КРАСНОЕ И КОРИЧНЕВОЕ. Книга о советском нацизме

И.Губерман

Много лет назад, будучи студентом технического вуза, я шел к диплому, преодолевая множество общих и специальных курсов. Пришлось проштудировать огромное количество стандартных учебников, утвержденных Министерством высшего образования РСФСР. Каждый учебник открывался обширным предисловием, в котором излагалась история данной области знаний. Исторический материал не входил в экзаменационные билеты, поэтому почти никто в него не заглядывал. Я же все предисловия читал и узнавал из них много интересного. Не об истории — о современности.

Из учебников следовало, что все науки основал Михайло Ломоносов. Не только, допустим, геодезию или сопротивление материалов, но и такие узкоспециальные дисциплины, как механика грунтов, насосные станции или гидросооружения создал все тот же русский самородок. Поначалу я принимал эти сведения за чистую монету и искренне восхищался величием русского гения, но через какое-то время ничего кроме усмешки они вызывать не могли. Лишь подорвали доверие к усвоенным со школьных лет мифам о русском приоритете самородков вроде Ползунова, Можай-ского и легиона других. Да и сама кампания

241

борьбы за русский приоритет к тому времени выродилась в анекдоты про Россию — родину слонов.

Нетрудно было понять, что учебники сделаны по рецептам сталинской педагогики. Цель состояла в том, чтобы готовить не просто грамотных специалистов, но и патриотов, преисполнен-ных "национальной гордостью великороссов". Кадры, овладевшие техникой, решали все. Равнение предписывалось держать на русского помора, заткнувшего за пояс всех заморских мудрецов и умельцев.

Стремление мифами возвеличить Россию привело, естественно, к противоположному эффекту: к ее унижению. Впоследствии мне пришлось много заниматься историей науки, и я имею более или менее адекватное представление об истинном масштабе личности Ломоносова. Пушкин не зря называл его первым нашим университетом. Однако со студенческих лет у меня, как у павловской собаки, закрепилась в мозгу рефлекторная связь. Слышу слово "патриотизм", и сразу же вижу перед собой женоподобного Ломоносова в напудренных буклях, елейно подносящего очередной императрице очередную оду "на восшествие на престол". Слышу — "национальная гордость", и вижу, как тот же Ломоносов, потный, со сбившимся париком и сверкающими гневом глазами, дубасит увесистой палкой непременного секретаря Академии наук Шумахера, имевшего несчастье быть немцем.

Предисловия привили мне стойкий иммунитет к казенному патриотизму, и я им за это благо-дарен. Потому продолжаю их читать с прежним усердием и никогда не бываю в накладе. Но при этом сознаю, что принадлежу к редкой категории читателей и не обижаюсь, когда мое пристрастие к предисловиям принимают за чудачество.

Те, кто в СССР рвал на части шестой номер журнала "Октябрь" за 1989 год или втридорога перекупал его у книжных жучков, делали это ради повести Василия Гроссмана "Всё течет", а не предисловия к ней, которое занимает около тридцати драгоценных журнальных страниц. Зачем же понадобился этот комментарий? Сам автор, философ Г. Водолазов, с откровенностью, присущей эпохе гласности, разъясняет:

242

"Я, действительно, приветствуя все основные художественные идеи повести В. Гроссмана, буду решительно возражать против понимания автором (и его героем) причин, корней, истоков сталинизма, против отождествления Ленина со Сталиным, а ленинизма со сталинизмом. И в этом смысле я действитель-но буду защищать Ленина. Но прежде (и для меня сегодня это главное), я хотел бы защитить В. Гроссмана, защитить его право сказать, что он думает и как думает, его право довести содержание своих размышлений до читателя".1

Итак, цель определена ясно. Предисловие написано для инстанций, дабы хоть частично заслониться от возможных придирок. Редакция во главе с Анатолием Ананьевым решила и невинность соблюсти, и капитал приобрести. И я вовсе не намерен бросать в нее камнем за эту отнюдь не лишнюю предусмотрительность. Гласность — это еще не свобода печати. Она допуска-ется лишь в "интересах социализма". Правда, в 1989 году никто уже толком не знал, каковы пределы, очерчивающие эти интересы. Тем не менее, они существовали, и повесть Гроссмана за них явно выходила.

О творчестве Гроссмана написано много, и я не буду напоминать о том, что предсмертная повесть "Всё течет" по художественному и идейно-философскому уровню заметно уступает роману "Жизнь и судьба", в котором писатель достиг почти толстовской эпической силы. Двумя годами раньше "Октябрь" отважился познакомить советских читателей с этим романом, чем существенно расширил зону гласности. То, о чем самые смелые публицисты отваживались говорить с намеками (дабы не переступить границы все тех же "интересов социализма"), Гроссман написал почти трид-цать лет назад. Ни в одном другом произведении, в том числе и из написанных в самые последние годы, не было так отчетливо показано глубокое сходство сталинского и гитлеровского режимов, построенных на одних и тех же принципах — при всей их кажущейся (вернее, казавшейся в то время) противоположности: лживой демагогии невиданного масштаба, тотальной несвободе, фанатизме, шовинизме и юдофобстве.

В романе было сказано слишком много правды, но все же сам

243

Гроссман остался неудовлетворен. И, вопреки обрушившимся на него гонениям, преодолевая смертельную болезнь, он в небольшой повести сумел досказать те заветные мысли, которые не вошли в роман. Истоки сталинских преступлений надо искать не в репрессиях 1937 года и даже не в "великом переломе" хребта российскому крестьянству, а в октябре 1917, в созданном Лениным однопартийном тоталитаризме. И Россия, по мысли Гроссмана, не выберется из бездны несвободы до тех пор, пока Ленина не свергнут с пьедестала, как свергли Сталина, пока его не вынесут из мавзолея, как вынесли Сталина.

Защищая Ленина, Г. Водолазов обнаруживает большую эрудицию. Он указывает на некото-рые фактические неточности, допущенные Гроссманом, а, главное, демонстрирует владение диале-ктикой. Если в повести Ленин обрисован как человек нетерпимый, то в предисловии он выступает образцом терпимости. Если в повести он обрисован всегда уверенным в своей правоте, то в преди-словии Ленин смело признает свои ошибки. В результате получается, что хотя Сталин и продол-жал дело Ленина, но продолжал "неправильно", завел страну не туда, Ленин к этому не причас-тен…

Однако Гроссман и не пытался изобразить Ленина каким-то чудовищем. Напротив! Он показывает его интеллигентность, нередко проявляемую деликатность, его неприхотливость, равнодушие к жизненным благам. Но он показывает также, что все эти человеческие качества — не главное в характере и личности Ленина. Главное — это презрение к демократии, готовность добиваться своих целей любыми, в том числе, самыми кровавыми средствами.

Да, бывали случаи, когда Ленин громко признавался в своих ошибках. Но только задним числом! В каждый конкретный момент он был абсолютно уверен в своей правоте, абсолютно уверен, что выражает интересы самого передового класса, абсолютно уверен, что все несогласные должны быть переубеждены или сокрушены. Ни малейшего сомнения в том, что кто-то из них может быть правым, а он Ленин, ошибаться, у него не возникало. И он сокрушал всех, кого не мог переубедить. Фанатичная вера в свою непогрешимость обеспечила Ленину и его

244

партии (отнюдь не самой многочисленной и не самой влиятельной в послефевральской России) победу над всеми прочими политическими силами. Будь у Ленина хоть немного способности подвергать сомнению собственные взгляды и поступки, его партия не смогла бы захватить и удержать власть.

В основе характера и деятельности Ленина лежал антидемократизм. Он и не скрывал, что презирает и ненавидит демократию. По принципу авторитарности была построена им "партия нового типа", а затем и государственная система послереволюционной России. И в развернувшей-ся после его смерти внутрипартийной борьбе больше всего шансов взять верх было у того, кто наиболее полно и последовательно воплощал те же принципы. То есть у Сталина.

Г. Водолазов не опроверг основной идеи повести, зато сделал ее доступной советским читателям. Однако прикрыл он ее вовсе не с той стороны, с какой следовало. Непохороненный покойник сегодня уже мало кого волнует. Опубликовав повесть Гроссмана, журнал задел другие, куда более чувствительные струны, и удар получил во фланг, оказавшийся оголенным...

Глашатаи большого народа

Как видите, мы, русские, еще не потеряли памяти,

и мы все еще народ Большой, и нас все еще мало

убить, но надо и повалить...

Виктор Астафьев (Письмо Н.Я.Эйдельману)

Игорь Шафаревич до недавнего времени был мало известен. Он — крупный математик, член-корреспондент Академии наук СССР, член многих иностранных научных обществ, но что знает публика о математиках! Правда, Шафаревич еще и автор ряда социологических работ, но, в силу их явной неподцензурности, они в СССР не печатались и были известны лишь узкому кругу читателей сам и тамиздата.

Лет восемь-десять назад Шафаревич написал "Русофобию", но, видимо, считал книгу настолько взрывоопасной, что предпо-

245

читал до поры до времени ее не публиковать даже на Западе. Только когда гласность почти свела на нет репрессии, "Русофобия" увидела свет — сразу в нескольких зарубежных изданиях. О том, чтобы печатать это произведение в России, автор, видимо, не мог помыслить. Однако не успели выйти эмигрантские журналы, как тот же труд появился в "Нашем современнике", тоже в шестом номере за 1989 год,2 то есть подписчики получили его одновременно с повестью Гроссмана. Этот номер стали рвать на части, вероятно, с не меньшим азартом, чем шестой номер "Октября". Автор в одночасье приобрел всесветскую известность. Его статьи стали появляться в самых разных изданиях, интервью с ним передавали по телевидению, публиковали в разных изданиях, в том числе в журнале "Книжное обозрение", который считается одним из самых "перестроечных".

Благодаря этим публикациям стали известны некоторые подробности о самом Игоре Рости-славовиче. Мне было интересно узнать, что он относится к той же категории читателей, что и я: не пропускает предисловий.

Его комментарий к статье Г. Водолазова слишком обширен, чтобы приводить целиком, но вот квинтэссенция. В повести Гроссмана, говорит Шафаревич, есть "два персонажа", о которых автор допускает "резко отрицательные высказывания": это В.И.Ленин и Россия. Предисловие Г. Водолазова написано для того, чтобы смягчить "шок", который могут вызвать отрицательные суждения о Ленине. Что же касается "не менее резких высказываний о России", то "они восприни-маются как нечто естественное" и ни в каком смягчении не нуждаются. "Это сопоставление пред-ставляет интерес, потому что объективно характеризует определенные настроения, существующие в обществе",3 замечает Шафаревич.

О "русофобском" характере повести Гроссмана Шафаревич говорил и в телевизионном интервью.4

Напомню, что речь идет о произведении писателя, который при жизни подвергался гонени-ям, а после смерти был вычеркнут из литературы: его десятилетиями не печатали и почти не упоминали, занеся в черный список антисоветчиков. Главные произведения В. Гроссмана только сейчас стали достоянием

246

советских читателей. И в это время член-корреспондент с математической точностью наносит удар ниже пояса, стремясь снова закопать Гроссмана — теперь уже не как антисоветчика и антиленин-ца, а как русофоба.

Да, герой повести Гроссмана говорит о русской душе как "тысячелетней рабе", о "холопском подчинении личности государю и государству". С такими взглядами можно спорить. Я, например, полагаю, что противостояние рабству — такая же константа русской истории, как и само рабство, так что Гроссман нарисовал одностороннюю картину. Но где же здесь "фобия", то есть "страх" и "ненависть", как Шафаревич переводит это понятие? Как можно не видеть, что рассуждения Грос-смана о русской несвободе, породившей Ленина и Сталина, пропитаны не страхом или ненавис-тью к России, а болью за нее! Тем более, что эти рассуждения приписаны русскому человеку, отбывшему тридцатилетнюю каторгу ГУЛАГа и полюбившего женщину, которая поведала ему о пережитых ужасах сталинской коллективизации и искусственного голода. Биография героя, кажется, дает ему право и на не очень взвешенные суждения о причинах народных страданий.

Однако "фобия" тут несомненно присутствует. Шафаревич замечает, что "ненависть к одной нации, скорее всего, связана с обостренным переживанием своей принадлежности к другой".5 Согласиться с этим утверждением как с некоей объективной истиной я никак не могу. Полагаю обратное: обостренное переживание своей принадлежности к определенной нации вызывает у большинства людей (если они не заражены нацистскими предрассудками) сочувствие и стремле-ние понять аналогичные чувства представителей других наций. Тем более не могу применить эту формулу к Василию Гроссману: еврей, ассимилированный в русской культуре, он не мог обострен-но переживать свою принадлежность к одной нации, так как фактически принадлежал к двум.

Однако процитированное утверждение Шафаревича — не случайная оговорка. Оно является центральным для его труда, к нему сходятся и от него расходятся все его выкладки. Не неся в себе объективной истины, оно несомненно несет истину субъ-

247

ективную. Это лично для Шафаревича обостренное чувство принадлежности к русскому народу неотделимо от ненависти к евреям, как северный полюс магнита неотделим от южного.

