Красные туфельки (Сборник произведений молодых китайских писателей)

1

Ранние сумерки полупрозрачной полосой беззвучно спускаются с вершин западных гор. Постепенно сумрак начинает разрастаться, а потом очень быстро, словно вздымающиеся волны, затапливает всю горную долину. Когда громадная чёрная-пречёрная тень добирается до подножия восточных гор, мы понимаем, что пора по домам. И, ведя лошадей, таща за собой коров на верёвке и погоняя свиней, мы большой и шумной ордой спускаемся в селение, расположенное в горной низине. По пути мы беспрестанно окликаем товарищей, которые пока ещё не собираются домой.

— Возвращаемся! Пора возвращаться! — во все стороны разносятся наши звонкие крики.

То там, то тут слышится весёлое посвистывание, и волны наших песенок перекликаются с чистым и ясным птичьим щебетаньем, заполонившим все окрестные рощи и горы. Птичьи трели с каждой секундой поднимаются к пронзительным звуковым высотам, и, вторя им, наш свист с каждым звуком тоже становится всё более и более высоким. Безмолвная горная роща, засыпающая в затуманившихся лучах вечернего солнца, мгновенно пробуждается и наполняется радостным шумом. Мы спускаемся с холма, и нашему взору открывается ослепительно белая поверхность горного озера. Заходящее солнце ярко сверкает на хрустально-чистой глади, словно бы стайка золотисто-красных карпов выпрыгивает над водой и вновь возвращается в тёмные глубины. Мы все останавливаемся и смотрим на это озеро, и вдруг, вероятно, от близости и сверкания озёрной воды наши глаза наполняются искрящейся влагой, многие из нас вспоминают, каким было Беловодное озеро два года назад.

Тогда Беловодное озеро было прозрачным и светлым, оно было весёлым и оживлённым, и легенда о Рыбьем царе ещё будоражила всеобщее воображение. Сейчас легенда рассеялась в мелкой озёрной ряби, а воспоминания тоже растворились в бесконечном потоке времени. Словно человек, у которого вытянули все жилы и кости, Беловодное озеро обращает к нам свой горестный, измождённый лик. В то время, два года назад, не было необходимости отправляться со стадом на далёкие холмы. Тогда нам было достаточно выгнать лошадей, коров, свиней и овец к берегу озера, и мы могли уже больше не следить за скотиной: животные и сами ни в какую не желали уходить от сочной и нежной травы, что росла на берегу. Мы играли в карты, рыбачили, раздевшись догола, купались в озере… Наплававшись вдоволь, мы взбирались на большой камень, лежавший у самого берега, а потом, сцепив пальцы на пояснице и выпятив животы, с шумом писали в воду, пуская звонкие струи как можно дальше. Исчерпав свои резервы, мы опять с громким плюханьем прыгали в озеро, поднимая тучи брызг и водяных пузырьков, которые белой пеленой обволакивали наши бронзовые от загара щуплые фигурки.

С того дня, как себя помню, всегда считалось, что лежащее у горного склона Беловодное озеро принадлежит нашей деревне. И отцы, и деды тоже говорили о том, что с того момента, как себя помнят. Беловодное озеро всегда принадлежало нашей деревне. Таким образом, мы все считали, что хотя времена меняются, но некоторые вещи не изменятся никогда. Тогда мы все верили, что существующее положение дел будет и дальше сохраняться, мы продолжали верить в это много-много лет, вплоть до того утра два года назад.

Ранним утром, сразу, как только проснулись, мы увидели во дворе нашего дома деревенского старосту. Он говорил родителям:

— Вы растолкуйте мальцам своим, чтобы с сегодняшнего дня они больше не ходили на Беловодное озеро купаться.

Родители ещё и глаз продрать не успели, они недоумённо смотрели, словно через мутное стекло, на старосту и тупо стояли перед ним, как два бревна.

— Деревня продала Беловодное озеро, — пытался растолковать староста, — на десять лет продала. В озере, говорят, рыбу теперь будут выращивать. Если малышня станет в озере купаться, так оно нехорошо получится.

К этому моменту отец с матерью уже сумели раскрыть глаза и заметили, как из-за спины старосты появился мужчина. Он был на полголовы ниже старосты, но почти в два раза больше в обхвате. Широкие ладони и крупные стопы, короткая, толстая шея и шарообразная, крепко слепленная голова — всё вместе очень напоминало большую перезрелую тыкву, расположившуюся на массивной деревянной чурке. Мужчина глядел прямо на родителей, в попытке улыбнуться его толстые губы пробовали растянуться в разные стороны. Внезапно он с хлопком соединили ладони и, приветствуя родителей, несколько раз ритмично поднял сложенные руки. Затем он на каком-то незнакомом говоре звучно произнёс:

— Моя фамилия Дяо, зовите меня просто «старина Дяо». В дальнейшем очень рассчитываю на вашу поддержку!

Все его движения и слова были слишком неожиданными, как в телепостановке. Мы увидели, как отец с матерью вздрогнули, испуганно отпрянули, и, раскрыв рот, промямлили что-то невразумительное, не зная, что же следует ответить.

Оценки в отношении старины Дяо у нас в деревне разошлись кардинально. Некоторые так восхищались им, что прямо готовы были ему земные поклоны класть, воспринимали как воплощение идеального героя. Они без устали копировали необычное поведение приезжего: с хлопком складывали одна на другую ладони и, приподнимая раз за разом руки, громко басили:

— В дальнейшем очень рассчитываю на вашу поддержку! — тут шутники, изобразив его непривычную манеру говорить, уже сами начинали лопаться от смеха.

Но кое-кто из нас, послушав рассуждения родителей, стал относиться к старине Дяо весьма настороженно. У взрослых было немало аргументов:

— Во-первых, фамилия у приезжего очень уж странная, до сих пор встречались только Чжаны да Ли, а у него «коварная» фамилия Дяо. Да к тому же все слышали про знаменитого предателя Дяо Дэи,[36] так что фамилия сама по себе очень уж подозрительная.

— Во-вторых, — размышляли старшие, — этот старина Дяо приходил в каждый двор с одним и тем же набором жестов и фраз. Оно внешне выглядело, конечно, как желание поздороваться со всеми жителями, но по-настоящему это он хотел сделать нам всем предупреждение.

— А самое важное заключается в том, что Беловодное озеро, которое испокон веков принадлежало всем жителям нашей деревни, в одну ночь, совершенно неведомым способом, вдруг отошло этому приезжему. И с этих пор Беловодное озеро больше нам не принадлежит.

Сперва мы не осознали, что означает этот последний аргумент. Однако затем, чем больше мы думали об этом, тем меньше это нам нравилось и тем меньше хотелось этому верить.

— Всё что угодно можно продать, — не понимали мы, — но как можно продать такое большое озеро? Да к тому же, каким образом он собирается разводить там рыбу?

В тот же день после обеда, когда закончились уроки в школе, мы, как и раньше, стали один за другим чередой выходить со своих дворов, ведя лошадей, коров и погоняя свиней.

— Куда пойдём? — решали мы, здороваясь даже радостнее и оживлённее, чем обычно.

— Айда на озеро!

Других предложений не было слышно.

Беловодное озеро выглядело абсолютно так же, как и прежде. Огромное блестящее зеркало лежало, окружённое грядами гор, и их перевёрнутые тёмные силуэты отражались в поверхности воды, доходя вершинами почти до самой середины. Лёгкий ветерок, пролетев через сосновую рощу, ласково лепеча, цеплялся за озёрную гладь и поднимал на ней крошечную мерцающую рябь, словно бы там стремительно мелькали стайки серебристых рыбок. У нас на душе стало спокойно. Мы погнали скотину к берегу озера, туда, где в изобилии росли сочные травы. Но когда вспомнили события сегодняшнего утра, немного смутились и двинулись вдоль берега озера, разведывая обстановку и внимательно высматривая что-нибудь необычное. Мы шли и шли, как вдруг ветерок донёс до нас новые звуки: тук-тук, тук! Лезвие топора с силой врубилось в древесину, один мощный удар следовал за другим: тук-тук, тук! Мы подумали, что это, наверное, кто-то ворует сосновый лес и, лишь подойдя к небольшой седловине между двух вершин, поняли, что звуки доносятся оттуда. Не прошло ещё и суток, а в этой горной седловине на совершенно пустом месте уже появился маленький кирпичный домик. Все четыре стены были готовы, и двое строителей занимались длинными брёвнами, что были уложены рядом с домиком, видимо, они собирались подводить стропила под крышу этого скромного жилища. Нам удалось разглядеть, что один из строителей — старина Дяо. Рядом с ним трудился паренёк четырнадцати-пятнадцати лет, плотненький, коренастый и очень сноровистый. С первого взгляда было понятно, что паренёк — сын старины Дяо.

Мы стояли рядком на берегу озера и, запрокинув головы, неотрывно следили за тем, как они работают. Паренёк первым заметил нас. Он повернулся в нашу сторону и с растерянным видом посмотрел вниз, мы тоже глядели на него. Потом он резко наклонился и сказал что-то на ухо своему отцу. Старина Дяо развернулся всем телом, приставил ко лбу топор, как козырьком отгораживаясь им от солнца, и громко крикнул:

— Поднимайтесь сюда! Забирайтесь к нам наверх!

Мы не двинулись с места, хотя голос старины Дяо продолжал звучать в ушах раскатистым эхом. Лезвие топора ослепительно блеснуло от солнечного света, так нестерпимо ярко, что некоторые даже зажмурились. Старина Дяо поднялся на ноги и стал размахивать топором над головой, вычерчивая сверкающим лезвием большую сияющую дугу и крича:

— Поднимайтесь сюда! Забирайтесь к нам наверх!

Посопев немного, мы переглянулись: у каждого на физиономии расплылась довольная улыбка.

Старина Дяо действительно был мастак работать. Встав неподалёку, мы во все глаза следили за ходом строительства. Старина Дяо свободно и в то же время крепко держал рукоятку топора и ловко снимал заскорузлую, шероховатую кору, полируя брёвна до блеска, а потом распиливал брёвна на части. Пила монотонно, протяжно хрипела, этот однообразный звук то поднимался выше, то опять становился ниже и глуше. Оскалив от напряжения зубы, старина Дяо то склонялся всем телом вперёд, то снова выпрямлялся. Наши глаза были прикованы к широкой ладони, державшей рукоятку пилы, и, следуя за этими движениями, головы непроизвольно качались то вверх, то вниз, как у цыплят, которые клюют зёрнышки. Только сын старины Дяо оставался неподвижным, крепко удерживая обеими руками бревно, он, потупив голову, сосредоточенно смотрел на опилки, падающие из-под острых стальных зубьев. Опилки были влажными, золотистыми, они сыпались на землю, и очень скоро всё внизу было выстлано толстым, как обувная подошва, слоем опилок, источавших терпкий, горьковатый аромат. Выпилив балки для стропил, старина Дяо долотом пробил в них пазы, а потом начал устанавливать балки на крыше. Мы уже совершенно забыли о том, что собирались «разведать обстановку», и всей душой восхищались сноровкой старины Дяо. Не в силах скрыть свой восторг, мы сгрудились возле него в надежде получить какое-нибудь задание. Но вскоре поняли, что были абсолютно бесполезны. Мы излишне суетились, непрерывно галдели, то опрокидывали плотницкую бадейку-тушечницу для отвеса, то натыкались на стальную пилу. А сын, не произнося ни слова, в полном молчании следовал за стариной Дяо, стоило отцу протянуть руку, как паренёк мгновенно вкладывал инструмент ему в ладонь, и каждый раз это был именно тот предмет, в котором нуждался отец. Мы перестали путаться под ногами, успокоились и стали наблюдать за пареньком, пытаясь понять, как ему удаётся угадывать желания старины Дяо. Паренёк заметил, что мы следим за ним, быстро опустил голову, и стал заливаться краской: сначала у него заалели уши, потом покраснела шея и наконец запылал весь лоб, а на висках заблестели крупные капельки пота.

Когда стропильные балки были закреплены шипами, пришло время настилать кровлю. Старина Дяо стоял наверху, а мы подавали ему листы шифера. Шифер был очень тяжёлым, в одиночку паренёк с трудом мог удержать его. Поэтому, не дожидаясь инструкций от старины Дяо, мы поспешно и суетливо принялись помогать пареньку поднимать шифер. Состроив гримасы и пыхтя, будто от непосильной ноши, мы высоко-высоко подняли один край листа — вровень с головой старины Дяо. Как только его рука коснулась шифера, наша ноша сразу же перестала быть тяжкой.

— Молодцы, ребята, потрудились на славу! — забасил сверху старина Дяо. — Вот спасибо так спасибо!

Смущённые, мы покраснели и так разволновались, что наши крошечные сердца готовы были выпрыгнуть наружу.

К тому времени, когда на небе запылали облака, а озёрная гладь заалела в лучах заходящего солнца, маленький домик уже был похож на первый грибочек, выглянувший после дождя, — он был такой же крошечный и необыкновенно милый. Мы зашли в помещение, чтобы проверить, как там внутри, а потом вышли наружу, чтобы ещё раз осмотреть домик. При мысли о том, что в возведении этого жилища есть маленький вклад каждого из нас, мы все светились от удовольствия. Мы топтались, никак не желая уходить. Тут старина Дяо вроде как что-то вспомнил и сказал:

— Вы погодите, не уходите пока. — А сам повернулся, зашёл внутрь и стал в потёмках рыться в одном из своих баулов.

Сгорая от нетерпения, мы наблюдали за ним. Наконец он вышел: сложив вместе две свои большие ладони, старина Дяо вынес нам огромную, с горкой пригоршню арахиса. А потом, протянув всё это нам, очень вежливо и скромно сказал:

— Спасибо вам, потрудились на славу! Нет ничего достойного, чтобы отблагодарить вас, поэтому не откажите, съешьте хотя бы это.

Мы стали вытирать ладошки о штаны, но очень долго не осмеливались взять орехи из его рук. Наконец каждый набрал по целой жмене, и мы уселись в рядок на берегу, глядя на озёрную гладь и грызя арахис. Съев нежнейшие молодые ядрышки, мы принялись с азартом швырять скорлупки в воду — кто дальше. Старший и младший Дяо скорлупу в озеро не бросали, а, наоборот, аккуратно складывали в кучку. Мы заметили, что лица отца и сына были почти неотличимы. В воде, как в зеркале, отражались лучи пылающего заката, и эти алеющие блики озаряли их упитанные, загорелые физиономии. Нежданно пролетел ветерок с гор, потревожив своим дуновением озёрную гладь, отражение закатного пламени затрепетало, и тотчас замерцали красноватые отблески на лицах старшего и младшего Дяо.

Когда мы возвращались домой, озеро уже окутала ночная тьма. Едва переступив порог, мы стали наперебой рассказывать о событиях этого дня. Но, к немалому нашему разочарованию, реакция старших оказалась прохладной. Выслушав наши восторженные рассказы, взрослые или никак не реагировали, или же бурчали с мрачной миной, дескать, малышня ещё, что они понимают!

На следующий день нам не терпелось вновь очутиться на берегу озера. Издалека заметив нас, старина Дяо приветливо замахал, призывая подняться. Оказалось, что Дяо и его сын пристраивали вплотную к вчерашнему домику ещё одну комнатку. Когда вторая комнатка была полностью готова, солнечный диск только-только начал опускаться за горизонт. Как и накануне, мы не стали торопиться домой, и наше ожидание было вознаграждено. Старина Дяо усмехнулся, залихватски махнул ладонью:

— Ладно уж, ладно! — Он зашёл внутрь домика и вскоре опять вынес нам полную пригоршню арахиса.

Пока мы шумно плевали в воду арахисовые скорлупки, один из буйволов, важно поматывая головой, направился прямо в озеро. Вода быстро скрыла его мощное туловище, а от огромной, задранной вверх тёмной головы быка, как от скользящего центра, расходились новые и новые дуги мелких волн. Буйвол уплывал всё дальше от берега, звучно фыркая блестящим широким носом: пфрр! пфрр! пфрр! Время от времени над водной поверхностью поднимался его смоляно-чёрный хребет. С первого взгляда могло почудиться, что это был гигантский Рыбий царь, о котором ходили легенды. Для нас такие сцены давно уже стали обыденными, но в этот раз мы страшно обрадовались, поскольку всё происходило на глазах у старины Дяо. Саньпи проворно вскочил, отшвырнул арахисовые скорлупки и с громким смехом бросился вслед за буйволом, на ходу сбрасывая рубашку и штаны. Мы видели, как он, сверкая пятками, прошлёпал по прибрежным зарослям, и как из молодых побегов ароматного рогоза брызнул прозрачный зеленоватый сок. Затем Саньпи — плюх! — шумно бултыхнулся в воду, подняв фонтан сверкающих белоснежных брызг. Он ритмично вскидывал худенькие руки, разбрасывая вокруг тучи хрустальных капель, а его голова, словно пустая тыква-горлянка, то всплывала над поверхностью, то снова погружалась в воду. Вскоре Саньпи уже держал буйвола за толстый рог, бык недовольно мотал головой и протяжно мычал, желая избавиться от мальчишки. Но шустрого Саньпи этим было не испугать: он ловко вертелся, каждый раз умудряясь увернуться от страшных рогов. Саньпи хотел продемонстрировать, как отлично он умеет плавать, мы это прекрасно знали и поэтому самодовольно заулыбались. Покосившись на старину Дяо, мы, к огромному удивлению, заметили, что тот сидит с каменным лицом и совсем не глядит в нашу сторону. И лишь когда от их шумного барахтанья помутнела вся вода вокруг, Саньпи по-собачьи отплыл немного назад, крепко ухватил буйвола за шею, другой рукой натянул верёвку, а затем стремительно перевернулся и уселся верхом на спину быка. Заставив буйвола повернуться, мальчишка направил животное обратно к берегу. Высоко подняв руку, Саньпи громко и радостно закричал:

— Эй, вы там! Эгей! Э-ге-гей!

