Красный Герцог

Глава 2 Чудовище дикого леса

Густой лес находился недалеко от дома Генриха и покрывал обширные территории, уходя на сотни километров вдаль. Весь путь до лесного массива Вольфганг не замолкая говорил о том, что он как, «истинный охотник», найдёт ту свинью и справится с ней.

— Нашел чем заняться: гоняешься за животиной из жажды мести, — перебил Генрих.

Наступило резкое молчание; Генрих шел дальше, не оглядываясь по сторонам, но всё же ощутил, как Вольфганг злобно сверлит его взглядом, — он очень не любил, когда его перебивали.

— Ничего ты не понимаешь, пугало огородное. Я охочусь на него для того, чтобы продать тушу в городе, — не сразу ответил Вольфганг.

— В городе? как ты думаешь доставить его в город? Эта скотина должна весить килограмм сто! — Генрих был удивлён и рассмешен наивностью своего напарника.

— Оставь свой пессимизм в огороде, мы его дотащим, или докатим, до рынка… — Вольф резко замолчал, будто готовился к дальнейшему спору. — Так и быть, заработок разделим…

— Ты с ума сошел! Я не собираюсь участвовать в этой авантюре, ищи себе дурака! — Генрих был не рад тому, что его почти вынуждают делать то, чем он не хочет заниматься. Тем более, принимать участие просто в Наполеоновских планах.

— Ладно-ладно. Твой отец иногда уезжает в город, может он поможет, по-соседски? — Вольфганг уже не говорил с Генрихом, а просто размышлял вслух, и делал это достаточно громко, чтобы его было хорошо слышно.

— Не дождёшься, — ты сильно не нравишься моему отцу, — он точно не даст своё согласие!

На этой фразе они закончили спор, и Вольфганг отстал от Генриха, чему тот был даже рад. Если бы Генрих сбавил шаг и был ближе к своему товарищу, то легко бы расслышал, как тот тихо произнёс себе под нос: «дождусь».

Вскоре юноши перешли порог леса. Зелёный гигант встретил своих новых гостей слабым дуновением ветра, несущего в себе свежий запах хвойных деревьев. Под ногами юношей был слышен хруст шишек и упавших веток, а окружающие их высокие кусты и деревья переросли в коридоры непомерно дремучего лабиринта.

Пройдя ещё несколько минут, Вольфганг кашлем привлек внимание Генриха, и когда тот обернулся, начал рассказывать свой хитрый план.

— Мы на месте. Самое главное в охоте — осмотреть местность. Нам надо найти следы нужного животного, или его метки на деревьях, дополнительно ищем логово и готовим засаду. — Вольфганг перечислял последовательность действий, загибая пальцы по порядку.

— Я вижу, ты хорошо подготовился… ладно, так и быть, я слушаю тебя. — Наличие хоть каких-то знаний успокоило Генриха, и он был готов частично довериться Вольфу.

— Сейчас твоё дело не слушать, а смотреть: ищи следы копыт, место вскопанной земли или ободранную кору на деревьях. — Вольфганг говорил это, пристально уставившись в землю и внимательно осматривая пространство вокруг себя.

Окружающая их местность выглядела самой обычной, как и любая другая часть леса. Вольфганг же был уверен в своих возможностях, и прекрасно понимал, что если выискивать все детали, то каждый новый уголок леса будет отличаться от своего собрата. Генрих смотрел вниз и видел на земле только маленькие — похожие на кошачьи — следы. Они были не глубокими и легко проглядывались на засохшей грязи; проследив взглядом за следами, он заметил, что они приближались к дереву, и уже по самому стволу вверх уходили маленькие, расположенные рядом друг с другом царапины. «Наверное, это белка» — подумал Генрих. Отводя взгляд в сторону, он заметил метрах в десяти от себя поваленное дерево. На упавшем стволе отсутствовала часть коры, и её место занимали глубокие царапины.

Подходя через пышные кусты ближе к упавшему дереву, Генрих смотрел только на эти необычные метки; не смотря себе под ноги, он запнулся и упал. В мгновение выругавшись и проклиная все, что только можно, он долетел до земли и сильно ударился о почву. Пытаясь встать, он еще пару секунд старался выпутаться из извилистых и цепких веток, но после того, как ему удалось подняться, он обернулся к тому месту откуда шел, чтобы позвать Вольфа. Когда же он встал и начал высматривать своего товарища, то не нашел его. В его голове сразу родилась мысль вернуться назад и искать незадачливого охотника. Весь план испарился, так как сзади раздался хруст ветки.

— Так-так-так, что тут у нас? Метки дикого животного на упавшем дереве. — Проговорив это, Вольфганг медленно водил пальцами по царапинам, проверяя их глубину и наклон на ощупь. Он выглядел и звучал как карикатурный заучка-охотник, что любил более демонстрировать свои теоритические знания, нежели практические.

Генриху не сильно нравилось то, что Вольфганг пытается показать себя выше чем тот, кем он являлся; он уже смотрел на друга с едва заметным презрением. Но Вольф уже был увлечен охотой и надеждой на то, что его долгожданная цель близка, не обращая ни малейшего внимания на Генриха. Указав пальцем на царапины, он сказал:

— Это дерево упало после того как его метил кабан, об этом говорит то, что царапины идут вдоль ствола дерева, а не поперёк. К тому же, кора ободрана примерно на метровой высоте, значит это место чаще всего посещал кабан, всё выше и выше обдирая дерево.

