Кржижановский

НА НЕЛЕГАЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ

Кржижановские попали в Петербург в конце «шести недель свободы». Была отменена цензура. Газеты печатались явочным порядком. Представить такое несколько месяцев назад было просто немыслимо.

Владимир Ильич, вернувшись из эмиграции, проводил в Петербурге гигантскую работу. Зинаида Павловна и Глеб встречали его то на квартире Горького, то в редакции «Новой жизни» — легальной социал-демократической газеты. Он был напряжен и сосредоточен — шла подготовка к восстанию.

Глеб окончательно перешел на нелегальное положение, памятуя о том, что его киевские дела не могут остаться без наказания. Нужно было, как советовал Ильич, держать порох сухим и быть готовым ко всяким неожиданностям. Потеря заработка была весьма чувствительна. Глеб был заочно уволен по третьему пункту железнодорожного устава, навсегда запрещающему ему занимать какие-либо должности на железных дорогах. С другой стороны, проживание в Петербурге ему также было запрещено еще с 1900 года, и он не мог получить никакой официальной должности в каком-нибудь другом ведомстве.

Обе профессии — химика и железнодорожника — оказывались теперь в его жизни напрасным грузом. Впрочем, не совсем, ибо он широко использовал свои химические знания и киевский опыт для изготовления бомб к будущему вооруженному восстанию в Петербурге, испытывал их в финляндских шхерах вместе с Леонидом Красиным.

Встретиться с Ильичем было очень трудно. Он беспрестанно менял квартиры и адреса, и даже Надежда Константиновна не всегда могла с ним увидеться.

Глеб искал встреч с ним, старался не пропустить ни одного из его выступлений. Незабываемые минуты. Позднее Глеб Максимилианович вспоминал о выступлении Ленина на митинге в Народном доме графини Паниной. Это было в мае 1906 года.

«На трибуне последовательно сменяются одна за другой фигуры известных всему Петербургу ораторов. Выступают лучшие силы кадетов и трудовиков. И вот на той же трибуне новая фигура неизвестного широкой толпе оратора. Бросается в глаза только необычайно выпуклая линия лба и пронизывающий блеск слегка косящих глаз. Он говорит только какой-нибудь десяток минут, но вы ясно видите, что этот оратор уже вполне завладел и по-своему зачаровал эту массу впившихся в него с напряженным выражением тысяч и тысяч глаз… Перед нами, несомненно, грозный народный трибун… За каждым словом этого оратора чувствуется такая глубокая продуманность до конца, такая страстная убежденность, которые покоряют сильнее всяких словесных красот и изысканных голосовых модуляций. Он сходит с трибуны под гром аплодисментов, переходящих в овацию, и нам приходится наблюдать, что в этом единодушном порыве участвуют даже те, которых он только что обличал…»

По всей России, от моря и до моря, развертывались красные знамена. И по всей России, от моря и до моря, бросали в тюрьмы, арестовывали, расстреливали, громили…

Московское восстание было потоплено в крови, Петербург был мрачен и встревожен, но недвижим — волна революции спадала.

Осенью 1906 года Владимир Ильич забежал вечером к Глебу и Зинаиде. Несмотря на огромную работу, которую Ленин проводил в последние дни, он выглядел бодрым и энергичным, оживленным.

Говорили, разумеется, о последних событиях.

— Жаль, не в нашей власти было немного оттянуть восстание — хотя бы до весны, до возвращения маньчжурской армии! Тогда все могло сложиться по-иному, — говорил Ильич.

— Важно еще и правильно отступить, — подхватывал Глеб. — Убыль в движении масс после гигантского размаха дает нездоровую почву для отдельных партизанских выступлений. Террор и разнообразные экспроприации, или, как их сейчас называют, «эксы», видимо, знаменуют спад революционного движения.

— Ты что же, предлагаешь запретить эти отдельные выступления? Неужели ты не понимаешь, что сейчас у нас, как никогда, большие возможности для организации решительных, смелых революционных «двоек» и «троек», а то и «пятков» и «десятков», которые станут когда-нибудь, может быть весьма скоро, залогом и ядром восходящей волны нового массового движения? Крестьяне не сказали своего слова. Посев этого года слишком реален. Засеяли именно те слои почвы, признать бесполезность которых — все равно что признать прекращение биения пульса гигантского организма — нашей огромной страны. Но ведь она жива! Сейчас немногие тысячи революционеров-профессионалов привели в движение сотни тысяч пролетариев и ближайших попутчиков пролетариев, а в следующий раз десятки тысяч организованных под знаменами партии приведут в движение десятки миллионов, и тогда победа будет несомненна.

СПЕЦИАЛЬНОСТЬ ТРЕТЬЯ И ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ

С Литейного на Фонтанку, из одной редакции в другую, литературная работа (вечно под псевдонимом, плохо оплачивается), сотрудничество в «Волне», «Набате», «Северной звезде». Глеб чувствовал, что эта бродячая жизнь его тяготит, что он уже в том возрасте (тридцать четыре года), когда хочется хотя бы минимальной устроенности, постоянной работы, своего угла. Когда к концу 1906 года Столыпин развернулся вовсю, когда были зажаты последние гайки и Россия погрузилась в тревожное забытье, легальные социал-демократические газеты то и дело меняли адреса, названия, запрещались к выпуску, а издания большевистского толка вообще запрещены, Глеб начал оглядываться вокруг и видел, что его положение не блестяще. Он не мог поступить на работу — это прежде всего. Третий пункт железнодорожного устава запрещал ему заниматься той профессией, какую он приобрел, — профессией железнодорожника. Химию он основательно подзабыл (разве вот химия взрывчаток?), но кто ж его возьмет не только на Охтенский пороховой, но и на любой другой завод?

Испытания «македонок» с Красиным между тем продолжались.

Было скоплено довольно много взрывчатки, и однажды, когда, удовлетворенные, возвращались они из Сестрорецка, Леонид сказал ему:

— Глебася, ты что-то у нас поистаскался, поистрепался, видно, литература сейчас кормилица плохая! Нужно бы тебе и для прикрытия, и для денег, и для полноты жизненной взять какую-нибудь инженерную работенку.

— Да какой же дурак даст? Дорожка закрыта. Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий. А последствия — вот они! Не быть мне инженером, не быть мне крупным политиком, не быть мне литератором, не быть мне и поэтом. Кем же быть?

— Стой, не спеши, есть одна тонкость. «Общество электрического освещения 1886 года», где я работаю, ведь немецкое?

— Еще какое немецкое.

— Но немцев твоя, благонадежность, наверное, волнует слабо, как ты думаешь? Они ведь сами формируют штат, жандармов не спрашивают?

— Понял. Но я-то не электрик! Я — революционер-химик, поэт, машинист, литератор, инженер-технолог, но никак не электрик!

— Ты у нас способный. Научишься. Возьмем тебя, конечно, не руководителем, а кем бы? Ну, скажем, монтером. Сможешь концы сплесневать?

— Чего, чего?

— Ну ладно, разберешься. Опять же поближе к рабочему классу. Никому, и тебе в том числе, это не повредит.

Так Глеб был устроен электриком в «Общество электрического освещения 1886 года». Нужно было ему приобретать еще одну профессию.

Он, теперь уже электрик-кабельщик, усердно учился соединять — «сплесневывать» — концы кабелей, узнал опасную начинку трансформаторных будок, начал вникать в суть тонкой и сложной электромеханической работы.

Монтеры общества были настроены по-боевому. Здесь, среди них, Глеб почувствовал, насколько прав был Ильич, говоря о посеве, который не может не взойти. Он сам видел, и сам оставлял, и сам забирал в этих опасных трансформаторных будках много нелегальных большевистских изданий, там иногда попадались и перевязанные пачки пятисотрублевок. Это было громадное богатство, и все же богатство, на котором был водяной знак смерти: пятисотрублевки по заданию партии были экспроприированы в Тифлисе беззаветно храбрым Камо, а Красин был душой и сердцем этой операции. Постепенно, однако, номера похищенных банкнотов были сообщены во все банки, и предъявлять их там для размена было равносильно самоубийству.

В 1908 году Красина арестовали. Красина нужно было выручать, и в подготовку организации побега Красина активно включился Глеб Кржижановский.

Первый план — устроить побег из выборгской тюрьмы — осуществить, к сожалению, не удалось.

Оставалась еще одна возможность: воспользоваться законами автономного княжества Финляндского, отличными от законов российских: там, в частности, был пункт, по которому нельзя было держать в тюрьме человека без предъявления обвинения больше месяца. Все было сделано для того, чтобы еще более застопорить и так медлительную судебно-бюрократическую машину, — документы, изобличающие Красина и обрекавшие его на безусловную казнь, прибыли через два часа после того, как он, после прошествия положенного месяца, был выпущен. В тот же день Красин перебрался за границу. Тут наконец все вздохнули свободно, и радость была велика.

Красин уехал, а Глеб остался. Он стал техником, а потом и инженером кабельной сети. Это дало ему большие возможности и для революционной работы, и для научно-технической деятельности.

Из писем Г. М. Кржижановского З. П. Кржижановской

«14 июня 1907 г…Пучу глаза на всякие электрические премудрости…

18 июня 1907 г…К зиме буду уже завзятым электриком, а следовательно, буду чувствовать под собой более крепкую во всех отношениях почву… Я тут учусь, и в ученье чувствую себя человеком…»

«ОБЩЕСТВО ЭЛЕКТРИЧЕСКОГО ОСВЕЩЕНИЯ 1886 ГОДА»

В 1886 году в России образовалось «Акционерное общество электрического освещения», которое вскоре стали называть просто «Обществом 1886 года». Оно построило четыре центральные станции в Петербурге и две в Москве. Генераторы станций давали ток для освещения домов, улиц и площадей. «Общество» принадлежало в основном немецкому капиталу.

Кржижановский попал на работу в одну из цитаделей российской электрификации. Обязанности Глеба здесь, по крайней мере, по их перечню были невелики — следить за состоянием кабельной сети района и устранять неполадки. На столе у Глеба всегда лежала инструментальная сумка и клещи. То и дело ему приходилось вскакивать и бежать. То здесь, то там случались аварии, иногда крупные, с выгоранием оборудования, но чаще всего «выбивание» предохранителей. Взрывы предохранителей были вполне заурядным явлением, и Глеб, надев защитные очки и резиновые перчатки, бывало, бесстрашно вскарабкивался на табурет и начинал копаться внутри ящиков, на дверцах которых скалился выразительный череп.

— Галочка, держи меня, — просил он своего помощника, монтера Галкина.

Однажды взрыв предохранителя произошел в подстанции, примыкавшей прямо к конторе «Общества». Глеб Максимилианович с «Галочкой» вбежали, услышав звук, в контору и рассмеялись: конторщики растерянно выглядывали из-под столов.

Но напрасно было бы ожидать, что беготня по авариям заслонит от Глеба Максимилиановича осознание необходимости «учиться электричеству». Он много перечитал. И понял, что в мире электротехников отнюдь не было единства — то, что потом казалось столь очевидным, тогда внушало большие сомнения. Да, электричество — прекрасная вещь, вполне соответствующая новому, прогрессивному веку. Но его использование рождало десятки и сотни вопросов.

