Красное самоубийство

Пропагандистский молох

Источником неодолимого устремления большевиков к мировому господству были не только неисчислимые средства за счет рабского труда заключенных и нищенского уровня жизни в СССР. За этим главным советским секретом следовал, можно сказать, секрет № 2. Да, второй движущей силой большевистского марша к мировой революции была неустанная барабанная пропаганда. Еще с давних времен сам Ленин придавал ей не меньшее значение, чем деньгам и оружию. Он постоянно подчеркивал, что печатное слово должно быть не только пропагандой, но и организатором масс.

Как известно, лидером коммунистической пропаганды в канун Октябрьской революции была газета «Правда», появившаяся на свет в 1912 году. По официальной советской истории, это было время тяжкой реакции. И вот в такое время петербургский градоначальник выдал свидетельство № 3893 на выпуск в свет в Санкт-Петербурге большевистской газеты «Правда». Ее первый номер был отпечатан тиражом в сто тысяч экземпляров, которые были бесплатно (!) розданы солдатам и рабочим. Печаталась газета крупным полиграфическим предприятием, в нем работало более трехсот специалистов и стояли четыре ротационные машины. Выше мы уже указывали, что в канун революции 1917 года в России выходили десятки большевистских периодических изданий.

Было просто грех не воспользоваться таким «реакционным» режимом. Руководивший «Правдой» из-за границы Ленин писал своим коллегам в Петербург: «Надо добиться легальности, цензурности. Можно и должно ее добиться (вот как он полагался на царский режим! – В. Н. ). Иначе вы зря губите дело, за которое взялись. Обдумайте это серьезно… Можно и должно многое еще сделать в смысле увеличения легальности… Легальность, легальность непременно!!» И при этом «Правда» не просто звала народ на борьбу, призывала к свержению законной власти, но и обещала златые горы, молочные реки и кисельные берега всем, кто пойдет за большевиками. Главной приманкой было обещание дать землю крестьянам. «Победивший пролетариат, – писал Ленин в “Правде”, – даст крестьянству немедленно земли без выкупа. И гигантское большинство крестьянства, измученное и озлобленное “игрой с помещиком”, которую проделывает наше правительство… правительство Керенского, поддержит победивший пролетариат всецело, всемерно, беззаветно». Эту линию чудовищного обмана большевистская пропаганда настойчиво проводила накануне революции, до сих пор поучительно читать эти обещания большевиков, которые затем насильно согнали крестьян в колхозы, создав нечто вроде феодальной системы в двадцатом веке.

Точно так же, громко и с размахом, большевики обещали мир, призывая солдат во имя этой цели разваливать русский фронт на полях мировой войны. Такая пропаганда сыграла решающую роль в создании во фронтовых частях так называемых солдатских комитетов в марте 1917 года. Такое «комитетское» руководство военными действиями сразу привело к нашему краху на фронте. А тогда у России было еще достаточно средств на борьбу с немцами, самое ближайшее будущее обещало изменение положения на фронте в пользу России. Этого больше всего и боялись большевики.

Вместо обещанного мира Россия получила гражданскую войну, в которой погибло 13 миллионов человек.

Военно-промышленный комплекс с его ядерным Молохом, а также массовый террор с его рабским трудом и повальным страхом составляли фундамент сталинского режима. Но, помимо этого, в том фундаменте был еще один обязательный компонент – пропагандистский Молох.

Что такое человек? Прежде всего – память. Без нее он как компьютер без программы. Пропагандистский Молох требовал себе в жертвоприношение – разум, вернее, лишал человека исторической памяти. Большевистские пропагандисты под неусыпным личным руководством Сталина сделали все возможное и невозможное, чтобы исказить, фальсифицировать историю, особенно ее советский период, после 1917 года.

Великий французский философ Монтень четыре века назад сказал, что все зло в мире от неосведомленности и полуобразованности. А. Солженицын и сегодня разоблачает советскую образованщину. К сожалению, мы так и продолжаем в основном жить теми представлениями об истории и мироздании, которые большевики вывернули шиворот-навыворот и оставили нам как свое проклятье.