— Значит, мы рядом с его логовом, — заключил Генрих.

От этой фразы Вольфганга заметно передёрнуло.

— Не ты здесь охотник, Генрих. Не мешай мне заниматься искусством, — высокомерно проговорил Вольфганг. — Это означает, что мы рядом с его берлогой.

— Я так и сказал.

— Ты сказал «логово», — ехидно добавил Вольф.

— Осталось дело за малым — найти его, — уже встав ногами на дерево, добавил Вольфганг.

Осмотревшись вокруг, никто из них не увидел ничего полезного или интересного. Вскоре было принято решение пойти вглубь леса. Метки кабана находились почти на каждом десятом дереве, и чем дальше Генрих и Вольфганг шли, тем ниже на деревьях были эти отметины. Юноши петляли взад-вперёд, выискивая место, где мог бы находится кабан или что-то, что может походить на его «берлогу». Вскоре они вышли к небольшому оврагу, который на шесть метров уходил вниз. Это углубление не выглядело природным, его будто сделали люди, для каких-нибудь целей, может, для добычи ископаемых.

Не имея желания туда спускаться, Генрих и Вольфганг решили обойти этот овраг по разным сторонам, смотря вниз и вокруг на наличие других улик. Генрих, перешагивал через кусты и коряги, смотрел вниз, рассматривал деревья, и, в то же время, не желал видеть ни одной отметки, потому что после этого ему бы пришлось спуститься. Но его внимание привлекло резкое движение внизу, он услышал, как что-то шевелилось в пышных и зелёных кустах на дне оврага. Генрих остановился и начал всматриваться, надеясь хоть на какое-нибудь разнообразие в его скучных поисках.

Небольшая остановка на краю крутого оврага была не лучшей идеей. Вскоре эта мысль дошла и до Генриха, но слишком поздно. Осознание своей глупости и надвигающейся опасности пришло к нему, когда он уже кубарем катился вниз, собирая своим телом ветки, камни и землю. Пока юноша стремительно скатывался вниз, он мог только и думать о том, что вот-вот рухнет на землю. Он мог бы плавно и менее болезненно скатиться по ровному склону, только с середины пути, вторая часть склона была отвесной, в связи с чем Генрих слетел с неё вниз к земле.

Спуск оказался более сложным, чем думал в начале Генрих, — когда ещё надеялся не спускаться вниз. В самом начале обхода, он на всякий случай заранее приметил спокойную и безопасную тропу, и как на зло, не успел ею воспользоваться.

Генрих, какое-то время лежал на груди и стонал от резкой боли, но потом перевернулся на бок и начал вглядываться в ту сторону, где ещё минуту назад был Вольфганг. Свалившийся с двухметровой высоты юноша надеясь увидеть веселящееся лицо охотника, который ещё не понимал, что его другу действительно больно. К большому сожалению, — и легкой нотке страха, — ему не удалось найти товарища, и Генрих ещё сильнее испугался. Всплыла молниеносная мысль, что его друг убежал в страхе или вовсе ушел дальше в чащу леса. Между Генрихом и тем местом, находились кусты, откуда, как и казалось ему, был слышен звук шуршания листвы. Этот звук, как оказалось, — и на что изначально надеялся юноша, — ему ничуть не почудился. Что-то действительно там было, и продолжало ещё пару секунд создавать специфический шум.

Когда Генрих принялся вглядываться в кучу листвы, то сразу оттуда выбежал маленький поросёнок. Бурый комочек, размером с дыню, визжал и бежал в сторону лежащего человека, и Генрих уже подумал, что это какая-то шутка, что его вот-вот убьёт пискля, размером с его голову. До смерти напуганный поросёнок пробежал мимо Генриха, что было удивлением для второго. Юноша сразу почувствовал облегчение, но затем он задумался: если детёныш не собирались атаковать, а убегал из страха, то почему он побежал в сторону возможного и неизвестного хищника? Такое поведение животного было невозможным и нелепым. Следя за тем, куда бежит визжащий бочонок, Генрих перевернулся на спину и оперся на локти; он видел, как поросёнок убежал в огромную нору, что была вырыта под склоном. Там, маленькое существо и скрылось во тьме. Потеряв контакт с животным, Генрих поднялся на ноги; когда же он приступил отряхиваться от грязи и пыли, то услышал новый и совершенно другой шум. Это был громкий и хриплый визг. Но визжал уже не маленький поросёнок, визжало что-то более крупное и свирепое; издаваемый кем-то неизвестным звук медленно перешел в бешенный рёв, Генрих направил взгляд в сторону норы и стал медленно пятиться, испытывая прилив первобытного ужаса.

Ему навстречу мчал кабан. Это был центрально европейский подвид, чуть меньше своего среднестатистического родственника, но достаточно крупный для неспособного к охоте юноше.

Родитель был очень зол и намеревался наказать, оказавшегося на его территории, человека.

Кабан с каждой секундой был всё ближе и ближе к Генриху; уже на небольшой дистанции, этого зверя было видно во всей красе. Его шкура была полностью взъерошена, засохшая грязь напоминала торчащие во все стороны иглы, а из раскрытой пасти капала, набирающаяся от неудержимого гнева, пена.