Какой ток: постоянный или переменный? И тот и другой по-своему хороши и в некотором смысле взаимозаменимы. Начало XX века предлагает горы электрического ассортимента: электрические утюги, электрические звонки, электрические плиты, электрические музыкальные инструменты, электрические силки, электрические ружья, электрические хлысты для выездки лошадей, электрические изгороди, электрические зонды для поиска пуль в телах пациентов, электрические сети для ловли рыбы, электрический стул… Эти устройства могли работать и на переменном и на постоянном токе.

«Конкуренция» токов, требующих различного оборудования, зашла так далеко, что проникла в политику, в общественную жизнь. Ловкий ход Томаса Эдисона, владельца «Эдисоновской компании» — компании постоянного тока — ив Аусбурнской тюрьме Нью-Йорка производится первая казнь на электрическом стуле. Мучения убийцы Кеммслера, добиваемого переменным током высокого напряжения, вызвавшие широкий общественный протест, были на руку Эдисону, поскольку компрометировали переменный ток. Эдисон внес в сенат штата законопроект, навсегда запрещающий применение переменного тока как богопротивного, опасного и аморального. Эдисон выступал на многочисленных организованных им митингах, умело вызывал энтузиазм и возмущение толпы, точно дозируя ее гнев и воодушевление.

Его союзники — в основном владельцы акций компании — подтверждали эту опасность примером: недавно, наступив на крышку люка кабеля высокого напряжения переменного тока, мгновенно была убита лошадь, да, люди действительно подвергаются громадной опасности.

Какой же выбрать двигатель — этот первичный привод, уникальный по универсальности? Двигатель постоянного или переменного тока? Если постоянного, то какой конструкции? Если переменного, то какого типа: синхронный, асинхронный, коллекторный? На какое ориентироваться напряжение — высокое или низкое? Низкое безопасно, но с его помощью нельзя передавать электроэнергию на сколько-нибудь значительное расстояние — это легко сделать с помощью переменного тока высокого напряжения.

Вообще, какую стратегическую систему принимать: систему индивидуальных блок-станций при каждом доме или строить центральную большую станцию, от которой и начинать распределение, тянуть линии, ставить трансформаторные подстанции?

Размышляя обо всем этом, Глеб решил разобраться во всех технических противоречиях, связать их с жизнью, увидеть в технических задачах отражение проблем общества, решить вопросы грядущего электроснабжения не только как чисто технические, но и как социальные, нравственные.

Изучая опыт своей компании, набираясь собственного, черпая его со страниц иностранных технических журналов, Глеб решил написать реферат, может быть, и не реферат, а нечто вроде памятки. Как назвать эту первую его научную работу: «О природе электрического тока»? Да, начинать надо именно с этого. От физики к теоретической электротехнике, от нее к электротехнике практической — электрическим машинам, трансформаторам, потом — станции и их роль в грядущем развитии страны и мира…

…Особые надежды, по-видимому, следует связывать с многофазными токами. Этим занимались Галилео Феррарис в Турине, Никола Тесла в Нью-Йорке.

А вот Добровольский показал на Франкфуртской выставке в 1891 году простые трехфазные моторы, не имеющие коллектора. «Эти моторы обладают, — записал Глеб, — сравнительно со своими обычными соперниками — обыкновенными моторами постоянного и переменного тока — многими преимуществами, ибо они до известной степени соединяют в себе хорошие качества и тех и других… Большая простота и прочность конструкции позволяют с удобством применять моторы трехфазного тока и на палубе корабля — во всех местах, где грубое обращение с моторами неизбежно. Нетрудно, например, спроектировать и такой мотор трехфазного тока, который работал бы и при полном погружении в воду. Дальнейшая выгода в том, что значительно увеличивается расстояние передачи… Так, например, при передаче энергии в Лауффене напряжение между каждой из клемм генератора и землей было всего 50 вольт, и напряжение между проводом и землей в 160, а в некоторых случаях и в 320 раз превосходило напряжение у генератора… Одним из недостатков трехфазного мотора является неизменчивость числа его оборотов, что для многих целей, например в трамваях, совершенно недопустимо. Это, конечно, серьезный недостаток, но мы можем быть уверены, что люди, сумевшие передать 200 лошадиных сил на расстояние 180 километров, со временем решат и эту задачу».

Последняя фраза, содержавшая романтическую гиперболу, относилась, безусловно, к Классону, участвовавшему в Лауффен-Франкфуртском эксперименте. Его техническим талантом Глеб неустанно восхищался. Они были однокашниками, Классон немного старше, а вот поди же ты — всемирно известный инженер Классон и пока еще никому не ведомый, начинающий инженер Кржижановский. Но у Кржижановского было преимущество — он знал и технику, и жизнь, и революцию. И возможности техники понимал гораздо шире, чем Классон.

Иногда в связи с необходимостью соединения далеких энергетических объектов легкими нитями проводов, несущих электрический ток, Глеба посещала, например, мысль о том, что нити эти могли бы сыграть роль разветвленной системы кровеносных сосудов, разносящих энергию от нескольких источников, связанных между собой. Пока еще неявно перед ним вставал в смутных построениях единый энергетический организм страны, страны уже не разбитой на частные лоскуты, а слитой единым социалистическим хозяйством. «Постигая все глубже науку об электричестве, — как-то рассказывал он через много-много лет, — я все более и более убеждался в великих судьбах электрификации после социалистической революции».

Все эти мысли и соображения были Глебом высказаны на лекциях, которые он прочел для молодых инженеров и техников «Общества». О лекциях стало известно в Москве, и управляющий господин Классон и его помощник и советчик Старков решили, что уровень Глеба настолько высок, что пост главы кабельной сети Васильевского острова в Петербурге для него уже мелковат, в связи с чем господину Кржижановскому предлагалось новое место в Москве, место заведующего кабельной сетью города.

К 1910 году для переезда в Москву были большие основания. Помимо всего прочего, туда тянули родственные и старые, еще по Технологическому институту, связи. После забастовок электриков на бакинских нефтепромыслах и отказа их начальника, Классопа, выдать полиции зачинщиков беспорядков Классон был вынужден покинуть Баку. Предложение, сделанное ему, — занять высокий пост в Московском отделении «Общества 1886 года» пришлось тут как нельзя более кстати.

Вместе с ним переехали в Москву и Базиль с Тоней. Старков был назначен заместителем управляющего «Общества» по электрификации городских железных дорог — трамвая. Он тоже был за скорейший перевод Глеба в Москву.

И вот Глеб Максимилианович Кржижановский назначен заведующим кабельным хозяйством города Москвы. Его задача — соединить электростанции города, многие из которых мелки и разрозненны, в единую городскую электрическую сеть.

Несколько недель Глеб занимался изучением своего будущего хозяйства. С электростанции на Раушской набережной Москвы-реки, крупнейшей станции России, во все стороны тянулись тяжелые промасленные освинцованные кабели. Они вползали вблизи станции в каменные подземные тоннели, несли энергию городским окраинам, где дымили заводские трубы. Руководители «Общества электрического освещения» понимали, что именно промышленная нагрузка — будущее станций и потенциально наиболее активный потребитель электроэнергии.

Этим признанием и этим расчетом «Общество электрического освещения» порывало с собственным названием, волочащимся за ним с прошлого века. Промышленная нагрузка привлекала владельцев «Общества» прежде всего тем, что свет электрический горит вечерами, а трубы заводов дымят круглосуточно. Можно было бы более равномерно загружать генераторы, резко повысить мощность машин, отпуск электроэнергии и соответственно прибыли. Да и будущие промышленные потребности были куда больше «осветительных».

Классон выкинул козырную карту: было объявлено во всеуслышание, что тарифы на электроэнергию для фабрик и заводов будут снижены по сравнению с обычными. Расчет оказался правильным — многие заводчики тут же решили прикрыть свои небольшие местные электростанции и подсоединиться к электрическому спруту.

Но заводы были далеко! И спрут не мог дотянуть до них своих щупалец — восемь-десять верст выходило до некоторых: не мог дотянуть, ибо напряжение распределительной сети было низко — 2100 вольт, стало быть, при той же мощности высок ток, стало быть, потери — квадрат тока на сопротивление кабеля — велики уже катастрофически, недопустимы, больше мощности уйдет на потери, чем поступит к потребителю.

Глеб понимал, что старым способом подсоединить новых потребителей, создать единую сеть нельзя. Нужно было проводить коренную реконструкцию. Это было бы и кстати — способы прокладки первых кабелей казались ему (уже тогда!) архаическими. С грустью смотрел он, например, на кабели Москворецкого моста, проложенные в асбестовых казематах, на воздушные линии, под которыми гамаками висели «защитные» сетки.

Решено было перевести кабельное хозяйство Москвы на 6 тысяч вольт — при этом напряжении потери передачи сокращались почти вдесятеро и почти во столько же раз раздвигались возможные радиусы воздействия «электрического спрута» на Раушской набережной. Пригодился петербургский опыт: Глеб блестяще знал организацию работ, умел ладить с рабочими, руководил десятниками, заботливо предохранял от опасностей высокого напряжения. Глеб разработал подробные инструкции по технике безопасности, порядок проведения работ под напряжением и без него, систему блокировок.

Глеб много читал, и это занятие, столь обычное и будничное, преисполнялось для него особым смыслом. Осваивая техническую литературу, он смотрел на проблемы как бы с высоты своего жизненного опыта: они приобрели политические, хозяйственные, экономические, психологические, даже нравственные очертания. Например, вопрос о централизации электроснабжения. Сейчас каждый маленький заводик имеет свой пыхтящий локомобиль, вращающий генератор с собственным напряжением, видом тока, частотой. Но этот генератор и локомобиль для заводчика, для директора свои! Куда хочу, туда ворочу! А централизованное электроснабжение требует ликвидации нерентабельного заводского оборудования и подсоединения к какой-то центральной сети. А как будут у владельца этой централи неприятности — взрыв, забастовка или просто плохие инженеры — например, будут им недоплачивать и они начнут вредить, — тогда что? Выходит, попадать в зависимость от кого-то? Увольте! И только сильно урезанный, вдесятеро понижающий цену электроэнергии по сравнению с личной станцией — только тариф убеждает… Но локомобильчик оставим… Пусть постоит… Мало ли что…

Так, рассуждая один раз за себя, другой раз — за важного и нецивилизованного предпринимателя, третий раз — за предпринимателя современного, четвертый же раз — за рабочего, Глеб в лицах разыгрывал драму технических идеи и понимал, что техника — ценность не абсолютная, что технические идеи для разных классов общества, для разных обществ имеют разный смысл. Только сейчас он во всей глубине воспринял то, что говорил ему Старик на енисейском холодном берегу, когда обсуждали они рукопись о развитии капитализма в России. Помнил Глеб, как и потом Старик говорил, что значительную роль в деле развития отечественных производительных сил должны сыграть те компании, которые применят все возможные способы, чтобы удешевить электричество путем концентрации.

