Кремлевский заговор

ПОРТРЕТ МАРШАЛА, КОТОРЫЙ СТАЛ ИГРУШКОЙ В РУКАХ ПОЛИТИКОВ

СПРАВКА О ЛИЦЕ, ПРОХОДЯЩЕМ ПО ДЕЛУ О ЗАГОВОРЕ С ЦЕЛЬЮ ЗАХВАТА ВЛАСТИ.

В ноябре 1990 года на встрече воинов-депутатов с Горбачевым член Верховного Совета Эстонии капитан К. Ахаладзе сказал: «Михаил Сергеевич! Я один из многих людей, которые с 1985 года по 1988 год беспредельно любили Вас. Вы были моим идеалом. Везде и всюду я готов был за Вас драть глотку. Но с 1988 года я постепенно ухожу, удаляясь от Вас. И таких людей становится все больше. У людей, восхищавшихся перестройкой, начинается аллергия на нее».

То же самое мог бы сказать и маршал Дмитрий Язов. Он возлагал на перестройку большие надежды и долгое время боготворил президента. Однако по мере удаления от апреля 1985 года все более разочаровывался в перестройке и все дальше отходил от президента.

Язов и Горбачев были совершенно разными людьми. Для Горбачева понятие «кулак» не содержало откровенно враждебного смысла. Часть его семьи по приказанию властей, осуществлявших курс на поголовную коллективизацию, вступила в колхоз. «Однако дед «не поступился принципами» и был репрессирован как кулак», — отмечает известная американская писательница Гейли Шихи, исследовавшая юность и детство Горбачева.

Для Язова кулаки были непримиримыми классовыми врагами, колхоз — надеждой на спасение от нищеты и голода. Он вышел из самых низов российского крестьянства. Бедность помешала ему своевременно получить среднее образование. Язов в неполные 10 лет вынужден был прервать учебу и пойти на работу, чтобы помочь матери, оставшейся после смерти мужа с четырьмя детьми на руках.

Когда началась война, Горбачеву было всего 11 лет. Его станица на три месяца была оккупирована немецкими войсками. Советский политолог Леонид Гозман так комментирует в журнале «Огонек» этот факт из биографии президента: «Немцы были врагами, с которыми сражался на фронте его отец. Но он увидел не карикатурных персонажей советской пропаганды, а живых людей, и это было первым опытом понимания того, что пропагандистские стереотипы упрощают, примитивизируют мир, а значит, и относиться к ним, в том числе и к стереотипам о собственной стране, стоит с осторожностью».

В 1941 году Язов ушел добровольцем на фронт, приписав себе лишний год. В армию брали только с 18 лет, а ему не было и 17.

Он похоронил многих своих однополчан, прежде чем война закончилась. Сам не раз смотрел смерти в лицо. Дважды был ранен.

Для Язова немцы на всю жизнь остались неприятелями: боль от ран, полученных на фронте, мешала поверить, что те, кто на войне, может быть, стрелял в него, искренне говорят о дружбе и желании помочь СССР.

Язов смог закончить школу лишь в 1952 году уже в звании майора, совмещая занятия со службой и заботой о семье.

Горбачев закончил юридический факультет Московского государственного университета — эпицентр студенческого свободомыслия в СССР. Здесь он подружился со Зденеком Млынаржем, одним из будущих лидеров «Пражской весны». Годы студенчества зародили в нем стремление к реформаторству — отмечают многие биографы президента.

Демократические преобразования Хрущева для Язова обернулись массой осложнений, привив настороженность ко всякого рода реформаторству. Армия сокращалась, и ему после окончания Военной академии им. Фрунзе досталась всего лишь должность командира батальона. Офицера, прошедшего войну, имевшего опыт командования отдельной частью и окончившего академию с Золотой медалью, такое назначение разочаровало. Но это было только началом мытарств. Вскоре Язова перевели на еще более непрестижную должность начальника полковой школы для новобранцев. Затем последовал перевод на скромную должность старшего офицера в Управление боевой подготовки Ленинградского военного округа. Лишь в 1961 году он становится командиром полка. За плечами было уже двадцать лет службы! Из них четыре под пулями врага.

В 1962 году его полк тайно перебрасывают на Кубу. Карибский кризис преподнес ему урок политического лицемерия. Всему миру твердили, что на Кубе нет советских войск, а Язов под эти заклинания укрывался со своим полком в джунглях. Офицеры и солдаты были переодеты в гражданское и выдавали себя за «аграрных специалистов».

Горбачев и Язов смотрели на одни и те же события совершенно разными глазами, извлекая из них абсолютно противоположные выводы. Даже личная жизнь у них сложилась по-разному. У Горбачева счастливо, у Язова, как он сам отметил в своей биографии, «благополучие чередовалось с горем и значительными переживаниями». В 1947 году от ожогов умерла дочь. В 1975 году от рака — жена. Он женится на своей сверстнице, оставшейся без мужа. В 1991 году едва не похоронил и ее. За два месяца до часа «X», 19 мая, (19 — несчастливое число для Язова!) он вместе с Эммой попадает в аварию. Удар тяжелой машины пришелся как раз по тому месту, где сидела жена. 53 дня провела Эмма Язова в реанимации. Врачи спасли ей жизнь, но тяжелые травмы обрекли ее на постоянное недомогание.

Груз прожитого тянул Язова назад. На переговорах по разоружению он сражался за каждый артиллерийский и автоматный ствол, отстаивая безнадежно устаревшие «пехотные» концепции.

Будучи неопытен в искусстве закулисных интриг, мысля исключительно прямыми категориями, Язов и сам не заметил, как оказался игрушкой в руках политических сил, противостоящих реформам.

Переломным моментом стала встреча воинов-депутатов с Горбачевым. Та самая, на которой так проникновенно выступал капитан Ахаладзе.

Хотя официальная пресса опровергала многочисленные заявления о том, что на этой встрече президенту пришлось столкнуться со «своего рода ультиматумом военных», в действительности так оно и было. Один из участников встречи полковник В. Костин адресовал Горбачеву гневный вопрос: «Нужна ли вообще армия Вам как президенту?!» В демократических государствах военные не могут себе позволить подобный тон в общении с президентами.

Через две недели, 27 ноября, Язов в своем выступлении по Центральному телевидению сказал:

— Я обращаюсь к вам по указанию президента СССР в связи с противоправными действиями в ряде республик, которые ставят под угрозу обороноспособность страны… Принимаются решения, требующие передислокаций соединений и частей Вооруженных Сил СССР… В такой обстановке считаю необходимым заявить следующее: армия будет дислоцироваться там, где это необходимо для выполнения ее главной функции: обороны государства и обеспечения его безопасности…

Это была его первая победа над президентом. Обычно отступал он. Пусть армия знает, что министр обороны перешел в наступление. Армия не поддастся нажиму! Где войска стояли — там и будут стоять. Пусть сепаратисты и националисты и не помышляют о том, что армия покинет пределы их республик. Армия была и будет единой, неделимой!

Но победа была пирровой. Министр обороны присягнул на верность имперской политике, и армия была обречена на роль жандарма. Эхом заявления Язова стали автоматные очереди и лязг танковых гусениц в Вильнюсе. Пролитая там кровь окончательно повязала военного министра с теми, кто готов был ради сохранения политического статуса кво на все…

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЯ

Из протокола допроса Дмитрия Язова от 30 августа 1991 г.:

…Поехали, чтобы предъявить ультиматум президенту: или сдавайся, или будешь изолирован. Мы договорились, что Варенников, после того как побывает у Горбачева, залетит в Киев независимо от результатов переговоров. Он должен был встретиться с Кравчуком и обговорить все вопросы. Но ему не ставилась задача вводить чрезвычайное положение. Это, как мы считали, должно быть прерогативой руководства Украины. Позже, когда Варенников вернулся в Москву из Киева, я поинтересовался, какова реакция Кравчука на создание ГКЧП. По словам Варенникова, Кравчук сказал: «У нас все в порядке, мы не будем вводить чрезвычайное положение».

Вопрос:

— Командующие округами были уведомлены о том, что будет создан ГКЧП?

Ответ:

— Не все. Из отпусков я никого не вызывал. В воскресенье, 18 августа, ко мне где-то около 12–13 часов приехал Крючков.

Вопрос:

— Он предварительно звонил?

Ответ:

— Да, он позвонил и сказал, что сейчас подъедет… Когда подъехал, начал разговор с того, что может делегацию к Горбачеву отправить не в 13.00, как мы предварительно договорились, а чуть позже, в 14.00. Я говорю: «Ну, какая разница? Разве это имеет какое-нибудь значение?» Потом он сказал, что ему нужно позвонить Пуго.

Вопрос:

— Пуго был в курсе дел, разделял вашу точку зрения?

Ответ:

— Кто-то мне говорил, кажется, это был Крючков, что Пуго солидарен с нами. После нескольких звонков Пуго разыскался. И Крючков пригласил его приехать.

Вопрос:

— Объяснял ли он причину приглашения?

Ответ:

— Нет. Он только сказал: «Я у Язова нахожусь, подъезжай». Тот приехал. Из этого я понял, что у них какая-то договоренность до этого была.

Вопрос:

— А почему Вас не оказалось в составе делегации, отправляющейся в Крым на переговоры с Горбачевым? Почему направили туда Варенникова, а сами остались в Москве?

Ответ:

— Трудно ответить на этот вопрос определенно. Скорее всего потому, что неловко было перед президентом показываться с ультиматумом в качестве предателя…

ПОРТРЕТ «КРЕМЛЕВСКОГО ЯСТРЕБА», КОТОРОГО КОЛЛЕГИ НАЗЫВАЛИ «КРЕМЛЕВСКИМ ДВОРНИКОМ»

СПРАВКА О ЛИЦЕ, ПРОХОДЯЩЕМ ПО ДЕЛУ О ЗАГОВОРЕ С ЦЕЛЬЮ ЗАХВАТА ВЛАСТИ.

На ноябрьской, 1990 года, встрече президента с воинами-депутатами рядом с Язовым в президиуме сидел секретарь ЦК КПСС Олег Бакланов — куратор оборонной промышленности, жесткий блюститель военных интересов.

Напрасно искать фамилию Бакланова в списках награжденных. Перечень его орденов здесь публикуется впервые. О том, какие награды и за что получал Бакланов, мало кто знал. С него, как с «секретоносителя», не спускал глаз КГБ. За несколько дней до заговора у Бакланова на Украине умерла двоюродная сестра. Даже в поездке на ее похороны Бакланова «пас» офицер КГБ. Только узкий круг лиц был осведомлен, что он является председателем государственной комиссии по программе «Буран», что первые пуски этих кораблей, созданных в противовес «Шатлу», осуществлялись под его непосредственным руководством.

