Крепость Луны

Свиток четырнадцатый Опасности и встреча

Трудно сказать, сколько времени я пролежал, уткнувшись лицом в землю. Я потерял счёт минутам, которые были наполнены видениями и ужасными сценами страсти, сменяющими одна другую до бесконечности. Знаю только, что продрог и тело моё задеревенело. И всё же я не сразу ощутил даже эту одеревенелость, не говоря уж о более сложных чувствах. Я понял, что лежать более нельзя, что если я нынче, сейчас же, в эту секунду не поднимусь, то уж более не поднимусь никогда. Где-то на краю сознания вспыхнула уверенность, что у меня хватит сил перевернуться на бок, а уж потом, движение за движением, сесть.

После нескольких попыток мне это удалось. Это был мой первый праздник, моя первая победа. Потом, провозившись минут пять, я стряхнул со спины сумку (руки двигались плохо, я не мог их заломить так, чтобы ухватиться за ремни на плечах). Помогая себе ладонями и ногами, я повернулся и на ощупь (липкая тьма давила на глаза) стал искать милую сердцу пташку.

Сердце… В груди уже не было той раздирающей сознание боли. Грудь саднила подобно тому, как тлеют угли отгоревшего костра, напоминая о пламени, что совсем недавно пылало, устремляясь в небо. Саднящая боль переплеталась с ощущением холода, словно в грудь вложили кусочек льда. «Неужели я могу жить, дышать, ходить без сердца? Разве люди могут жить без сердца? Или то, что сделала со мной Уральта, всего лишь магическая уловка?» — так спрашивал я сам себя и не находил ответа.

Тем временем, я достал пташку, повертел её в руках, отыскивая у неё спинку. Скоро маленький летающий фонарик вздрогнул, тряхнул крылышками и поднялся в воздух. Тьма бросилась в углы. Я улыбнулся: от света стало легче дышать.

— Что ж, Николай, — сказал я вслух, чего раньше не делал, — надо идти.

Слева от меня непреступной крепостью высилась плита, освещённая до последней песчинки, а справа — чёрный, угрожающий, высотой в человеческий рост, проход, с которого начинался лабиринт, ведущий, если верить Уральте, наверх, под осеннее небо. Один вид этого прохода вызывал дрожь.

«Уральта — коварная ведьма, но и у неё есть границы коварства и понятия чести. Она не должна лгать о том, куда выведет эта опасная дорога. Во всяком случае, камень этот не разрушить, я чую на нём следы магии. Остаётся выбирать: остаться здесь и умереть от холода и жажды или идти вперёд и сражаться с тварями, о которых она упомянула. В любом случае, едва ли я буду с барышом».

Я напряг все силы: сначала стал на колени, а потом, задрожав всем телом, поднялся на ноги. Мне пришлось опереться рукой о камень, чтобы не упасть. Совершив эту маленькую победу, я острее почувствовал ледяной комок в груди, словно на него каплей за каплей намерзала вода. Правда, вместе с холодом во мне пробудилось ощущение силы и уверенность в себе. Немного потоптавшись на месте, размяв конечности и чуточку согревшись, я нагнулся, подобрал сумку и закинул её на плечо.

— Ну, птаха, идём вперёд, — вздохнув, сказал я и перекинул с одной ладони в другую рукоять меча. Летающий фонарик сделал надо мной круг, точно понимал человеческую речь, и полетел навстречу опасностям, отбрасывая тьму дальше и дальше.

Я шагал пока по твёрдому дну канала, но сырость становилась всё пронизывающей, а почва под ногами всё рыхлее. Я свернул за первый поворот, и теперь сырость липла к лицу, мешала идти. С потолка гулко срывались капли. Скоро я начал разбирать не только звук собственных шагов и разбивающихся капель, но шорохи и шелест.

«Какие твари могут здесь шуршать?» — спрашивал я себя, останавливаясь и пристально вглядываясь во тьму.

