это меня портит. Маме никак не удается убедить его быть пощедрее!

Грудь Сюзанны сдавила непрошеная гостья – зависть. Как ни странно, но она завидовала тому, что отец Эмилии отказывал ей в покупке многих вещей. Дело в том, что мать Сюзанны умерла давно, и Джеймс Мейкпис передоверил воспитание дочери гувернанткам и экономкам, почтенным дамам вроде миссис Далтон, которые должны были привить Сюзанне полный набор качеств, присущих истинной леди. Сюзанна умела петь и играть на фортепиано, рисовать карандашом и красками не просто сносно, а даже хорошо. Умела танцевать и шить.

И каким-то чудом ей удалось не испортиться, не стать законченной капризной эгоисткой, в основном потому, что плохое поведение требовало значительных усилий.

Вот тут-то и крылись корни ее зависти: Сюзанна выросла в красивом доме, окруженная красивыми вещами, и отдала бы большую их часть, разумеется, только не новую кобылу, но уж точно фортепиано и ворохи новых мантилий, за то, чтобы папа хоть изредка интересовался, сколько она тратит на наряды. Да и вообще – чем она занимается!

О да, узнав о ее помолвке с Дугласом, он остался доволен, как остался бы доволен любой другой отец. Но он так редко бывал дома, его бизнес – импорт и экспорт антиквариата – требовал частых разъездов, и она иногда подозревала даже, что отец смотрит на нее, как на предмет домашней обстановки. Он ставил ее на одну доску с напольными часами в библиотеке или любимым мушкетом. Он был так же далек и бесстрастен и так же необходим для ее существования, как солнце.

Когда Эмилия, Дуглас или кто-либо из ее приятелей заговаривал о своих родителях, Сюзанну охватывала паника. Они говорили на совершенно непонятном ей языке!

О матери у Сюзанны сохранились лишь смутные воспоминания. Она помнила, как проснулась ночью от громкого шепота и суеты в темноте, помнила склонившуюся к ней женщину с темными волосами, темными глазами и ласковым голосом. Был еще миниатюрный портрет красивой молодой женщины: локоны, большие светлые глаза со слегка опущенными наружными уголками, мягкие пухлые губы, изящно очерченные скулы. Почти точная копия Сюзанны. На обратной стороне торопливым четким почерком было написано: «Сюзанне Фейт от мамы. Анна». Эта миниатюра была единственным материнским портретом во всем доме.

В детстве Сюзанна хотела поставить портрет на тумбочку, но папа ласково попросил убрать его в ящик. Сюзанна давно решила, что смерть матери так сильно потрясла папу, что любое напоминание о ней, в том числе и собственная дочь, причиняет ему сильную боль. Но вот неделю назад она застала его в своей спальне с миниатюрой в руке. У Сюзанны дыхание захватило, мелькнула надежда: может быть, он сейчас заговорит с ней о матери! Мало-помалу папино сердце оттает, они сблизятся, и он наконец-то станет упрекать ее за то, что она слишком много денег тратит на наряды.

Но тут она заметила, что он разглядывает обратную сторону портрета, и услышала, как он бормочет: «Ну, конечно же!» А не «увы» или «Боже мой», что было бы куда уместнее для человека с разбитым сердцем. Нет, он произнес: «Ну, конечно же». И в этих двух словах отчетливо звучал азарт. С таким, должно быть, выражением было произнесено некогда слово «Эврика!»

Тут Джеймс поднял глаза, и Сюзанна увидела в них только пустоту.

– Прости, дорогая, – сказал он и быстро вышел из спальни.

Дуглас склонился к ней, заглядывая в альбом, и солнце позолотило ему затылок. Сюзанне захотелось провести пальцем вдоль линии ровно подстриженных волос. «Скоро я смогу трогать его, сколько захочу...» Интересно, какую надпись вышила бы миссис Далтон, прочти она сейчас ее мысли? Тугой узел в груди ослабел. Когда она станет женой будущего маркиза, зависть и беспокойство останутся в прошлом.

