Крепость Луны

Свиток двадцатый Что хранят мертвецы

Зима устала ждать. Она обрушилась на Урал молодыми декабрьскими силами, под вой ветра устлала его снегами, заполонила непроходимыми сугробами, наломала тысячи сучьев. День она превратила в короткий сумрачный промежуток времени между двумя невыносимо длинными ночами. Мне казалось, впрочем, что дня не было вовсе, а был только томительный рассвет, три часа серого низкого давящего неба над головой и грустный стремительный закат.

Между тем, надо было искать древнюю обитель старца, создавшего стены Крепости, потому что в обители могло находиться нечто, способное указать на местонахождение замка с Залой Отнятых Сердец. И я искал, следуя указаниям Назира, который сам не был уверен в том, что говорит. Я бродил по крутым и пологим склонам, вдоль ущелий и оврагов, прятал руки в карманах, и только изредка доставал карту, сверялся с ней, пытаясь, чаще всего безуспешно, узнать, где я нахожусь. После обильных продолжительных снегопадов местность изменилась до неузнаваемости: белое покрывало спрятало многие детали, оставив только общие черты. Руки и ноги нещадно мёрзли, не помогал даже изготовленный по рецепту матери согревающий напиток, зелье, от которого по телу расходятся волны жара, но не затуманивается рассудок, как от вина или водки. Я путешествовал по два часа в день и трансгрессировал обратно, тщетно пытаясь согреться и понять, где я только что был.

Валил крупными хлопьями снег, а я брёл по пологому склону к очередной горе, которую не было видно за пеленой снега, но я по карте знал, что она есть, широкая, покатая, разрушающаяся под гнётом минувших тысячелетий. Рук я уже не чувствовал, да и ног тоже. Пора было возвращаться, чтобы не слечь от переохлаждения, но раздражение, клокочущее в груди, тащило вперёд, сквозь пушистую снежную стену. И вдруг я увидел силуэт.

«Нет, показалось».

Силуэт на миг распался, подхваченный порывом ледяного ветра, но вскоре образовался вновь, плотный, чёткий, реальный. Я сделал пару шагов и понял, что вылепившаяся из снега согбенная фигура хромает навстречу. Она смотрела себе под ноги, не поднимая головы, потом отстранила руку, поймала из воздуха костыль и зашагала быстрее.

Остановившись, я стал ждать с любопытством и едва уловимым страхом. Встретить в этих краях простого жителя какой-нибудь деревушки было событием практически невозможным. Что-то подсказывало мне: это необычный незнакомец и встреча наша неслучайна.

Расстояние между нами сокращалось. Теперь я видел впереди себя хромающего старика в тёмной поношенной тёплой одежде с подвёрнутой шапкой-ушанкой на голове. Ещё секунда — и в груди моей что-то оборвалось. Я узнал в старике слугу Шута, прежде открывшего мне тайну ведьм.

Он подошёл почти вплотную, со вздохом поднял голову и вперил в меня долгий взгляд чёрных бездонных глаз.

— Ну-с, сударь, добрый день. Не ждали? Холодно-то как! Аж косточки мои могильные продрогли. — Старик замолчал буквально на мгновение. — Что ж вы не приветствуете старого знакомого, не здороваетесь? Это нехорошо. А впрочем… да-с… вы правы: зачем желать здравия тому, кому оно уже отслужило давным-давно и кто в этом здравии более не нуждается? Совершенно излишняя трата времени и сотрясание воздуха! Однако ж, приглашаю вас на очередную встречу с моим досточтимым хозяином, коего, я надеюсь, вы не успели забыть.

— Да! Я не забыл его! Не забыл, потому что он каким-то образом замешан в смерти моего отца, и я должен непременно выяснить каким именно.

— Будьте благоразумны сударь, мой хозяин — далеко не тот человек, что прощает колкости и обиды в свой адрес. Ни одну пощёчину, пусть даже словесную, он не оставляет без ответа.