"Есть только одна нация, о заботах которой мы слышим чуть ли не ежедневно, — возмущается Шафаревич в "Русофобии". — Еврейские национальные эмоции лихорадят и нашу страну, и весь мир, влияют на переговоры о разоружении, торговые договоры и международные связи ученых, вызывают демонстрации и сидячие забастовки и всплывают чуть ли не в каждом разговоре. "Еврейский вопрос" приобрел непонятную власть над умами, заслонил проблемы украинцев, эстонцев, армян или крымских татар. А уж существование "русского вопроса", по-видимому, вообще не признается".6

Читать такое в 1989 году было несколько странно, но ведь написана книга была тогда, когда евреи действительно громче других выражали недовольство своим положением. Были ли у них для этого основания, или они просто выдумали свои проблемы, чтобы заслонить ими проблемы украинцев, эстонцев и других, Шафаревич не обсуждает, и мы тоже углубляться в эту тему не будем. Отметим только, что сегодня положение иное. Почти во всех советских республиках — союзных и автономных — созданы национальные фронты, требующие независимости и других прав для своих народов. Кому же, как не автору процитированных строк, приветствовать эти движения! Но вот что говорит о них Шафаревич, отвечая корреспондентам "Книжного обозрения":

"Большинство национальных течений обьединяет одно — их резкость, агрессивность. Если взять высказывания каких-нибудь из прибалтийских организаций и, скажем, "Памяти", и заменить только назва-ние одной национальности на другую, то получится по сути одно и то же".7

Так ли это? Информация о том, что происходит в Прибалтике и в связи с ней, до нас доходит в основном в отражении центральной советской прессы. Доверять ей опасно, как и любой инфор-мации, почерпнутой не из первых рук. Но вот я получил интереснейший подарок: три номера эстонского журна-

248

ла "Радуга" на русском языке за 1989 год. В одном из номеров, наряду с другими материалами, помещена подборка писем из самых разных городов Советского Союза. Авторов объединяет то, что почти все они, не будучи эстонцами, прежде жили в Эстонии и с большим интересом следят за событиями в республике. Вот несколько высказываний, отражающих их отношение к националь-ному движению эстонцев.

"Я люблю Таллинн. Но, Боже мой, как наш город изменился за последние годы! Город заимствует худшие черты русской провинции. Никогда раньше я не слышал на улицах и даже в магазинах такого коли-чества отборного русского мата, никогда раньше не видел на улицах столько мелкого мусора... Меня такие вещи оскорбляют, что же говорить о тех людях, на глазах у которых происходят эти перемены к худшему. Таллинн — город-музей, и за свою многовековую историю такого отношения не заслужил" (С. Павлухин, водолаз, Николаевск-на-Амуре).

"Эстония мала территориально. Народ ее малочислен. Но это именно народ, НАЦИЯ, истинно пекущаяся о своем культурном, экономическом и политическом состоянии... Я преклоняюсь перед Вами и молюсь за Вашу победу. Ибо Ваша победа означает сейчас победу светлой человеческой нравственности и добрых чувств над серостью, посредственностью, бездуховностью и безыдейностью. Ваша победа — победа человеческого разума над безрассудством". (С. Богомолец. Киев).

"Эстонцам русские не враги, у нас общий враг. Это сталинщина, презрение к "нацменам", бескульту-рье, чиновники, аппарат партии и Советов. Контроль за их деятельностью, воспитание народа в истинно братском духе взаимопомощи и суверенности для любого национального меньшинства (в том числе и русского в Эстонии), стремление к разумным компромиссам, а не к конфронтации — вот те условия, при которых выиграют все. Я тоже за русский национальный флаг на Моссовете, но не в духе общества "Память". Не поймите меня превратно, я ни в коем случае не берусь Вас поучать. Делайте, как считаете нужным. Но хватит уже крови. Хватит. Реформы — да, революции — нет. Не должен брат резать брата. И делить нам нечего. Если будет хорошо в Эстонии, Калуге и Оренбурге, лучше станет и в Москве" (М. Буканов, Москва).8

Можно было бы продолжить выписки, но и приведенных довольно, чтобы показать, как относятся многие русские люди к

249

национальным движениям в Прибалтике. А ведь это не "малый народ", состоящий будто бы из евреев и еврействующих интеллигентов, которые, по теории Шафаревича, всеми фибрами души ненавидят Россию, и готовы ей пакостить хотя бы и с помощью эстонцев. Это голоса того "боль-шого народа", чьим глашатаем считает себя Шафаревич.

А может быть, все как раз наоборот? Может быть, именно интеллигенты-западники (русские, евреи, эстонцы и т. д.) как раз и представляют подлинные интересы России, ибо они зовут ее к демократии, к свободе, к подлинному национальному возрождению. А Шафаревич и его едино-мышленники как раз и представляют "малый народ" озлобленных сектантов. Они-то и есть русофобы. Не тот враг России, кто напоминает о ее рабстве в прошлом, а тот, кто сегодня, в столь ответственный период ее истории, готовит ей рабское будущее.

Чего они кочат?

— Так был 1937 год или нет?

— Не было, сынок. Но будет.

3. Паперный

Самое большое негодование вызывает у Шафаревича утверждение, что для России (как и для любой другой страны) возможен лишь один из двух типов общественного и государственного устройства: демократия или тоталитаризм. Он, правда, оговаривается, что не против демократии, а лишь против демократии "западного образца". Но Ленин и Сталин тоже выступали не против де-мократии вообще, а против "буржуазной" (то есть западной) демократии, обещая создать лучшую, свою, социалистическую. Во что это вылилось, слишком хорошо известно.

Западная демократия (утвердившаяся, между, прочим, и на Дальнем Востоке) тем и привле-кательна, что не нивелирует национальных особенностей, а напротив, служит основой для свободного развития любой нации. И институты каждая страна

250

вырабатывает по своему вкусу и нраву. В Великобритании, Швеции демократия превосходно ужи-вается с монархией. ФРГ устроена по принципу федерации автономных земель, а Соединенные Штаты — федерации штатов. В каждой демократической стране можно найти массу особенностей, связанных со своеобразием ее исторического опыта, и никому в голову не приходит, что демокра-тия может подрывать национальную самобытность. Общее между демократическими странами лишь то, что все граждане в них свободны, наделены гарантированными правами, имеют возмож-ность участвовать в решении местных и общегосударственных вопросов непосредственно или через своих избранников.

Почему такой путь не подходит для России, Шафаревич не объясняет, но упорно твердит свое:

"Народ пойдет по пути, который он сам выработает и выберет (конечно, не при помощи тайного голосования, а через свой исторический опыт)".9

Замечание в скобках особенно примечательно, в нем-то и зарыта собака! Радетель "большого народа" не хочет дать этому народу право выражать свою волю. А вдруг, в самом деле, большой народ проголосует за "малый", то есть именно за сторонников демократии, как это и произошло при выборах народных депутатов — во всех тех местах, где народ действительно имел возмож-ность выбирать!10 Опираясь на "исторический опыт", Шафаревич и его сторонники сами желают определять, кто является представителем большого народа, а кто — только "малого". В этом, очевидно, и состоит тот третий путь, на который они толкают Россию. Но ведь это мы уже проходили бессчетное количество раз! Исторический опыт в этом отношении у России, что и говорить, богатейший.

Объявляя русофобией всякое упоминание о рабском прошлом России, радетели большого народа стремятся загнать его, а заодно, естественно, и украинцев, эстонцев, армян, в новое рабство. Так и во времена Брежнева, взяв курс на ресталинизацию, власти прежде всего стали вытравлять из народного сознания всякую негативную информацию о Сталине и его преступ-лениях.

251

Эта идеология нашла свое наиболее полное отражение в знаменитом романе В. Кочетова "Чего же ты хочешь", высмеянного в остроумной пародии Зиновия Паперного. Мысль пародии проста: замалчивать трагедию 1937 года — значит готовить ее повторение. К счастью, замолчать эту и другие трагедии не удалось. Поэтому и наступила эпоха гласности.

Посмотрим с этой точки зрения на труд Шафаревича. В нем, например, опровергаются домыслы "русофобов" о деспотическом характере режима Николая Первого: за тридцать лет его царствования в России было совершено всего пять казней (пять повешенных декабристов), тогда как в странах Запада таковых было во много раз больше. Ну, а как насчет крепостного права, позволявшего продавать людей, как борзых щенков? А 25 летняя солдатчина? А розги и шпицрутены, которыми жестоко наказывали детей, забивали до смерти крестьян и солдат? А цензура, директивно, хотя и не очень успешно, вводившая единомыслие в России?.. Я уж не говорю о преследованиях инородцев, о гонениях на евреев, выразившихся, в частности, в ряде средневековых процессов по обвинению их в ритуальном употреблении крови христианских младенцев, включая побившее все рекорды Велижское дело. Если Шафаревичи смогут убедить большой народ, что ничего этого не было, то будет!..

Иудейские ханы

"Иудейские ханы

не добрее монгольских".

Валентин Сорокин.

Демократия пугает не только Шафаревича. Она пугает всех представителей того идейного течения, которое группируется вокруг журналов "Наш современник", "Москва" и "Молодая гвардия", вокруг общества "Память" и других обществ подобного типа: они множатся с невероят-ной быстротой.

25 августа 1989 года парижская газета "Русская мысль" опубликовала информацию из Москвы, в которой перечислено

252

полтора десятка организаций, именующих себя "Памятью". А в сентябре была создана Ассоциация "патриотических" организаций, под названием "Объединенный совет России".11 На Учредитель-ном съезде собралось триста делегатов от множества разных обществ. Из опубликованных резолюций "Объединенного совета России" видно, что он стоит на имперско-сталинистских позициях и требует погасить "волну русофобии, поднятую движениями, "фронтами", печатью, телевидением".12 То есть новоявленные "патриоты" требуют снова на всякое инакомыслие надеть намордник.

Позиция на этот раз определена вполне откровенно, вопреки тому, что идеологи указанного направления редко высказываются прямо. Чаще демократия, с которой они воюют, у них выступа-ет под псевдонимом сионизма или масонства. Особенно охотно мишенями для нападок выбирают отдельные исторические фигуры с еврейскими фамилиями, которые сами были лютыми врагами демократии, так что с "малым народом" они родственны не духом, а кровью. Вот характерная иллюстрация.

Журнал "Москва" (1989, №2) опубликовал очерк некоего Евгения Лосева, в котором приведена секретная директива 1919 года о поголовном уничтожении "богатых казаков" и "всех казаков", принимавших прямое или косвенное участие в борьбе против большевиков. Лосев указал, что эта директива исходила от Якова Свердлова и была отменена сразу же после его смерти. Новость подхватил Вадим Кожинов, добавивший "еще более страшную директиву Якира: расстрел на месте всех имеющих оружие и даже процентное уничтожение мужского населения".

"Это, несомненно, впервые в истории: уничтожение не так или иначе "виновных" и "богатых", а определенного "процента", — прокомментировал эти сведения Кожинов. — Позднее это распространилось на всю страну".13

В четырех диалогах с В. Кожиновым Бенедикт Сарнов14 показал, что директива о "расказа-чивании" исходила от Оргбюро ЦК партии, причем Оргбюро выполняло решение самого ЦК. Свердлов подписал директиву, но вовсе не был ее автором. И отменили ее не потому, что он умер, а потому, что на Дону

253

вспыхнуло восстание.

Казалось бы, истина установлена, Вадим Кожинов пойман на сознательном мошенничестве. Тем не менее, Станислав Куняев заявляет, что в этом самом материале В. Кожинов "убедительно писал", что "менее всего русские создали "авторитарный режим" эпохи".15

Эта "литература" оказывает самое прямое воздействие на жизнь. Одно из наглядных свидетельств — митинг общества "Память", приуроченный ко дню убийства Николая Второго и состоявшийся 18 июля 1989 года у памятника Свердлову в Москве.

"О расстрелянной в 1918 году в Екатеринбурге семье последнего русского императора почти никто и не вспомнил, — свидетельствует очевидец. — Около полутысячи собравшихся молодчиков выкрикивали печально известные лозунги: "Долой еврейский фашизм в СССР". "Евреи, убирайтесь в Израиль", "Долой русофобов", "Даешь десионизацию России". Чуть позже минут десять кряду скандировали: "Долой памятник Свердлову".16

Действо закончилось возложением к подножью памятника венка из колючей проволоки с надписью: "Организатору массового террора".

Это "мероприятие" было, по-видимому, санкционировано властями. Митинг продолжался полтора часа, после чего толпа еще долго не расходилась.

"Бородатые люди, — свидетельствует тот же очевидец, еще часа два беседовали у памятника на темы: какова истинная фамилия Виталия Коротича — Керзман или Керзмин и о том, что Ветхий Завет — это программа действий по уничтожению россиян".17

Вариацию последней темы можно найти и на страницах "патриотических" журналов:

И жила под его казуистикой злой,

под покровом "марксистского" блуда,

словно жгучий огонь под пристылой золой,

254

несмиримая ярость талмуда, —

пишет Виктор Кочетков в стихотворении, посвященном Троцкому.18 Небольшая неувязка с талмудистами из общества "Память" (мы видели, что "программу уничтожения России" они приписывают Ветхому Завету, а не Талмуду) вряд ли внесет разброд в сомкнутые ряды. Опыт по увязыванию мелких разногласий имеется, и не только исторический. Так, Игорь Шафаревич на прямой вопрос корреспондента телевидения ответил, что, по его мнению, никаких масонов в России нет.19 Ему и не надо: зачем масоны, когда есть "малый народ", выполняющий примерно ту же самую функцию.

