Красная сирена

1 Алиса Кристенсен

В субботу 10 апреля 1993 года, в самом начале девятого утра, юная девочка-подросток вошла в здание Центрального комиссариата полиции Амстердама.

Никто тогда не знал, что она поднимет на ноги полицейских по всей Европе, что очень скоро ее имя и фотографии появятся на первых полосах газет Старого Света.

Это была очень юная белокурая девочка, на вид лет двенадцати, ее синие глаза светились умом и смотрели на мир с выражением особой серьезности, которое невозможно было распознать сразу. Одета она была в стеганую темно-синюю куртку с капюшоном, с которого стекала вода, потому что в Амстердаме вот уже два дня не переставая шел нудный дождь.

Маленькая вымокшая девочка подошла к столу дежурного Когеля и взглянула ему прямо в глаза.

Стажер постарался улыбнуться странной гостье как можно вежливее. Он перегнулся через стойку и, не дожидаясь, пока девочка заговорит, спросил:

— Скажи, ты что, потеряла родителей? Девочка крепко, как спасательный круг, держала в руках небольшую спортивную сумку.

К большому удивлению Когеля, она отрицательно покачала головой, собралась было что-то сказать, но в последний момент передумала, кусая губы, словно пыталась помешать самой себе выдать секрет.

Полицейский не заметил, что девочка читает висящую за его спиной схему. За долю секунды она нашла то, что искала. Вот: убойный отдел. И список фамилий.

Сама не зная почему, она автоматически выбрала женское имя, то ли из-за инициалов, то ли послушавшись своего внутреннего голоса (мама, снова твои штучки!).

Чувствуя прилив новых сил и решимости, Алиса решительно произнесла:

— Я хочу видеть главного инспектора Аниту Ван Дайк. Это очень важно.

Молодого полицейского явно рассмешила ее серьезность, но он сдержался и спросил:

— Главного инспектора Ван Дайк? А по какому вопросу, мадемуазель?

Алиса моментально возненавидела этого типа — слащавый, слишком любопытный и слишком вялый. Она глубоко вздохнула, на секунду закрыла глаза, собираясь, потом уронила надменным, твердым и холодным голосом маленькой богатой девочки из хорошей семьи, умевшей заставить уважать себя:

— Соблаговолите передать инспектору Ван Дайк, что речь идет об убийстве…

И добавила, поколебавшись мгновение, пользуясь тишиной, воцарившейся в залитой неоновым светом комнате:

— Даже о нескольких убийствах. Сообщите ей, прошу вас.

Тон ее голоса прозвучал как удар хлыста — вполне заслуженное наказание для ленивого и не слишком сообразительного полицейского.

Агент кинулся к телефону и позвонил инспектору в кабинет.

Алиса видела, как он, пролепетав какие-то извинения, положил трубку. Лицо его было багровым.

Избегая смотреть девочке в глаза, он сказал, выходя из-за стойки дежурного:

— Я провожу вас к инспектору Ван Дайк, следуйте за мной.

Алиса наслаждалась своим, вполне заслуженным, успехом, прекрасно понимая, что самое важное только начинается.

Полицейский довел ее до лифта, и они поднялись на четвертый этаж.

Алиса почти пренебрежительно отвернулась от этого Когеля и ни разу не обратилась к нему, пока они поднимались в металлической кабине.

Двери бесшумно открылись, и они вышли на свет, шум (голоса, шаги, стук печатных машинок) и автомат с напитками.

Женщина в форме, наливавшая себе кофе, обернулась на шум пришедшего лифта и бросила заинтересованный взгляд в их сторону.

Когель повернул направо, и Алиса последовала за ним по коридору. По обе стороны — кабинеты за стеклянными дверьми, люди у телефонов, кто-то допрашивает задержанного, неумело печатая на компьютере протокол.

Она прошла сквозь каких-то людей, вяло окликнувших Когеля: «Привет, Эрик. Ну, как ты сам-то сегодня?»

В коридоре было влажно и жарко, и Алиса откинула кагаошон. Не просохшие до конца волосы медленно рассыпались по плечам. Неоновые лампы на потолке вдоль всего коридора казались ей более обжигающими, чем ряды сушек для волос в парикмахерской.

И вот наконец она у двери с матовым стеклом и пластиковой табличкой, а на табличке — фамилия, которую она прочла на первом этаже.

Молодой полицейский кашлянул и только после этого три раза постучал по дверному косяку.

Из-за полупрозрачной перегородки ответил женский голос.

Когель осторожно открыл дверь, ступил на порог, коротко отдал честь. Знаком он показал Алисе, что она может войти в маленький кабинет, окна которого выходили на потемневшую от дождя Марникс-страат.

Алиса медленно подошла к столу, выдержанному в строгом стиле, за которым сидела женщина лет тридцати. Ее волосы огненными прядями падали на ее плечи. Ярко-синие глаза, да и все лицо, светились умом и женственностью.

Завороженная элегантностью и внутренней силой, исходящей от этой женщины, Алиса, как во сне, на ватных ногах подошла к столу. Дыхание ее прерывалось. Она едва обратила внимание на то, что юный дежурный исчез и дверь кабинета закрылась.

Алиса стояла напротив инспектора Аниты Ван Дайк, которая смотрела на нее очень внимательно, но не строго, не зло, не отчужденно.

Она немного расслабилась, решив подождать, пока молодая женщина заговорит, и украдкой рассматривала ее взгляд, привыкая к обществу незнакомого человека.

— Садись, малышка.

Теплый, дружелюбный тон, голос звучит слегка приглушенно.

Инспектор указала на один из черных стульев с прямой спинкой, стоявших напротив ее старого кожаного кресла. Алиса выбрала крайний слева и села, держа спину прямо, как примерная ученица частной школы. Она полностью сосредоточилась на происходящем, стараясь держать себя в руках. То, что она собиралась сделать, было нелегко.