— Держите страшилки при себе. Ведите к нему, — велел я с дрожью в голосе.

Старик молча поклонился и пошёл прочь. Я кинулся за ним. Он шагал с костылём так быстро, что вскоре мне пришлось бежать, чтобы держаться вблизи его. Снег становился всё плотнее, почти ничего не было видно, однако же старик, очевидно, знал, куда идёт. В какой-то момент я почувствовал дрожь под ногами. Ветер с яростью ударил в лицо, и я понял, что с помощью чар мы перенеслись в другую местность.

И вот из завесы падающего снега выплыл огромный белый силуэт валуна. Мой провожатый остановился, обернулся ко мне и махнул костылём в сторону валуна.

— Вы должны коснуться его правой рукой. Тогда вы попадёте к моему хозяину и мило с ним побеседуете.

Я молча преодолел оставшийся десяток шагов и с тяжёлым предчувствием коснулся рукой облепленного снегом камня. Предчувствие не обмануло меня. Земля вздрогнула и с низким рокотом и шелестом соломы начала быстро проваливаться подо мной. Секунда, я только вскрикнул и полетел вниз в вихре деревянных обломков и кусков мёрзлой земли.

Падение было недолгим. Я растянулся на твёрдой поверхности, ушиб левый бок и колено, но тут же вскочил, хотя и не готовый к бою. Щепки, камни, какая-то труха и снег — всё взлетело с пола, на котором я теперь стоял, и восстановило ранее рухнувшую подо мной поверхность, теперь ставшую потолком и закрывшую от меня свет.

Тьма, непроглядная густая тьма вокруг. Как в первую нашу встречу с Шутом. Кто же он, в самом деле, если так боится света? Или это свет страшится его?

— И вновь мы с вами лицом к лицу, господин Переяславский, — прозвучал голос, коротким эхом отразившись от пустых стен. Теперь это был голос, которому нельзя было верить, но не верить которому было невозможно: он наполнял смыслом каждое слово до краёв, а смыслом этим была ложь. — Меня огорчает тот неприятнейший факт, что я не могу пригласить вас присесть и дать отдохнуть вашим натруженным ногам, но моей вины здесь нет: увы, в обители, в коей мы находимся, напрочь отсутствует мебель. Посему буду краток. Впрочем… Я чувствую, что вы хотите спросить меня о важным вещах. Прошу.

Но произнести слова, которые я готовил, пока шёл вслед за стариком, оказалось делом не таким простым. Возможно, виной тому была неуютная, холодная тьма, царившая вокруг; возможно, сбивало с толку падение в подземелье; возможно, присутствие Шута, который излучал невидимую, но ощутимую недобрую магию, укрощало меня и предостерегало от вспышки гнева. В любом случае, мне потребовалась почти минута, чтобы начать говорить слегка прерывающимся голосом.

— Не подумайте, что я с первых же слов намерен вас оскорблять или в чём-то обвинять, просто мне хотелось бы знать, каким образом вы связаны со смертью моего отца. Прошу не отрицать эту связь. Вы сами прекрасно знаете, что это бессмысленно. Вы прежде меня завладели запиской, присланной матерью, сделали её копию так тщательно и быстро, что никто не заметил пропажи, а потом…

— Оставьте, господин Переяславский, — умоляюще протянул Шут, но в этой просьбе была только насмешка. — Ваше воображение заведёт вас так далеко, что мы и в три недели не выберемся. Ничем я не завладевал и никакой копии не делал, это было бы чрезвычайно утомительно. Магия — вот краеугольный камень всего, что происходило с вами и происходит. Магия — причина, по которой вы смогли прочесть записку матери даже раньше своего слуги. Магия — причина смерти вашего отца, которому не хватило мудрости и смекалки остановится перед запретной дверью. Он почерпнул то, что не может вместить. Не сам ли он сказал, что опалил душу? Что же вы от меня хотите узнать? Придёт час, и вы спросите его самого, в чём состояла его ошибка. Тогда вы сможете узнать всё, потому что знание ваше нельзя будет ни к чему применить. Там, где вы будете беседовать с вашим отцом, знания являются лишь игрушкой, вроде бы и яркой, притягательной, но такой ненужной.