Стихи Кочеткова о Троцком появились примерно в те же дни, когда происходил митинг у памятника Свердлову. Произведение это столь примечательно, что на нем следует остановиться подробнее.

По уверению поэта, Троцкий в России "ни с одною былинкой... не был в родстве, ни с одною березкою в дружбе", зато покидая ее, он увозил "китайский фарфор из коллекций великого князя".

Как нетрудно догадаться, основная особенность Троцкого — лютая ненависть к русскому народу, русофобия:

Что ему разоренье, и голод, и мор.

Он по этой стране окаянной

ездил в царском вагоне — наркомвоенмор —

под надежной латышской охраной.

...

...он ставил их к стенке — донцов, волгарей, —

на "виновных" пронзительно глядя —

за одно неудобное слово "еврей",

оброненное ими в досаде.20

Выдворение Троцкого из России — "по решенью Цека, под надзором Чека" — вызывает у автора особое торжество, которое трудно объяснить одними патриотическими чувствами.

Конечно, Троцкий натворил в России много зла. Второй после Ленина лидер революции, один из ведущих руководителей

255

большевизма в период гражданской войны, он несет большую долю ответственности за ужасы военного коммунизма и за многие другие преступления власти.

Однако к 1929 году Троцкий не только не имел власти творить какое-либо зло, но пытался ему противостоять. Он не смирился с усилением власти Сталина, не каялся и не унижался перед ним, как другие противники деспота. Из алма-атинской ссылки он слал Сталину телеграммы, протестуя против насильственной коллективизации. (Хотя руководствовался при этом не гуманными, а чисто политическими соображениями, считая, что тотальная война против народа погубит не народ, а большевистский режим). Именно эти протесты переполнили чашу терпения вождя, и он добился решения о высылке Троцкого за границу. Только после этого у Сталина оказались свободные руки для того, чтобы совершить "великой перелом", в ходе которого было уничтожено более десяти миллионов крестьян — тоже "по решенью Цека, под надзором Чека". Так что в известном смысле алмаатинский "хан" разделил участь крестьянства, которое безуспешно пытался защитить от кремлевского Чингизхана.

Зная, конечно, эти факты, Виктор Кочетков, тем не менее, утверждает, что не Сталин, а

эти степи сказали ему "Уходи!",

эти дали его отторгали.

Пусть столица от распрей партийных гудит.

Не всколышутся эти глубины.

Не грузин победит, не ЦК победит,

а вот этот мужик на драбыне.

Или тот вислоухий на рыжем коне —

видно, скачет в поселок за водкой —

в допотопном, железном своем шушуне,

с пугачевской курчавой бородкой.21

Так событие, с которого началась народная трагедия, поставившая на грань гибели всю русскую (и не только русскую) нацию, кощунственно провозглашается народной победой! Это и есть самая настоящая русофобия, она лишь маскируется под юдофобию.

256

О том, как Василий Белов приписал все ужасы коллективизации Лазарю Кагановичу и Якову Яковлеву (Эпштейну), читатель уже знает. Добавлю, что не Белов изобрел эту версию. Он лишь беллетристически оформил некоторые положения Вадима Кожинова22

За старшим братом поспешает "Молодая гвардия". За подписью некоего Сергея Наумова из Магадана в ней, например, помещена статья под выразительным названием "Палачи: Каганович, Мехлис и другие".23 "Другие" перечисляются списком, который открывается именами наркома внутренних дел Ягоды (Иегуды) Генриха Гиршевича и его первого заместителя Агранова Якова Сауловича. Далее следует сорок фамилий, из которых более 30 еврейских, три русских, одна грузинская, одна, по-видимому, латышская, остальные неопределенные, так что желающие их тоже могут считать еврейскими.

Магаданский историк хорошо постарался. Лишь один недостаток можно найти в его работе: не оригинальна. Этого, однако, не скажешь о статье Валерия Хатюшина "Не покаяние, но искуп-ление"24, в которой автор продолжил разговор, начатый в его же статье "Кому памятник?".25 В. Хатюшин выступает против деятельности общества "Мемориал", добивающегося установления памятника жертвам сталинизма.

Автор приводит выразительные высказывания Ленина, Дзержинского и других руководи-телей партии большевиков о красном терроре, вреде демократии и т. п.

"Как видим, репрессивная машина была запущена сразу же после революции. Сталин же увеличил мощь, ускорил обороты этой человеческой мясорубки. Хотя от его личной воли здесь уже далеко не все зависело. Органы ЧК, ГПУ, НКВД, разросшиеся как на дрожжах, опутали своими агентами всю страну, имея полную свободу действий", указывает автор, защищая свою позицию.26

Все это более чем справедливо. И смело. Гораздо смелее того, что пишут некоторые против-ники сталинского произвола. Левый марш крайне правых — это одно из самых интересных

257

явлений в идеологической борьбе эпохи гласности.

Правда, начал его не Валерий Хатюшин, а Вадим Кожинов. Он первый из литераторов (о научных публикациях я здесь не говорю) привел цифры потерь населения в годы гражданской войны, подчеркнув, что из 15 миллионов человек, которых не досчиталась Россия к 1921 году, лишь 600 тысяч с обеих сторон погибли в боях и около 4 миллионов эмигрировало. Остальные — жертвы голода, эпидемий, массового террора, а также погромов, о чем автор не упоминает.

Такова была цена, которую народ заплатил за революцию. Масштабы жертв дают дастато-чно объективное представление о мере ожесточенности, которая в последующие годы не была преодолена и привела к торжеству сталинизма. Поэтому, когда Кожинов, или Хатюшин, или Владимир Солоухин указывают на то, что сталинский режим был не причиной, а следствием репрессивного характера большевистской власти, то они правы. Когда они указывают на то, что ужасам 37-го года предшествовали ужасы коллективизации, а еще до нее — ужасы военного коммунизма, то они правы вдвойне. Сводить всю трагедию террора к личности Сталина могут только люди недалекие или умалчивающие о том, что думают.

Но ведь за десятки лет до Кожинова или Солоухина об истоках народной трагедии с большой силой и болью написал Василий Гроссман. Почему же теперь, когда его повесть опубликована, они (или их единомышленники) обвиняют своего предшественника в русофобии? Впрочем, это понятно: уже своей фамилией Гроссман никак не подходит для роли спасителя отечества. К тому же он осмеливается заглянуть вглубь, перешагнуть рубеж 1917 года. Трагедию революции и сталинизма он пытается осмыслить в перспективе всей тысячелетней российской истории, а это, с точки зрения "патриотов", значит — "посягнуть на святое". Это и бесит правых, остающихся таковыми несмотря на их левый марш. Не трагедия народа волнует их. Их задача проста: все ужасы сталинизма (и вообще большевизма) приписать евреям.

В. Хатюшин приводит письмо читателя, кандидата философских наук Г. Матвееца, в котором даже по нынешним временам обнаруживаются поразительные откровения:

258

"Жертвы действительно были не просто сталинизма, а "чего-то другого"... Я читал "дело" своего отца, кадрового рабочего, ударника, рационализатора, делегата трудящихся города на похороны В.И.Ленина, читал и "дела" других работников паровозостроительного завода в городе Запорожье, арестованных 19 сентября 1937 года. В них нет ни указаний Сталина, ни распоряжений из Москвы. Это была так называемая местная самодеятельность. Затем забрали и тех, кто ее творил. "Что-то другое" — троцкистские, зиновьев-ские и прочие остатки идейного и организационного разгрома руководства оппозиции (так у автора. — С.Р.) в конце тридцатых годов. Замаскировавшись в партийных, советских государственных органах в военном ведомстве, особенно в НВКД, они мстили за свое поражение, создавая клеветнические "дела" на лучших людей страны. Обстановка для этого была подходящая: шла борьба с подлинными врагами. Массовые репрессии 1937 года, после разоблачения деятельности оппозиционеров, вышедшей за рамки закона и Устава партии, — это их работа, это прокладывание дороги к захвату власти в государстве, в партии, к осуществлению того, что им не удалось в первые годы революции и что им не позволил сделать Сталин. Этим и объясняется сейчас его всестороннее оплевывание, а вместе с тем и извращение всей нашей истории последышами контрреволюции, не оставляющими мысли о реванше".27

Если продраться сквозь логические и грамматические несуразности, то мысль кандидата философии сводится к следующему. Пока троцкисты и зиновьевцы находились у власти, они вели себя более или менее прилично, а вот после того, как Сталин и его сторонники их разгромили и даже физически уничтожили, — они ("остатки разгрома"!) стали "мстить", но не Сталину, как своему врагу, а почему-то, совершенно невинным людям, которых миллионами — без ведома Сталина — отправляли на смерть. Эту мистику В. Хатюшин цитирует вполне сочувственно. А от себя замечает:

"В конце концов, если бы не Сталин, то к власти в 1924 году пришел бы Троцкий... Троцкий мечтал превратить страну в военно-феодальное государство, чтобы с его помощью осуществить мировую револю-цию, встав во главе этой революции и тем самым — во главе мирового правительства. То есть он на практике мечтал легализовать масонскую идею — власть над всем миром. Главным препят-

259

ствием на пути Троцкого был Сталин, который, по всей вероятности, видел и понимал авантюрность этого масонско-сионистского заговора против человечества".28

Итак, суть не в личности Троцкого, а снова в сионистско-масонском заговоре! Как тут не процитировать Ф. И. Родичева, одного из лидеров кадетской партии, который писал в начале двадцатых годов:

"Еврей — собственник по преимуществу. Большевики уничтожают собственность. Как же может еврейство стать на сторону большевизма? Для антисемита нет затруднений, ибо ему открыто тайное. Он знает, что "большевизм — это этап, который евреи должны пройти". Они сперва разрушат всякую собствен-ность, а потом овладеют всем. Сперва доведут народы до нищеты и отчаяния (сами при этом поплатятся), а потом подчинят их своему господству. Совершаются неотвратимые судьбы мира сего. Война и ее ужасы, революция, большевики со всеми несчастиями — все дело рук еврейско-масонского заговора".29

Веру в иудо-масонский заговор Ф. Родичев сравнивал со средневековой верой в колдунов, домовых и прочими предрассудками, бытующими в сознании толпы благодаря ее темноте и невежеству. За семь десятилетий произошел значительный прогресс: теперь эти предрассудки разделяются теми, кто претендует на роль лидеров духовного возрождения России. Между ними идет своеобразное соревнование: кто покрепче и позабористее опишет этот самый заговор.

"Это — книга железных инструкций и рекомендаций о создании механизмов власти над народом, — сообщает Станислав Куняев о "Протоколах сионских мудрецов", — книга о том, как править народом или народами, как "разделять и властвовать" в условиях нового времени, как совершать государственные перевороты и пользоваться революционными движениями масс в кастовых целях, как действовать то кнутом, то пряником в меняющихся исторических условиях двадцатого века. Эта книга — плод тщательного анализа всей политической истории человечества. Кто бы ее ни создал — она создана незаурядными умами, злыми анонимными демонами политической мысли своего времени... Читая "Протоколы...", порой содрогаешься от

260

ужаса, что многое из предсказанного в них уже осуществилось в истории XX века. "Протоколы..." — книга политического и нравственного Апокалипсиса нашего столетия."30

Так характеризуется топорно сработанная фальшивка, небрежно списанная с французского памфлета, высмеивающего режим Наполеона III. Что же восхищает Станислава Куняева в этом "Апоколипсисе"? Понять не трудно: "Протоколы" были состряпаны для того, чтобы "доказать", что иудо-масонский заговор действительно существует. По мнению Куняева, которое совпадает с тем, что говорит на митингах "Памяти" Дмитрий Васильев, идеи протоколов уже осуществились.

Эта светлая мысль оценена по достоинству. Станислав Куняев сменил на посту главного редактора "Нашего современника" Сергея Викулова, который два десятка лет вел журнал на штурм жидо-масонских крепостей. Теперь он притомился и ушел на покой. Но коричневое знамя передал в надежные руки.

Однако вернусь к стихам Кочеткова, ибо разговор о них не окончен. В том же номере "Нашего современника" есть и другое его стихотворение, которое можно считать рифмованной иллюстрацией к статьям Куняева и Шафаревича:

Итак, мы вновь тому виною,

что чертежи не задались,

что над великою страною

все беды тучами сошлись.

В собраньях тысячных и узких

жрецы науки ходовой

опять твердят все дело в русских,

в их несвободе вековой.

Мол, выросла не та порода

и "масса" горестно-груба,

мол, в жилах русского народа

течет густая кровь раба.

…

А не по вашей ли подсказке,

огнем пророческим горя,

согнал лукавец тот кавказский

261

полгосударства в лагеря.

Чтоб в битве скорой и жестокой

стать "главковерхами" земли,

от Бреста до Владивостока

вы баррикады возвели.

Сын на отца и брат на брата,

лишь крики слышались: "Коси!"

О кочевые демократы,

как надоели вы Руси!

Как надоели ваши вопли

ваш нестихающий галдеж.

Из азий, африк, из европ ли

вы новый привезли чертеж?

Надолго ль пестрою толпою

вы запросились на постой?