Геббельс, главный идеолог Гитлера, не стеснялся утверждать в своем кругу, что лжи должно быть как можно больше, только тогда она обретает сокрушительную силу. Тот же принцип был главным и у Сталина. Коммунисты неуклонно проводили его в жизнь (называя это агитационно-пропагандистской работой), заодно обвиняя во лжи всех своих противников. Именно с пропагандистских сказок о Ленине и об Октябрьской революции началась вся фальсификация советской истории. У нас вообще не было, нет и до сих пор, подлинной истории советского государства, она сочинялась в отделе пропаганды ЦК партии и постоянно изменялась в связи с изменениями генерального курса партии. Все, что этим кабинетным измышлениям на данный момент не соответствовало, запрещалось, замалчивалось, уничтожалось, стиралось из памяти людской.

Самую беспардонную и наглую ложь Сталин использовал как свое главное политическое оружие. Так, в тяжелейшие 30-е годы (а какие при нем не были тяжелейшими?!), когда миллионы крестьян погибли и тяжко пострадали в годы коллективизации, а рабочих окончательно закабалили на производстве, когда на страну обрушился невиданный массовый террор, Сталин бодро и весело заявлял, что «жить стало лучше, жить стало веселее». Он утверждал: «Наша пролетарская революция является единственной в мире революцией, которой довелось показать народу не только свои политические результаты, но и результаты материальные… Наша революция является единственной, которая не только разбила оковы капитализма и дала народу свободу, но успела еще дать народу материальные условия для зажиточной жизни».

Не уставая рассказывать с высоких трибун подобные сказки, Сталин не забывал при этом напомнить: «Те, кто это отрицает, – враги народа». Как известно, сам вождь назвал созданный им режим «победой социализма в одной стране»: «Социализм из мечты о лучшем будущем человечества превратился в науку», «При социалистическом строе, который осуществлен пока что только в СССР…» и т. п.

Даже невооруженным глазом видно, что на лжи держится вся история большевистской партии и советского государства с самого ее начала! Так, в сталинском «Кратком курсе» истории партии утверждается, что Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Каменев и многие другие лица из самого высшего большевистского руководства были на процессах 30-х годов разоблачены как изменники Родины, провокаторы еще с дореволюционным стажем. Эта констатация – краеугольный камень истории советской власти. В «Кратком курсе» говорится:

«Конечно, партия еще не могла знать тогда, что Троцкий, Радек, Крестинский, Сокольников и другие давно уже являлись врагами народа, шпионами, завербованными иностранной разведкой, что Каменев, Зиновьев, Пятаков и другие уже налаживали связи с врагами СССР в капиталистических странах для “сотрудничества” с ними против советского народа».

Или еще:

«Нельзя считать случайностью, что троцкисты, бухаринцы, национал-уклонисты, борясь с Лениным (вон еще когда! – В. Н .), с партией, кончили тем же, чем кончили партии меньшевиков и эсеров, – стали агентами фашистских разведок, стали шпионами, вредителями, убийцами, диверсантами, изменниками Родины».

Тут Сталин, как всегда, явно переусердствовал в своих клеветнических измышлениях. Когда после его смерти все они были опровергнуты и рассыпались в прах, вся история партии и государства оказалась неуклюжей фальсификацией. А до этого никому почему-то в голову не пришло (в первую очередь, самому гениальному вождю!), что если судить по его «Краткому курсу», то Октябрьскую революцию делали изменники и предатели, причем с дореволюционным стажем предательства! И вот такую «историю» внедряли по всей стране, вбивали в голову всем без исключения. «Краткий курс» истории партии был издан более 300 раз общим тиражом 43 миллиона экземпляров. Его были обязаны изучать (и отчитываться в своих знаниях!) все советские граждане. Большевистская пропаганда вообще считалась властями делом первостепенной важности, она распространялась на всех – от изучающих букварь до пишущих романы. Ленин еще до революции поставил ребром вопрос о «партийности литературы», строго-настрого предупредил, что она неминуемо должна служить только партии большевиков. Быть в одном лице хозяином, учителем, цензором и судьей – именно эти функции присвоила себе партия в отношении советской литературы.