Дуглас внезапно оторвался от альбома и приложил ладонь козырьком к глазам.

– Слушай-ка, Сюзанна, кажется, сюда спешит ваша экономка. Да она несется со всех ног.

Миссис Браун, которая обычно шествовала с королевским величием, теперь бежала по лужайке во всю прыть, подобрав юбки. Позднее Сюзанна вспоминала, как постепенно вся компания притихла и замерла, словно мелькание щиколоток экономки ясно свидетельствовало о цели ее появления.

Когда миссис Браун приблизилась, Сюзанна медленно поднялась, чувствуя, как часто и неровно забилось сердце. Она знала, что сейчас услышит, прежде чем миссис Браун успела заговорить.


Когда Кит переступил порог кабинета, перо герцога еще продолжало летать по бумаге.

– Доброе утро, Кристофер, – рассеянно проговорил он. – Садись.

Если бы Кит и без того не знал, что приглашение к отцу сулит неприятности, обращение «Кристофер» указало бы на это как нельзя определеннее. Он смиренно и даже робко – поскольку накануне вернулся домой в самом деле очень поздно, тогда как сейчас было еще очень рано – присел на стул с высокой спинкой, стоявший перед кормой отцовского стола-корабля.

Эта пришедшая в голову метафора его позабавила. Стол в самом деле своими размерами напоминал небольшой корабль. Дубовая столешница была отполирована до зеркального блеска, и герцог мог сколько угодно любоваться собой, занимаясь повседневными делами: глубокомысленно вынашивая далеко идущие планы, направляя ход истории росчерком пера.

Распекая сына...

Как Кит ни старался, не мог угадать причину нынешнего вызова к отцу.

– Доброе утро, сэр.

Отец поднял на него глаза, слегка вскинул брови, видимо, удивленный официальным тоном сына, и, откинувшись на спинку кресла, принялся сверлить его взглядом, вращая в пальцах перо.

За окном кабинета лондонцы жили своей обычной жизнью, спешили по делам пешком и верхом, сновали в судах по Темзе. И к этим делам косвенным образом был тайно причастен его отец, который ведал бюджетом разведывательной службы и утверждал кандидатуры секретных агентов его величества.

– Если ты, Кристофер, и считаешь своего начальника идиотом, это не означает, что ты можешь называть его этим словом, – устало заговорил герцог.

Ну наконец-то Кит вспомнил!

– Но отец! Этот иди...

Отец сделал едва заметное движение головой, и Кит запнулся. Он никогда не сомневался в том, что Чизолм – идиот, но вслух этого не произносил, очевидно, до прошлой ночи. Что само по себе было подлинным чудом, поскольку Кит отличался врожденной склонностью к прямоте, которую только годы суровой армейской дисциплины несколько усмирили. А Чизолм, как ни крути, все равно идиот и есть.

Но сейчас Кит, так же как и его отец, был шокирован оттого, что это слово было произнесено вслух. Виновато, конечно, пиво. И, конечно же, бренди. И... кажется, было еще виски? Воспоминания о прошедшей ночи возвращались к нему бессвязными кусками, но общая картина все же вырисовывалась отчетливо. Он вспомнил, что вечер начал в клубе «Уайтс» с коллегами-агентами и лучшим другом Джоном Карром среди них. Кит сразу приступил к выпивке, к которой порядком пристрастился за эти пять миновавших после окончания войны лет. Видимо, дело было в скуке. Кит успел привыкнуть к тому, что его жизнь ежечасно подвергается опасности, привык к острым ощущениям и рискованным операциям. В послевоенной жизни ему катастрофически не хватало перца.

В какой-то момент в «Уайтсе» появился его начальник Чизолм, и вот тогда-то...

Отец лениво постукивал пером по пресс-папье – тук, тук, тук. И звук эхом отдавался в голове Кита, словно канонада. Кита так и подмывало протянуть руку, выхватить у отца этот проклятое орудие пытки и переломить пополам.