Мы помахали ему в ответ. Заходящее солнце разливалось по озёрной глади, и худенькая мокрая фигурка Саньпи, вся в следах от старых царапин, тоже сверкала и искрилась.

Мы опять взглянули на старину Дяо: он выглядел совершенно растерянным, а уголок рта слегка подёргивался. Младший Дяо встревожено глядел на озеро, но отец удерживал сына на месте, схватив его за запястье.

Ведя на верёвке буйвола, мокрый как цуцик Саньпи выбрался на берег, и мы, обступив его, запрыгали и завизжали от восхищения. И потом ещё долго-долго горное эхо повторяло наши восторженные возгласы, а озёрная гладь трепетала едва заметной, бисерной зыбью. Старина Дяо невесело хохотнул и похлопал удальца по плечу. Саньпи, торжествуя, глупо улыбнулся, растянув рот до ушей.

Вернувшись по домам, в отличие от вчерашнего вечера, мы уже не спешили поведать о событиях этого дня, на душе почему-то было совсем не весело, а все вопросы родителей мы оставляли без внимания.

Когда мы в следующий раз пришли на берег озера, то уже не застали старину Дяо с сыном за обустройством своего жилища. Они, видимо, не собирались больше ничего пристраивать. Оба были заняты чем-то на берегу, а рядом лежало несколько здоровенных стволов бамбука вроде тех, из которых делают коромысла, но только ещё толще и массивнее. Мы безмолвно наблюдали за тем, как старший и младший Дяо с усилием орудуют двуручной пилой. Периодически лезвие заклинивало внутри огромного стебля, повизгивание пилы то прерывалось, то опять возобновлялось, а из-под стальных зубьев, пульсируя, струились молочно-зелёными нитями влажные бамбуковые опилки. Старина Дяо через силу улыбнулся нам, а его сын смутился и покраснел.

— Что это вы делаете? — спросили мы.

Ничего не отвечая, он снова взялся за пилу, а когда ствол с треском развалился на две части, старина Дяо перевёл дух и громко объявил:

— Плот!

Сказать, что мы были в восторге, значит ничего не сказать. До этого плот нам доводилось видеть только по телевизору. Когда старина Дяо связал свой плот, нам показалось, что его творение даже больше похоже на настоящий плот, чем то, что показывали по телевизору. Плот столкнули на воду, нам всем хотелось забраться на него, но в то же время было боязно, что сырой бамбук может не выдержать большого веса. Пока мы стояли в нерешительности, подталкивая друг друга локтями, старина Дяо вынес из домика тонкий бамбуковый шест, а затем, едва коснувшись шестом дна, со свистом перепрыгнул через воду и уверенно приземлился на самую середину плота. Плот закачался, по воде пошли волны. Щурясь от удовольствия, Дяо задорно воскликнул:

— Готово!

Мы завизжали от радости. Однако старина Дяо не позволил никому забраться к себе, напротив, он отогнал плот подальше от берега и, глядя на нас, спросил:

— Ну что? Хотите покататься на плоту?

— Конечно, хотим! О чём тут спрашивать! — завопили мы.

— Тогда вы должны мне пообещать, — глухо пробормотал он, — что больше не будете пускать скотину в озеро, и сами тоже в озере больше не купайтесь.

Мы, хлопая глазами, молчали.

— Беловодное озеро по-прежнему принадлежит вам, — продолжал старина Дяо, — но по дну озера проходит стремительное течение, прокладывающее себе путь между подводными камнями. Если будете купаться в озере, течение может затянуть вас под воду.

Что мы могли ответить?

Один за другим мы забрались на плот и сбились в кучку, стараясь сохранять равновесие. Последним запрыгивать на плот должен был сын старины Дяо.

— Хайтянь, — обратился отец к нему, — прихвати бутылку рисовой водки.

Только сейчас мы узнали имя этого молчаливого паренька. Мы глядели, как он, ссутулившись, неспешно взобрался по пологому склону, как вошёл внутрь домика и вскоре вышел с пустыми руками. Лишь когда Хайтянь прибежал на берег, мы заметили, что из заднего кармана его штанов, поблёскивая на солнце, торчит прозрачная стеклянная бутылка. Старина Дяо не стал подгонять плот к самому берегу, а лишь толкнул по воде бамбуковый шест сыну. Хайтянь тотчас поймал шест и, как давеча делал отец, едва коснувшись кончиком дна, со свистом запрыгнул на плот. Плот закачался, что кое-кто чуть не свалился в воду, а трусишки завопили от страха.

— Арахис закончился, — улыбнулся старина Дяо, — сегодня будем пить рисовую водку!

С шумным хлопком он вытянул пробку, и в воздухе распространился сильный, забористый запах алкоголя. Мы сели в кружок и стали передавать бутылку друг другу. Сунь Бао отвернулся, уступая свою очередь, а Маотоу выхватил бутылку и шумно отхлебнул здоровенный глоток. Вдруг он изменился в лице и, судорожно глотая воздух, вытянул шею. В уголках его покрасневших выпученных глаз выступили слёзы. Саньпи лишь пригубил ядрёную жидкость, но тут же отвернулся и всё выплюнул в воду, как собака, высунув язык, он стал тереть его пальцами. Мы все расхохотались, Хайтянь раскачивался из стороны в сторону, а старина Дяо звучно хлопал себя по колену. Всё время после полудня мы провели на плоту, отдав его во власть озёрного течения. Мы видели, как кони и буйволы остановились на берегу и, задрав морды, изумлённо глядели на нас. Животные становились всё меньше и меньше, а наш смех звучал всё громче и громче.

Нам и в голову не могло прийти, что старина Дяо и Хайтянь окажутся такими специалистами по части выпивки. Мужчина порывисто запрокинул бутылку, и кадык в его горле, словно мышонок, забегал вверх-вниз. Рисовая водка пузырилась и с шумным бульканьем лилась ему в глотку. Казалось, прошла целая вечность, пока старина Дяо резко опустил бутылку, покачал головой, а затем удовлетворённо вздохнул. Вытерев ладонью жёсткую щетину возле рта, он поболтал остатки жидкости и передал бутылку сыну. Потом старший Дяо поднялся на ноги, и вдруг раздался протяжный, молодецкий свист, такой оглушительный, что окрестные горы вздрогнули. Хайтянь взглянул на отца, и его губы изогнулись в едва заметной улыбке. А затем паренёк, понурив голову, стал, конфузясь, потягивать жгучую водку. Вскоре — глоток за глотком — он опустошил бутылку. Хайтянь сидел, оперев локти о колени, и его широкие ладони безвольно свисали. Запрокинув вверх покрасневшее от алкоголя лицо, паренёк блестящими от выступивших слёз глазами смотрел на отца.

В этот момент, глядя на старшего и младшего Дяо, мы испытали настоящий ужас.

2

Каждый день после обеда мы пригоняли буйволов и лошадей на берег озера, привязывали длинные поводья к большому камню, так, чтобы скотина не могла спуститься в воду, и лишь после этого шли к маленькому домику. Старина Дяо и Хайтянь обычно, заперев на замок дверь, отправлялись на берег озера резать серпом траву. И мы просто сидели перед входом и играли в карты. Накосив травы, они отгоняли плот на середину озера и разбрасывали по поверхности две полные корзины травы, а кроме того, сыпали в воду корм. Поначалу на следующий день ещё можно было заметить остатки травы, разбросанной накануне. Но время шло, и рассыпанная трава стала исчезать без следа уже к вечеру того же дня. Никто из нас не видел, чтобы они выпускали в воду мальков, но все заметили, что рыбы в озере стало больше. Прежде мы частенько удили с берега, и по большей части нам попадались небольшие — размером с ладонь — карасики. После приезда старины Дяо удить в открытую было неудобно, и нам приходилось рыбачить потихоньку. Теперь нам попадались уже не карасики, а тиляпии, или, как их у нас ещё называют, «африканские караси» — такие быстрорастущие прожорливые рыбы. Своими толстенными губами они жадно заглатывали крючок, и казалось, что они никогда и ничем не могли насытиться.

Через два месяца, когда мы, укрывшись в горном ущелье, удили рыбу, нас обнаружил старина Дяо. Он на секунду застыл с каменным выражением лица, но потом его взгляд смягчился.

— Оказывается, это вы, — сухо произнёс он. — А я-то думал: кто это может быть? Уже который день замечаю дохлую рыбёшку, всплывшую кверху брюхом.

Смутившись, мы один за другим поднялись на ноги и, пристыжено понурив головы, стояли красные как раки. Старина Дяо присел на корточки и, заглянув в ведро, проговорил:

— Неплохо, приличный улов.

Мы смутились ещё больше и в замешательстве не знали, что и сказать. Старина Дяо поднял голову и скользнул взглядом по лицу каждого:

— Когда захотите удить рыбу, просто скажите мне, договорились?

Он слегка покачал ведро, ухватив за ободок короткими толстыми пальцами, а потом сочувственно добавил:

— Вы как поймаете рыбу — и большую, и маленькую, — всю домой забирайте. Не выбрасывайте пойманную мелюзгу обратно в озеро, всё равно она уже жить не сможет.

С тех пор уже по любому — что в открытую, что тайком — нам было совестно удить в озере рыбу. Только Маотоу, кошачья его душа, то и дело продолжал баловаться рыбалкой.

Со временем мы полюбили Хайтяня. Если он со стариной Дяо возвращались поздно, то паренёк всегда виновато улыбался и говорил:

— Сегодня там, куда мы ходили, травы мало было…

Он пытался ещё что-то объяснять, но лицо заливалось краской, и, смутившись, он умолкал. Нам нравилось разговаривать с Хайтянем, хотя говорили в основном мы.

— Хайтянь, — пригласили мы его как-то, — пошли в деревню поиграем!

Хайтянь отрицательно покачал головой.

— Хайтянь, — не отставали мы, — померяйся с Маотоу силой!

Хайтянь опять покачал головой. Но Маотоу не унимался и, закатав рукав, левой рукой ухватил похожий на стальной шар бицепс на правой:

— Перестань мямлить, как баба! Не трусь, давай померяемся силой!

Мы тоже стали подначивать Хайтяня:

— Давай, Хайтянь, померяйся с ним силой! Прикончи его, Хайтянь!

Но паренёк только слегка улыбался. Взбешённый Маотоу метал громы и молнии, по-всякому обзывая нас. Наоравшись, Маотоу обернулся к Хайтяню:

— Размазня! Настоящий слабак!

Не знаю, то ли наши подначки подействовали, то ли оскорбления Маотоу, но лицо Хайтяня вдруг запылало, и он, закатав рукав, сказал:

— Хочешь меряться силой — давай померяемся!

Мы дружно захлопали.

Перед домиком лежал большой плоский камень. Мы смахнули грязь с поверхности, Хайтянь с Маотоу встали друг напротив друга, упёрли локти в камень и, сцепив правые ладони в замок, начали бороться, стараясь нагнуть руку соперника. Маотоу скрежетал зубами и устрашающе хмурил брови. А у Хайтяня были грустные глаза и отсутствующее выражение лица. Мы считали, что Маотоу действует очень напористо и мощно. Но в то же время казалось, что, притворяясь равнодушным, Хайтянь ведёт себя как настоящий профессионал и что, возможно, у него много сил в резерве. Но болели все только за одну сторону. Очень хотелось, чтобы Хайтянь произвёл сенсацию и победил Маотоу, считавшего себя пупом земли.

— Давай, Хайтянь! Давай! — вопили мы. — Прикончи его!

Надув от напряжения щёки, так, что лицо стало цвета сырой печёнки, Маотоу выпучил глаза, словно собирался пронзить нас взглядом насквозь. Хайтянь не обманывал наших ожиданий: его локоть словно бы врос в камень, и он потихоньку начал клонить руку соперника. В горле у Маотоу что-то отрывисто крякнуло, и глаза налились кровью. Наши возгласы становились всё громче. Маотоу, словно колышущуюся на ветру былинку, могло согнуть в любой миг. Когда победа была уже близка, во взгляде Хайтяня вдруг мелькнула тревога. Маотоу недоумённо посмотрел на противника в упор и, помедлив секунду, стремительно вывернул свою, готовую коснуться камня ладонь… Шмяк! Рука Хайтяня с размаху стукнулась о камень. Наши победные крики застряли в горле, так и не вырвавшись наружу. Раскрыв рот, мы разочарованно смотрели то на Хайтяня, то на раздувшегося от спеси Маотоу. Хайтянь с растерянным лицом поднялся на ноги и, глядя в сторону маленького домика, едва слышно произнёс:

— Папа…

Мы обернулись и заметили стоявшего перед входом старину Дяо, вид его был пугающе грозным.

— Сколько раз я тебе говорил, — сурово сказал мужчина, — не нужно бравировать своей силой! Научись признавать поражение! Ты понял, чему я тебя учил?

Хайтянь зашёл в дом к каждому мальчишке из нашей компании и подарил по две тиляпии. Зайдя к нам, он открыл большую, грушеобразную бамбуковую корзину, такие специально плетут для переноски рыбы, и предложил родителям самим выбрать.

— Они все одинакового размера, — пояснил Хайтянь.

Жирные, мясистые рыбины подпрыгивали, а их бисерная чешуя и узоры на боках переливались, сверкая на солнце.

— А зачем ты нам рыбу принёс? — спросили родители.

— Мой отец велел передать.

— А где твой отец?

— Там, наверху…

Родители хотели было его о чём-то расспросить, но лицо Хайтяня стало пунцовым, а на скулах выступили капельки пота. Лишь увидев нас с братом, паренёк вздохнул свободнее, и уголки его губ приподнялись в едва заметной улыбке. Выбрав понравившуюся рыбу, родители пытались уговорить Хайтяня остаться обедать. Но он, снова и снова качая головой, спешно ретировался, словно за ним гнались. Мы видели, как под грузом огромной рыбной корзины Хайтянь слегка прогнулся в пояснице. Паренёк, как вол под ярмом, вытягивал шею и медленно шёл вперёд, останавливаясь после каждых двух шагов. Из густоплетеной бамбуковой корзины всё ещё продолжала сочиться вода, она капала на ягодицы, на бёдра… и штаны его на заднице и ляжках стали ярко-синими.

Когда мы пришли на берег озера, вокруг домика уже собралось немало людей. Хайтянь загораживал чёрное пластиковое ведро с тиляпиями. Старший брат Сунь Бао по прозвищу Даохэй недовольно шумел:

— Почему не продаёшь? Почему не продаёшь рыбу?

Обеспокоенный Хайтянь, пытаясь выйти из положения, объяснял:

— Мы продаём, продаём… Как только отец вернётся, сразу начнём продавать.

Вскоре, ведя велосипед за руль, появился старина Дяо, к раме были привязаны два чёрных пластиковых ведра. Жителям деревни старина Дяо продавал рыбу на пол-юаня дешевле, чем на рынке. Не прошло и часа, как ведро было распродано. И потом несколько дней по всей деревне стоял запах жареной рыбы, а ненасытные деревенские кошки метались туда-сюда как бешеные.

Каким образом отец и сын Дяо поймали рыбу, мы не понимали, поскольку на озере не было заметно никакого помутнения. И лишь когда мы допекли Хайтяня своими расспросами, он указал на какую-то кучу, сваленную в углу комнаты. Подойдя поближе, мы обнаружили сеть с очень крупными ячеями. Нашему удивлению не было границ, нам хотелось, чтобы паренёк непременно показал, каким образом забрасывают сеть. Хайтянь мялся, нерешительно поглядывая на отца. Но старина Дяо, радостно махнув рукой, разрешил нам отправиться на озеро:

— Конечно, идите. Заодно вытащите ещё пару рыбёшек.

Лицо Хайтяня разгладилось, он выбрал самую маленькую накидную сеть «парашют», и все вместе мы направились к плоту. Мы старались оставить для Хайтяня побольше места, и потому сгрудились в кучу. Придерживая левой рукой верёвку, парень широко размахнулся и правой рукой бросил сеть. Он двигался легко и изящно, как девушка. В воздухе сеть, словно расправив крылья, раскрылась и стала неторопливо, грациозно падать. Когда Хайтянь её вытащил, мы с изумлением увидели, что в сети барахтались не одна, а даже несколько рыб. Мы столпились вокруг сети — каждому хотелось первому попробовать её забросить. Тут Хайтянь, как взрослый, стал нами руководить: выстроил всех в очередь. Мы изо всех сил старались подражать движениям Хайтяня: изгибаясь, раскидывали сеть, но когда вытягивали обратно — там ничего не было, с неё лишь с шумом стекала вода. Маотоу бросил дважды, но вытянул обратно только водоросли.

С берега послышался девчачий смех. Три девчонки из деревни хихикали, указывая на нас пальцем. Разозлившись, мы стали шлёпать по воде, стараясь обрызгать их. Но вода бессильно опадала, не пролетев и метра, а смех становился всё наглее и обиднее. Заметив, что плот приближается к берегу, девчонки отскочили подальше и опять захохотали, издевательски нас передразнивая. Внезапно Маотоу встал на край плота, приспустил штаны, надул живот и, целясь во вздорных девчонок, пустил струю. Они испуганно вскрикнули, две из них зажмурили глаза. А одна, всё ещё продолжая смотреть в нашу сторону, покраснела и завизжала. Маотоу повернул к нам голову и скомандовал:

— Айда!

