Он снял трубку с первого звонка.
– Крэкстон!
– Здравствуйте, мистер Крэкстон.
– Хорошо, что позвонили, мистер Роулинз, а то я уже думал, вы меня бросили.
– Да нет, сэр. Куда мне теперь направиться?
– Не дальше того места, куда я не могу проникнуть.
– Я был занят, собирал информацию.
– Какого рода?
– Хаим Венцлер мертв.
– Что?!
– Его застрелили через входную дверь.
– Как вы об этом узнали?
– Меня привезла к нему в дом его дочь Ширли Венцлер. Наверное, я был единственным человеком, кому она доверяла.
– Она не знает, кто это сделал?
– Она думает – вы.
– Что за чушь!
– Не поймите меня превратно. Я не хочу сказать, что это сделано правительственными органами. Просто она так считает.
– У вас есть еще что-нибудь для меня?
– Мне кажется, он был с кем-то связан, работал с цветными. Но кем бы он ни был, сразу попал у них на заметку.
– Каким образом? – спросил Крэкстон.
– Не знаю, но, кажется, смогу разузнать.
– Вы нашли что-нибудь в его доме?
– Например?
– Ну, скажем так, – уклончиво ответил он, – нечто такое, что могло бы меня заинтересовать.
– Нет, сэр. Кроме того, у меня не было времени что-то обнаружить. Мне не по душе общество мертвецов.
– Но вы работаете на меня, мистер Роулинз. Если вам не хочется пачкать руки, тогда зачем мне ваша помощь?
– Возможно, знай я, что вы разыскиваете, мог бы принюхаться. Но вы ни хрена мне не сказали, агент Крэкстон.
Наш разговор на мгновение прервался. Затем он заговорил снова, нарочито спокойно и размеренно.
– А как насчет девушки, Изи? Знает она, почему его убили?
– Она ничего не знает. Но я кое-что слышал в церкви Первого африканского баптиста.
– Что именно?
– У вас свои секреты, мистер Крэкстон, а у меня свои. Я приберегу их до тех пор, пока узнаю, кто убил Венцлера. А вот когда узнаю, то сразу сообщу вам. Хорошо?
– Нет.
Я живо представил себе, как он качает головой.
– Совсем не хорошо. Вы работаете на меня...
Я прервал его:
– Угу. Вы мне не платите, а также ни шиша не сделали для меня. Я найду убийцу и надеюсь, он приведет нас к тому, что вы ищете. Вот тогда мы найдем общий язык.
– Я представитель закона, мистер Роулинз. Вы не можете торговаться с законом.
– Черта с два! Вчера во второй половине дня кто-то промахнулся на два дюйма, целясь мне в голову. Речь идет о моей жизни. Либо вы принимаете мои условия, либо мы ставим на этом точку.
Я пудрил ему мозги. Но мне было известно то, чего не знал Крэкстон. У меня были бумаги, и я знал, кто убил Хаима и Поинсеттию. Одно не имело никакого отношения к другому, но когда я доведу дело до конца, все будет выглядеть аккуратно, как заправленная солдатом койка.
Я держал Крэкстона под прицелом. В конце концов он спросил:
– Когда у вас будет что-нибудь для меня?
– Завтра, в шесть вечера. А если не завтра, то днем позже.
– Завтра в шесть часов?
– Так точно.
– Хорошо, буду ждать вашего звонка. – Он делал вид, что все еще руководит ходом событий.
– И еще одно, – выпалил я, прежде чем он повесил трубку.
– Что?
– Вы должны сделать так, чтобы полиция не вмешивалась.
– Обещаю.
– Спасибо.
Сидя в темноте, я обдумывал свои планы. Ни один из них не казался мне реальным. Итак, Мофасс. Только он один объединял все. Он был связан с Поинсеттией, и ему я говорил о налогах и о церкви. Поэтому он как бы нес моральную ответственность за его преподобие Тауна и за Таню Ли, а может быть, он сам их и убил. Только у Мофасса был повод. Он жаждал моих денег. И как никто другой был близок к цели. Если правительство завладеет моей собственностью, он сможет за бесценок выкупить ее до аукциона. Он знал, как откупиться. Поэтому и не хотел переписывать мое имущество на свое имя. Ему нужно было все!
Решено, с Мофассом будет покончено, потому что он убил Поинсеттию, а я перед ней в долгу. И еще потому, что он убил Хаима, которого я полюбил. Он разрушил мою жизнь, и его ждало возмездие.
Все, что я наговорил Крэкстону, – полуправда. Но он должен в это верить, пока я не доберусь до Мексики.
Мексика. Этта-Мэй, я и, может быть, даже Ламарк. Это как сладкий сон, куда дороже того, что я имел. Во всяком случае, я пытался себя в этом уверить.
Я ждал звонка. Не включал ни радио, ни телевизора. Зажег свет только в спальне и сидел в гостиной, в тени. Я пытался читать книгу по истории Рима, но у меня в этот вечер не лежала к ней душа. История Рима не увлекала, как обычно. Не волновали вестготы или остготы, которые терзали Империю. И даже вандалы[5], хотя они были так ужасны, что римляне сделали их имя нарицательным.
По сути, история для меня была чем-то очень далеким. Реальной была повседневная жизнь, все то, что происходило со мной сейчас. Зубная боль и предательство человека, которому я доверял. Пустой желудок и женщина, сказавшая тебе "да" или "нет". То есть мои ощущения. Для меня история была чем-то вроде телевидения, а не вечным движением человечества во времени и пространстве. Причем человечество не становилось лучше. Я видел в Европе во время войны достаточно убитых, чтобы понять: наци хуже, чем варвары, разграбившие Рим. Но если бы я сейчас оказался в Риме, они сочли бы меня варваром. Так что между Римом и нашим Уаттсом нет никакой разницы.
Хаим хотел добра для меня и моего народа. Это был хороший человек, лучше многих негров, которых я знал. Но он мертв. Он, как говорят, стал достоянием истории, а я еще существую и сижу в темноте, сжимая в руках пистолет.