Оставьте наш народ в покое

с его известной "темнотой".

Без вас, лукавцы, просветимся

без вас, прорабы, проживем.

И с долгой ложью распростимся,

и правду правдой назовем.31

Многое можно было бы сказать по поводу этой набатной "правды", но проще всего ее прокомментировать словами из "Манифеста национально-патриотического фронта "Память", который продается в Москве на Пушкинской площади по 3 рубля за экземпляр:

"Нашей целью является духовное возрождение и объединение Народа нашего Отечества, измученного и ограбленного агрессивным сионизмом, талмудическим атеизмом и космополитическим ростовщичест-вом".12

Право же эти строки звучат куда выразительнее поэтических упражнений Виктора Кочетко-ва, да и социологических "исследований" Игоря Шафаревича.

При всей своей обширной эрудиции и математическом складе ума автор "Русофобии" (как и вторящий ему поэт) путается даже не в трех — в двух соснах. С одной стороны, Шафаревич

262

утверждает, что Россия с ее тысячелетней историей — это живой развивающийся организм, а не механизм; ее будущее органично вытекает из прошлого, а потому попытки какого-либо "механика" что-то в ней исправить или, наоборот, сломать обречены на провал. Как ни парадоксально, эта мысль полностью совпадает с той, которую более конкретно развивает герой повести Василия Гроссмана, считающий, что ужасы ленинизма и сталинизма взошли на дрожжах тысячелетнего российского рабства.

Однако, противореча Гроссману и себе, Шафаревич доказывает, что марксизм-ленинизм-сталинизм никаких корней в российской истории не имеет, что он был навязан несчастной стране "малым народом", который теперь снова хочет навязать ей нечто для нее чуждое, а, стало быть, чрезвычайно опасное.

Так что же все-таки представляет собой Россия — организм или механизм? Можно ей что-либо навязать извне или нельзя? Если нельзя, то о чем беспокоиться! А если можно, если маркси-стский тоталитаризм был в Россию привнесен с Запада, где он на практике не осуществился, то почему же не попытаться использовать позитивный, во множестве вариантов проверенный (и выдержавший проверку на практике!) опыт Запада по созданию свободного, гуманного и экономически эффективного общества!

Сколько же "фобий" должно гнездиться в душе человека, да не к какой-то горсточке евреев и интеллигентов, а к России, если он, "остро переживая принадлежность к своему народу", хочет снова отгородить его железным занавесом от лучших достижений человечества!

Особенно ярко эти "фобии" выражены в статье И. Шафаревича "Феномен эмиграции".

Автор рисует жуткую картину вселенского зла, которое всегда исходило и исходит от эмиг-рации, потому что "ее путь избирают как раз люди, менее укорененные в жизни".33 Не брежнев-ский режим, не ввод танков в Чехословакию, не репрессии против инакомыслящих, не подавление того же движения за эмиграцию отсрочили перестройку на 20 лет — в этом повинно именно движение за свободу эмиграции! И когда пере-

263

стройка началась, основная угроза для нее исходит не от сопротивляющихся ей партаппаратчиков, не от коррумпированной номенклатуры, не от поднявшей голову черной сотни, а — опять же — от эмигрантов. При этом само понятие "эмигрант" автор статьи толкует весьма широко:

"Существует "эмигрантское отношение к жизни", которое может окончиться, а может и не окончиться отьездом".34

Так можно записать в эмигранты любого человека, который сказал или написал что-то не угодное Шафаревичу. Это он и делает.

"Существует распространенный прием, который, вероятно, многие могли наблюдать, когда сплочен-ная группа, "мафия", захватывает руководство в какой-то сфере жизни. Интересного для них человека они "проверяют", "прощупывают", заставляя сделать нечто для него неприятное. Если он покорится, значит его можно сгибать дальше, можно и совсем подчинить, в противном случае — надо повременить: он еще не созрел. Таким проверкам подвергаются, в событиях большого масштаба, целые социальные слои и народы".35

Любопытное рассуждение, но что же конкретно имеет в виду автор, в чем состоит "проверка" русского народа эмигрантской "мафией"? Оказывается, в публикации журналом "Октябрь" отрыв-ка из книги Андрея Синявского "Прогулки с Пушкиным"! Заметьте: не сама книга (она может кому-то нравиться, а кому-то активно не нравиться), а именно факт ее публикации в советском журнале, так что главный диверсант тут даже не эмигрант Синявский, а главный редактор "Октября" Анатолий Ананьев.

"Как надо было бы наиболее эффективно "проверить" русских? Кощунство, оскорбление православия? — но теперь это было бы болезненно лишь для меньшинства. Еще раз испачкать грязью русскую историю? — но это мы уже переносим спокойно. А вот, пожалуй. Пушкин — это то, что ближе большинству русских, укол в это место почувствуют большинство их... Вот одной из проверок жизненности нашего народа, его способности дать отпор и является эта публикация".36

264

Какой же отпор надо дать этой "русофобской" диверсии? Забыв собственные концепции о русской самобытности, Шафаревич за ответом обращается к чужому опыту.

"Недавно аналогичная ситуация прогремела по всему свету. Знаменитые "Сатанинские стихи" Сальма-на Рушди — это, по-видимому, нечто вроде исламского варианта "Прогулок с Пушкиным". И надо сказать, что исламский мир своей реакцией на это прощупывание еще раз доказал свою большую жизненную силу, а тем самым, вероятно, заметно ослабил давление, которому мог бы подвергнуться в ближайшее время... Реальным ответом были грандиозные демонстрации, то, что в столкновениях с полицией сотни людей отдали свои жизни, и в результате удалось добиться запрета книги во многих странах".37

Итак, недавний диссидент жаждет ЗАПРЕТА. Ради этого, он готов пожертвовать сотнями жизней русских людей. По призыву доморощенного аятоллы они должны погибнуть в столкнове-ниях с полицией, даже не зная, что именно требуют запретить! (Ведь толпы мусульманских фанатиков, протестовавших против книги Рушди, ее не читали). Что ж, теперь понятно, какой режим И. Шафаревич считает более подходящим для России, чем демократия. Только зачем обращаться к зарубежному опыту? Куда "патриотичнее" было бы вспомнить, что обвинение, которое он выдвинул против Андрея Синявского и журнала "Октябрь", имеет вполне исконную родословную. Корни ее нетрудно найти на Лубянке времен Ежова и Берия. Правда, ни рядовой следователь Хват, замучивший великого Вавилова, ни генеральный прокурор Вышинский, который до сих пор представлялся виртуозом по создаванию врагов, до эмигрантских "мафий, сгибающих народ", не додумались: они клеили шпионаж и контрреволюционную деятельность. Так ведь с тех пор прошло немало лет, традиции ведь тоже развиваются понемногу, что и продемонстрировал Игорь Шафаревич. И в той самой статье он восклицает: "Неужели травли Ахматовой, Пастернака, Солженицина нам недостаточно?"

Ему — недостаточно. Ему нужно еще затравить Синявского и Ананьева.

265

В чужую грудь

Не всуе мы трепались языками,

осмысливая пагубный свой путь —

мы каялись! И били кулаками

в чужую грудь.

И. Губерман.

А как радетели "большого народа" относятся к "Памяти"?

Мы уже приводили замечание Игоря Шафаревича о том, что лозунги "Памяти" по своей агрессивности неотличимы от высказываний любой (!) прибалтийской организации. Казалось бы и отношение автора к "Памяти" должно быть столь же негативным. Однако его высказывания свидетельствуют о другом. Сначала он говорит, что "мало знает" об этой организации, затем ставит ее программу на одну доску с прибалтийскими движениями, а затем заявляет:

"Я совершенно не представляю себе и не знаю, может ли кто-нибудь иметь реальную картину масшта-ба движения "Память"? По всем рассказам ясно, что оно очень невелико, митинги немноголюдны. прессы нет у нее никакой. Движение не поддерживает ни одна газета — и одновременно ему придается искусствен-но такая большая роль! Мое объяснение этого феномена таково: мы имеем дело со стремлением искусствен-но создать своего рода "образ врага", разбудить страх по отношению к пробуждающимся русским национа-льным тенденциям, желание создать образ какого-то колоссального чудовища, которого должны бояться все".38

Как видим, снова все ставится с ног на голову. Оказывается, это не "Память" искусственно создает "образ врага", а те, кто против "Памяти"! Не "Память" старается разбудить страх и нена-висть перед мифическим еврейским заговором против России, а кто-то другой искусственно пробуждает страх перед "русскими национальными тенденциями" (которые Шафаревич отождест-вляет с тенденциями "Памяти"). Не "Память" создает "образ какого-то колоссального чудовища", а из нее кто-то

266

искусственно создает такой образ! Не идеологию "Памяти" настойчиво пропагандируют десятки газет и журналов — от "Советской России" до "Литературной России" и "Московского литерато-ра", от минского журнала "Политический собеседник" до иркутской "Сибири", а в первую голову — "Наш современник", который открыл советским читателям Шафаревича.

"Даже европейский парламент принял призыв распустить "Память"!", — возмущается Игорь Ростиславович. И чтобы окончательно убедить читателей, что "Память" выдумана "малым народом", он берет на подмогу приезжавшего в Москву безымянного советолога, который якобы ему сказал: "есть такая шутка: в Америке наиболее известны четыре русских слова: спутник, перестройка, гласность и "Память".

Недурная шутка. Но она была бы еще веселее, если бы "советолог" вспомнил пятое русское слово, настолько широко известное в Америке, что оно давно и прочно вошло во все словари английского языка.

Это слово — ПОГРОМ.

К штыку приравняли перо

В декабре 1989 года в Москве состоялся VIII Пленум Союза писателей РСФСР, превратив-шийся в подобие митинга "Памяти". Пленум прекрасно показал, как работает мафия, ранее описанная И. Шафаревичем. Когда появилась его статья, можно было думать, что рассуждения о мафии, прощупывающей, можно ли "сгибать дальше", — это поэтическая вольность. Оказалось, что автор рассуждал не как поэт и даже не как публицист, а как строгий в своих выкладках математик. Выступавшие на пленуме гневно творили "образ врага" именно из Анатолия Ананьева, ставя ему в вину как раз публикацию повести Гроссмана и эссе Синявского. А окончился пленум решением о снятии Ананьева с занимаемого поста. Статья Шафаревича о зле внутренней и внеш-ней эмиграции была всего лишь артподготовкой к "последнему и решительному бою" с мнимой русофобией. Вот несколько отрывков из выступлений на пленуме.

267

Анатолий Знаменский: Кто бы мог предположить еще два-три года назад, что... распад обнаружит себя во всей полноте и неприглядности, а в журнале, носящем сугубо идеологическое название "Октябрь"... начнут поносить народные святыни и появятся романы, повести и эссе типа "Прогулки с Пушкиным" или чернового наброска под неопределенным названием "Всё течет...". Редактор благословил на страницах своего журнала неоднократное и злое поношение русского народа и его святынь, а в последней повести "Всё течет..." допустил откровенный плевок в лицо всем русским — бывшим, настоящим и, вероятно, будущим.

Владимир Крупин: Когда речь идет о национальных святынях, мы молчать не имеем права, и уступать печатный орган, который хочет быть независимым, — это очень странно даже с юридической точки зрения.

Анатолий Буйлов: Давайте будем говорить о евреях. Вот евреи — единственная националь-ность, видимо, которая заинтересована в том, чтобы был раздор у нас... Вот появилось общество "Память". Я не член этого общества, но мне в них многое нравится... Я раньше не знал этой темы еврейской. Но почему они везде в доходных местах? А мне говорили, что они умные. Хорошо, я согласен с этим, они умные. Но почему же они тогда завели нас в тупик?

Татьяна Глушкова: Не слышала я вчера выступление Анатолия Буйлова. Я потом спраши-вала у людей, может быть, он плохо выступил? Говорят: ну вот, он прямо сказал слово — евреи! Я спрашивала: ну, что, он назвал евреев детьми Шарикова или, может быть, он назвал их детьми доктора Борменталя из того же "Собачьего сердца" хотя бы, или какую-нибудь оскорбительную кличку еще применил? Нет, никто не подтвердил, что было нанесено вот такое прямое националь-ное оскорбление...39

Здесь я вынужден прервать цитирование, чтобы напомнить, что под названием "Дети Шарикова" в "Огоньке" годом раньше была опубликована заметка о хулиганских действиях общества "Память". Это выступление против группы фашиствующих молодчиков Т. Глушкова приравнивает к "прямому национальному оскорблению". Хорошего же она мнения о русском народе, если не отделяет его от боевиков из "Памяти"!

268

Больше всего эта "высокого накала барышня"40 возмущена "чудовищным пасквилем Абрама Терца". "Хотела бы я посмотреть на Абрама Терца, если бы он написал "Прогулки с Шолом-Алейхемом".

А ведь "барышне" хорошо известно, что Андрей Синявский — не только русский писатель, но и русский по национальности. Еврейское имя Абрам Терц — его литературный псевдоним. Как можно притянуть сюда Шолом-Алейхема? И почему вообще она упорно пользуется псевдонимом разоблачаемого автора, хотя на пленуме яростно требовали запретить псевдонимы, дабы нельзя было скрыть национальность автора?