Глеб понимал, что, увеличивая мощности центральных станций, «Общество» концентрирует пролетариат, усиливает его, делает его владельцем подлинным, а не мнимым этих великолепных машин. Вместе с рабочими «Общества» Глеб приближал и гибель капитализма. Он сейчас уже готовил и специалистов, и станцию, и кабельное хозяйство, и все, на что он мог воздействовать, к жизни при неизбежном социализме. И, как рачительный хозяин будущих богатств, прикидывал, что можно поставить лучше, грамотнее. Много переговорили они и с Классовом. Тот отдавал все силы любимому инженерному делу. Классону важно было найти идеальное техническое решение как таковое. Это был романтический рыцарь техники (на станции его звали «д’Артаньяном») и в этом смысле нисколько не изменился с тех пор, как Глеб познакомился с ним в «Техноложке».

Появление Кржижановского в Москве не прошло без внимания охранного отделения. Почти сразу же за ним было учреждено непрерывное наблюдение. Страницы этого наблюдения небезынтересны: они дают множество деталей жизни нашего героя в тот период жизни, сведений о котором почти не сохранилось. Период особенно активной слежки берет начало со следующего донесения, направленного 5 августа 1910 года начальником Московского охранного отделения департаменту полиции: «23 июля сего года в г. Москве, в квартире инженера-технолога Глеба Максимилиановича Кржижановского состоялось особо законспирированное собрание московских представителей верхов партии».

В журнале охранного отделения за 1910 год, называющемся «Наблюдение за «Пробным» и «Деловой», можно увидеть наших героев со стороны — так, какими они представлялись филерам охранки. Линованная угличская бумага, старательные записи исполнительных людей. «Пробный» — это Кржижановский Глеб Максимилианович, «Деловая» — его супруга Зинаида Павловна. Вот несколько фрагментов из этого уникального в своем роде документа:

«26 июля в 10 ч. 30 мин. утра вышел с парадного хода дома Дурилина по Черниговскому переулку, квартира 25 неизвестный господин, кличка ему будет «Пробный». Отправился на Садовническую ул., дом О-ва Электрические станции, парадная, где карточка Кабель-трансформаторный отдел, откуда через 2 ч. вышел и вернулся домой.

В 2 часа дня вышел вторично и отправился туда же, пробыл 3 ч. 30 м., вышел вдвоем с неизвестным господином, тут же сели на поданную лошадь от «Каретника Петрова» и поехали ко «Пробному». Через 1 час лошади были отпущены с кучером домой, более их выхода замечено не было.

Андреев 60 к., Крылов 60 к. тр. изв. 30, Осьминин 60 к., тр. 30, Задонский 60 к. тр. изв. 30.

27 июля. В 9 ч. 50 м. утра вышел из дома, отправился на занятие… где пробыл до 1 часу дня, вернулся домой.

В 2 ч. дня вышел вторично, отправился на занятие, пробыл до 4 ч. дня, вышел, сел на автомобиль № 490 и уехал без наблюдения…

28 июля «Пробный» пошел без наблюдения по направлению на занятия, а барынька, которой кличка будет «Деловая», села в трамвай. На Театральной пл. слезла, пошла в магазин Мюр Мерилиз по Петровке ул., через 35 мин. вышла, постояла немного, опять вернулась в означенный магазин; через 15 мин. вышла с покупкой и тут же встретилась с дамой, которой кличка будет «Исправная», и трамваем поехали в верхние торговые ряды, где зашли в мануфактурный магазин Дьячкова и вышли, тут же зашли в магазин Викулы Морозова, скоро вышли с покупочкой и трамваем поехали к «Деловой»…

31 июля. В 9 час. 45 мин. вечера вышли из дома с «Пробным», «Техником» и неизвестным господином, которому будет кличка «Твердый», и тут же взяли извозчиков и поехали в сад «Аквариум» по Садовой ул., где пробыли до 12 ч. 30 м. почи. По выходе из сада взяли извозчика. «Деловая» и «Пробный» направились домой, а неизвестные отправились с наблюдением…

3 августа. В течения дня выхода и прихода не видали. На Николаевском вокзале отъезда «Деловой» из Москвы не замечено.

4 августа… на Николаевском вокзале отъезда «Деловой» не замечено…

5 августа. В 3 часа 30 мин. дня «Деловая» вышла из дома и трамваем отправилась на Театральную площадь в отделение городских казенных станций ж. д. Через 5 мин. вышла и тут же пошла в Международное об-во Спальных вагонов, где купила билет, затем трамваем вернулась домой… На Николаевском вокзале отъезда «Деловой» из Москвы не замечено.

6 августа. В 6 час. 30 мин. вечера «Деловая» и «Пробный» вышли вторично из дома, имели при себе вещи: небольшой чемодан, маленькую корзиночку и постельную принадлежность. На извозчике отправились на Николаевский вокзал… В 7 час. 30 м. вечера «Деловая» с отходящим поездом отправилась на Петербург под наблюдением филеров Крылова и Олейниченко…

6 августа. «Деловая» в 7 час. 30 м. вечера выехала из Москвы поездом № 8 по Николаевской железной дороге до С.-Петербурга. В пути выходила из вагона на платформу на станции Клин, где прогуливалась. Приехала в С.-Петербург 7 августа в 8 ч. 30 м. утра, где сдала свои вещи на хранение: 1 саквояж, 1 маленькую корзинку и постельную принадлежность и отправилась в дом № 36 по Баскову пер., где пробыла 3 часа 20 мин., вышла и была передана петербургским филером Семенову и Александрову…»

Две недели слежки дали результат. Упорство и труд… Но зачем Зинаида Кржижановская заходила в магазины? Не такая уж она модница. Зачем поехала в С.-Петербург? Наверное, не зря.

Конечно, основания для слежки у охранного отделения были вполне серьезные. Зинаида Павловна готовилась к поездке на II конгресс Интернационала в Копенгаген — это откуда-то стало известно. Там ее ждала встреча с Ильичем. Он остро интересовался положением дел в России. Это было нелегкое время. Ильич предпринимал гигантские усилия, чтобы спасти партию, укрепить ее центр и с его помощью восстанавливать ослабленную нелегальную организацию в России.

Когда Зинаида вернулась, расспросам не было конца. Она рассказывала о новой тактике, о линии поведения большевиков в условиях нарастания революционной борьбы в России.

Период нового подъема совпал с митингами и демонстрациями по случаю смерти Толстого. Вышел первый номер «Зари», в Москве начала издаваться большевистская газета «Мысль», активным сотрудником которой стал и Глеб Кржижановский. Ленин опубликовал в «Мысли» несколько статей. Как жизнерадостное новогоднее пожелание прозвучала 31 декабря фраза из его статьи «Начало демонстраций»: «За работу же, товарищи! Беритесь везде и повсюду за постройку организаций, за создание и укрепление рабочих с.-д. партийных ячеек, за развитие экономической и политической агитации. В первой русской революции пролетариат научил народные массы бороться за свободу, во второй революции он должен привести их к победе!»[25]

ГОД 1912-й

1912 год в Московском охранном отделении был, как и другие, хлопотным. Социал-демократия повержена и, по-видимому, не оправится. Обе ее части хорошо «обслуживаются» провокаторами. На Пражскую конференцию большевиков командирован агент «Крапотка», к меньшевикам — агент «Сидор». Еще и «Вяткин» есть, отличный работник. — Ротмистр Иванов, дайте под расписку подполковнику Турчанинову, ротмистрам Белавину и Савицкому, пусть прочтут, порадуются. «Совершенно секретно. Агентурная записка о конференции РСДРП в январе 1912 года. Присутствовали: 18 чел. большевиков, представительствовали «заграничные верхи» партии: Ленин, Каменев, Семашко…»

Поняли, братцы, как нужно работать? Ай да «Крапотка», он же… Молчу, молчу, господа! Читаем дальше.

«…Из указаний наличного числа присутствовавших на заседании конференции представителей имперских учреждений партии явствовало, что степень дезорганизации русского «подполья», если не считать благоустроенных меньшевистских учреждений Киева и Кавказа, достигла почти повсеместно крайних пределов: разрушены и прекращают свои функции под давлением тяжелых полицейских условий даже низшие подразделения партийных организаций; вся работа мало-мальски осведомленных и остающихся на свободе партийных работников сводится лишь к формированию и руководительству в среде «легальных возможностей»; мелких кружков, малопродуктивных благодаря отсутствию опытных организаторов, нелегальной и явочно-агитационного характера литературы…»

— Ну Крапотка, как все понимает! Видно, не последняя спица в колеснице. А вот что пишут сами партийцы в своей резолюции:

«В широких кругах демократии и в первую голову среди пролетариата замечается начало политического оживления. Рабочие стачки 1910-11 гг., начало демонстраций и пролетарских митингов, начало движения среди городской буржуазной демократии (студенческие забастовки) и т. д. — это есть проявление нарастающего революционного настроения против режима…»

— Ну, нашли революционеров. Студентов. Тем перебеситься надо. А как пооканчивают институты… Надоело читать этот вздор, господа. Давайте распишемся, и…

— Нет, дочитаем. Тогда и распишемся.

«…Конференция признает безусловно необходимым участие РСДРП в предстоящей избирательной кампании в IV-ю Думу, выставление самостоятельных кандидатов нашей партии и образование в IV Думе социал-демократической фракции подчиненной, как часть, партии в целом…»

— Ясно, ясно. Давай-ка, Заварзин, выправляй бумагу. Всех подозрительных выпиши, всех активистов. До единого!

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

«…Представляя при сем справки из дел подведомственного Охранного отделения на членов Российской социал-демократической рабочей партии… инженер-технолога Г. М. Кржижановского и его жену З. П. Кржижановскую, являющихся весьма серьезными по авторитетности работниками, влияние которых обнаруживается постоянно в Москве во всех партийных начинаниях, имею честь доложить Вашему Высокопревосходительству, что постоянное и широкое пособничество, выражающееся в пополнении партийной кассы сборами с публичных лекций… и [помощи] авторитетными советами, руководительством на почве указания путей в демократических выступлениях в обход закона посредством прикрытия легальными возможностями, профессиональными союзами, забастовочным движением на экономической почве со стороны других, приводят к заключению о нежелательности дальнейшего оставления этих лиц в здешней столице…По агентурным сведениям подведомственного мне Охранного отделения на одном из последних партийных заседаний с.-д. деятель В. И. Ульянов («Ленин») отметил, что необходимо принятие самых энергичных мер к проведению в IV Государственную Думу кандидатов от РСДРП, но вместе с тем остановился на вопросе о строжайшей конспирации при предварительных обсуждениях кандидатур, дабы партия не могла бы в будущем понести серьезные неудачи, примером чего может служить прошлогоднее поражение в Москве, когда расконспирированный до начала выборов кандидат на место ушедшего Ф. А. Головина литератор Скворцов был задержан и выслан из столицы.

Вследствие изложенного испрашиваю указаний Вашего Высокопревосходительства относительно желательности запрещения… супругам Кржижановским жительства в порядке 4 п. 16 ст. положения о Государственной охране в г. Москве и Московской губернии на все время состояния таковых на положении усиленной охраны…

Генерал-майор Артамонов».

«Справка

По агентурным сведениям 1911 г., Глеб Кржижановский состоял членом первого Центрального Комитета РСДРП, сочувствует лицам с.-д. направления и ведет на этой почве партийную переписку. В последнее время он как бы отстранился от работы, но при желании может явиться одним из тех лиц, кои могли бы восстановить с.-д. партийную работу в Замоскворецком районе.