ЦК партии предписывал советским гражданам не только что и как им надлежит делать, но и о чем думать, к чему стремиться, определял, что можно читать, а чего – нельзя, руководство партии прямо объявляло, как и куда дальше двигать советскую литературу. Эти указания не были благими пожеланиями, они были неукоснительным законом, обсуждению не подлежали, а партийные оценки литературных произведений всегда являлись окончательным приговором высшей инстанции, за которым следовали царские милости или неумолимое наказание, причем вплоть до тюрьмы и физического уничтожения попавших в опалу писателей.

Начиная с Ленина, партия всегда придавала большое значение литературе в своей пропаганде. Поэтому для непосредственного руководства ею в 1934 году был создан Союз писателей, своего рода литературное министерство, официальный департамент при отделе пропаганды ЦК партии. Специально для этой цели был собран писательский съезд. К тому времени уже было покончено с НЭП и связанными с ней кое-какими ростками демократии. Покончено было и с вечной опорой России – крестьянством. Нарастала волна массового террора не только против сельских тружеников, но и против всех слоев населения. Вот в это время у властей и дошли руки загнать писателей в колхоз (или – в позолоченную клетку?). Собравшиеся на съезд литераторы как будто не знали и не ведали, что творилось в их стране. Как можно было, например, не замечать голод на Украине, организованный властями и унесший несколько миллионов жизней? В своих воспоминаниях поэт Н. Коржавин пишет о том, как еще мальчишкой он наблюдал в Киеве по утрам такую картину: грузовики собирали на улицах трупы умерших за ночь крестьян, искавших спасения от голода в большом городе, бедствие это нельзя было не заметить и в Москве. Тот же Коржавин вспоминает:

«Драматург Александр Константинович Гладков недоумевал потом, как он мог спокойно каждый день проходить мимо площади Курского вокзала в Москве, спеша на литературные диспуты и спектакли, когда, заполнив всю эту площадь, валялись и умирали на ней украинские крестьяне с женами и детьми, тщетно пытавшимися найти спасение в столице. Однако проходил. Не до того было. А может, подсознательно чувствовал, что остановиться и задуматься в тот момент – значит обречь самого себя на такое же безличное исчезновение. В русской литературе тогда все, кроме „далекого от народа“ Мандельштама, прошли мимо этой трагедии».

В такой вот обстановке и жили люди, когда Горький в 1934 году открывал съезд писателей. Он подчеркнул, что речь пойдет о «подлинном гуманизме, гуманизме революционного пролетариата, гуманизма силы», и уточнил источник этой силы: «Мы выступаем в стране, освещенной гением Владимира Ильича Ленина, где неустанно и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина».

Вслед за Горьким выступил А. Жданов, главный сталинский опричник в области культуры. Он сразу взял быка за рога и напомнил: «Ваш съезд собирается в период, когда под руководством коммунистической партии, под гениальным водительством нашего великого вождя и учителя товарища Сталина (бурные аплодисменты) бесповоротно и окончательно победил в нашей стране социалистический уклад». Вот так! Коль скоро социализм уже победил, какие еще могут быть разговоры о терроре, голоде, бесправии?.. Писатели не подвели своих партийных наставников и надзирателей. Ведущий прозаик Л. Леонов призвал коллег работать так, чтобы «иметь все основания сказать, что мы достойны быть современниками Сталина». Съезд провозгласил, что советской литературой, как и всем прочим советским, руководит лично товарищ Сталин, давая не только общие указания, но и разрабатывая метод творчества. Так, критик В. Кирпотин заявил: «Свыше двух лет прошло с тех пор, как товарищ Сталин помог нам осмыслить путь развития советской литературы, указав на социалистический реализм как на основной метод». Драматург В. Киршон просил партийное руководство научить, как «нужно писать тем, кто действительно хочет пользоваться методом, гениально указанным нам товарищем Сталиным». Как говорится, дальше ехать некуда! Пропагандистский Молох оказался сильнее разума…

На писательский съезд были приглашены многочисленные гости из-за рубежа. При этом произошел конфуз, который тогда был засекречен, но в 1999 году в «Литературной газете» была опубликована листовка, которую кто-то пытался распространить на съезде. Вот несколько строк из нее, обращенных к зарубежным гостям съезда:

«Страна вот уже 17 лет находится в состоянии, абсолютно исключающем какую-либо возможность свободного высказывания. Мы, русские писатели, напоминаем собой проституток публичного дома с той лишь разницей, что они торгуют своим телом, а мы душой; как для них нет выхода из публичного дома, кроме голодной смерти, так и для нас… Больше того, за наше поведение отвечают наши семьи и близкие нам люди. Мы даже дома часто избегаем говорить так, как думаем, ибо в СССР существует круговая система доносов. От нас отбирают обязательства доносить друг на друга, и мы доносим на своих друзей, родных и знакомых… Вы устраиваете у себя дома различные комитеты по спасению жертв фашизма, вы собираете антивоенные конгрессы, вы устраиваете библиотеки сожженных Гитлером книг, – все это хорошо. Но почему мы не видим вашу деятельность по спасению жертв от нашего, советского, фашизма, проводимого Сталиным; этих жертв, действительно безвинных, возмущающих и оскорбляющих чувства современного человечества больше, гораздо больше, чем всех жертв всего земного шара вместе взятых со времени окончания мировой войны».

Так знали или нет наши отцы и деды еще в тридцатые годы, что творилось в стране при Сталине? Оказывается, были и такие, что знали, причем называли вещи своими именами, например красным фашизмом.

Чем страшнее становилась жизнь при сталинском режиме, тем громче звучали пропагандистские колокола, призванные заглушить правду и возвеличить ложь. Если в довоенные годы до небес вознесли Сталина как «великого вождя и учителя», то в ходе войны, и особенно после нее, к этим определениям добавилось еще одно – «величайший полководец». Вот такой, например, потрясающий факт (правда, в свое время он выглядел повседневным). Какой был самый главный жанр в газетах военных лет в нашей стране? Сводки и корреспонденции с фронтов? Нет, не они, а письма трудящихся товарищу Сталину. Нередко в одном номере газеты их публиковалось по нескольку штук, причем были они огромными, доходили до целой газетной полосы, бывали и больше! Писали отовсюду и от разных прослоек населения (от военных, рабочих, колхозников, интеллигенции и т. п.).

Под каждым таким посланием утверждалось, что оно подписано миллионами советских граждан. Например, неимоверно длинное послание вождю от имени советской молодежи завершалось указанием, что его подписали более 17 миллионов человек!

О чем же писали вождю все эти миллионы? Все о том же – о своей безграничной преданности и готовности отдать за него свою жизнь (да, да, не за Родину, а именно за него!), многие такие «послания» были стихотворными. Авторов таких писем-поэм не указывали, только – количество подписей. Так, например, в письме на целую газетную полосу от украинского народа их количество было подсчитано точно – 9 316 973. Эти более чем девять миллионов единодушно воспевали гений вождя, особенно полководческий, но не забывали при этом и о соответствующей поэтической лирике:

Ведет нас к расцвету великий наш Сталин,

Он мысль вдохновляет, он силу дает.

Хвала ж тебе, Сталин, на годы и годы,

В сиянье заводов, полей и дорог.

Ты – вера и правда. Ты – сердце народа.

Спасибо за солнце, что ты нам зажег…

О том, что всего несколько лет назад голод, организованный Сталиным на Украине в ходе коллективизации, унес миллионы жизней украинских крестьян, подписантам этого послания было, похоже, неведомо… Не заметили они и массового террора в те годы.

Я никогда не видел, чтобы все эти письма читались или обсуждались, даже наши политруки в армии и на флоте их нам не читали и не пропагандировали. По-моему, абсурдность этой затеи была очевидна каждому (кроме Сталина?). В разоренной, голодной, залитой кровью стране особенно кощунственно звучали такого рода величальные стихи, песни и проза. Например, вот как пишет о нашей Победе писатель Л. Леонов, считавшийся тогда живым классиком:

«И если мы не умеем измерить глубину нашей радости, еще менее способны мы постигнуть все величие Гения, создавшего этот праздник (речь идет о Дне Победы – В. Н .). Мы знаем – и как хрустит гравий, когда идет он на парад, и как развеваются на ходу полы его длинной шинели, и как в президиумах исторических заседаний он аплодирует своему народу, и как он глядит вдаль, различая детскую улыбку на расстоянии тысячелетия… Но даже и внуки наши, отойдя на век, еще не увидят его в полный исполинский рост. Его слава будет жить, пока живет человеческое слово. И если всю историю земли написать на одной странице, и там будут помянуты его великие дела. Этот человек защитил не только наши жизни и достояние, но и само звание человека, которое хотел отнять у нас фашизм. И оттого – первые цветы весны, и первый свет зари, и первый вздох нашей радости ему, нашему Сталину!»

