Красная Пашечка

Следы, следы, следы, следы

Усеяли его труды.

Прочтешь — и новая беда:

Не остается ни следа!

Кипеньем, страстью, живостью

Его отмечен путь.

Чем-чем, а молчаливостью

Его не попрекнуть…

Страсть погружаться в глубь эпох.

Знать, не ослабла.

Литература, видит бог,

Эпохи Павла!

Я много прочел приключенческих

книг,

Названий их помню созвездие.

Роман Ардаматского был среди них.

Клянусь, это было «Возмездие»…

Она читала… Я внимал

То с восхищеньем, то с тоскою.

Нет, смысла я не понимал,

Но впечатленье — колдовское!

«Нет, я не Байрон, я другой…» —

Писал поэт, презрев покой.

И у нее судьба такая.

Она — Ахматова. Другая.

Он археолог. Но на все готовое

Он, как поэт, Являться не привык.

И, выдавая старое за новое,

Успеха добивается. Шутник!

Нам ли жалеть о временах иных,

О, бедные трагедии античности!

Страстей и бед вполне хватало в них,

Но не хватало им… оптимистичности.

Нас постоянно гложет страх

И аргумент волнует веский:

Что если вдруг в антимирах

Живет и Антивознесенский?

Имя Волгина лишь создается,

Мы за новое имя — горой.

Волгин, Волгин, чей стон раздается?

То читатели стонут порой.

С успехом демонстрирует поэт

Всю многогранность творчества богатого

Уж невозможно отыскать предмет,

На корм не было бы надписи

Гамзатова…

Онегин, добрый мой приятель.

Весьма прилежный был читатель.

Судьба Евгения хранила:

Он не дошел до Даниила…

Закономерностей в судьбе

Ища, учти, пиит:

Напишет Гринберг о тебе, —

Ты, стало быть, мастит!

«Огней так много золотых…»

Посмотришь и не верится.

Стихов так много холостых

У Доризо имеется.

Битвы. Штурмы. Укрепленья.

В доте. В роте. В эскадроне.

Поэтесса в наступленьи.

Мы, простите, — в обороне.

С поэтом вот что происходит:

Порою на него «находит».

Порою, что «нашло», проходит,

А после снова происходит…

О нем скажу я не без лести:

Агит-поэт, невольник чести!

Фонтаном красноречия

Меня он покорил.

Но думал после встречи я:

О чем он говорил?..

Снова замерло все до рассвета,

Дверь не скрипнет, не вспыхнет окно.

И везде в честь большого поэта

Одиноких гармоней полно.

Кто этой книги не читал.

Пусть горько пожалеет.

Уже и автор белым стал,

А парус все белеет..

Плывут куда-то корабли

Свободно и раскованно.

Стоишь на краешке земли,

А это, брат, рискованно…

Ее никто не укорит —

Она себя не повторяет:

Захочет — Гейне поощряет,

Захочет — Кафку объяснит.

Сатирическая трасса,

Как известно, нелегка.

А у них комедий — масса!

Жаль, бессмертных нет пока.

Вот Кугультинов Друг степей.

Калмык.

Ну как не оценить его натуру!

Вошел в российскую литературу

И назовет его всяк сущий в ней язык.

Всегда восточный виделся мудрец

Нам в образе почтеннейшего старца.

Но мненье наше опроверг конец

Пример оптимистичного балкарца.

От души желая вам успехов,

Видеть вас хотим на высоте,

На которой находился Чехов;

Будучи Антошей Чехонте…

Не оценить мы не могли

Его полотен ширь.

Кто не осилит «Соль земли»,

Тому грозит «Сибирь»!

Мы у сказок все во власти.

Долго будут сниться мне

Невсамделишние страсти

В невзаправдашней стране.

Много песен слыхал я в родной

стороне,

Ими в самое сердце я ранен.

Но чем дальше, яснее становится мне.

Как хорош… Лев Иваныч Ошанин[2].

Шел трамвай десятый номер

По бульварному кольцу.

Мимо ехал на машине

Сам писатель Михалков.

Было время, шаг печатав.

Был солдатом Наровчатов.

Так, печатав и печатав,

Стал поэтом Наровчатов.

Майора Пронина не видно много лет,

Искать его следы, — напрасные заботы.

Хотя он не оставил службу, нет,

Он просто перевелся… в анекдоты.

Читатель наш рожден быть хватом.

Да жаль его — сражен Булатом…

Хотя писал он прозу, был поэтом.

Накоротке со славой — был знаком.

«Трех толстяков» придумал, но при

этом

Не стал ни богачом, ни толстяком…

Много песен слыхал я в родной стороне,

Популярен их автор московский.

Но чем дальше, яснее становится мне,

Как хорош… Михаил Матусовский[3]!

Талант редактора! О, ото не пустяк!

Он должен быть и тверд и в то же

время гибок.

И Полевой таков. А если что не так.

То кто же в «Юности» не совершал

ошибок…

У старика плодовитого

Много острого, ядовитого.

С перцем, с солью, огню подобного,

А в итоге — вполне съедобного.

Чем знаменит Иосиф Прут?

А тем что он и там и тут.

Внесите ясность, ради бога:

Один ли Прут иль Прутов много?

Среди песенников ты — первый.

Рядом некого с тобой ставить.

Вспоминаю я твои песни,

Что-то с памятью моей стало…

— Вы любите «Театр»? —

Его спросили как-то.

— Люблю! — ответил он. —

Ведь я же в нем редактор!

Светлов любим и почитаем всеми,

Хотя вопрос не праздный зададим:

Знаком ли был поэт во всеми теми

Кто ныне горд интимной дружбой с ним?

Когда бы увидал его Рублев,

Разув глаза, он стал смотреть бы

в оба,

И пригласил позировать его бы

Не меньше, чем за тысячу рублев…

Стаднюк, не ставьте мне в вину

Того, кто мой кумир.

Я вашу прочитал «Войну»,

Но я хочу «…и мир».

Он прошел над Алазанью

Поседелый, как сказанье,

Нержавеющий, как гвоздь,

Он везде желанный гость.

Все для того, чтоб слово заблистало:

Собачья жизнь — прекрасной прозой

стала!

Кто не видит, так услышит:

Шагинян всегда в труде.

Пишет. Ездит. Ездит.

Пишет. Пишет. Ездит. И т. д.

Виктор Шкловский о Толстом

Сочинил солидный том.

Хорошо, что этот том

В свет не вышел при Толстом…