Кржижановский

РАЗГОВОР В КРЕМЛЕ

В 1918 и позднее — в 1919 году о многом хотел бы спросить Глеб Максимилианович Ильича, но не мог, не смел отвлекать его от важнейших дел. Их встречи были короткими, деловыми, краткость их не позволяла говорить о личном. Беседы носили все более и более технический уклон, а Ленин от встречи к встрече становился все задумчивее.

Глеб Максимилианович, конечно, знал причины. Одна из главных — ожерелье кризисов, которое на слабом горле молодого Советского государства пристраивала старая жизнь. Продовольственный кризис, не прекращаясь, уступал место по остроте кризису топливному, тот — транспортному. Страшной зимой с 19-го на 20-й в холоде и голоде жила красная столица, заваленная по крыши сугробами. Встали трамваи. Электричество едва поступало, дров для отопления не было. Останки печей и труб разобранных на дрова рубленых московских домов образовали вдоль улиц ровные ряды скелетов.

К концу 1919 года Российская Федерация, в течение двух лет не пополнявшая нефтяных запасов, истратила последнюю цистерну нефти. Топлива не хватало даже «Электропередаче» — не раз Кржижановский обращался за помощью к Ленину. Топливный голод достиг апогея, когда в самом конце декабря Ленин вызвал Кржижановского в Кремль для доклада о положении дел с так называемыми «местными» топливами. За несколько часов до этого Глеб Максимилианович рассказывал Старкову о бедственном положении с топливом на «Электропередаче», а тот ему — на московской электростанции. Теперь нужно было подробнее рассказать об этом Ильичу.

— Ну, Глеб Максимилианович, как будем выбираться из кризиса? Может, не так страшен черт, каким нам его изображают добросовестные старые спецы, привыкшие к определенному шаблону и мысли, и действия?

Кржижановский видел, что Ильич не может смириться, не верит в безнадежность положения, уверен, что еще есть неучтенные возможности, которые можно найти. Глеб Максимилианович, честно говоря, не видел решения. Его мысль фиксировала лишь некоторые частности, которые, должно быть, как-то связаны между собой в стройной системе; он чувствовал необходимость пересмотра традиционного топливного баланса, переключения с привычных дров, угля на некачественные угли, торф, сланцы. Он, наконец, понимал, что проблема топлива не может быть решена сама по себе, а должна быть связана с тысячью других проблем, которые также витали в воздухе, но решались каждая — отдельно: недостаток продовольствия, нехватка транспорта, ничтожные запасы сырья на текстильных фабриках. Каждый новый кризис усугублял предыдущий.

За что ухватиться, как связать все проблемы в одну — главнейшую, как поднять на ее решение народ, истомленный войной, окруженный врагами? Повышение производительности труда — вот что сейчас главное. Ведь именно так писал Ильич в своих «Очередных задачах». А все это упирается в электричество, в его возможно более широкое применение.

Ленин слушал его с большим вниманием.

Глеб Максимилианович говорил о том, что необходимо расширять торфодобычу, и в первую очередь для электрических станций. Электроэнергия — это и свет, и тепло, и сила. Это то, чего так не хватает сейчас. Будет электричество — будет и высокая производительность труда. Будет электроэнергия — сократится потребность в топливе, транспорте, появится продовольствие. На что опираться, планируя увеличение производства электроэнергии? В первую очередь на торф.

— Мы не можем рассчитывать на быструю поправку в направлении угля и нефти, — горячо говорил Кржижановский. — Восстановление донецких копей, борьба с транспортной разрухой — работа ряда лет. Дальнейшее «налегание» на дрова грозит государству специфическими бедами, связанными с обезлесением громадных площадей. Подмосковный уголь представляет достаточно капризное топливо: он содержит много золы и серы, выветривается при храпении, малокалориен. Надежда на сланцы пока остается надеждой. Ясно, что следует отнестись с особым вниманием к тем перспективам, которые открывает использование торфа… Может быть, торф не выдерживает конкуренции с дровами как топливо? Отнюдь нет. По существу, это топливо выше лучшего дровяного…

Ильич задумчиво сидел в плетеном кресле. Глеб заметил, что поразивших его в прошлый приход толстых фолиантов о Китае и Индии на столе пет: их место заняли трактаты о войне и небольшая книжка Сукачева «Болота».