Сам того не ведая, Генрих отпрыгнул в сторону и уже находился сбоку от своего противника. Их разделяли сущие сантиметры. Острый клык легко мог задеть глаз Генриха, но пролетел на опасной близости мимо цели. Не рассчитав такого быстрого маневра, кабан на полной скорости влетел в кусты терновника, откуда совсем недавно выбежал его детёныш.

— Вольф! — Генрих начал кричать во всю глотку, не думая о том, что крик может приманить второго родителя; юноша думал только о том, чтобы не остаться один на один с бешеным животным. — Вольфганг!

Генрих водил безумным взглядом по вершинам оврага, пытаясь найти своего друга. Сердце билось, выпрыгивая из груди; пульсирующая кровь шумом отдавалась в ушах. Спасения не было, был только страх, и оглушающий шум крови. Никто не придет на помощь, Генрих остался один на один с тем, с кем и не надеялся встретится. Обдумывая каждый дальнейший шаг, он смог уловить неприятный звук, что доносился до него из ближайших кустов. Это был звук, который так сильно походил на тот, когда у свежеприготовленной курицы вырывают ножки; звук того, как рвётся плоть и ломаются хрящи.

Кабан вырывался из куста, он запутался в нем, когда не справившись с собственной скоростью угодил в эту неудачную западню. Со всей силы он вырывал кусты из земли, желая выбраться из этой нелепой ловушки. Генрих ощущал, что вот-вот его жизнь будет кончена, и бежать ему было некуда. Он панически начал прикидывать все возможные пути: позади была гигантская нора, где было темно… у него там просто не было бы шансов спастись; впереди был свирепый зверь, что превосходил его в скорости, силе и весе; по бокам были крутые склоны, поднимаясь по которым, он рисковал в очередной раз скатиться вниз, возможно, даже в последний раз; под ногами валялись хрупкие ветви и заросшие мхом камни, которыми он смог бы защититься от зверя, но вряд ли у него бы это получилось.

Генрих уже чувствовал дуновение приближающейся угрозы: прохладный ветер, что бил из норы и смрад зверя раздражали нос. Звуки того, как кабан высвобождал себя из плена неожиданно прекратились. Зверь покинул свою ловушку. Кабан неуклюже вышел из кустов и пристально уставившись на Генриха, начал скидывать с рыла остатки корней и веток. Он готовился к новой атаке, и она не заставила себя долго ждать. Животное сорвалось с места, постепенно ускоряясь и поднимая за собой клубы пыли. Расстояния между Генрихом и кабаном сокращалось. Оставалось восемь метров, семь, пять… Мрачная искра блеснула в глазах Генриха. В этот момент в голове родилась крошечная, молниеносная мысль, что ему никогда не удастся увидеть, как его сестра выходит замуж, как весело они с семьей обустраивают дом для пополнения, как они вместе гуляют по городу, любуясь огромными каменными зданиями, как он будет сидеть в кресле и присматривать за своими внуками и внучатыми племянниками, что играют в салочки. Все эти картины пролетели как-то быстро, почти незаметно, но они всё же отразились неприятным ощущением глубоко в груди.

Эхо детского смеха воображаемых детей резко переросло в свирепый крик, который оглушил Генриха. Он понял. что этот крик пришел к нему не из мира мечтаний. Он открыл глаза и увидел, как сверху на кабана летел Вольфганг. Приняв положение для перегруппировки и держа в руке нож, он, как небесный воитель, летел на встречу порождению из преисподней. Была ли это удача или точный расчёт, но Вольфганг приземлился прямо на кабана и всадил ему нож в спину. Уже через мгновение, они оба лежали на земле. Вольф после приземления перекатился через плечо, надеясь смягчить удар; его падение не выглядело безболезненным и удобным, оно было громким и неприятным. Не пролежав на земле и секунды, Вольфганг начал подниматься на дрожащих от страха и боли ногах. Кабан же после сильного удара свалился на бок и, прокатившись кубарем по земле, лежал почти у самых ног Генриха. Это было невозможно. Нереально.

Резкий вопль потряс весь лес. От такого громкого звука птицы покинули свои гнёзда на деревьях и принялись в панике улетать прочь, параллельно своими криками предупреждая других жителей леса. Поверженное животное пыталось встать: оно извивалось и пробовало передними ногами опереться на землю и подняться.

Гневный вопль сменился плачем. В глазах зверя Генрих увидел страх и боль. Кабан не мог подняться на ноги, и это было понятно по его бессмысленному извиванию. Нож вошел в поясницу животного и повредил позвоночник. Его задние ноги оказались парализованы, и с такой раной он не мог больше драться или бежать. С этой травмой он не сможет сделать что-либо, только ждать неминуемой смерти. Один сильный удар, который поставил точку в дальнейшем существовании живого существа. Животное было обречено, и все это понимали, просто не знали, что будет дальше.

Вольфганг наконец-то встал на ноги. Шатаясь, он шел к своей добыче. Услышав — а затем увидев — это, кабан начал повторять попытки встать, уползти, оказаться как можно дальше от того, кто причинил ему столько страданий и обрёк на мучительное существование. Страх в его глазах нарастал; он рос так сильно, и был таким заразительным, что передался даже самому Генриху. И юноше начало казаться, что Вольфганг идёт уже за ним самим.