Мы выстроились рядком на краю плота и так же дружно приспустили штаны. Большие и светлые капли мочи падали на поверхность озера и мелодично звенели. Бранившаяся девчонка тоже потерпела поражение. И мы услышали, как, всхлипывая и обзывая нас бесстыдным хулиганьём, она вместе с подружками скрылась в глубине сосновой рощи. Озеро огласилось взрывами нашего хохота.

Отпраздновав победу, мы повернулись и только тогда заметили, что Хайтянь скрючился на другой стороне плота, лицо его было красным, как варёный рак. Мы оценивающе глядели на него, как будто это был совершенно незнакомый человек. Ехидно усмехнувшись, Маотоу сделал шаг и потянулся к штанам Хайтяня. Но мальчишка никак не ожидал, что его рука будет с такой лёгкостью отброшена. Тогда мы накинулись на Хайтяня всем гуртом, но и это было бесполезно. Плот раскачивался, вот-вот готовый перевернуться. Внезапно Хайтянь рявкнул во всё горло! У нас от страха волосы встали дыбом, и мы разом отстали от паренька. Он затянул пояс на штанах, лицо его налилось тёмной кровью, а потом вдруг… он сам согнулся пополам от хохота.

Во всех близлежащих деревнях люди прознали о том, что на Беловодном озере теперь стали продавать рыбу. Каждый раз после рыбалки старина Дяо неизменно наказывал Хайтяню отнести по две рыбы во все дома, где жили мальчишки из нашей компании. А жителям нашей деревни он всегда продавал рыбу на пол-юаня дешевле, чем на рынке. Старина Дяо старался стать своим. Всякий раз, когда случались какие-то радостные или печальные события, будь то свадьба или похороны, старина Дяо непременно являлся туда, вне зависимости от того, приглашали его или нет. И всякий раз он обязательно приносил Щедрый подарок. У нас в деревне было заведено дарить по десять Юаней, а старина Дяо увеличивал эту сумму вдвое. А ещё деревенские обратили внимание на то, что он делает подарки не от своего имени, а от имени Хайтяня. Судя по всему, отец и сын намеревались надолго поселиться в нашей деревне. Время шло, и некоторые жители даже стали ворчать, что старина Дяо дарит больше денег, чем другие. Эти люди считали, что таким образом приезжий пытается хвастаться. А были и такие, кто желчно злословил:

— Эти отец и сын Дяо заработали кучу денег! Каждый раз после рыбного лова они дарят старосте не только четыре рыбины, но ещё и деньги!

— А сколько денег дарят? — любопытствовали слушатели.

В ответ всезнающие сплетники только с таинственным видом пожимали плечами. Но, несмотря на все разговоры, мы всем сердцем ждали дней, когда шла ловля рыбы.

В день рыбного лова старина Дяо всегда готовил тушёную рыбу в красном соусе. Он мастерски умел жарить рыбу: бока тушки покрывались золотистой хрустящей корочкой, и ни один кусочек не приставал к сковородке. Но лучше всего ему удавался соус, которым поливалась рыба во время тушения, наши родители никогда такого соуса не готовили. Старина Дяо брал имбирь, лук, ростки чеснока, перец чили, соль, глутамат натрия, а ещё добавлял много разных диких пряностей и щепотку тёмного тростникового сахара. Время от времени помешивая все эти ингредиенты в горячем масле, старина Дяо тушил смесь на медленном огне до тех пор, пока соус не превращался в абрикосово-жёлтую кашицу. Всё время, покуда готовилось это яство, вокруг разливался густой аромат. Мы ещё издалека, с самого берега чувствовали притягательный запах и непроизвольно начинали сглатывать слюну.

Обеденным столом служил большой плоский камень, лежавший у входа в домик. Кроме варёного риса, из еды было только большое блюдо тушёной рыбы в красном соусе и прозрачный бульончик, на поверхности которого плавали блёстки масла и мелко покрошенный зелёный лук. И, конечно, застолье не могло обойтись без бутылки водки. Старина Дяо дал каждому из нас по паре палочек и, указывая на дымящуюся тушёную рыбу, сказал:

— Кушайте! — А потом добавил. — Да мне не жалко, просто рыбы много, а риса мало. Вы налегайте на рыбу, а рис не ешьте.

Нам не терпелось приступить, но поначалу мы ещё для проформы скромничали, а потом наступило буйство животов и палочек. Впрочем, старина Дяо и Хайтянь практически не притрагивались к рыбе, в особенности Дяо, который только пару раз обмакнул кончики палочек в соус. Они главным образом налегали на выпивку. Запрокинув бутылку, старина Дяо громко забулькал. Выпив и непременно вытерев ладонью уголки губ, он протяжно вздохнул, его взор затуманился, и он сидел с удовлетворённым видом. Взяв у отца бутылку, Хайтянь опустил голову и, несколько смущаясь, стал отхлёбывать алкоголь маленькими глотками. Он пил, преисполнившись умиротворения и спокойствия. Мы ели жадно, словно вихрь сметая всё на своём пути, и вскоре на блюде остались только белеющие рыбьи кости. Животы у нас надулись, как барабаны, движения стали вялыми, а языки развязались. Старина Дяо и Хайтянь всё ещё выпивали, сосредоточившись на этом занятии, словно бы нас рядом и не было. Ты отпил — передай мне, я отхлебну — возвращаю тебе. В это время, глядя на их раскрасневшиеся от алкоголя физиономии, мы думали, что они не похожи на отца с сыном, а скорее напоминают самых близких на свете родных братьев.

Травы на берегах Беловодного озера становилось всё меньше, и мы теперь отгоняли скотину на далёкие пастбища. Старина Дяо и Хайтянь каждый день поднимались ранним утром и, взвалив на спину огромные корзины, отправлялись за травой. Острыми серпами они ловко срезали траву под самый корень, оставляя за собой берег, мерцавший, как звёздочками, белесоватыми основаниями корешков. К тому времени, когда отец с сыном, обривая склоны, обходили всё озеро, в начале покоса трава уже подрастала, и её вновь ждал неумолимый серп. Хотя рыбный лов устраивали каждый месяц, но рыбы, похоже, становилось всё больше, она вырастала всё крупнее и всё прожорливее. Двух корзин травы, ежедневно сбрасываемых в озеро, было бесконечно мало, — как говорится, чашкой воды не потушить загоревшийся воз дров, — в мгновение ока трава оказывалась съеденной. На лицах старины Дяо и Хайтяня светились радость и удовлетворение, но одновременно виднелись следы усталости. Травы, что росла по склонам около озера, было не вполне достаточно. Отцу и сыну Дяо приходилось переходить на другой театр военных действий. Окрестности им были известны хуже, чем нам, поэтому они спросили:

— Где есть трава, мягкая трава?

Мы рассказали. Не прошло и нескольких дней, как склоны в том месте совершенно облысели. Ещё через пару дней они задали тот же вопрос, и мы слегка замялись, непроизвольно стараясь увильнуть от прямого ответа.

А однажды случилось неприятное происшествие, не сказать, что очень серьёзное, но и не пустяковое. Как-то жарким полднем мы увидели, как отец с сыном взвалили на спину корзины и, покинув берег Беловодного озера, отправились на далёкий выпас косить траву. Тогда Маотоу спрятался в небольшом горном ущелье и вытащил удочку. Он снова и снова недовольно ворчал:

— Нельзя рыбу удить, достали уже совсем! Достали!

— Ну и поганец же ты! — подкалывали мы его. — Вот уж точно, кошачья твоя душа!

Считая ниже своего достоинства пререкаться с нами, Маотоу уставился на поплавок и стал сосредоточенно ждать.

Солнце нещадно палило, а голубовато-серое небо было похоже на раскалённый стальной лист. Камни обжигали ступни, а от скрутившейся травы пахло горелым. Зеленоголовая саранча, опухнув от жары и потеряв координацию, то и дело пролетала мимо, треща своими пурпурными крыльями, и скрывалась среди густых кустов. Мы разделись догола, рёбра на тощих боках засверкали, а вся кожа на животе покрылась липким потом. Вдруг послышались всплески воды, повернув головы, мы увидели, что Сунь Бао, скинув трусы, идёт на глубину, шлёпая по воде руками. Мы страшно разозлились и сердито заорали мы на него:

— Поганец! Немедленно выходи! — Ведь мы же обещали старине Дяо, что не будем купаться в озере!

Сунь Бао обернулся и, нахмурив брови, огрызнулся:

— А Маотоу рыбачит. Почему вы ему ничего не говорите? Вы все молодец против овец, а против молодца — сам овца.

Мы снова стали ругать его, и Маотоу тоже:

— Ах ты поганец! Если не наорать на тебя, так ты не успокоишься! Разве старина Дяо говорил, что не разрешает удить рыбу? Разве он говорил?

Возразить было нечего, и Сунь Бао, хихикнул:

— Что страшного, если я разочек искупнусь? Не сдохнет его рыба, если я искупнусь разочек.

И он продолжал идти дальше. Мы очень разволновались и ужасно рассердились. Мы хватали гальку и метали её в Сунь Бао, а он уворачивался и заходил всё глубже и глубже. Саньпи не выдержал и — бултых! — бросился в воду:

— Ну погоди у меня! Я тебя сейчас мигом поймаю!

Саньпи здорово плавал, но и Сунь Бао был тоже не промах. Они гонялись друг за другом в воде, поднимая облака сверкающих брызг, хрустальные капельки разлетались в раскалённом воздухе, и воздух, казалось, мажорно звенел. Другие мальчишки, крича, что надо поймать Сунь Бао, один за другим бултыхнулись в воду.

Наконец все оказались в озере, мы громко смеялись и кричали: давненько уже не было так здорово.

Рыба то и дело тыкалась в наши ляжки, и мы распугали всех, кто готов был попасться на крючок. Маотоу, стоя на берегу, орал на нас, он истерично подпрыгивал и бросал в нас галькой, словно пёс, укушенный ядовитой змеёй. А нам было так весело, до колик! От отчаяния Маотоу забрался на высокий камень и, расстегнув ширинку, пустил в нас струю. Зловонная жидкость по дуге упала на нас с неба, мы протёрли лица, задрали головы вверх и увидели чёрное хозяйство Маотоу и его самодовольную рожу. Но не успели мы позубоскалить над его хозяйством, как вдруг Маотоу суматошно затряс руками и тихо сказал нам:

— Вылезайте! Быстрее вылезайте!

Мы не замечали, что всё это время старина Дяо и Хайтянь были на противоположном берегу. У них за спиной висели корзины, доверху наполненные травой, и она скрывала их головы. Когда отец с сыном стояли, то были похожи на два холмика, поросших зелёной травой, а когда двигались, то напоминали две тачки, нагруженные кучами травы. Мы, сверкая голыми задницами, повыпрыгивали на берег и натянули на мокрое тело штаны. С волос капала вода, и выглядели мы один несчастнее другого. Когда мы снова глянули на противоположный берег, старина Дяо и Хайтянь уже закопошились, превратившись в две тачки, наполненные зелёной травой.

Нам было бесконечно стыдно и очень неловко снова появляться в окрестностях Беловодного озера. И теперь, погоняя скотину, мы отправлялись на далёкие-далёкие горные склоны. Но на обратном пути нам приходилось идти через Беловодное озеро. Стоявший перед маленьким домиком Хайтянь колебался: ему хотелось помахать нам рукой, но в то же время было неудобно. Опустив головы, мы шли вдоль берега и не смотрели в сторону домика, а глядели только на озеро. И мы видели отражающиеся в водном зеркале перевёрнутые очертания их жилища и перевёрнутый силуэт Хайтяня. Паренёк всё время провожал нас глазами. Дойдя до конца Беловодного озера, мы оглядывались — ещё можно было различить его крошечную фигурку, освещённую яркими лучами, заливавшими всё озеро. Постепенно чувство стыда и неловкости только нарастало, и нам было ещё сложнее пойти к старине Дяо и Хайтяню. Время отдаляло нас друг от друга, увеличивало дистанцию между нами. Когда снова наступил день лова рыбы, все мы ходили расстроенными и потерянными, но в то же время словно бы чего-то ждали. Хайтянь, неся на спине здоровенную рыбную корзину, появился в нашем дворе, и его физиономия уже зарделась от смущения. Родители взяли рыбу и настойчиво пытались зазвать его пообедать.

— Как говорится, не должно принимать содержание, если ты не заслужил его, — уговаривали они. — Мы каждый месяц едим вашу с отцом рыбу, предоставь возможность отблагодарить вас.

Хайтянь покраснел ещё больше и, заикаясь, промямлил:

— Мой отец говорит, это мы… обязаны вам… ведь вы изначально… в этом озере рыбу удили.

Объясняясь, парень глазами искал нас. Подталкиваемые окриками родителей, мы, волоча ноги, выползли из дома во двор. Не успели мы взглянуть на Хайтяня и покраснеть, как он первым залился краской и, опустив голову, тихонько сказал:

— Вы попозже приходите кушать, непременно приходите!

Между нами и обоими Дяо восстановилась прежняя дружба, она даже стала ещё сердечнее и крепче. Однако мы все ощущали, что эта сердечность была слегка нарочитой, в наших отношениях появилась настороженность.

3

Мы увидели, как старина Дяо, нахмурив брови, с удручённым видом сидит на корточках у кромки воды. Подошли поближе, чтобы посмотреть: мужчина держал в руке, словно взвешивая, дохлую рыбёшку размером с ладонь. Рыбёшка сдохла уже довольно давно: шарики её глаз побелели, а чешуя на боках по большей части облезла. Зажав нос, мы театрально замахали рукой, как веером.

— Старина Дяо, — удивились мы, — на что тебе дохлая рыба?

Он приподнял голову и скользнул озадаченным взглядом по нашим лицам. От этого по спине побежали мурашки:

— Чего ты так на нас смотришь? Мы же тебе не рыба.

Старина Дяо был растерян, он открывал и закрывал рот, но так и не произнёс ни слова. Потом он снова опустил голову и забормотал себе под нос:

— От чего же она могла сдохнуть? От чего же эта рыба могла сдохнуть?

Дохлая рыба попадалась уже не первый раз. Он находил её запутавшейся в густых водорослях рядом с берегом. Если водоросли не пошевелить, то рыбу было совсем не видно. Старина Дяо перестал ходить с Хайтянем на далёкие выпасы косить траву, а велел сыну резать траву на склонах озера. Нам было не по себе, казалось, старина Дяо подозревает, будто это мы изводим рыбу, а потому велел Хайтяню охранять озеро. Впрочем, взглянув на дело с другой стороны, мы, наоборот, обрадовались, ведь теперь можно было, воспользовавшись этим шансом, играть с Хайтянем. Нам больше всего нравилось отправляться на плоту на середину озера, большими охапками разбрасывать зелёную траву по воде, а разбросав, укладываться, раскинув руки и ноги, животом на плот, и, приложив ухо к щели между стволов бамбука, слушать, как рыба поедает траву. Было слышно, как новые и новые косяки рыб неслись со всех уголков озера, каждая рыба в отдельности была как узенький ткацкий челнок, а когда множество рыб собиралось вместе, то это было похоже на стук многочелночного станка и напоминало приглушённые громовые раскаты. Рыбы собиралось всё больше и больше, и раскаты грома становились всё ближе и ближе, всё оглушительнее и оглушительнее. Но постепенно они ослабевали и рассеивались, а вслед за этим слышалось, как рыбы, пощёлкивая ртами, поедают траву, словно частые капли дождя шлёпают по запылённой грунтовой дороге. Такое развлечение нам никогда не надоедало.

Старина Дяо вскрыл недавно сдохшую рыбёшку и долго рассматривал её.

— Ага! — воскликнул он. — Я понял, понял.

Мы недоверчиво посмотрели на него. Он слегка смутился и пояснил:

— Я понял, от чего сдохла эта рыба.

— И от чего? — полюбопытствовали мы.

— Её убило током от электроудочки,[37] — уверенно сказал мужчина.

По мнению старины Дяо, человек, способный пользоваться удочкой-электрошокером, не мог быть ребёнком, это явно кто-то взрослый, причём сильный и крепкий, и не факт, что Хайтянь смог бы такого остановить.

На следующий день после обеда, увидев Хайтяня, мы изумились: за спиной у парнишки было ружьё! Ружьё было очень длинное, если поставить вертикально, то наверняка было бы выше Хайтяня. Он повесил ружьё за спину наискосок, дулом кверху, так что правая рука лежала на деревянном прикладе. До введения запрета на владение огнестрельным оружием[38] нам доводилось видеть воздушку. Казалось, та воздушка едва дотягивала до половины длины этого огромного ружья. После запрета мы много лет не видели никакого стрелкового оружия, и сейчас, когда внезапно появилось ружьё, от возбуждения в нас закипела кровь. Но в то же время было совершенно очевидно, что Хайтянь очень смущён из-за такого здоровенного ружья за спиной. Заметив нас, он покраснел и пытался объяснить:

— Это отец велел мне… Опасается, что снова кто-нибудь придёт током глушить рыбу… Это не для того, чтобы в людей стрелять, просто для виду…

Но нам было абсолютно всё равно, для чего ему ружьё. Нас интересовало только одно: ружьё!

Маотоу пощупал ствол: отливавший мрачным блеском, иссиня-чёрный ствол обжигал ладонь, и пальцы слегка дрожали. Глаза мальчишки сверкнули.

— Всамделишнее, настоящее ружьё!

Все заволновались — каждому хотелось пощупать оружие. Хайтянь поставил ружьё вертикально, так, что узенькое дуло смотрело в воздух. Дрожащие пальцы каждого подолгу задерживались на стволе и прикладе, но когда Сунь Бао потянулся к курку, Хайтянь тут же его остановил:

— Нельзя без разбору курок трогать. Выстрелить может.