— Я хочу знать, есть ли ваша вина в смерти отца, — сурово сказал я.

— Только и всего? — усмехнулся Шут. — Что это изменит? Разве вы ещё не поняли, на чьей я стороне? Ведь вы прекрасно знаете то, чему детей учат с детства: свет — это хорошо, а тьма — плохо. А что вы видите вокруг себя? Не тьму ли? Тьма является ответом на все ваши вопросы по отношению ко мне, прошлые и будущие.

Шут замолчал, а я чувствовал, что падаю в бездну, из которой не возвращаются. Если раньше, после первой встречи, я смутно представлял себе Шута, как злого, помешанного и могущественного мага, то теперь его фигура вырисовывалась чётче. Но чем ярче становился образ, тем страшнее он казался. Речи Шута не были речами сумасшедшего, наоборот, его рассуждения твёрдо стояли на логике, логике зла. А есть ли на свете что-нибудь ужаснее зла, которое хладнокровно принимает и понимает, что оно является злом, не тяготится своим состоянием, а намеренно развивает его, растит в себе и удовлетворяется им?

Гнев, который я готовился излить на Шута при встрече, рассыпался в прах. Гнев казался теперь затеей бессмысленной, надо было только выслушать этого страшного господина.

— Ясно. Хорошо, — сказал я, когда ко мне вернулась способность говорить. — Больше не будет вопросов. А впрочем, вопрос будет, но лишь один: зачем вы позвали меня?

— Другого я от вас и не ждал, господин Переяславский, — сразу же откликнулся Шут у противоположной стены. — Вы мне даже нравитесь, извольте знать, хотя я не совсем доволен тем, как продвигаются поиски госпожи Кожевиной. Медленно, сударь, очень и очень медленно…

«Обо всём он знает», — в моей груди оборвалась ещё одна струна.

— Думаю, вам прекрасно известно, как я стараюсь, — скромно пошутил я.

— О, конечно известно! Такого самоотверженного сыщика, как вы, надо поискать. Однако же, при всех ваших талантах, на вашем пути встречаются преграды, которые без посторонней помощи вам не преодолеть. Я хочу вам помочь.

— Из ваших уст звучит не очень обнадеживающе. Уж простите.

Шут расхохотался.

— Увы, увы, горе мне, господин Переяславский. Вы зрите в корень. Эта помощь не бескорыстная.

— Что же я должен отдать взамен?

— А что вы готовы отдать?

— Сначала позвольте узнать, что вам нужно, — ответил я.

— О, да, я не промахнулся! — воскликнул Шут. — Вы будете блистать на Балу. Ваша находчивость и остроумие бесподобно.

— Захвалили…

— Говорю сущую правду.

— Вы умеете?

— Иногда.

— Ба! День открытий.

— Обожаю словесные перепалки с достойным оппонентом, однако нынче их надо отложить в сторону — дела. Так знайте: моя помощь не бескорыстна, но вам не нужно считать себя должником и чем-то отплачивать. Поверьте, всё само собой будет отплачено. Я много размышлял над своим прошлым, которое каким-то образом связано с вашим будущим. В этом хитросплетении трудно разобраться, но кое-что я разгадал, и теперь мне нужно, чтобы будущее наступило быстрее. По этой причине я помогаю вам. Вы должны найти госпожу Кожевину, потому что за ней по пятам следует тайна, сокрытая от меня до времени, потому что после вашей встречи обязательно что-то произойдёт. За этой встречей что-то следует, но пелена… пелена…

Последние слова Шута закончились стоном злобы и отчаяния.

