Красные пески

Глава 9

Шелтер постепенно поправлялся. Очень медленно по моим ощущениям, но достаточно быстро по словам Этьена. Через пару дней он уже мог есть сам, и его организм стал справляться не только с пюре и кашей, но и хлебом, овощами и даже рубленным мясом, хотя доктора в один голос рекомендовали пока отдавать предпочтение более легкой для переваривания рыбе. С посторонней помощью Шелтер теперь мог даже дойти до ванной комнаты или пересесть в кресло.

В один из дней, примерно две недели спустя после моего переселения в городской дом, я пришла в комнату генерала с подносом еды на обед и неожиданно для себя не обнаружила Шелтера ни в постели, ни в кресле. Прежде, чем я успела запаниковать и отправиться на его поиски, он появился сам: вышел в халате из ванной. Его движениям все еще не хватало уверенности и прежней стремительности, но оказалось, что он уже в состоянии передвигаться самостоятельно. Судя по слегка влажным волосам, он в первую очередь решил принять душ без посторонней помощи.

– Рада видеть, что вам уже настолько лучше, – заметила я, ставя поднос не к кровати, как раньше, а на небольшой круглый столик, который принесли сюда, как только Шелтер смог есть сидя. – Но не опасна ли сейчас такая самостоятельность? Может быть, лучше пока вставать, когда рядом кто-то есть?

– Я уже прекрасно себя чувствую, – заверил Шелтер, проходя по комнате к платяному шкафу.

У его дверей он вдруг замер, покосился на меня, лукаво улыбнулся и потянул за концы пояса, развязывая узел. Полы халата слегка распахнулись, и я неожиданно для себя осознала две вещи: под халатом у Шелтера ничего нет – совсем ничего! – и он собирается его скинуть. Я крутанулась вокруг своей оси так стремительно, что едва не потеряла равновесие, но отвернуться успела.

Услышала за спиной приглушенный смешок, и только после этого, судя по скрипу открывшейся дверцы, Шелтер повернулся к шкафу и зашуршал одеждой. Я только покачала головой, испытывая непривычное волнение. Кажется, сейчас мне аукнется чрезмерно вольное поведение последних дней.

– Может быть, пока недостаточно хорошо, чтобы возвращаться на войну, – добавил генерал, – но уже вполне могу позволить себе прогулку.

– А как же обед? – поинтересовалась я, слегка поворачивая голову, но не решаясь оглянуться через плечо.

Затылок аж покалывало от любопытства, так хотелось все же обернуться и подсмотреть за ним. Пока он был прикован к постели, я, конечно, имела возможность лучше изучить его внешний вид и привыкнуть к частичной обнаженности, но лишь частичной. За время болезни Шелтер заметно похудел, но в последние дни стал возвращаться в прежнюю форму.

– На прогулке и пообедаю. Нет, я люблю Мег и ее стряпню, как и твой шоколад, но вы в последнее время слишком увлеклись здоровым питанием для умирающих. А я уже давно не умираю. И до дрожи хочу большой обугленный кусок мяса с розовым соком внутри.

– Не слишком ли вы торопитесь? Сведете на нет все уси… О, боже, что это?

Я осеклась, поскольку все же не выдержала: бросила быстрый виноватый взгляд через плечо, да так и замерла, зацепившись им за спину Шелтера.

Он успел надеть брюки, но рубашку пока только держал в руках, стоя лицом к шкафу, поэтому его спину мне было хорошо видно. И я буквально лишилась дара речи, увидев, что она вся покрыта рубцами старых шрамов. Одни прочерчивали кожу точно поперек позвоночника, другие лежали наискосок.

Генерал полуобернулся, криво усмехнулся и хмыкнул:

– Подсмотрела, все-таки. Не устояла.

Рубашка резво скрыла покрытую шрамами спину, а Шелтер повернулся ко мне лицом, не без труда принимаясь за пуговицы.

– Это дело старое, Мира. Телесные наказания рядовых в армии Магистрата существовали всегда и были полностью отменены только год назад.

– Вас… – голос почему-то подвел, и я сама не заметила, как тоже повернулась к генералу всем корпусом. – Вас наказывали?

– Всех рядовых наказывают, – тихо заметил он, медленно, но верно расправляясь с рядом пуговиц. – Кого-то больше, кого-то меньше, но так или иначе через это проходят все. Хотя бы один раз за время службы.

– Все-таки вы были рядовым, – пробормотала я, вспоминая найденный в его комнате медальон.

– Был, – кивнул он. Помолчал немного, глядя на меня со странным выражением на лице, а потом как будто что-то для себя решил и добавил: – И хуже того, я был номерком.

