Красный вагон

Глава седьмая

Лодку, на которой плыли Глеб и Варя, специально сделали для того, чтобы она перевертывалась.

Как чуть что, сразу черпает воду бортом.

Даже кашлянуть как следует и то нельзя. Просто — не дыши.

А Глеб как раз плохо плавал. Разве в Зеленухе научишься? Зеленуху вброд и воробей перейдет!

Варя с первой же минуты начала всем командовать.

Глеб говорит: «Пойдем пешком», а Варя уперлась, и ни в какую: «Поплывем на лодке. Я люблю на лодке плавать».

В лесном поселке Глебом никто не командовал. Только скажешь Кольке Пухову: «А ну, цыц!» — он и молчит.

А тут — на тебе! Делай только то, что ей нравится.

Глеб опустил, например, руку в воду и стал слушать, как вода журчит между пальцами.

А Варе это, видите ли, не по душе.

Замахнулась веслом и кричит:

— Вытащи руку, а то я тебя по горбу огрею!

А еще называется девочкой!..

Лодка шла у самого берега.

На середине с гулом перекатывалась на шиверах быстрая, ключевой чистоты вода.

Варя с трудом выгребала против течения. Синяя в белый горошек кофточка ее прилипла к плечам, на лбу светились мелкие прозрачные капли.

Но Варя не признавалась, что ей уже невмоготу.

Вытерла мимоходом потный лоб, посмотрела на Глеба злыми глазами и сказала:

— Ты, Глеб, смотри, как надо грести. Ты не опускай весло глубоко. Ты поверху греби.

А Глеб смотрит на нее и молчит.

Когда в лодку садились, так весло прямо из рук вырвала, а теперь вот как, теперь вот каким голосом поет...

В конце концов Варя поняла, что хитростью тут ничего не сделаешь.

Подчалила к берегу, чтобы лодку не унесло течением, и сказала:

— Ты чего так сидишь? Ты так не сиди. Бери весло!

Ну вот, так бы и давно. Хвастунья!

Глеб взял весло и начал грести.

Лодка вильнула вправо, вильнула влево, повертелась, а потом вдруг пошла до того ровно и быстро, что Варя даже вздохнула от огорчения и зависти.

В душе Глеба все пело и танцевало.

Первый раз в жизни взял весло — и вот как!

Чего не сделает настоящий мужчина, если захочет...

Лодка плыла все вперед и вперед.

Исчезли, будто никогда их и не было, высокие глинистые берега. Река стала шире, спокойнее. Вдоль плесов, отражаясь в тихой воде, тянулись одна за другой белые застенчивые березки, приосанившись, глядели свысока в зеркальную гладь медноствольные сосны.

Варя сидела на носу лодки задумчивая, грустная. И Глебу тоже неизвестно от чего стало вдруг грустно. Так бы плыл и плыл по этой лесной реке. Плыл и молчал...

Но плыть без конца и молчать опасно. Так и в самом деле уплывешь на самый конец света.

Глеб поглядел вокруг, подумал и погнал лодку к берегу.

Они привязали лодку к толстому черному корню сосны, огляделись по сторонам.

Глеб сразу же узнал эти места. Вон полянка, на которой он переобувал сапоги, вон и береза с тремя белыми тонкими стволами, а вон и едва заметная охотничья тропа, по которой они шли вчера.

Глеб уверенно вел Варю по тайге: там повернет направо, там — налево. Кинет глазом по сторонам и снова идет и идет.

Варя, конечно, поняла, что это за человек, Глеб.

То хвасталась, покрикивала на него, а то вдруг притихла.

Хо-хо, «отчаянная»! Она еще узнает, кто отчаянный, а кто не отчаянный. На словах и Колька Пухов отчаянный!

Все шло как по маслу. Свежая, проложенная этим летом охотничья тропа вела вперед лучше компаса.

Еще немного, еще чуть-чуть, и на тропе этой вдруг покажется в своем белом платье Зина-Зинуля.

«О, как я благодарна вам, мои отважные спасители! Особенно тебе, Глеб. И ты мне, Глеб, разреши, нет, ты мне обязательно разреши конкретно поговорить с твоим братом».

Глеб немножко поломается, а потом скажет:

«Я согласен. Только не говори ничего лишнего и не приукрашивай. Я это сделал не для Луки. Я выполнил свой долг».

Да, так бы оно, наверное, и было. Но тут Глеб сам виноват. Замечтался, зазевался и сбился с пути.