Бакланов не был исключением — все, что касалось обороны, было тайной за семью печатями. Военная доктрина никому не оглашалась, никто не знал, в чем ее суть. «Когда поют солдаты, спокойно дети спят!» — эти слова из популярной песни были ответом на все вопросы.

В советской прессе не было принято критиковать армию, а тем более оборонную промышленность. Эта тема была закрытой. Оборонные заводы, на которых работал чуть не каждый четвертый житель СССР, как бы вовсе не существовали — даже разговоры о них, с точки зрения КГБ, были преступлением против безопасности страны. Общественному мнению внушалось: все, что предпринимается партией и ленинским ЦК в оборонной сфере, может вызывать только одобрение.

Лишь после провала заговора стала просачиваться информация о том, что дела обстоят далеко не так.

Один из самых авторитетнейших ученых страны, занимающийся проблемами обороны, Петр Короткевич в интервью «Литературной газете» заявил, что в результате близорукой политики КПСС к руководству ВПК пришли некомпетентные, случайные люди. Короткевич назвал их «кремлевскими дворниками»: — «Дворники не понимают, что такое наука, потому-то и возникли дорогостоящие программы, от которых не было никакого толку».

Короткевич назвал целый ряд таких программ, в том числе «ядерный щит» Москвы, обрекавший столицу в случае агрессии на двойной удар — чужой и… свой, и особо подчеркнул роль главы «кремлевских дворников» Олега Бакланова в создании всех этих безумно дорогих нелепиц.

Ученый рассказал, как в 1989 году секретарь ЦК КПСС Бакланов «заморозил» проект единой стратегической обороны, разработанный группой крупнейших ученых, передовых военных руководителей. Реализация проекта означала сокращение и профессионализацию армии, демилитаризацию экономики и в конечном результате двойное (!) уменьшение оборонных расходов.

К 1985 году Советский Союз проиграл состязание с США по основным стратегическим технологиям, которые определяют военно-стратегический потенциал государства. По данным второго секретаря Управления международных организаций министерства иностранных дел Российской федерации Сергея Федерякова, приведенным в февральском (1992 г.) номере журнала «Международная жизнь», в 1982 году США опережали СССР по десяти позициям стратегических технологий. Причем, по таким важнейшим, как компьютеры, системы наведения ракет, обнаружения подводных лодок, технологии «Стеле», Советский Союз отставал очень значительно. По пяти технологиям у СССР и США было равенство. А по двум позициям — обычные боеголовки и силовые установки — Союз шел впереди. В 1985 году СССР уже не имел преимущества ни по одной из технологий. Увеличивался временной разрыв в разработке и внедрении образцов новой техники. Если в 40–50 годах он составлял 5–6 лет, то в 60–80 годах он уже достигал 9—12 лет.

Для СССР втягиваться в новый дорогостоящий виток капиталоемкого военно-стратегического строительства было равносильно самоубийству. Так считали объективные эксперты. Но курс на свертывание гонки вооружений больно ударял по ВПК, который вольготно чувствовал себя в условиях постоянного противостояния — сорил деньгами, получал награды.

С семидесятых годов верхушка ВПК состояла из членов так называемой «днепропетровской группировки» Брежнева. В партии за «оборонку» отвечал друг генсека по Днепропетровску — секретарь ЦК КПСС Кириленко, в Совете Министров оборонными вопросами ведал днепропетровец Смирнов, а за их спинами уютно пристроились родственники партийной и государственной аристократии. Зять Устинова занимался разработкой боевых лазеров, зять Кириленко — СОИ и так далее, и так далее…

Достаточно утвердившись в этом мире, Бакланов в 1983 году занял пост министра Общего машиностроения. В 1988 году инерция прошлых номенклатурных подходов вознесла его в кресло секретаря ЦК КПСС, куратора военно-промышленного комплекса. Даже в самых смелых мечтах он не представлял себе, что станет преемником Устинова, Кириленко — вождей, вошедших в историю Советского государства. Он рассчитывал, что будет обладать такой же властью и влиянием, как и они. Однако Горбачев начал ломать кости оборонной промышленности, провозглашать речи в пользу мирного сосуществования.

Бакланов, в отличие от большинства будущих сотоварищей по ГКЧП, никогда не играл с президентом «в темную», он сразу предпочел роль откровенного оппозиционера. На совещаниях по разоружению Горбачев не раз был вынужден останавливать Бакланова, отстаивавшего интересы ВПК, вопросом: «Вы что, не согласны с моей политикой?»

Особенно крупный конфликт возник между ними из-за американской СОИ. Система, которая создавалась США с целью противодействия возможному ракетно-ядерному нападению, была выведена за скобки переговоров по разоружению. СССР же уменьшал ракетно-ядерный потенциал. СОИ, по мнению Бакланова, таким образом вполне могла противостоять советскому ракетному удару. Он поставил вопрос о том, чтобы СОИ на переговорах по разоружению была все же положена на весы американской стороной. Раздраженный Горбачев оборвал его: «Не лезь в это дело!»

На армию как силу, способную положить конец «смуте», у Бакланова оставалась последняя надежда.

Следствие при обыске обнаружило у него речь, с которой он готовился выступить на апрельском 1991 года пленуме ЦК КПСС. Вот что он хотел сказать партии и народу:

«…Иллюзорными выглядят сегодня представления о том, что военной угрозы извне нашему народу не существует. Нами и так сделаны колоссальные односторонние сокращения Вооруженных Сил, производства вооружения и военной техники, ведения научных и конструкторских работ в области обороны. Достигнутый в 70-е годы с огромным напряжением сил и средств народа военный паритет сегодня разрушен, и мы живем практически под диктовку США, которые стали фактически безраздельным властелином стран и народов, мировым жандармом.

Дальше отступать нельзя. Коварными заблуждениями дилетантов являются навязываемые народу представления о якобы безграничных возможностях военно-промышленного комплекса…

Основным условием антикризисной программы должно быть немедленное приостановление всех республиканских и региональных законов, принятых после 1985 года… восстановление целостности СССР в «границах 1985 года», создание Комитета национального спасения с чрезвычайными полномочиями, вплоть до введения военного положения в стране.

Чрезвычайные меры могут быть осуществлены лишь чрезвычайной политической властью, которая имеет разветвленную структуру, пронизывающую все слои общества, все сферы народного хозяйства.

Такой властью может быть лишь КПСС, пусть обескровленная, отлученная от рычагов управления, но сохраняющая в себе вертикальные структуры, а значит, способность и возможность управлять на основе железной дисциплины ее членов…»

Шеварднадзе, который в беседах с Бейкером рассуждал о том, что не за горами то время, когда США и СССР будут согласовывать, какие виды вооружения целесообразно создавать вместе, Бакланов считал агентом, продающим интересы Родины. И Горбачева тоже. И не он один. Из его заявления следствию явствует: подозрение Бакланова, что Горбачев преднамеренно подрывает обороноспособность страны, разделяли Крючков и Болдин. Именно это создало, по словам Бакланова, «определенный фон» его действий в августе 1991 года.

Накануне заговора со страниц ультра-патриотической газеты «День» он открыто делился «планами на будущее»:

«…Армия, если ей придется взять на себя управление экономикой, транспортом, обществом в целом, сможет лишь некоторое время поддерживать такое управление… Она, армия, нуждается в серьезном интеллектуальном обеспечении, чтобы сформулировать концепцию нового периода, внести в него не только стабилизирующие элементы, но и элементы развития. Вообще в Вооруженных Силах, в оборонной индустрии накоплен огромный организационный опыт, которым может воспользоваться гражданское общество. У оборонщиков гораздо больше организационного опыта, чем, скажем, у новоиспеченных политиков, которые не в состоянии обеспечить даже уборку мусора на улицах Москвы, накормить и одеть население, спланировать стратегию городского хозяйства. Когда дилетанты отступят на задний план, перестанут бить по рукам инженерам, они снова восстановят застывшую промышленность, оживят научно-исследовательские коллективы, продолжат свои изыскания и открытия…»

Тихий, всегда начинающий свое обращение к кому бы то ни было со слова «уважаемый», человек толкал страну на самоубийство.

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЯ

Из протокола допроса Олега Бакланова от 9 сентября 1991 г.:

Вопрос:

— За что Вы получили столь высокие награды?

Ответ:

— «Знак Почета» я получил за разработку ракетного комплекса. Орден Трудового Красного Знамени — за аналогичную работу. Звание Героя Социалистического Труда — за постановку на боевое дежурство последних моделей. Ленинскую премию — за модернизацию одной из машин, которая до сих пор стоит на боевом дежурстве.

Вопрос:

— Когда и где Вы познакомились с членами ГКЧП? Какие у Вас были с ними отношения?

Ответ:

— С Тизяковым я познакомился будучи секретарем ЦК. Был в Свердловске. Посетил завод, которым он руководил. После этого с Тизяковым завязались рабочие контакты, связанные с конверсией. Павлова я тоже плохо знал. Когда работал министром Общего машиностроения, Павлов был каким-то чиновником в министерстве финансов. Я с ним не общался, имел дела с министром финансов Гарбузовым. Более близко я Павлова узнал, когда встал вопрос, кого назначать председателем кабинета министров после ухода с этого поста Рыжкова.

Янаева я впервые увидел, когда его избирали секретарем ВЦСПС. Выслушал его речь, а потом уехал. Это было в 1989 или 1990 году.

С Крючковым я имел больше контактов, так как он обладал большой информацией, и общей и специальной. Когда началась трансформация Политбюро, когда концентрация власти несколько изменилась, естественно, у меня возникали на сей счет вопросы и я обращался к Крючкову. Он вообще человек, способный анализировать.

С Язовым я познакомился, когда стал министром Общего машиностроения. Как руководитель министерства, которое выполняло заказы обороны, счел нужным познакомиться в первую очередь с Язовым. Взял с собой слайды образцов военной техники, показал ему, над чем работаем. Это было наше первое с ним знакомство. А дальше все совещания, которые он проводил по вопросам военной техники, я всегда посещал.

С Пуго я познакомился, когда он уже руководил Комиссией партконтроля в ЦК КПСС. Я позвонил ему в связи с тем, что меня как секретаря ЦК направили на пленум в Ригу, и я посоветовался, как себя там вести. Это был мой первый контакт с Пуго. Второй контакт был, когда рассматривалось дело по «АНТу». Ему и мне было поручено этот вопрос изучить.

Болдин являлся ключевой фигурой в аппарате ЦК, и вся текущая работа шла через него. Человек он очень собранный, исполнительный, принципиальный, болеющий за дело.