– Номерком? – переспросила я, совершенно не понимая, что это значит.

Шелтер на несколько секунд опустил голову, как будто просто проверяя, что все пуговицы на рубашке сошлись с петлями, но на самом деле, как мне показалось, собираясь с какими-то важными мыслями, а потом медленно шагнул ко мне и заговорил. Ровно, без эмоций:

– Я не врал, когда говорил, что родился и вырос без отца. Но к Альтеру Шелтеру, чьим бастардом был признан в двадцать лет, не имею никакого отношения. Я родился в небольшом варварском племени, которое занимало скромную территорию рядом с тогдашними границами Варнайского Магистрата. Моя мать была дочерью травницы и лекаря, поэтому, когда в нашу деревню забрел больной стихийник, его поселили в их доме. Кем он был, куда и откуда шел, теперь уже не узнать. Но мой родной народ никогда не дрожал над женской невинностью и, конечно, не забивал камнями беременную женщину независимо от того, как она забеременела и от кого. Напротив, то, что моя мать смогла привлечь внимание заезжего мага-стихийника и родить его ребенка, в племени сочли великой милостью богов. Потому что это позволяло оставить в народе великую силу. Моя мать получила уважение и поддержку всей деревни, когда я родился и повитуха сказала, что я унаследовал магический дар отца. Ведь со временем я бы стал не только защитником деревни, но и помощником в выращивании урожая, а у нас многие жили земледелием.

Он говорил и с каждым словом подходил ко мне все ближе, не отводя в сторону темного взгляда. А я стояла на месте и боялась даже вдохнуть слишком громко, чтобы не сбить его.

– Но времени оказалось слишком мало. Мне исполнилось только десять, когда Магистрат добрался до нашей земли. Тогда Варнай был всего лишь крупным городом, сначала объединившим вокруг себя несколько близких по традициям и духу земель – других Магистратов – а потом решивший, что ему нужно больше. Вокруг хватало слабых соседей вроде нас. В моем племени были воины, но почти не было магов. Так, десяток слабеньких шаманов. Все решилось за несколько дней. В то время Магистрат не церемонился с завоеванными. Все население, способное сопротивляться, уничтожалось. Способных работать забирали в качестве рабов. Самых красивых по мнению варнайцев женщин – в наложницы. А мальчиков в возрасте от семи до двенадцати лет превращали в солдат Магистрата.

– Мальчиков с завоеванных территорий? – удивилась я.

– Да. Считалось, что если ребенку еще нет двенадцати, то его можно заставить забыть и себя, и семью, и место, где он родился. И это так. У нас забирали все личные вещи, нам запрещалось помнить свое имя, отныне у нас были только номера. Отсюда и название – номерки. Нас обучали дисциплине и военному делу. Тренировали, создавали условия, в которых выживали только самые сильные и самые злые. Наказывали за любые провинности. Слишком вольная поза? Недостаточно чистый воротничок? Плохо пробежал дистанцию? Получи свой десяток ударов плетью. Каждый день нам твердили о величии Магистра и Варная, о том, как нам повезло, что мы будем проливать кровь за Магистрат. В шестнадцать зачисляли в действующую армию. И мы шли, и воевали, и завоевывали, и умирали. За Магистрат. Кто-то потому, что начинал верить во все сказанное на обучении. Кто-то просто потому, что другого выхода не было. Или сражайся и умирай на поле боя, или подыхай в карцере от голода, забитый плетью до кровавого месива вместо спины. А если сражаешься, получаешь разные награды вроде более сытного ужина, права выбрать себе женщину из завоеванных, можешь рано или поздно дослужиться до сержанта. Должен тебе сказать: не было у нас более жестоких сержантов, чем те, что сами вышли из номерков. Так что, Мира, у нас с тобой гораздо больше общего, чем тебе кажется. Я знаю, каково это, когда у тебя забирают свободу и смешивают с грязью. Я знаю, каково быть грязью. Когда-то я был таким же рабом, как и ты.

– Я не просто так обратил на тебя внимание, – признал Шелтер после небольшой паузы. – Не просто так попросил у Магистра именно тебя, хотя отдал ему стольких, что вспоминать страшно. Я видел, как тебя забирали. Видел, как вы с отцом тянули друг к другу руки, слышал, как ты кричала, как он тебя звал. Это всколыхнуло воспоминания, которые я стараюсь не трогать. Воспоминания о дне, в который я последний раз видел свою мать. Я уже смутно помню ее лицо, но зато помню, как она тянет ко мне руки, как зовет, а меня тащат в фургон к другим мальчишкам. Сначала варнайский солдат держит ее, а потом тащит в наш дом. Она цепляется руками за дверной косяк, в ее глазах ужас. Но не перед тем, что сейчас неизбежно случится с ней. А перед тем, что меня у нее забирают. Я хорошо помню собственную беспомощность, потому что магия тогда еще не проснулась во мне и не подчинилась. Я ничего не мог сделать. А когда уже мог, было поздно.