— Я не вижу, — проскрипел он и тут же оправился. — Впрочем, это мои личные заботы. Пусть они обойдут вас стороной, господин Переяславский, у вас полно своих.

Знаете, ведь мы встретились в этом месте не случайно. Мой слуга привёл вас сюда по той простой причине, что — только не сильно удивляйтесь! — именно здесь находилась обитель старца. Та самая обитель, которую вы ищите. Как вам моя скромная помощь? Вы находите её уместной и целесообразной?

— Ещё бы! — вскричал я, пригвождённый к месту.

— Мои расчёты оказались верными. На сим я хочу откланяться, но вижу необходимым также предупредить об опасности. За моей спиной дверь, которую нужно взломать: силой или заклинанием. За дверью вас ждёт, если я не ошибаюсь, старый-старый неприятный субъект. Не берусь сказать, живой он или мёртвый, но у него есть плохая привычка убивать всякого, кто пытается найти ключ. Ах, да, ещё одни любопытный факт: ключ у субъекта внутри.

— Внутри? — прохрипел я ошеломлённо.

— Проблема тут небольшая: пока он будет искать отрубленную вами голову, вам следует вскрыть ему живот. Перебрав внутренности, вы отыщите ключ.

— Ключ от чего?

— Разумеется, от… впрочем, это другой акт вашей пьесы. Позвольте опустить занавес, пожелать вам удачи и откланяться. Меч вы найдёте на полу этой комнаты. Уверен, вам он пригодится.

Я лишь успел открыть рот, как услышал шум, похожий на внезапный порыв ветра. Лицо обдало горячей волной, потолок надо мной затрещал, а потом всё стихло. Я остался один в пустой тёмной комнате.

С минуту я стоял, слушая мерный стук сердца и собственное дыхание. Надо было что-то делать. В соседней комнате, если верить Шуту, находится то, что я ищу. А почему бы ему не поверить? Если бы он хотел меня прикончить, он бы сделал это ещё в том странном доме в столице. Вероятно, Шут что-то выжидает, а значит, пока беспокоится не о чем. Почти не о чем.

Щёлкнув пальцами, я зажёг на руке холодное пламя, которое осветило высокую мрачную комнату с чёрными каменными стенами. С земляного пола я поднял меч и двинулся к стене, у которой прохаживался Шут. В ней действительно была дверь, наискось забитая полусгнившими досками. Оторвать их не составило труда. С самой дверью я возился до тех пор, пока не ударил по ней ногой: тогда она вывалилась в соседнюю комнату, превратившись в груду щепок.

На меня сразу повеяло тяжёлой затхлостью и мерзкой сладковатой гнилью. Я сунул руку во тьму, и тьма убежала в углы. Я бросил невнимательный взгляд и сделал шаг. Под ногами захрустели щепки. Комната была пуста. Под стенами грудами лежали давным-давно рухнувшие полки, кое-где виднелись корешки, обложки и коричневые листы погибших книг. Неподалёку валялась столешница, что-то похожее на кубки, подсвечники. Всё разрушилось под гнётом столетий.

Я не шёл дальше, потому что в груди росло предчувствие чего-то страшного. Это предчувствие сковало меня до такой степени, что дышать стало тяжело, а пламя на руке почти потухло. Тьма, которую я потревожил визитом, возвращалась из закоулков и расселин, клубясь, сердясь и хмурясь.

А потом я услышал тихий продолжительный стон. Это был стон, который мог родиться только в груди мертвеца, стон, похожий на скрип и на плач одновременно.

На меня словно выплеснули ведро ледяной воды. Я задрожал, так что зубы застучали, и сразу потекли по спине струйки холодного пота. А ужасный звук тянулся и тянулся, казалось, ему не будет конца. Я чувствовал, что ещё секунда, и я закричу, брошу меч, потушу пламя и закрою уши, лишь бы не слышать этого мёртвого стона.