Вместе с Болдиным и Крючковым мы состояли в одном дачном кооперативе. Получили кредит для строительства на 10 лет. И на почве совместного строительства у нас были тоже постоянные контакты.

Варенникова я узнал по совместной командировке в Афганистан, куда я был послан в качестве личного представителя Горбачева. Моя задача состояла в том, чхобы в личных контактах с Наджибуллой дать ему понять, что принято однозначное и бесповоротное решение о выводе советских войск из Афганистана. Командовал советскими войсками в Афганистане тогда генерал Громов, а Варенников был Главным уполномоченным советником. Все вместе мы обсуждали проблемы, возникающие в связи с выводом войск.

Лукьянов попал в поле моего зрения, когда еще был заведующим отделом ЦК КПСС. Я как-то, сразу после прихода на работу в ЦК, попросил его проконсультировать меня, как себя вести, какие в ЦК существуют обычаи, правила. Он к моей просьбе отнесся по-человечески, объяснил, что к чему. На заседании Политбюро ЦК КПСС Лукьянов сидел как раз напротив меня. А когда Лукьянов ушел на работу в Верховный Совет, отношения стали у нас носить характер «здравствуйте — до свидания».

Вопрос:

— В каких командировках Вы были за последний год, начиная с лета 1990 года?

Ответ:

— Был в городе N. Там у нас большой комбинат, связанный с производством ядерного оружия. С одной стороны, меня беспокоило, что мы прекратили испытания, из-за чего можно было потерять контроль над этой техникой, с другой стороны, рассматривали, как включить здешний научно-технический потенциал в процесс конверсии. Это было за месяц — полтора до августовских событий. Также летом 1991 года я летал в Алма-Ату к Назарбаеву. Нам нужно было провести с американцами в Семипалатинске совместные испытания. Поэтому Назарбаев просил приехать, встретиться. Договорились, что мы сделаем соответствующие выплаты за возможный ущерб в порядке трех миллиардов. Потом летал на полигон, расположенный на Новой Земле. Осмотрели все места, где раньше проводились испытания, все скважины, заслушали научно-технические доклады. Определились, что взрывы на Новой Земле можно продолжать. Решили с этим предложением выйти на Верховный Совет СССР…

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЯ

Из заявления Олега Бакланова на допросе от 6 ноября 1991 г.:

…Дело касается вопроса, связанного с тем обвинением, которое мне предъявлено. Когда я стал заниматься вопросами обороны нашей страны, то, исходя из имеющегося опыта, высказывал свои позиции товарищу Горбачеву. И руководствовался, соответственно, этими позициями. Затрагивал, в частности, вопросы переговоров по разоружению. С моей точки зрения, его ратифицировать нельзя, потому что в период переговорных процессов, которые длились на протяжении восьми или девяти лет, мы сделали ряд существенных упущений, которые ставят наше государство в неравные условия с нашим партнером, с которым этот договор заключается, — с Соединенными Штатами Америки.

Я не хотел бы обсуждать политические аспекты этого договора, поскольку он имеет и позитивные, и негативные стороны. Этот вопрос требует специального рассмотрения и, возможно, дополнительной дискуссии. Но с точки зрения военно-стратегических вопросов, здесь есть существенные замечания. Первое: блок НАТО сейчас существует и укрепляется, а Варшавского договора у нас нет. В процессе переговоров из них был исключен вопрос о военно-морских силах США, которые являются существенной частью в триаде стратегических ядерных наступательных сил Соединенных Штатов. Соотношение боевых блоков за счет методики подсчетов, а также за счет того, что потенциал Англии и Франции был выведен за скобки, складывается с существенным превосходством в пользу Соединенных Штатов примерно в полтора-два раза. Это было изложено в личной записке товарищу Горбачеву. Она не была принята во внимание, и договор был подписан без учета этого замечания.

Следующий вопрос — это вопрос, связанный с системой раннего предупреждения о возможном ракетно-ядер-ном нападении. Дело в том, что наша Красноярская станция, которая была построена в этих целях и находилась на этапе ввода в эксплуатацию, была американской стороной поставлена под сомнение как нарушающая договор. И из-за политики, которая проводилась со стороны бывшего министра иностранных дел, она была демонтирована. В то же время, две станции раннего предупреждения со стороны американцев и блока НАТО, — это в Гренландии и Англии — несоответствующие договоренности, продолжают функционировать и сейчас.

В процессе контактов и разговоров по работе я обменивался мнениями на этот счет с Владимиром Александровичем Крючковым, Валерием Ивановичем Болдиным. Может быть, я неправильно понял, но они высказали ряд замечаний, которые меня навели на мысль, что такая политика была не случайной. Я больше не хотел бы распространяться на эту тему, а хотел бы просить Вас предоставить возможность очной ставки с товарищами, поскольку их информация создавала определенный фон моих действий, в частности, связанных с ГКЧП.

Вопрос:

— Вы не могли бы уточнить, из чего Вы поняли, что такая политика президента с чем-то связана. Вам кто-то сказал или были какие-то документы?

Ответ:

— Заниматься такой серьезной проблемой как безопасность страны и не знать целей своей деятельности — это, по меньшей мере, нелепо…

Вопрос:

— Ас какой целью нужна очная ставка?

Ответ:

— С той целью, чтобы снять сомнения в части моих размышлений по поводу добросовестности проведения пере говорных процессов. Или мои сомнения напрасны, или они имеют под собой дополнительную основу, которой я не располагаю, но которой, может быть, располагают мои коллеги…

ПОРТРЕТ ПРЕМЬЕРА, КОТОРЫЙ СЧИТАЛ ЗАПАДНЫХ БАНКИРОВ ДИВЕРСАНТАМИ

СПРАВКА НА ЛИЦО, ПРОХОДЯЩЕЕ ПО ДЕЛУ О ЗАГОВОРЕ С ЦЕЛЬЮ ЗАХВАТА ВЛАСТИ.

«Ярый прагматик. Не властолюбив, но не склонен подчиняться. Обладает чрезвычайно, крепкой нервной системой. Не слишком заботится о том, что будут говорить о нем впоследствии. Готов идти на непопулярные решения. Он не пробиваем».

Павлов все сделал для того, чтобы подтвердить эту характеристику физиономиста, которую газета «Московские новости» напечатала вскоре после его вступления в должность председателя кабинета министров.

Первая же проведенная Павловым крупная акция по изъятию из оборота 50 и 100 рублевых купюр обернулась скандалом. «Нам угрожала потеря экономической независимости, так как Запад скупил в огромном количестве 50 и 100 рублевые купюры и готовился выбросить их на наш денежный рынок, чтобы дестабилизировать обстановку в стране», — объясняя причины грандиозной операции, заявил Павлов, в интервью газете «Труд». По его мнению, «против СССР ведется «финансовая война»», в которой участвуют западные банки».

Это шокирующее заявление многие расценили, как отказ от нового мышления и возврат к временам «холодной войны». В ответ на просьбу ЕС пояснить смысл высказываний премьер-министра СССР, вызвавших негативную реакцию на Западе, М. С. Горбачев посоветовал не трактовать их «обобщенно».

Акция Павлова преследовала скорее политические, чем экономические цели: вбить клин между Горбачевым и Западом, показать республикам, кто в стране хозяин. Изъятие денежных купюр демонстративно не было согласовано с республиками. Глава российского правительства Иван Силаев узнал о готовящейся операции буквально за несколько часов. Ближе к полуночи его вызвал к себе Павлов и, действуя в духе сталинских традиций, вручил свое распоряжение в запечатанном конверте, вскрыть который приказал только на рассвете.

Главной целью Павлова было обуздать суверенитет республик. Главным его противником стало правительство России. После «российского демократического взрыва» 1990 года политическая и экономическая инициатива начала стремительно переходить вниз, к республикам, к новым представительным органам и общественности. И остановить этот процесс без укрощения России было невозможно.

В отличие от своего предшественника Рыжкова Павлов, первый профессиональный финансист на посту премьер-министра, не тратил время на театральные всхлипывания и риторические призывы остановить «парад суверенитетов» — он решил воздействовать на республики силой рубля. На период реализации антикризисной программы Павлов намеревался полностью подчинить себе Госбанк СССР и налоговые инспекции. Это давало возможность с помощью финансово-бюджетной и кредитной политики сохранить единое экономическое пространство, зорко присматривать за национальными окраинами и таким образом остановить распад союзной экономики на отдельные составляющие.

Но ставка на «завинчивание экономических гаек», будучи возвратом к администрированию, только модернизированному, получила резкий отпор со стороны республик, бесповоротно ставших на путь экономической и хозяйственной самостоятельности.

Причины своих неудач Павлов видел в политике Горбачева, который вместо того, чтобы содействовать сохранению влияния Центра, пошел навстречу республикам, начав Ново-Огаревский процесс. В случае подписания Союзного договора сформированное Павловым правительство практически оставалось бы не у дел, а разработанная им программа сохранения сильного Центра выбрасывалась на свалку.

Остановить Ново-Огаревский процесс могло только ЧП.

«Партия утратила бдительность, — сказал Павлов на апрельском пленуме ЦК КПСС 1991 года. — Кабинет министров предлагает немедленно ввести ЧП на транспорте, в отраслях топливно-энергетического комплекса, металлургии. При необходимости ЧП должно вводиться и в отдельных регионах страны. Особый режим деятельности должен быть введен и в банковской системе».

На это Горбачев Павлову и другим, муссировавшим на пленуме тему ЧП, ответил в своей заключительной речи: «Некоторые товарищи видят способ выхода из кризиса в одном — во введении ЧП во всей стране. Причем, под этим подразумевается отнюдь не потребность сохранения порядка и дисциплины на производстве… Будем говорить откровенно. По существу многим чрезвычайные меры видятся как средство возврата к политической системе, существовавшей у нас в доперестроечное время…»

Отношения между Павловым и Горбачевым после апрельского пленума обострились. Президент и премьер-министр окончательно разошлись по разные стороны баррикад.

На июньской сессии Верховного Совета СССР, на которой Павлов потребовал для себя «дополнительных полномочий», в том числе и на законодательную инициативу, депутат из Белоруссии поинтересовался, как тот собирается реализовывать суверенитет республик в сочетании с идеей сохранения единого экономического пространства. На что премьер в свойственной ему нагловатой манере (а в тот день он был, что называется, в ударе) ответил: «Вообще суверенитета как такового, ничем не ограниченного, не бывает нигде в мире. Суверенитет всегда ограничен. Либо это делается добровольно, либо принудительно».