– Чизолм вовсе не идиот, Кристофер.

– Разумеется, нет, сэр, – согласился Кит.

Постукивание наконец-то прекратилось. Наступило молчание.

– Он просто осел, – уточнил после паузы герцог.

– Виноват, отец, мне следовало сначала проконсультироваться с вами.

Отец сдержал улыбку и снова принялся с серьезным видом разглядывать Кита, отчего ему стало не по себе. После десяти лет на службе государству, после дюжины благополучно преодоленных смертельных ловушек и бесконечного числа успешно завершенных дел (он уже потерял им счет) мало кто мог заронить беспокойство в душу Кита Уайтлоу, виконта Грантема, наследника герцога Уэстфолла. И он решил нарушить молчание:

– Сэр, я сознаю, что сказанное мною непростительно, и надеюсь, вы понимаете, насколько это мне несвойственно.

Герцог фыркнул:

– Несвойственно? А как насчет того случая с Миллвью?

Кит замялся. Он помнил случай с лордом Миллвью.

Случай настолько неприятный, что после него герцог грозился даже услать Кита в Египет. Учитывая любовь Кита к родной столице, эта угроза была серьезной. Кит тогда подверг сомнению законное происхождение Миллвью.

– Но ведь я извинился, – натянуто выговорил Кит. – Мы все в тот раз напились и... короче, я принес извинения. И собираюсь принести извинения Чизолму.

– А тебе не кажется, Кристофер, что в последнее время ты только и делаешь, что приносишь извинения?

Кит предпочел оставить этот риторический вопрос без ответа. Пусть отец на него ответит.

– Мне вот кажется! – ответил герцог. – И еще ты приобрел устойчивую репутацию дамского угодника.

– Неужели? – поразился Кит. Ужасно само по себе то, что он вообще приобрел репутацию, не важно какую.

– Смею возразить, сэр, речь идет всего об одной даме, – стал он оправдываться, – не о многих же.

– Об одной даме за один раз. И эта твоя последняя дама замужем!

– Неправда! – притворился негодующим Кит. Хотя успел прийти к отцу вовремя только потому, что означенная замужняя дама разбудила его и велела поскорее одеваться и уходить, прежде чем ее муж вернется от своей любовницы. Графиня не была особенно интересной женщиной, зато славилась красотой, взбалмошностью и неприступностью, и домогаться ее было, по крайней мере, увлекательно.

Герцог пропустил его слова мимо ушей, снова взялся за свое ужасное перо и принялся отстукивать им перечень заслуг.

– Ты хорошо проявил себя на войне, Кит. Будучи ранен, ты спас жизнь своему командиру. Служил мужественно и во всех отношениях достойно.

Кит озадаченно слушал. На поле брани он просто был самим собой, как и выполняя секретные поручения. Собственное поведение никогда не казалось ему геройским.

И тут он сообразил, к чему клонит отец. «Но в последнее время я не могу гордиться тобой, Кристофер!» Истинным героизмом сейчас Киту казалось вытерпеть до конца, пока отец закончит свой перечень.

– Теперь о настоящем. Несмотря на то, что твоих заслуг никто не собирается умалять, теперь, в послевоенное время, работы для агентов становится все меньше, ты сам это прекрасно знаешь. Так, например, этим утром меня известили, что скончался Джеймс Мейкпис, и мы не станем подыскивать ему замену. Я просто решил...

– Джеймс Мейкпис умер? – Поразительная новость окончательно прояснила мозг, отуманенный вчерашним дебошем. Когда Кит видел Джеймса в последний раз...

Внезапно волосы на его руках зашевелились от дурного предчувствия.

– Отчего умер Джеймс, сэр? – Он сумел задать этот вопрос вполне спокойно, почти уверенный в ответе.