На столе нелишним напоминанием о текущем кризисе молочно светились свечи. Кржижановский говорил негромко, Владимир Ильич невольно наклонился к нему, чтобы лучше слышать, и вся их беседа на сугубо техническую тему проходила в столь интимной, дружеской обстановке, что Глеб вспомнил старые времена, далекие встречи со Стариком, когда они говорили о вещах более личных, но ему странным образом казалось, что именно сейчас, в холоде и голоде красной столицы, два человека, разговаривающие на «вы», куда ближе друг к другу, чем когда-либо раньше. И это наполняло его душу восторгом. Желание бороться, уверенность в победе, нечеловеческая энергия вскипали в крови — что делает с людьми волшебная сила общения!

Он продолжал с воодушевлением рассказывать Ильичу о торфе, увлекался, начинал фантазировать, в романтическом ключе поведал о наступлении мхов, мириадов растений на живое пространство страны; о гигантском оршинском мхе, заболачивающем низины между Москвой и Питером, который мог бы бесперебойно снабжать всю Николаевскую железную дорогу отличным топливом. Оп говорил о том, что топливо лежит буквально под ногами. Давно пора пересмотреть топливный баланс страны, обратившись к местным топливам — их запасы неограниченны!

Владимир Ильич не прерывал. Заинтересовавшись ходом мыслей Глеба, он лишь коротко спрашивал:

— А рабочая сила?

— А жилье?

— А текстильные заводы?

— Трудовые армии?

И Глеб Максимилианович, волнуясь, говорил уже не только о том, что передумано было ранее, но и о том, что возникало прямо сейчас, в ходе беседы.

— Да, Владимир Ильич, это все нужно продумать. Не исключена торфяная повинность. В общем и целом краткосрочную работу на торфе, совпадающую с лучшим временем года (май, июнь, июль), мы можем сравнительно легко сделать одной из самых гигиенических отраслей труда. Те трудности, которые противостоят нам в этом отношении при работе в рудниках и угольных шахтах, не могут идти ии в какое сравнение. При дальнейшем сокращении рабочего дня труд на торфу может стать из проклятия благословением. При четырех часах работы можно и два часа пожертвовать на дорогу, а для вывоза торфа все равно придется прокладывать много новых узкоколеек. Таким образом, возможно будет использовать существующие жилища при фабриках… Нам надо объявить пролетарский поход на торф!

— Вы ничего не сказали про перевозки.

— Да, при всех достоинствах торфяного топлива оно в объемном отношении неудобно для транспорта. Выражаясь технически, воздушно-сухой торф не теплоплотен. Но и здесь прогресс техники идет навстречу. Путем превращения на месте тепловой торфяной энергии в энергию электрическую мы можем по легким воздушным проводам высоковольтных электропередач разносить эту энергию по любым радиусам на расстояние свыше 100–150 верст. Районные электрические станции — вот последнее и важнейшее слово практической электротехники. Линии электропередачи высокого напряжения — лучший способ рационализации транспорта. Условия Советской России во многих отношениях чрезвычайно облегчают и упрощают нашу задачу. Частная собственность ставила колоссальные преграды использованию естественных источников энергии и прокладке многоверстных электропередач.

— Очень интересные вещи вы рассказываете, Глеб Максимилианович. Положение-то с топливом у нас действительно отчаянное. Может быть, выход для нас — это электрификация, и ее первый шаг — станции на торфе… Нужно подумать.

Едва Глеб Максимилианович прибыл домой, в Садовники, едва рассказал Зинаиде Павловне обо всем, едва сел за стол в кабинете, как на тихой улочке раздался мотоциклетный грохот и в парадную дверь постучали. Кржижановскому была доставлена следующая депеша от Ленина:

«Глеб Максимилианыч!