Антисемитская отрыжка Глушковой преследовала ту же цель: свалить Ананьева, отобрать у "русофобов" еще один журнал. Пригодными оказались любые средства, что особенно ярко отрази-лось в выступлении не русского, а мордовского писателя Г. Пинясова, который "извинился перед присутствующими и в их лице перед русской литературой за то, что "Прогулки с Пушкиным" созданы на его, мордовской земле, в политических мордовских лагерях".41 В это право же стоит вдуматься. Не в том винится Пинясов перед русской литературой, что "на его земле" томились в неволе лучшие писатели России (да и Мордовия ли в этом виновата?), а в том, что некоторые узники все же продолжали писать!

Справедливости ради надо сказать, что на пленуме раздавались и другие голоса, например, критика и литературоведа Андрея Туркова:

"В моменты великого горя, раздражения, горечи самые разные люди допускали сильные выражения по поводу очень любимых ими вещей. "Черт догадал меня с умом и талантом родиться в России!" — вы помните эту фразу (Пушкина. — С. Р.) и помните, какое было бурное негодование в Ленинграде, когда она была помещена как плакат над постановкой товстоноговского "Горя от ума", причем негодовали люди, о культуре весьма мало заботившиеся. "Прощай немытая Россия, страна рабов, страна господ!" — сказано все-таки одним из великих наших поэтов. ... В минуту страшной горечи предсмертной Блок написал Чуковскому: "Слопала-таки поганая, гугнивая матушка-Россия, как чушка, своего поросенка".42

269

Можно было бы добавить сходные высказывания Гоголя, Чаадаева, Щедрина, Тургенева, Чехова и других классиков, так что предводители "патриотического" воинства приобщили нена-вистных им "русофобов" к хорошей компании. Туркову, конечно, и карты в руки, но ему не давали говорить и почти согнали с трибуны.

Смысл разыгранного спектакля, казалось бы, ясен. Однако, пленум вызвал неоднозначную реакцию. Критик Алла Латынина в кратком отклике весьма уместно напомнила о ждановских проработочных кампаниях. Но она же оценила происшедшее следующим образом:

"Слушая все эти восклицания, не можешь не думать о том, сколь мощная это сила — национальное чувство, как опасно играть на нем, но как опасно и недооценивать его, третировать и оскорблять, а потом удивляться стихийному взрыву".43

Заранее спланированная акция разноплеменной мафии — это стихийный взрыв оскорблен-ного национального чувства? Можно было бы удивиться такой неожиданной оценке, но, увы: Алла Латынина давно уже подыгрывает черносотенцам, претендуя на какую-то особую, среднюю, примиренческую позицию. Что ж, худой мир лучше доброй ссоры; примирение лучше конфрон-тации. Вопрос только в том, на какой основе.

Тех, кто поносил и поносит Синявского, Гроссмана, Ананьева, вдохновляют темные страсти агрессивного юдофобства, не терпимость к независимому мнению, к демократии и свободе. Это и есть русофобия в самом точном смысле этого слова, то есть страх и ненависть к тому, что русский человек станет самостоятельно, а не по указанию свыше, судить и о Пушкие, и о Синявском, и о Шафаревиче. Сам будет доискиваться, кто его истинный друг — тот ли кто говорит в лицо иногда и не очень приятную правду, или тот, кто льстит национальной фанаберии, чтобы надеть на народ, еще не оправившийся от сталинско-брежневской давиловки, новое ярмо — отнюдь не русского, а пуришкевичевского (или шафаревичевского!) "патриотизма".

Другую, нежели Латынина, характеристику пленума правления российских писателей дал московский критик Андрей Мальгин:

270

"Силы реакции в Советском Союзе все еще сильны, безнаказанны и жаждут реванша И я не уверен, что они проиграют в той идейной борьбе, которая охватила все общество, всю страну".44

Советская литература всегда была разделена на два лагеря. Один представлял собой культу-ру, другой — антикультуру. В одном ценили талант, самобытность, порядочность, в другом — умение ходить строем и воспевать. В одном пытались служить истине, добру, красоте, в другом — отрабатывали ружейные приемы. То пролетарские писатели шли в штыковую атаку на непролетарских, то интернационалисты снимали скальп у буржуазных националистов, то советские патриоты крушили безродных космополитов, то "октябристы" шли в последний и решительный бой против "новомировцев"...

В конце 60-х советские патриоты и интернационалисты, учуяв гнилосный запашок, которым все сильнее стала отдавать официальная идеология, полностью или частично перекрасившись в патриотов России, пошли сомкнутым строем на "масонов и сионистов". Поход этот, вытеснив-ший в эмиграцию добрую половину лучших писателей, продолжается до сих пор. Гласность осложнила положение "патриотов" — отсюда истерические конвульсии, которые изредка сотрясают их ряды. Но гласность предоставила им новые возможности, каких не было раньше. Так что о реванше им думать рано, ибо они еще не проиграли сражения. И, как правильно замечает А. Мальгин, нет оснований считать, что они его проиграют.

Но хочется на это надеяться.

271

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ПАТРИОТЫ СО ВЗЛОМОМ

Десант в Вашингтоне

17 апреля 1990 года в одном из ведущих советологических центров Вашингтона, Институте Кеннана по изучению России, состоялся трехчасовой семинар под названием "Культурное и этническое многообразие в Советском Союзе".

Институт пригласил восьмерых выступающих из Советского Союза, но среди них не оказалось ни одного представителя национальных меньшинств. Даже русский народ, в котором существует большое разнообразие мнений и интересов, ораторы не представляли, так как все они принадлежали только к одной, причем экстремистской группе.

Представители этой группы называют себя русскими патриотами, но и в СССР, и на Западе они больше известны как русские фашисты или нацисты. Трое из приехавших подписали письмо 74-х писателей, опубликованное еженедельником "Литературная Россия".1 Главный редактор еженедельника Эрнст Сафонов также был в числе участников группы. По агрессивности и антисе-митский направленности это письмо во много раз превосходит манифест Нины Андреевой в защиту сталинизма от еврейского заговора.2 Авторы нового манифеста объявили демократические реформы "беспримерной во всей истории человечества травлей, шельмованием и преследованием представителей коренного населения страны, по существу объявленного "вне закона" с точки зрения того мифического "правового государства", в котором, похоже, не будет места ни русскому, ни другим коренным народам России".3

272

Главными врагами России авторы письма считают евреев, полуевреев, и всех, кто поддержи-вает демократический процесс.

Вскоре после революции, в связи с разгулом еврейских погромов, советское правительство приняло декрет, запрещавший антисемитскую деятельность. Авторы "Письма 74-х" называют этот закон (с начала 30-х годов он практически не применяется) "выборочной национальной льготой", которая якобы привела к "геноциду русского народа" (выделено в письме. — С. Р.).4

Противников антисемитизма авторы письма обвиняют в "некритическом, слащаво-умиль-ном, по существу раболепном отношении к еврейству в прошлом и настоящем, к здешнему и зарубежному /еврейству/, к империалистам и сионистам в том числе". Сионистов они считают пособниками Гитлера, ответственными "за многие, в том числе еврейские погромы, за обрезание сухих ветвей древа своего же народа — в Освенциме и Дахау, во Львове и Вильнюсе".5

Слухи о готовящихся еврейских погромах в Москве, Ленинграде и других городах авторы письма объявили не только неосновательными, но и распускаемыми самими евреями. Впрочем, они тут же сами грозят погромами со стороны "доведенного до отчаяния" русского народа.

Весь тон и характер письма, как и его основные положения, близки призывам идеологов русского дореволюционного "патриотизма". Письмо заканчивается призывом: "Воспрянем же! Возьмем в свои руки судьбу нашей родины — России".6

Среди авторов письма старейший писатель-сталинист Леонид Леонов и антикоммунист Игорь Шафаревич, "Киплинг" афганской войны Александр Проханов и апологет обломовщины и крепостного права Юрий Лощиц.

Участники семинара в Институте Кеннана оказались в этой компании не случайно: у них давние заслуги в борьбе с сионистско-масонским заговором.

Лидер группы Станислав Куняев еще пятнадцать лет назад писал стихи о том, как "евреи в Пентагоне" готовят заговор против России. В последние годы он разоблачает еврейский заговор в более подходящей для этого форме — публицистике.

273

До недавнего времени "Протоколы сионских мудрецов" широко цитировали на своих сборищах ораторы из общества "Память",7 но в печати ссылаться на этот "документ" не решались даже самые крайние экстремисты. Куняев, как мы видели, смелее своих коллег.

Олег Михайлов, прозаик и литературовед, автор многих книг, в том числе биографии Гавриила Державина, выдающегося русского поэта конца 18-го — начала 19-го века. Державин был не только поэтом, но и государственным чиновником в ранге министра и считался специалистом по еврейскому вопросу. Он обвинял евреев в спаивании и эксплуатации русских крестьян, поддерживал обвинения в употреблении христинской крови. Державин участвовал в выработке первого в России законодательства о евреях 1804 года, которое вошло в историю как одно из самых варварских и репрессивных. Среди членов Комиссия, готовившей этот закон, Державин занимал самые крайние позиции. После того, как Александр I поддержал законопроект в том виде, как его предложило большинство членов комиссии, Державину пришлось уйти в отставку. В книге Олега Михайлова антисемитская деятельность Державина изложена апологе-тически, а его уход с государственной службы представлен как результат еврейского заговора.8

Третий из авторов "Письма 74-х", прозаик Виктор Лихоносов, один из представителей "деревенской прозы", живущий на Кубани.

Главный редактор "Литературной России", опубликовавшей манифест 74-х, Эрнст Сафонов последовательно проводит в своем еженедельнике ту же псевдопатриотическую линию.

Остальные участники группы придерживаются аналогичных взглядов. Их подписей под обращением 74-х нет, но не из-за принципиальных расхождений, а только потому, что инициато-ры манифеста не успели или не сочли нужным к ним обратиться. Это Вячеслав Рыбас, который еще недавно был заместителем Сафонова, а затем получил гораздо более влиятельный пост главного редактора литературных программ Центрального телевидения; это критик и заведующий редакцией издательства "Молодая гвардия" Павел Горелов.

274

Более противоречива фигура Леонида Бородина. При Брежневе он был диссидентом и подвергался репрессиям. Его русский национализм всегда носил не просталинский, как у Куняева, а антисталинский характер. Однако эти различия остались в прошлом. В годы гласности и перестройки "патриоты" всех оттенков слились в одну сплоченную группу. Их объединяет тоска по сильному кулаку, ненависть к евреям и панический страх перед демократией.

Восьмой участник группы — член редколлегии "Литературной газеты" Светлана Селивано-ва. В трудных условиях (потому что "Литгазета" в целом отнюдь не контролировалась нацистами), она по своему отделу упорно проводила ту же линию. На семинаре в Институте Кеннана она не присутствовала по болезни, но участвовала в других встречах группы, и не в роли пассивного статиста.

В конце 1989 года группа писателей нацистского толка провела в Ленинграде серию сборищ под названием "Российские встречи". Эти встречи вызвали большую тревогу в городе. Либераль-ная часть ленинградской прессы восприняла наезд "патриотов" как нацистский десант, способный еще больше накалить взрывоопасную обстановку. В апреле 1990 года этот десант был выброшен в столице Соединенных Штатов, которая, по мнению его участников, давно завоевана "сионистами" и является главным центром иудо-масонского заговора против России.

Три шага вперед!

Из письма Михаила Борисовича Торбина, село Продогишты Флорештского района Молдавии.

"Испокон веков в нашей семье традиционно отмечаются все еврейские праздники. Не было исключе-нием и 7 октября 1989 года, когда мы вели подготовку к Судному дню. В гости к нам приехала дочь с внуком из Кишинева. В то время, когда дочь с женой хлопотали на кухне, а было около 23:30, в квартиру ворвались двое неизвестных в черных масках. Им от нас, евреев, не нужно было ничего, кроме наших жизней. Только Бог мог дать силы и разум моей дочери

275

в борьбе с ними, она сумела вытолкнуть их за дверь и прикрыть собою ребенка. Дочь оставили в покое, только увидя ее рассеченную голову, залитую кровью, думая, что она убита. Но самой большой жертвой этого погрома стала моя жена. Пытаясь спасти нас, она увела их за собой в другую комнату, где они расправились с нею, нанеся ей три смертельные раны. В нашем селе мы были единственной оставшейся еврейской семьей".9

Из выступления в институте Кеннана писателя Леонида Бородина, бывшего диссидента, просидевшего много лет в лагерях за свои убеждения:

"Еще ни один волос не упал с головы ни одного еврея, в то время как на Кавказе люди сейчас убивают друг друга".10

Допускаю, что о погроме в Продогишты Леониду Бородину неизвестно. Но о том, как подож-гли квартиру молодой московской юристки после многочисленных угроз по почте и телефону, он не мог не знать: о ее гибели сообщило Московское телевидение. А погромы в Харькове, о которых писала газета "Труд"?11 А нападение на писателей группы "Апрель" в ЦДЛ?.. А убийство еврея Александра Черного в доме творчества под Минском ленинградским писателем (!) Евгением Николаевым12 — неужели и об этом писатель Бородин слыхом не слыхал? А об избиении участни-ков митинга в центре Москвы, на площади Маяковского, отрядом милиции особого назначения, которое шло под выкрики "жиды пархатые", "ублюдки сионистские"?.. Среди получивших тяжелые увечья — сын писателя Юлия Крелина, сообщившего об этом страшном инциденте в "Литературной газете".13

Если Л. Бородин ничего этого не знает, то на каком свете он живет? А если знает, то как понимать процитированные его слова? И как понимать следующее его заязление:

"Я знаком с представителями всех крупнейших российских патриотических объединений. Именно они, руководители этих патриотических объединений, более всего сегодня заинтересованы в том, чтобы в России не произошло погромов! Потому что мы понимаем, что за это, если это произойдет — даже по дикой случай-ности, или по провокации, или по глупости, или по умыслу — мы заплатим Россией".