Наконец, существо затихло. Я смог перевести дыхание, в голове родилась одна-единственная мысль: бежать! Я хотел повернуться, но тут на моих глазах куча у стены зашевелилась, щепки поползли на пол, освобождая нечто. Теперь, даже если бы я приложил все усилия, если бы собрал всю волю, я бы всё равно не смог убежать. Я стоял на месте и смотрел. В ту минуту для меня ничего не существовало, кроме руки цвета гноя, появившейся из-под груды обломков. По этой руке бежали туда-сюда насекомые, какие-то каракатицы; они боялись огня и прятались внутри гниющей плоти. Потом я увидел лысый череп, спину, в которую вросли щепки, и ноги. Существо поднялось на четвереньки, потом медленно, минута за минутой, цеплялось за выступы каменной стены, пока не выпрямилось. Теперь оно стало выше меня. Оно дышало со свистом, потому что часть воздуха вырывалась через дыры в разорванной груди. Из этих дыр сочилась коричневая слизь. Существо, будучи когда-то давно мужчиной, судя по ошмёткам плоти между ног, втянуло воздух через сгнившие ноздри и повернуло голову в мою сторону.

Я пошатнулся не то от ужаса, не то от тяжести, возникшей в груди. Взгляд пустых глазниц был страшным до исступления. Я смотрел в провалы под покатым лбом, готовый лишиться рассудка. Я был близок к агонии, но какая-то живая сила помогала стоять на ногах, поддерживать пламя на левой руке, а правой — сжимать от пота выскальзывающую рукоять меча.

«Он слеп, это хорошо», — решил я, чуть приободрившись.

Но я поторопился, потому что существо вдруг открыло рот, причём нижняя челюсть опустилась так низко, как не смог бы опустить лучший фокусник Ранийской империи, запустило в рот пальцы и, дёрнувшись, отрыгнуло на ладонь вместе со слизью два желтоватых шарика, которые оно вдавило себе в глазницы. Последовавший за этим хрип, вероятно, означал ликование. Но не для меня.

Меня вырвало. Жгучая рвота потекла из носа по подбородку, на глазах выступили слезы. Я пошатнулся и упал на колени. Меч глухо звякнул о щепки и выскочил из ладони. Пламя почти погасло, и в наступающей тьме я услышал тяжёлые скорые шаги и треск ломающихся под ступнями вещей. Я бросился назад, в комнату, в которой я беседовал с Шутом, но мертвец так цепко ухватил меня за плечо, что я под собственным весом развернулся и, вырвавшись, упал на бок.

Я находился на земле всего секунду, но существу этого оказалось достаточно, чтобы наступить на голень. От боли я заревел, как медведь, пронзённый копьём. Звук собственного голоса придал мне сил. Я откинулся на спину и хлопнул в ладоши. Пламя буквально взорвалось на обеих руках. Слёзы в моих глазах заискрились, а мертвец одним звериным движением отскочил назад. В ярости он сжал челюсти, и зубы, крошась, полетели во все стороны. В его восковых жёлтых белках без зрачков играли отблески преисподней.

Я поднялся так быстро, словно ноги превратились в пружины. Со всех сторон меня окружали стены. Единственный способ скрыться от мертвеца — трансгрессия, но и трансгрессировать не было возможности, потому что надо было иметь время для сосредоточения внимания. Шанс вернуться из обители старца живым — сражаться и победить.

Мертвец подкрадывался, подходил всё ближе. В его движениях теперь было столько гибкости, что казалось, будто он сплетён из ивовых веток. Тёмная магия делала его подобным пантере; магия рождала в его мёртвом сердце лютую ненависть.

А я отступал к стене, и опустошающие волны отчаяния начинали захлёстывать меня, вытесняя страх и отвращение. Мертвец продолжал двигаться, шаг за шагом приближаясь ко мне. Он загонял меня в тупик, а я держал пылающие руки перед собой.