Кржижановский, состоя инженером станции Общества электрического освещения 1886 года, принимает на службу определенных социал-демократов, которые, получая место для заработка, немедленно принимаются за пропаганду с.-д. идей среди рабочих.

16 мая 1912 г.».

— Что, Заварзин, пришел от господина министра ответ насчет большевиков?

— Точно так-с. Сегодня прибыл.

— Давай сюда.

«Для применения п. 4 ст. 16 Положения об охр. нужно, чтобы указанные лица проявили в чем-нибудь определенном свою деятельность — пропаганду с.-д. идей. При этом условии к высылке их, по мере установления их преступной деятельности, препятствий не встречаю».

— Есть еще новости?

— Да, есть кое-что. «По циркулирующим в среде железнодорожных служащих слухам к дню предстоящих в Москве юбилейных торжеств ожидается всеобщая забастовка».

— Да, придется, видно, выселять большевиков. Повод найдем, не извольте беспокоиться.

…Но это было непросто. Революционеры стали опытней, осмотрительней. Думская тактика большевиков оказалась успешной — их депутаты достойно отстаивали права угнетенных. Ширилось и использование всех и всяческих легальных возможностей. Глеб активно писал в «Мысль», Зинаида возглавила женское движение. Московские большевики поручили ей принять участие в создании «третьего женского клуба», организуемого либералами. Вскоре этот клуб поменял свою ориентацию на большевистскую.

Весной 1913 года руководимые Зинаидой текстильщицы, печатницы, швейницы, кондитеры решили отметить Международный день 8 Марта. Этот женский праздник собирались проводить в Москве впервые, и Зинаида при его организации встретила множество препятствий. Сначала ей отказали в помещении. Женские курсы на Пречистенке не захотели связываться с новым подозрительным начинанием. В конце концов нашли подвал где-то в Дорогомилове. Сидели в духоте, тесноте, при свечах и керосиновых лампах, тухнущих по недостатку кислорода. Но все было захватывающе — и чувство небывалого единства, и сознание своей силы, и какая-то неведомая прежде гордость. Зинаида сидела за председательским столом, подсказывала слова запинающейся активистке профсоюза портных Марии Платоновой, в волнении теребившей председательский колокольчик, отчего он издавал несвоевременный звон. В конце концов Зинаида его отобрала, и Мария, облегченно вздохнув, начала говорить о том, что наболело на сердце: о равноправии, об освобождении рабочего класса, об улучшении условий труда.

…Расходились уже после одиннадцати. Зинаида шла домой измученная, уставшая. Здоровье ее постепенно сдавало. Нужно было ехать за границу, делать операцию. А она все рвалась на новые дела, организовывала празднование 1 Мая в Лосиноостровском лесу, сама разработала систему конспирации, занималась устройством вечерней школы для швейников, деревообделочников, строительных рабочих где-то в Самарском переулке (ее закрыли за неблагонадежную линию уже перед революцией), с жаром говорила о том, как тяжело живется ткачихам, портнихам… Ведь на них еще и семья и дети…

О детях… Эти разговоры всегда были печальны, ибо связаны были с болезнью Зинаиды, и заканчивались общим выводом — необходимостью тяжелой операции. Инженер Кржижановский, получающий чуть ли не 250 рублей в месяц, мог себе позволить послать жену на лечение к известному швейцарскому специалисту. Копили деньги в течение нескольких лет, и вот в 1913 году Зинаида уезжает за границу.

Операцию делал знаменитый профессор Ру. Она прошла как будто бы удачно, но профессор на другой же день уехал из своей лозаннской клиники по срочному вызову, а у Зинаиды Павловны началось заражение крови и многочисленные осложнения, отравившие всю последующую жизнь.

С недолеченным перитонитом Зинаида Павловна вернулась в Москву. Квартира на Обыденском превратилась в лазарет. Температура то и дело подскакивала до сорока, врачи призывали Глеба Максимилиановича крепиться. Говорили, что исход зависит только от крепости организма. Положение все ухудшалось — Глеб Максимилианович понял это, когда жене стали сниться умершие — сначала отец, мать, потом Запорожец. Это был плохой признак и по тибетской медицине, и по любой другой. Глеб Максимилианович то и дело бросался к ней: жива?

— Не бойся. Я обязательно выздоровлю.

Положение ее и в самом деле стало как будто бы налаживаться, однако еще год она провела в постели.

«ЭЛЕКТРОПЕРЕДАЧА»

Разговаривая с Глебом о необходимости постройки в России мощных электрических станций, Классов больше всего упирал на экономические соображения, и в самом деле весьма веские.

— Разве не абсурд, что Россия — гигантская Россия — ввозит бирмингемский уголь из Англии! Подумать только, во что обходится такой уголек! В Москве в топки котлов электростанций забрасывается немного донецкого антрацита, но куда больше бакинской нефти! Это все равно что топить печи кредитными билетами, как говаривал Менделеев, и он не преувеличивал, Глеб Максимилианович!

В то же время в России много местного топлива, — продолжал Классов, — топлива черного, бурого, жидкого, белого, голубого, какого угодно! Россия не разведала и сотой доли своих природных запасов, а среди них неизбежно будет найден уголь! Потом — запасы нефти, и горючих сланцев, и масса другого. Но есть ведь запасы местных топлив уже разведанные, валяющиеся буквально под ногами, лежащие в полном смысле этого слова на поверхности!

— Возьмем водные потоки, таящие гигантскую силу течения, — подхватил Глеб, — используем этот дар богов! Волга! Енисей, Волхов — сотни широких, полноводных рек, привлеченных наконец к делу, закрутят лопасти турбин. А что мы используем сейчас? Маленькая гидростанция на Мургабе, в предгорьях Гиндукуша. Аллавердинская станция в Армении, электростанция «Белый уголь» на реке Подкумок, маленькая станция рудников Алагирского завода на речке Цейдон, где-то в ущелье вдоль Военно-Осетинской дороги, и Порожская станция на реке Сатке — это на Урале. Но ведь это речушки, а не реки, это мощностишки, а не мощности. А взять да и нацелиться на Волгу. Я размышлял об этом и пришел к тому, что это возможно! Мощность всех гидроэлектростанций России сейчас не более 16 тысяч киловатт. Чепуха! В Североамериканских Соединенных Штатах одна «Ниагара Фоллс» дает чуть ли в десять раз больше — 131 тысячу! Это только одна станция, правда очень крупная. И эта станция не потребляет ни одного грамма угля. Никаких вагонов, никаких перевозок. Есть только достаточно дешевый транспорт электроэнергии — по линиям высокого напряжения на 50–60, а скоро и на 100 тысяч вольт! А мы сидим при наших ничтожных мощностях и напряжениях.

— Не это сейчас наша главная задача, — холодно и веско вставил Классон. В нем говорил сейчас инженер, смертельно завидующий инженерам американским, их возможностям, размаху их дел, масштабам их станций, величине используемых ими напряжений, прекрасному электрооборудованию. Зависть глодала его. Глеб воспользовался минутной паузой, чтобы продолжить:

— Конечно, нужно беспокоиться не только об источниках энергии, но и способах ее распределения. Нужно сразу же думать о том, как топливо — белое, черное или голубое — использовать на месте для того, чтобы потом передать энергию целым районам. И чем больше будут эти районы, тем лучше… Все развитие мировой электротехники в настоящее время совершается под знаком областных станций. Их господствующее влияние в области грядущих переворотов мирового хозяйства несомненно. Отстать в этой области — значит влачиться по пройденным этапам экономического развития, значит отстать в основном и определяющем. А в будущем, объединив районные станции, можно будет создать и гигантские энергосистемы — столь обширные, что, когда одни станции будут освещаться солнцем, на других будет царить ночь. Тогда исчезнет проблема «суточного графика», проблема малого потребления энергии ночью!

— Всегда вы были мастер помечтать, Глеб Максимилианович. Сейчас у нас дела более земные — утилизировать топлива, которые лежат у нас под ногами в более непосредственном смысле. Водная твердь поддерживала разве что наших библейских предков. Вернемся на землю. Возьмем, например, торфяники… (Это была новая, всепожирающая страсть Роберта Эдуардовича. Он «заболел» торфом после того, как узнал, что под Богородском продается за бесценок громадное торфяное имение. Он мечтал купить его на чье-нибудь нейтральное имя, чтобы не узнали о возможной электростанции и не взвинтили цены.) Это совсем другой разговор, реальность, здесь не потребуется гигантских капиталов, как при строительстве гидроэлектростанций, здесь топливо будет обходиться буквально в гроши…

— Но ведь и сейчас в России существуют заводчики и фабриканты, употребляющие торфяное топливо для получения электроэнергии. Возьмите самого крупного потребителя торфа — Никольскую мануфактуру Саввы Морозова, мануфактуры его брата Викулы Морозова, товарищества Елагина, Каретниковой, Рябушинских, Кувшинова, Рабенека, Егорьевскую мануфактуру…

— Это правда, но какие там мощности? Самое большое до пяти тысяч киловатт. Нужно строить крупную станцию, с разветвленной сетью мелких потребителей.

— А потом соединить эту станцию с другими мощными станциями линиями высокого напряжения, — вернулся к своей идее Кржижановский, — читали вы, что сказал доктор Вольф на собрании сельскохозяйственного союза в Эйзенахе? Он говорил, что немцы за последние пятьдесят лет создали у себя сеть железных дорог и телеграфов, которые, подобно артериям, служат делу транспорта и, подобно нервам, разносят веления народной души, ну, это типичная немецкая велеречивость. Но дальше он сказал дело: если последующие поколения пойдут в течение дальнейших 50 лет по той же дороге, то они, вероятно, увидят третью сеть — сплетение электропередач с многочисленными узлами — электрическими централями. Эти станции будут находиться между собой в тесной связи, производя энергию при наивыгоднейших условиях и отпуская лишь столько, сколько этого действительно требуется. Нигде, говорит Вольф, не будет ни недостатка, ни излишества. Везде будет царить мудрейшая экономия, и мощь народа сделает могучий шаг вперед…

— Не нравятся мне эти рассуждения об экономии, хотя сама мысль об объединении станций в гигантские энергетические системы очень правильная и перспективная. Здесь дело не только в экономии. Построив мощную станцию, мы приобретаем великое могущество. Только кто заинтересован в таком могуществе? Найдется ли такой синдикат, который мог бы оплатить такую затею?

— Почему обязательно синдикат? Разве вы не считаете, что когда-нибудь все перейдет в руки народа, который сам сосредоточит в своих руках гигантскую власть и гигантские же богатства и сможет, не спрашивая ничьего разрешения, поступать наиболее мудрым и предусмотрительным способом?

— Вон вы куда замахнулись. Но ведь не раз мы спорили с вами на эту тему, давайте ее оставим. Лучше подумаем, где взять деньги для строительства мощной станции. Пусть топливом будет торф! Мощность — несколько десятков тысяч киловатт — сколько наберем заказов, сколько организуем потребителей. Передавать в Москву будем на напряжении 35, потом и 70 тысяч вольт — это уровень, достигнутый в Европе. А за Америкой нам пока не угнаться.