Наконец, по прошествии десяти минут неспешного пути, я заметил первый раз, что от света убегают странные существа. Глаза не сразу смогли уловить резкие движения загадочных животных, и всё-таки однажды, когда пташка задержалась над моей головой, а потом резко упорхнула вперёд, я к своему ужасу увидел тараканов и сороконожек, во множестве бегущих по полу и стенам. Но что это были за сороконожки! Судорога прошла по телу, и меч готов был выскользнуть из ослабевшей руки. Твари, которые первый раз в своей ничтожной и полной презрения жизни видели свет и трепетали перед ним, имели размеры гигантские. Иные особи, сметавшие ногами более мелких сородичей, были длиной, как моя кость от локтя до плеча.

— О, Небеса! — закричал я и остановился в каком-то исступлении. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя.

«Так вот о каких тварях говорила Уральта! Неужели жизнь столь неразборчива и жестока, что может обитать и в таких мерзких существах?!»

Но назад не пойдёшь, это я понимал со всей горькой полнотой. Путь к отступлению закрыт, да и не по-мужски это. Надо идти только вперёд, более того, идти с гордо поднятой головой, словно ты идёшь по своей доброй воле, сделав единственно правильный выбор, даже если выбора этого не было.

Я двинулся дальше, справившись со своими страхами. Ноги держали крепко, а пальцы железной хваткой вцепились в рукоять меча.

«Я могу сражаться, хотя твари так бояться света, что до меня им никакого дела нет».

Так я думал. Так глубоко ошибался!

Я брёл уже полчаса. Местами ходы так сужались, что приходилось боком протискиваться меж стен из липкой грязи, вымазывая живот и спину, а бывало, и лицо. Где-то наоборот ширина оказывалась невероятно большой, а высота такой, что я ложился и полз, втягивая спёртый воздух, потом разворачивался, чтобы достать оставленную позади сумку.

Однажды я увидел рядом с собой скелет какого-то несчастного животного. Как оно сюда попало? Неужели его убили и растащили по кусочкам эти сороконожки? Мне вновь стало дурно, а тяжёлый мёртвый воздух подземелья только усугублял это тревожное, удушающее состояние. Птаха зависла под потолком, трепеща полупрозрачными крылышками, чтобы дождаться меня.

И вот, в роковой час, в одном из бесчисленных, но коротких и глухих ответвлений заурчала и захлюпала жижа. Я снова остановился и прислушался. Птичка беспокойно застрекотала, словно призывая меня спешить, и унеслась далеко вперёд. Я помчался за ней.

Отовсюду сочившаяся вода, торчащие слизкие корни мешали бежать. Сапоги вязли, отчаянно желая сползти с ног. Я воззвал к Небесам и собрал все силы, которые ещё не успели растратиться за длительный и тяжёлый путь, и насколько мог ускорил шаг.

Странные страшные звуки повторились, эхом прошлись по узким проходам. Мне показалось, что я услышал движение позади себя, и обернулся. Свободная рука тут же полыхнула волшебным не жгучим пламенем, которое коснулось сырого потолка.

Нечто похожее на гигантского крота, размером с полугодовалого поросёнка, с вытянутым рылом, оканчивающимся сверху и снизу торчащими беломраморными клыками, плюхнулось в грязь и скрылось в ней. Проклятая жижа и тварь стали единым существом. Теперь оно казалось всего лишь серым камнем.

Я стоял, в груди что-то — неужели сердце? — тяжело ухало. Тварь лежала неподвижно, словно её нет. Я двинулся дальше, не решаясь тушить огонь, постоянно оглядываясь и судорожно вслушиваясь в бульканье жижи под моими ногами. Тварь не двигалась.

«Померещилось?» — мелькнула спасительная мысль.

Но она тут же была опровергнута пронзительным визгом, от которого у человека подкашиваются колени и теряется последняя надежда и самообладание. Тварь, прыгая подобно моржу и расплёскивая жижу по стенам, за несколько секунд добралась до меня и вновь залегла в считанных метрах. От этого манёвра меня как будто схватил паралич. Я стоял лицом к твари, глядел на горбатую спину тёмно-серого цвета, на чёрные злобные глазки и слышал позади себя стрекот пташки. Что я мог сделать? Только нападать.

Тяжёлым мечом я рассек воздух. Тварь завизжала, подпрыгнула, окатив меня жижей, и снова легла, медленно двигая задом, словно готовилась к прыжку.