– Ему перерезали горло. Он был ограблен, ему вывернули карманы. Ужасно, конечно, и невыразимо жаль. Теперь вернемся к нашим делам. Как я сказал, работы для агентов все меньше и меньше, так что я решил послать тебя в...

– Я уверен, сэр, Джеймса убили потому, что он подозревал Таддиуса Морли.

Он выпалил это, не подумав, и тут же понял, насколько дико прозвучали его слова, особенно сейчас, средь бела дня в отцовском кабинете, а не в прокуренном полумраке клуба «Уайтс», где Джеймс впервые поведал Киту ту историю. И выражение отцовского лица, естественно, немедленно подтвердило это.

Но убийство выставляло историю Джеймса в новом свете!

Неделю назад Кит заскочил в клуб и застал там сидящего в одиночестве Джеймса Мейкписа. Джеймс смотрел на свой бокал с виски так, словно не знал, что с ним делать. Первое не слишком поразило Кита – Джеймс Мейкпис любил посидеть в одиночестве. Но вот второе показалось странным. Джеймс служил в Иностранном бюро, и Киту приходилось общаться с ним по делам зарубежной агентуры. И никогда Джеймс не пил ничего крепче чая.

Самой удивительной особенностью Джеймса было, пожалуй, отсутствие особенностей. Спокойное достоинство, редкие проявления сдержанного остроумия, компетенция, вызывающая если не теплые чувства, то полное доверие. У него был дом в Лондоне и, насколько знал Кит, еще один, в провинции. Еще у него была дочь. Больше Кит ничего не знал об этом человеке, хотя давно понял, что симпатизирует ему. Может быть, отчасти потому, что Джеймс был так скрытен. Это порядком интриговало.

Тогда в клубе Кит подошел к нему, подумав, что, если Джеймс не собирается пить виски, он может сделать это за него. Но когда Джеймс с ходу спросил его: «Скажите, Грантем, известно вам что-нибудь о христианских добродетелях?», то Кит с шутливым возмущением развернулся и сделал вид, что уходит прочь.

Но Джеймс вдруг рассмеялся. Если только те невыразительные тихие звуки можно было назвать смехом. И Кит вернулся назад из чистого любопытства.

– Не бойтесь, Грантем. Я последний человек, который намерен читать вам мораль, – сказал тогда Джеймс, и это уже само по себе было интересно. И добавил: – Я лучше расскажу вам одну историю, которая имеет отношение к христианским добродетелям и мистеру Таддиусу Морли.

Джеймс, который так же, как семейство Кита, жил в Барнстабле с давних пор и кое-что знал о прошлом Кита, понимал, что тот не в силах будет отказаться от разговора о Таддиусе Морли, как гончая не откажется преследовать зайца.

И Джеймс поведал ему свою историю, и тогда она скорее заинтересовала, чем убедила Кита. Потом пришли друзья Кита с Джоном Карром и увели его с собой прежде, чем Джеймс успел закончить свой невероятный рассказ, но не раньше, чем Кит успел допить его виски.

На лице герцога, раздосадованного тем, что его снова перебили, появилось недовольное выражение.

– У Джеймса были подозрения насчет Морли? Члена парламента от партии вигов? Какого рода подозрения?

– Это было на прошлой неделе. Джеймс рассказал мне, что считает Морли причастным к убийству Ричарда Локвуда, которое произошло несколько лет назад. Еще он сказал... – Кит запнулся, ожидая, чтобы туман, снова заклубившийся в его голове, окончательно рассеялся, и он смог воспроизвести слова Джеймса наиболее точно. – Он сказал, что Локвуд собирал доказательства – очевидно, документы, – которые свидетельствовали, что Морли продавал важную информацию французам, чтобы финансировать свою политическую карьеру. И Морли подослал к нему убийц.

Некоторое время отец молча смотрел на сына. Затем лицо его приняло многотерпеливое выражение человека, надевающего тесный сюртук, которое Кит хорошо знал и ненавидел с детства.