276

Россия, значит, будет погублена (кем, можно не объяснять), если хоть один волос упадет с головы еврея!

Еврейские погромы в наше время не носят такого масштаба, как до революции, или как это было в Сумгаите, Баку, Фергане по отношению к армянам и туркам-месхетинцам. Так ведь давно уже нет в советских городах еврейских районов, кварталов, улиц, куда можно было бы направить озверевшие толпы. Рассредоточенность еврейского населения представляет определенные трудно-сти для погромщиков. Но "лидеры патриотических объединений", с которыми так тесно связан Леонид Бородин, упорно работают над преодолением этих препятствий. О том, как "патриоты" собирают адреса евреев в Москве, Ленинграде, Киеве и других городах, хорошо известно, как и о широкой кампании запугивания погромами, о чем вынужден был сообщить даже КГБ. Среди еврейского населения России давно уже царит паника. Азербайджанцы могут бежать из Армении в свою республику, или на Северный Кавказ, или в Москву... Армяне могут бежать из Азербайд-жана. Разгромленных турок-месхетинцев как-то пытаются разместить в Смоленской области. А евреям бежать некуда. Нет для них безопасного места на всей Руси Великой! Они осаждают посольства разных стран, мечтая лишь о том, чтобы вырваться из страны, в которой столетиями жили их предки. И ведь исход этот начался не вчера, не год назад — он длится уже целое поколение. Неужели и об этом не слышал писатель Леонид Бородин?

В России теперь многое изменилось. И кое-что изменилось необратимо. Диссидент Бородин не только выпущен из тюрьмы и печатается в советской прессе, но он в одной упряжке с теми, кто еще недавно осуществлял идеологическое обеспечение репрессивного аппарата, который его гноил в лагерях. Сегодня "патриоты" честят коммунизм с такой прямотой, на какую не решались самые отчаянные диссиденты.

"Коммунисты изнасиловали и отравили землю своей разрушительной индустриализацией и коллективизацией", заявил другой писатель-патриот Петр Проскурин корреспонденту американ-ского журнала "Инсайт" Хенрику Берингу.14 Это тот самый Проскурин, который всего двумя годами раньше выступал про-

277

тив "некрофилии", то есть против того, что, благодаря гласности, к советским читателям стали возвращаться классики русской литературы, чьи книги те же коммунисты десятилетиями держали под запретом. Проскурин настаивал на том, что печатать надо "правильную" литературу, какую пишет он сам и его единомышленники, а не покойников, никак не укладывающихся в каноны соцреализма. Замятины, Набоковы, Гроссманы, Гумилевы ждали своего часа по тридцать-шестьдесят лет — могут подождать и еще.

Так что же случилось, неужели Проскурин в корне изменил свои взгляды? Увы, не совсем так. На замечание журналиста о том, что от русских националистов часто можно услышать, что коммунизм изобретен и внедрен в Россию евреями, он ответил лаконично, но твердо:

"Трудно идти против фактов".

Ну, а кто снабжает Проскурина фактами, хорошо известно. Сам-то он в архивной пыли не роется, да и эрудицией не блещет. Он пользуется изысканиями более начитанных сотоварищей, таких как не раз упоминавшиеся на этих страницах Вадим Кожинов, Владимир Бушин, Игорь Шафаревич или даже какой-нибудь Сергей Наумов из Магадана: охотников ошеломлять читателей все новыми и новыми "доказательствами" еврейского заговора против России становится все больше.

Этих авторов не раз ловили на прямом мошенничестве: даже наиболее респектабельный из них, Игорь Шафаревич, не побрезговал записать в евреи испанского художника Пабло Пикассо и американского государственного деятеля Джорджа Маршалла, чьи родословные хорошо изучены. Что же говорить о забытых второстепенных деятелях разных времен? Тут необъятный простор для творчества!

Игорь Шафаревич переименовал Белобородова в Вайсбарта. Как ему это удалось? Очень просто: первоначальную фамилию он перевел на идиш ("вайс барт" значит "белая борода"). Идео-логи общества "Память" менее искушены в лингвистике: Белобородова они называют Вайсманом ("белым человеком"). Шафаревич с ними не спорит. Подлинная фамилия значения не имеет: важно, чтобы звучала с нужным акцентом. Стоит ли удивляться,

278

что на съезде народных депутатов в спину шедшему к трибуне Сахарову раздавалось шипение: "Цукерман!" (Остается лишь ностальгически вздыхать по временам невинного младенчества диссидентского движения, когда Шафаревич был соратником Сахарова).

Надо ли разъяснять, что я испытываю отвращение и к Юровскому, и к Белобородову, и к Свердлову, и к Кагановичу, и ко всем истинным или мнимым евреям, которые участвовали в преступлениях коммунистического режима. Я считаю их такими же людоедами, как Гитлер, Геббельс, Борман, Эйхман и прочие главари Третьего Рейха. Полагаю, что всем нормальным читателям это ясно без всяких растолкований, и если я все же растолковываю, то только потому, что "селекционеры" — хотим мы того или не хотим — навязывают нам свои правила игры.

Тем же селективным методом пользуется и некий Фатей Шипунов. Вот выразительный отрывок из "Нашего современника":

"Полный список погромщиков и палачей еще предстоит раскрыть народу. На Северном Кавказе от ОГПУ насильничал Фридберг, Пилер — в Средней Азии, Круковский — в Узбекестане, Раппопорт — в бывшем Сталинском крае, Заковский (Штубиц) — в Западно-Сибирском крае, Дерибас — в Дальневос-точном крае, Золин — в Казахстане, Райберг — в Северном крае, Соколинский — в Винницкой области, Карлсон — в Харьковской, Нельк — в Смоленской, Блат — в Западной, Реденс — в Московской, Драбкин, Литвин и Шапиро — в Ленинградской, Райский — в Оренбургской, Балицкий — в Киевской (все уполно-моченные ОГПУ). В ряду тех же палачей были видные работники ОГПУ-НКВД тех лет — Трилиссер, Мейер, Кацнельсон, Курмин, Буль, Рюмин, Рыбкин, Гроддис, Формайстер, Розенберг, Минкин, Кац, Шпигельман, Патер, Дорман, Сотников, И. Иванов, Юсис, Гиндин, Зайдман, Волфзон, Дымент, Абрамполь-ский, И. Вейцман, М. Вейцман, Б. Гинсбург, Баумгарт, Е. Иогансон, Водарский, Абрамович, Вайнштейн, Кудрик, Лебедь, Гольдштейн, Госкин, Курин, Иезуитов, Никишов и другие".15

Другие оставлены за кадром: их имена еще предстоит раскрыть народу. А пока — селек-ция: по одной еврейской или подозрительно звучащей фамилии на область, край и целый регион набрать, конечно, нетрудно. Тем более, без ссылок на

279

источники. Так создается новый кровавый навет, перед которым бледнеют средневековые обвинения в употреблении христианской крови.

И все это словно так и надо. Как само собой разумеющееся. "Неделя" объявила розыск негодяя, который заявил в интервью телепрограмме "Взгляд":

"У нас в стране 18 миллионов евреев, 18 миллионов членов партии, 18 миллионов — в управлении. Все евреи — члены партии, все евреи — в управлении. А дальше пусть каждый понимает по своему разумению. Как бороться? Я знаю, как бороться. Я лично борюсь. Если каждый избавит страну от еврея, не останется завтра проблем. Способов достаточно много".16

"Неделя" воспроизвела фотографию этого типа, привела статьи Уголовного кодекса, по которым хочет возбудить против него дело, и обратилась к читателям с просьбой его опознать. Это акт отчаяния. Газета уже многократно выступала с требованием употребить закон по отношению к тем, кто разжигает расовую ненависть."

"Поскольку правоохранительные органы, призванные защищать Конституцию СССР и использовать для этого Уголовный кодекс, не выполняют своего предназначения, "Неделя" решила в данном случае помочь властям, с помощью читателей разыскать выступавшего, чтобы он ответил перед судом".17

Но и эти усилия остались тщетными, как многие предыдущие. Что ждать от правоохрани-тельных органов, если человек, бывший на протяжении пяти лет гласности Генеральным прокурором СССР, еще недавно сам шел в авангарде борцов с сионистско-масонским заговором.

"Идеология и практика международного сионизма концентрирует в себе крайний национализм, шовинизм и расовую нетерпимость, оправдание территориальных захватов и аннексий, вооруженный авантюризм, культ вседозволенности и безнаказанности, вмешательство во внутренние дела суверенных государств... Сионизм — это проповедь воинствующего шовинизма и расовой нетерпимости... Сионизм — это открытая ставка на индивидуальный и государственный

280

террор... Сионизм — это антиразрядка... История международного сионизма — его идеологии и политиче-ской практики — свидетельствуют: сионизм — это оголтелая реакция, воинствующий антикоммунизм и антисоветизм... Советский народ всегда относился и относится к сионизму как к идеологии, которая концен-трирует в себе апологию национальной исключительности, "избранности одного народа", следовательно, как к идеологии шовинистической и расистской... Сегодня борьба против сионизма — его идеологии и полити-ческой практики — веление времени. Вот почему советские люди готовы дать достойный отпор сионистским провокаторам".18

Так писал А. Я. Сухарев, уже после того, как началась перестройка. Тогда он был "всего лишь" первым вице-президентом Ассоциации советских юристов. Пост генерального прокурора СССР он получил позднее. Его столь ясно высказанные взгляды на то, что является "велением времени", не препятствовали назначению, видимо, наоборот, способствовали. И лишился он этого поста отнюдь не потому, что упорно противился привлечению к ответственности тех, кто разжига-ет национальную рознь.

Ну, а как другая ветвь карательной системы, таинственный КГБ? О том, что органы являют-ся главной опорой "Памяти" и всех тех, кто разделяет ее позицию, много говорилось на этих стра-ницах, но в основном на основании косвенных данных: ведь свои карты органы обычно не раскрывают.

Однако неожиданно появилось и прямое подтверждение, да от такого авторитетного лица, как сам председатель КГБ В. А. Крючков. Гласность делала свое дело, шефу тайной полиции пришлось публично объясняться с народом. Отвечая по телевидению на вопросы зрителей, Крючков вынужден был высказать свое отношение к "Памяти". Объяснил несмысленышам:

"Память" бывает разная, в том числе и очень полезная, подлинно патриотическая, и вот ее-то деятельность он весьма приветствует. Есть конечно, и другие, но за недостатком времени товарищ Крючков говорил о них менее подробно",— с иронией заметил комментатор "Известий" П. Гутионтов. "Нельзя ли наконец рассекретить это самое прогрессивное крыло общества "Память", — продолжал журналист. — Кто эти замечательные люди? Почему они скрываются? Где следы их патриотической деятельности, столь высоко оцененной председателем комитета?".19

281

Вопросы, конечно, риторические. Отвечая на вопрос, "почему у нас не возбуждаются уголовные дела по статье о пропаганде национальной розни", архитектор гласности А. Н. Яковлев сказал:

"Я тоже задавал этот вопрос, и не один раз, в том числе генеральному прокурору. Но, видимо, и генеральный прокурор не решается возбуждать эти дела. Существует какое-то мощное давление, из-за которого невозможно применить закон. Может быть, потому, что везде есть люди, которые говорят о себе: "Я интернационалист, вот только евреев надо бить".20

Стоит ли после этого удивляться, что попытка "Недели" найти негодяя, который призывает "избавить страну от евреев", чтобы решить все ее проблемы, ничего не дала. Да и нужно ли разыс-кивать случайного прохожего, если имена, адреса и места работы сотен тех, у кого он набирался мудрости, хорошо известны?

Между тем, бывший диссидент Леонид Бородин доказывает в Вашингтоне, что ни один волос еще не упал с головы ни одного еврея. Увы, пока картина обратная. И главным образом, потому, что М. С. Горбачев доверил самые важные государственные посты явным сторонникам "Памяти". Сам он только один раз произнес вслух слово "антисемитизм". Произошло это на последнем съезде комсомола, и лишь после того, как ему был задан прямой вопрос о мерах, которые власти намерены принять для обуздания антисемитизма. На это последовал ответ:

"Я считаю, что мы должны не допустить разгула ни национализма, ни шовинизма, ни антисемитизма, ни каких-то других "измов". Надо идти по пути гармонизации межнациональных отношений, создавать правовые, экономические и социальные предпосылки, чтобы люди всех национальностей чувствовали себя уверенно, где бы они ни находились. Другого пути не вижу".21

Ну, а до того, как эти самые предпосылки будут созданы? Тот, кто привык к обтекаемому языку советского президента, понимает, что никаких мер он предпринимать не намерен.