Меня заинтересовало Ваше сообщение о торфе.

Не напишете ли статьи об этом в «Экономическую Жизнь» (и затем брошюркой или в журнал)?

Необходимо обсудить вопрос в печати.

Вот-де запасы торфа — миллиарды.

Его тепловая ценность.

Его месторождение — под Москвой; Московская область.

Под Питером — поточнее.

Его легкость добывания (сравнительно с углем, сланцем и проч.).

Применение труда местных рабочих и крестьян (хотя бы по 4 часа в сутки для начала).

Вот-де база для электрификации во столько-то раз при теперешних электрических станциях.

Вот быстрейшая и вернейшая-ре база восстановления промышленности; —

— организация труда по-социалистическому (земледелие + промышленность);

— выхода из топливного кризиса (освободим столько-то миллионов кубов леса на транспорт).

Дайте итоги Вашего доклада; — приложите карту торфа; — краткие расчеты суммарные. Возможность построить торфяные машины быстро и т. д. и т. д. Краткая суть экономической программы.

Необходимо тотчас двинуть вопрос в печать…

Ваш Ленин.

Р. S. В случае надобности запрягите Винтера, но давайте статью скорее»[26].

Кржижановский тотчас засел за статью по торфу.

Нужно было написать статью программную и в то же время популярную, понятную широкому читателю, статью оптимистическую! Что в данных объективных условиях было нелегко сделать, конечно. Заметят ли главную идею связи выхода из топливного кризиса с электрификацией?

Заявление смелое, и, если бы Ильич его не поддержал, конечно, Глеб Максимилианович на такой отчаянный ход не решился.

Статья Кржижановского «Торф и кризис топлива» вышла в «Правде» в той самой рубрике, которая была открыта в ноябре письмом ЦК РКП (б) «На борьбу с топливным кризисом», написанным, конечно, Лениным.

Но рядом со статьей Кржижановского, отражающей в целом суть доклада Совнаркому и, конечно, беседы с Лениным, была напечатана на ту же тему — тему борьбы с топливным голодом — и статья Ю. Ларина, псевдоним Лурье, члена Высшего Совета по перевозкам от ВСНХ. В статье «Дрова и главки» Ларин, казалось, не писал ничего необычного, рассуждал о том, что главки республики не заботятся о заготовке дров — и все же Глеб Максимилианович почувствовал непримиримое противоречие их позиций. Дело было в том, что Ларин по-деловому, спокойно говорил исключительно о дровах; не обращаясь к завтрашнему дню, он объективно звал назад.

Статья Кржижановского вызвала мощную реакцию, поток писем и конкретных предложений. Чувствовалось, что она попала в цель, что она злободневна. И в то же время Глеб Максимилианович ощущал некоторую неудовлетворенность: основная идея о связи всех планов восстановления и развития страны с электрификацией и постройкой электрических станций на местном топливе, широким применением электричества в промышленности, хотя бы на тех же торфяных разработках, — вот эта идея и осталась где-то на задворках статьи, не была понята большинством. Выступление в газете требовало недвусмысленного продолжения, и по совету Ленина Глеб Максимилианович засел за следующую статью, которую решил назвать «Задачи электрификации промышленности». В статье выпукло и вполне определенно было подчеркнуто, что лишь уровень электрификации определяет истинный уровень развития промышленности, и он же является мерилом совершенства промышленных предприятий. Электрификация — это революция не только в энергетическом смысле, но и в технологическом.

Неизбежность, рациональность, своевременность электрификации именно сегодня! Чтобы приблизить эту еще слишком смелую для многих идею, Глеб Максимилианович решил дать в конце статьи наметки плана еще более дерзкого — он хотел резко и далеко раздвинуть сами пределы электрификации за технические, физические и химические горизонты…

«Мы, — говорилось в статье, — подходим к последней грани. За химической молекулой и атомом — первоосновами старой химии — все яснее обрисовываются ион и электрон — основные субстанции электричества; открываются ослепительные перспективы в сторону радиоактивных веществ. Химия становится отделом общего учения об электричестве. Электротехника подводит нас к внутреннему запасу энергии в атомах. Занимается заря совершенно новой цивилизации». Оставил статью Ильичу для просмотра. И буквально через несколько часов — история повторяется — Садовники, мотоциклет, самокатчик из Кремля, пакет от Ленина:

«Глеб Максимилианович!