Анита Ван Дайк пристально взглянула на Алису, и девочке показалось, что ее сканируют.

«Это нормально, — думала она, стараясь сохранять спокойствие. — Она просто хочет понять, не вру ли я, не сочиняю ли…»

— Как тебя зовут, милая?

Алиса чуть не подскочила на стуле от неожиданности. Она погрузилась в глупые мечты, вместо того чтобы оставаться настороже.

— Алиса Барселона Кристенсен…

Она тут же взяла себя в руки и ответила почти сразу.

— Барселона?

Голос инспектора оставался таким же мягким, и Алиса поняла — инспектор пытается завоевать ее доверие, задавая простые вопросы.

— Эта идея пришла в голову моему отцу, он обожал Барселону, но… знаете… вы можете уже теперь спрашивать меня об убийствах, я не боюсь… Ведь я для того и пришла.

Она как будто слегка расслабилась и со вздохом бросила на пол свою спортивную сумку.

Анита Ван Дайк внимательно изучала девочку.

Алиса Кристенсен разглядывала какую-то точку в пространстве, расположенную между ней и письменным столом.

— Ладно. Так что это за история с убийствами? Алиса Кристенсен ответила не сразу. Она нервно потеребила ремешок своей сумки, потом взглянула на инспектора исподлобья, как будто заранее испытывая стыд за то, что вынуждена будет сказать, прикусила нижнюю губу и бесцветным голосом произнесла:

— Мои родители…

Анита Ван Дайк ждала продолжения, но Алиса погрузилась в глубокие внутренние размышления.

— Что ты имеешь в виду? Твои родители… Они видели убийство? Что-то произошло у тебя дома?

Ты должна быстро мне все рассказать, если хочешь, чтобы я помогла.

Алиса снова вцепилась в ремешок и пробормотала, глядя в сторону:

— Нет… Все не так… Э-э-э…Убийства… Это мои родители. Они убивают людей.

Анита Ван Дайк задержала дыхание, а в комнате мгновенно установилась мертвая тишина.

Оправившись от первого мгновенного изумления, Анита постаралась сделать в уме экспресс-анализ ситуации и составить план срочных шагов, которые позволили бы ей осторожно продвигаться вперед, одновременно прикрыв свои тылы.

— Слушай меня внимательно, Алиса: если не хочешь, чтобы твой приход сюда оказался бесполезным, мы должны будем все сделать правильно.

Алиса молча кивнула в знак согласия.

— Итак… Сначала ты расскажешь мне об основных событиях, потом мы составим первый протокол, который ты подпишешь. Дальше, если ты не слишком устанешь и сама этого захочешь, мы вернемся к детальному рассмотрению событий. Идет?

Еще один кивок. Между ними впервые установилось молчаливое согласие, они заложили первый кирпичик в стену доверия, и Анита поняла: она на правильном пути.

— Так, — продолжила она еще спокойнее и дружелюбнее, — ты не будешь возражать, если я запишу наш разговор?

Говоря это, Анита открывала ящик стола, чтобы достать свой маленький японский диктофон.

Алиса задумалась всего на полсекунды, потом помотала головой, давая понять, что не возражает.

Анита поставила диктофон на стол, нажала на «запись» и включила компьютер.

Мгновение Алиса как зачарованная любовалась голубыми бликами света на лице инспектора.

— Кроме того, должна напомнить, что ты имеешь право на адвоката, уже сейчас, и показания будешь давать под присягой.

— Я согласна, — проговорила девочка прямо в диктофон. — Мне не нужен адвокат… Я… я сама пришла засвидетельствовать кое-что…

Ее голос замер.

Анита улыбнулась ей, подбадривая, и спросила:

— Для начала скажи мне, как тебя зовут, где ты живешь, имена и фамилии твоих родителей, чем они занимаются.

— Хорошо, — произнесла Алиса хриплым голосом. — Меня зовут Алиса Барселона Кристенсен. Я ношу фамилию моей ма… мамы, Евы Кристенсен. Мне двенадцать с половиной лет, я живу с родителями на Рембрандт-страат, то есть я хотела сказать — с мамой и новым отцом, моим отчимом, Вильхеймом Брюннером… Мои родители управляют разными компаниями…

Пальцы Аниты Ван Дайк с тихим стуком летали по клавишам, заполняя собой комнату. Алиса завороженно смотрела, как быстро и ловко указательные пальцы молодой медноволосои женщины управляются с компьютером.

— Прекрасно, — заключила она, закончив. — А теперь расскажи мне все, с самого начала.

Анита внимательно посмотрела на девочку и поудобнее устроилась в своем старом кресле.

Лицо инспектора было спокойным и сосредоточенным. И Алиса решилась,

— Ну вот, — начала девочка, и Аните показалось, что она репетировала свой рассказ много часов, нет — дней — подряд. — Это началось в прошлом году, нет, в самом конце позапрошлого года. Тогда я точно поняла: происходят странные вещи… А еще немножко раньше…

В то лето, когда Алисе Кристенсен исполнилось десять лет, она впервые услышала, как бабушка ругается с ее мамой.

Стоя на самом верху лестницы, огромной лестницы, которая вела со второго этажа в вестибюль перед гигантским белым салоном в стиле арт деко, она видела, как открылась дверь и вошла бабуля, а следом за ней — мама.

— Ты просто-напросто шлюха. А твой австрияк — болван и простофиля.

— Отчего же, мама! — возразила Алисина мать, молодая блондинка, одетая в великолепное шелковое вечернее платье. — У него есть деньги, его отец был промышленником, преуспевшим в Германии, он унаследовал огромное состояние и дело, приносящее хороший доход.

— Нет… этот тип мне не нравится…Он кажется мне фальшивым, лицемерным, от него исходит нечто омерзительное.

— Перестань, мама… Мы прекрасно ладим…

— В том-то и дело… Ты — шлюха, роскошная, конечно, и все-таки шлюха! — Слова бабушки еще долго звучали в ушах Алисы.