Он снова замолчал, но я так и не смогла ничего ответить. Смотрела на него во все глаза и боролась с желанием закричать: «Не верю! Не может такого быть…» Это должна быть какая-то уловка, обман или злая шутка. Не может блистательный Оллин Шелтер, за последние два года завоевавший для Магистрата семь новых стран, быть бывшим рабом. Человеком, у которого варнайцы разрушили дом и отобрали семью. Так не бывает!

Но слова умирали непроизнесенными, потому что память услужливо подсовывала мне моменты, которые теперь подтверждали его слова.

Я ведь с самого начала определила, что в нем течет варварская кровь. У него очень необычная для варнайца внешность: я больше ни у одного не видела таких темных, почти черных глаз. В его рассказ укладывался подслушанный разговор с полковником Лингором. Сразу становилось понятно нежелание рассказывать о детстве, болезненность темы матери. Любое упоминание могло выдать правду о нем.

Внезапно вспомнился наш разговор в повозке перед тем, как на нас напали отступники. Я тогда не заметила его оговорку, слишком увлеклась собственными переживаниями о судьбах беременных наложниц, но сейчас в памяти всплыло, как он сказал: «Варнайцы так не считают. По крайней мере, большинство из них…» Из них. Не из нас.

О, божественный Тмар, если бы только я обратила на это внимание тогда! Если бы только расспросила потом! Все было бы иначе, моя реакция на подслушанный разговор с майором Винтом стала бы другой. Все наши разговоры, что мы вели по вечерам, перевернулись для меня сейчас с ног на голову. Он говорил тогда не как завоеватель. Он говорил как человек, прошедший через то же, что и я. Нет, даже через более страшные вещи, ведь меня он уберег от того, что предназначалось.

– Почему вы раньше не рассказали? – только и смогла прошептать я в ответ.

Он улыбнулся и неожиданно поднял руку, демонстрируя мне расстегнутый манжет.

– Поможешь?

Я кивнула и потянулась к пуговице, а Шелтер продолжил свой рассказ:

– Об этом почти никто не знает. Понимаешь, милая, правда может меня уничтожить. Я не заслужил право стать офицером. Просто однажды так сложилось, что я и еще несколько номерков охраняли Магистра и его супругу. Он тогда уже потерял к ней интерес и спал только со своей коллекцией, а мне было двадцать, и я ей очень приглянулся. Буквально через пару дней она уже позвала меня в свою постель, и я не стал отказываться. Не потому, что надеялся заработать этим какие-то преференции. Я не думал о такой вероятности. Просто она была взрослой, красивой, безумно сексуальной женщиной. А я десять лет не знал ничего, кроме издевательств, унижений, пропаганды и войны. У меня даже женщин до нее не было. Не то чтобы мне не доводилось заслужить право взять себе кого-то из завоеванных девиц, но я не мог. Потому что каждый раз видел свою мать, цепляющуюся за дверной косяк, и варнайца, затаскивающего ее в дом.

– Разве вы не должны были все это забыть? – удивилась я, потянувшись ко второй манжете. – И о себе, и о доме. И о матери.

– Должен был, – согласился Шелтер. – Но не забыл. Солдат, забиравший меня, недоглядел. У меня в руках осталась свистушка, на которой мама наигрывала мне простенькие мелодии перед сном. Это такая сосудообразная флейта в виде…

– Птички!

Он удивился, но кивнул и ни о чем не спросил.

– Да, именно. Я ее спрятал. Конечно, со временем все равно забрали бы, но первым ее заметил молодой лейтенант Лингор. Не знаю, почему он меня пожалел. И почему именно меня. Может быть, я ему тоже что-то напомнил, он никогда не рассказывал. Но свистушку он забрал, а потом, когда нам уже раздали казенную одежду и разместили в детской казарме, вернул обратно. Вернул и помог спрятать так, чтобы я мог ее иногда доставать, а больше никто не нашел. Он вообще очень мне помог. Все эти годы заботился обо мне, как мог. Самое главное – разговаривал со мной. Именно этого многим из нас не хватало. Сначала он расспрашивал меня о маме, о доме, о детстве, о семье и племени. А потом мне же об этом и рассказывал. Заставлял помнить.

– Зачем?