Статью получил и прочел.

Великолепно.

Нужен ряд таких. Тогда пустим брошюркой. У нас не хватает как раз спецов с размахом или с «загадом».

Надо 1) примечания пока убрать или сократить. Их слишком много для газеты (с редактором буду говорить завтра).

2) Нельзя ли добавить план не технический (это, конечно, дело многих и не скоропалительное), а политический или государственный, т. е. задание пролетариату?

Примерно: в 10 (5?) лет построим 20–30 (30–50?) станций, чтобы нам всю страну усеять центрами на 400 (или 200, если не осилим больше) верст радиуса;… (примерно перебрать Россию всю, с грубым приближением). Начнем-де сейчас закупку необходимых машин и моделей. Через 10(20?) лет сделаем Россию «электрической».

Я думаю, подобный «план» — повторяю, не технический, а государственный — проект плана, Вы бы могли дать.

Его надо дать сейчас, чтобы наглядно, популярно, для массы увлечь ясной и яркой (вполне научной в основе) перспективой: за работу-де, и в 10–20 лет мы Россию всю, и промышленную и земледельческую, сделаем электрической. Доработаемся до стольких-то (тысяч или миллионов лошадиных сил или киловатт?? черт его знает) машинных рабов и проч.

Если бы еще примерную карту России с центрами и кругами? Или этого еще нельзя?

Повторяю, надо увлечь массу рабочих и сознательных крестьян великой программой на 10–20 лет.

Поговорим по телефону.

Ваш Ленин

23. I.

Р. S. Красин говорит, что электрификация железных дорог для нас невозможна. Так ли это? А если так, то может быть будет возможна через 5—10 лет? может быть на Урале возможна?

Не сделать ли особой статьи о «государственном плане» сети электрических станций, с картой, или с примерным их перечнем (числом), с перспективами, способными централизовать энергию всей страны?

Позвоните мне, пожалуйста, по телефону, получив это письмо, и мы поговорим»[27].

Но и после сокращения статью невозможно было печатать — слишком велика, почти в печатный лист. Редакция согласилась поместить только тезисы статьи, и Глеб Максимилианович, понимая трудности газеты — иногда она выходила лишь на двух полосах, — согласился на публикацию сокращенного варианта, которому дано было название «Конспект статьи Г. Кржижановского «Задачи электрификации промышленности».

Пора было заняться требуемым Ильичем «Планом» и обязательно — специально для крестьян — раскрыть значение электрификации для сельского хозяйства.

31 января в «Правде» появляются «Тезисы к вопросу об электрификации» Г. Кржижановского, а еще через день — его же «К плану районных станций России».

Еще через день — это просто чудо какое-то — выходит в свет брошюра Г. Кржижановского, содержащая полные тексты всех четырех статей!

Владимир Ильич сделал все, чтобы брошюра вышла именно к I сессии ВЦИК 7-го созыва, потому что только там он мог отменить неправильное решение, принятое ВСНХ вопреки его мнению.

На недавнем заседании III Всероссийского съезда советов народного хозяйства Ильичу пришлось выступить против председателя ВСНХ Рыкова. Тот трактовал план государственного развития России как задачу узковедомственную, которая должна тихо и спокойно решаться советскими учреждениями. Он совершенно упускал из виду организующую, вдохновляющую, поднимающую народ на борьбу роль электрификации, трактуя ее исключительно как техническое действо. Этим Рыков фактически противодействовал хозяйственному обновлению России. Рыков говорил убежденно, с воодушевлением. Он сыпал цифрами. Теряющие надежду обрести даже ту хилую технику, которой обладала Россия до войны, делегаты удовлетворялись старыми рубежами. Разговоры об электрификации показались им в этих условиях преждевременными. Была принята резолюция Рыкова.