«Нельзя отступать! — кричала здравая мысль. — Эта мразь нападает только со спины, если сама прячется».

Резким движением я воткнул меч в грязь, потушил огонь и создал между ладоней подобное молнии лезвие, которое, сорвавшись с пальцев, со свистом рассекло проход и унеслось вдаль. Короткий визг оглушил меня. Вспыхнувшим пламенем я помог себе увидеть рассечённый надвое труп мерзкого существа. Его сильные, но обречённые на разложение мышцы мелко вздрагивали.

Постояв с минуту и даже не пытаясь понять всех одолевавших чувств, я вырвал меч из грязи, развернулся и поплёлся к пташке. Пару раз я оглянулся, но мой приговор уже не мог быть отменён. Какой бы живучей эта тварь ни была, до птицы Феникс ей далеко.

Внезапно накатила жуткая усталость. Ноги едва слушались, будто грязь с каждым шагом становилась всё гуще. Я облокотился о стену, и это едва не стоило мне жизни.

Насекомые, которые изредка сняться нам в липких кошмарах и которые, наверное, обитают в аду, чтобы мучить грешников, создали в проходах своё царство, где гостям грозит опасность вне зависимости от того, какими размерами они обладают. Слизни, сороконожки, мокрицы здесь вырастают до невероятных размеров и пожирают всякого заплутавшего в лабиринте.

Итак, обессилев, я прислонился к стене, и в это мгновение на плечо упало нечто ужасное, многоногое, извивающееся. Оно сразу учуяло тепло плоти и вонзило в меня челюсти. Я коротко вскрикнул, сбил тварь рукой, но не удержался на ногах и упал. Адские создания тотчас кинулись на меня, мечтая об одном: утолить вечную жажду, на день или два унять вечно алчущее чрево.

Нельзя описать тот ужас, что охватил меня, ибо в тысячу раз отраднее были мертвецы Гробовщика, чем многоногие, слизкие жители подземных лабиринтов. Они вцепились во все открытые места моего тела: в пальцы, в щеки, пытались проткнуть жалами плотно сжатые веки, грызли уши.

Я зажёг пламя на обеих руках, и твари бросились врассыпную, но недалеко. Подобно вампирам, они уже не могли устоять, вкус плоти для них стал дороже жизни. Одержимее одержимых, ненасытнее ненасытных, они взлетели на стены и потолок, чтобы через секунду спрыгнуть оттуда и разорвать мою плоть, расчленить, растянуть по закоулкам горячими кусками.

Они набросились вновь. Опухшее от укусов лицо я погрузил в созданное мной пламя, окунул в него волосы, чтобы согнать тварей, но они поняли, что огонь этот холодный, а может, ничего не понимая, просто кидались, шелестя ножками по полушубку, взбираясь всё выше и выше.

Я схватил меч и просто побежал, неся на себе тех, кто уже впился и наслаждался сочащейся из моих ран кровью. Я слышал движение на стенах, я видел, что стены эти движутся, ибо каждый их выступ, каждое углубление и корешок покрывали полчища насекомых.

«О, Небо!»

Хлопнув в ладоши, я магической волной стряхнул тварей с себя и со стен. Вдруг впереди восстала из жижи сороконожка размером с дворового пса. Ничего не понимая, существуя отдельно от разума, я в одно мгновение создал лезвие и пустил его вдоль прохода. Но твари только срезало десяток левых лап. Передние клыки её защёлкали, и она побежала на меня.

Что я мог сделать? Я почувствовал удар в грудь и опрокинулся на спину. Сверху прыгнула гигантская сороконожка. Под её весом я застонал, а потом услышал тонкий писк. Это тварь, поднявшись на дыбы, заявляла остальным, что она претендует на первую порцию съестного.

Пальцы правой руки ощутили жжение от укусов и ледяной холод металла.

«Что это? А… меч».

Тварь посмотрела на меня чёрными алчными глазками. Ещё мгновение, и она вцепилась бы в шею. Я схватил меч, развернул его и в последний решающий миг вонзил в сороконожку. Тварь выпрямила конечности, задрожала, по её мерзкому телу прошли судороги, в её груди заклокотало, и она повисла на острие, поверженная.