Подойдя к кабану, Вольф упал на колени. Он даже не заметил, и сморщился оттого, как сильно защелкали его отбитые суставы. Оказалось, что он сильно просчитался с высотой и скоростью при падении; просчитался во всем, что планировал, был слишком наивен и самоуверен, но его дело было сделано, насколько бы не был удачлив весь этот момент. Чтобы не упасть от бессилия на кабана, юноша упёрся об него руками, и тут животное начало визжать пуще прежнего. Его заживо пожирал ужас, а боль от удара разносилась по всему телу.

— Я смог! Я наконец-то смог сделать то, к чему так долго готовился! — Вольфганг задыхаясь выговаривал эти слова, проглатывая их и захлёбываясь собственными слюнями, будучи в возбуждённом состоянии.

Генрих был напуган, он впервые смог увидеть Вольфа таким. Это выглядело так, будто рядом с ним стоял не его старый друг, а совершенно незнакомый ему человек, с неизвестным мышлением и намерениями. Они оба были в растерянности. Генрих мог бы поговорить со своим другом, отвлечь его, помочь ему, но он не знал, как на это отреагирует сам Вольфганг, особенно в таком странном состоянии. Теперь жертвой, мог оказаться и сам Генрих.

Вольфганг протянул руку к ножу, который всё ещё торчал из спины животного. Рана, что он оставил, кровоточила и смачивала шерсть и траву вокруг поверженного кабана. Рука юноши медленно продвигалась по туше, осторожно поглаживая грязную и твёрдую шерсть; она плавно направлялась от неприятно теплого живота к пояснице. Почувствовав на ощупь деревянную ручку, Вольфганг схватил её и сильно сжал. Быстрым движением он попробовал вытащить нож из зверя. Он тянул его вверх, влево, вправо, но нож не выходил из костей. Каждая попытка высвободить оружие разносилось новой волной мучительных воплей. Сильнее напрягаясь и пытаясь вытащить нож, Вольф обломил его лезвие и, отлетев в сторону, упал на спину. Он лежал на земле, смотря в небо, и держал в руках то, что осталось от его оружия. Смола с деревянной ручки облепила всю ладонь, смешиваясь со свежей кровью. Вольф поднялся и попытался выкинуть ручку, но она не хотела покидать руку своего создателя; она оставалась с ним до тех пор, пока её не оторвали с силой, при этом лишившись нескольких слоёв кожи.

Этот нож с самого начала не понравился Генриху, он выглядел очень хрупким. В этом он не ошибся — эта поломка была лишь вопросом времени.

Вольфганг стоя на трясущихся ногах и пристально смотрел на свою жертву. Он думал только о том, как ему завершить дело. Сейчас у него нет оружия, а он стоит слишком близко к финалу, и просто не мог повернуть назад. Он и не посмеет повернуть! Конец должен состояться!

Генрих молча с осторожностью наблюдал за Вольфом и видел, как он отходит в сторону, наклоняется к земле и берёт в руки большой покрытый мхом камень. Проверяя его на вес, охотник медленно начал возвращаться к своей жертве. Юноша остановился перед ней и посмотрел в эти глаза, похожие на две кротовые норы, внутри которых ещё можно было найти жизнь. Визг невыносимых страданий, слёзы, умоляющий взгляд и угасающие попытки цепляться за жизнь; в тот момент это всё так сильно действовало на уязвимую психику! Вольфганг поднял камень над своей головой и, пытаясь перекричать вопль животного, резко опустил своё орудие. Первый удар прошел мимо заданного курса, или же Вольфганг сам не знал, куда надо было бить. Он ударил кабана в клык из-за чего раздался омерзительный треск, а за ним еще более отчаянный визг. Этот удар вызвал у кабана смещение зуба из-за чего изо рта начала активно вытекать кровь.

Следующий удар уже пришелся на глаз, и это была завершающая нота этого адского театра полного криков и воплей. Эта музыка прекратилась. Оставались только монотонные удары камня по рылу. Они звучали, как удары крепкой палки по дряхлому дереву. Можно было слышать, как отлетают кусочки коры, как разлетается и трескается сама палка. Каждый следующий удар превращал рыло в кашу из костей, зубов, мяса и глаз. Всю эту ужасную картину разбавляла алая кровь, что находилась везде, где только можно. Она полностью испачкала камень, превратив некогда тёмно-зелёный мох в багровый мех, будто сказочного зверя. Кровь брызгала кругом и попадала на одежду и лицо Вольфа, и тем более испачкала Генриха. Эти капли крови медленно стекали со лба, оставляя остывающий красный след.

Генрих стоял в полном оцепенении, теперь он сам был жертвой животного страха; ужас сковал его по рукам и ногам. Он хотел бежать от опасности, как убегает слабое животное от смертельного хищника, но не мог даже дёрнуть пальцем. Он только мог смотреть на то, как Вольфганг продолжает наносить удар за ударом, углубляясь в опьяняющий экстаз, и где-то рядом в густой траве лежала одинокая, обломанная ручка знакомого ножа.

Этот нож с самого начала не понравился Генриху, он выглядел очень хрупким. В этом он не ошибся — эта поломка была лишь вопросом времени…

Ребята были полностью измазаны в крови: она была на голове, ногах, руках и одежде. В таком виде они не могли возвращаться домой, так как из-за этого начались бы неудобные вопросы, на которые пришлось бы дать ещё более неудобные ответы. Проскакивала мысль с просьбой всё забыть, и никогда больше не вспоминать этот кошмар. Если кто-то и узнает, то лучше будет сознаться, чем выглядеть в чьих-то глазах, как псих и убийца. Псих и убийца, именно так сейчас и выглядел Вольфганг, который шел бок о бок со своим другом. Они шли в сторону реки, и им пришлось сделать большой крюк и возвращаться домой другими путями, что только увеличило расстояние их путешествия. Молчание повисло в воздухе между друзьями. Оно одновременно напрягало и успокаивало их, ведь оно звучало лучше, чем хруст костей и разрывающегося мяса. Но также было страшно оставлять Вольфганга наедине с его собственными мыслями. О чём он думает? что он чувствует? Генрих вспомнил ужасный взгляд Вольфа и его схватила легкая дрожь.