— Неужели ты всерьез полагаешь, что этот человек может отвечать за Алису? — продолжала бабушка, — Он только и умеет, что разъезжать на спортивных машинах и проводить время в модных клубах с юными пустышками! Он совершенно не способен воспитывать ребенка, думаешь, этого хотел твой отец? Черт возьми, Ева, да с чего бы вдруг этому человеку превращаться в образцового отца…

— Да уж, родной был бы предпочтительней, — отвечала ее мать, и Алиса поняла: она говорит о человеке из ее воспоминаний и с единственной сохранившейся фотографии. Стилен Тревис, ее отец. Англичанин из Барселоны, как иногда называла его ее мать.

— Ах ты, дрянь! — завопила бабушка, и в тишине огромной комнаты зазвенели ее золотые серьги. — Ты все пачкаешь, все уничтожаешь… Хотела бы я, чтобы ты кончила свою жизнь в сточной канаве…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что собралась вычеркнуть меня из папиного завещания?

Бабушка пожала плечами:

— Ты прекрасно знаешь, что это будет незаконно, а следовательно, невозможно. Наш дорогой усопший владел тремя четвертями всего этого. — Она обвела рукой дом и все вокруг. — В его завещании специально оговорено, что после моей смерти все, что принадлежало ему, отойдет к тебе… Но…

Бабушка смотрела на свою дочь, стоявшую в самом центре огромного ковра.

— Но, — продолжила она, — от меня ты получишь чисто символическую долю. Все остальное достанется известному тебе Фонду помощи детям, больным лейкемией.

И бабушка радостно улыбнулась.

Странный огонек блеснул в этот момент во взгляде Евы Кристенсен. Никто его не заметил, только Алиса, видевшая лицо и фигуру матери в огромном зеркале, заменявшем стену в глубине комнаты.

Алису испугала ледяная густая ненависть во взгляде матери.

На Рождество бабушка заболела. Той ночью именно Алиса вызвала врача. Бабушку положили в больницу, а Алиса с матерью вернулись к себе в морозный снежный день 27 декабря. Мама сказала, что это, скорее всего, были ее последние каникулы у бабушки.

Несколько недель спустя, в начале февраля, бабушка умерла.

Утром 15 мая 1991 года Ева Кристенсен, Алиса Кристенсен и Вильхейм Брюннер переехали в огромный дом в Амстердаме. Алисе вот-вот должно было исполниться одиннадцать.

— Отныне, — сказала ей мать, — мы будем жить здесь, в доме моего отца. А летние каникулы ты станешь проводить в Швейцарии, у наших друзей из Цюриха.

После летнего отпуска родители вернулись в прекрасной форме, они смеялись, обсуждая, намеками и полунамеками, как хорош оказался опыт, испытанный на испанском побережье.

Именно тогда в их доме появился господин Кеслер. И остался с ними навсегда.

Господин Кеслер был помощником Вильхейма Брюннера. Он помогал ему во всем: водил новую машину — огромный «мерседес» цвета «серебристый металлик» с янтарными бликами. Занимался садом, стриг газон, убирал скошенную траву.

Господин Кеслер был высоким блондином лет сорока с серо-голубыми глазами, сильным и молчаливым. Алиса сразу инстинктивно почувствовала к нему холодную ненависть. А еще она его боялась. Алиса смутно чувствовала, что за правильными чертами красивого лица живет тщательно скрываемая жестокость.

Помимо обычных обязанностей, Кеслер возил на голубом грузовике с огромными фарами какие-то коробки, заклеенные скотчем.

Как-то раз Алиса спросила у матери, что в них, и та небрежно ответила, любуясь своими безупречными кроваво-красными ногтями: «Да так, ничего, это для взрослых, моя дорогая малышка».

Однажды Алисе удалось увидеть содержимое одной из коробок.

Потом она долго спрашивала себя, что взрослые делают с таким количеством видеокассет.

Коробки хранились в подвале, в комнате с бронированной дверью, ключ от которой находился в сейфе с самой современной системой сигнализации. Только Кеслер и родители имели к нему доступ.

Тогда же родители заговорили о студии, которую они покупают за городом. Алиса там никогда не была, только видела несколько полароидных снимков дома, сделанных в период оформления покупки.

Мать сочла нужным разъяснить Алисе, что они с Вильхеймом занимаются теперь еще и производством телепрограмм для иностранных каналов. Она с гордостью продемонстрировала дочери вычурную визитную карточку, где под ее полным именем — Ева Астрид Кристенсен — изящным шрифтом было выгравировано слово «продюсер».

Примерно полгода спустя, желая совершенствовать образование дочери, Ева наняла ей воспитательницу, мадемуазель Чатарджампу. Она работала, чтобы оплачивать обучение в университете.

Алиса сразу влюбилась в Сунью Чатарджампу, молодую красивую уроженку Шри-Ланки, она очень скоро заняла в ее сердце место матери, часто отсутствовавшей вместе с Вильхеймом. Последнего девочка терпеть не могла, хотя и была вынуждена смириться с его присутствием. Он был кичливым, фальшиво-утонченным буржуа, мелким снобом, карьеристом и обманщиком, вознесенным наверх исключительно богатством Евы. Отвратительный тип. Алиса не пыталась скрывать эти чувства, но мать даже не сердилась, поскольку сама Вильхейма ни в грош не ставила.

В конце концов Алиса научилась самостоятельно справляться со своими проблемами. Утром она уходила в школу, вечером ужинала в компании мадемуазель Чатарджампы, та проверяла ее уроки. Пожалуй, Алиса чаще видела мажордома и господина Кеслера, который то и дело привозил и увозил кассеты, чем родителей.

Однажды Алиса слышала, как мать сухо поставила на место ее учительницу, когда та задала ей вопрос о комнате в подвале.