Издав вопль отчаяния и надежды, я одним могучим рывком поднялся и завертел во тьме нанизанное тело. Скольких тварей я сбил, не знаю, но они отступили. Тогда я ударил о стену мечом. Тело сороконожки соскочило и плюхнулось в грязь. Секунда, и твари бросились на то, что недавно было их властелином.

Я зажёг пламя на левой руке, держа меч в правой, и побежал, обливаясь потом, чувствуя скатывающиеся по щекам слизь и кровь от укусов. Я бежал и бежал, не замечая, гонится за мной кто-то, или я оставлен в покое. Пташка летела впереди, целёхонькая и всё такая же прекрасная.

Вдруг ноги поскользнулись и сорвались в пропасть. Пташка нырнула вниз. Я попытался за что-то ухватиться, но лишь потушил пламя. Меч ударился о стену, срезав грунт, который твёрдыми мелкими камушками брызнул мне в лицо. Спиной я коснулся грязи и полетел вниз, скользя и ударяясь боками о выступы. Насекомые прыгали надо мной и подо мной, ломая хребты, но теперь я знал, что твари не опасны.

На одну минуту проход стал почти отвесным, и я летел, иногда цепляясь локтями за стены. Потом летающий фонарик обогнал меня и скрылся из виду. Я понял, что пташка освещает стремительно приближающийся крутой поворот и успел применить заклинание левитации, смягчил неизбежный удар. Поскользнувшись на сырой почве, я головой стукнулся о стенку прохода и покатился по пологому склону. Потолок удалялся, становился всё выше и выше, и вдруг я заметил, что воздух обрёл свежесть, а вокруг проступили очертания разбросанных всюду камней.

Тело страшно ныло и едва слушалось, но я нашёл силы вскочить и побежать навстречу горному простору.

«Неужели я на свободе?!» — мысленно воскликнул я, и счастье жизни захлестнуло меня такой огромной и всепоглощающей волной, что я едва не зарыдал.

Я остановился на склоне и понял, что надо мной висит холодная свежая ночь, переходящая в длинный томительный зимний рассвет. Бледная луна скрывалась за невысокой горой, в небе разливался мягкий свет, звёзды гасли, оставляя лишь скелеты созвездий.

Птаха села на ладонь, и я усыпил её и спрятал в сумке. Теперь надо было лечь где-нибудь самому, так как я чувствовал, что не сделаю и сотни шагов. Я увидел дерево, растущее у гигантского валуна, подошёл к нему, шатаясь как пьяный, стащил с себя полушубок, ставший в три раза тяжелее от налипшей грязи, лёг и накрылся его же краем. Сумку и меч я положил рядом, руки сунул под голову и тотчас же уснул глубочайшим сном.

Я проснулся от удара палкой. Не понимая, что происходит, я попытался подняться одним рывком, но напряжение ушедшей ночи отняли силы, и я вынужден был сначала стать на четвереньки, громкопротяжно покряхтеть, а уж потом принять вертикальное положение. Веки отяжелели, и глаза с трудом различили на фоне слепящего света высокую тонкую фигуру в длинной серой одежде.

— Чего разлёгся, сударь? День-деньской, негоже валяться, — сурово проговорила фигура прерывающимся, словно высохшим от времени голосом.

Покачнувшись, я уцепился за дерево.

— Да ты пьян, что свинья. И в грязи извалялся не хуже жабы, — с ехидством заметил незнакомец.

— Простите, — пробормотал я и только сейчас убедился, что передо мной не покойник, завёрнутый в саван, а старик с белоснежной лохматой бородой и такими же лохматыми бровями. Волосы, разумеется, были тоже поседевшими, но они почти все были спрятаны под капюшоном. В костлявой руке старик держал кривую, но выглаженную ладонями палку, на которую опирался при ходьбе.

— Простите, — повторил я, — но вы не имеете права оскорблять меня.

— Разве трезвый воспитанный человек не может ради науки начистить бока толстому пьяному поросёнку?

Пусть я с трудом стоял на ногах, но возмущению моему не было предела.