Уже на берегу реки они стояли, умывались и смывали водой и травой кровь с одежды; местами пытаясь засыпать её грязью, чтобы сильнее закрыть особо заметные пятна. Отмывали лица, руки, смотрели на отражение на наличие других пятен. И в те моменты, когда они оба восстанавливались после случившегося, прозвучала первая фраза за последние два часа кладбищенского молчания.

— Спасибо, — тихо сказал Генрих, смотря на своё отражение в воде. Там он выглядел, как мертвец — бледный, с красными заплаканными глазами. Он никогда так не выглядел, и надеялся, что больше никогда не будет. — Я мог пострадать там и, если бы не ты, я бы тут не находился. — Генрих поднял взгляд на Вольфа, который осматривал свои руки, на которых оставались куски прилипшей шерсти. Оба они были покрыты ссадинами и порезами.

— Забавно, я тоже самое хотел тебе сказать: «если бы не ты, я бы тут не находился». — Вольфганг ответил не сразу, он повернулся и пристально смотрел на Генриха. На вид, ему было намного хуже; худощавое бледное лицо, бешенные глаза и медленно трясущиеся руки. Во время убийства, Вольф выглядел, как сумасшедший. Как сумасшедший, но живой. Сейчас же он выглядел не лучше, даже не смотря на то, что на его лице прослеживалось спокойствие и лёгкая усталость.

Они были правы: никто не собирался выяснять, кто больше прав, а кто виноват в случившемся, ведь то что случилось, уже прошло, и исправить ничего нельзя. Они смогли очистить своё тело от крови, спрятать пятна на одежды, но не очистить свою память от жуткой картины. Прожитые вместе чудовищные минуты будут преследовать их ещё долгое время.

Умывшись, они направились домой, выбрав обратный путь через необустроенные поля и холмы. После освежающей воды они чувствовали себя намного лучше, и уже походили на нормальных людей, только выглядели уставшими.

— Что ты будешь делать дальше? — спросил Генрих, смотря через плечо на лес, откуда они вышли.

— Я не знаю… не ожидал, что это всё-таки случится… Я и не думал о дальнейших действиях, — ответил Вольфганг, запутавшись в своих мыслях. Именно так и звучал старый друг Генриха. С каждой минутой он все больше и больше походил на себя прежнего, который больше мечтал, чем делал. И если ситуация возвращается в прежнее русло, то всё будет так же спокойно, как и раньше. Генрих ещё не понимал, что вид смерти навсегда меняет людей, что лицезрели её.

Далее они снова вернулись к молчанию, Генрих пытался успокоится, размышляя о том, что будет делать дома, а Вольфганг собирался с мыслями и рассуждал о своих дальнейших действиях. Они подходили к дому Вольфа, который не сильно отличался от хижины Генриха, разве что он был шире и не имел второго этажа. Почерневшие от старости доски покрывали его, и местами отходили вместе с плохо вбитыми в них гвоздями. Семья Вольфа плохо ухаживала за домом, или вовсе не старалась это делать. Здание было немного наклонено вбок, но внутри это было почти незаметно.

Вольфганг и Генрих разошлись перед крыльцом, но перед тем как Генрих пошел дальше, он услышал, что Вольфганг придумал план на будущее: «Я вернусь туда, заберу его и продам в городе» — говорил он, будучи более мрачным, чем до похода в лес. Не поверив этим словам, Генрих только одобрительно кивнул своему другу и направился дальше. По пути его плечо уже перестало ныть, и он надеялся, что при падении ничего себе не сломал.

Стоя перед крыльцом своего дома, он смотрел в открытую дверь и прислушивался к обстановке внутри. До него доходил громкий смех Анны и Петры. Они что-то активно обсуждали и смеялись. Они могли зашивать подушки и придумывать для них интересные и красивые дизайны. Мысль о семейной идиллии радовала Генриха, и его лицо озарила улыбка; он радовался тому, что у него есть такая прекрасная семья. Собираясь уже начать подъем по ступеням, Генрих остановился, так как издали услышал грохот двигателя отцовской машины. К тому же, он знал, что сюда просто некому приезжать.

Черная машина медленно выехала из-за пригорка и приблизилась к дому. Она остановилась в паре метров от Генриха, и из неё вышел Людвиг. Отец семейства достал из багажника один мешок и положил на землю. Сразу было видно овчину, за которой и уезжал Людвиг. Генрих начал подходить к этому мешку, чтобы помочь своему отцу отнести его в дом.

— Будь так любезен… — начал уже говорить Людвиг, но остановился, заметив, что его сын уже тянет руку помощи.

— Буду, — ответил ему Генрих, поднимая легкий мешок, наполненный шерстью овец.

Он решил подождать, когда отец закончит возиться с машиной, и тогда они вместе смогут пойти домой и показать оставшимся членам семьи, что с ними всё в порядке, и они вернулись назад.