— Соблаговолите заниматься тем, что входит в ваши непосредственные обязанности, мадемуазель! Эта комната закрыта, потому что мы охраняем наши авторские права. Мы не хотим, чтобы пираты на нас паразитировали.

Мадемуазель Чатарджампа опустила голову, извиняясь. Ева смягчилась и заговорила мягким, медоточивым тоном, который напугал Алису еще больше:

— Забудьте обо всем, мадемуазель Чатарджампа, ваша главная задача — помогать моей дочери с английским языком, чтобы она максимально улучшила результаты.

Единственной страстью матери в отношении Алисы были ее школьные оценки, намного превосходившие средний уровень. Ева воспринимала это как доказательство собственной гениальности и великолепной «конкурентоспособности ее генетического материала». Во всяком случае, так она говорила Вильхейму, хотя до того вряд ли доходил смысл ее слов. Алиса ненавидела, когда мать так говорила о ней. Она-то как раз прекрасно понимала значение всех слов, которые произносила мать, но всякий раз, глядя на тупую физиономию Вильхейма, дремлющего над консоме из лосося, или на новую затейливую прическу матери, думала: а вот и нет, ома — ни при чем, это просто чудо, что она не унаследовала ни одну из черт характера Евы. Благодарение Господу, что ей досталась чувствительность англичанина, который девять лет был ее отцом.

«Это не твои гены, мама, — думала Алиса, — а папины. Человека, которого ты прогнала, и я теперь даже не имею права его видеть».

Проснувшись однажды ночью, Алиса услышала, как вернулись родители. Они устроились в гостиной, чтобы выпить. Алиса вышла из своей комнаты и остановилась на площадке второго этажа. Присев в темноте на корточки, она стала внимательно слушать разговор.

— Я хочу, чтобы Алиса получила самое лучшее образование, — говорила мать, явно немало выпившая. — В конце… года я х-хочу отправить ее в п-пан-сион, в Швейцарию. Элитная школа. Для дочерей министров, дипломатов, финансистов. Ты слушаешь меня, Вильхейм?

— М-м? Да-да, дорогая, слушаю, — пробормотал австриец со своим жутким акцентом. — Но ты ведь знаешь, швейцарские школы ужасно дорогие…

— Я хочу, чтобы у моей дочери было все самое лучшее. — В голосе матери появились жесткие, не терпящие возражений нотки. — Мои родители не сумели правильно организовать мое обучение. Они заставили меня получать классическое образование в государственных заведениях! Бр-р-р! А ведь у них было полно денег, и они могли оплатить мне учебу в лучшей международной школе для девочек в Цюрихе… Я бы встретилась там с дочерьми банкиров, эмиров, техасских нефтяных магнатов и английских лордов, вместо того, чтобы… терять время на общение с… Ты слушаешь меня, жалкий червяк?

Алиса дрожала при одной только мысли о том, что ей придется отправиться в элитарную швейцарскую школу и учиться правильно рассаживать папских послов, сервировать стол и расставлять хрустальные бокалы, смешивать коктейли и взбивать шоколадные муссы. Она видела свое будущее совершенно иначе, ее привлекали науки — биология, история древнего мира, космос, подводный мир, вулканология, музыка, а вовсе не те пустяки, о которых болтала сейчас мать.

К тому времени мать уже год оплачивала уроки игры на скрипке, которые давала Алисе госпожа Якоб, русская эмигрантка, с отличием окончившая Московскую консерваторию, бывшая первая скрипка Ленинградского симфонического оркестра под управлением Шостаковича (рекомендации, ничего не говорившие ее матери, которая в разговоре отделывалась идиотским «да, конечно»). Для Евы валено было одно: среди европейского бомонда, прожигающего жизнь на модных высокогорных курортах, считалось шиком брать уроки у знаменитого артиста. В вечер первого визита старой русской дамы Вильхейм лениво клевал ужин, приготовленный новыми поварами, супружеской парой тамильцев, нанятых совсем недавно. Позже именно они представили Еве Сунью.

— Скажи мне, Ева, тебе не кажется, что Якоб — какая-то еврейская фамилия, а? Кроме того, она, по-моему, немного чокнутая. Что она имела в виду, рассказывая о какой-то осаде?

Алиса не отрываясь смотрела на мать, которая, делая вид, что не слышит вопроса, продолжала читать толстый еженедельник и поедать пармскую ветчину.

Тогда Алиса, увидев, что Вильхейм устремил бессмысленный взгляд в тарелку, холодно произнесла:

— Она говорила о блокаде Ленинграда. Между 1941-м и 1943-м. Ленинград был отрезан фашистами от всего мира и погибал от голода. Но каждый день оркестр выступал по радио.

Вильхейм подскочил на стуле и взглянул Алисе в глаза с каким-то странным, испуганным выражением. Алиса чувствовала, что мать ошеломленно смотрит на нее с другого конца стола.

Молодой австриец делал вид, что поглощен телевизором — новой навороченной моделью, стоявшей в противоположном конце шикарной комнаты.

Алиса аккуратно положила ложку и «добила» отчима, почти не разжимая губ:

— Еды было так мало, что людям приходилось беречь силы, совершая как можно меньше движений, именно поэтому оркестр играл только анданте. Вот что имела в виду госпожа Якоб, говоря, что анданте — ее конек. Именно поэтому она так улыбалась.

Алиса знала — Вильхейму неизвестен точный смысл слова «анданте». Ее разъяснение лишний раз подчеркнуло его никчемность. А он этого терпеть не мог.

— Майн готт, — пробормотал Вильхейм, — мерзкие евреи… Тебе и вправду так необходимо платить этой училке, а, Ева?

— Молчать! Впредь я бы попросила тебя позволить мне самой решать, что нужно моей дочери, а что нет. Здесь я решаю, понятно?

Вильхейм насупился и сдался, даже не попытавшись дать бой.

Однажды, несколько недель спустя после того разговора, подслушанного Алисой, она стала невольной свидетельницей странного телефонного звонка господина Кеслера.