— Во-первых, я не поросёнок, во-вторых, я не пьян, в-третьих, я не толстый, а в-четвёртых, я сильно сомневаюсь, что вы можете хвастать своим воспитанием.

— Даже так? — проскрипел незнакомец равнодушно.

— Именно. За ваши слова я бы мог требовать удовлетворения, но, делая скидку на ваш преклонный возраст, считаю достаточным укоротить вашу бороду на пару дюймов.

В подтверждение серьёзности своих намерений я быстро нагнулся за лежащим у моих ног мечом, но меч в ту же секунду чудесным образом отскочил в сторону старца. Я посмотрел на незнакомца и прочёл в его глазах простую беззаботность, не имеющую ничего общего с насмешкой.

— Удовлетворение получишь от смешливой юной девы, но не от меня. Впрочем, насколько я могу судить по мечу подземных фей, удовлетворение ты уже получил.

— Ну, это уж всякие границы переходит! — вскричал я и сжал кулаки, готовый в любое мгновение применить какое-нибудь заклинание против заносчивого старикашки.

Но старец обезоружил меня самым простым манёвром: не спеша повернулся и пошёл прочь, а я стоял и смотрел ему в след. Пройдя шагов двадцать, старец вдруг остановился и обернулся.

— Идёшь или дерево будешь держать, чтобы не упало? — бросил он и продолжил свой неторопливый путь вдоль склона, сплошь усыпанного мелкими камнями.

Я подхватил сумку, подобрал меч и быстро нагнал старца. Вероятно, небольшая словесная перепалка предала мне сил и освежила после непродолжительного сна. Я шёл рядом, пытаясь заглянуть незнакомцу в лицо, но капюшон мешал этому. Много противоречивых чувств испытал я в следующие десять минут безмолвного похода. Заговорить не удавалось, все слова, которые толкались в голове, казались ущербными и не подходящими. Наконец я решился.

— Позвольте спросить ваше имя.

— Сначала вы назовите своё, — отрезал старец.

— Что ж, — мягко и с удивлением проговорил я, — если вы желаете… Меня зовут Николай Иванович Переяславский. Я сыщик, работаю…то есть работал в сыскном отделе в столице.

— Хм, — только и был ответ.

Я подождал минуту, оглядывая местность и занимая себя этим простым делом. Но старец молчал.

— Простите, вы не назвали себя.

— Разве? — недоверчиво спросил мой спутник.

— Так и есть.

— А мне кажется, назвал.

— Нет же.

— Быть может, вы прослушали? — подбросил догадку старец.

— Исключено. Впрочем, если вы не желаете называть своё имя, я могу высказать предположение, что вы — старец Авенир.

— Не дурно, — заметилспутник. В голосе его звучало нечто, похожее на похвалу.

— Что?! — невольно вырвался возглас. Я попал в точку!

— Если ты туг на одно ухо, перейди на другую сторону и впредь будьвнимателен. Полагаю, виной может быть сера или грязь, забившая ушные раковины.

— Да нет же, нет! — снова воскликнул я, но тут же заставил себя успокоиться. — Вы сказали, что вас зовут Авенир, а это значит, что вы тот самый великий старец, к которому я шёл за сведениями.

— Сведения ищут в библиотеке, мой дорогой, — едко заметил старец.

— Я шёл к вам за советом…

— Советы раздают направо и налево холёные мужи в накрахмаленных сорочках, с надушенными бакенбардами и с дымящимися трубками в зубах.

— Хорошо, — быстро согласился я, окрылённый встречей, — если вы всё отвергаете, то я пришёл к вам просто так, ценя ваш опыт и ваши знания.

— Вот уж не знал, что нуждаюсь в оценки моих знаний каким-то мальчуганом.

«О, Небо… Но меня предупреждал о характере Рыцарь ночи», — подумал я и выпалил:

— Велел кланяться Рыцарь Ночи.

— О, этот повеса всё такой же задира, болтун и пьяница?

Я был ошеломлён мнением старца о собственном ученике.

— Вы изволили сказать «задира»? Он храбр, как лев, и скромен, как весенний луч. Болтун? Он интереснейший рассказчик и к тому же честен. Пьяница? Его твёрдая натура едва ли позволит ему испить лишнюю чашу вина.