— Как там обстановка в городе? — спросил Генрих, пытаясь параллельно забыться о том, что случилось в последние несколько часов.

— Всё так же, как и всегда: люди куда-то спешат, работают и строят вокруг себя новые изобретения, которые и сами не могут понять. — Этот ответ был предоставлен слишком быстро и чётко, будто Людвиг с самого начала ожидал, что по его возвращению ему сразу же начнут задавать вопросы. Ответ по содержанию был пустым и серым — Людвиг что-то хотел скрыть.

Подождав пока отец закончит проверку машины и укроет её тентом, Генрих стоял и прикасался к овчины внутри мешка. Она была такая мягкая, что рука утопала в ней. Ощущая эту шерсть, Генрих невольно стал вспоминать кабана, которого он встретил. «Какой он был на ощупь? Мог ли быть он таким же мягким?» — думал Генрих. Вспоминания о прошедшем событии, всплыл и финал всей встречи; эти мысли заставили ослабить хватку Генриха, из-за чего он выпустил из рук мешок, и тот плюхнулся на землю.

— Ты в порядке?

Смотря на шерсть у своих ног, Генрих видел кабана, такого же большого и бурого. Он также лежал на земле без движений, и вся картина была до боли в груди знакомой. Только на этот раз в воздухе не витает запах крови.

— Я просто задумался…

Кивнув и похлопав сына по плечу, Людвиг взял в руки мешок и, они оба направились в дом. Пройдя на первый этаж они разделились. Генрих молча начал подниматься по лестнице вверх. Его отец направился в свою комнату на первом этаже, где в этот момент находились Петра с Анной. Они встретили его с радостными криками. Анна хвасталась чем-то и рассказывала всё, что было связано с прошедшим днём. Петра же смеялась над своим чересчур активным чадом. Потом они что-то обсуждали, так бурно и радостно, словно вся семья была в сборе, будто Генриха просто не существовало. Этого одинокого и испуганного юношу встретил только скрип ступеней и половицы, он не мог прислушаться к тому, о чем говорили внизу, в ушах его был только непрекращающийся поток невнятного шума. Поднявшись на второй этаж, он медленно приближался к своей комнате, и с каждым шагом тревожные мысли улетучивались. Он возвращался в безопасное место, в ложе спокойствия и тепла. Запах цветов и скрип пола помогали ему забыть то, что он видел; то, что он чувствовал. В своей комнате Генрих не раздеваясь упал на кровать. Он плашмя лежал на ней, уткнувшись лицом в одеяло. Ему нужен был отдых, он был измотан и у него болело всё, что только могло болеть. В лесу это было мало заметно, но сейчас, в спокойной обстановке всё было иначе. Адреналин в крови рассасывался, боль медленно накрывала Генриха с головой, как одеяло, на котором он лежал.

Закрыв глаза, он увидел тёмный лес, похожий на тот, где они с Вольфгангом начинали свою охоту. Вокруг было ужасно темно. Теперь лес не показывал свою зеленую красоту в приятном дневном свету; сейчас он был врагом для Генриха, и зарождалось слабое чувство беззащитности. Каждый ствол дерева выглядел, как ужасный высокий силуэт, что кружили вокруг юноши. Потеряв чувство ориентации и задыхаясь от гнетущей атмосферы, Генрих начал слышать топот копыт. Звук становился всё громче и громче, но никак не было видно его источника. И чем громче был этот звук, тем более четким звучало что-то еще. Вместе с топотом было кое-что ещё, менее приятное и оглушающе громкое — это был нечеловеческий вопль. Он разносил с собой страх и боль.

Генрих очнулся лежа на спине. То, что он видел, было всего лишь кошмаром. Когда он уснул в надежде сбежать от прошлого, прошлое преследовало его не отставая ни на шаг, и настигло его, проникнув прямо в мир грёз. Генрих лежал на кровати, опасаясь того, что его сон не окончен, что вот-вот он услышит нарастающий топот копыт и разрывающий сердце вопль. Чувство страха опять начало просачиваться в голову юноши. Страх нашел его и застал врасплох. Пытаясь перебороть свои чувства, Генрих закрыл глаза и сел на кровать. Сидя с плотно закрытыми глазами, он пытался вслушаться в каждый шорох вокруг себя. Он пытался физически зацепиться за что-то настоящее и не дать утащить себя в другой мир. Он слышал, как что-то шуршит в соседней комнате; слышал неразборчивую речь у родителей на первом этаже. Кроме этих звуков, Генрих смог уловить сладкий запах чего-то, что находилось в его собственной комнате, от чего у него заурчало в животе.

Это была тарелка горохового супа, которая одиноко стояла на комоде. Генрих открыл свои глаза и посмотрел на неё. Это была железная миска, в которой была теплая жидкость, а рядом с ней стоял стакан с остывающим чаем. Это был его ужин, который он благополучно проспал. Пока юноша дремал после тяжелого дня, Петра заходила в комнату и оставила его порцию. Она хотела, чтобы после пробуждения, её сын мог поесть и восстановить силы. Знакомый запах еды был тем, что начало успокаивать Генриха. Встав с кровати, он подошел к комоду, где зажег светильник и начал есть.