В тот день уроки физкультуры после обеда отменили из-за болезни мадемуазель Люллен. Алиса погрузилась в «Дон Кихота» — она читала книгу по-испански — и неожиданно услышала какой-то шум. Выглянув в окно, девочка увидела белую японскую машину господина Кеслера. Он вошел в дом с озабоченным видом, неся под мышкой какой-то пакет.

Повара-тамильцы еще не пришли, у мадемуазель Чатарджампы был выходной. Алиса бесшумно открыла дверь своей комнаты и прислушалась к тишине дома, которую нарушал только звук шагов Кеслера на первом этаже. Алиса проскользнула в коридор и, дрожа от страха, спряталась за перилами лестницы.

Девочка подпрыгнула от неожиданности, услышав, что Кеслер вышел из кухни и направился к телефону, расположенному в вестибюле прямо под лестницей.

Он набрал номер и, жуя какой-то кусок, который, скорее всего, взял на кухне, попросил позвать Йохана.

После небольшой паузы он заговорил:

— Йохан? Это Карл. Думаю, ты знаешь, почему я тебе звоню…

Пресекая возражения невидимого собеседника, Кеслер продолжил:

— Мне плевать! Выкручивайся, как хочешь, но тела должны исчезнуть, ты меня слышишь, и…

Алисе совсем не понравился его тон. Она поблагодарила Провидение за то, что этот грубый и жестокий помощник отчима не живет с ними в одном доме (его поселили в отдельной квартире).

«Тела, — целыми днями спрашивала себя Алиса, — чтобы тела исчезли, что же все это может значить?»

Через день или два девочка услышала другой разговор — между матерью и Вильхеймом, они сидели тогда во второй гостиной с американским бильярдом, где иногда уединялись. Алиса шла мимо, дверь была приоткрыта, она услышала голоса родителей и остановилась.

— Думаю, моя дочь не так уж и неправа, считая тебя грубым и необразованным. Ты себе и представить не можешь, как это продвигает вперед психически… Энергия перетекает. Вильхейм, я уверена, ты совершенно не осознаешь… Ты видишь только финансовую сторону, в этом главное различие между нами, именно здесь лежит пропасть между аристократией и слоем новоявленной буржуазии…

— О-о, прошу тебя, Ева, уверяю, я чувствую все то, о чем ты говоришь, особенно в том, что касается крови…

Он оборвал фразу, как будто произнес запретное слово, и, хотя Алиса не могла его видеть, она точно знала: взглядом отчим молит мать о прощении.

— Несчастный кретин, — прошипела наконец мать, — мы поговорим об этом в понедельник в студии. А пока проследи, чтобы Кеслер и его люди лучше работали в будущем… я не хочу, чтобы инцидент повторился…

Алиса спрашивала себя, связаны ли рассуждения матери с телефонным звонком Кеслера.

А еще она не поняла, почему Вильхейм говорил о крови.

Летом ее мать и Вильхейм отправились в круиз по Средиземному морю, Алиса присоединилась к ним в августе и проводила время, выискивая редкие пустынные уголки в окрестностях курортов, где обретались родители. Сен-Тропе, Жуан-ле-Пен, Монако, Марбелья. Алиса проглотила «Степного волка» Германа Гессе, «Лолиту» Набокова, а еще эссе о цивилизации этрусков.

В начале нового учебного года Алиса, по непонятной ей самой причине, открыла боевые действия, вступив в спор с матерью об астрологии.

С самого начала лета их отношения неожиданно ухудшились. Начались мелкие стычки по пустякам. Между тем Алиса кончала год так хорошо, что могла перескочить через класс.

Однажды вечером, недели через две после начала учебного года (Алиса действительно пошла в четвертый, а не в третий), Ева попыталась объяснить дочери, как положение Сатурна в доме Меркурия (а может, наоборот) способно повлиять на человека, родившегося под знаком Льва, как она сама.

Алиса только улыбнулась в ответ, и мать холодно спросила:

— Чему ты улыбаешься, Алиса?

Девочка ничего не ответила, но Ева настаивала:

— Итак?

— Ничего, мама, пустяки… — Алиса не хотела оскорблять чувства матери.

Но Ева настаивала:

— Но я действительно хочу узнать, что смешного ты во всем этом находишь… Алиса, возможно, ты еще слишком мала, чтобы понять это, но Вселенная соткана из мистических сил, которые глубоко влияют на нас…

— Мама, — перебила ее Алиса, — ты прекрасно знаешь, что я не «настолько мала». Просто такое понимание Вселенной совершенно устарело, оно ошибочно и не соответствует ни теории Большого взрыва, ни квантовой механике.

Вильхейм, лежавший, как обычно после обеда, на диване перед телевизором, что-то пробормотал. Потом повторил:

— Большой взрыв? Квантовая механика? Черт побери, Ева, это немыслимо, где ты откопала такую дочь?

Мать повернулась к дивану из шведской кожи и бросила испепеляющий взгляд на фигуру в бежевом, растекшуюся кляксой по черной коже. Ледяным тоном она произнесла:

— Тихо, слизняк, моя дочь… она — гениальная девочка. Нам с ней просто необходимо объясниться… В дальнейшем постарайся влезать лишь в то, что тебя касается и что ты способен понять, договорились?

Покорная тишина расплывалась по комнате с дивана.

Ева снова пристально взглянула в глаза дочери:

— Современная, как ты говоришь, наука зачастую не способна объяснить многие тайны, и Зодиаки — одна из них.

— Мама, умоляю тебя, мадемуазель Чатарджампа мне подробно рассказала, как возникла наша Солнечная система… планеты и созвездия не имеют ничего общего с гороскопами!

— Да что эта маленькая азиатка понимает в Солнечной системе! Я плачу ей за то, чтобы она учила тебя английскому и математике, а не за то, чтобы забивала тебе голову всякой…

— Мама, Сунья — студентка физического факультета. Она знает, как появились Солнце, Луна, Земля, все планеты… И гороскопы здесь ни при чем!