– Кристофер, тебе хорошо известно, что могущественные люди вызывают зависть и что о них болтают всякий вздор. А Морли в этом отношении особенно уязвим из-за своего низкого происхождения.

Кит с трудом сдержал раздражение.

– Сэр, Джеймс сказал, что Локвуд спрятал доказательства, уличавшие Морли, в месте, имеющем какое-то отношение к... христианским добродетелям. В месте, поистине фантастическом. Он сам употребил слово «фантастическом». Но где именно, он так и не сказал. И Джеймса убили прежде, чем эти улики были обнародованы.

Герцог сурово посмотрел на сына, и тот не дрогнув встретил его взгляд. Внезапно лицо герцога прояснилось, словно он понял, в чем дело.

– Когда Джеймс рассказывал тебе об этом, он был пьян? А ты сам? – Отец подался вперед, наморщив лоб. Герцог потянул носом. – Ты и сейчас пьян? Ты и за завтраком выпиваешь, Кристофер?

– Ну что вы, отец! Конечно же, я не пью за завтраком. – Сама мысль о пище и питье заставила жалобно застонать его желудок. – А Джеймса я вообще ни разу не видел пьяным!

– Гм... – проворчал герцог в ответ на заявление сына.

– А под конец Джеймс сказал мне, – продолжал Кит, – что, как ему кажется, он наконец-то понял, где именно следует искать уличающие Морли документы. Но, увы, он мертв. Это уже второе убийство. Два бывших солдата, и оба подозревали Морли!

– Между этими убийствами прошло семнадцать лет, Кристофер! – Отец раздраженно хлопнул ладонями по столу, и голову Кита сжало словно тисками. Один глаз у него решительно не хотел открываться. Не стоило пить еще и виски... – Я не вижу тут никакой связи. Никто не уполномочил Джеймса вести какие бы то ни было расследования, касающиеся Морли, если он действительно занимался этим накануне смерти. Кроме того, – веско добавил герцог, – свидетели утверждали, что видели на месте преступления любовницу Локвуда, ту, которая впоследствии таинственно исчезла. Несколько месяцев весь Лондон бурлил, портреты подозреваемой были помещены во всех газетах, страну прочесали вдоль и поперек в поисках исчезнувшей женщины. Но со временем шум утих. На самом деле мораль этой история такова: любовницы всегда потенциально опасны.

Любовницы потенциально опасны? Кит отвлекся на мгновение, обдумывая эту мысль. Прошлой ночью графине грозила опасность истощить его.

– Мне вот что хотелось бы знать, мой мальчик. Почему Джеймс Мейкпис поделился своими фантазиями именно с тобой?

Поскольку ответив на этот вопрос, Кит свидетельствовал бы против самого себя, он упрямо молчал. Отец откинулся в кресле и тяжело вздохнул, выразительно подтвердив этим вздохом свои подозрения.

– Кристофер, несколько дней назад мистер Морли спросил меня – имей в виду, крайне деликатно, – не заслужил ли он каким-нибудь своим поступком твою неприязнь.

Этот вопрос мистера Морли не очень удивил Кита.

– Он слишком мнителен, отец, – сухо ответил Кит. – Ничего такого он не сделал. – Однако Кит не сомневался, что Морли хорошо понимает, что он сделал. Это произошло вечером больше десяти лет назад в доме его отца в Барнстабле. Двое друзей крупно поссорились, и их ссора едва не закончилась самым плачевным образом. В этом была замешана некая беспечная красавица. Тем вечером Кит впервые встретил Таддиуса Морли.

И в последний раз видел Каролину Оллстон.

Наступила тишина. Ветер колыхал портьеры на окне кабинета, и от этого движения желудок Кита снова пришел в смятение. Он с усилием фокусировал глаза на отцовском лице, вместо того чтобы закрыть их, что сейчас ему очень хотелось сделать. Лицо отца напоминало его собственное, только было мягче, и черты отличались большей гармонией. Отца все считали красивым. Но сына с его дедушкиным надменно выгнутым носом, длинным острым подбородком и материнскими на удивление яркими голубыми глазами никто не считал красивым. О нем говорили: «Весьма своеобразный». При этом тон мог быть как оскорбительным, так и весьма одобряющим.