Сунь Бао обескураженно улыбнулся, на пару секунд задержал палец на спусковом крючке и, наконец, с явной неохотой убрал руку.

— Что, правда может выстрелить? — обрадовался Саньпи.

Хайтянь кивнул. Саньпи с восхищением и завистью посмотрел на паренька:

— Неужели патроны заряжены?

Хайтянь опять кивнул и добавил:

— Не патроны, а чугунная дробь. В это ружьё не заряжают патроны.

Нам очень хотелось, чтобы Хайтянь попробовал выстрелить из ружья. Но он всё скупердяйничал.

— Нельзя! — твёрдо говорил он, прижимая к груди дробовик.

Нам это не понравилось, и мы попробовали уговорить его. Но Хайтянь по-прежнему отрицательно качал головой. Мы понимали, что ничего с этим не поделаешь, но взгляд невольно скользил по сосновым рощам и по водной глади в поисках мишени. Вот белоснежная цапля чепура-нужда приземлилась на расползшиеся по поверхности озера заросли водяного гиацинта. От возбуждения перехватило дыхание.

— Хайтянь, там птица! Там птица!

Парень посмотрел в том направлении, что мы указывали, но по-прежнему отрицательно покачал головой, пояснив:

— Отец может услышать выстрел.

Мы наконец поняли, что никак не получится заставить Хайтяня выстрелить. Из-за плывших по воде белых облаков день казался бесконечно длинным. Разомлевшие, мы уселись верхом на спины буйволов и лошадей, двинулись вдоль берега, медленно удаляясь от маленького домика. Оборачиваясь и глядя вдаль, мы видели на берегу маленькую точку — это был Хайтянь, который, закинув за спину дробовик, прохаживался взад-вперёд.

Много дней подряд парень с ружьём за спиной так вот в одиночестве прохаживался туда-сюда по берегу озера. И иногда мы замечали, что в дуло дробовика вставлено светло-лиловое соцветие водяного гиацинта.

Мы несколько дней не приходили на берег со скотиной, и нам было неизвестно, возымело ли орудие устрашающее действие. В деревне то ружьё уже давно стало главной темой разговоров. Кое-кто был очень недоволен, считая, что старина Дяо поставил всех жителей деревни в обидное положение: он наверняка для себя уже решил, что жители именно нашей деревни глушат рыбу в озере. В любой момент, дескать, это ружьё может подстрелить кого-нибудь — подстреленным может оказаться каждый житель деревни, проходящий по берегу Беловодного озера.

Такая точка зрения была наиболее распространённой. У многих деревенских от страха тряслись поджилки, но в то же время люди были крайне возмущены и громогласно заявляли:

— Если только старина Дяо посмеет нажать на курок, то — не важно, подстрелит он кого или нет, — в любом случае мы заставим его «отведать нашей ядрёной лапшички с острым перцем».

Но были и такие, кто не придавал этому особого значения, полагая, что ружьё в любом случае никогда не выстрелит. Лаохэй, вернувшийся с заработков из города, говорил:

— Это то же самое, что уши у глухого — растут только для украшения.

В целом мы были согласны с Лаохэем. Ружьё действительно было только бутафорией, особенно в руках Хайтяня. Но однажды ночью, когда моросил непрерывный дождь, мы услышали грохот, донёсшийся со стороны гор. Родители в испуге подскочили на кровати, однако капли дождя быстро прибили этот звук к земле, и он затих безо всякого продолжения. Было лишь слышно, как долго-долго стучали по крыше крупные капли.

Старина Дяо с мрачным видом сидел перед своим жилищем. Хайтянь стоял рядом и нервно тёр ладони, так что пот, смешавшийся с грязью, тоненькими струйками стекал вниз. Его ладони были малиново-красными, словно тушка только что освежёванного кролика. Когда Хайтянь увидел нас, на его лице мелькнула слабая улыбка.

Отец Лаохэя Сунь Готоу, указывая на старину Дяо, призывал собравшихся в свидетели:

— Рассудите, люди добрые! Рассудите, люди добрые! И откуда это он такой взялся? Сказал, что Беловодное озеро ему принадлежит, неужто это значит, что так оно и есть? Староста решил продавать, но мы-то не решали продавать! Мы не получили за это ни юаня! Беловодное озеро принадлежит всей нашей деревне, а не какому-то отдельному человеку! И староста не может один распоряжаться продажей озера! Ты думаешь, что ты самый крутой?

Сунь Готоу ходил взад-вперёд, а на лице старины Дяо ничего не выражалось: застывшим взглядом он смотрел вдаль на озёрную гладь. Вдруг Сунь Готоу подпрыгнул и шлёпнул подошвами о землю.

— Раз у тебя завелись деньжата, так ты возомнил, что можешь из деваться над людьми? — завопил он. — И поэтому решил сдуру стрелять в кого ни попадя? Даже в полиции и те не смеют стрелять без разбору, а ты кто такой выискался? Нефритовый император? Тебе, значит, можно стрелять в кого угодно?

Внезапно за спинами столпившихся людей раздался треск разрываемой материи. Жена Сунь Готоу, раздирая одежды, бросилась к озеру. Она, поскальзываясь, то и дело скатывалась по склону, и к её волосам и одежде прилипли комья земли и стебли травы.

— Жизнь мне не мила! — истошно голосила она. — Сыночек помер, и мне жизнь не мила!

В этот день перед маленьким домиком происходило немало любопытного. Старина Дяо всё время молчал. А у Хайтяня лицо уже стало багрово-красным, он беспрестанно вытирал рукавом пот. Мы долго пытали его и лишь потом узнали, что же именно произошло. Оказывается, накануне вечером они с отцом не могли заснуть и вдруг услышали доносящееся со стороны озера монотонное дребезжание, совсем не похожее на шум дождя. Старина Дяо бесшумно поднялся и, взяв дробовик, вышел наружу. Он ощупью добрался до берега, звук всё ещё был слышен. Дяо кашлянул, и звук сразу оборвался.

— Ты кто такой? — спросил старина Дяо.

Никакого ответа не последовало, в тумане было видно только, что на берегу стоит человек с какой-то штуковиной на спине. Дяо снова окликнул, но ответа по-прежнему не было.

— Если не будешь отвечать, я стреляю! — грозно предупредил старина Дяо.

И тут он услышал, как что-то шлёпнулось в воду, железное ведро опрокинулось, а человек развернулся и стремительно убежал. Старина Дяо, громко крича, погнался было за ним, но беглец уже скрылся. Тогда он поднял ружьё и, направив дуло в небо, выстрелил… Вдалеке раздался истошный вопль.

— Ну и что? Лаохэя убило? — торопили мы, стараясь скрыть свою радость. В детстве мы все были немного кровожадны.

Хайтянь покачал головой. Мы заметили, что Сунь Бао тоже стоит среди глазевших людей. Саньпи вытащил его из толпы к нам:

— А твой старший брат?

Сунь Бао поглядел на нас и хихикнул. Потом он взглянул на Хайтяня и, сконфузившись, ответил:

— Дома он.

— Да я спрашиваю тебя, как там твой брат? — повторил Саньпи.

Сунь Бао снова захихикал и нагло заявил:

— Да всё с ним нормально, дома лежит.

Саньпи хотел было его ещё расспросить, но тот не отвечал и всё огрызался:

— Вы что, заодно с ними?

Сунь Готоу и его жену окружили люди, а старина Дяо и Хайтянь остались в стороне. Кто-то пытался уговаривать шумевшего Суня с женой, а кто-то, прикрыв ладонью рот, тихонько посмеивался. С лица Сунь Готоу исчезла горестная мина, теперь он выглядел как человечишко, нежданно-негаданно получивший власть и могущество. Он высоко подпрыгивал, звучно кричал, и его взгляд перебегал с одного лица в толпе на другое в надежде добиться всеобщего расположения. Старина Дяо, пройдя через расступившихся людей, встал перед Сунь Готоу и со звоном швырнул на землю железное ведро. Орущего мужчину на секунду взяла оторопь, он посмотрел на ведро, а потом поглядел в лицо старине Дяо. Тот очень вежливо спросил:

— Глянь, пожалуйста, может быть, это ваше ведро?

Сунь Бао озадаченно уставился на его лицо, потом поднял ведро, и все увидели, что на донышке красной краской был нарисован большой иероглиф «сунь». В нашей деревне только одна семья имела фамилию Сунь.

— Наше! — ответил Сунь Готоу.

— Ну, раз ваше, и ладно, — кивнул старина Дяо и вышел из кольца глазеющих людей.

Сунь Готоу снова швырнул ведро на землю, запрыгал и, показывая пальцем на спину удаляющегося старины Дяо, заорал:

— Что это ты хочешь этим сказать?

— Это ведро, — объяснил Дяо, — вчера вечером обронил человек, который приходил глушить электрошокером рыбу.

Толпа грохнула от смеха.

Глядя, как Сунь Готоу с женой уходят «с подбитыми крыльями», мы хохотали до изнеможения. Кто-то, передразнивая, показал, как разговаривал Сунь Готоу, и получилось точь-в-точь. Сунь Бао смеялся вместе со всеми. Но потом стали передразнивать то, как говорил сам Сунь Бао, мальчишка рассердился и, шмыгая носом, ретировался. Мы опять рассмеялись, надрывая животы. А старина Дяо сидел на корточках и, глубоко задумавшись, глядел вдаль на озёрную воду.

Старина Дяо и Хайтянь по-прежнему находили в прибрежных водорослях дохлую рыбу. Мужчина доставал из воды всё новые и новые полуразложившиеся тушки, и его глаза пылали от гнева, а брови хмурились, превращаясь в колючий чертополох. Однако площадь Беловодного озера была слишком велика, отцу с сыном лишь своими силами было невозможно охранять такую большую территорию. В эти дни жёсткие волосы старины Дяо взъерошились так, что стали похожи на птичье гнездо, а на глазах проступили красные сосуды. Он даже не ходил резать траву, а целыми днями, закинув за спину дробовик, наматывал круги вокруг озера, и в нём клокотала агрессия, как у загнанного в угол дикого зверя. Глядя на чернеющее дуло ружья, мы от страха покрывались мурашками. Хайтянь тоже редко стал играть с нами, его взгляд был потерянным и грустными, а завидев отца, он вообще становился тише воды, ниже травы. Нам казалось, что стари на Дяо даже на него наводит смертельный ужас. Как и раньше, они яростно хлестали алкоголь. Но, в отличие от прежних времён, теперь старина Дяо, отхлебнув водки, уже не вытирал ладонью уголки губ и не вздыхал протяжно. И нам постоянно думалось, что в том, как он пил, появилась какая-то неизъяснимая тоска. И оттого нам, сидевшим тут же, тушёная рыба в красном соусе теперь казалась неаппетитной и безвкусной.

Однажды утром после ночного ливня старина Дяо на берегу обнаружил бамбуковый плот, разрубленный на четыре части. Трогая разрезанные лезвием верёвки, когда-то скреплявшие плот, мужчина несколько часов провёл у озера в тупом оцепенении. Когда начало вечереть, мы заметили, как он с двумя бутылками дорогой водки медленно-медленно спустился с гор и, понурив голову, вошёл в ворота дома Сунь Бао. И лишь когда небо уже стало чернеть, он так же с опущенной головой вышел оттуда. На следующий день мы встретили в деревне Лаохэя и увидели, что хромавший больше месяца Лаохэй за одну ночь исцелился. Он, похлопывая себя по ляжкам, сощуренными глазами покосился на нас.

— Видали Чжугэ Ляна?[39] — ухмыляясь, спросил он. — Вот он я! Позвольте представиться — Чжугэ Лян! Старина Дяо думал, что крутой, ан нет! Кишка тонка! В зеркало на себя поглядеть забыл, а ещё осмелился со мною равняться! Разве вчера вечером он, как положено, мне в ноги не кланялся? Разве не просил смиренно деньги его принять?

Потирая большой и указательный пальцы, Лаохэй заржал так, что его физиономия стала казаться ещё более чёрной, чем обычно.

Мы были обескуражены и подавлены. Встретив Сунь Бао, мы презрительно хмыкнули. Но он тоже не хотел с нами связываться и заявил:

— Говорил же мой брат: «Ну погодите! Вы ещё попляшете!»

Из-за старины Дяо мы тоже приуныли. Его бравая физиономия как-то съёжилась, на ней читалась робость.

— Старина Дяо, — начал было Саньпи, — ты в тот вечер пошёл домой к Сунь Бао…

Взгляд мужчины панически заметался, было очевидно, что ему не хочется вспоминать о том событии. И, оборвав Саньпи, он сказал:

— Не знаю, насколько велика самая большая рыба в Беловодном озере. В вашей деревне разве не рассказывают, будто в водах озера живёт Рыбий царь?

4

Когда появилась легенда о Рыбьем царе — никому не известно. Когда наши отцы были маленькими, они слышали её от дедов, а когда мы были маленькими, то слышали от отцов. А потом мы ещё будем рассказывать её своим маленьким деткам. Легенда о Рыбьем царе казалась нам настолько сказочной и в то же время была настолько реальной… Следов Рыбьего царя никто не мог отыскать, но дух его витал повсюду. Лишь через много лет мы узнали, что по молодости наши деревенские все до единого пытались найти Рыбьего царя, и все до единого потерпели поражение. В своё время они осознавали, что Рыбьего царя не существует, и становились самыми обычными жителями этой деревни. Однако, завершив круг, они начинали понимать, что Рыбий царь таки существует, просто им не посчастливилось его увидеть. Но к тому времени они были уже глубокими стариками и вот-вот должны были навсегда покинуть эту деревню.

Как гласит легенда, Рыбий царь появляется лишь во время лунного затмения. Небесная собака Тяньгоу проглатывает луну, и озёрная гладь, которая только что была залита серебристым светом, окутывается мраком. И тогда является Рыбий царь. Он медленно-медленно поднимается с самого дна, и озёрная вода шумным потоком скатывается по обеим сторонам его хребта. Наконец над поверхностью всплывает верхняя часть его туши, подобная горе.

Всякий раз, когда случалось лунное затмение, деревенские жители выходили из своих домов. Оглушительно звякая, лязгая и бряцая, взрослые колотили в миски, тазы, кружки — во всё то, что могло хоть как-то звенеть, а мы — стайка желторотых ребятишек — сжимали в кулачках электрические фонарики. И шумной толпой всё что есть мочи мчались в горы, поднимавшиеся за деревней.

— Бежим! Айда Рыбьего царя смотреть! — с трудом переводя дыхание, кричали мы друг другу, сгорая от восторга и в то же время ощущая смутную тревогу.

Мы стояли на берегу озера, выключив фонарики, и испуганно жались друг к другу. Насторожив уши, мы ждали, когда же послышится шум скатывающейся потоком воды. Затемнённая, ослепшая луна, от которой остался только тонкий расплывчатый ободок, висела, словно большая круглая серёжка, на краю неба. Под такой луной Беловодное озеро казалось огромным блюдом, залитым чёрным лаком. Иногда с отрывистым, пронзительным криком проносилась какая-то водоплавающая птица, от ужаса сердца у всех нас сразу же пускались вскачь, и мы чертыхались про себя. Те, кто был побойчее, снова включали фонарики и, зажав в кулаке луч света, обшаривали водную гладь: на лаково-чёрной поверхности озера появлялось овальное пятнышко света, но Рыбьего царя там не было. Потеряв надежду, мы стояли в оцепенении, а потом приспускали штаны и писали в озеро, журчащие струи падали в воду, и этот звон отзывался слабым эхом.

Наш интерес к Рыбьему царю не ослабевал, а, наоборот, нарастал. Мы спрашивали:

— А где живёт Рыбий царь?

— На дне озера, в подводном гроте Драконий глаз, — говорили родители.

— А что ест Рыбий царь? — не отставали мы.

— Вы разве не замечали, что в озере никогда не попадается на крючок крупная рыба? — рассказывали отец и мать. — Это потому, что всю её съедает Рыбий царь.

Наш страх становился ещё сильнее, и с тех пор мы не осмеливались купаться на прибрежной отмели.

Разговоры о Рыбьем царе оживились зимой лет пять тому назад. Тогда только начинало смеркаться, и у подножия гор мы увидели дурачка Лаофэя, который, приплясывая, двигался навстречу и что-то лепетал, радостно повизгивая. Мы обратили внимание, что он держит какой-то предмет, который, сверкая, отражает солнечные лучи, и оттого по нашим лицам то и дело прыгал слепящий глаза зайчик. Саньпи стал потешаться над ним:

— У какой же молодухи наш Лаофэй зеркальце свистнул? Дай посмотреть!

Радость исчезла с лица Лаофэя.

— Это я на берегу подобрал! — ответил он и, отвернувшись, спрятал штуковину под мышку.

— Ай-яй-яй! — упрекнул его Саньпи. — Что же нашему Лаофэю жалко дать посмотреть?

И Саньпи притворился, что хочет отобрать у него эту вещь. Дурачок захныкал и увернулся, желая сбежать. Но никак не ожидал, что со всего размаху уткнётся головой в грудь Маотоу и что его драгоценность с лёгкостью перекочует в руки молодца. Мальчишка вскочил на большой камень и в недоумении стал разглядывать этот странный, размером с ладонь, предмет. Лаофэй жалобно голосил, топал широкими, толстыми ступнями, поднимая пыль, но только он добрался было до Маотоу, пластинка улетела в руки Саньпи. Вытянув губы трубочкой, тот смотрел и тоже не мог понять, что же это такое. Оба парня проворно перебрасывали друг другу этот предмет, а Лаофэй, словно угольно-чёрный боров, с жалобными криками метался между ними, так что пот лился с него градом.