Кабинет министров, если бы предпринятая на сессии попытка «законного» переворота удалась, немедля ввел бы в стране ЧП. Об этом свидетельствует подготовленный Александром Тизяковым проект правительственного Постановления. Свое мнение о человеке, которого данный документ, в случае вступления в силу, превращал в диктатора, Тизяков изложил на допросе от 26 сентября 1991 года:

— …Я знал, что Павлов слишком увлекается алкоголем, и причем серьезно. Поэтому на встречах с М. С. Горбачевым я трижды ему докладывал об этом, что Павлов пьет и очень часто. Знали об этом и в Минфине СССР.

После утверждения Павлова премьером все подтвердилось. Он, кроме складно говорить, оказался неквалифицированным во многих вопросах руководителем. Вы можете переговорить с его первыми заместителями, и они, если будут честными, подтвердят это…

Верховный Совет оказался принципиальнее Тизякова и отказал премьер-министру в его притязаниях. Таким образом конституционные методы введения ЧП были исчерпаны. Павлову оставалось либо ожидать сложа руки разгрома своего правительства, либо войти в число заговорщиков.

В Лондон, на совещание «семерки», Горбачев взял не премьера, а его заместителя Щербакова. Похоже, что это и определило окончательный выбор Валентина Павлова.

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЯ

Из проекта Постановления кабинета министров СССР, которое планировалось принять в случае предоставления правительству дополнительных полномочий:[4]

От______________ 1991 г. Москва. Кремль.

Шестой год так называемой перестройки привел страну к развалу экономики и политической системы.

В экономике происходят процессы, которые привели страну на грань катастрофы. Падают выпуск продукции, национальный доход. Упала дисциплина на производстве. Расстроена денежная система. Практически потеряно управление народным хозяйством.

Объявленные суверенитеты привели страну к гражданской войне, в результате мы имеем сотни погибших и около миллиона беженцев.

Все больше разгорается война законов. Страну захлестнула преступность.

Политическая нестабильность сводит на нет все меры по стабилизации экономики.

То есть, на данном этапе идет речь о спасении государства и общества.

Это — не лозунг, а концентрированная оценка на сегодня ситуации в стране. Такое дальше допускать нельзя, ибо это приведет к более тяжелым последствиям.

Исходя из сложившейся критической обстановки в стране, которая вызывает законную тревогу всех советских людей за судьбу своей Родины, Союза Советских Социалистических Республик, и Постановления Верховного Совета СССР «О предоставлении Правительству СССР особых полномочий на период вывода экономики СССР из кризиса», Кабинет Министров СССР берет на себя полноту ответственности по принятию безотлагательных срочных мер по стабилизации политического и экономического положения в СССР и постановляет:

1. Ввести чрезвычайное положение на всей территории СССР.

2. Установить, что на всей территории СССР действуют только Законы Союза ССР.

3. Возложить ответственность за стабилизацию экономики и политического положения в стране на исполнительные органы власти всех уровней.

4…Все нижестоящие органы подчиняются вышестоящим органам исполнительной власти. Решения исполнительных органов обязательны для всех ведомств, предприятий, организаций, советских, иностранных граждан и общественных организаций…

5. Министру обороны СССР т. Язову Д. Т. вводить при необходимости комендантский час на всей или отдельных территориях СССР, для чего образовать необходимое количество комендатур. Решение о введении комендантского часа до населения доводит командующий войсками военного округа. Всем исполнительным органам власти оказывать помощь в реализации необходимых мер по осуществлению чрезвычайного положения и комендантского часа.

6. КГБ и МВД СССР (т.т. Крючков В. А., Пуго Б. К.) в период чрезвычайного положения согласовывают свои действия с Министерством обороны СССР.

7. Кабинет Министров СССР обращается ко всем гражданам СССР, трудовым коллективам предприятий, организаций, общественным организациям, средствам массовой информации с призывом проявлять спокойствие, благоразумие и принять все необходимые меры по быстрейшей стабилизации экономического и политического положения в СССР.

8. Данное Постановление вступает в силу с момента его опубликования.

Премьер-министр СССР В. С. Павлов

ПОРТРЕТ СЕКРЕТАРЯ ЦК КПСС, КОТОРЫЙ ОКАЗАЛСЯ В ЗАКЛЮЧЕНИИ ВТОРОЙ РАЗ В СВОЕЙ ЖИЗНИ

СПРАВКА О ЛИЦЕ, ПРОХОДЯЩЕМ ПО ДЕЛУ О ЗАГОВОРЕ С ЦЕЛЬЮ ЗАХВАТА ВЛАСТИ.

В 1958 году на стройучастке, которым руководил молодой прораб Олег Шенин, в результате несчастного случая погибли двое рабочих. Суд признал Шенина виновным в нарушении правил техники безопасности и направил его в заключение.

Через 32 года бывший осужденный стал секретарем ЦК КПСС. Случай беспрецедентный для советской действительности. Каждый, кто попадал даже в средние эшелоны партийной власти, должен был иметь не только «правильное» направление мыслей, но и безукоризненную, без единого пятнышка, биографию.

Однако этим и исчерпывается неординарность Олега Шенина. Это типичный представитель партийной номенклатуры старой закалки.

Первого секретаря Красноярского крайкома партии Олега Шенина партийная номенклатура, ставшая классом, выдвинула на «передовую» в рассчете на его непримиримость по отношению к «оппортунистам», пробравшимся в КПСС и советующим ей стать партией парламентского типа. Он и в мыслях не представлял, что КПСС, имеющую столь боевое прошлое, в состоянии сокрушить «жалкая кучка демократов».

К июлю 1990 года, когда Шенин стал секретарем ЦК КПСС и одновременно членом Политбюро, положение партии было вовсе не безнадежным. Конечно, потери были. За годы перестройки КПСС заметно поредела. Упало значение Политбюро ЦК в управлении страной. Если в 1985 году Политбюро собиралось 38 раз, то в 1990 — всего 9. Однако КПСС продолжала оставаться самой массовой партией, и вряд ли какая-нибудь другая партия в ближайшие годы смогла бы всерьез конкурировать с ней. Сохранилась в неприкосновенности ее вертикальная структура. Парткомы действовали на всех предприятиях и в госучреждениях страны, включая аппарат Верховного Совета СССР. Армия, КГБ, МВД полностью находились под контролем КПСС.

31 января на январском пленуме (1991 г.) ЦК Олег Шенин выступил с большим, развернутым докладом, в котором заявил: «Нам необходимо покончить с безбрежно-анархическим подходом в партии, проявление которого в последнее время можно видеть довольно часто». 2 марта в «Правде» в статье под многозначительным названием «От партии ждут энергичных действий» отдал команду: «Партийные комитеты должны решительным образом выступать за то, чтобы вертикальные связи работали должным образом». Здесь же отметил, что «в последнее время в ЦК КПСС поступает большое количество писем, телеграмм и решений собраний, в которых выражается поддержка позиции ЦК КПСС, в том числе и в связи с событиями в Прибалтике».

О том, как высоко котировался Шенин у тех, кто замышлял вернуть страну к сталинско-брежневским порядкам, свидетельствует список ГКЧП, составленный Александром Тизяковым накануне апрельского пленума

ЦК КПСС:

1. Шенин О. С. — председатель.

2. Бакланов О. Д. — заместитель.

3. Болдин В. И. — заместитель.

4. Язов Д. Т.

5. Крючков В. А.

6. Пуго Б. К.

7. Прокофьев Ю. А.

8. Тизяков А. И.

9. Стародубцев В. А.

10. Костин Г. В.

В начале лета Шенин стал вести заседания секретариата, что указывало на дальнейшее возрастание его влияния в партии. Заседания секретариата по традиции поручают вести второму лицу в КПСС. Прежде это делал заместитель Горбачева по партии Владимир Ивашко, но в последнее время он часто болел, и его заменил Шенин.

Шенин, демонстрируя свое пренебрежение к тезису о многопартийности, как в старые доперестроечные времена, проводил заседания секретариата с широким привлечением руководителей государственных предприятий и ведомств. К примеру, 6 августа на секретариат были вызваны и послушно явились два заместителя председателя кабинета министров СССР, заместитель председателя комиссии Верховного Совета СССР по делам ветеранов и инвалидов, целый ряд руководителей министерств.

Последнее в истории КПСС заседание секретариата состоялось 13 августа — 9 дней спустя после отбытия Горбачева в отпуск. На обсуждение Шенин, ломая заготовленную повестку дня, вынес всего один вопрос. Об Указе Бориса Ельцина о департизации.

Олег Шенин на этом заседании сказал: «…многие парторганизации заняли выжидательную позицию, надеясь, что Комитет конституционного надзора СССР отменит распоряжение российского президента». Но надеяться на это, объяснил Шенин, нечего. Комитет, судя по всему, не вступится за партию. Нужно действовать самим…

И действительно, никто не заступился за КПСС, кроме партийных функционеров. Шахтеры не забастовали. Многомиллионная армия рядовых коммунистов России не вышла на улицы, чтобы выразить свое возмущение по поводу ущемления прав КПСС. Гневное заявление Политбюро ЦК компартии России оказалось гласом вопиющего в пустыне. Шаг Ельцина одобряли 73 процента россиян. Миф о единстве партии и народа рухнул.

Стало очевидным, что и самой КПСС, «боевого авангарда рабочих и крестьян» не существует. Что ее именем прикрывается лишь отряд партийных функционеров, живущих за счет взносов рядовых коммунистов.

…Когда Шенин переступил порог президентского кабинета в Форосе, он потребовал от Горбачева незамедлительно отменить Указ Ельцина. Горбачев в ответ стал говорить, что не стоит горячиться, необходимо подождать заключение Комитета конституционного надзора, и уж лишь тогда принимать какое-то решение. Шенин, не выдержав, раздраженно прервал президента: «С Вами давно все ясно».

Не об идеологических принципах шла уже речь, не о защите КПСС — становилось страшно от мысли, что обмен сквозняков сибирских строек на комфорт партийных кабинетов был ошибкой…

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЯ

Из протокола допроса Олега Шенина от 6 ноября 1991 г.:

— …Я верил в искренность президента СССР, в его озабоченность по поводу развала Союза как федерации, финансово-кредитной системы, системы народовластия Советов народных депутатов, снижения возможностей социальной защиты людей. Поэтому мной двигала ответственность за поручение Генерального секретаря ЦК КПСС быть на «хозяйстве», знать обстановку, информировать его — что я в силу личной дисциплины и понимания сложности обстановки и делал. Однако это генсеком, по непонятным причинам, не было востребовано. И другого ответа, кроме того, что он все просчитал, у меня теперь нет.