– Отец, – начал Кит спокойно, поскольку не в его характере было сдаваться. – Чем же, по-вашему, мог руководствоваться Джеймс Мейкпис, когда рассказал мне эту историю? Разве она не оправдывает, по крайней мере…

– Кристофер! – Голос отца прозвучал на этот раз резко. – Оставь это.

– Но почему? – повысил голос Кит. – Потому что вам по политическим соображениям неудобно заняться особой Морли?

И тут же пожалел, что задал столь рискованный вопрос. Пульсирующая голова с трудом контролировала слова. Заодно ему вспомнилось, что после виски он пил еще и шампанское. А может, это графиня накапала себе что-то в пупок, и потом он...

– Тебе не должно быть это безразлично, мой мальчик, – спокойно произнес герцог. И Кит вынужден был замолчать. Его отец заслуживал поддержки сына и мог быть в ней уверен. Кит также знал, что не сможет разъяснить отцу природу своих чувств к Морли. Так же как чувств к Каролине Оллстон.

– Ну, довольно, – произнес отец. – Мы потратили достаточно времени на эту чепуху. Перейдем к делу. В свете последних событий я решил отправить тебя в Египет, Кристофер, о чем мы однажды уже вели разговор.

У Кита перехватило дыхание. Он приоткрыл рот, но не смог проронить ни звука. Отец смотрел на него с холодным любопытством. Так смотрит ученый на результат произведенного эксперимента.

– Вы решили?.. – выдавил наконец Кит. Закончить фразу он был не в силах.

– Решил отправить тебя в Египет, – мягко подтвердил отец. – Да. И сегодня же. Корабль отходит через два часа. Я уже распорядился уложить твои вещи.

Все чувства Кита заледенели, руки и ноги превратились в мрамор. Он не мог вымолвить ни слова и только смотрел на отца, ожидая, когда шок хотя бы немного его отпустит, и он сможет рассуждать здраво.

Герцог продолжал наблюдать за сыном, и его лицо приняло задумчивое выражение.

– Или же... – протянул он.

Кит уцепился за это «или же», как цепляется матрос за обломок мачты тонущего корабля. Ожидая продолжения, он, тем не менее, сумел небрежно улыбнуться, словно то, что сейчас должен был услышать, не имело ровно никакого значения.

– ...Ты должен немедленно уехать в Барнстабл и приступить к работе над книгой.

Улыбка сбежала с его лица.

– Над чем?

– Над книгой! Книгой по натуроведению. – Сказано это было как само собой разумеющееся. – В духе работы, проделанной покойным сэром Джозефом Бэнксом. Общеизвестно, что сейчас крайне насущны исследования флоры и фауны английской сельской местности, а Барнстабл по недосмотру до сих пор упускался из виду. Мы подыскивали подходящего человека, и я решил, что ты вполне справишься с этой работой. Ты станешь вести дневник наблюдений, делать зарисовки. Жить будешь в «Розах». Помнишь, это был любимый дом твоей матери, а в последние годы он пришел в некоторое запустение.

Уж не хватил ли отца удар?

– Бэнкс был натуралистом, – медленно проговорил Кит, – а я агент разведки.

– Да, ты стал им после того, как однажды подстрелил своего друга из-за той взбалмошной девицы и я пристроил тебя на военную службу.

– Мы дрались на дуэли, – пробормотал Кит. – Мне тогда было семнадцать.

– В то время, Кит, ты собирался стать натуралистом.

Кит отказывался верить собственным ушам.

– Да. Целых пять минут!

Но герцог был явно настроен помечтать.