Глеб начал кружить по тайге, как легавая, которая потеряла след зайца.

Кружил, кружил и выкружил, наконец, к болоту.

Но это было совсем не то болото, по которому они шли вчера.

Ни следов, ни помятых камышей.

Где-то недалеко крякали утки. Значит, там, меж этих высоких зарослей, была глубокая чистая вода.

Глеб начал приглядываться к этим незнакомым местам и размышлять — повернуть вправо или, может, наоборот — влево...

Но тут к Глебу подошла Варя и дернула его за рукав:

— Глеб, ты зачем сюда привел? Ты заблудился?

Глебу надо было не горячиться, подумать как следует, а он разозлился и ни с того ни с сего полез в болото.

Зачавкала жидкая грязь. Почуяв недоброе, из камышей вспорхнула и стремительно понеслась прочь стая уток.

Дальше в самом деле была вода. Сначала по колено, потом по пояс...

Но даже и это не остановило Глеба.

Если бы тут был океан, так он бросился бы и в океан.

Шаг за шагом пробирался Глеб вперед по илистому, вязкому дну. Вслед за ним тянулся длинный черный хвост болотной грязи.

Варя покорно шла сзади. По лицу ее — усталому и грустному — было видно, что она уже ни капельки не верит Глебу и идет просто так, лишь бы идти...

Болото, к счастью, попалось небольшое.

Глеб вылез на берег, отряхнулся и тотчас же увидел на холмике небольшой, недавно накошенный стог сена.

Стог этот, очевидно, сложил лесной объездчик.

Ну да, так и есть. Вот и следы подков — четкие, свежие. По этим следам хоть на край света иди — не собьешься.

Варя тоже обрадовалась стогу, будто живому человеку. Она сразу повеселела. Развязала заплечную котомку и вытащила из нее краюху хлеба с черной, отставшей от мякиша коркой.

Хлеб намок, но вкуса своего не потерял. Не надо ни колбасы, ни печатных пряников. Только бы ел и ел его, вгрызаясь зубами в сладкую, влажную мякоть.

Поели, попили, а потом стали вслух размышлять — идти дальше или заночевать в этом стогу.

Где еще найдешь такую мягкую теплую постель?

Идти дальше не хотелось ни Глебу, ни Варе. Во-первых, устали, во-вторых, промокли, а в-третьих, поздно.

Глеб разобрал верхушку стога и вымостил там большое удобное гнездо.

Как в иркутской гостинице, где они ночевали с Лукой.

Только настольной лампочки нет и телефона.

Варя взобралась на стог. Глеб набросал сверху гору сена, обошел вокруг и полез под теплое колючее одеяло.

Улегся, растолкал над головой сено, чтобы не лезло в глаза, и спросил Варю:

— Ну как, хорошо?

— Ага, как на печке!

Тут и правда было хорошо. Крепко пахло сухой мятой, цветами и, как это показалось Глебу, теплым лесным солнцем.

Глеб думал, что сразу же уснет, но сон почему-то не шел к нему. Может быть, потому, что Варя все время ворочалась и толкала локтями прямо в лицо.

И вообще он зря затеял эту историю...

Разве ее найдешь, Зину-Зинулю?

Они ее ищут тут, а она, может быть, вон где...

И Зинулю не найдешь, и сам ни за что ни про что попадешь в беду.

Ну да, разве долго?

Глебу одна за другой начали вспоминаться таежные бывальщины. Много наслушался их в лесном поселке.

Сдадут охотники шкурки Алушкину, купят в лавке свежего табаку и давай рассказывать кто про что.

Но больше всего про тайгу, про свое нелегкое, а порой и опасное ремесло.

Глеб давно заметил: охотники рассказывают эти истории по-разному.

Про смелых и решительных, каким был и его отец, говорили с уважением и даже с завистью. Про людей же пустых и легкомысленных — с небрежной и злой усмешкой.

Да, вот так и с ними будет...

Соберутся охотники в кружок, закурят, а кто-нибудь и скажет:

«А все-таки дурак этот Глеб Бабкин был. Ему бы взять эту телеграмму, которую по телефону записали, и отдать Георгию Лукичу. Самое верное дело. Он бы уж придумал, как Зину-Зинулю разыскать».

И все с ним согласятся:

«Конечно, дурак. От него никогда пользы не было».

Глеб понимал, что все действительно так. Но сейчас уже ничего поправить и изменить было нельзя.