Разговоры о сложности обстановки были нередки в кругу президента СССР с участием Крючкова, Язова, Пуго, Бакланова, Павлова, Янаева. Иногда на такие разговоры приглашались я, Прокофьев, бывал на некоторых таких встречах и Тизяков.

Президент в этом кругу яростно защищал сохранение Союза как федерации, единой финансово-кредитной, налоговой системы, говорил, что нельзя доводить народ до обнищания, что надо делать все, чтобы обеспечить социальную защиту людей, надо наводить конституционный порядок в стране, соблюдать Законы СССР и Указы президента СССР. Именно над этим надо всем работать, говорил президент. Надо, наконец, научиться давать отпор, как он говорил, «так называемым демократам».

Иногда на такие разговоры приглашался и Лукьянов, которого за глаза президент с иронией называл «отцом русской демократии», намекая на его установившиеся контакты с различными фракциями парламента, движениями… и т. д., что, на мой взгляд, было очевидной необходимостью для Лукьянова, так как он возглавлял Верховный Совет СССР.

Президент сам много внимания уделял (я поражался, как он на это находит время) подготовке к съездам народных депутатов РСФСР, событиям на митингах, газетным публикациям, выступлениям Ельцина, представителей межрегиональной депутатской группы, «Демократической России» (естественно, тем моментам, которые касались лично его). Неоднократно при мне давал задание найти документ о здоровье Ельцина, который рассматривался Политбюро то ли в 1987, то ли в 1988 году.

Мне известно, как президент давил на секретарей ЦК Дзасохова, Лучинского, председателя Гостелерадио Кравченко, заставляя их отслеживать передачи по ТВ и публикации в средствах массовой информации и своевременно принимать контрмеры.

Все это не только отвлекало людей от стремления к гражданскому согласию, а и создавало основу для конфронтации во взаимоотношениях с республиканскими органами власти, в том числе и России, что, конечно же, ухудшало и обостряло ситуацию в стране…

ПОРТРЕТ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ РЕШИЛ ПОБЫТЬ ПРЕЗИДЕНТОМ ХОТЯ БЫ ТРИ ДНЯ

СПРАВКА О ЛИЦЕ, ПРОХОДЯЩЕМ ПО ДЕЛУ О ЗАГОВОРЕ С ЦЕЛЬЮ ЗАХВАТА ВЛАСТИ.

Честолюбие в Янаеве выдавала внушительная, церемониальная походка, в такт которой он важно поводил полусогнутыми в локтях руками.

Верхом производственной карьеры Янаева стала более чем скромная должность управляющего районным отделением «Сельхозтехники» в Горьковской области. 17 лет работы в комсомоле выветрили из него и этот мало-мальский опыт, но зато сделали своим в мире партийной номенклатуры.

Работа в советских профсоюзах, еще Лениным названных «школой коммунизма», окончательно сформировала из него типичного советского функционера. Деятельность Янаева на посту секретаря ЦК КПСС для большинства населения СССР так и осталась загадкой: чем он там занимался, какими вопросами ведал?

Однако Горбачев, представляя народным депутатам кандидатуру Янаева на пост вице-президента, сказал о нем, что это «человек, который уже сложился, зрелый политик, хорошо ориентирующийся в политических вопросах, человек с твердыми убеждениями, активный сторонник перестройки и активный ее участник».

«В очередной раз победили те, кто господствовал в стране с 1917 года и руководил перестройкой с 1985 года. То есть, высшие слои аппарата, который осуществляет централизованное управление страной», — так прокомментировал избрание Янаева вице-президентом мэр Москвы Гавриил Попов.

Сам Янаев народным депутатам отрекомендовался не без пафоса: «Я человек действия. Я хочу работать в интересах моего многострадального народа».

Едва успел отзвучать Гимн СССР на закрытии съезда, избравшего Янаева вице-президентом, как вокруг его имени разразился скандал.

Отвечая на вопросы депутатов, Янаев удовлетворил их любопытство и в отношении своей кандидатской диссертации, которая, как он сказал, посвящена проблематике троцкизма и анархизма. Обозревателя «Литературной газеты» Анатолия Рубинова удивило, что Янаев подозрительно долго вспоминал тему диссертации. Обратившись к научным архивам, он выяснил, что вице-президент обманул съезд. Работа Янаева никакого отношения не имела к троцкизму и анархизму, да и науке тоже. Диссертация «Проблемы развития прогрессивных тенденций в молодежных движениях развитого капитализма», защищенная Янаевым, представляла из себя примитивнейшие рекомендации по части просветительской работы с молодежью в условиях «скорой гибели капитализма». Янаев советовал комсомольским организациям «совмещать в работе серьезные беседы с показом фильмов и диапозитивов» и другими подобного рода мероприятиями.

Лживость была не единственным недостатком Янаева. Он страдал пристрастием к спиртному. Глава российского правительства Иван Силаев вспоминает, как Янаев, стремясь сойтись с ним поближе, не раз говорил: «Иван Степанович, надо бы нам как-то встретиться, выпить»…

То, что Янаев любит поволочиться за юбками, знали все, начиная от его окружения, кончая лифтершей дома, где он жил. Янаев, назначая амурные свидания, нередко пользовался телефоном, установленным в лифтерной.

Янаева окружали люди, хорошо осведомленные о его пороках. Советником вице-президента был Сергей Бобков, сын заместителя председателя КГБ СССР Филиппа Бобкова. Сергей Бобков длительное время работал членом редколлегии журнала «Молодая гвардия» — флагмана «патриотического» движения, всецело поддерживаемого руководством КГБ СССР.

Интервью, выступления Янаева отражали настроения сил, которые «пасли» его.

Из интервью газете «Советская Россия» 2 февраля 1991 года «Самое главное — оставаться самим собой»:

— …Как Вы относитесь к заявлению Э. Шеварднадзе о том, что в стране происходит поворот вправо?

— Не о правом повороте надо говорить, а о том, что мы пока элементарного порядка навести не можем. Мы против любой диктатуры, тем более лагерей. Мы добиваемся порядка, который дал бы возможность быстрее развивать демократические процессы, добиваемся и порядка на производстве, только так можно восстановить разрушенные межхозяйственные связи…

Из интервью газете «Ленинское знамя» 29 января 1990 года (о тактике фракции коммунистов на 4-м съезде Народных депутатов):

— …Кого вы считаете политическими оппонентами, способными нанести удар?

— Политический оппонент удара не наносит, а вот политический противник — да. С политическими оппонентами надо искать общий язык, а вот те общественные организации и движения, которые выбирают фонари, на которых будут вешать коммунистов, — вот это настоящие политические противники…

Из интервью ТАСС 9 февраля 1991 года (о впечатлениях от поездки в Кузбасс):

— …Впереди большая работа. Она потребует усилий всех трудящихся области, в то же время она потребует и принятия нестандартных решений от руководства страны и от правительства…

Его участие в государственных делах зачастую ограничивалось представительскими функциями: поставить подпись под бумагой, судьба которой была бы решена и без него, отсидеть с важным видом на каком-нибудь официальном мероприятии, вручить какую-нибудь второстепенную правительственную награду…

Но и то «малое», что у Янаева было, у него хотели отнять. После подписания Союзного договора институт вице-президента подлежал ликвидации.

Председатель комитета при президенте СССР по координации деятельности правоохранительных органов Юрий Голик вспоминает: «…Дня за три до 19 августа я зашел к Янаеву, чтобы доложить о возвращении из отпуска. Разговор был на общие темы. Янаев стоял под портретом президента. И позволял себе вольно обращаться с его именем, называя Горбачева «Мишелем», чего раньше никогда не было…»

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЕВ

Из протокола допроса Г. Янаева от 22 августа 1991 г.:

— …Практически каждый день, иногда по нескольку раз, я имел телефонную связь с Горбачевым. В последний раз я разговаривал с ним по городскому телефону 18 августа примерно в 12 часов. Я спросил, когда он прилетает? Горбачев ответил, что 19 августа поздно вечером. Я сказал, что встречу его в аэропорту «Внуково».

Во второй половине 18 августа на автомашине «ЗИЛ» я поехал в гости в дом отдыха к моему старому приятелю. У него находился около трех часов. За это время мне несколько раз звонили в автомашину. Один раз руководитель аппарата президента Болдин, один раз премьер-министр Павлов, один раз председатель КГБ Крючков. Просили меня приехать в Кремль для того, чтобы обсудить какие-то срочные вопросы.

Вопрос:

— Скажите, было ли какое-то обострение ситуации 18 августа 1991 года или в предшествующие дни?

Ответ:

— Ситуация осложнялась день ото дня. Кровопролитие в районе Карабаха, захват там военнослужащих в качестве заложников. В Южной Осетии в районе Цхинвали шла необъявленная война. Тяжелейшая обстановка складывалась с уборкой урожая, не хватало топлива, запасных частей, аккумуляторов. Кроме того, незадолго до 18 августа у меня был министр образования Ягодин, который сказал, что в вузах страны создаются забастовочные комитеты в связи с требованием студенчества отменить призыв студентов на действительную военную службу.

Вопрос:

— Что Вам известно о мерах, предпринятых по блокированию Горбачева?

Ответ:

— Мне абсолютно об этом не было известно. Я не знал, что Горбачев и его окружение лишены связи и свободы передвижения. Это лишний раз говорит о том, что я нужен был как легальная рубашка при нелегальной игре.

Создание ГКЧП, на мой взгляд, было инициировано руководителями трех основных ведомств — КГБ СССР, министерства обороны СССР, МВД СССР. Премьер-министр Павлов являлся сторонником жесткой линии, и поэтому создание ГКЧП отвечало его воззрениям…

ПОРТРЕТ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КГБ, КОТОРЫЙ СЧИТАЛ ЧТО СТРАНА НАХОДИТСЯ ВО ВЛАСТИ «АГЕНТОВ ВЛИЯНИЯ»

СПРАВКА О ЛИЦЕ, ПРОХОДЯЩЕМ ПО ДЕЛУ О ЗАГОВОРЕ С ЦЕЛЬЮ ЗАХВАТА ВЛАСТИ.

В 1967 году, поступая на службу в КГБ, полковник Владимир Крючков, написал в анкете о своей сестре: «В течение длительного времени страдает алкоголизмом. На этой почве совершила кражу личного имущества, сейчас отбывает наказание и по определению нарсуда находится на принудительном лечении. С 1937 года после замужества живет отдельной семьей». О своем брате Николае Крючков сообщал: «Еще до войны выехал из Волгограда на Дальний Восток. После войны последние письма от него приходили из поселка Аллах Юнь Юр-дуэт Якутской АССР. Сейчас о его судьбе ничего не известно».