Старец тихонько засмеялся.

— Нет на свете людей, которые бы совмещали все описанные тобой качества, сударь мой. Ты сам ещё тот сказочник и тоже, видать, болтун, задира и пьяница.

— Мнение о людях — отражение наших собственных качеств, — не выдержал я.

— Однако, сударь… — старец несколько растерялся, а мне стало страшно, что разгневается. — За такие слова я должен был бы гнать тебя в три шеи, а меж тем, язык твой не даст мне скучать. И ты напрашиваешься ко мне в ученики?

— Вероятно…

— Вероятно?

— Полагаю, так…

— Полагаешь?

— Я не уверен…

— Если ты не уверен, что хочешь быть учеником, значит, ступай прочь! — Авенир махнул палкой в сторону одной из гор. — Убирайся с глаз моих!

Признаюсь, я струхнул.

— Нет, Авенир, постойте, послушайте. Мне нужна ваша помощь, но время не ждёт. Я не уверен, что могу стать вашим учеником только по этой причине.

— Что ж поделаешь, — вздохнул старец. — Ты просто выбираешь спешку, а не меня и мою помощь. Лети, пылай, греми дальше.

— Но мне нужна ваша помощь! Скажите, что я должен делать, и я буду это делать.

— Ох, юноша, почему же все с такой радостью накладывают на себя цепи? Почему сразу «должен»? Хочешь — делай, не хочешь — не делай. Твоя воля. Хочешь обрести знания — ступай за мной. А если тебе важнее галопом проскакать по Уралу — проваливай и не отвлекай меня от созерцания мирного жития.

— По-вашему, так всё просто! — воскликнул я. — А ведь я ищу девушку, и должен найти её в кратчайшие сроки. Каждый день дорог… Это мой долг — найти пропавшую.

По тропинке мы неожиданно вышли к озерцу, находящемуся меж двух склонов. Поверхность воды казалась свинцовой.

— Человек ничего никому не должен. Всё, что он делает, по его воле. Ты ищешь девушку, потому что так желаешь в глубине души своей, а долг здесь совершенно не при чём. Запомни это. Нам только кажется, что мы связаны какими-то обязанностями и долгами, но подует слабый ветерок, и от этих обязанностей останется пустое место. — Так говорил ровным голосом Авенир. — Давай начистоту: я нужен тебе, а ты нужен мне. Но я не выношу спешки. Если хочешь, чтобы я тебе помог, то ты должен подстроиться под меня, должен вести такой образ жизни, какой веду я. Ты должен называться моим учеником. Я не энциклопедия с ногами, сыплющая умными словесами. Я отшельник, который больше всего ценит золото одиночества и тишины. Ты хочешь, чтобы я помог тебе? Тогда забудь о времени. Признаюсь, ты мне интересен и… нужен. Я ведь вижу, что с тобой случилось. У тебя отняли сердце, а значит, ты можешь помочь мне раз и навсегда покончить с одним весьма сложным делом. Так.

Я не мог поверить своим ушам, и при первой возможности повторил:

— И что же я должен делать?!

— Пока лишь одно, юноша: не думать о времени.

— Это трудно, ибо…

— Я не спорю: очень трудно. Но это единственное требование и условие, которым я поступиться не могу. Принимаешь ли ты его?

«Авось как-нибудь его потороплю», — подумал я, и тут же убоялся собственных мыслей: а вдруг старец читает их?

— Да, принимаю, — вымолвил я, полностью не осознавая, что значат сказанные мною слова.

— Готов во всём повиноваться мне?

— Готов.

Старец протянул руку и посмотрел мне в глаза длинным глубоким взглядом. Наши руки сомкнулись, и тело моё содрогнулось. Я почувствовал головокружение.

— Что это, Авенир?

— Клятва, Николай, — тихо и серьёзно ответил старец. — Теперь мы связаны. Ты — мой ученик, я — твой учитель.

— Вот как…

— Теперь слушай. Ты не можешь зайти в мой дом таким грязным. От тебя исходит ужасная вонь.

— Серьёзно?

— Я едва держусь на ногах.

Мы немножко посмеялись.

— Ты должен искупаться…

— Не против, если честно…

— Искупаться в этом озере.