— Замолчи сейчас же! — сухо оборвала ее мать. И тут же продолжила гораздо мягче, как обычно это делала:

— Не будем больше говорить об этом. Я напомню мадемуазель Чатарджампе, чем она должна с тобой заниматься. Что до всего остального…

— Но, мама, она специалист, и мне все это очень интересно, я бы очень хотела сходить с ней в следующие выходные в Музей астрономии.

— Об этом не может быть и речи…

— Мама! Ты же мне обещала, что каждую вторую субботу я буду вольна делать то, что захочу сама.

— Это даже не обсуждается, разговор окончен!

— Мама, пожалуйста, это так важно для меня, и мадемуазель Чатарджампа…

— Скажите пожалуйста — мадемуазель Чатарджампа то, мадемуазель Чатарджампа се, у меня уже уши вянут от этой фамилии! В любом случае ты никуда не пойдешь, и я, видимо, буду вынуждена…

Ева не договорила и ласково улыбнулась дочери, поправляя очки в дорогой оправе от Картье:

— Ладно, мы поговорим об этом позже, дорогая, а пока отправляйся делать уроки.

Не говоря ни слова, Алиса поднялась в свою комнату. Она прекрасно понимала, что говорить больше не о чем.

Восьмого января 1993 года, четырьмя месяцами позже, Сунья Чатарджампа не пришла в назначенный час в дом Кристенсенов. Не появилась она и на следующий день. Алиса начала беспокоиться, но мать говорила, что, возможно, Сунья больна или что-то случилось с ее родными, но что скоро она обязательно позвонит.

Прошла неделя, но девушка так и не объявилась.

Через некоторое время в их доме появился полицейский, чтобы опросить ее родителей. Алису отправили наверх, и ей пришлось довольствоваться долетавшими через приоткрытую дверь обрывками разговора. Однако то, что она услышала, совсем ее не обрадовало.

— Исчезновение мадемуазель Чатарджампы остается необъяснимым, — говорил полицейский. — Ее друг — он также знаком с вашими поварами — забеспокоился первым. Вот уже три недели, как ее нигде нет, семья в Шри-Ланке тоже не имеет от нее никаких вестей…

«Исчезновение», — подумала Алиса.

Исчезли… «Чтобы тела исчезли»… — сказал тогда Кеслер по телефону.

Именно в тот день Алиса решила пролить свет на странные события и в первую очередь выяснить все о закрытой комнате в подвале.

Девочке понадобились месяцы, чтобы разработать детальную стратегию. Путем сложных манипуляций ей удалось однажды заполучить ключ матери и открыть дверь той комнаты. Взрослые ушли, и в Алисином распоряжении был целый вечер.

Она повернула ключ в бронированной двери и вошла в небольшую темную комнату, состоявшую из металлических стеллажей, на которых были разложены видеокассеты. Сложенные картонные коробки хранились на полу под полками.

Девочка повернула выключатель, и неоновая лампа осветила комнату резким стальным светом.

На одних кассетах были наклеены белые этикетки, на других — указаны женские имена-названия, например «Три француженки, посаженные на кол». Алиса была достаточно начитанна и образованна, чтобы сообразить, о чем идет речь. Жуткая картина, подсказанная воображением, навалилась ядовитой волной.

И все-таки в тот момент ужас оставался умозрительным. Девочка полагала, что здесь собрана коллекция фильмов, запрещенных для просмотра детьми. Обычно их жестко контролируют, равно как и порнофильмы, даже продают запечатанными в сексшопах в особых кварталах.

Алиса поняла так: родители прячут здесь всякие постыдные вещи, их необходимо скрывать от светского общества, всех этих загорелых и пустых людей, которых мать с отчимом все чаще приглашают в дом.

На одной из полок этикетки кассет с женскими именами были окрашены в красный цвет.

Алиса не смогла сразу объяснить себе подобную перемену, но пробежала глазами имена.

Между несколькими кассетами с датскими и шведскими именами она натолкнулась на одну, при виде которой у нее остановилось дыхание. Ужасное предчувствие волной прокатилось по телу.

Дрожащей рукой Алиса достала кассету, взвесила на ладони, будто желая убедиться в реальности ее существования.

Маленькая наклейка блестела под неоновой лампой.

Слова, написанные красным, не оставляли никаких сомнений.

Сунья Ч.

Охваченная тоскливой тревогой, она поднялась наверх в пустой дом и уселась перед телевизором. Вставила кассету в магнитофон.

Выдержав не дольше минуты, нажала на «стоп» и зарыдала, упав на большой китайский ковер.

Алиса решила оставить кассету у себя, спустилась вниз, закрыла дверь и в тот же вечер положила ключ на место, как и собиралась. Родители вернулись ночью, были пьяны и сразу пошли спать. Девочка спрятала кассету под кроватью и заснула. Проснувшись утром, не знала толком, что будет делать.

В лицей она не пошла, прослонялась целый день по городу. Кассета была в спортивной сумке. К ужину она домой не вернулась.

Ближе к полуночи Алиса окончательно поняла, что сделанного не исправить, домой возвращаться нельзя. Она переночевала на подземной автостоянке, а на заре потащилась в центр города, позавтракала и пошла в комиссариат на Марникс-страат.

Анита Ван Дайк выключила магнитофон и несколько минут молча смотрела на девочку, которая все так же неподвижно и прямо сидела на своем стуле.

Алиса ответила ей напряженным взглядом, а потом достала из сумки большую профессиональную кассету и протянула ей:

— Это здесь, госпожа Ван Дайк. Господи, там правда мадемуазель Чатарджампа!

Согнувшись пополам, она зарыдала.

Больше получаса она терпеливо и подробно излагала свою историю, и Анита поражалась силе ее характера и хладнокровию.