Крючков, выворачивая наизнанку все свое прошлое, понимал: утаивать что-либо от КГБ бесполезно. Все равно изучат всю подноготную, проверят всех родственников до двенадцатого колена. За отца и мать волноваться было нечего. Отец из рабочих, участник гражданской войны, член КПСС с 1926 года. Мать — крестьянка. Средний брат Константин сложил голову в Великой Отечественной войне. Тут и комар носа не подточит. А от сомнительных брата и сестры он отмежевался.

Отнюдь не благодаря таланту разведчика Крючков стал председателем КГБ. «Это был рядовой человек, — свидетельствует глава российского правительства Иван Силаев, — по крайней мере, я не видел в нем каких-то серьезных задатков, глубокого интеллекта. Мне кажется, быстрый его взлет по служебной и партийной лестнице вскружил ему голову и развил в нем негативные качества».

Крючкова в КГБ привел Юрий Андропов. Когда с поста секретаря ЦК КПСС он перешел на пост председателя КГБ, то взял с собой и своего помощника Крючкова, которого тянул за собой всюду еще со времен совместной работы в Венгрии. Андропов был послом СССР в этой стране, Крючков — третьим секретарем посольства.

В КГБ, как и ЦК, Крючков стал помощником Андропова. Крючков не был профессиональным разведчиком и достиг служебных высот лишь благодаря покровительству Андропова, которому по душе пришелся услужливый помощник.

— Самостоятельные решения от него никогда не исходили, даже, когда он занимал серьезные должности, — вспоминает генерал КГБ Олег Калугин. — Придешь к нему с каким-то делом. Он тут же хватается за трубку прямой связи с Андроповым. «Юрий Владимирович, вот такая ситуация… Как Вы думаете, что нам делать?» Андропов объясняет ему, что делать, а он со спокойной душой передает мне. По своему характеру Крючков, если так можно выразиться, помощник. Он всю жизнь был помощником кого-либо. Прежде всего Андропова…

Если бы не Горбачев, Крючков, несмотря на все свое рвение, так и остался бы начальником разведки, тихо уйдя на пенсию. Крючков считался человеком Андропова и это определило выбор Горбачева в пользу 64-летнего начальника ПГУ. Как никак сам Горбачев стал генсеком исключительно благодаря Андропову, и тоже, как и Крючков, считался его человеком.

Однако между учениками Андропова, хотя каждый из них считал себя продолжателем его дел, была огромная разница. Горбачев видел в Андропове реформатора, осуществить задуманное которому помешала безвременная смерть. Крючков, знавший Андропова лучше, чем Горбачев, был убежден, что Андропов никогда бы не позволил покушаться на систему. Действия Горбачева он воспринимал с недоумением, они ставили его в тупик, порождая подозрения в искренности клятв Горбачева в верности «социалистическому пути».

Всю жизнь он боролся с оппортунизмом. Гордился, что отстоял социализм в Венгрии в 1956 году. Горбачев перед всем миром признал события в Венгрии преступлением. Крючков принимал участие в осуществлении ввода войск в Чехословакию в 1968-м. Горбачев принес свои извинения народу Чехословакии за «вмешательство во внутренние дела, допущенные КПСС в 1968 году». Крючков приветствовал возведение Берлинской стены и все делал, чтобы сохранить ее в целости. Горбачев разрушил ее. Крючков с ликованием встретил вторжение войск в Афганистан. В Кабуле его боевики штурмовали дворец Амина. Горбачев назвал Афганскую войну «исторической ошибкой».

За кровь, пролитую простыми людьми в Афганистане и в других уголках мира, он, кабинетный служака, получил сорок пять иностранных наград, по которым можно изучать географию земного шара.

Он не раз беседовал с Горбачевым с глазу на глаз, убеждал остановиться, одуматься. Горбачев со многим соглашался, но ничего не менялось.

«Горбачев реагирует на происходящее неадекватно», — в последнее время все чаще повторял глава КГБ, намекая на то, что президент не в своем уме.

Горбачев для Крючкова, конечно, был сумасшедшим. Горбачев разрушал систему, которая обеспечивала ему все — и раболепие подчиненных, и уважение недругов, и спокойную, в довольстве и даже роскоши, жизнь. Разве может человек, находящийся в здравом уме, рубить сук, на котором сидит?

Он следил за каждым шагом президента, не выпуская его из-под контроля КГБ ни на минуту. Под колпаком КГБ находился не только Горбачев — все, кто хоть каким-то образом соприкасался с Горбачевым и его семьей. Подслушивали даже телефонные разговоры парикмахерши Раисы Максимовны.

В Форосе, на даче, каждый член семьи для удобства контроля имел свой порядковый номер. У Горбачева был 110, у Раисы Максимовны— 111. Номера были у дочери, зятя, внучек Горбачева. Вот выдержка из суточного журнала дежурного КГБ по объекту «Заря» за 17 августа 1991 года:

«…12.40 — «111» вышла из дома. 17.45 — «111» на пляже. 18.20 — «112» (зять Горбачева. — Прим. авт.) вышел из бассейна. 18.24 «111» — ушла с пляжа. 18.30 «111» — в бассейне. 19.04 «111» — вышла из бассейна…»

Говорят, все это делалось во имя безопасности президента. Но какое отношение к безопасности имеет фиксация того, во сколько вышла и зашла в бассейн Раиса Максимовна, во сколько зять Горбачева пришел в кинозал, расположенный на территории дачи, окруженной тройным кольцом охраны?

Крючков утверждает, что прослушивание телефонов окружения президента — исключение из правил и предпринималось только в связи с конкретными оперативными делами. «К примеру, — заявил он на допросе 26 декабря 1991 года, — по Александру Яковлеву в КГБ поступала оперативная информация о его недопустимых, с точки зрения безопасности государства, контактах с представителями одной из западных стран. Поскольку информация казалась достаточно серьезной, я доложил об этом президенту СССР и просил разрешения начать необходимую в таких случаях проверку. Но М. С. Горбачев на такую проверку разрешения не дал. Запрет президента мною не был нарушен».

Но откуда в таком случае в архиве КГБ оказались стенограммы телефонных разговоров Александра Яковлева? Причем, не имеющих никакого отношения к контактам «с представителями одной из западных стран»?

«Весной 1991 года, — продолжил Крючков на том же допросе тему подслушивания, — в Комитет государственной безопасности поступили сигналы о том, что руководитель пресс-службы президента Игнатенко берет взятки за организацию для иностранных журналистов интервью с М. С. Горбачевым. Источниками этих сигналов были оперативные сведения, полученные об одном из иностранных корреспондентов. Речь шла (пишу по памяти) о трех случаях взяток — 10 тысяч долларов, 30 тысяч долларов и 20 тысяч долларов — всего на сумму 60 тысяч долларов. Сведения о взятках не могли вызывать сомнения, потому что были получены в результате технического контроля.

Я, разумеется, доложил М. С. Горбачеву. Горбачев попросил обдумать его, Игнатенко, перемещение с должности и поручил мне с Болдиным проработать вопрос. Через несколько дней в ходе технического мероприятия выявляется еще один факт. К Игнатенко обратился один западногерманский журналист и в благодарность за интервью М. С. Горбачева пообещал передать ему, Игнатенко, 45 тысяч западногерманских марок. Но Игнатенко вдруг отказался, гордо заявив, что это — его работа. В КГБ сложилось мнение, что Игнатенко был кем-то предупрежден и взятку в связи с этим не принял.

Хочу отметить, что в курсе этого дела был руководитель аппарата президента Болдин В. И. Во-первых, М. С. Горбачев дал поручение Болдину подыскать для Игнатенко другое место работы. Эта тема, кстати, была предметом нашего разговора с Болдиным…»

Здесь, как и в случае с Александром Яковлевым, почти после каждого слова можно ставить знак вопроса. Если информация об Игнатенко была получена в результате «оперативных сведений», значит, он находился «под колпаком» еще до получения информации о взяточничестве? Раз эта информация была подтверждена материалами «технического контроля», то, где в таком случае санкция на прослушивание телефона Игнатенко? А если шпионили не за ним, значит, — за иностранными журналистами?

Крючкову всюду мерещились «агенты влияния», он все время ссылался на какие-то только ему одному известные источники информации о том, что Запад вынашивает идею «сокращения» населения СССР, что «демократы» намечают резню коммунистов, чьи квартиры, якобы, уже помечаются «крестиками», и прочее, прочее…

«В КГБ вообще большие параноики. Воображают порой нечто невероятное», — считает бывший советский разведчик Олег Гордиевский. Конечно, можно объяснить поведение Крючкова паранойей, необузданной страстью заглядывать в замочные скважины, плести интриги и т. д. Однако дело вовсе не в личностных качествах Крючкова. КГБ мог рассчитывать на сохранение своего могущества только в атмосфере всеобщего и постоянного страха перед внутренними и внешними врагами. Вот где истоки шпиономании и неиссякаемых разглагольствований о коварном Западе, который не спит, не ест, а только думает, как бы навсегда покончить с «этими русскими».

Стремясь доказать стране и президенту, что причина перебоев с горючим, топливом, продуктами питания заключается в кознях «антисоциалистических» и «деструктивных» элементов, Крючков во всех областных и районных центрах страны при Управлениях КГБ создал штабы по борьбе с экономическим саботажем. Профессиональные разведчики, проклиная своего шефа, пересчитывали водку, нательное белье в подсобках магазинов. Добыча была мизерной. Когда на Дальнем Востоке, в самом рыбном краю страны, чекистам удалось найти 500 припрятанных банок паюсной икры — это было разрекламировано как выдающееся достижение на ниве борьбы с коррупцией и саботажем. Гора родила мышь…

Истинная причина аритмии народного хозяйства заключалась в том, что страна тратила время на бесплодные идеологические споры, митингуя на краю пропасти, вместо того, чтобы сосредоточиться на создании новой эффективной экономики. Но правда не интересовала Крючкова. Правда иссушала источник его всевластия…

Демонстрируя показную готовность содействовать курсу реформ, Крючков за спиной президента сколачивал группу единомышленников, тоскующих по старым временам и мечтающих, как он, положить конец кошмару горбачевского Апреля.

По мере приближения к развязке конфронтация становилась все более жесткой и явной.