…Достать деньги оказалось куда сложнее, чем ожидалось. Руководство «Общества» проект в целом одобряло, но деньгами рисковать не желало. Русские капиталисты презрительно усмехались, как только речь заходила о «шести процентах годовых», — о таких мизерных прибылях, при дешевейшей в России рабочей силе, они давно уже забыли. Двадцать, а то и тридцать! Вот это прибыль, вот это барыш, выгодное дело, и не подсовывайте нам, господа Классов и Кржижановский, своего прогрессивного проекта.

Деньги дали немцы. Глеб Максимилианович вместе с Кирпичниковым и несколькими другими инженерами «Общества» поехали на поезде до Богородска, потом извозчиком до 71-й версты Нижегородского шоссе, потом пешком через лес, болото, к урочищу Белый Мох. Выбирали место для будущей станции — какова роза ветров? Есть ли хоть небольшая речушка или пруд для охлаждения турбин и генераторов? Откуда брать воду? Есть ли поблизости деревни, крестьяне которых могли бы обратиться в станционных рабочих и работников торфоразработок?

Местечко, полностью удовлетворяющее этим условиям, нашли недалеко от озера Госьбуж.

Глеб Максимилианович ехал по Васютинскому проселку завороженный. Он был во власти гиблого болотного места с его таинственными фиолетовыми цветами, сырой нечистью. Безупречная синева колдовского глаза озерца Госьбуж ночью, конечно, превратится в черную пропасть, над болотами загорятся синие огни, и на сосновом суходоле птица печально закричит о пропавшем своем птенце…

В Павловском Посаде, в верхних, чистых комнатах трактира сторговались с хозяевами здешних болот.

Классов уехал в Берлин прельщать немецких и швейцарских банкиров грядущими прибылями. Кирпичников засел за чертежи станции. Было решено установить четыре турбогенератора мощностью в 5 тысяч киловатт каждый.

Глебу Максимилиановичу приходилось теперь, в связи с работами на новой станции, расстаться со своим кабельным отделом. Неожиданно для себя он получил от рабочих подарки: самовар и богато украшенный серебром прощальный адрес. В нем говорилось:

«Уважаемый Глеб Максимилианович.

Вы, как администратор, были призваны стоять на страже интересов капитала. Находясь между трудом и капиталом, трудно оставаться идейным выразителем рабочих. Труд и капитал — это два враждебных лагеря, две воюющих стороны, два кровных врага, служить одному — быть врагом другому. Если при настоящих общественных отношениях для администратора невозможно быть идейным выразителем рабочего класса, то можно быть чутким, отзывчивым человеком, чем Вы и были. Часто, когда возникали осложнения между трудом и капиталом или с лицами его отдельных агентов, — мы шли к Вам, рассчитывая на Ваше содействие, и не ошибались в нем. Высокий пост администратора, занимаемый Вамп, не заглушил в Вас человека…»

Глеб, растроганный, читал подписи: Шахов, Кубяков, Кудряшов, Никитин, Пименов, Никаноров, Жариконов, Грачев, Могутинов, Кулешов, Марков, Александров. А вот выразительный крест — это, видимо, Парфенов, неграмотный каменщик. В основном-то народ грамотный — всех заставил курсы пройти, сам и лекции читал.

Вот как — признали в нем чуткого и отзывчивого. Спасибо, спасибо, друзья! Когда-нибудь вы узнаете больше…

Станцию решили назвать «Электропередача». В марте 1912 года на месте будущей стройки, куда нужно было идти ведьмовыми тропами, стояла лишь полотняная палаточка. И в ней идиллическая сцена: Классон и Радченко Иван Иванович, старый дружище, искровец, которого Глеб пристроил здесь, на «Электропередаче», пьют чай из самовара. Глушь, комарье.

— Доступ к этому месту, конечно, очень труден, — вслух размышлял, дуя на чай, Классон, — особенно намучаемся весной. Что ж, будем рубить деревья, топить их в воде, на них класть узкоколейку. Между рельсами набьем земли, чтобы лошади не проваливались. Пустим вагонетки. Вдоль будущего шоссе сделаем деривационные стоки. Шаг за шагом пробьемся в чащу…

Кржижановский, назначенный директором-распорядителем станции, метался между двумя своими рабочими кабинетами — в конторе «Электропередачи» в Садовниках и в другой конторе-палатке во дворе старосты деревни Андроново Матвея Пупышева.

Но вот все первоочередные проблемы технически решены: построена станция, построена линия электропередачи до Измайловской подстанции в Москве, стала возможной совместная работа столичных станций и «Электропередачи», стало возможным начало крупнейшей энергосистемы в России. Было поставлено и оборудование — в основном от фирмы «Сименс». Ее полномочным представителем в России оказался… Леонид Красин. Вопреки протестам охранного отделения Красин работал в Москве — на этом настояла могущественная фирма. К сроку, намеченному Классоном — к 1914 году, «Электропередача» дала первый ток. Это была крупнейшая электростанция тех времен, работавшая на торфе. Она соединялась с Москвой высоковольтной линией рекордного для тех времен напряжения — 36, а потом и 70 тысяч вольт.

13 августа 1915 года «Электропередача» и электростанция «Общества» на Раушской набережной впервые заработали на одну сеть: зародилась энергетическая система Москвы.

Глеб был в этот день на верху блаженства. Окруженный друзьями, коллегами, директор-распорядитель чувствовал себя счастливым: постройка линии электропередачи и соединение сравнительно отдаленной станции со станциями Москвы знаменовали превращение в реальность его идей о будущей объединенной энергосистеме.

Он был счастлив еще и потому, что здесь, на «Электропередаче», он был окружен товарищами по борьбе. Сколько он принял в «Общество» и на «Передачу» большевиков! Кого не смог пристроить здесь, посылал в Самару, где крупную должность занял друг детства Василий Ильин.

Здесь, в Москве, и там, на станции, сколько перебывало большевиков! Иван Радченко, Аллилуев, Смидович, Радин. Здесь и там скрывались, работали Стопани, Апенченко, Окуловы, Первухины, Богомолов, Землячка, Васильев, Кржижановский устроил на монтерскую работу брата Глафиры Окуловой — Володю, а Екатерину Окулову назначил на должность хозяйки станционных гостиниц. Когда Кржижановский привел еще и Воровского, Буссе, коммерческий директор станции, рассмеялся:

— Ну, Глеб Максимилианович, мощную вы тут социалистическую ячейку организовали. Ладно, не буду вмешиваться, не мое дело. Свергайте себе своего царя на здоровье. Важно, чтобы ваши протеже хорошо работали и обеспечивали «Обществу» должный процент прибылей. Внутренние российские дела меня не интересуют.

Пользуясь попустительством Буссе, Кржижановский набрал из надежных людей и весь штат конторы. Бухгалтеры, делопроизводители, машинистки зачислялись на работу только по рекомендациям революционеров, и прежде всего Московского областного бюро РСДРП, в котором работали Н. И. Скворцов-Степанов, П. Г. Смидо-вич, В. А. Ногин, М. А. Савельев, Р. С. Землячка и другие испытанные товарищи, державшие связь с Ильичем через Медвежонка — Марию Ульянову.

Глеб ни на секунду не терял связей с центральными организациями партии, с большевистским подпольем. Десятки революционеров работали с ним в «Обществе электрического освещения» и на «Электропередаче», служебные помещения которых частенько становились тайниками, явочными и конспиративными квартирами.

Кое о чем охранка знала. Так, 10 января 1913 года московские жандармы докладывали в министерство внутренних дел, что вскоре ожидается приезд в Москву Петровского для встречи с Глебом Кржижановским и другими московскими большевиками.

Когда началась война, вечером собрались у Кржижановских П. И. Лепешинский, В. В. Старков, другие товарищи по партии. Нужно было определить свое отношение к вспыхнувшей мировой бойне. О выступлениях Ленина о войне еще ничего не было известно, а авторитет Плеханова, занявшего оборонческую позицию, был довольно высок. Решили в конце концов: именно теперь, в обстановке войны империалистической, работать на будущую революцию, которую эта война приближает.

Война неожиданным образом положительно повлияла на служебное продвижение Глеба Максимилиановича. Немцы были из руководства станцией изгнаны, и вместо Буссе на место коммерческого директора был назначен Кржижановский.

Эта перестановка, правда, положение «Общества» поправила мало: персонал станции непрерывно подвергался гонениям. Газетные «обличения» привели прежде всего к тому, что абоненты отказывались платить за электроэнергию. Кадетская партия заявила, что «постройка «Электропередачи» — дело, безусловно, вредное». Московская городская дума, когда станция была уже пущена, решила прекратить подачу тока в Москву.

Но тут вмешалось военное министерство — прекращение поступления электроэнергии грозило срывом работ военных заводов. Только под его давлением и при помощи министерства торговли и промышленности абсурдное решение думы было отменено. Но подозрительное отношение к «немецкой» «Электропередаче» оставалось, становясь дополнительной причиной усиленного внимания охранного отделения.

Когда летом 1916 года Кржижановский и несколько других литераторов-большевиков решили организовать в Москве «Литературное общество», состоящее в обязательных отношениях с Русским бюро ЦК РСДРП, охранка навострила уши. Вскоре для печати был подготовлен первый сборник под названием «Прилив» — в нем были статьи Ленина, Свердлова, Ольминского, Скворцова-Степанова. Сборник был немедленно конфискован, поскольку содержал статьи «явно антиправительственного» направления. Он увидел свет только после Февральской революции.

Авторитет Глеба Кржижановского среди инженеров-электриков тем временем стремительно возрастал. Он был участником электротехнического съезда в Москве, участником совещания по подмосковному углю и топливу в ноябре 1915 года, где сделал один из основных докладов: «Областные электрические станции на торфе и их значение для Центрально-промышленного района России». Второй доклад — об «Электропередаче» — сделал инженер Кирпичников. Глеб Максимилианович смотрел далеко вперед, мыслил категориями экономических районов, энергетических систем. Он сам осознал это очень важное для него обстоятельство лишь тогда, когда получил от издательства «Сила» «Сборник трудов совещания» с собственной статьей, называвшейся так же, как и доклад. Это была первая опубликованная научная статья Кржижановского. В то время ему было сорок четыре года.

Революционная работа дала ему какой-то особый взгляд на технические проблемы: приподнятость мышления над нуждами сегодняшнего дня, уменье видеть отдаленное, отметить в сегодняшнем ростки будущего, организованность и четкость, уменье охватить проблему целиком, во всей ее связи с социальными, политическими, экономическими вопросами.

Глеб Максимилианович чувствовал себя накануне какой-то величественной научной работы. Логика его труда за последние годы вела к предметам и занятиям все более и более общего плана: от кабелей — к станции, от районной станции — к энергетической системе, ко всеобщей электрификации…

Именно она сможет освободить российскую землю от вековой нужды. Она даст стране электрический свет. Электрический двигатель вытянет Россию из трясины технической отсталости. Он дешев и удобен, а при централизации электроснабжения будет стоить просто гроши. Электродвигатели будут качать нефть, пахать, сеять, резать, точить, шлифовать, строгать, пилить, строить… Освободится много рабочих рук.

Глеб часто поздравлял себя с удачей — несмотря на то, что он превращал «Электропередачу» в «большевистское гнездо», провалов еще не было. Более того, в глазах полицейских чинов он был ставленником могущественной компании и поэтому в чем-то неподсудным и неподвластным. И еще — Глеб научился давать полиции взятки. В бюджете компании немцами была весьма дальновидно предусмотрена статья расходов на содержание всей той полицейско-шпионской оравы, которая должна была бы контролировать «Общество».