— Что это такое? А, Лаофэй? — спросил Саньпи.

Дурачок, задыхаясь от быстрого бега, пропыхтел:

— Я… не-не-не… скажу!

Когда штуковина опять вернулась в руки Маотоу, он стал измываться:

— Лаофэй, это ведь бумажка, чтобы зад подтирать?

— Ты о-о-о-слеп! — заикаясь, пропыхтел Лаофэй.

Саньпи снова поднял высоко над головой пластинку, просвечивающее через неё вечернее солнце казалось похожим на резвящегося золотисто-красного карпа.

— Что же это такое? — опять спросил Саньпи. — Если скажешь, то я возвращу это тебе обратно.

— П-п-правда? — переспросил Лаофэй.

— Правда! — заверил его Саньпи.

— Р-р-рыбий царь! — ответил Лаофэй.

Саньпи не поверил, что это пластина из чешуи Рыбьего царя, но это действительно напоминало рыбью чешую. Мальчишка не вернул её Лаофэю. Дурачок шёл за Саньпи до самого дома, но тот запер ворота, оставив Лаофэя голосить в своё удовольствие на улице.

Через несколько дней дурачок пропал. После этого Саньпи обнаружил, что лежавшая на столе пластина-чешуйка исчезла, и только тогда вспомнил, что, когда вечером выходил кормить буйволов, слышал звяканье щеколды. Жители обыскали всю деревню, но нигде не могли найти Лаофэя. Тогда они отправились в горы, и вереница факелов, изгибаясь, поползла вверх, пока не добралась до Беловодного озера. Зимней ночью озеро выглядело пустынным и тоскливым, на поверхности воды не было ни малейшей ряби. Над огромной гладью озера крики людей звучали жалко и, сиротливо ударяясь об обрывистые горные кручи, падали в воду и затухали, не пробуждая ни малейшего эха. И лишь птицы в густых лесах, погруженные в беспокойный сон, изредка вскрикивали. От этого волосы вставали дыбом, и, трепеща, люди поднимали факелы повыше. Трепетавшее пламя напоминало тёплые маленькие язычки, которые, легонько скользя, слизывали тоненький, самый верхний слой ночной тьмы. Огни освещали густые прибрежные заросли у берега, но в их свете видны были лишь силуэты людей, державших факелы. Набравшись смелости, люди потянулись в удалённое горное ущелье. Когда почти дошли до грота Драконий глаз, все с изумлением увидели исходивший оттуда свет. Люди растерянно переглядывались и, подбадривая друг друга, подходили ближе. Там был Лаофэй!

На берегу озера был сложен высокий костёр, сухие сосновые ветки, потрескивая, лопались, а ярко-алое пламя окрашивало водное зеркало в красный цвет. Обратившись лицом к озеру, Лаофэй сидел, широко расставив колени, и вычищал грязь между пальцев ног, глупо подхихикивая пылающему огню. Языки пламени грациозно колыхались, и казалось, что они тоже посмеиваются. Физиономия Лаофэя окрасилась багрянцем, он слегка раскачивался в отблесках костра, и оттого его обычно тупое лицо выглядело одухотворённым и оживлённым. Деревенские жители окружили Лаофэя, переглядываясь друг с другом. А тот смотрел прямо перед собой, словно бы не замечая деревенских; дурачок продолжал глупо хихикать: он посмеивается, и огонь тоже посмеивается. Тела у людей — от головы до пят — покрылись гусиной кожей, и они почувствовали, что земля уходит из-под ног, затылок постепенно немеет, а в горле всё пересохло. В таком оцепенении они простояли довольно долго, а потом самый смелый спросил:

— Лаофэй, кто тебе костёр развёл?

Никого не замечавший дурачок на вопрос не прореагировал, а лишь прижмурившись от своей глупейшей улыбки, внимательно глядел на огонь. Раскрыв рот один раз, человек набрался храбрости: он закатил Лаофэю оплеуху и заорал:

— Лаофэй, ты чего это тут балуешься с огнём?

Люди, стоявшие в полном оцепенении, услышав этот нарочито громкий оклик, все разом — подобно тому, как льдинка стремительно тает в жарком огне — опомнились и суматошно набросились на Лаофэя. Тот тоже очнулся и оторопело уставился на людей, а потом повернул голову в сторону костра и, всхлипывая, закричал:

— Рыбий царь! Рыбий царь!

История о том, что Рыбий царь развёл для Лаофэя костёр, очень быстро распространилась по деревне. Впрочем, большинство воспринимали этот случай только как удивительный анекдот, которым можно развлечься после обеда, и совсем не верили в его реальность.

— Такой дурачок, как Лаофэй, разве он мог увидеть Рыбьего царя? И чтобы Рыбий царь специально для него костёр разжёг? Да, хоть убейте меня, ни за что в это не поверю! — говорили деревенские. — Даже такие, как мы, нормальные, здоровые люди и то не могут увидеть Рыбьего царя!

Молодёжь тоже скептически относилась к истории о встрече Лаофэя с Рыбьим царём. Но, по их мнению, проблема была не в Лаофэе, а в самом Рыбьем царе.

— Никакого Рыбьего царя не существует в принципе! — говорили парни. — Это только старики да дети малые всей душой верят в Рыбьего царя.

Мы окружили Лаофэя, пытаясь разузнать у него про Рыбьего царя. Но он, высоко задрав башку, рассказал только, что отдал чешуйку Рыбьему царю, а Рыбий царь в благодарность развёл для него костёр. Больше дурачок не вымолвил ни слова.

На следующий год Лаофэй вместе с матерью уехал из наших краёв, и мы больше не получали известий о Рыбьем царе.

Мы совсем не ожидали, что Хайтянь так заинтересуется историей о Рыбьем царе. Не знаю уж, почему так, но прежде мы никогда не упоминали при Хайтяне про эту легенду. Однако, после того как старина Дяо спросил, а мы рассказали, паренёк беспрестанно задавал всё новые и новые вопросы:

— А как выглядела та пластинка из чешуи Рыбьего царя? Какой же должна быть чешуя — размером с целую ладонь?

Ответов у нас не было, и тогда Хайтяню ничего не оставалось, кроме как поднять руку и начать рассматривать её против солнца. Она вобрала в себя солнечную энергию за десяток с лишним лет — крепкая ладонь стала тёмно-смуглой от загара, а возле ногтей скопилась ничем не выводимая чернота от земли и сока травы. Однако, когда паренёк поднял ладонь, раскрыв её, как ширму между солнцем и своими глазами, даже сквозь эту руку начинало смутно просвечивать чудесное сияние.

Не только пластинка из рыбьей чешуи не давала Хайтяню покоя, ещё больше его завораживала картина, которую посчастливилось увидеть в ту ночь дурачку Лаофэю:

— В тот вечер, это ведь был именно Рыбий царь, кто разжёг костёр для Лаофэя? Наверняка так оно и было, — сам с собой разговаривал паренёк. — А иначе как? Кто бы ещё в самой середине зимы собрал дрова и разжёг костёр для Лаофэя?.. Непонятно вот, Рыбий царь — это рыба или человек? Если рыба, тогда что это за вид? Карп? Может быть, тиляпия? Может, ёрш? — Погруженный в свои размышления, он с сомнением покачал головой, словно бы посчитав, что все эти рыбы слишком уж обыденные и ни одна из них не достойна того, чтобы стать Рыбьим царём. — Но какая же это могла быть рыба? — никак не мог представить себе младший Дяо.

А мы уж тем более не могли себе этого представить.

— А если это — человек? — не унимался с вопросами Хайтянь. — Какой же это может быть человек? Он появляется на суше? — Конечно, может выходить на берег, — отвечал он сам себе. — А иначе как бы он развёл костёр? Рыбий царь куда пожелает, туда и направляется.

Паренёк словно бы что-то уразумел, и его губы сами собой растянулись в счастливой улыбке.

— Тогда Рыбий царь — это, несомненно, человек! Если бы он был рыбой, то наверняка его давно уже поймали бы сетью. Но Рыбий царь в сетях не оказывался ни разу, — пришёл к заключению Хайтянь. — Скажите мне, что же могло произойти тем вечером? Где именно на берегу Беловодного был сложен костёр? — С надеждой во взгляде он смотрел на нас.

Мы наобум указали какое-то место. Нахмурив брови, Хайтянь с сомнением покачал головой:

— Вы наверняка ошибаетесь. Как же это могло случиться в том месте? Там столько водорослей, да и прибрежная отмель вокруг очень топкая.

Его взгляд медленно, как бы ощупывая, скользил по береговой линии Беловодного озера. Под ослепительным солнцем водная гладь мерцала серебром, словно огромный лист блестящей оцинкованной жести, выгнутой волнами. Озёрные блики искрами отсвечивали в глазах Хайтяня. Наконец его взор остановился на самом далёком горном мысе, поднимавшемся на противоположном берегу. Мыс возвышался над уровнем воды метров на десять-пятнадцать, а позади сразу же начинался тенистый сосновый лес.

— Ручаюсь, что всё произошло именно там! — Он указывал на еле видный вдали высокий мыс. — Именно там Рыбий царь и развёл костёр.

Глаза паренька сверкнули, словно бы в глубине его лаково-чёрных зрачков внезапно полыхнуло яркое пламя.

Расспросы Хайтяня о Рыбьем царе становились всё более и более конкретными. От его новых и новых странных вопросов мы приходили в замешательство и теряли дар речи. Постепенно это нам поднадоело, и мы стали увиливать от прямых ответов. Тогда Хайтянь переключился на беседу с самим собой, и понемногу его слова явили нашему внутреннему взору самого что ни на есть настоящего, реального Рыбьего царя. И мы словно бы увидели, как в глазах Рыбьего царя отражаются наши собственные тени. Но, как ни странно, одновременно с этим нас одолевали совсем другие мысли. Мы стали сомневаться в самом существовании Рыбьего царя. Это, дескать, просто сказочка, которую взрослые выдумали, чтобы дурачить малых детей. Как можно всему этому верить?

Размышляя в таком духе, мы поняли, что в существование Рыбьего царя никто из нас никогда искренне, от самого сердца и не верил. Осознание этого факта вызвало разочарование, словно от утраты, но в то же время это позволило почувствовать, как мы вмиг возмужали. Мы вот-вот должны были стать взрослыми и оттого не верили больше глупым россказням, которыми морочат голову малышне.

Когда в следующий раз Хайтянь спросил нас что-то про Рыбьего царя, мы наперебой загалдели:

— Враки всё это! Откуда взяться какому-то Рыбьему царю! Мы уже не дети малые.

Опешивший Хайтянь пристально глядел на наши лица. Он долго молчал, а потом его почерневшая от загара физиономия стала наливаться лиловым.

— Ведь Лаофэю доводилось его видеть, разве не так? Как же вы говорите «откуда ему взяться»?

Лаофэй уехал, неизвестно куда, а потому и существование Рыбьего царя становилось всё более сомнительным. Если бы Лаофэй вдруг вернулся, если бы сказал, что Рыбий царь действительно существует, даже тогда мы бы больше уже не поверили… Разве можно верить тому, что плетёт дурачок?

С тех пор Хайтянь перестал расспрашивать нас о Рыбьем царе. Зачастую мы замечали, как паренёк, разбросав в середине озера срезанную траву, застывал в одной позе на том береговом мысе и неподвижно вглядывался в воду, надеясь, что в один прекрасный день из глубины появится Рыбий царь и сложит для него костёр. На западе опускалось вечернее солнце, казалось, что закатные лучи подожгли растёкшееся по водному зеркалу масло. Раскинувшаяся почти на целый квадратный километр гладь озера пылала огнями. От этих ярких отблесков тёмные горные вершины, поднимавшиеся со всех сторон, едва заметно подрагивали, будто бы на горы смотрели через красный полупрозрачный конфетный фантик. В этом вспыхивающем каждый вечер, безбрежном и неисчерпаемом море пылающих огней фигурка Хайтяня выглядела крошечной и слабой, вроде пенёчка, вросшего упрямыми корнями в самую оконечность сиротливого возвышавшегося мыса.

5

На Беловодном озере царили тишина и покой. Старина Дяо и Хайтянь уже больше не ходили дозором, закинув за спину дробовик. То ружьё было спрятано в каком-то неизвестном месте. Нам страшно хотелось хоть разочек поглядеть на него, пощупать твёрдый приклад и жёсткий, холодноватый ствол. Но паренёк с извиняющейся улыбкой отрицательно покачивал головой.

— Хайтянь, — соблазняли мы его, — если дашь посмотреть ружьё, мы дадим тебе покататься на лошади!

Два гнедых жеребца Маотоу — оба с высокими и стройными ногами, с широкой грудью, оба горделивые и резвые, как ветер, скакуны — нетерпеливо пофыркивали. Хайтянь поглядел на коней и равнодушно ответил:

— Не буду я кататься.

Но всё-таки больше всего радости нам доставлял рыбный лов. Когда подходил намеченный день, мы поднимались ранним утром и на плоту отправлялись вместе со стариной Дяо и Хайтянем на середину озера. Каждый раз, когда из воды вытягивали сеть, мы орали во всё горло, видя барахтающуюся в ней рыбу. После рыбного лова старина Дяо с сыном, как было заведено, садились выпить. Нам нравилось смотреть, как старший Дяо глотает водку, нравилось слушать, как он протяжно свистит, осушив бутылку. Но, к сожалению, его свист уже не казался таким молодецким, как поначалу, да и он вроде бы свистел только для того, чтобы развеселить нас. Похоже, мы стали воспринимать его как ещё одного взрослого мужчину — ровесника наших родителей.

Самый крупный рыбный лов был устроен в конце прошлого года, перед Праздником весны. Старина Дяо выбрал для этого огромный невод, длина которого достигала почти четверти от ширины озера. Кроме того, он позвал на подмогу с полдюжины ловких, работящих парней из деревни. Стоя на плоту, старина Дяо и трое молодцев держали одно крыло длинного невода, а второе было протянуто к берегу, где его тянули Хайтянь и ещё четверо-пятеро парней. Плот — по воде, а люди — по отмели перемещались в одном и том же на правлении, все двигались медленно, но, глядя на изогнувшиеся от напряжения мужские спины, можно было понять, что невод они волокут, преодолевая большое сопротивление. Над водой висел мглистый туман, и когда утреннее солнце стало подниматься над озером, широкие полосы яркого света наискосок пронизали беловатую дымку; было похоже на то, как сверкающий стальной нож разрезает нежную мякоть соевого творога тоуфу. Туман понемногу рассеивался, озёрную гладь заливал розовеющий рассвет, и светозарные лучи, отражаясь в хрустально-чистой воде, казались бесчисленными стайками играющих рыбок.

Мужчины всё шли и шли, а скапливающаяся рыба то и дело выскакивала из невода, перепрыгивая через него. Верхняя подбора натянувшейся сети сверкала изящной серебристой дугой. Глядя на выпрыгивающую из невода рыбу, мы снова и снова обеспокоенно вскрикивали, было жаль её упускать, нам казалось, что если дело и дальше так пойдёт, то вся рыба разбежится подчистую. Чем дольше рыбаки волокли сеть, тем тяжелее им было двигаться. Лбы у парней покрылись крупными каплями пота, они сбросили всю одежду, оставаясь только в трусах. Солнечный свет плескался, подобно воде, и струился, словно музыка, омывая все эти крепкие обнажённые мужские торсы. Те четверо-пятеро парней, тянувшие по отмели, сгрудились на берегу. Молодки, что стояли неподалёку, укутанные в неуклюжие цветастые одеяния, беспрестанно хихикали, потупив головы. Щёки девушек вспыхивали лёгким румянцем, они то и дело бросали из-под полуопущенных век стыдливые взоры на эти мощные, налитые силой мускулы. Парни, которые волокли невод по отмели, тоже время от времени искоса посматривали на высокий берег, оглядывая то одну яркую фигуру, то другую. В молодых телах бурлила неуёмная энергия, она выплёскивалась наружу пронзительными, звучными выкриками, под которые тяжеленая сеть начинала скользить намного быстрее. Рыбы, выпрыгивавшей из невода, становилось всё больше и больше, рыбины вылетали всё выше и выше, выскакивали всё дальше и дальше, как будто у них повырастали крылья и они превратились в птиц. Такой картины никто из зрителей, собравшихся на берегу, отродясь не видывал, и оттого все стояли, раскрыв от изумления рты. «Всё пропало, — думали мы. — Наверняка уже ничего в сети не останется». Наконец невод выволокли на берег, тут у зрителей рты раскрылись ещё шире: так много рыбы ещё никто никогда не видел.

У нашей глухой деревни в одночасье наладилось сообщение с далёким, малознакомым миром. Узкие улочки были забиты автомобилями людей, приехавших из уездного центра и окрестных посёлков городского типа. Нескончаемая вереница автомобилей ползла откуда-то извне, извиваясь, пробираясь через всю деревню, она устремлялась туда, где начинались горы. Карканье клаксонов, угасая, сменялось гудением сирен. Семи-восьмилетняя малышня ошалело носилась между машин, и глотки возмущённых водителей разрывались от шумной брани. Лов рыбы продолжался три дня, и все эти дни деревенские улицы были забиты все прибывающими машинами. Через три дня весь уезд только и судачил, что о старине Дяо и Беловодном озере.

— На Беловодном озере, — восхищённо рассказывали они, — и вправду появился Рыбий царь, царь по фамилии Дяо!

С тех пор многие люди в уезде, завидев старину Дяо, так к нему и обращались: Рыбий царь. А тот, сложив ладони в знак приветствия, неизменно скромно отвечал:

— Вы оказываете мне незаслуженную честь! Мне ещё расти и расти!