— Что?! — воскликнул я. — Но ведь холод собачий!

— Он-то и зажжёт в тебе огонь, которого ты лишился вместе с сердцем.

— Огонь?… — лишённым уверенности голосом переспросил я и поглядел на спокойную водную гладь и небо, затянувшееся серыми облаками. Мурашки пробежали по телу. — Я не уверен, что…

— Ты не уверен? — несколько с ядом спросил Авенир. — Ты полагаешь, что твоя уверенность имеет какое-либо значение после того, как ты стал моим учеником? Уверен я, остальное неважно. — Он помолчал. — Снимай сумку и сапоги. Я знаю пару заклинаний, которые воду сделают тёплой.

Я вздохнул. По поводу купания поздней осенью у меня были большие сомнения.

Скинув сумку и стянув сапоги, я замер, ожидая своей участи. Ноги сразу ощутили идущий от земли холод.

Авенир ухмыльнулся сквозь усы, присел, окунул палец в воду и снова выпрямился.

— Отставь сапоги и сумку немного дальше. Вот так. Готов?

Я судорожно кивнул. Старец щёлкнул костлявыми пальцами, и нечто, мягко говоря, неожиданное. Я ко всему был готов, но не к тому, чтобы одежда моя покрылась плотным шипящим пламенем. Я оказался весь охвачен огнём! Я опустил глаза и увидел, как пылает моя грудь, пылают ноги и руки. Я закричал изапрыгал на месте.

— В воду, болван! — хохотнул Авенир, указывая корявой палкой на озеро.

Вот он единственно спасительный выход — кинуться в ледяное озеро!

И я прыгнул.

Хотя огонь на одежде мгновенно потух, меня охватило ещё более горячее пламя ледяной воды. От дикого восторга я зарычал, как зверь, убивший смертельного врага и ликующий над его распростёртым телом.

Вода сомкнулась над головой. Я нырнул ещё глубже, потом вынырнул и увидел, что одежда тает, расползается, и отвалившиеся куски подхватываются водой и уносятся прочь. Я вновь нырнул, потеребил волосы, сделал большой круг, дыша тяжело, но сладостно, и выбрался на берег. Слабый ветерок, которого я до погружения и не замечал, лизнул моё мокрое тело, и оно тотчас покрылось пупырышками. Я задрожал, зубы застучали, но в груди, в подтверждение слов старца, стало горячо и приятно, как будто сухой растрескавшийся кувшин наполнился вдруг тёплым парным молоком.

— Хватай сумку и сапоги и ступай за мной, — велел Авенир, стоявший здесь же и внимательно наблюдавший за мной.

— Э, как вы поступили, — с укором заметил я, но старец только рассмеялся.

— Я зажёг в тебе огонь. Не отставай!

Тропка, по которой мы шли, поднималась по склону, изредка виляя меж больших серых камней и невысоких молодых сосенок. Авенир, как только проговорил последнее слово, совершил такое, отчего у меня открылся рот: без каких-либо признаков приготовления, резких движений и — что самое удивительное — без магии взял да и растворился в воздухе, появившись далеко впереди, перед крутым поворотом тропинки. Я на минуту замер, поражённый, сбитый с толку, а потом бросился вперёд, чтобы не потерять старца из виду.

Я совершенно запыхался, когда догнал его.

— Как… вы… это…

— Что?

— Транс… гре… ссировали…

— Да, я трангрессировал, но в толк не возьму, что же в этом удивительного? Уверен и ты умеешьэто делать.

— Но магии… не было — как это называется? — волнового маг… магического удара…

Авенир покачал головой и с некоторым самодовольством заявил:

— Всё оттого, что ваш волновой магический удар — это пустая трата сил. Силы надо беречь, молодой человек, поэтому я давным-давно изобрёл свой способ трансгрессии.

Надо ли говорить, что я был покорён!

— Погодите, — сказал я через несколько минут, — значит ли это, что вас не могут поймать жандармы?