282

Ложь на глиняных ногах

Семинар в иституте Кеннана вызвал небывалый интерес в Вашингтоне. Небольшой зал биб-лиотеки института был заполнен до отказа. Администрация выделила дополнительное помещение, куда дискуссия передавалась по радио, а когда и оно было заполнено, пришлось закрыть двери, и охрана стала неумолимой. Одна корреспондентка, пытаясь пройти, говорила, что ее даже в Белый дом пускают без ограничений. В доказательство она демонстрировала соответствующий пропуск. На это ей вежливо сообщили адрес Белого дома...

За несколько дней до семинара русская газета "Панорама", издающаяся в Лос-Анджелесе, напечатала мою статью, в которой кратко характеризовались объявленные в афише участники.22

Обычно такие публикации проходят незамеченными для американского общества. Даже ведущие советологи, владеющие русским языком, редко заглядывают в эмигрантские издания. Однако на сей раз статья была переведена на английский язык и разослана в ведущие газеты, некоторым сенаторам и конгрессменам. В результате в день семинара сообщение о куняевской группе появилось, на первой странице "Вашингтон пост".23 Это еще больше подогрело интерес к семинару: вашингтонским интеллектуалам не часто приходится встречаться с коллегами, откровенно проповедующими расистские взгляды.

Первым взял слово Станислав Куняев. Он подчеркнул, что представляет группу единомыш-ленников, которых объединяет "идея российского возрождения, возрождения русской культуры, духовности, государственности". В то же время, он указал на то, что каждый из членов группы — "личность, писатель, художник", и просил подходить к ним индивидуально.

О себе Куняев сказал, что в первую очередь является поэтом, только в последние годы стал работать как литературный критик и публицист. Он подчеркнул, что всю жизнь был свободным художником и лишь в прошлом году, уступив просьбам своих друзей — Валентина Распутина, Виктора Астафьева,

283

Владимира Солоухина, Василия Белова, Юрия Бондарева — согласился стать главным редактором "Нашего современника". Поездку в США он считает отдыхом от тяжелых редакторских обязан-ностей.

После того, как представились остальные гости, слово получил Маршал Бремент, бывший посол США в Исландии, а до этого — работник американского посольства в Москве. Значитель-ную часть своего выступления он посвятил книге Игоря Шафаревича "Русофобия". Подчеркнув священное право на свободу слова, Бремент привел высказывание известного американского юриста Оливера Холмса, который сказал, что свобода слова не означает свободу кричать "Пожар!" в переполненном театре, ибо этим можно вызвать панику. К такому крику в переполненном театре он приравнял книгу Шафаревича, в которой евреи и либеральные интеллигенты обвиняются в стремлении погубить Россию.

Цитаты из работы Шафаревича задали тон всей дискуссии. Гости были смущены, так как признать очевидное не входило в их планы. В этом вообще особенность современных юдофобов: приписывая евреям все злодеяния тоталитарной власти, ритуальные и неритуальные убийства, трубя о жидо-масонском заговоре, они в то же время упорно отказываются называть кошку кошкой. Это Крушеван, Шмаков, Шульгин, Замысловский могли позволить себе роскошь прямо признавать себя антисемитами. После гитлеровского геноцида такое стало невозможным. Шесть миллионов жизней — такова цена, заплаченная евреями за то, что антисемитизм стал неприемлем для цивилизованного человечества.

Антисемиты от этого не перевелись, как не перевелись насильники, воры, убийцы. Но кто же добровольно признает себя вором или убийцей! Если такое происходит, то только на следствии или в суде — под давлением неопровержимых улик. Даже генералиссимус Сталин, развернув самую крупномасштабную антисемитскую кампанию после Гитлера, вынужден был прикрывать срамоту различными фиговыми листочками, преследуя якобы не евреев, а безродных космополи-тов, врачей-отравителей, сионистов, агентов Джойнта...

284

Московские гости, многократно уличенные выдержками из книги Игоря Шафаревича, не стали отстаивать его взгляды. Особенно ловок оказался Олег Михайлов. Сказав, что "Русофобию" вряд ли есть смысл обсуждать в отсутствие ее автора, он добавил, что сам не согласен с его поло-жениями и в декабре даже опубликовал в "Литературной газете" статью, в которой утверждал, что евреев нельзя называть малым народом, ибо народ, создавший Ветхий завет, — это великий народ.

Позднее я перелистал все выпуски "Литгазеты" за декабрь 1989 года, но статьи Олега Ми-хайлова там не нашел. Заглянул я и в ноябрьские, и в январские выпуски — с тем же результатом. Так что такой статьи либо вообще не было, либо она опубликована где-то в другом месте. В любом случае, "несогласие" Олега Михайлова с Игорем Шафаревичем чисто демагогическое. Есть много-численные, или большие, народы, которые насчитывают сотни миллионов человек, и есть сравни-тельно малочисленные, малые. Назвав евреев "малым народом", Шафаревич лишь констатировал демографический факт. Спорить тут не о чем. Поджигательский смысл "Русофобии" в другом: в том, что "малый народ" в ней наделен фатальной ненавистью к России, русофобией. Об этом Михайлов с Шафаревичем не спорил. Наоборот. К этой мысли он полностью присоединился!

Следующий вопрос касался "Письма 74-х". Откреститься от него было труднее, так как четверо из присутствовавших имели к нему самое прямое отношение.

Оправдывая публикацию письма, Эрнст Сафонов стал говорить о том, как много проблем стоит сегодня перед Россией. О том, как много откликов поступило в редакцию в поддержку этого обращения. И о том, какие видные люди его подписали... Особенно забавным было указание на то, что письмо подписали "патриарх советской литературы" Леонид Леонов и "член президентского совета" (этот титул Сафонов повторил дважды с особым значением) Валентин Распутин. В Совет-ском Союзе, вероятно, такие аргументы имеют какой-то вес. Но не в Вашингтоне.

На выручку Сафонову снова поспешил Олег Михайлов.

— Замечательный писатель, очень мною любимый, Саша Чер-

285

ный, — сказал он, улыбаясь, — как-то сказал, что две или двадцать две фразы, вырванные из контекста, так же мало дают понимание о его содержании, как два или двадцать два волоса, вырванные из головы, говорят о богатстве шевелюры.

То есть, не отвечая по существу, Михайлов давал понять, что выдержки из "Письма 74-х" произвольно вырваны из контекста и не соответствуют смыслу этого документа.

Именно такой тактики от них и следовало ожидать.

В России всякий спор — это стенка на стенку. Кто ловчее отбреет противника, тот и прав. Искушенные в подобных баталиях, гости за словом в карман не лезли. Забыли только, что они не в Москве, не в Новосибирске или Рязани.

"У нас они не отвечают на вопросы и обвинения, дерут горло в расчете, что в зале всегда найдется, или подсажено, достаточное число их преверженцев. У нас проходит вся их демагогия, а они от нее ни на шаг", пишет мне друг из Москвы, умный, талантливый писатель.24

Оказавшись в положении обороняющихся, гости проявили отменные бойцовские качества. Самое сильное их свойство — умение врать. Бессмысленно их спрашивать о том, каково их мнение по тому или другому поводу, каковы взгляды на тот или иной вопрос — они ответят не то, что думают, а что удобнее в данный момент. Узнать правду можно только одним способом: предъявив им их собственые произведения. Впрочем, и от собственных текстов они умеют открещиваться: многословно объяснять, что их не так поняли, что они имели в виду совсем другое. Однако американцы — не любители таких турниров. На прямой вопрос они ждут прямого ответа. И если отвечающий уклоняется, уводит разговор в сторону, то никакая ловкость ему не поможет.

Когда очередь задавать вопросы дошла до меня, я предложил присутствующим ознакомиться с тем, как сегодня в советской прессе изображают Ветхий Завет, который, по словам Олега Михай-лова, мог быть создан только великим народом. Я показал репродукцию картины Игоря Бородина на библейский сюжет о Юдифи, опубликованную в журнале "Молодая гвардия".25 В центре картины на величественном кресле, похожем на трон,

286

восседает Олоферн с обнаженной женщиной на коленях. Все тело ее и особенно лицо — с натяну-той, гнусной улыбочкой, — вызывает у зрителя ощущение гадливого ужаса. Лицо могучего Олоферна — по контрасту — это лицо одураченного простака. Юдифь одной рукой подносит Олоферну чашу с вином, а другой нацеливает на него кинжал. Ступени, ведущие к трону, усеяны несметным количеством отрубленных голов. Название картины — "Предостережение".

Вместе с этим шедевром я показал репродукцию другой картины того же художника из того же журнала. Картина называется "Зонтик". На ней изображен большой раскрытый зонт, на повер-хности которого помещены символы современной гласности: бюстик Сталина с буквами, нанизан-ными на длинную веревку и складывающимися в слова "Культ личности", а также другие надпи-си: "Голос Америки", "Свобода", "Огонек", "Московские новости", "Анатолий Рыбаков", "Нина Катерли" и тому подобные. Такова, по мысли художника, внешняя, поверхностная сторона гласности. Главное же совершается под зонтиком, куда не проникают посторонние взоры. Тут тесным кружком сидят маленькие недочеловечки в очках и с большими носами. Они взрывают провославный храм. А кругом разбросано множество поверженных храмиков. Так художник представляет себе жидо-масонский заговор против России.

Комментарии были излишни. Я лишь заметил, что картины воспроизведены полностью: это не фрагменты, вырванные из контекста, которые могут быть неправильно истолкованы.

Затем я задал два вопроса Станиславу Куняеву, явному лидеру группы. Я предупредил, что не могу показать всю его роскошную шевелюру, поэтому вынужден остановиться только на двух волосках. Я процитировал известное читателю высказывание Станислава Куняева о "Протоколах сионских мудрецов". Поскольку "Протоколы" были напечатаны в начале века для того, чтобы доказать, что существует еврейский заговор против человечества, что евреи хотят всех сделать своими рабами, захватить власть над миром, то я спросил: какие исторические факты, по мнению Куняева, указывают на то, что еврейский заговор действительно осуществился?

287

Второй вопрос касался поэтического творчества Куняева, точнее, одного его стихотворения, под названием "Эфир безумствует...". Стихотворение было написано в 1975 году, в "застойную", как теперь говорят, пору. Весь его пафос был направлен против гласности, и без того практически отсутствовавшей. Единственным независимым источником информации в то время были иностра-нные радиоголоса. Их и атаковал Станистав Куняев.

"Какой-то тип вещает мне / с акцентом в каждой вещей фразе / всю правду о моей стране, / как будто я живу на Марсе, — / возмущался поэт, и продолжал. — / И я задумываюсь сам, / почти что в голос завывая: / всем этим мертвым голосам / зачем душа моя живая?"

Не в силах перенести "типа с акцентом", поэт взывает к тени изобретателей радио, Попова и Маркони, но в этом месте его стихи двоятся:

О чем заботился Попов, О чем заботился Попов,

когда ночей не спал Маркони — когда ночей не спал Маркони

— не о смутьянах в Лиссабоне, не о злодеях в Лиссабоне,

не о фашистах в Пентагоне, — не о евреях в Пентагоне, —

о судьбах бедных моряков.26 о судьбах бедных моряков.27

Зачитав оба варианта, я задал вопрос:

"В каком из этих двух вариантов было вмешательство цензуры? Поскольку цензура очень мешает работать советским писателям, то я хочу знать, что на что заставили поменять господина Куняева — фашистов на евреев или евреев на фашистов?"

Не отвечая по существу, Куняев попытался парировать встречным вопросом.

— Это не вы автор статьи "Десант советских нацистов в Вашингтоне"? — он поднял со стола ксерокопию моей статьи из "Панорамы". — Это вы, да? Значит в ответ на мое "фашисты в Пентагоне" вы пишете "нацисты в Вашингтоне"? Да? Ну, хорошо.

288

— Я вас называю нацистами, потому что вы — нацисты, а вы нас называете фашистами, потому что мы — евреи. В этом разница, — сказал я.

Конечно, я задал свои вопросы не для того, чтобы получить ответы. Что мне до того, вмешивалась ли цензура в поэтическую кухню Куняева, или он по собственному побуждению совершенствовал свои вирши в натужных поисках внешних и внутренних рифм. Я лишь хотел показать, что человек, выставляющий себя сторонником национального возрождения России, готов на любую гнусность, чтобы возбудить в своих читателях расовую ненависть. Кстати замечу, что нацистами, расистами, фашистами Куняева и его сторонников давно уже называют многие органы советской печати. Я лишь повторил то, что до меня писали другие.

Дальнейший пространный ответ Куняева я приводить не буду. Желающие познакомиться с ним, могут найти в "Новом русском слове"28 почти стенографический отчет о семинаре. Кстати, из отчета видно, что участники встречи не ответили прямо ни на один вопрос. Хотя изворачивались и лгали умело. Так, по поводу репродукций из "Молодой гвардии", Павел Горелов сказал:

— Я хочу подчеркнуть (в связи с некоторыми посматриваниями на меня), что никакого отношения к журналу "Молодая гвардия" я не имею. Что касается главного редактора журнала "Молодая гвардия", то это номенклатура ЦК КПСС. Это совершенно пещерный человек, отличаю-щийся дремучим невежеством, основной принцип которого остался тем же с 1917 года: булыжник — оружие пролетариата. Таким образом, он очень выгоден тем, у кого в руках давным-давно не булыжники. Что касается комсомола, под крышей которого якобы существует этот журнал, то есть решение о снятии его (очевидно, решение комсомола о снятии главного редактора — С. Р.) с поста главного редактора, которое в течение полутора лет не могут выполнить.