– Неужели не помнишь? Ты лазил по деревьям, выслеживал белок и оленей, приносил домой змей, птичьи гнезда и всякие такие штуки. Любил наблюдать природу. Плавал в пруду. Рисовал картинки. Твоя матушка находила все это восхитительным. И разве не ты говорил, что в наших краях водится какая-то редкая мышь?

– Полевка. Там водилась редкая разновидность полевки, – раздраженно поправил его Кит.

– Вот видишь. Ты все отлично помнишь, – радостно произнес герцог, словно это подтверждало его правоту.

Внезапно Кит все понял, и сердце у него упало.

– Ну да, – сказал он. – Все ясно. Меня отправляют в ссылку.

Герцог злорадно улыбнулся.

– Наконец-то ты догадался.

– Но вы не можете так поступить... Выслать меня только потому, что я кого-то назвал идиотом.

Герцог смотрел на него с самым безмятежным видом.

– Пусть даже ублюдком.

Молчание отца напоминало тихую гладь озера.

– Или... из-за женщины... – упавшим голосом сказал Кит.

– Почему же не могу, могу, – бодро возразил герцог. – За все вместе скопом. А ведь я тебя предупреждал, Кристофер. Итак, решай. Ехать в Барнстабл и начать работу над книгой или же отправиться в Египет.

Кит понял, что отец не шутит. И его не переубедишь. Ему ничего не докажешь, какие бы аргументы Кит ни приводил. Однажды Кит вот так же с головокружительной быстротой оказался в военной академии после одной дуэли, имевшей место много лет назад. Кит смотрел на отца, но с болезненной яркостью видел графиню, завоёванную с таким трудом, а также все прелести жизни в лондонском обществе. И все это неумолимо скрывается из глаз, в то время как корабль увозит его вдаль от родных берегов.

А что касается Барнстабла и «Роз», то... От Барнстабла всего два часа езды до Лондона. Но это все равно не Лондон, так же как и Египет.

– Я нужен вам здесь. Я лучший агент на службе его величества.

Кит до смешного обрадовался, что его отец не стал спорить с этим явно бездоказательным заявлением. Но он, тем не менее, не смягчился ни на йоту.

– Египет или Барнстабл, Кристофер. А если ты предпочтешь Барнстабл, желаю чтобы ты подошел к написанию книги со всей добросовестностью. Каждый цветок, каждое животное должны быть описаны тщательно и любовно. На книгу дают тебе ровно месяц, после чего мы решим, будешь ли ты продолжать службу в агентуре его величества. Если я услышу, что ты снова волочишься за женщинами или занимаешься чем-либо, помимо своей основной задачи, или если я хоть раз увижу тебя в Лондоне или где-либо поблизости, я лично посажу тебя на корабль, плывущий в Египет, где ты займешь тихое место в правительственном учреждении. Я ясно выразил свою мысль?

Молчание упало, словно молоток судьи. Кит решил, что достоинство следует сохранять до конца.

– Я выбираю Барнстабл, – произнес он спокойно.

– Вот и хорошо. Если бы ты выбрал Египет, я стал бы скучать по тебе, мой мальчик.

И тут отец улыбнулся своей самой сердечной улыбкой. Но Кит не дал себя растрогать проявлениям отцовских чувств.

– А если я выполню свое задание досрочно?

– Тогда сможешь вернуться, – бесстрастно произнес отец. – Но только если будешь абсолютно уверен, что сделал все, как должно. Даю тебе день на сборы. А теперь можешь идти.

Кит отодвинул стул и встал – разумеется, с крайней осторожностью.

– И еще, сынок... – Голос отца прозвучал подчеркнуто равнодушно, и это означало, что над следующими словами стоит крепко задуматься. – Думаю, нет смысла напоминать тебе, что историю с Морли следует оставить в покое, не так ли?

Отец знал его как облупленного.

– Разумеется, отец. Я полагал, мы об этом уже договорились.

– Ты всегда был смышленым ребенком, Кристофер.

Загрузка...