Но в нашей деревне лишь несколько человек называли старину Дяо Рыбьим царём. Большинство жителей, перешёптываясь за его спиной, желчно злословили:

— Какой ещё Рыбий царь? Где уж такому, как он! Всего-то на всего рыболов захудалый!

К вечеру четвёртого дня старина Дяо появился в нашем дворе. Мы видели, как родители смутились, словно польщённые великой милостью. Отец так растрогался, что чуть не потерял дар речи.

— Старина Дяо, ну старина Дяо! — наконец произнёс он, поднимая кверху большой палец.

Мать, повязав фартук, была похожа на счастливую курочку, которая только-только снесла яичко. Весело щебеча и смеясь, мать летала туда-сюда танцующей походкой.

— Оставайтесь с нами ужинать! Оставайтесь с нами ужинать! — вновь и вновь приглашала она.

Устало улыбаясь, старина Дяо опять сложил ладони и, обращаясь к родителям, почтительно приподнял руки:

— Не беспокойтесь! Не беспокойтесь, пожалуйста. Я зашёл, чтобы позвать ребятишек к нам наверх покушать.

В тот вечер старина Дяо превзошёл самого себя. Мы как цунами набросились на роскошное рыбное яство, лбы у всех покрылись испариной, а по носам текло ароматное масло. Хозяева, как и прежде, практически на прикасались к еде, налегая на выпивку, причём в этот раз они глотали водку даже яростнее, чем обычно. Мы только-только успели утолить первый голод, «бросив на кишку» пару кусочков, а бутылка уже больше чем наполовину опорожнилась. Уголки губ Хайтяня расползлись в довольной улыбке, щёки окрасил румянец, умиротворённым, исполненным спокойствия взглядом он смотрел на отца. У старины Дяо побагровела вся физиономия, его толстые, короткие пальцы легонько подрагивали. Тут мы заметили, как что-то во взоре старины Дяо стало меняться. Белки и даже тёмные радужки его глаз постепенно покраснели, а потом стали прозрачными, слившись воедино. Наконец, подобно двум крошечным пылающим огонькам, его глаза заискрились. Запрокинув голову, старина Дяо проглотил последнюю каплю водки, тихонечко поставил пустую бутылку на стол и, потерев жёсткую щетину на подбородке, протяжно-протяжно вздохнул. Этот вздох — такой бесконечно тягучий, такой тоскливый и трогательный — долетел, словно звуки печального романса, до озёрной глади. Застывшее водное зеркало покоилось в безмятежной тишине. Так, с палочками в руках, мы и замерли, глядя на его лицо.

6

В этом году с началом весны зарядили дожди. Капли, словно серебристо-белые бабочки-толстоголовки, лихорадочно мельтеша, пикировали с высоты на озеро и на деревья. Уровень Беловодного озера с каждым днём поднимался. Крайне обеспокоенный старина Дяо пытался любыми способами сбрасывать воду, поскольку вместе с паводком в долину уносило немало рыбы, но ему оставалось только сокрушённо вздыхать. В низине многие жители нашей деревни, установив в канавах и протоках рыболовные садки, доставали из них тиляпий со сверкающей снежно-белой чешуёй, и втихомолку радовались даровому улову. К счастью, как только закончился апрель, небо прояснилось и паводок на озере стал резко спадать. Только морщины на лице старины Дяо успели разгладится, как приключилась новая напасть: на протяжении нескольких месяцев с неба не упало ни единой капли. Дни стояли утомительно долгие, раскалённое так, что хотелось стонать и плакать, нещадное солнце нависло над самым озером и никак не желало спускаться. Прищурив веки, можно было подумать, что пространство кишит мириадами крошечных колючих огненных шариков. Что в низине, что на горах все посевы опалило так, что колосья уныло поникли, свисая к самой земле. Приходилось забирать воду из озера для орошения, все горные кукурузные плантации тоже поливались только из Беловодного озера. Каждый день на берегу устанавливали по нескольку насосов, которые, монотонно гудя и вибрируя, выкачивали воду. Атакованное со всех сторон, Беловодное озеро иссякало ещё быстрее. Не прошло и месяца, а вода в озере уже упала ниже самого минимального уровня, который доводилось видать деревенским старожилам.

Старина Дяо от волнения не находил себе места, словно муравей на горячей сковородке. Когда жители приходили к озеру набирать воду, он подходил и садился рядом. Вначале старина Дяо был очень приветлив — то папироску предложит, то ведро подаст, сокрушённо вздыхая по поводы такой засухи.

— Да уж, — отвечали деревенские, — от первопредка Паньгу до дармоеда Бяньгу,[40] никогда не случалось такой суши!

— Ни на севере, ни на юге Китая, — вторил им старина Дяо, — нигде не видал такой жаркой погоды!

Но всякий раз, приходя за водой на озеро, деревенские обнаруживали старину Дяо, усевшегося рядом; со временем этот факт неизбежно стал вызывать недовольство. Мало-помалу люди, качавшие воду, принялись вполголоса судачить:

— Это он приходит, чтобы следить за нами, чтобы нам было совестно набрать побольше воды.

От таких разговоров стало нарастать раздражение.

— Этот старина Дяо, — озлобленно ворчали жители, — выращивая в нашем озере рыбу, нажил о-го-го какие барыши. А сейчас, в такую великую сушь, чего ему беситься, если мы откачаем чуток воды в экстренной ситуации?

Старина Дяо не знал, что у деревенских появились претензии, но прочитал это, глядя на их лица. Стоило ему подойти, люди начинали хмуриться и отворачивались, отвечая с явной неохотой. Когда старина Дяо всё понял, он перестал приходить туда, где были установлены насосы. На душе у него было тоскливо и тревожно, но в то же время он действительно не мог придумать никакого другого выхода. На несколько километров вокруг Беловодное озеро оставалось самым крупным водным ресурсом, но запасы только иссякали, и ждать пополнения было неоткуда.

Ночи стояли томительно жаркие. Отправив Хайтяня спать, старина Дяо, нащупав бутылку водки, выходил из домика и брёл вдоль берега. При свете луны он смотрел, до какого уровня упала вода. На оголившихся крутых скалах виднелось множество присохших улиток-лужанок, спиралевидные раковины которых добела выгорели на солнце. По уменьшающейся с каждым днём поверхности озера то и дело мелькали тёмные рыбьи стайки, похожие на быстрые неуловимые тени.

Прошёл ещё месяц, Беловодное озеро уже походило на небольшой пруд. Немало мелкой рыбёшки засохло на топком берегу или погибло, барахтаясь в грязной жиже, это привлекало птиц, слетавшихся туда поживиться. По всему берегу стояла вонь разлагающейся рыбы. Оставшаяся вода была мутной, и старина Дяо понимал причину: рыбы было слишком много, а воды — слишком мало, и рыба её сильно баламутила. Он стал вылавливать рыбу чаще, с ещё большим рвением, однако вода продолжала оставаться тинистой. Людям, которые с коромыслами приходили к Беловодному озеру за водой, зачастую удавалось зачерпнуть в ведро ещё и рыбу. Они прыгали от радости и весело галдели, и по деревне что ни день разносился запах жареной рыбы. Теперь люди приходили на берег просто набрать воды. Многие и шли-то не за водой, а за рыбой. Старина Дяо целыми днями бродил вокруг озера. Замечая, что ребятишки ловят руками рыбу, он ещё мог отругать их. Но когда он заставал за этим занятием взрослых, ему неудобно было делать замечание. Люди, которые таскали рыбу, завидев старину Дяо, поначалу слегка конфузились и старались оправдаться:

— Мелкий мой всё ноет, что рыбы хочет, вот я и пришёл взять парочку… Я потом тебе деньги отдам.

— Да ладно, — великодушно отмахивался Дяо. — О чём разговор! Чего нам из-за пары рыбёшек канитель разводить!

Но со временем люди, которых он заставал на месте преступления, перестали стесняться и нагло заявляли с невинным выражением лица:

— Я вот пришёл взять парочку!

Старине Дяо оставалось только холодно улыбаться.

Однажды Дяо остановил на берегу жену Сунь Готоу.

— Выпусти рыбу обратно! — ледяным голосом велел он.

— Что ты говоришь? — переспросила женщина. — Не расслышу чего-то.

— Выпусти рыбу обратно! — настойчиво повторил старина Дяо.

Состроив кислую мину, та заголосила:

— Ты что, запрещаешь мне воды набрать? У нас на грядках все посадки вот-вот засохнут, а ты что, не разрешаешь воды набрать? В деревне у стольких людей есть огороды. Ты доволен будешь, только если в деревне все посадки засохнут? Кем себя возомнил? Ты ещё моему сыну в ноги кланяться должен!

Старина Дяо уже несколько месяцев сдерживал гнев, да ещё пререкаться женщиной! Он сошёл на косу, тянувшуюся от берега, и лёгким движением скинул с её плеч коромысло. Старина Дяо опрокинул два железных ведра на прибрежные водоросли — и в траве забарахтались две средненькие, с ладонь тиляпии. Шумно шлёпая хвостами по мелководью, изгибаясь и сверкая, рыбы быстро ускакали обратно в озеро.

Жена Сунь Готоу с размаху плюхнулась на пятую точку и громко запричитала:

— Поглядите, люди добрые! И откуда же такое взялось на нашу голову? Запрещает воду носить из озера, которое досталось нам от дедов и прадедов!

Все, кто был поблизости, видели тех двух тиляпий, однако ни один из присутствующих не улыбнулся. Люди стояли с застывшими лицами, и им казалось, будто старина Дяо средь бела дня раздел всех догола.

После того случая у Дяо, похоже, появилось предчувствие, что вот-вот что-то произойдёт. Его глубоко запавшие глаза полыхали острым, прицельным огнём. По ночам он яростно заглатывал водку, раздумывая, не выловить ли неводом всю оставшуюся рыбу. Однако время было совсем не то, что перед новогодними праздниками, и покупателей сейчас было гораздо меньше.

Лаохэй каждый день под предлогом полива огорода, приходил с коромыслом на берег Беловодного озера. И уже не раз он вылавливал тут рыб, зачерпывая их ведром вместе с водой. В тот день, когда это произошло, Лаохэй с десятком молодых парней появились на берегу, поскрипывая коромыслами с деревянными бадейками. Но они не стали набирать воду, а, положив на землю плоские коромысла, сделанные из толстого бамбука, уселись передохнуть. Мы тоже были у озера, ни один из дружков Лаохэя нам не был знаком. Сбившись в кучки, парни о чём-то договаривались. Затем кое-кто ушёл с берега. Оставшиеся, ещё раз что-то обсудив, сбросили рубашки и штаны и, схватив деревянные вёдра, пошли к озеру, у двоих мужчин в руках была ещё и рыболовная сеть. Мы сразу поняли, что они задумали. В то время старина Дяо и Хайтянь отправились на дальний выпас за травой. И тогда Маотоу вскочил на своего гнедого и помчался за ними. Парень был очень взбудоражен, он понукал коня пронзительными выкриками и звонко стегал свистящим ивовым прутом по мощному крупу. Когда Маотоу прискакал обратно, привезя с собой Хайтяня, в озере уже было больше десятка людей.

Те парни, которые первыми ушли с берега, спустились в низину и принялись кричать:

— Айда ловить рыбу! Айда ловить рыбу! Кто поймал, тот и забрал!

Эти слова сначала вызывали оторопь, а потом люди бросали все занятия и мчались к озеру. И с гор, и с пашни, и с деревни в низине, и даже из других окрестных деревень. — отовсюду неслись люди. Волоча тазы, неся кадушки и вёдра, они бежали с раскрасневшимися от натуги лицами. Стоило им очутиться на берегу, как они с азартом, не обращая внимания на топкую грязную жижу и не снимая одежды, бросались в воду. Мужчины, женщины, молодёжь, дети и даже старики — всех словно охватило безумие. Те, кто был послабее, помогали с берега или ловили рыбу ощупью в глинистой мути. А мужчины, умевшие плавать, пытали счастья на глубине. Лаохэй и десяток его приятелей растянули длинный бредень: половина парней взобралась на плот, а другие остались на берегу, и они начали туда-сюда бродить рыбу. Широкое Беловодное озеро напоминало огромный кипящий котёл, а люди в нём казались крошечными щепочками, которые вертелись, трепыхались и тонули в этой воде. Звуки сливались в невнятный гул: вот двое ухватились за одну рыбину и не могут её поделить, вот девица голосит оттого, что кто-то ущипнул её за грудь, а вот заревел ребёнок, опрокинутый в грязь здоровенной рыбиной. Спрыгнув с коня, Хайтянь увидел эту чудовищную картину, и его кулаки судорожно сжались. Поскуливая, он был не в силах произнести ни слова, а глаза его мгновенно наполнились слезами.

Вскоре вслед за Маотоу и Хайтянем примчался старина Дяо. При взгляде на это зрелище у него подкосились ноги.

— Отвези меня быстрее в деревню! — дрожащим голосом воскликнул старина Дяо, вцепившись в руку Маотоу. — Отвези меня скорее в деревню!

И они поскакали вниз в долину. Все, кого они видели по дороге, поднимались к озеру, таща за собой рыболовные снасти. Деревня опустела, все жители, позакрывав ворота и заперев двери, отправились в горы. С великим трудом старина Дяо и Маотоу нашли маленькую торговую лавку, которая ещё была открыта, и позвонили в уездное полицейское отделение. Потом они поскакали к дому деревенского старосты, но там не было ни души. Когда они вернулись на берег, в озере уже было сотен пять людей.

Старина Дяо взобрался на большущий камень, а затем, приподнимая сложенные в почтительном жесте ладони, надрывая голос, закричал с сильным акцентом:

— Земляки! Земляки! Прекратите! Умоляю, прекратите!

Но его никто не слушал, звуки исчезали, как вода, уходящая в иссушенную почву. Дяо спрыгнул с камня и, увязая в чавкающей глинистой жиже, побежал в озеро. Каждому, кто встречался на пути, он почтительно кланялся, приподнимая сложенные ладони, и громко кричал:

— Земляк! Землячок! Ну родненький!

Но по-прежнему никто не обращал на него внимания. Словно обезумев, старина Дяо хватал каждого, кто попадался, и истошно орал в самое ухо:

— Земляк! Земляк! Умоляю! На коленях просить буду!

Взглянув на него, как на незнакомца, люди отталкивали старину Дяо и продолжали выискивать под водой рыбу. Тысячи рыбин подскакивали и барахтались в мутной взвеси, словно вторя шумным возгласам ошалевших, туда-сюда сновавших людей. Старина Дяо ковылял, на каждом шагу оступаясь и падая, его глаза покраснели, тело облепил толстый слой глиняной жижи. Наконец он нашёл в толпе младшего сына деревенского старосты и разузнал у мальчонки, где может быть его отец. Отыскав старосту, старина Дяо бросился на него сзади и крепко вцепился в воротник рубашки. Староста, даже не глянув через плечо, с размаху двинул назад кулаком и лишь потом, обернувшись, увидел, кто это был.

— Старина Дяо! Откуда ты здесь? — опешил староста.

Словно ребёнок, настрадавшийся в поисках матери, старина Дяо облегчённо выдохнул и захлюпал носом, готовый вот-вот расплакаться. Потом он опомнился и с ненавистью спросил:

— Как же так? И ты тоже здесь разбойничаешь?

Староста поглядел на свою руку, сжимавшую вырывающуюся рыбину, на его лице проступило смущение, и он промолчал.

Как раз в это время приехали полицейские. На машине оказалось абсолютно невозможным въехать наверх: дороги в деревне были уже забиты автомобилями со всех уголков уезда. Новость о том, что на Беловодном озере можно на халяву натаскать рыбы, уже разлетелась повсюду, словно тлетворный смрад. Не смогли усидеть на месте даже те, кто работал по часам и ходил на службу, повязав галстуки или надев колготки. Они придумывали всевозможные уловки, чтобы только примчаться на Беловодное озеро и успеть присоединиться к этому невиданному разгульному пиру. Полгода назад эти люди уже бывали здесь, и теперь путь был им хорошо знаком. Из участка приехали трое полицейских. Они стояли на берегу и, потеряв дар речи, вытаращенными глазами смотрели на открывшуюся картину. Один из полицейских потянул было руку к кобуре, но его остановил старший товарищ.

— Не глупи! — строго проговорил он. — Если сейчас выстрелишь, как потом собираешься унести отсюда ноги?

Молодой полицейский что-то промямлил и опустил руку. В это время на озере, ухватив старосту за шиворот, старина Дяо, бросался то в одну, то в другую сторону, будто в поисках спасительной соломинки. Прямо по воде и по грязи он волочил за собой, как на буксире, тщедушного старосту, а тот беспрестанно визжал и выкрикивал громкие проклятия. В этом хаосе старина Дяо краем глаза увидел, что на берегу стоят трое людей в форме. Обрадовано вскрикнув, он бросился прочь из озера, таща за собой старосту и сметая всех на своём пути.

Полицейские глядели на стоявшую перед ними глиняную фигуру, как на диковинное доисторическое животное. Фигура неожиданно заговорила. Оставив старосту в покое, глиняный человек сложил перед грудью ладони, приподнял руки в приветственном жесте и, задыхаясь от волнения, произнёс:

— Вы таки приехали! Я и есть Дяо, что звонил в участок.

Полицейские, дабы показать мужчине, что в такой ситуации они не в силах чем-либо помочь, всё-таки попытались вместе с Дяо образумить нескольких людей. Но даже блюстители закона понимали, что одолеть такое искушение их уговоры бессильны. Тот полицейский, что был постарше, не боясь запачкаться, сочувственно похлопал Дяо по плечу, вымазанному глиной:

— Сам видишь, ничего не поделать. Терпи, старина Дяо, терпи!