— Самая серьезная стычка проходила накануне Октябрьских праздников 1990 года, — вспоминает работавший тогда министром внутренних дел СССР Вадим Бакатин. — Движение «Демократическая Россия» намеревалось провести альтернативную демонстрацию с требованием снять тормоза с начатых преобразований, в поддержку программы «500» дней и т. д. Вопрос о том, разрешать ли демонстрацию, обсуждался с участием Горбачева. Я сказал, что запрещать мы не имеем права. Активно против меня выступал Крючков. Он потребовал «показать, наконец, силу»…

17 июня 1991 года на сессии Верховного Совета, выступая в поддержку просьбы премьер-министра СССР Валентина Павлова о чрезвычайных полномочиях, Крючков сообщил депутатам, что стране грозит катастрофа, как всегда, усмотрев ее не в крахе социально-экономической системы, а в том, что в сферу управления экономикой и политикой страны проникли «агенты влияния», разваливающие по заданию западных спецслужб народное хозяйство СССР. В доказательство Крючков зачитал письмо своего учителя Юрия Андропова, написанное им еще во времена холодной войны — 24 января 1977 года.

Из письма в ЦК КПСС председателя КГБ СССР Ю. Андропова «О планах ЦРУ по приобретению агентуры влияния среди советских граждан»:

«…По достоверным данным, полученным Комитетом государственной безопасности, в последнее время ЦРУ США на основе анализа прогноза своих специалистов о дальнейших путях развития СССР разрабатывает планы по активизации враждебной деятельности, направленной на разложение советского общества и дезорганизацию социалистической экономики. В этих целях американская разведка ставит задачу осуществлять вербовку агентуры влияния из числа советских граждан, проводить их обучение и в дальнейшем продвигать в сферу управления политикой, экономикой и наукой Советского Союза.

ЦРУ разработало программы индивидуальной подготовки агентов влияния, предусматривающие приобретение ими навыков шпионской деятельности, а также их концентрированную политическую и идеологическую обработку. Кроме того, одним из важнейших аспектов подготовки такой агентуры является преподавание методов управления в руководящем звене народного хозяйства. Руководство американской разведки планирует целенаправленно и настойчиво, не считаясь с затратами, вести поиск лиц, способных по своим личным и деловым качествам в перспективе занять административные должности в аппарате управления и выполнять сформулированные противником задачи…

Но парламент не стал организовывать охоту на «агентов влияния». Не проявила былой революционной бдительности и страна. По данным социологического опроса, лишь 20 процентов граждан поверили, что ЦРУ внедрило в высшие эшелоны власти советского руководства своих агентов.

Крючкову ничего не оставалось, как «поговорить» с парламентом и страной в условиях ЧП. И без президента…

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЯ

Из протокола допроса В. Крючкова от 17 декабря 1991 г.:

— …Хочу вернуться к одному аспекту предъявленного мне обвинения. Не признавая себя виновным, вместе с тем не отрицаю, что мною вместе с другими членами ГКЧП были допущены правовые нарушения. В частности, был создан не предусмотренный Конституцией СССР ГКЧП. Президент СССР был лишен связи, вице-президент Янаев приступил временно к исполнению обязанностей президента без достаточных оснований. В рамках всего этого я как председатель КГБ СССР совершил ряд действий, которые превышали мои полномочия.

В тяжелое для страны время у группы лиц созрело решение выступить с тем, чтобы изменить положение дел, изменить неблагоприятное, тяжелое — кризисное развитие обстановки. Среди этих лиц оказался руководитель КГБ СССР. Дело здесь не в том, что председатель КГБ пошел на это из-за того, что разделял с ними их озабоченность или был с ними в близких личных отношениях. Со всеми участниками отношения у меня были обычными служебными. Некоторых я знал мало, например, Тизякова. Со Стародубцевым вообще не был знаком — впервые лично встретился с ним на заседании ГКЧП. Конечно, кое-какие договоренности играли свою роль. Однако главное — в другом аспекте, который мне особенно хотелось бы отметить.

Благодаря своему служебному положению я располагал широкой информацией об обстановке в стране, анализом перспектив ее развития. Информация поступала от наших отечественных источников, было немало важных, достаточно глубоких аналитических материалов, которые направлялись в КГБ советскими научно-исследовательскими институтами. Поступали представляющие большой интерес зарубежные материалы. Ценность последних в том, что готовились они не для нас, а сугубо для внутреннего потребления тех или иных стран. Да многое было просто на виду, люди стали негативное ощущать на себе…

Поступала также информация о том, что после распада Союза начнется массированное давление извне на отдельные территории совсем недавно единого Союза для установления на них иностранного влияния с далеко идущими целями.

Поступали сведения о глубоко настораживающих задумках в отношении нашей страны. Так, по некоторым из них, население Советского Союза якобы чрезмерно велико, и его следовало бы разными путями сократить. Речь не шла о каких-то нецивилизованных методах. Даже производились соответствующие расчеты. По этим расчетам, население нашей страны было бы целесообразно сократить до 150–160 млн. человек. Определялся срок — в течение 25–30 лет. Территория нашей страны, ее недра и другие богатства в рамках общечеловеческих ценностей должны стать достоянием определенных частей мира. То есть, мы должны как бы поделиться этими общечеловеческими ценностями.

Докладывалось ли все это высшему руководству страны? Регулярно! Конечно, все это невероятно сложные вопросы. Развитие может пойти и в более благоприятном направлении, но вполне допустимо в ином — негативном.

Тем более, когда дело касается судьбы всей страны. К сожалению, несмотря на жизненно важное значение этих проблем адекватных ответов и реакции, соответствующих выводов не следовало…

Все шло, казалось, словно рок судьбы, вниз, в пропасть. А на каких-то рубежах надо и можно было остановиться в катастрофически ухудшающемся положении. Пойти к людям со всей правдой и начать выправлять положение, и в то же время уверенно двигаясь, но вперед. Все это давило на меня тяжелым грузом, висело тяжким бременем, угнетало. В разговорах с самыми различными людьми было видно, что и у них присутствует такое же настроение. Все понимали, куда мы идем, какая трагедия ждет наше государство. Я как председатель КГБ не скрывал наших оценок ситуации и перспектив, прямо говорил об этом в своем выступлении, например, на сессии Верховного Совета СССР в 1991 году.

Хочу дать показания-пояснения и по поводу «прослушивания» телефонов «ряда руководителей страны, демократически настроенных депутатов».

15 или 16 августа я пригласил к себе Е. Калгина — бывшего начальника подразделения, которое осуществляет слуховой контроль. Он был в отпуске. Я попросил его (это равносильно указанию) продумать вопрос о телефонном контроле следующих лиц: Ельцина, Бурбулиса, Хасбулатова, Силаева. Калгину я пояснил, что контроль за отдельными руководителями России нужен для того, чтобы знать об их передвижении. Каких-либо сводок, справок о содержании разговоров я не поручал. Были взяты также на контроль теле<{х>ны Янаева и Лукьянова 19–20 августа. Цель фиксирования — возможные угрозы, запугивания, шантаж, провокация, и тут важно знать, от кого исходит это. Мы об этом даже договаривались — Янаев, например, знал об этом. Мы с ним условились 18 августа. По-моему, я предупреждал об этом и Лукьянова…

ПОРТРЕТ СПИКЕРА, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ «РАСКРЫВАЛСЯ»

СПРАВКА О ЛИЦЕ, ПРОХОДЯЩЕМ ПО ДЕЛУ О ЗАГОВОРЕ С ЦЕЛЬЮ ЗАХВАТА ВЛАСТИ.

В марте 1991 года председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов направил Горбачеву анализ прессы, подготовленный специалистами Московской высшей партийной школы в области социологии, политологии и журналистики, с такой припиской: «Михаил Сергеевич! На мой взгляд, это очень полезный, проницательный анализ «демократической» прессы сегодняшнего дня. И выводы, необходимые для реализации».

Выводы в аналитической записке были таковы: «Широкие возможности для манипулирования общественным мнением, для воздействия на аудиторию «демократическая» пресса получает прежде всего из-за того, что не только у коммунистов, но даже у обществоведов нет ясности во многих теоретических вопросах… ЦК КПСС необходимо срочно думать, как поправить дело…»

Скажи, что Лукьянов придерживается столь ортодоксальных взглядов, многие бы в это не поверили. Чтобы Лукьянов, всячески подчеркивающий свое доброе отношение к демократическому движению, презрительно закавычивал бы слово «демократия»?! Чтобы спикер, радеющий за плюрализм мнений и гласность, подталкивал президента начать крестовый поход против прессы?!

Лукьянов предпочитал никогда не «раскрываться». Выход в свет первой книги лирических стихов Лукьянова стал сенсацией. Никто и не подозревал, что Лукьянов, которого все считали «сухарем», грешит стишками. А многие так и не узнали об этом, так как на обложке книги значился литературный псевдоним Лукьянова — Осенев.

Будучи главой Верховного Совета СССР, он со вкусом играл роль третейского судьи, держался со всеми подчеркнуто одинаково. Какими бы жаркими ни были дискуссии, сохранял хладнокровие, никто не помнит, чтобы он хоть раз сорвался, на кого-либо повысил голос. Всем своим видом он как бы показывал: вы все — мои дети, и я вас всех независимо от взглядов и убеждений одинаково люблю.

На посту спикера, благодаря своему беспристрастию, умению уважительно относиться к мнению депутатов, к какому бы лагерю те ни принадлежали, он снискал уважение парламента и съезда.

Однако беспристрастные наблюдатели все чаще указывали на то, что «нейтральный» Лукьянов отнюдь не нейтрален, что его политические симпатии отданы фракции «Союз», созданной политиканами реакционного толка. Вот отрывок из интервью лидера «Союза» А. Чехова еженедельнику «Мегаполис-экспресс» в номере за 9 февраля 1991 года, по которому можно составить представление о взглядах «союзников»:

— …Я давно уже говорю — у нас президента нет. Я сомневаюсь, что Горбачев способен на что-либо решиться… Павлову, например, я верю больше. Он может, как говорится, держать удары, атаковать, пойти на решительные меры.

«М-Э»: — Сегодня на пресс-конференции премьер-министр, кстати, сочувственно отозвался о вашем требовании насчет чрезвычайного положения.

— Так он же понимает, без чрезвычайных мер его антикризисная программа не пройдет. А президент… Некоторые все продолжают твердить: альтернативы Горбачеву нет. Извините, мне, скажем, больше нравится Янаев. Это человек решительный, человек ответственный, сказал — сделает. Такие люди и нужны сегодня на вершине власти.

«М-Э»: — Ваша группа решила созвать внеочередной съезд народных депутатов СССР. Не секрет, что на съезде будет сделана попытка сместить Горбачева. Есть подозрения, не затевает ли «Союз» эту игру с подачи самого президента, чтобы припугнуть его оппонентов из демократического лагеря? Ведь всякий раз, когда на него нападаете вы, демократы тут же отпускают ему все грехи и берут под свое крыло.