Чуть выше этого опуса приведен отрывок из письма-поэмы. Автор или авторы его нам неизвестны, а миллионы подписей, разумеется, – фикция, хотя в той атмосфере поголовного, повального страха их можно было бы и собрать, если сильно постараться, но я, например, за всю войну не припомню, чтобы где-нибудь кто-нибудь собирал подписи под такими «письмами трудящихся». Но все их роднит одно – какая-то патологическая бездарность, издевательство не только над смыслом, но и над языком. Другое дело высказывание известного прозаика! По этому поводу можно только вспомнить Сергея Довлатова, одного из самых известных прозаиков нашей литературы второй половины прошлого века. Он вырос в советской коммуналке, в самой народной среде, и свидетельствовал:

«Что Сталин – убийца, моим родителям было хорошо известно. И друзьям моих родителей тоже. В доме только об этом и говорили.

Я одного не понимаю. Почему мои обыкновенные родители все знали, а Эренбург – нет?

В шесть лет я знал, что Сталин убил моего деда. А уж к моменту окончания школы знал решительно все».

Эренбург был в свое время известен не меньше, чем Леонов, и тоже считался ведущим русским прозаиком. Ни он, ни Леонов не могли не знать, не понимать сути происходившего на их глазах! До сих пор у нас бытует миф о том, что современники страшных сталинских десятилетий не знали о масштабах массового террора, не знали, что счет жертвам шел на миллионы. Только, мол, речь Хрущева на XX съезде партии в 1956 году раскрыла людям глаза. А где были эти глаза у миллионов жителей Москвы и Подмосковья (в том числе и у Леонова с Эренбургом), когда в Подмосковье, самом густонаселенном районе страны, сотни тысяч заключенных у всех на виду рыли канал Москва–Волга, строили огромные шлюзы и другие гигантские технические сооружения? Уходящую за горизонт неохватную панораму стройки невозможно было скрыть от посторонних глаз никакими заборами, сторожевыми вышками, конвоирами с ружьями и собаками. В то время вся страна была, можно сказать, опутана колючей проволокой многих сотен больших и малых строек, на которых трудились заключенные. И никто этого не замечал?!

В ответ на такие вопросы в дело вступает пропагандистский Молох, могущественный в нашей стране не меньше военно-промышленного комплекса. Вот он устами Хрущева вещает:

«До смерти Сталина мы считали, что все, что делалось при его жизни, было безупречно правильным и единственно возможным для того, чтобы выжила революция, чтобы она укрепилась и развивалась. Правда, в последний период жизни Сталина, до XIX съезда партии и особенно сразу же после него, у нас, людей из близкого окружения (имею в виду себя, Булганина, Маленкова и в какой-то степени Берию) зародились уже какие-то сомнения, проверить их мы тогда не имели возможности. Только после смерти Сталина, и то не сразу, у нас хватило партийного и гражданского мужества открыть занавес и заглянуть за кулисы истории…»

Стоит ли это высказывание подробно комментировать? В нем нет ни фразы без лукавства, без лжи, в основе всех этих «откровений» лежит тот факт, что Хрущев, будучи последние двадцать лет жизни Сталина его наместником в Москве и на Украине, весь, с головы до ног в крови жертв массового террора. А пишет он все это в своих воспоминаниях, пытаясь оправдать себя задним числом.

А как же, спросят иные, Хрущев решился на доклад, в котором он начал разоблачение культа Сталина? Поспешил взять инициативу в свои руки! После смерти Сталина даже Берия начал высказывать мысли и предложения по поводу существенных изменений во внутренней и внешней политике. Думается, что в осуждении Хрущевым культа Сталина был холодный расчет, он таким образом расчищал себе дорогу к власти. Когда он ее захватил, то тут же остановил на полпути разоблачение сталинизма.