Приземистый и крепкий Дяо теперь, покрывшись от макушки до пяток толстым слоем грязной жижи, стал похож на мокрый глиняный ком. Мужчина моргнул несколько раз глазами, казавшимися двумя дырками в этом глиняном коме, а потом, оставив полицейских, бросился к своему жилищу. Когда он вышел оттуда, в его крепко сжатых руках был дробовик. Прибывшие из участка стражи порядка не успели остановить его, широкими шагами он двинулся к озеру. Направив дуло на солнце, ослепительно сиявшее над человеческим стадом, мужчина нажал на курок.

После оглушительного выстрела на миг воцарилась полная тишина.

Люди остановились и, запрокинув вверх лица, глядели в небо. В ясной выси реяло голубоватое облачко, которое возносилось выше и выше и понемногу рассеивалось, становясь совсем прозрачным. Потом люди повернули головы, чтобы посмотреть на берег, где стоял человек, выстреливший из ружья.

— Это он, это он и есть! — раздался голос Лаохэя. — Беловодное озеро не принадлежит ему одному! — истошно орал парень. — С какой такой стати он здесь стреляет в людей из ружья! Оружие давным-давно запретили! С какой стати у него ещё осталось оружие?

Вопли Лаохэя отзывались раскатистым эхом, и выражение лиц у людей стало меняться. Сначала один, затем двое… а потом целая толпа бросилась на старину Дяо. Многие кричали:

— Беловодное озеро общее, с какой стати должно принадлежать ему одному?

Старина Дяо крепко-накрепко ухватил свой дробовик и с оторопью взирал на людей, которые неслись на него. Трое полицейских тоже стремительно побежали туда, но они опоздали на полсекунды: вокруг старины Дяо уже закрутилось кольцо из вымазанных в глинистой жиже кулаков, наносивших всё новые и новые удары. Мужчина не проронил ни единого стона.

Полицейские оттащили старину Дяо и его дробовик в машину. Хайтянь бросился к автомобилю, завывая, как попавший в ловушку дикий зверь. Паренёк тоже был глиняным комочком, но поменьше. В этой суматохе он потерял отца из виду. И лишь когда прогремел выстрел, он посмотрел на поднимавшееся из дула голубоватое облачко… Хайтянь, ухватившись за автомобильную дверцу, прилип лицом к стеклу.

— Отпусти, — сказал полицейский. — Если мы сейчас не увезём твоего отца, его могут забить до смерти.

Не сдвинувшись ни на миллиметр, Хайтянь продолжал кричать.

— Твоего отца нужно отвезти в уездный центр, чтобы в больнице посмотрели его раны, — пытался объяснить полицейский. — Возвращайся и стереги дом.

Но Хайтянь по-прежнему не отпускал их. Тогда полицейский помог приподняться старине Дяо, чтобы тот уговорил сына. За стеклом автомобильной дверцы вдруг появилось лицо отца Хайтяня. На физиономии смешались кровь и грязь, и казалось, что всё оно залито густым и липким сиропом из пережжённого сахара. Это лицо застыло перед Хайтянем, но потом глаза на нём слегка пошевелились. Парень по-прежнему не отпускал дверцу, а его вопли становились всё пронзительнее. В конце концов машина, преодолевая сопротивление, тронулась с места. Хайтянь, ухватившись за ручку дверцы, пробежал несколько метров, но потом — шмяк! — свалился на дорогу, расквасив в кровь губы.

Беловодное озеро было похоже на гигантского дикого зверя, который вот уже несколько дней как сдох: по всей огромной туше расползлись опарыши, эта туша стремительно разлагалась и истлевала, и вот-вот уже должны были показаться самые последние кости. В воздухе кружили белоснежные цапли и подолгу не осмеливались опускаться на берег. Мы тоже присоединились к разбойному бесчинству.

— Если не будем таскать рыбу, то напрасно! — сказал Маотоу. — Мы не утащим, а её всё равно разберут эти поганцы. К тому же так много людей разворовывает, одним человеком больше, одним меньше.

Хайтянь, вернувшись к своему маленькому домику, тупо смотрел на озеро. Видел ли он нас, сложно сказать. Мы вспомнили, каким Беловодное озеро было совсем недавно, и сердце резанула боль.

В это время как раз и произошло событие, так ошеломившее и напугавшее всех присутствующих. Теперь уже кажется, что если бы не этот случай, то деревенские жители, возможно, быстро забыли бы о разграблении Беловодного озера, а может, вообще не считали бы это разграблением. Но эту историю они будут помнить всю свою жизнь, а ещё расскажут её своим детям и внукам. Они будут рассказывать об этом со смешанным чувством восхищения, стыда и даже тоски, чтобы детям и внукам тоже всю жизнь помнилась эта история…

Сперва до нас донеслись приглушённые слова людей, вполголоса обсуждавших что-то. Но из-за этих едва различимых слов физиономии внезапно стали вытягиваться, затем мы увидели, как по берегу бегут люди, а потом… Потом мы услышали громоподобный удар по воде, сперва подумалось, что кто-то из парней на плоту со всего размаха шлёпнулся в озеро. Но эти хлёсткие удары следовали один за другим, становясь с каждым разом оглушительнее, и казалось, что земля под ногами слегка сотрясается. Смутный ужас обуял людей — они понимали, что приближается что-то страшное. Голоса постепенно стихали, и в наступавшем молчании страх всё быстрей разрастался, расходясь вокруг новыми и новыми волнами, так, что в конце концов всё озеро застыло в мёртвой тишине. Внезапно раздались истерические вопли:

— Попалась!

— Держи! Держи крепче!

— Сеть прорвалась!

— Ещё давай! Ещё разок!

— Зараза! Опять прорвалась! Вот гадство!

— Ещё давай! Ещё разок!

— Вот зараза!

— Ха-ха-ха! Тащи её! Тащи к берегу!

— Взяли!

— Ну-ка взяли!..

Все люди бежали и кричали. Лица под толстыми масками из высохшей глины и грязи кривились, будто сведённые судорогой. Безмолвное небо и величественные горные тени нависали над озером, как гигантский колпак. Эти беспорядочные истошные крики были преисполнены такой злобы и ненависти, что у самых трусливых душа уходила в пятки. Те жуткие удары по воде сопровождались выкриками разгорячённых парней, и в этой какофонии слышались гнев, нетерпение и досада. Мы вихрем выбрались на берег, забежали на круглую горку, и нам открылась немыслимая, невероятная картина. Из воды медленно-медленно поднималось какое-то огромное, гагатово-чёрное существо, опутанное четырьмя или пятью слоями рыболовной сети. Чудище размахивало, как лопастями, двумя здоровенными грудными плавниками, будто желая разорвать эту сеть. Гигантский хвост оглушительно шлёпал по топкой глинистой жиже, окатывая грязными брызгами любого, кто пытался приблизиться. Кто-то из храбрецов решился подступить к чудищу, но в тот же миг упал как подкошенный, сражённый мощным ударом.

— Это же Рыбий царь! — схватив Маотоу за плечо, пролепетал Саньпи, в его глазах смешались и восторг, и ужас.

Голос Маотоу дрожал:

— Действительно — Рыбий царь! — Проговорив это, паренёк повторил. — Действительно — Рыбий царь!

Пятеро-шестеро, а потом и дюжина парней пытались вытащить сеть на сушу. Это были молодцы в самом расцвете сил, в их мускулистых, крепких телах бурлила беспокойная энергия. Но, борясь с Рыбьим царём, даже они оступались и падали на каждом шагу. Рыбий царь резко выгнулся, и один из парней шлёпнулся лицом вниз, по уши погрузившись в топкую жижу, а потом долго не мог подняться на ноги. Но эти молодцы не хотели признавать поражения и не желали соблюдать правила честного поединка. Они демонстрировали настырное, словно у прожорливых опарышей, упрямство. К ним присоединялось всё больше мужчин: дюжина, а потом и две дюжины парней пытались одолеть Рыбьего царя. Когда его удалось наконец полностью вытянуть на сушу, они заплясали от радости. Во время этого бурного ликования к ним присоединилось ещё больше людей! Три-четыре десятка крепких мужчин все вместе набросились на Рыбьего царя. А ещё один, размахивая палкой, ожесточённо колотил это диковинное существо. Рыбий царь гневно подпрыгивал, изворачивался, ударял хвостом. Оглушительно шлёпая, молотил гигантский хвост, разбрасывая во все стороны топкую жижу и оставляя в местах ударов новые и новые глубокие вмятины. Грязь, словно град пуль, лупила по толпе, откуда раздавались испуганные вскрики. Но люди понимали, что Рыбий царь уже обречён. И хотя он то и дело выгибался, стараясь изловчиться и подпрыгнуть вверх, но множество сетей, опутанных вокруг тела, тянули Рыбьего царя вниз, и, подскочив, он только ударялся о землю с шумным, похожим на вздох, шлепком.

Рыбий царь лежал на высохшей и уже растрескавшейся от жары прибрежной отмели. Колоссальная смолянисто-чёрная голова, огромные пластины гладкой, сверкающей чешуи, подобный исполинским ножницам хвостовой плавник — всё это по форме и размерам было похоже на небольшой трактор с переполненным кузовом. Но больше всего людей удивляло, что всякий раз, когда чудище открывало и закрывало свой похожий на глубокую пещеру рот, оттуда доносилось жалостное хныканье, как у младенца. Если закрыть глаза и судить лишь по звукам, то оставалось только изумляться: откуда же мог взяться такой голосистый младенец? В радиусе пяти-шести метров вокруг Рыбьего царя образовалось кольцо из вывозившихся в топкой глине тел и перемазанных грязью голов, а за этим кольцом было другое, а дальше ещё и ещё, словно наседающие на открытую рану жадные опарыши. В глазах Рыбьего царя — большущих, как лаковые поясничные барабаны, — отражались, словно в кривом зеркале, замызганные физиономии людей. И всем думалось: «Рыбий царь! Это действительно Рыбий царь! На Беловодном озере и вправду есть Рыбий царь! Оказывается, Рыбий царь — это не какое-то сказочное чудо, а просто здоровущая рыба-переросток».

Легенда вмиг стала реальностью, у людей слегка закружилась голова, земля начала уходить из-под ног, и они, словно оказавшись во власти сна, не могли пошевелить даже пальцем.

— Это я её поймал! — заявил чрезвычайно довольный собой Лаохэй.

Он хотел было приблизиться к Рыбьему царю, но подойдя на пару шагов, сразу же отскочил. Чудище грозно шлёпало хвостом, и вряд ли кто-то смог бы оправиться после такого мощного удара. Столпившиеся вокруг люди очнулись и вернулись в реальность, однако никто не раскрывал рта. В тягучем безмолвии было слышно только, как шумно дышит Рыбий царь, раздувая широченные, словно кузнечные меха, жабры. Из-за этого гнетущего молчания кое-кто подумал, что они совершили непоправимое зло. Один за другим люди покрывались липким холодным потом, они нервно тёрли грязные ладони, а в сердцах начинал разрастаться страх.

— Кому хочется этой рыбины? — кричал Лаохэй, оглядывая столпившихся вокруг людей. — Если не потянете купить всю тушу, так можно и кусками, на развес! Какой кусок приглянулся, тот вам и отрежу!

Лаохэю никто не отвечал, настолько слабыми и тщетными казались его обрывистые, каркающие выкрики.

Все люди столпились вокруг Рыбьего царя, и поэтому никто не заметил, что стоявший возле домика Хайтянь помчался вниз со склона. Позади толпы раздался резкий возглас, и каждому почудилось, что в голове будто прозвучал мрачный удар гонга, и сердце панически заколотилось. За спинами людей с геройским видом появился Хайтянь, потрясая широким тесаком.

— Разойдись! Разойдись прочь! — кричал паренёк.

Он изо всех сил сдерживал слёзы, и голос его звучал глухо, но тем не менее его слова достигли ушей всех присутствующих. Люди, тихонько перешёптываясь, глядели на Хайтяня. Его лицо заливала пунцовая краска, и паренёк снова крикнул, обводя гневным взглядом всю толпу:

— Разойдись! А ну разойдись прочь!

Малодушно опустив глаза, люди непроизвольно отступили назад.

С раскрасневшимися глазами, с широким тесаком в руках, решительно задрав подбородок, парень напролом двинулся сквозь узкий коридор, появившийся толпе. Кое-кто протянул было к нему руки, но Хайтянь с лёгкостью отстранил их. Тесак угрожающе просвистел в миллиметре от физиономий тех людей, кто пытался было остановить паренька. Раздались испуганные крики, и толпа пришла в смятение. Широко раскрыв глаза, мы смотрели, как Хайтянь — обычно такой тихий и скромный — рвался к цели, размахивая ножом и расталкивая в стороны людей. Некоторые парни попытались забрать у него оружие, но получили от Хайтяня кулаком или ножом. Половина молодцев пошатывалась, еле стоя на ногах после его сокрушительных тумаков, у других по рассечённой коже широким потоком лилась алая кровь. Один за другим люди отступали назад, испуганно глядя на этого паренька с пылающими красными глазами и понимая, что он действительно может убить.

Хайтянь, держа свой тесак, встал рядом с тушей Рыбьего царя и, делая паузы после каждого слова, грозно произнёс:

— Если… кто из вас… захочет… приблизиться… прирежу… как собак… без жалости.

И ни у кого не осталось и тени сомнения в том, что Хайтянь готов сдержать своё обещание.

Лаохэй усмехнулся и, глянув искоса на испуганную толпу, съехидничал:

— Вы поглядите-ка! Кина насмотрелся!

Покрутив пальцем перед самым носом Хайтяня, Лаохэй продолжал измываться:

— Ещё твой папаша мне в ноги кланялся! Ни за что не поверю, что ты осмелишься меня тронуть!

С этими словами Лаохэй презрительно отхаркнулся, и в Рыбьего царя полетел здоровенный густой плевок. Рыбий царь, словно младенец, жалостно захныкал. Во взоре Хайтяня в один миг пронеслись тысячи эмоций. Краем глаза паренёк глянул на огромное существо рядом с собой и не успел от отвести взгляд от Рыбьего царя, как мощный тесак уже обрушился на вытянутую перед его лицом руку Лаохэя. Тот истошно завопил, а потом какой-то обрубок, волоча за собой тоненький красный хвост, полетел в глинистую жижу и несколько раз там конвульсивно трепыхнулся.

Нам было не перетащить Рыбьего царя, и мы могли лишь освободить его от сетей. Во многих местах вместе с неводом оторвалась чешуя, и на теле Рыбьего царя выступила полупрозрачная кровь. Наши сердца наполнились стыдом и смущением. Хайтянь молчал, когда мы его окликали, он никак не реагировал, лишь глядел на Рыбьего царя, понурив голову. Мы несколько раз позвали его, паренёк наконец поднял голову и покосился на нас — взгляд его был полон отвращения и брезгливости. Мы постояли немного, Хайтянь снова поднял голову и с ожесточением свирепо посмотрел на нас. Нам пришлось уйти. В близлежащем лесочке ещё было немало тех, кто по-прежнему не желал покидать берег. Мы подошли к людям и с ненавистью уставились на них, но всё их внимание было приковано к Рыбьему царю, и они совсем нас не замечали.

— Как же быть с Рыбьим царём? — спросил Саньпи.

Маотоу, стиснув зубы, снова и снова тёр лоб измазанной, грязной ладонью. Рыбий царь ещё продолжал бить хвостом, но больше уже не подпрыгивал. Хайтянь пошлёпал его по лбу, а потом приблизил губы к боковой части огромной головы, словно говорил Рыбьему царю что-то на ушко. Мы видели, как парнишка, поддерживая обеими руками здоровенную башку чудища, с усилием распрямив колени, встал на ноги.

— Неужели Хайтянь хочет столкнуть Рыбьего царя обратно в воду? — изумился Саньпи.

Маотоу не отвечал. Нам были слышны стоны Хайтяня, было понятно, что он старается изо всех сил. Рыбий царь жалостно хныкал, но не сдвигался ни на миллиметр и лишь устало пошлёпывал хвостом.

Саньпи поднялся и плача сказал:

— Пойдём поможем Хайтяню.

Но Маотоу остановил его.

— Хайтянь ни за что не захочет, чтобы мы ему помогали… — тихо пробормотал отродясь не разговаривавший шёпотом Маотоу, а потом добавил: — Да мы и не сможем ничем помочь.

Жёлтые сумерки сгущались над мутным озером, и его поверхность была похожа на старческое, истощённое лицо. Оставленный людьми Рыбий царь всё ещё барахтался из последних сил в топкой глинистой жиже. В воздухе уже не осталось ни одной птицы, что давеча шумными полчищами кружили в надежде поживиться. Уныло покрикивая, они подпрыгивали на берегу, и это были лишь отголоски того беспорядочного гомона, что стоял днём. Хайтянь перестал толкать Рыбьего царя, взяв два больших железных ведра, он раз за разом ходил от озера к Рыбьему царю и обратно. Когда вёдра ударялись о его колени, доносились глухие шлепки и шум выплёскивающейся воды. Хайтянь скоро утомился и частенько поскальзывался. Но, полежав немного в грязи, он поднимался и снова шёл за водой. И Рыбий царь, и Хайтянь оба успокоились, они больше не суетились и не гневались, словно бы подбирая за временем все самые ничтожные объедки. Парень принёс ещё два полных ведра, и вода, звонко журча, полилась на голову Рыбьего царя. Ниспадая в воздухе изящной дугой, она струилась, как сверкающий плотный атлас, стремительно пересекая границу между жизнью и смертью. Хайтянь, отойдя на несколько шагов, пристально глядел на Рыбьего царя. И показалось, что их обоих окружил какой-то таинственный свет. Внезапно Рыбий царь сильно ударил хвостом, и исполинское тело подскочило параллельно земле, сверкнуло в воздухе, а затем грузно, всей тяжестью рухнул на землю. Одинокий оглушительный удар снова и снова повторялся эхом, отражаясь от вздымавшихся вокруг горных вершин. Это было похоже на то, когда ладонь хлопает по твёрдой стене, или на то, когда случайно нога вдруг ступает в незнакомую вселенную. Когда Рыбий царь упал, его огромная туша, пружиня от удара о землю, ещё раз слегка подскочила.