— Нет, мы никого не пугаем, но если отставки Горбачева потребуем мы, то после него придет человек, более решительный, который многим нашим уважаемым демократам в кавычках устроит нелегкую жизнь. Они этого боятся, и серьезно боятся, а если отставки Горбачева добьются «демократы», то придет человек, который развалит все окончательно. Этого боимся мы…

…«Раскрылся» Лукьянов, уже находясь в «Матросской тишине». Отвечая на вопросы, заданные ему газетой «Мы», он сказал: «…Для меня мой арест не был неожиданностью. Задолго до августовского кризиса определенные силы видели во мне одно из препятствий для желанного им изменения позиции парламента в отношении судьбы Советской Федерации и ряда других вопросов. Сам президент на встрече в редакции газеты «Известия» заявил, что мое участие в 5 съезде народных депутатов СССР могло серьезно помешать тому, что произошло. Как известно, тогда в обстановке неприкрытого давления съезд, являющийся узловой структурой союзного государства, перестал существовать. Оставаясь последовательным сторонником единства Союза суверенных республик, я, конечно, всеми силами бы сопротивлялся роспуску съезда…»

Наконец-то Лукьянов признался в том, что еще «задолго до августовского кризиса» у него были значительные расхождения с президентом. Ранее об этом он никогда не говорил. И не позволял это говорить другим. «В последний год Лукьянов не раз возмущался, что пресса пытается противопоставить его Горбачеву, утверждая, что между ними существуют разногласия, — вспоминает помощник Лукьянова В. Иванов. — Анатолий Иванович сначала реагировал на каждое такое утверждение, отправляя опровержения в газеты, но затем решил не обращать на них внимание…»

14 ноября 1990 года после каникул в парламенте вспыхнул «бунт». Еле сдерживая эмоции, члены Верховного Совета СССР требовали немедленно рассмотреть один единственный, но самый важный, не включенный в повестку вопрос — о положении в стране. Парламентарии настаивали, чтобы на сессию прибыл президент и отчитался перед ними. Горбачеву пришлось пойти им навстречу. Первый доклад парламентарии встретили холодно. Они требовали от Горбачева представить конкретную программу вывода страны из полосы кризиса. Через два дня Горбачев вновь поднялся на трибуну. На этот раз парламентарии остались довольны президентом, который, откликаясь на их требование, предложил план реорганизации исполнительной власти и сделал акцент на том, что «необходимо навести порядок».

Ведущие политобозреватели расценили «парламентские волнения» как демонстрацию мускулов: «друг и единомышленник Горбачева» дал понять любимому «Союзу» и силам, стоящим за ним, что он не намерен более покорно следовать за президентом, а самому президенту — что вырос из коротких штанишек.

Но игра есть игра. Как и прежде, Лукьянов не принимал никаких решений без совета с Горбачевым, считая нужным обсуждать даже вопрос о введении дополнительных ставок в аппарате Верховного Совета СССР. Отправляясь в выходной день в примыкающую к Москве Калужскую область, он отпрашивался у Михаила Сергеевича: «Вы не будете возражать? Ну, тогда я поеду…»

Но прошло чуть более месяца, и разразился новый конфликт. В декабре на съезде народных депутатов представитель группы «Союз» Сажи Умалатова потребовала отставки Горбачева. Хотя Умалатова объяснила свое появление на трибуне исключительно личной инициативой, никто в это не поверил. Выступивший по Ленинградскому телевидению народный депутат, министр печати РСФСР М. Полторанин прямо заявил, что ультиматум Сажи Умалатовой инсценирован Анатолием Лукьяновым. Лукьянов с трибуны съезда отверг это обвинение: «Считаю просто предосудительным даже намек на какое-то бы ни было инсценированное мною выступление против президента…». По его требованию дело было передано в комиссию по этике и там благополучно похоронено.

«На съезде, — вспоминает Горбачев, — в очередной раз стал дискутироваться вопрос о президенте, о включении его отчета в повестку дня. Лукьянов так маневрировал с постановкой этого вопроса, чтобы разгорячить народ. Я же видел, я же рядом сижу. Я говорю: «Что же ты делаешь и с какой целью?» Все муть, муть какая-то, чтобы раскалить, накалить. Все это была продуманная акция — поднажать на президента…»

Очевидно, что Лукьянов тщательно продумал свой «отход». Рейтинг Горбачева падал. У президента не было будущего. Горбачев уже не устраивал никого — ни левых, ни правых. Кто мог его заменить? Оглядывая президентское окружение, Лукьянов не мог не видеть, что имеет наибольшее количество шансов. Янаев годился лишь на промежуточную роль: съезд никогда бы не согласился с его кандидатурой. А Лукьянову была обеспечена мощная поддержка группы «Союз». «Левых» же мог привлечь его имидж трезвого, выдержанного политика. Недаром Лукьянов тратил на его создание столько времени и сил.

Эксперты парламентской комиссии по расследованию причин и обстоятельств государственного заговора Г. Белоусов и В. Лебедев обратили внимание следствия на то, что во время выборов президента России кандидатура Анатолия Лукьянова рассматривалась в РКП как противовес Борису Ельцину. В обнаруженной экспертами записке «О некоторых аспектах тактики предстоящей предвыборной кампании на пост Президента Российской Федерации» предлагалось «распылить силы пропагандистской машины противника» с помощью 10–12 кандидатов от РКП, «ни один из которых не должен и не может рассчитывать на победу», организовать «мощное и хорошо скоординированное наступление на позиции Ельцина», «не допустить его всенародного избрания», для чего ввести в борьбу во втором туре «нового, альтернативного Б. Ельцину и ведущему кандидату РКП, деятеля — например, А. Лукьянова…»

Курс Горбачева на подписание Союзного договора перечеркивал политические перспективы Лукьянова. Будучи опытнейшим аналитиком, он конечно же понимал, что подписание Союзного договора рано или поздно приведет к роспуску Верховного Совета СССР.

За месяц до августовских событий — на июльском пленуме ЦК КПСС — Лукьянов сказал: «Мы подошли к водоразделу, когда каждый из нас, каждый коммунист должен определить свою позицию. Сделать это обязывает время, глубокий кризис, охвативший все общество, падение доверия к органам власти, нарастание антикоммунистической истерии, ставшей в ряде мест легальной политикой государственного руководства. Что означал бы сейчас немедленный и противоправный роспуск съезда и Верховного Совета СССР? Он означал бы одно: гибель единственных конституционных структур, где пока еще представлены интересы 15 союзных республик и других национально-государственных образований, структур, которые олицетворяют общесоюзные интересы, ценность Союза, его международные обязательства… Уже в ближайшее время советские люди должны почувствовать, что партия не допустит развала Союза…»

Эти слова вызвали бурю аплодисментов.

В своем последнем официальном выступлении — 14 августа на сессии Новгородского областного Совета народных депутатов — Лукьянов сказал: «Я получаю примерно 250–300 писем в день. Конечно, не все удается просмотреть, но в любом случае учет ведется тщательный. И меня очень настораживает то, что примерно в 50 процентах писем, посвященных наведению порядка в стране, говорится о наведении порядка любым путем, любыми средствами. Это от боли людской, это надо учитывать. Поэтому могу сказать, что самым жестким образом выступаю за наведение порядка в стране демократическими, законными методами, но, если нужно, и суровыми методами. Другого пути нет…»

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЯ

Из протокола допроса А, Лукьянова от 24 августа 1991 г.:[5]

Вопрос:

— Что Вам известно о событиях, которые происходили в стране с 18 августа по сегодняшний день? Какова Ваша роль в этих событиях?

Ответ:

— Я начну с роли. Я должен сказать честно, что никаким организатором, а тем более идейным вдохновителем заговора, как пишет пресса, я не был и быть не мог. Меня не было здесь с 30 июля до 18 августа. Я находился сначала в командировке, а потом сразу же вылетел с разрешения Михаила Сергеевича в отпуск на Валдай.

…Мне дважды звонил В. С. Павлов и сказал, что надо обязательно приехать. Я настаивал приехать 19 августа, как мы и договаривались с Михаилом Сергеевичем по телефону. Он сказал, что самолет полетел в Крым. Я решил, что речь идет о самолете, с которым Михаил Сергеевич прилетит в Москву. Надо собираться. Вертолет уже стоит. Поэтому я достаточно быстро, раз так настаивает премьер-министр, вылетел. Перед отлетом я попросил, чтобы в Москве на работу подошли мой помощник В. Иванов и начальник секретариата Н. Рубцов. Мало ли какие могут быть вопросы. Когда я прилетел, они уже были на месте. Мы нашли документы по Союзному договору, который надо было заключать. Взял Конституцию, материалы по Союзному договору и пошел к Павлову, это рядом, на втором этаже…

Вопрос:

— Когда и в каком часу Вы разговаривали с Горбачевым?

Ответ:

— У меня записано: «13 августа длительный разговор с Горбачевым о договоре, о позиции Ельцина по Совету Федерации, ситуации в стране. Мы договорились, что я раньше приеду, а он вечером, позднее. Он говорил, что неважно себя чувствует, что у него радикулит…

Вопрос:

— Вы не покидали кабинет 19 августа? О вводе войск в Москву знали?

Ответ:

— Нет, о вводе войск я не знал. Мне никто ничего не докладывал.

Вопрос

— Помощники Ваши выходили из Кремля? Видели, что он оцеплен войсками?

Ответ:

— Я Вам скажу, что войска в Москве есть, я все же знал, но что ввод… Это было слышно, чисто на слух.

Вопрос:

— Как Пуго охарактеризовал ситуацию?

Отвел

— Пуго охарактеризовал ситуацию, как в целом более или менее спокойную, что в Москве войска, пока нет столкновений, но, наверное, будут митинги.

Вопрос:

— То есть, что народ не согласен с вводом войск, Вам стало известно со слов Пуго?

Ответ:

— Не только, это совершенно стало ясно из разговоров с депутатами 19 августа… Говорят, Силаев утверждает, что я не так себя вел. Но мы по всем вопросам договорились. Когда они ушли, то у меня появилась одна мысль — прорваться на радио.

Вопрос:

— А 19 августа у Вас такой мысли не было?

Ответ:

— …У меня сохранилась часть бумажки.

Вопрос:

— Это тот текст, который Вы хотели огласить по радио?

Ответ:

— Да, он заканчивался так: «Если это не будет передано, пусть работники телевидения, радио передадут народу: «Верховный Совет будет делать все, чтобы вызволить нашу Родину из беды.» Видите, она вся мятая, это я уже нашел потом…