— О, совершенно верно! — добродушно хохотнул Авенир. — Эти господа доставили множество неприятностей, когда я только изучал корни трансгрессии, её природу, экспериментировал, пытался воплотить новые идеи в жизнь. Теперь же они никакими академическими штучками не могут меня перехватить. — Он помолчал, потом прибавил. — Я люблю делиться своими секретами, но из сотен только единицы готовы покорно слушать и овладевать моим искусством.

— Вы научите меня? — с благоговением уточнил я.

— Если ты будешь достоин.

— Я постараюсь.

Авенир кивнул и снова переместился на сотню шагов выше, а мне вновь пришлось бежать. Правда, именно благодаря бегу я не замёрз, ведь стоит заметить дорогому и уважаемому читателю, что я бежал нагишом.

Столь стремительное передвижение предрешило наше скорое появление на широкой площадке, окаймлённой густой изгородью тёмно-зелёных сосен. Эта площадка упиралась в крутой, почти вертикальный склон холма, на котором висели клочками веток редкие, потрёпанные ветром деревца и кустарники.

Старец раньше меня оказался на площадке, и терпеливо ожидал, пока я нагоню. Увидев меня с перекошенным от бега лицом, он провёл ладонью по воздуху и на распев сказал:

— Хозяин пришёл домой, а с ним его друг.

Воздух сгустился, задрожал и покрылся рябью. Явились полупрозрачные очертания низенькой изгороди, которая медленно вращалась по кругу до тех пор, пока перед Авениром не оказалась калитка с металлической щеколдой. Старец толкнул калитку и пропустил меня.

Мы сделали несколько шагов, и перед нами возникли низкие ступени и дверь, сотканная из тумана. Эта дверь открылась в пустоту, но едва я шагнул за зыбкий порог, боясь упасть в пустоту, как в воздухе возникли доски, устилавшие пол, явились и стены, и застеклённые оконца, и потолок, и мебель, словом, настоящее жилище.

— Это же удивительная магия, Авенир! — воскликнул я, оглядываясь вокруг. — Магия, которая и не снилась нашим профессорам в Академии!

— Ну-у, — протянул старец, направляясь к одной из трёх внутренних дверей. — Пошёл сыпать сахарком, вымащивать себе дорожку…

— И в мыслях не было льстить, Авенир! Всё от чистого сердца чистая правда.

Я искренне был изумлён и потому ничуть не лукавил. Оглядывал огромную комнату, которую ну никак не представишь в одинокой хижине отшельника. Комната таких размеров пришлась бы к месту в богатой усадьбе какого-нибудь помещика или дворянина. Напротив входной двери находились три внутренних, оконца с полупрозрачными короткими занавесками тоже располагались одно против другого. В центре комнаты высился исполинский стол персон эдак на двадцать, но поверхность его была завалена отнюдь не съестным, а книгами, свитками, картами, перьями, бесчисленными безделушками. Всё это высилось небольшими горками и в целом производили впечатление ужасного беспорядка. В стене с тремя дверями, точно напротив стола, белела небольшая печурка, возле неё — пара кресел и маленький столик с какими-то кружками. Над столом висела люстра с семью потушенными свечами.

Но самыми удивительными были стены. Каждый их дюйм был закрыт полками, на которых громоздились книги. Тысячи корешков, по преимуществу посеревших от времени, глядели на меня. Создавалось впечатление, что, кабы не потребность в солнечном свете, тепле и других помещениях, Авенир оставил бы одни книги, но, скрепя сердцем, всё-таки выделил место для крошечных окошек, низеньких дверей и печи.

— Вы их все прочли? — спросил я старца, который показался в комнате со стопкой одежды.

— Полагаю, так, но полной уверенности нет. Зато есть уверенность, что, если ты не оденешься, то отморозишь свои… принадлежности. А они тебе пригодятся, когда ты отыщешь эту самую девушку.

Я округлил глаза.

— Что?! Всё совсем не так! Это не моя девушка. Как вы могли такое подумать? Я её ни разу не видел!

— Вот те на! — повёл бородой Авенир. — Ладно, одевайся. Расскажешь потом, что и как. Во-он твоя комната. Ступай. Нет, погоди! Одевайся, да не медли. Тебе надо ещё дров натащить для печи, а то околеем. И вообще, лучше не воображай лишнего: для тебя настала тяжёлая пора. Так и знай.