На пороге была уже Февральская революция.

РЕВОЛЮЦИЯ

Февральская революция застала Глеба все на том же посту — посту директора «Электропередачи», но роль его на этой станции к тому времени существенно измени лась. Борьба против немецкого засилья в российской промышленности, борьба против «Дойчер-банка», против управления немцами не только всей энергетикой страны, но и ее электротехнической промышленностью оканчивалась, и руководство «Обществом» и «Электропередачей» переходило в русские руки. Волей судеб получалось так. что Кржижановский оказывался на одном из ключевых постов российской энергетики. Вставало множество новых задач, прежде всего нужно ликвидировать права частных владельцев на те земли, которые могли бы быть использованы для строительства энергетических сооружении. Нужно было бы привести в порядок систему измерения электротехнических единиц, определиться наконец с наиболее целесообразным видом тока. Нужно окончательно решить этот вопрос в пользу трехфазного переменного тока. Глеб понимал, что Россия сейчас находится примерно на том же уровне электрификации, на каком Америка была 20 лет назад. Такое серьезное отставание было связано и с той разобщающей политикой, которую вели в России иностранные монополии. Затрачивая много денег и ресурсов на развитие электротехники и энергетики, Россия тем не менее оставалась на задворках технического прогресса. С Февральской революцией как будто бы появлялись какие-то перспективы. Проектов национализации, принятия законов, направленных на облегчение развития электрификации, было достаточно, например, проект законоположения об электропередачах, но рассмотрением и осуществлением проектов пока никто не занимался.

После революции Глеб начал работу в Московском Совете рабочих и солдатских депутатов, во фракции большевиков. Его новые обязанности — обеспечить Москву топливом, энергией — задача непростая, изо всех сил старается он не допустить развала энергосистемы Москвы, обеспечить совместную бесперебойную работу московских станций и станции «Электропередача». Он заведует в Моссовете отделом снабжения. От «Электропередачи» в Совет избирается Иван Иванович Радченко. Раушская электростанция посылает в Моссовет Петра Гермогеновича Смидовича, начальника 4-го отдела Московской кабельной сети. Иван Иванович Радченко сразу же занялся исследованием торфяных ресурсов Московской области — других источников топлива не было с весны, а что будет осенью? Исколесив все болота Шатуры, промерив длинным железным прутом глубину залегания торфа, он выяснил, что с одного только Петровско-Шатурского болота можно брать в год 10 миллионов пудов торфа, а это вполне достаточно для обогрева Москвы. Уже в апреле у Радченко была подготовлена проектная записка. Но ее никто не рассматривал.

Москва бурлила. Многолюдные собрания, летучие митинги. Сотни тысяч людей вдруг поняли, что от их личной позиции, от их решения зависит не только собственная судьба, но и судьба всей страны.

Для Глеба Максимилиановича судьбы России начинались со станции «Электропередача». Там было неспокойно. Вокруг станции бродили злоумышленники. Они подговаривали рабочих бросить работу, сжечь торф и спалить станцию. Денег на оплату рабочих не было. Однажды, когда задолженность достигла колоссальной цифры — 2 миллионов рублей, — рабочие недвусмысленно заявили коммерческому директору, что терпение у них на исходе.

Глеб Максимилианович бросился на поезд, поехал в Москву, через третьи руки познакомился с каким-то неимоверно богатым сибирским купчиной.

— Дайте два миллиона в долг. Проценты любые. Под вексель.

— Подумаю, — сказал купчина. Отказал.

С отчаяния Кржижановский бросился к профессору Киршу, уполномоченному по топливу.

— Есть у вас деньги? Дайте два миллиона! Иначе станция остановится, а то и будет сожжена.

Кирш держался неуверенно.

— Вообще-то деньги есть. Но Временное правительство отпускать их не разрешает.

— А, не разрешает! Какое же это, к черту, правительство! Москва под угрозой, а они не отпускают. Это не правительство, а…

— Погодите. Есть у вас чемодан?

Чемодан разыскали, Глеб поехал с Киршем в банк, где Кирш под свою личную ответственность приказал отпустить господину Кржижановскому два миллиона рублей. Деньги едва поместились в чемодан. Кирш, не слушая благодарностей, куда-то убежал, и Кржижановский остался со своим чемоданом на улице.

«Как же теперь?» — думал он.

Потом махнул рукой и поехал к вокзалу. Ехал в пригородном поезде, страшно перегруженном, шумном, стоя, зажав чемодан между ног. К счастью, все обошлось благополучно — ив поезде, и на станции.

Делами московских большевиков-энергетиков руководил в основном Замоскворецкий райком партии, помещавшийся в мезонине здания на Малой Серпуховке, в студенческой столовой. Там с утра до ночи шла работа: толпились рабочие, направлялись куда-то агитаторы, готовились митинги. Глеб Максимилианович присутствовал на первом районном митинге. Это было 3 марта в здании Коммерческого института, в его актовом зале, где собрались в основном студенты. Множество разных партий, платформ, ораторов — как трудно неопытному разобраться в этой мешанине! Кадеты, эсеры, меньшевики топали ногами, когда большевик Борисов заявил о необходимости прекращения империалистической войны. С трудом сдерживал бушующие страсти зала председатель митинга, недавно освобожденный из тюрьмы инженер-экономист, работник Замоскворецкого райкома РКП (б) Константин Островитянов.

Обстановка в Москве тем временем накалялась. Работа большевиков Замоскворечья не прошла даром — к лету почти все рабочие районы шли за большевиками. С каждым днем росло влияние партии. Москва вместе со страной уверенно шла к социалистической революции. Глеб ясно ощутил это на заседании большевистской фракции Моссовета, обсуждение было бурным — дело шло к Октябрю.

25 октября пролетариат Петрограда взял в свои руки государственную власть, свергнув Временное правительство. Весть быстро долетела до Москвы, и Глеб Максимилианович узнал об этом в Замоскворецком районном комитете. Одной из серьезных забот Островитянова, руководителя райкома, была охрана электростанции на Раушской набережной, снабжавшей центр Москвы и Кремль электроэнергией. Задача была нелегкой. Коллектив станции в целом нельзя было назвать большевистским. Стойких коммунистов на станции было всего 12 человек.

Глеб Максимилианович пришел на станцию утром, когда у ворот уже стояли рабочие, никого не пропуская. На набережной бушевало людское море.

— Большевики-узурпаторы! — кричал меньшевик Епифанов.

— Станция должна быть нейтральной! — кричал кто-то. — Электричество вне политики!

«Какой нейтральной, господа хорошие, — подумал Глеб Максимилианович. — Юнкера кругом, того и гляди Кремль займут. Если им свет выключить, можно удар нанести посильнее, чем артиллерийским снарядом».

— Кржижановский пусть скажет, пустите его. Глеб Максимилианович вышел в центр круга.

Вот они и схлестнулись воочию, две реальные силы. Это уже не фракционная борьба. Здесь ты весь как на ладони, и каждое слово ставит тебя в определенный лагерь.

Он сказал, что, по его мнению, нужно разойтись. Большевики-рабочие стоят на страже высших интересов России. Им нужно помогать.

Спокойные, весомые слова Кржижановского убедили многих — постепенно народ стал расходиться.

…Несколько следующих дней были тревожны. Юнкера захватили Кремль, и отряды красногвардейцев с разных сторон окружали центр, неудержимо сжимая кольцо вокруг кремлевских стен. Глеб и Зинаида жили тогда на Остоженке, в Обыденском переулке, возле храма Христа Спасителя, на шестом этаже. Вместе с ними жили брат Зинаиды Павловны — Павел и племянница — дочь Августы Невзоровой, Милена Лозовская, по прозвищу Миша.

Проснувшись первого ноября и выглянув по привычке в окно, Глеб Максимилианович понял, что путь его на большевистскую станцию отрезан. В саду храма Христа Спасителя стрекотал пулемет, там были юнкерские отряды. Юнкера засели в одной из башен Кремля и на углу Ленивки и Лебяжьего переулка. Выходить на улицу было уже нельзя, так как в непосредственной близости завязался уличный бой. Глеб позвонил на станцию.

— Здравствуйте, это Кржижановский.

— Доброе утро, Глеб Максимилианович, говорит дежурный.

— Что нового? Кремль отключили?

— Еще с вечера. Знаете, что станцию обстреливали с Каменного моста, с автомобиля?

— Знаю, конечно. И про нобелевскую нефть знаю, что вам ее перекрыли. Это уже быльем поросло. А сейчас что?

— Только что автомобиль захватили с оружием, пытались нас атаковать. А вы дома?

— Дома, а что?

— А то, что над вами пулемет, весь седьмой этаж и крыша заняты юнкерским штабом. А вы и не знали! Сейчас вас обстреливать будем, прячьтесь.

Действительно, этажом выше ощущалась какая-то необычная возня. Там засел штаб контрреволюции. Красногвардейцы станции вместе с рабочими завода Густава Листа заняли сейчас Замоскворецкий мост, установили посты у Балчуга, в устье Садовников, на Раушской набережной. С пожарной каланчи в Садовниках прицельно стреляли и в кремлевскую башню, и в седьмой этаж дома, где жили Кржижановские. Дом обстреливался и вдоль Остоженки и даже с чердака Софийского подворья. Град свинцовых плевков вышибал из стен красную пыль. Ревела Милена. Зазвонил телефон, она притихла. Звонили со станции.

— Ну как вы, Глеб Максимилианович?

— Ничего, стараемся. Попробуйте-ка лупануть не в те окна, куда палите сейчас, а ближе к Москве-реке. Вроде штабисты туда перебрались. И вообще, пусть звонят мне бойцы, я буду корректировать стрельбу. Только нас не прикончьте.

— А вы ложитесь на пол.

— Не могу. Должность наводчика не позволяет.

— Ну хорошо, держитесь тогда, Глеб Максимилианович!

Стрельба действительно немного переместилась, что вызвало наверху заметное беспокойство. Прогрохотали сапоги, застучали по полу колеса пулемета.

Телефон все звонил.

— Кажется, заткнулись немного, Глеб Максимилианович! Спасибо вам. Держитесь! Идем на выручку.

И вот раздалось несколько выстрелов, вскриков, в дверь громко застучали.

— Открывайте! Это мы, Глеб Максимилианович! Спасибо за помощь! — Это подошли рабочие со станции.

— Сейчас другое дело нужно организовать, Глеб Максимилианович. Штаб контрреволюции мы, видимо, раздавили. Теперь надо успокоить жителей Москвы, рассказать им правду. Короче, нужно спешно садиться и писать прокламацию к московским жителям. Времени в обрез. Просим вас, Глеб Максимилианович!

Первая прокламация победившей в Москве социалистической революции уже через несколько часов появилась на афишных тумбах, домах и заборах Москвы…

ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ

Революция, которой было отдано столько жизней, труда, помыслов, — свершилась. Ее победный марш по России стал триумфом Советской власти. В весеннем потоке съездов, собраний, митингов решались сложные вопросы строительства нового государства. Никто не мог подсказать освободившемуся народу конкретных форм организации новых административных, хозяйственных органов. Не у кого было занять опыта, и новое государство рождалось в живом творчестве масс, в которое так верил Ильич. Ленин, возглавивший Совет Народных Комиссаров, встал у руля советского строительства. Его соратники — тысячи и тысячи коммунистов — встали рядом с ним, осознавая и величие и трудности новой эпохи.