Но вернемся в первые послевоенные годы. Тогда из всех пропагандистских задач Сталина главной стала задача по искажению подлинной истории войны и написанию своей версии, чтобы скрыть от потомков тот позор, которым он покрыл себя в роли полководца. К сожалению, у него на это было время, почти восемь лет. Все эти годы он писал свою историю Великой Отечественной войны так же, как писал ранее «Краткий курс» истории партии. Все многочисленные военные воспоминания, созданные в те годы, не могли появляться в свет без строжайшей сталинской цензуры. В результате мы попали в трагическое положение, остались без подлинной истории войны. Завоеванную великой кровью Победу Сталин украл у народа и присвоил ее себе, воспользовался ее плодами. Сам факт победы был выдвинут как главное и неопровержимое доказательство прочности и справедливости деспотического строя. Спекуляция на этом «доказательстве» продлила существование коммунистической командно-административной системы еще на лишние десятилетия и после смерти Сталина, последствия такой спекуляции не изжиты у нас и в XXI веке!

Известный писатель и правозащитник Алесь Адамович писал: «Да, народу пришлось собраться с силами и побеждать великой кровью. И кто-то хочет славить за это не народ, а все его же! Удивительные мы люди! Пора же и понять: пока он – „знамя победы“ в глазах значительной части населения, те, кто плоть от сталинской плоти, могут не пугаться никаких реформ, никаких революций».

До сих пор подлинная история войны у нас так и не создана. Есть много мемуарной литературы, начиная с воспоминаний Жукова и других маршалов и генералов, но они недостаточно объективны, причем не по вине авторов, а по вине их первого внимательного читателя – Сталина. Не секрет, что мемуары Жукова создавались под сильным давлением сверху, что уж говорить о других воспоминаниях!..

То же самое необходимо сказать и об официальной истории войны, созданной под сталинским надзором и дописанной в том же духе даже после смерти вождя. Великий русский писатель В. Астафьев, участник и инвалид войны, прошедший всю ее в солдатской шинели, пишет:

«Советские историки в большинстве своем, а редакторы и сочинители “Истории Великой Отечественной войны” в частности, давно потеряли право прикасаться к святому cлову “правда”, ибо от прикосновения нечистых рук, грязных помыслов и крючкотворного пера – оно и без того изрядно у нас выпачканное и искривленное – пачкается и искажается еще больше. Вся 12-томная “История” создана, с позволения сказать, “учеными” для того, чтобы исказить историю войны, спрятать “концы в воду”, держать и далее наш народ в неведении относительно наших потерь и хода войны, особенно начального ее периода».

Одно время, уже при наступившей гласности, показалось, что такое нетерпимое положение изменится к лучшему: под руководством известного историка и генерала Д. Волкогонова в Институте военной истории началась работа по написанию настоящей истории войны. Но при обсуждении армейским руководством подготовленного первого тома истории ВОВ состоялось настоящее погромное судилище над авторами этого тома. А куда было деваться критикам Волкогонова в таком случае?! Ведь они до того уже написали под руководством Сталина свою историю ВОВ. Но вот почему этот скандал допустили наши власти в 1991 году? Почему сталинским лжеисторикам дали такую волю при Горбачеве и Ельцине? Объяснение одно: оба они бывшие члены Политбюро, а это – неизлечимо! Авторский коллектив Волкогонова был обвинен в «антисоветизме» и «очернительстве истории», а лично сам генерал – в выполнении заказа… Запада. Причем старорежимные критики не смогли (и не задавались такой целью!) опровергнуть ни одного из конкретных фактов, приведенных в первом томе подлинной истории ВОВ. В результате Волкогонова сняли с поста начальника Института военной истории, и мы до сей поры знаем о той войне столько же «правды», сколько и об истории СССР вообще.