– Чтобы я оставался собой. Понимаешь, мы зверели там. Лишенные прошлого и будущего, помещенные в нечеловеческие условия, оказавшиеся в ситуации, когда чем свирепее становишься, тем лучше живешь, мы теряли человеческий облик. Те, кто не терял, быстро погибал. А Лингор одновременно сохранял во мне человечность и учил быть сильным. Учил скрывать истинные чувства, лгать и притворяться. Учил терпеть и превозмогать. Иногда, когда становилось слишком тяжело, я тоже спрашивал его: зачем? Зачем я живу, зачем выживаю? А он говорил в ответ: пока ты жив, у тебя есть шанс. Умереть всегда успеется, но потом уже ничего не поправить. Любое страдание – временно, а смерть – это постоянное решение временной проблемы. Порой я ему не верил, порой его ненавидел. Я злился на него и в отчаянии решал, что вот в следующем бою обязательно погибну. Но не погибал. Ради него, ради себя. Ради призрачной надежды на то, что однажды станет лучше. Ведь кроме всего прочего Лингор учил меня любить. Любить себя, любить жизнь. Радоваться мелочам, вроде сладостей, что он иногда мне приносил, и мелодии из детства, что я наигрывал, стараясь не забыть. И я благодарен ему за то, что он смог меня этому научить. Что он заставил меня жить. Ведь лучше действительно стало.

– Когда вы встретили… магистрессу?

Шелтер тихонько рассмеялся, услышав такое название, но снова кивнул.

– Да, Нариэль. Она была добра. Она была нежна. И мать, и любовница в одном лице. Мне было тепло с ней, понимаешь? Лингор тоже был добр, он заменил мне отца, но есть вещи… эмоции, которые может дать только женщина. И такой женщиной стала Нариэль.

– Та услуга, о которой вы говорили… – припомнила я.

– Да. Уж не знаю, чем я так ее тронул, но она решила мне помочь. Может быть, просто звезды так сошлись, что ей попался на глаза разорившийся дворянин из семьи, в жилах которой текла кровь магов-стихийников. И у которого имелся старший брат, погибший много лет назад. Это, знаешь ли, редкое сочетание. Стихийники вообще редкость. Но он ей попался, она ему заплатила – и Шелтер признал меня бастардом своего брата. Номерок два-восемь-шесть-три-три-девять официально погиб и был кремирован. Как и прочие. От таких, как я, всегда оставался только пепел. Меня отправили в военную академию, в специальную группу подготовки для юношей… сомнительного происхождения. Там нас учили многому, в том числе этикету и всему тому, что в хороших семья прививается детям с рождения. А я самостоятельно изучал еще и магию. Через четыре года в армии Варнайского Магистрата появился бесстрашный, живучий и умеющий контролировать стихии лейтенант Оллин Шелтер. Имя мне позволили выбрать самому, и я назвался в честь Лингора. Я не стал брать его первое имя, потому что он же сам и научил меня скрывать чувства и привязанности. Я сложил свое из его первого и семейного. Олдридж Лингор. Оллин. А потом я принялся делать стремительную карьеру. Такая вот история. Китель не подашь?

Наверное, если бы не эта последняя просьба, я бы так и смотрела на него, пребывая в полной прострации. В голове крутилось огромное количество вопросов, но я не знала, за какой хвататься, а тот, что просился на язык первым, задать было страшно. Необходимость дойти до шкафа, снять с вешалки китель и помочь Шелтеру его надеть дала мне немного прийти в себя. Застегивая тугие пуговицы и, соответственно, стоя к генералу очень близко, я едва слышно произнесла:

– У меня много вопросов, но по-настоящему я не понимаю только одно. Как вы можете? Как можете служить Магистру, если он сделал это с вами? На мой взгляд, вы должны хотеть одного: убить его, но вы не хотите. Почему?

Он как-то странно улыбнулся, глядя на меня сверху вниз, и почти так же тихо выдохнул всего одну фразу:

– Потому что это ничего не даст.

В голове словно что-то щелкнуло. Как наяву я снова услышала злой, полный ненависти голос Морана: «Потому что это ничего не даст. Умереть для него слишком легкий выход. Он должен ответить за все, что сделал. Должен видеть, как рушится то, что он построил, и превращается в тлен все, чего он достиг».

Пальцы замерли, не застегнув всего пару пуговиц. Я посмотрела на Шелтера не то с ужасом, не то с восторгом. И по тому, что он снова улыбнулся, поняла: именно это воспоминание он и хотел у меня вызвать. Генерал с самого начала не воспринял мои опасения по поводу Нейба и Морана всерьез, потому что знал наверняка: его подчиненные говорят не о нем. И он в точности знал, о ком шла речь.