Теперешняя должность Глеба Максимилиановича — директора «Энергопередачи» и председателя правления станции, единственной станции, надежно и бесперебойно снабжающей новую столицу — Москву, — накладывала на него самую высокую ответственность и непростые обязанности.

Глеб Максимилианович с тревогой вслушивался в ночные выстрелы — окрестности столицы еще кишели бандитами. Он боялся за станцию, за заготовку торфа, которая могла быть сорвана, за уже запасенный торф, который можно было спалить. Однажды ночью он вскочил, схватил бумагу и перо. Написал настойчивую просьбу «господину комиссару Смидовичу» о высылке на станцию конного разъезда с пулеметами.

Восемнадцатый год бродил по холодеющей Москве. На занесенных сугробами улицах стояли промерзшие дома. Издалека по черно-серым очередям, по кострам можно было узнать местоположение продовольственных магазинов. Основным средством перетаскивания нехитрого скарба и скудных порций продуктов — репы, картофеля, моркови, капусты — были детские саночки, влекомые озабоченными людьми.

Глеб Максимилианович был все-таки в привилегированном положении — у него со старых времен сохранился служебный директорский автомобиль, по его образному и веселому выражению, «храпучая раздряга». При автомобиле был и шофер. «Раздряга» со своим беспокойным владельцем носилась по Москве, и хозяйственный седок записывал, заносил в книжечку резервы, которые имелись в городе для создания будущих районных электрических станций и других государственных сооружений. Правительство поручило ему позаботиться о будущем строительстве — Кржижановский был назначен председателем Комитета государственных сооружений. Вот покинутый деревянный дом — топливо. Вот гниющие мешки, а в них песок — бывшие баррикады, теперь — строительный материал. Разрушенные каменные дома — сколько ржавеющего железа! Миллионы пудов!

Он мечтал, голова, руки его истосковались по настоящему делу, он мечтал силой электричества вдохнуть жизнь в Москву, во всю страну.

10 января Кржижановский говорил об этом на электротехнической конференции. Конференция решила, что нужен специальный орган для руководства энергетическим строительством. Здесь много было старых знакомых и друзей — Василий Старков, Иван Радченко, — оба стали видными специалистами по торфяному делу, работали под руководством Классона. Был здесь и Винтер, старый знакомый по Петербургу, по «Обществу». Он познакомил Кржижановского с руководителем профсоюза строителей Николаем Петровичем Богдановым:

— Это, Глеб Максимилианович, «хозяин» всех ваших будущих рабочих.

Богданов был молод, энергичен. Он сразу понравился. Хорошо бы строить с ним! Но пока было не до строительства. Глеб Максимилианович заботился сейчас о том, чтобы в Москве не иссяк тоненький ручеек электроэнергии и топлива, благодаря которому город жил, ходили трамваи, работали военные заводы.

…Вопросы энергии и топлива все чаще и чаще беспокоили и Владимира Ильича Ленина, недавно переехавшего вместе с правительством из Петрограда в Москву. Он долго с любопытством осматривал Кремль, где ему предстояло жить (и выбрал там себе для жилья крохотную комнатку в здании судебных установлений). Заброшенный Кремль с двуглавыми орлами на шпилях башен, Василий Блаженный с проломленной снарядом маковкой. С тревогой и болью увидел захолодевшие за зиму дома, очереди. Городу не хватало сил, Москва требовала энергии, как Питер, как вся Россия.

Ленин взял под личный контроль судьбу каждого вагона топлива, поступающего в Москву, все сильнее беспокоился о том, где брать энергию.

Еще в ноябре семнадцатого он беседовал с Иваном Радченко. Тема беседы — торф для электростанций. Он принял и Михаила Кедрова, ведавшего демобилизацией царской армии, — нельзя ли использовать часть военнослужащих на постройке Волховской ГЭС? Несколько позже — указание Винтеру — начать подготовку к строительству Шатурской электростанции на торфе. В январе 1918 года дано задание Графтио: подготовить чертежи разработанного им проекта Волховской ГЭС — будем строить! В апреле Владимир Ильич пишет «Набросок плана научно-технических работ», где говорит о необходимости применения электричества.

Рекомендации январской электротехнической конференции о создании специального государственного органа по энергостроительству привели к выделению из Комитета государственных сооружений — Комгосоора — «Электростроя». Эта организация будет заниматься электростанциями, электропередачами, плотинами, ирригационными сооружениями.

Новое строительство — тема майской встречи Ильича с представителем Комгосоора и «Электростроя» Глебом Максимилиановичем Кржижановским. Именно ему было доверено решать в государственном масштабе, где, когда и что строить, на что в первую очередь затрачивать народные деньги. У Глеба Максимилиановича сердце теснило от волнения и голос срывался. Дело было ответственное, и момент особый. Они не виделись со Стариком без малого двенадцать лет.

…Глеб Максимилианович пропустил вперед себя в еще незнакомый кабинет инженера Васильева.

Ленин вышел навстречу — приветлив, дружелюбен. Он поразил Глеба Максимилиановича прежде всего тем, что за двенадцать лет почти не изменился, несмотря на бурные прошедшие годы. Ни волосы, ни усы, ни заостренная бородка не были тронуты сединой. Да и морщин, насколько мог судить Глеб по первому впечатлению, особенно не прибавилось. Но вот того румянца, которым поражал Ильич всех в Сибири, уже не было, и бледность была в лице, и усталость, и ночи бессонные и тяжелые, страшные заботы, непосильные одному. Глебу Максимилиановичу показалось даже, что дело, по которому он сейчас пришел, мелко и для этого момента, и для этого человека и, возможно, несвоевременно для страны, удушаемой голодом, холодом, мором, войной, всем, что могли только принести всадники Апокалипсиса… Старик шел навстречу ему откуда-то из глубины кабинета.

— Здравствуйте, Владимир Ильич, — с трудом сказал Глеб, запинаясь от волнения, от непривычности формы обращения, от охватившей его радости, что он опять рядом с ним, со Стариком. Мелькнула мысль: не забыл ли? Годов прошло много, и дистанция очень велика, и значение этого человека для истории таково, что он принадлежит как бы к другому измерению людей. Глеб ощутил тепло бесконечно знакомой ладони.

— Рад встретиться, Глеб Максимилианович, — как и раньше, с привычным обаянием, некоторым озорством в голосе, ответил Старик и, поздоровавшись с Васильевым, сказал: — Рад познакомиться!

Ильич провел их к письменному столу, сам подвинул им кресла, повернул свое к ним.

— Нуте-с! Что интересного расскажет нам Комгосоор?

Глеба Максимилиановича так и захолонуло, так и понесло в прекрасный счастливый мир воспоминаний, в мир встреч и бесед с необыкновенным человеком.

…Воспоминания захватили его, а беседа, оказалось, идет давно, и надо уходить, и вопрос ясен — Ленин проект инженера Васильева, представленный Комгосоору и посвященный орошению долины далекой реки Чу, в принципе одобряет, но средств пока нет, придется постройку этих сооружений пока отложить, сейчас Ильичу важно знать, как осваиваются природные богатства Казахстана. Каковы перспективы? Что может дать Казахстан сегодня, сейчас для отражения вражеских сил? Нельзя ли мелиорацию сочетать с постройкой электростанций на, так сказать, даровом топливе? Найдутся ли потребители?

Тема разговора постепенно исчерпалась. Ильич не позволял расслабляться в разговоре, растекаться мыслью, заходить на второй круг беседы, и вот они уже у дверей, и Старик, прощаясь, говорит:

— Сегодня, может быть, у нас есть проблемы поважнее, чем ирригация столь отдаленных долин, но завтра… Завтра — посмотрим! Пусть ни в коем случае не забрасывает этой своей идеи, занимается ею. Это обязательно пригодится! — закончил он с убеждением. Потом Ленин еще помолчал, сказал: — Привет Зинаиде Павловне!

НА ПОДСТУПАХ К ГОЭЛРО

Не раз в тяжелом девятнадцатом году Глеб Максимилианович тревожно спрашивал Ильича, после очередного — внутреннего или внешнего — удара по Советам:

— Справимся?

И Ильич непременно отвечал:

— Справимся. Должны. Позиция наша сильна. Другой народ, может, и не справился бы. А мы справимся.

В один из дней девятнадцатого года… Клаксон внизу, легкие шаги на лестнице, звонок, у дверей — Ильич… Полон сил, улыбчив, сразу к делу:

— Даем вам, Глеб Максимилианович, охранную грамоту, восемь красноармейцев, и — марш в Самару. Погуляйте по луке, сплавайте «кругосветку», выясните: можно ли там построить электростанцию? Положение, конечно, критическое, денег мало, продуктов и того меньше, но упускать время не можем, — без энергии задохнемся, станция ведь не один год строится…

И задержался чуть, видимо, подталкивал к ответу без вопроса. И дождался, конечно.

— Да уж года четыре обязательно, а учитывая волжские масштабы… верная пятилетка… Если материалы будут, деньги, люди…

— Ну и вот, не раньше двадцать четвертого (видно, расстроился немного). Да и то если приступить немедленно. Поезжайте. И глядишь, в двадцать четвертом… летом поедем в Царевгцину, в Моркваши, а там ничего не узнать — электричество в каждой избе, книги, достаток. Никаких тебе холер, засух, никакого голода… Война кончится совсем… Ну, размечтался… Поезжайте поскорее, Глеб Максимилианович… Хотите — с Зинаидой Павловной…

И вот уже нет его, и все-таки есть он в этой комнате, остался здесь, остался после него вихрь энергии, всполошил, взмутил душу, всколыхнул похороненные когда-то с горечью мечты.

Еще в девятом году, когда Глеб писал электрическую «памятку», он ясно осознавал: электричество — мост в социализм. Уже в силу природы своего получения и распределения оно требует объединения, кооперации. Электричеству тесны рамки частных хозяйств.

Крупные, может быть, гигантские, обслуживающие целые районы электрические станции — вот магистральный путь развития энергетики, а с ней — промышленности, всего хозяйства страны. Не нужно возить топлива: нужно использовать то, что есть на месте. Гигантские, заболоченные зеленью пространства, поросшие таинственными травами, пристанища призраков — это база для районных электростанций на торфе. Под Москвой есть хотя и плохонькие, а все-таки угли — совсем хорошо. Будем использовать их, не полагаясь на транспорт и не загружая его. На Волге — конечно же, она сама. Пугают масштабы. Никогда не строилось ничего подобного. Никогда и никто в мире не посмел коснуться такой мощи. Волга, Амазонка, Енисей несут свои водяные громады, равнодушно демонстрируя невиданную силу. Их не просто остановить. А остановишь — зальешь огромные пространства, полные жизни. Но есть и у этих гигантов слабинки — там, где стиснутые скалами, они убыстряют движение, опасаясь поимки. У Волги это в первую очередь Жигули, родные Жигули, знакомые с детства, описанные в сотнях юношеских строк.