Фальсификация истории ВОВ была не единственным жертвоприношением на алтарь коммунистического пропагандистского Молоха. Будучи пока не в силах идти военным походом на буржуазный Запад, Сталин занялся своим собственным народом. Уж кто-кто, а он не мог не ощущать возникшей после Победы атмосферы всеобщей надежды на перемены к лучшему. Он испугался, что Победа пробудит у народа чувство собственного достоинства и свободомыслие. А это никак не входило в его планы. Сразу после окончания войны началось беспощадное наступление на права и духовную жизнь народа, чтобы поставить все на свои довоенные места. В разоренной войной и прибитой голодом стране разворачивается наступление мракобесия. Как из рога изобилия посыпались постановления партии по идеологии, сталинские пропагандисты-недоучки громили философию, политэкономию, историю, биологию, кибернетику, генетику…

За восемь послевоенных сталинских лет досталось и литературе с искусством, которым вождь всегда уделял особое внимание. Поэт Д. Самойлов писал по этому поводу: «Страшное восьмилетие было долгим. Вдвое дольше войны. Долгим, ибо в страхе отшелушивались от души фикции, ложная вера; медленно шло прозрение. Да и трудно было догадаться, что прозреваешь, ибо прозревшие глаза видели ту же тьму, что и незрячие». Другой поэт, Наум Коржавин, так написал о том времени:

Не от побед бывают беды,

От поражений… Мысль проста.

Но их бедой была победа –

За ней открылась пустота.

Так все и было. И Сталин вовсе не случайно именно так повел себя. Тогда сложилась парадоксальная ситуация – во время тяжелейшей войны в какой-то мере высвободилась душа народная из-под тяжкого пресса рабской диктатуры. Над страной нависла смертельная угроза, и подавляющее большинство народа сплотилось в борьбе против нее. А это единое устремление требовало для своей реализации известной степени свободы, как крыльям нужен воздух для осуществления полета. С пронзительной проницательностью написал об этом Пастернак в своем романе «Доктор Живаго», он обращается к одному из героев книги:

«Удивительное дело. Не только перед лицом твоей каторжной доли, но и по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления… Когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность, угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы.

Люди не только в твоем положении, на каторге, но все решительно – в тылу и на фронте – вздохнули свободнее, всей грудью, и упоенно, с чувством истинного счастья бросились в горнило грозной борьбы, смертельной и спасительной».

Эти мудрые слова о духовном состоянии народа в годы войны и сразу после нее стоят сотен томов ура-патриотической прозы, разоблачают ее заказной казенный пафос и позволяют понять истоки народного подвига. Примерно те же мысли высказал о том времени и А. Твардовский:

Грянул год, пришел черед,

Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за все на свете.

Да, так уж получилось, что только в военные годы советские люди смогли сами быть за что-то в ответе. Всегда предполагалась единственная модель их поведения – выполнять указания свыше. От них самих ничего решительно не зависело, и вдруг пришла пора, когда только от них стало зависеть – быть или не быть нам всем и нашей стране.

Нет, с таким народом Сталин мириться не мог! Можно было бы ожидать, что после такой великой Победы пойдет на спад массовый террор карательных органов против собственного народа. Наоборот! Он лишь усилился и обрушился не только на военнопленных, возвращавшихся из немецкой неволи, не только на тех, кто находился в оккупации, но буквально, как и до войны, на все слои населения. Как и в тридцатые годы, после войны власть и КГБ стали устраивать новые судебные процессы по типу тех, что проводились в 30-е годы. Крупнейшим из них стало так называемое «Ленинградское дело», по которому было расстреляно, брошено в тюрьмы и концлагеря много ленинградцев и москвичей. Руководители Ленинграда обвинялись в том, что хотели якобы больше самостоятельности от центральной власти. Совершенно абсурдное обвинение для того времени! Но дряхлеющий диктатор всюду видел заговор против своей безраздельной власти. Все обвинявшиеся по этому делу после смерти Сталина были реабилитированы. Точно так же тогда же было состряпано и громкое «Мингрельское дело», схожее с ленинградским, но еще и с националистическим привкусом. Оно тоже впоследствии оказалось дутым. Характерно, что вечно всех подозревавший вождь напоследок выбрал в качестве своих жертв Ленинград и Грузию. Он уже не раз «чистил» колыбель революции, поскольку терпеть не мог действительных руководителей октябрьского переворота. Что же касается Грузии, то он, очевидно, по-прежнему опасался оттуда разоблачения свих прежних дел в молодые годы. Так матерый хищник пытался зализывать разболевшиеся под старость, казалось бы, забытые раны…