Не знаю, могла ли в его голове зародиться какая бы то ни была мысль, но вскоре он понял, что ему не надо бояться огня, который не терзает меня самого.

Это был нечеловеческий прыжок, но я успел отскочить в сторону. Мертвец ударился о стену, а я бросился за мечом. Я услышал хрип отчаяния, словно он полагал, что я могу убежать и убегаю от него. Когда я протянул руку к мечу, его воняющая плоть обрушилась на меня. Мы вместе упали. Я лицом воткнулся в землю, от удара из меня вышел весь воздух. Секунда, две, три. Я задыхался.

Его пальцы обхватили моё горло, но я уже взялся за рукоять меча. Теряя сознание от боли, чувствуя, что мои позвонки начинают хрустеть, слыша его дрожащий от нетерпения хрип, я с огромным трудом поднял тяжёлый меч и буквально бросил его на мертвеца, не заботясь о том, что могу поранить себя.

Хватка его мгновенно ослабла. Я поджал под себя руки, одним мощным рывком стряхнул его с себя и поднялся. Он бесновался рядом, пытаясь выдернуть торчащий в спине меч, но это сделал я со всей стремительностью, на какую был способен. Дождевая капля не успела бы, сорвавшись с крыши, разбиться на крошечные атомы за то время, которого хватило мне на молниеносное движение. Свист воздуха, и голова отлетела в сторону. Глаза покатились по полу. На секунду мертвец рухнул наземь, но потом приподнялся и, хрипя теперь через кусок шеи, забрызгивая стены и пол зловонной жижей, пополз за головой.

Меня охватила дрожь, граничащая с конвульсией. Я понял, что надо действовать быстро, как советовал Шут, иначе я останусь здесь навсегда. Силы покидали меня, если не физические, то духовные. Я чувствовал, что теряю последние капли самообладания.

Я вытер рукавом нос, умыл пламенем лицо. Ударом ноги я перекинул мертвеца на спину, рассёк ему живот и отошёл. Долго ждать не пришлось. Мертвецу надо было найти голову, и он перевернулся набок, а потом снова начал подниматься. С бульканьем внутренности вывалились из него и кучей взгромоздились на полу. Мертвец продолжал идти за головой, таща за собой кишки.

Я снова вырвал и, качаясь, зашёл к нему из-за спины и, чтобы прекратить это ужасное зрелище, рассёк его надвое. И опять меня стошнило.

Острием меча я начал перебирать внутренности, пытаясь их размотать. Вонь бросалась мне в лицо, словно желала повалить меня, лишить чувств. Наконец, я услышал тихий звон металла. В куче внутренностей блеснуло что-то золотое. Я нагнулся, положил рядом меч, запустил руку в кишки и вытащил ключ, покрытый вязкой коричневой слизью.

— Да, — выдохнул я и обернулся.

Две половины мертвеца сучили ногами и руками, пытаясь доползти друг до друга и соединиться в единую плоть.

Я опять посмотрел на ключ и только теперь заметил, что он был сложным, с четырьмя гранями.

— Шкатулка Дениса! — воскликнул я, ошеломлённый открытием.

Внезапно рука моя стала сухой. Слизь обратилась в мелкий пепел, сдувшийся с ладони моим тяжёлым дыханием. Я опустил взгляд сначала на кучу внутренностей, которые тоже обратились в пепел, потом на две затихшие половины мертвеца, похожие теперь на обгоревшие брёвна.

— Покойся с миром, — произнёс я, и собственный голос удивил меня спокойствием. — Ты выполнил своё предназначение.

Я сунул ключ в карман, подобрал меч и стал в середине комнаты, освещённой пламенем руки. Теперь самое время успокоиться, собраться с мыслями и трансгрессировать домой. Разумеется, неделю я не смогу думать о еде, но выпить горячего Авенирского напитка я совсем не прочь.