Она ни разу не заплакала при упоминании имени матери, но имя мадемуазель Чатарджампы и рассказ о кассете уничтожили защитный барьер.

Анита растерялась, не зная, что делать.

В конце концов она просто сняла трубку и произнесла холодно-профессиональным тоном:

— Клаез? Вы не принесете мне видеомагнитофон из просмотрового зала?

Положив трубку, она обратилась к Алисе:

— Ты совершенно уверена, что на пленке… твои родители?..

Девочка колебалась всего мгновение, потом утвердительно кивнула.

Анита положила кассету на стол, прикрыв ее ладонями.

Алиса взглянула ей прямо в глаза.

— На них маски… но я уверена, что это они… Я узнаю их голоса, их силуэты…

Она горестно всхлипнула, но сумела совладать с собой.

«Какая удивительная девочка!» — думала Анита, принимая из рук помощника магнитофон.

— Теперь вы с агентом Клаезом отправитесь к детективам, там тебя покормят, а потом мы продолжим, хорошо?

Взглядом девочка дала понять Аните: «Я знаю, зачем вы меня отсылаете, — чтобы посмотреть видеозапись в одиночестве!»

Через несколько минут старший инспектор Анита Ван Дайк вызвала к себе молодую женщину-инспектора, известную своим умением обращаться с детьми, и отправила ее к Алисе с просьбой накормить и развлечь.

Потом вставила кассету в черный зев магнитофона.

Ей предстояло увидеть первое в ее карьере убийство, заснятое на пленку.

Мужчина кружил вокруг девушки, а она умоляла, чтобы ей позволили встать, и говорила, что выполнит все, чего от нее хотят.

Женщина держала в одной руке большой стальной шланг, в другой — электронож, который она протянула мужчине. Тот медленно мастурбировал над лицом жертвы. Оба были в черных масках. Венецианских масках.

Жертва начала кричать задолго до того, как мужчина отрезал ей сосок. Потом он рассек ей уголки губ.

Выведя на животе девушки причудливый орнамент, он взялся за ее левую грудь.

Несчастная издавала теперь хриплые нечленораздельные звуки. Мужчина мастурбировал все неистовее над ее изуродованным лицом, а женщина в маске поднесла к глазам зеркало и спросила:

— Ну и каково это — смотреть по телевизору, как умираешь?

Девушка ничего не могла ответить, потому что в этот самый момент мужчина разжимал ей зубы металлическим шлангом. Смерть наступила минут через десять, после разрыва шейной вены и сонной артерии.

Убийцы выкололи ей глаза, и мужчина кончил в одну из пустых орбит, потом они стали лихорадочно мазать себя ее кровью и начали совокупляться на полу, рядом с трупом.

Ван Дайк остановила кассету. Ноги были ватными, ладони вспотели, дыхание сбивалось. Медленно накатывала тошнота.

Она выпила два стакана воды и только после этого смогла набрать номер Петера Спаака.

В доме стояла абсолютная тишина, и Аните пришлось долго давить на звонок.

Наконец за тяжелой дубовой дверью, украшенной великолепной резьбой, раздались неторопливые шаги. Дверь открылась, и на пороге появился пожилой человек. Он был одет в безукоризненную униформу слуги, а склоненная голова свидетельствовала о выработавшейся за долгую жизнь привычке подчиняться.

Анита быстро достала удостоверение и представилась обычным сотрудником полицейской службы города. Небольшая хитрость — умолчание — стоила ей удивленного взгляда Петера. Интуиция, черт побери…

Анита попросила разрешения войти, чтобы поговорить с госпожой Кристенсен или господином Брюннером. Он, казалось, не был удивлен, представился как мажордом и объяснил, что дом пуст, а хозяева вернутся не скоро.

— Вы хотите сказать, что они уехали отдыхать? — спросила инспектор, когда они с Петером вошли в дом через потрясающей красоты дверь.

Слуга позволил себе улыбнуться:

— Нет… Дом выставят на продажу… все уже переехали… я должен оставаться здесь до подписания документов…

Анита выдала новую ложь:

— Ах так, я понимаю… Послушайте… Полиция Амстердама разработала новую программу предупреждения квартирных краж. Не могли бы мы взглянуть на систему сигнализации и определить размеры дома?

Белесые брови мажордома вопросительно взлетели вверх домиком.

— Госпожа Кристенсен предупредила меня о возможном визите людей из полиции, попросила показать вам дом и проявить, в ее отсутствие, максимальное гостеприимство.

Идя за старым слугой, Анита и Петер обменялись удивленными взглядами.

Они быстро вошли в образ выдуманных ими персонажей и с достоверной тщательностью сыграли свои роли. В самом конце Анита попросила показать им подвал, чтобы выявить возможные слабые места в весьма совершенной системе сигнализации, установленной в доме.

В ответной реакции не было ничего особенного, он просто повел их к широкой лестнице из розового гранита, ведущей в подвал. Внизу был оборудован огромный тренажерный зал (но большую часть оборудования уже вывезли), сауна и джакузи размером с олимпийский бассейн. В конце коридора находилась большая желтая металлическая дверь, скорей всего бронированная.

Анита небрежным тоном спросила:

— А здесь что?

Старик вынул из кармана жилета небольшую связку ключей и вставил один в главную скважину.

— Ничего особенного… просто кладовая…

Он потянул на себя тяжелую металлическую створку. Анита на мгновение задержала дыхание.

Даже царивший внутри полумрак не мог скрыть очевидного факта.

Комната была совершенно пуста.

В кабинете на втором этаже поставили раскладушку, и Алиса смогла несколько часов поспать тяжелым рваным сном под присмотром молодой женщины-полицейского в форме. День подходил к концу, когда Алиса проснулась, преисполненная смутных и не самых лучших предчувствий.

В комнату вошла инспектор Ван Дайк и села у нее в ногах на кровати. Алиса сразу поняла: что-то не так. У Аниты был озабоченный вид — брови нахмурены, на лбу — морщинки озабоченности, мысли витают где-то далеко в поисках решения.