Нельзя не упомянуть и о том, что Сталин в конце войны взял новый разбег в организации массовых репрессий, доведя их до масштабов геноцида: целые народы обвинялись в сотрудничестве с немецкими захватчиками. Первой его жертвой стали калмыки. НКВД осуществил насильственное переселение «лиц калмыцкой национальности» с их исторической родины, лишив при этом права на государственность. Всего было выселено около 100 тысяч человек. Всех, включая женщин, детей и стариков, загоняли в товарные вагоны, времени на сборы не отводилось, несчастные брали с собой то, что могли унести на руках. Точно так же было выселено около 70 тысяч карачаевцев, полмиллиона чеченцев и ингушей, около 40 тысяч балкарцев, около 100 тысяч турок и курдов. Выселяли на совершенно не подготовленные для этого места в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан, причем организовывали эти операции в зимние холода. Десятки тысяч людей при этом погибли.

Эти и другие массовые репрессии имели, можно сказать, и профилактическую цель – еще больше запугать и без того бессловесный советский народ. Сталин с его обостренным политическим чутьем понимал, что после войны даже в условиях его тирании могут возникнуть новые веяния, поскольку народ просто стал больше знать, ведь до этого он жил за непроницаемым железным занавесом, которым являлась советская граница. А в результате войны народ испытал на себе колоссальное воздействие так называемого информационного взрыва, который и мог потрясти все казавшиеся незыблемыми устои. Началось с того, что наши войска, преследуя немцев, вступили в Европу и увидели неведомый им мир.

Со мной рядом лежал в военно-морском госпитале молоденький десантник из морской пехоты, бравший Германию с моря и немало по ней прошагавший. Я спросил его, зная его сельское происхождение, какое впечатление произвели на него немецкие деревни. Он ответил: «Ты знаешь, мы все время шли почему-то через города, большие и маленькие». Сельские каменные дома со всеми удобствами он никак не мог принять за крестьянское жилье. Даже немки не произвели на него такого большого впечатления, как эти деревенские дома, он просто не мог себе представить, что люди могут жить на селе в таких условиях! Тогда я с высоты моего столичного и флотского воспитания только улыбнулся наивности этого милого парня. Но ведь миллионы наших солдат смогли увидеть тогда совсем иную жизнь, о которой им наша пропаганда годами, десятилетиями рассказывала одни ужасы.

Мне запомнилось на всю жизнь, какое огромное впечатление произвели наши союзники, американские и английские моряки, на Северном флоте, где меня застал конец войны. Большие морские караваны доставляли на наши базы оружие, военное снаряжение, продукты… Их приводили к нам тысячи заморских военных моряков. На них взирали у нас буквально с открытым ртом! Встречи с ними, знакомство с их образом жизни, так отличавшимся от нашего, не могло не поражать наших людей. Бросалась в глаза их демократичность, раскованность, уверенность в себе и чувство собственного достоинства. Не могла не поражать также их более чем солидная материальная обеспеченность, которая на фоне нашего привычного жалкого существования выглядела прямо-таки богатством, роскошью. А широта и разнообразие их взглядов и свобода их выражения!..

Каждый мог также убедиться, что наши союзники на самом деле оказали нам существенную помощь. Летом 1944 года у нас в печати было опубликовано сообщение «О поставках Советскому Союзу вооружения, строительного сырья, промышленного оборудования, продовольствия Соединенными Штатами Америки, Великобританией и Канадой». В нем, в частности, отмечалось, что с октября 1941 года по апрель 1944 года нам было поставлено из США 8,5 миллионов тонн вооружения, строительного сырья, промышленного оборудования и продовольствия. Из США и Англии мы получили более 12 тысяч самолетов. Из США, Англии и Канады к нам поступило более 9 тысяч танков, из США – более 200 тысяч мощнейших по тем временам грузовиков. Я читал заявления наших специалистов, что без этих грузовиков нам в войну пришлось бы очень трудно. Кто пережил войну, помнят их до сих пор. А банки свиной тушенки, консервированного мяса и яичный порошок побывали в те годы в каждом нашем доме…