Эти слова были встречены весьма одобрительно, что и понятно: оратор решительно отмеже-вался от антисемитского журнала, назвал главного редактора пещерным человеком, и даже в ЦК партии не побоялся кинуть камешек. Между тем, напрашивался

289

вопрос, которого, к сожалению, никто не задал: почему Горелов делает такие заявления в Америке, но помалкивает в России? Если "пещерный" журнал так неудобен патриотам и только компроме-тирует их, то почему Горелов не опубликовал ни одной критической статьи в адрес хотя бы одной публикации этого журнала? И кого он имеет в виду под теми, кому этот журнал "выгоден" и "у кого в руках давным-давно не булыжники"? Как ни крути, а снова выйдешь на "малый народ" или на "масонов и сионистов" — не знаю, какую терминологию предпочитает данный оратор.

Тему, между тем, стал развивать Олег Михайлов:

— Я еще хочу добавить два слова господину Резнику. Никто из сидящих за этим зеленым столом не является автором журнала "Молодая гвардия".

Тут уж я не мог молчать, и, нарушая все писанные и неписанные правила, принятые на академических семинарах института Кеннана, перебил оратора:

— Простите, но это ложь. В том же номере "Молодой гвардии", где опубликованы репро-дукции, помещена большая статья Станислава Куняева.

Я хотел добавить, что добрая половина постоянных авторов "Нашего современника" печатается в "Молодой гвардии" и наоборот. Я хотел назвать романы Валентина Пикуля и статьи Владимира Бегуна, которые с особой прямотой и наглостью артикулировали концепцию "сионист-ско-масонского заговора против России" — один в псевдохудожественной, а другой в псевдонауч-ной форме. В последние годы оба автора печатались именно в этих двух журналах. Однако Куняев поспешно меня перебил:

— Эта моя статья называется "Тоталитарное и человеческое", — торопливо заговорил он, — и эта статья против тоталитаризма, начиная с первых лет возникновения советской власти...

Конечно, он снова врал. Не против тоталитаризма направлена его статья, а за тоталитаризм, только не коммунистический, а нацистский. Достаточно сказать, что в этой статье Куняев с упоением вспоминает, как добивал поверженных метропольцев. Только из нее я узнал об этом потрясающем его по-

290

двиге. Оказывается, когда литературные унтерпришибеевы (во главе с оберпришибеевым Фелик-сом Кузнецовым) развернули погромную кампанию против альманаха "Метрополь", Куняев и другие самоназначенные патриоты стояли в стороне, выжидая, чем кончится дело. А вот когда расправа произошла, когда метропольцы были официально осуждены и раздавлены, Куняев написал "Письмо в ЦК КПСС". Зачем?

"Я решил воспользоваться ситуацией, — объясняет он, — и написал свое размышление о "Метропо-ле", о сочинениях, помещенных в нем, о завуалированных и явных русофобских и сионистских мотивах альманаха" (Курсив мой. — С. Р.).29

Так он бил лежачих. Добивал поверженных и униженных своих литературных собратьев. И ведь хватило наглости все это написать и опубликовать теперь, в эпоху гласности, в 1990 году. Признаться, мне давно не приходилось видеть, чтобы человек с таким циничным упоением воспевал собственное доносительство.

Впрочем, Куняев не был бы Куняевым, если бы тут же, в этих же строках не струсил и не слукавил. Он объясняет, что свое письмо "пустил по рукам", а в ЦК отправил его для проформы, чтобы "не сгореть до тла". Однако его вызвали "на ковер" и предложили умерить пыл. В результа-те он тоже "пострадал" за "Метрополь": лишился весьма хлебного поста секретаря Московской писательской организации.

Кстати, представляясь в начале встречи, он об этой своей работе не сказал ни слова. Снова врал, уверяя, что никогда не имел никаких должностей, только вот недавно, уступив давлению друзей, взвалил на себя журнал.

И этот изолгавшийся человек мнит себя поэтом! Но поэзия, как и всякое творчество, — это стремление к правде. Вне правды нет поэзии. Если у Куняева когда-то были зачатки таланта, то их давно выела ложь.

Ржа ест железо, вша ест тело, а лжа — душу. Так говорит пословица.

291

Путь, залитый кровью

В декабре 1989 года мне довелось провести два вечера с известным советским поэтом стар-шего поколения. В прежней жизни мы не были знакомы, поэтому меня удивил его неожиданный звонок. Оказалось, что он читал мои книги, и, оказавшись в Вашингтоне, хочет познакомиться.

...По старой московской привычке мы сидели на кухне, пили водку и разговаривали обо всем на свете. Поэт рассказывал о поездке по Америке, о митинге общества "Память" на Красной площади, о котором знал во всех подробностях от случайно оказавшегося на нем Евтушенко, о Библии, о славянофилах. Он оказался широко образованным человеком, что не так уж часто бывает с поэтами. Он немало повидал на своем веку, а еще больше прочитал и передумал. Большой, мудрый, серьезный человек, он время от времени перебивал течение собственного рассказа и говорил с неожиданно детской обидой в голосе:

— Одного не могу понять, что произошло с Куняевым?

На это я отвечал, что ничего загадочного с ним не произошло. Я рассказал об академике Понтрягине, гениальном слепом математике, который в годы гонений на космополитов как мог выручал евреев, а в семидесятые годы яростно и с немалым успехом изгонял их из советской математики, что и считал своей самой главной заслугой перед наукой. Я рассказал, что знаком с другим математиком, который в шестидесятые годы был дружен с Игорем Шафаревичем и отша-гал с ним не один десяток километров по московским улицам, беседуя на самые разные темы. "Это был необыкновенно умный, образованный, широко мыслящий человек, и, конечно, никаких признаков шовинизма в его взглядах не было". А разве в первых произведениях Солженицына — в "Иване Денисовиче", или в "Раковом корпусе", или в "Матренином дворе" — можно было угадать хотя бы зачатки тех взглядов, которые нашли свое выражение в столыпинских главах "Августа четырнадцатого"? А повести и романы Валентина Распутина — разве в них есть что-либо, похожее на то, что он пишет и говорит сегодня?

292

Тотальное банкротство коммунистической идеологии привело к тому, что интеллигенция раскололась на два лагеря. Одни стали связывать все свои надежды с демократией, они ориентиро-ваны на Запад, на плюрализм, на гуманизм, на свободное предпринимательство. Другие во всем этом видят исчадье зла, "чужебесие", гибель России. Они стремятся сохранить "морально-полити-ческое единство" народа, то есть надеть на Россию новую узду, так как коммунистическая ее уже удержать не может. Их ставка — ненависть. Прежде всего, к евреям, хотя и не только к ним. Примкнув к этим "патриотам", Куняев уже не властен над собой, его увлекает все дальше общий поток...

Однако мои, как мне казалось, весьма убедительные аргументы не произвели на поэта никакого впечатления.

— Нет, нет, — сказал он, — тут какая-то загадка Я знаю его тридцать пять лет. Когда он появился в Москве со своими первыми стихами, он пришел не к Софронову. Он пришел к Борису Слуцкому. Он подавал надежды, и ему помогали как могли... Уже двадцать лет мы не здороваем-ся, но иногда приходится сталкиваться — то в издательстве, то в Доме литераторов. Вы знаете, у него совершенно изменилось лицо. Не в том смысле, что постарел — он как раз постарел сравни-тельно мало — а просто это лицо другого человека. Словно что-то его сжигает изнутри. Тут какая-то загадка.

Поэт уехал в Москву и скоро стал свидетелем избирательной кампании в Верховный совет РСФСР и местные советы, которую широко освещала пресса.

..."Голосуйте за великого русского поэта Куняева!.. Мафия и ее неделимая часть — сионистская пресса обливает грязью великого русского поэта, замечательного общественного деятеля, честного человека, борца за справедливость — Станислава Куняева! Они нас боятся! Они называют нас фашистами! Они сами фашисты! Они продают с молотка русскую землю! Голосуйте за Куняева!.."

"Внимание, соотечественники! Здесь проводится пикет в поддержку кандидата-патриота Станислава Куняева! Примите участие! Патриоты, объединяйтесь! Иначе промежрегиональная группа сдаст Россию в аренду и пустит с молотка, а вы все окажитесь на улице! Мафиозы втянут нас в частную собственность! Видный общественный деятель, мудрый политик, великий русский поэт Станислав Куняев — главный

293

редактор журнала "Наш современник" — ваш кандидат! Дадим отпор сионистско-масонской мафии — проголосуем за Кунаева!"30

На выборах Куняев проиграл, как почти все "патриоты", выдвигавшие свои кандидатуры. В Моссовете им досталось 10 мест из 468. В Верховном Совете РСФСР — немногим больше. Таков весьма выразительный ответ народа тем, кто пытается вешать от его имени. Если бы Россия была страной с демократическими традициями, то можно было бы вздохнуть спокойно: патриоты со взломом не пользуются поддержкой избирателей, а потому и политическое влияние их незначите-льно. Да и сами они жалуются, что народ до них не дорос.

"Иной раз выходишь перед аудиторией и не знаешь, как говорить с народом, — признается Валентин Распутин. — Основная масса народа озабочена куском хлеба, жильем озабочена, ведет, извините за грубость, такое животное почти существование".31

Не могут "патриоты" найти общего языка с народом. Потому и ставка их не на народ, а на коренящиеся в его недрах темные предрассудки. Потому их ставка на армию, на КГБ, на самые консервативные силы в партаппарате. Вчитаемся в их программу. Частная собственность — нет! Кооперативы — нет! Свободная торговля — нет! Сокращенная добровольная армия — нет! Многопартийность — нет! Самоопределение народов — нет! Ликвидация дефицита — нет! (Те, кто агитировал за Куняева, выступали за... "справедливое распределение дефицита"!) Свободный обмен идеями — нет! Ограничение секретной полиции — нет! Конкурсы красоты — нет! Диско-теки, видеотеки — нет!

Они говорят "нет" всему, что является нормой современного цивилизованного общества.

Как же удержать народ от соблазнов цивилизации? Да только кнутом! Но новому деспотизму необходима своя идеология. И не какая-нибудь, а тоталитарная, окопная, лагерная. Чтобы держать народ в узде, на него надо напустить призраки всевозможных врагов. Мифы о еврейском заговоре и русофобии призваны заменить изжившие себя мифы о классовой борьбе и врагах народа. Используют даже парламентскую трибуну, чтобы доказы-

294

вать, будто все республики имеют какие-то привилегии по сравнению с Россией. Будто доходы, получаемые в России, идут на развитие окраин, потому-де она сама разоряется и нищает. В самое последнее время об особой жертвенности России по отношении к другим республикам дружно говорят и Михаил Горбачев, и его политические противники.

Может быть, для таких утверждений есть веские основания? В марте 1990 года "Огонек" опубликовал статистические данные о том, какой процент населения в разных республиках находится за чертой бедности. Оказалось, что в РСФСР люди с доходами меньше 75 рублей в месяц составляли в 1988 году 6,3 процента. Лучше положение только в Белоруссии (если забыть о чернобыльской катастрофе, конечно) и в Прибалтике: от 3,2 до 5 процентов. А вот в Грузии бедняков 16,3 процента, в Армении — 18,1, в Азербайджане даже 33,3 процента. Таково положе-ние в Закавказье. А в Средней Азии оно просто катастрофическое: бедняки составляют от 36,6 в Туркмении до 58,6 процента в Таджикистане.

"Комсомольская правда" поместила страшную статью о голоде в Туркмении. Тысячи детей здесь ежегодно рождаются дистрофиками из-за того, что матери голодают во время беременности. Огромное число детей умирает от голода. Как в Эфиопии. В других республиках региона положе-ние, по-видимому, не лучше: ведь если верить статистике, Туркмения — самая благополучная из них. К этому надо добавить высыхающий Арал, пропитанный ядовитой солью воздух, зараженная нитратами пища, отравленная питьевая вода.

Таков результат монокультуры хлопка, необходимого для того, чтобы загрузить сырьем текстильную промышленность России. И никто не кричит о том, что Средняя Азия превращена в сырьевой придаток, что ее народы нещадно эксплуатируются Россией, но можно услышать о том, что мусульмане "слишком" быстро плодятся и вообще ненадежны. Можно услышать и о том, что Россия богата нефтью и другим ценным сырьем, львиная доля которого якобы идет на развитие других республик. Как коротка память у тех, кто распространяет подобные взгляды! О бакинской нефти, которой питалась вся русская промышленность

295

около столетия, патриоты всех мастей забыли. О татарской нефти, вычерпанной почти до дна, — тоже. Зато они теперь очень обеспокоены судьбой народов севера, которые разъезжали бы на "Мерседесах", как арабские шейхи, да вот вынуждены по дешевке отдавать свою нефть неблаго-дарной Литве! (Только вот когда разрабатывали тюменьскую нефть, о народах севера думали меньше всего, да и не спрашивали, согласны ли они губить свою тайгу и тундру ради "Мерседе-сов", или, может быть, все-таки предпочитают ездить на собаках и оленях).