Тот же суп, что был утром, одно и то же блюдо, но из-за разной температуры оно воспринималось совершенно иначе. Прохладный суп был вкусным, но чего-то в нем явно не хватало. Не зря Людвиг говорил, что еда вкуснее в приятной компании. Генрих ел молча, осознавая, что не сможет сейчас слушать что-то, что рассказывает отец, что может обсуждать Анна и мама. Немного остывшая еда медленно согревала его, успокаивая от прошедшего кошмара, и окончательно вернула в реальность.

Когда юноша доел свой ужин, он решил, что не будет никого беспокоить, и не стал относить посуду вниз. Утром он сам её помоет и займется обыденными делами. Спать уже не хотелось, поэтому Генрих подошел к стене, которая отделяла его от комнаты Анны. Он осторожно постучал костяшками пальцев по стене и стал прислушиваться. Через некоторое время он услышал двойной ответный стук, который послужил разрешением войти. Генрих покинул свою комнату и, выйдя в коридор, направился к двери, что была усеяна цветами. Открыв её, он увидел, как на полу рядом со стеной, лежит Анна. Она с интересом читала небольшую жёлтую книгу. Генрих подошел к ней и сел рядом.

— Почитай мне сказку, братец, — сказала Анна, смотря блестящими глазами на своего гостя. Она выглядела как щенок, просящий у хозяина ласки. — Пожалуйста.

В ответ она ничего не услышала, но поняла, что получит своё, когда её брат наклонился и взял книгу в руки. Тогда Анна встала и залезла на кровать, где укутавшись в тяжелое одеяло, легла на подушку с новым желтым цветком и пристально начала смотреть на брата.

— Что хочешь услышать? — спросил её Генрих, смотря на список рассказов в содержании книги.

— Любую. Когда ты читаешь вслух, любые сказки одинаково интересны.

Услышав это, Генрих только стеснительно улыбнулся. Книга была сборником рассказов неизвестного автора, все они были странными и необычными, и более походили на страшилки, но Анна всегда относилась к ним оптимистично, и спокойно называла их сказками. Между сказками прослеживались маленькие отрывки, похожие на заметки автора, в которых описывались такие же разнообразные события, как и сами сказки. Однажды, когда Генрих переписал все заметки, то заметил, что некоторые из них являются излишне неправдоподобными и сказочными, а некоторые казались настолько реалистичными, словно происходили за окном. Несмотря на общую мрачность и жестокость написанных произведений, — по крайней мере так легко казалось самому Генриху, — девочка слишком спокойно и позитивно относилась к ним. Генрих выбрал сказку и присел на кровать рядом с сестрой. Он открыл одно из последних произведений, где было начало сказки: «Песнь со дна колодца». Это был один из небольших рассказов, в котором призрак давно умершей девушки пел песни из колодца, что околдовывали людей.

Этот рассказ можно было воспринимать по-разному: он одновременно был нелепым и поучительным, страшным и забавным, однообразным и необычным. Только от рассказчика зависело то, какой он будет на этот раз. Генрих читал его осторожно, спокойно, слегка театрально выставляя речь людей, и создавая идеальную и живую атмосферу в нужных моментах. Заодно он был и тих, чтобы не создать для сестры несколько ночных кошмаров, но и пытался воссоздать атмосферу именно такой, какой она была на страницах книги. Генрих не хотел для своей сестры бессонной ночи и плача под одеялом, но всё же собирался угодить её желанию услышать реальную историю. Неприятный и немного страшный финал этого рассказа, Генрих попытался озвучить в более поучительной и несерьёзной манере, но боялся, что эта история все-таки посеет свои темные семена в сознании маленького ребенка.

— Я так и знала, — сказал тихий голос из-под одеяла. Анна высунула свою голову из-под своего убежища и смотрела на Генриха. — Эта сказка такая же, как и остальные. В них люди помнят о чудище, тогда оно возвращается и несёт беды, пока все его помнят.

Эта фраза слегка испугала Генриха. Перед его глазами резко вспыхнул ужасающий вид кабана, что пытался убить его. Брат с сестрой молча смотрели друг на друга несколько минут. Девочка ожидала, что её брат подтвердит её умную мысль, но Генрих потерялся в собственных образах, игнорируя происходящее вокруг. В голове Генриха так и звучала растущим эхом фраза «чудовище… возвращается… пока его помнят».

Анна наблюдала странную картину: Генрих, после того, как услышал её заключение, неожиданно впал в какой-то ступор. Он просто сидел и смотрел куда-то сквозь неё, будто бы Анны просто не существовало. Это продолжалось минуту, две, и не остановилось бы, если бы девочка осторожно не коснулась рукой колена брата. Генрих вздрогнул от неожиданности и, неловким, но уже более живым взглядом, начал смотреть на свою сестру.

— Генрих, скажи, а вы с Вольфом смогли прогнать то чудище?

— Да…

— Как вы это сделали?! В книжках для этого нужна магия! — Предвкушая раскрытие тайны спасения от чудовищ, Анна почти что прокричала на весь дом, не в силах сдержать своё волнение.

— …Мы его прогнали. Навсегда. …У чудищ каменное и холодное сердце; им неведомы чувства других, поэтому они и творят зло. Зная, что это слабое место, мы ударили туда. И он исчез… — Генрих говорил эту фразу очень медленно, постепенно выхватывая все слова из воздуха. Он делал это неуклюже, но Анна всё же поверила всему, что сказали.