(…И куда бы меня ни загнала судьба, всюду вижу просторы родные: темный лес на горе, пенье птиц на заре и в долине туманы седые…)

Вспомнил, как в детстве ему казалось, что он вышел из Волги. Он физически ощущал момент разрыва связей. Отрыв от влажного тела спокойной и мощной реки. Барахтанье мокрого, беспомощного на берегу. Волжская вода в волосах, в глазах, в теле. Он кричит, просыпается от вечного сна и впервые ощущает свет и тепло. С Волгой связаны первые запахи. Медуница, мята, клевер, дикая фиалка в дубовой роще. Волга подарила мир осязаний — плотную прохладу пронизываемой лучами коричневой воды, с тысячью пылинок внутри, порывистое объятие движущегося плотного воздуха, теплоту песка и терпкую зелень раздавленного в ладони листа. Не кощунство ли — вспугнуть эти бесценные воспоминания грохотом строительной техники?

Он давно уже сам ответил на эти вопросы, избрав коммунизм, борьбу, поэзию и технику. Волжская гидроэлектростанция, заливающая огнями электрических фонарей и электроэнергией огромные пространства России двадцатого, не девятнадцатого века — вот образ, встававший перед ним. Счастливый и свободный труд — вот жизненный идеал, в осуществлении которого хотел бы участвовать.

Первый проект строительства крупной электростанции в районе Самарской луки он выдвинул еще до 1910 года. Тогда это было скорее упражнение изощренного технического ума. Обман природы! Самарскую луку Волги тетивой пересекает река Уса, впадающая в Волгу у Морквашей. Другой конец тетивы не доходит до Волги всего на полтора километра. Желая использовать большой перепад уровней Волги и Усы возле Переволок, Глеб придумал тогда прокопать между Волгой и Усой в этом месте деривационный канал и поставить турбины. Проект этот был хорош тем, что не требовал постройки плотины. Но и мощность турбин, конечно, была невелика. Потом оказалось, что многие самарцы думали об электростанции на луке. Студент Богоявленский защитил даже на эту тему в 1907 году дипломный проект.

Идею волжской электростанции инженеры и техники Самары обсуждали на заседании Самарского отделения русского технического общества — СОРТО на Дворянской улице. Сошлись на проекте более дорогостоящем — построить плотину в районе Жигулей, там, где Волга стиснута зелеными холмами. Этот проект имел только один недостаток, но коренной: земли, на которых должна была быть построена станция, принадлежали графу Орлову-Давыдову, и на заседании общества присутствовало, разумеется, заинтересованное лицо — управляющий имениями.

— Подумайте, господа, — тихо сказал он, оперевшись на плохонькую трибуну, — разве граф позволит осуществлять в его владениях столь сумасбродные проекты?

Тут загремел гром, вспыхнула синяя молния, задрожала земля, и за спиной управляющего в сиянии орденов, в перекрещении шпаг возник в лавровом венке сам граф — чуть левее и пониже портрета императора. Померцал, померцал и потух. И притихли инженеры. Разошлись — ничего не сделаешь.

А в оливковую Италию, в благодатный Сорренто полетело письмо на архиерейском бланке: «Ведомство православного исповедания епископа Самарского и Ставропольского. Конфиденциально. Депеша. Италия. Сорренто, провинция Неаполь. Графу Российской империи его Сиятельству Орлову-Давыдову. Ваше Сиятельство, призывая на Вас Божию благодать, прошу принять мое Архипастырское извещение: на Ваших потомственных исконных владениях прожектеры Самарского технического общества совместно с богоотступным инженером Кржижановским проектируют постройку плотины и большой электрической станции. Явите милость своим прибытием сохранить Божий мир в Жигулевских владениях и разрушить крамолу в зачатии.

С истинным Архипастырским уважением имею честь быть Вашего Сиятельства защитник и богомолец Епархиальный архиерей Преосвященный Симеон — епископ Самарский и Ставропольский. Самара, июня 9, 1913 г.».

Но граф ничуть не перепутался, а обрадовался — его земли возрастут в цене! И нужно лишь подождать того, кто даст больше.

Уже во время войны, в 15-м году, Глеб, директор «Электропередачи», крупнейшей в России электростанции на торфе, познакомился с группой банкиров и инженеров из союзных стран, рассказал о сумасбродной волжской идее с тайной надеждой, не согласятся ли вложить деньги в волжское предприятие. Иностранцы колебались, выгоды желали, риска не хотели, интересовались техническими деталями. Каковы возможные потребители электроэнергии: не слишком ли бедные? Какова стоимость рабочей силы — правда ли, что впятеро дешевле, чем в Европе? Сколько требуют хозяева за земли?

После решительного разговора, отказавшись от приглашений к ужину, Кржижановский поспешил домой на Остоженку; вталкивая впереди себя в квартиру морозное облако, вбежал в кабинет, написал письмо верному самарскому другу Василию Ильину.

«Москва, 23 ноября 15 г. Милый Василий! Под большим секретом сообщаю тебе следующее: мне удалось войти в контакт с группой капиталистов, имеющих в своем распоряжении до 20 больших гидравлических станций в Италии и др. странах. Я заинтересовал их «нашим» предприятием на Волге. Надо ковать железо, пока горячо. Они пробудут в России только десять дней. Пришли мне неотлагательно сведения, которые тебе удастся только собрать относительно существующей и предполагаемой промышленности в Самаре и на протяжении 100 верст около Самары. Не раздобудешь ли где-либо в земстве или каком-нибудь учреждении подробную карту Волги (около Усы) с Усой. (Особенно важно знать земли по Усе, в чьем владении они находятся.)

Кое-какие сведения относительно мощности Волги я уже имею…

На этом деле мы бы с тобой поработали и оказали бы услугу всему краю. Можно заварить крупную кашу — тогда быть бы мне с тобой на долгие времена. Жарь, дружище, вовсю! Жду!!! Твой Глеб».

В ответ две телеграммы от Василия. В одной то, что и было известно: земли все графские, к ним не подступишься. Поэтому следующая телеграмма Василия уже не так радовала:

«Против Самары весенний максимум шесть шесть десятых сажени средний максимум пять половиной сажен Переволоках весной от уровня Волги до уровня Усы приблизительно двадцать сажен течения Усы весной в ней вода разливается до Усолья верст на семь берег Переволок рыхлый известняк Ильин».

Цены, запрашиваемые графом, стали теперь уже, в преддверии постройки (в уникальном его положении, когда он может разрешить, а может — и нет), просто немыслимыми. Иностранцы ускользали в приближении серьезного разговора. Ну что ж. Никто не хочет рисковать такими большими первоначальными затратами. А может быть, иностранцы учуяли в морозном московском воздухе и нечто иное — тревожное, как надпись огненная на валтасаровом пиру, — день последний приходил кому-то в России, и ставить на этого, уходящего…

Чутки, видимо, оказались длинные носы иностранцев, и граф не раз, наверное, посетовал, что подорожился: все отобрали, слова доброго не сказали.

И только после революции самарские энтузиасты развернулись по-настоящему: собрались, обсудили новые возможности, записали в тезисах своих протоколов (от 18 апреля 1918 года): «Направление Волги в Самарской луке дает полную теоретическую возможность использования части воды для гидравлических установок… Необходимо немедленно сделать предварительные изыскания по Самарской луке с целью выяснения всех подробностей течения, уровней реки, установления отметок и т. д.».

Энергия самарцев била ключом: в Самарском губсовнархозе тут же спаялась группа энтузиастов — инженеров, строителей, экономистов: братья Богоявленские, Гаврилов, Ленников, Лукьянов. Партийцы самарские тоже этого дела не выпустили из сферы архиважных и архисрочных: привлекли к себе инженеров, оформили организационно как «Комиссию по электрификации Волги в районе Самарской луки». Комиссия вернулась к более дешевому (и все же очень дорогому!) проекту деривационного канала.

А Самарский губсовнархоз предложил свои услуги по финансированию строительства.

Тут дела пошли как по маслу — быстро привлекли техников, чертежников, порылись в архивах, нашли множество данных о поведении Волги за последние сорок лет: и скорость течения, и расходы, и разливы; откуда-то с полок пыльных добыли старые и новые планы луки — оказалось, многое уже известно! Даже геологические данные строения берегов, как выяснилось, были раньше, но по ненадобности никогда не востребованы. Многое и сами собрали.

В июле девятнадцатого (кругом война, разруха, голод отчаянный) добрались самарские энтузиасты до Москвы попутными неверными поездами, с оружием, с рулонами чертежей, с папками невыразительного вида. И вот 8 июля Центральный Электротехнический совет заслушал доклад комиссии по оценке их труда. Председатель комиссии Кржижановский, члены — Графтио и Мышенков. Постановили: «Исследования самарской комиссии представляют значительный государственный интерес…» Электротехнический совет не забыл записать и о необходимом выделении средств для дальнейших изысканий в жигулевском районе.

…Вот Кржижановские снова в Самаре. У них — документ, подписанный Председателем Совнаркома В. Ульяновым, в котором говорится, что он, В. Ульянов (Ленин), лично знает подателей документа — Глеба Максимилиановича и Зинаиду Павловну Кржижановских как старых партийных работников и просит все советские власти, особенно военные, оказывать им всяческое содействие…

Приехав в Самару, Глеб Максимилианович сразу же отправился с запиской Ильича к председателю губкома Ю. К. Милонову.

Через много лет старый большевик Милонов вспоминал об этом событии: «Он приезжал… по личному поручению Владимира Ильича Ленина, чтобы осмотреть место сооружения задуманной им еще до Октябрьской революции гидроэлектростанции. Перед поездкой на предполагаемую строительную площадку зашел в губком. Стройный, статный, он сразу же произвел неизгладимое впечатление. Лицо с высоким лбом мыслителя и с живыми внимательными глазами… Голос приятный, глубокий баритон. И сразу возникло ощущение, что знаешь Кржижановского давным-давно, и желание всячески ему помочь…»

Пока помощи, однако, большой не требовалось — разве что достать лошадей для поездки на луку. Милонов выделил лошадей из каких-то одному ему известных резервов.

Отправились на луку втроем: Глеб Максимилианович с женой и инженер Лукьянов.

И вот из Самары сначала по Дворянской, мимо Струкачей, к Волге. Вверх по-над Волгой, по пыльной, не однажды окропленной кровью дороге, вышли к Цареву кургану — пригодится как строительный материал, щебенка для дамбы, кругом леса — тоже не последнее дело в строительстве, люди бредут по обочине дороги — вот и рабочие славные, научим, увлечем! Весь район предполагаемого строительства осмотрели, проверили ранее добытые Лукьяновым данные.

Приехав в Москву, Глеб тут же сделал сообщение в Совнаркоме. Рассказал об энтузиазме самарских товарищей, говорил о том, о чем мечтал давно, — о станции, о том, что есть и чего не хватает…

Обсуждения велись очень активно, и стало ясно самарцам: Волга должна стать местом постройки гигантской станции: немного смущало гидростроителей то, что она вырисовывалась слишком уж гигантской, невиданной в мире, требующей от страны колоссального напряжения и больших средств. Сможет ли страна поднять сейчас такую стройку? Верили: рано или поздно — сможет.