7

В деревне начался небывалый рыбный пир. Лишь немногие решили продать рыбу на трассе, большинству жителей даже это было делать лень, они просто выпустили улов в чаны с водой у себя во дворе, чтобы всё съесть со временем. Рыбу жарили на сковородке, готовили во фритюре, на пару; тушили в овощном соусе, запекали, варили уху, томили на медленном огне — по каким только рецептам не стряпали… Но нам всё время казалось, что выходило не так вкусно, как прежде готовил старина Дяо.

Кое-кто в деревне считал, что мякоть Рыбьего царя наверняка была ещё нежнее и сочнее, может быть, даже обладала каким-то удивительным эффектом. Лишь немногие старики ещё продолжали верить в то, что Рыбий царь был божеством. Стоя на ветру с мокрыми от слёз морщинистыми щеками, они приглушённо шамкали:

— Небесный владыка всё видит! Кто осмелился тронуть Рыбьего царя, того неминуемо настигнет расплата!

— Если бы Рыбий царь действительно был божеством, — возражали старикам другие жители, — то разве оказался бы он побеждён людьми? Даже если и вправду существует Рыбий царь, то, что мы вытащили, точно уж не божество. Кто бы сумел поймать чудесного Рыбьего царя? Это всего лишь здоровенная рыба-переросток.

Аргументы были настолько исчерпывающими, что даже суеверные старые развалины не находили подходящего ответа и стояли, раззявив беззубые рты. До того, как называется эта рыба, никому не было дела, и потому просто говорили «рыба-переросток». Так пусть себе будет «царь-рыба», пусть себе будет «рыбий царь». Люди некогда благоговейно обсуждали его, а сейчас эти же люди распорядились его судьбой. Дошло дело до того, что несколько отчаянных голов снова отправились в горы, намереваясь отрезать кусок мякоти Рыбьего царя. Но их планам не суждено было сбыться.

— Вот зараза! До сих пор сторожит! — рассказали, вернувшись в деревню, эти лихие парни.

Несколько дней подряд Хайтянь сторожил Рыбьего царя, он и ел, и спал рядом с огромной тушей. Солнце палило до безумия, хмуро чернели тяжёлые горные тени, а озёрная гладь застыла, словно в трупном окоченении. Белые птицы угрожающе кружили в воздухе, подолгу не решаясь приземлиться. С тесаком в руке Хайтянь обошёл вокруг Рыбьего царя один раз, затем второй. На топком, глинистом берегу появилось кольцо глубоких-преглубоких следов, как будто образовался прочный оборонительный рубеж. Паренёк остановился, поглядел на свои следы и, видимо, оставшись довольным, снова приставил тесак ко лбу, загораживаясь им, как козырьком. Хайтянь оглядел водную гладь, горные вершины, небесную высь. Лезвие ножа сверкнуло на солнце. Скользнув молниеносным взглядом по спрятавшимся в роще людям, паренёк вернулся сторожить Рыбьего царя.

Рыбий царь уже давно перестал шевелиться. Судя по тому, что Хайтянь стал очень редко носить воду и поливать это озёрное чудище, можно было догадаться: паренёк тоже понял, что Рыбий царь умер. Диковинное существо не просто умерло, из-за одуряющее жаркой погоды тело Рыбьего царя, разрушаемое множеством бактерий, стремительно разлагалось и тлело. Прошёл лишь только один день, а от гигантской туши уже разило смрадом. На третий день людям издалека стало заметно, как начали истлевать внешние покровы и на тёмном теле Рыбьего царя бутон за бутоном распускались огромные ярко-малиновые цветы. Вонь стала более ощутимой. Прошло ещё два дня, и смрад спустился в горную низину. Жители деревни почувствовали, как желудок начинает конвульсивно сокращаться, словно съеденная рыба, откликаясь на призыв Рыбьего царя, также разом протухла. Отвратительный привкус тухлятины наполнял животы, плескаясь там, как склизкие рыбины. Горло сжимал спазм, рот раскрывался, и наружу извергалось всё содержимое — и мякоть рыбная, и уха… Стошнило одного, стошнило двоих, а потом тошнило уже всю деревню. Выворачивало так, что ни в желудках, ни в кишках не оставалось ни капли. Одежда, став в талии шире на целый обхват, болталась на ветру, словно трепыхающийся флаг. Сходили в уездную больницу, но доктор сказал, что, дескать, ничего страшно, и выписал только общеукрепляющие препараты. Вернулись в деревню, выпили лекарство, но через минуту всё проглоченное опять вырвалось наружу.

Кое-кто посчитал, что Рыбий царь, разлагаясь, загрязнил воздух и воду, а потому было предложено отправиться в горы и закопать это чудище. Однако всех тошнило не переставая: силы подняться в горы ещё были, но для того, чтобы вырыть яму, сил найти уже было негде. Несмотря на это с десяток мужчин, еле волоча ноги, смогли-таки собраться, потратив на это не меньше чем полдня. Они выстроились друг за другом, и эта вереница потянулась, извиваясь, словно длинная изморённая змея, к Беловодному озеру. Мы тоже увязались за взрослыми. Заметив, что мы плетёмся в хвосте, старшие не стали прогонять нас, как сделали бы прежде, а лишь устало покосились. Это нас обрадовало: похоже было, будто мы смогли добиться какого-то положения.

Взрослые поддерживали идею Лаохэя о том, что Беловодное озеро всегда принадлежало нашей деревне. Какое, мол, было у старосты право самовольно отдавать озеро в аренду? И хотя так считали все, но каждый раз, когда разговор касался старшего и младшего Дяо, на лицах появлялось раскаяние. Мы же до сих пор не могли окончательно определиться. Вспоминая избитого старину Дяо, нам всякий раз хотелось встать на его сторону. Мы потихоньку злорадствовали из-за того, что Лаохэю отрубили указательный палец, и нам даже хотелось вернуть всю выловленную рыбу обратно.

В горах небесная синева была такой яркой, что слепила взор, но никто из нашей колонны не осмеливался поднять глаза и взглянуть на небо. Понурив головы, с пепельно-серыми лицами, мужчины шли, не произнося ни единого слова. Кто-то взвалил мотыгу на плечо, и оттого придавленное плечо казалось ниже другого. Но большинство мужчин просто волокли лопаты или мотыги за собой. Их руки бессильно свисали, будто стебли травы, к которым привязаны тяжеленные наковальни и которые каждую секунду могут с треском разорваться. Мотыги ударялись о лежавшую на дороге гальку, и визгливое бряцанье оглашало всю округу. Разлетающиеся во все стороны звуки отзывались жгучей болью в барабанных перепонках, но мы изо всех сил старались терпеть.

Мутная вода озера напоминала грязное от пыли лицо плачущей старухи. Птицы уже давным-давно склевали всех мелких рачков и рыбёшку. И отмель открылась перед нами во всей своей опустошённой наготе. Тело Рыбьего царя исчезло, не оставив после себя ни малейшей частички. Все застыли в полной растерянности, каждый недоумённо глядел на других и тихонько бормотал себе под нос. С трудом различимые слова, как слабенькие язычки пламени, едва появившись на свет, сразу же угасали, подавляемые тишиной. Не помню, кто из взрослых первый двинулся, волоча за собой мотыгу, по направлению к берегу. Немного поколебавшись, остальные поплелись за ним. Висевший над озером смрад, словно серо-коричневыми волнами, обволакивал каждого из нас. Люди шли, шатаясь из стороны в сторону, а внутри закручивались всё новые и новые пугающие водовороты. Стиснув зубы, они терпели, держась до последнего. Все понимали, что если вытошнит одного, то и остальных неминуемо ждёт та же участь. На глинистом берегу то там, то тут попадались впадины, и когда колонна нетвёрдой походкой двигалась вдоль кромки озера, отражённые в водной глади силуэты печально скользили, словно прибой разливался по песчаной отмели. Мотыги оставляли на топкой грязи глубокие борозды, но больше не издавали ни звука. От вереницы этих отражений голова начинала идти кругом. Впрочем, мы все понимали, что Рыбьего царя найти не удастся, он как будто никогда и не появлялся здесь. Дойдя до места, где чудовище вытащили на берег, мы увидели ту ужасающую впадину, заполненную топкой глинистой жижей. Гигантская ямина запечатлела очертания огромного тела диковинного существа и сохранила тяжёлый дух тления. Мы словно бы опять глядели на Рыбьего царя, опять чувствовали его запах.

Существование Рыбьего царя не подлежало сомнению, но и его исчезновение так же не подлежало сомнению. Куда же запропастился Рыбий царь? Быть может, он вновь возвращён в озёрные глубины? Быть может, он погребён прямо у нас под ногами? Нам оставалось лишь строить предположения одно диковиннее другого. Когда мы приблизились к домику старины Дяо, вонь от тухлой рыбы стала ещё нестерпимее. Саньпи согнулся пополам, и его уже пустой желудок опять стало выворачивать. У остальных в глазах промелькнул неприкрытый ужас, и оборонительный рубеж в одну секунду был сломлен. Люди один за другим конвульсивно скрючились в три погибели от приступа болезненной рвоты. Всё тело — от макушки до самых пяток — сотрясалось от запаха Рыбьего царя. Извергнув из животов тухлую и кислую жижу, кто на коленях, кто на корточках, мы смотрели на гигантсткую ямину, оставленную Рыбьим царём. Слёзы застилали взгляд, а небесная лазурь синела, ослепляя глаза. Прошло немало времени, прежде чем мы, шатаясь, как от озноба, поднялись на ноги. Поддерживая друг друга, в полном отчаянии мы механически двинулись вперёд. Из-за того, что поход оказался безрезультатным, люди чувствовали себя ещё более вялыми. Рядом с жилищем старшего и младшего Дяо мы от утомления еле-еле держались на ногах, как будто прошли несколько тысяч километров.

Хайтянь стоял перед дверью своего маленького домика. Сжав кулаки, он сверху взирал на нас, остановившихся у подножия пологого склона. Задрав головы, мы глядели на него. Во взгляде Хайтяня было что-то колючее и холодное, как лёд, и нам стало казаться, что нас разделяет пропасть. Мы хотели было позвать его, спросить, где же сейчас Рыбий царь. Но слова застряли в горле и никак не хотели вылетать оттуда, словно мы обращались к какому-то незнакомому человеку. Ни он наверху, ни мы внизу, никто не произнёс ни звука. Несколько минут мы стояли так, глядя друг на друга. Потом вожак нашей колонны тихонько произнёс:

— Пошли.

Мы не стали спорить и, понурив голову, в молчании двинулись за остальными. Мы понимали, что если бы Рыбий царь был найден, это никак не изменило бы положения. Равнодушное послеполуденное солнце склонялось, затуманиваясь охрой ранних сумерек. Вереница людей так и продолжала спускаться, и ни у кого не было смелости повернуть голову и взглянуть наверх.

Пролежав в больнице больше десяти дней, старина Дяо наконец вернулся. Обессилено прислонившись к воротам, жители видели, как мужчина, опираясь на бамбуковую трость, ковыляя и прихрамывая, прошёл через всю деревню, а потом, так же ковыляя и прихрамывая, поднялся в горы. Многие покраснели и отвернулись, не в силах провожать взглядом этот — бывший таким знакомым и ставший таким чужим — силуэт. На следующий день кое-кто рассказал, что видел, как старина Дяо и Хайтянь пьют водку:

— Ты отпил — передай мне, я отхлебну — возвращаю тебе. И очень скоро целая бутылка водки оказалась у них в животах! А знаете, — продолжал всеведущий рассказчик, — знаете, где они водку пили? На том самом месте, где Рыбьего царя вытащили на берег! Вот уж действительно, видать, совсем их этот смрад не берёт! Тухлятиной провоняло всё, а им хоть бы хны, способны водку хлестать как ни в чём не бывало.

Рассказчик не успевал договорить, как слушатель уже чувствовал, что в желудке поднимается предательская дурнота. Отмахиваясь от этой тошнотворной истории, обхватив руками живот и согнувшись пополам, он — бе-бе-бе — сотрясался и извергал зловонную зеленоватую жижу. Рассказчик терпел изо всех сил, но в конце концов тоже не выдерживал и следом за слушателем содрогался в конвульсиях.

Тошнило целый месяц, вся деревня оказалась парализована. Мужчины, женщины, старики, дети, — все могли лишь с трудом проглотить несколько ложек пресной, безвкусной жидкой каши. Потом все тихонечко растягивались на солнышке, а на лице всплывало кроткое выражение, такое смиренное, как у дурачка: и смеяться вроде бы не смеётся, и плакать вроде как не плачет. К тому времени уже переставало мутить, всё содержимое желудков уже давно было исторгнуто подчистую. И было такое ощущение, будто изверглись и остальные внутренности: и сердце, и лёгкие, и печень, и почки, — абсолютно всё. Человек лежал такой опустошённый, отрешённый от суеты, воздушноневесомый, можно сказать, его не волновали страсти и желания, точно младенца, только покинувшего материнскую утробу. Было жаль запертую в загонах несчастную скотину. Застоявшийся скот переполняла энергия, но, не получая питания, изголодавшиеся животные грызли корыта из-под корма, ограждения, ржали и мычали, надрываясь круглые сутки. Когда мы наконец набрались сил, чтобы отправиться в горы пасти коней и буйволов, прошло целых два месяца. К тому времени старина Дяо и Хайтянь давным-давно покинули наши края.

Они ушли однажды утром, за полмесяца до того дня. В то утро Саньпи поднялся ранёхонько и развалился на солнышке пузом кверху. Он услышал шаги двух путников, следовавших по дороге. Он сразу понял, что это были нормальные люди — люди, которые ни чуточки не страдали от изматывающей каждодневной дурноты. Пристально наблюдая за улочкой через открытые ворота, Саньпи терпеливо ожидал, и действительно, вскоре заметил старину Дяо и Хайтяня. Мужчина уже не опирался на бамбуковую трость, но по-прежнему ковылял, подволакивая ногу. Хайтянь неспешно следовал за отцом, неся коромысло с пожитками. Плоское коромысло из половинки толстого бамбукового ствола ритмично поскрипывало. На том конце коромысла, что было ближе к воротам Саньпи, к тюку был привязан какой-то странный длиннющий предмет, эта штука была такой белоснежной, что резало глаза, а по форме она очень напоминала тонкую длинную саблю. Саньпи долго всё это обмозговывал, но лишь через полмесяца понял, что это была за штуковина.

Не успели мы и глазом моргнуть, как наступила поздняя осень. Прошло несколько затяжных дождей, и вода в озере снова поднялась. Необъятная озёрная гладь уныло пустела, отражения цветных облаков бесстрастно плыли сквозь очертания огромных гор, а силуэты птиц беззвучно проносились, словно опадающие листья, гонимые ветром. Мы подошли к маленькому домику и обнаружили, что дверь заперта, будто бы жилище в любой момент приветливо ожидало, когда старина Дяо и Хайтянь вернутся. Мы повертели замок туда-сюда и, заглянув в дверную щель, почувствовали, что оттуда слегка пованивает. Мы не стали сгоряча взламывать замок. Усевшись на большом плоском камне, мы ожидали возвращения старшего и младшего Дяо. Мы разговорились, и оказалось, что никто не знал, откуда оба были родом. Каждый раз, когда их об этом спрашивали, они всегда посмеивались:

— Далече будет.

А мы и не интересовались, где же именно это «далече». Теперь мы пристально смотрели вдаль, туда, где заканчивались горы, и фантазировали, каков он, этот невообразимый «дальний» край. Ждали мы довольно долго и наконец полностью уверились в том, что отец и сын Дяо сюда больше не вернутся. Зловоние, исходившее из домика, манило нас. Как изголодавшиеся охотничьи псы, не в силах сдерживать инстинкты, мы нашли подходящий булыжник и разворотили замок. Глаза постепенно привыкали к тусклой полутьме внутри жилища, и мы увидели картину, которую, вероятно, и ожидали увидеть: на земляном полу, покрытом толстым слоем пыли, возвышался гигантский скелет Рыбьего царя. В ушах послышались отзвуки могучих ударов, которыми Рыбий царь сотрясал воду, но в ту же минуту эти отголоски стихли, исчезнув в крошечном пространстве комнатки. Мы внимательно рассматривали этот белоснежный пропорциональный скелет, похожий на остов какого-то доисторического животного, и нас переполняли самые разные чувства — и угрызения совести, и благоговейный трепет, а ещё одолевало невыразимое уныние. Мы грустили, поскольку отныне, несмотря на то что Беловодное озеро по-прежнему принадлежало нам, у нас не осталось легенды о Рыбьем царе, чтобы пересказывать её малышне. А потом Саньпи наклонился и начал ощупывать массивный, толстый хребет Рыбьего царя. Внезапно его ладонь замерла.

— Гляньте сюда, — прошептал Саньпи.

И только тогда мы заметили, что там, куда он указывал, в скелете Рыбьего царя не хватало одного гигантского ребра.

Перевод О.В. Халиной