После этой фразы, они оба молча смотрели друг на друга. Затем, Генрих медленно закрыл книгу и положил её на пол. Он спокойно поцеловал Анну в лоб и начал покидать комнату. Его пожирало странное чувство, что он сказал что-то лишнее своей сестре, что-то что сыграет с ней злую шутку. На выходе в коридор, он так и не услышал то, что Анна собиралась идти спать, словно она дальше сидела и о чём-то усердно думала. Было слышно только удаляющиеся шаги Генриха. Он уходил, и Анна его отпустила. Она ощущала, что с братом что-то не так, что встреча с чудовищем в лесу не прошла для него незаметно. В таком сложном моменте, они оба решили об этом умолчать.

Этот день перевернул мировоззрение Генриха на окружающие его вещи: его кровать, что ранее была большой и мягкой, уже казалась ужасно грубой и маленькой — ноги свисали с её края и беспомощно повисали в воздухе. Генрих пытался уснуть дольше часа, — он лежал и на левом боку, и на правом, также пробовал уснуть лежа на животе и спине. Недавнее продолжительное чувство тревоги исчезло, но остался какой-то неприятный осадок, который будучи глубоко в подсознании, мешал юноше уснуть.

Спустя какое-то время, Генрих смог увидеть вдали холмов облака, которые становились всё светлее и светлее. Чем дольше Генрих смотрел на них, тем больше понимал, что наступает утро. Ночь была ужасно долгой, и было непонятно: спал ли Генрих, или же он всю ночь мучился, переворачиваясь в своей кровати в попытках найти заведомо удобную позу для сна. Пытаясь вспомнить определённые моменты мучительных и долгих попыток уснуть, ничего не лезло в голову, словно каждая минута этой ночи была нереальной. Без должного отдыха Генрих ощущал сильную слабость и вернувшееся к нему чувство тревоги. Только оно и успело выспаться этой ночью.

Новый день продолжал тянуться, Генрих не чувствовал себя его частью. Он находился где-то далеко отсюда. Работа в огороде была более медленной и неуклюжей. Материнская еда была не так вкусна, как раньше. В какой-то момент, сидя за столом с кружкой чая, Генрих видел, как к его отцу приходил Вольфганг и о чем-то говорил и смеялся. Было глупо надеяться, что у этого затейника что-то получится, и потеряв к этому событию интерес на пару минут, Генрих услышал, как хлопает дверь машины и заводится двигатель. В машине находился его отец и Вольфганг. Генрих был удивлен этому факту; он открыл в Вольфе черту, которую никогда не видел. Была ли она и ранее или же эта новая черта вышла вместе с ними из леса. По телу пробежалась новая волна морозного озноба.

Следующий рабочий день на поле не отличался от предыдущего, разве что в том, что за Генрихом никто не заходил, а вместо вышивки Анна и Петра занимались готовкой еды. Юноша всё также пахал поле, поливал овощи, проверял дом и забор. На закате он уже сидел на ступеньках крыльца, пил холодную воду и наслаждался видом: солнечные лучи отражались от капель воды и заставляли весь политый огород блестеть.

Как оказалось, Вольфганг крайне хитро подговорил Людвига: он сказал ему, что поймал кабана и готов поделиться полученной выручкой, если его подбросят до рынка. Также отец Генриха описывал, что когда они заехали за тушей, она уже была освежевана. В подвале у семьи Вольфганга стояли несколько набитых мешков, из некоторых даже просачивалась ещё свежая кровь. Людвиг за помощь получил хорошую сумму и стал теплее относиться к этому «сорванцу». Генриха посетило странное чувство, будто покинув лес, они вернулись в мир, который только на вид походил на родные места. С каждым прошедшим часом он замечал всё больше и больше каких-то странных и незнакомых вещей. Это усиливало чувство того, что он больше не принадлежит этому миру. Но в конечном счёте он ловил себя на том, что просто устал, и теряет последние силы, чтобы хоть как-то здраво соображать.

Всё остальное проходило так же, как и всегда. Ничего не менялось. Генрих даже почти не видел Вольфганга с того дня. Только мельком наблюдал его, когда тот уезжал с его отцом и иногда замечал его одинокий силуэт далеко в полях. С леса они так и не разговаривали, но так было и раньше, когда они встречались и говорили раз в пару недель.

Спустя месяц, в один пасмурный день к порогу их дома пришли незваные гости. Это были высокие люди в черных одеяниях. Они приехали из города и о чем-то долго разговаривали с Петрой и Людвигом. Генриха и Анну выставили на улицу, где они сидели у колодца и ждали, когда закончится конфиденциальный разговор взрослых. Спустя некоторое время, все разом вышли из дому; незнакомцы сели в свою машину, но не торопились уезжать. Родители подошли к своим детям, Петра тихо плакала, а Людвиг встал на одно колено и обнял своих детей.

— У меня появились неотложные дела. Когда я с ними закончу… я вернусь к вам. — Ничего больше не сказав, Людвиг сел в машину незнакомцев, и они уехали прочь.

Петра, плача, обнимала своих детей и долго не могла ничего им сказать. Только потом Генрих и Анна узнали, что отец отправился на войну. Анна из этого признания ничего не поняла. Она не знала значение этого слова и не понимала почему оно так сильно напугало всех. Генриха же охватила сильная паника. Он впервые услышал о том, что почти весь мир был охвачен войной, и она так резко ворвалась в его тихую и спокойную жизнь.

Так, чудище из дикого леса, которое встретил Генрих, вернулось и принесло беду, забрав часть его семьи.