Алиса решила прийти ей на помощь:

— Что случилось, госпожа Ван Дайк?

Эти слова вернули Аниту к реальности, она едва заметно улыбнулась. «Она смирилась…» — подумала девочка.

— У нас проблема, Алиса.

Девочка содрогнулась, но быстро взяла себя в руки.

Ей не понравилось слово «проблема». Наверняка все даже еще хуже, чем она могла вообразить. Коротко вздохнув, Алиса подумала: «Хорошо бы сейчас закрыть ладонями лицо, чтобы ничего не было, и чтобы эта комната с грязно-желтыми стенами исчезла, и чтобы вместо сидящей напротив незнакомой девушки появился мужчина, который умел бы взять ее за руку на пляже и рассказать о строении коралловых рифов в лагунах Тихого океана или описать захватывающую гонку акул-самок, когда они рожают своих детенышей».

Но реальный мир был куда жестче мира ее детских игр. Здесь вам не детская и не чердак, тут не превратишь кукол и бумажные декорации в дворец флорентийской принцессы или волшебный корабль кельтской морской феи. Теперь она попала в жесткий и более чем конкретный мир взрослых людей. Здесь шумят факсовые аппараты и пишущие машинки. И свет здесь искусственный — неоновый. И проблемы…

— Говорите, госпожа Ван Дайк.

Тон Алисы был почти умоляющим.

От этой женщины исходили честность и сила. Она будет надежным союзником в будущем, в чем бы ни заключалась пресловутая проблема.

— Итак… Твоих родителей в доме нет. Они вывезли большую часть мебели и вещей…

Алиса лежала на раскладушке, вытянувшись в струнку, и ждала продолжения.

— Они уехали, — повторила Ван Дайк. — И увезли все кассеты из подвала.

Алиса не могла шевельнуться от ужаса, горло у нее перехватило.

«Боже мой, — думала она. — Папа, папа, что мне делать? Где ты? Почему тебя нет рядом?»

— Нам открыл дверь какой-то человек… Старик, светлые волосы, очень светлые голубые глаза… Он показал нам дом…

— Это господин Лахют, — ответила девочка. — Мажордом. Он занимается домом и поварами, живет в маленьком домике в дальнем конце сада.

Инспектор мягко улыбнулась:

— Алиса, помнишь, сегодня утром ты говорила о студии, которую твои родители купили за городом? Ты знаешь, где она находится?

Алиса отрицательно покачала головой.

— А помнишь, ты описала мне большой дом и сказала, что видела фотографию, так?

— Да.

— Так почему же они говорили о студии? Могло так случиться, что они купили там небольшую квартиру? Там или где-то еще? Ты полагаешь, речь шла о студии звукозаписи или о кинопавильоне?

Алиса уже готова была ответить «нет», но в последний момент прикусила язык. «После того, что случилось, — думала она, — и правда, почему бы и нет? Они столько всего от меня скрывали, может, и это тоже?»

Она неопределенно пожала плечами:

— Я не знаю, госпожа Ван Дайк, — правда не знаю.

Инспектор успокаивающим жестом подняла руку и открыто улыбнулась:

— Конечно, сейчас это неважно. А теперь ты должна отдохнуть, а мы будем тебя охранять. Тот факт, что в доме мы ничего не нашли, не упрощает нам дела, думаю, ты и сама это понимаешь. Боюсь, для суда одной кассеты будет недостаточно.

Инспектор Ван Дайк встала, продемонстрировав длиннющие ноги в простых джинсах.

— Твои показания станут решающим свидетельством. Алиса, после нашего визита в твой дом я слышала, как один тип в Минюсте говорил: нет оснований требовать ордер на арест, не следовало проводить этот обыск.

Анита со значением взглянула на девочку:

— Я знаю, как ты умна, Алиса, — как взрослый человек, а может, поумнее многих взрослых… Я буду с тобой откровенна и честна. Мы постараемся вернуться к твоим показаниям. Твои родители — люди богатые и влиятельные. Скандал, если он разразится, может вызвать большое недовольство в верхах. А кроме тебя, у нас ничего нет.

— А как же кассета? — спросила Алиса. — Вы смотрели ее сегодня утром… — Голос девочки срывался от отчаяния. Анита вернулась к кровати и села рядом с ней. Ей так захотелось защитить Алису, что она обняла ее.

— Твоя кассета имеет смысл только вместе с твоими показаниями, Алиса. Маски, ты понимаешь?

Алиса, с трудом сглотнув, тихо кивнула.

Инспектор встала.

— Хорошо. Сегодня ты переночуешь в ведомственном доме под охраной двух полицейских. С завтрашнего дня все закрутится, и ты должна быть в форме. Поешь нормально, примешь настоящий душ и поспишь в обычной кровати. В понедельник я заеду за тобой утром, и мы отправимся к прокурору во Дворец правосудия… Идет?

Алиса отчаянно закивала. Действительно, что еще им остается?

Дверь закрылась, отгораживая ее от яркого неонового освещения коридора и полицейских в форме.

Девочка сидела на кровати и медленно пила кока-колу. Последние тяжелые дождевые тучи уплыли прочь, небо отражалось на асфальте всеми оттенками синевы. Оранжевый свет трепетал на горизонте, танцевал в каплях дождя на оконном стекле. Алиса знала, что этот уходящий день закрывает целую главу ее жизни. Сейчас она была первым словом, написанным на листе бумаги, который ураган вот-вот подхватит и унесет прочь, как сухой листок, упавший с дерева.

Так она чувствовала. Интуиция подсказывала: небо прояснится, все оживет. Алиса была уверена, что-то надвигается на город. Буря.

Именно эта буря заставляла девочку дрожать и бояться, потому что у нее было лицо ее матери.

Матери, которая сейчас наверняка разгневана.

Она просто в ярости.