Как только съезд совнархозов был закрыт, на страницах «Правды» одна за другой разорвались, как дальнобойные снаряды, статьи Г. М. Кржижановского, написанные по прямому заказу Ильича. Ленин спешил, и Глеб Максимилианович должен был ограничиться скорее «тезисами».

В противовес Рыкову Глеб Максимилианович писал в своих статьях, что «…электрическая энергия является могучим орудием в борьбе пролетариата на экономическом фронте», а «…природные условия России гарантируют здесь верный успех». Он писал о том, что электрификация не только возможна, но и необходима, что именно она — предпосылка победы социалистической системы хозяйства над капиталистической. Более того, в статьях были даже намечены районы электрификации, различающиеся по уровню и традициям хозяйства: Северо-запад — с центром в Петрограде; Центрально-промышленный — с центром в Москве и Южный — с центром в Донбассе. Сеть электрических станций должна была покрыть Россию.

Сессия ВЦИК открывалась 2 февраля, и Ленин хотел обратиться к делегатам с призывом начать широкую пропаганду идей электрификации на местах. Для этого он собирался использовать брошюру Кржижановского «Основные задачи электрификации России».

Вечером 25 января Глеб Максимилианович принес Ленину полный текст будущей брошюры. Обсуждая ее, они засиделись допоздна. Как только Кржижановский ушел, Ленин решил просмотреть брошюру еще раз.

Расскажем о том, что произошло дальше, воспользовавшись воспоминаниями управляющего делами Совета Народных Комиссаров Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича.

…Два часа — глухая ночь.

Ленин подошел к телефонному аппарату, вызвал управляющего делами Совнаркома.

Владимир Дмитриевич страшно испугался, решив, что случилось что-то с Владимиром Ильичем, и помощь требуется немедленная. Сломя голову бросился к Совнаркому… Обстановка ночного покинутого учреждения была необычна. Никого нет кругом, тишина, везде потушен свет. Ильич у себя, жив, здоров, несколько утомлен. Он нервно ходил по кабинету.

— Извините, Владимир Дмитриевич, за поздний звонок, за беспокойство. Дело очень срочное. Кржижановский, как вы видели, принес брошюру. Ее нужно срочно двинуть в печать. Электрификация теперь чрезвычайно необходима. Как бы нам поскорей вызвать интерес к ней?

— Может быть, напечатать брошюру к сессии ВЦИКа? — спросил Бонч-Бруевич, понимая, куда клонится дело. — Тогда можно было бы сагитировать делегатов, они поняли бы значение электрификации для страны и разнесли это по своим уголкам, познакомили массы населения, особенно пролетарского, с этим огромным новым фактором…

— Вот именно. Я так и думал…

— Но у нас остается…

— Пять дней…

— Поэтому…

— Нужно приступить к делу немедленно…

— С чего же начнем?

— Давайте подготовим рукопись для типографии, а завтра с утра вы займетесь печатанием.

Владимир Ильич дал Бонч-Бруевичу рукопись для разметки, а сам стал сокращать ее…

В половине четвертого утра работа была окончена. Прощаясь, Бонч-Бруевич сказал, что с утра он попытается мобилизовать крупные типографии и тогда книга, а в ней 122 страницы, будет выпущена в срок. Сказано это было, как можно предположить, без особой уверенности.

— Но не забудьте, пожалуйста, — сказал, прощаясь, Ленин для того, видимо, чтобы окончательно лишить Бонч-Бруевича покоя, — нужно будет напечатать карту электрификации не просто черно-белую, а в пять красок, со всякими там отметками, значками, географическими названиями, чтобы всем было сразу ясно, что у нас должно быть через несколько лет по плану электрификации.

(В пять красок?! Выпустить бы в одну!)

Бонч-Бруевич не смог дома заснуть, уже к семи утра был в 17-й типографии, бывшей Кушнерова, холодной, без дров, но, на его взгляд, самой надежной. Владимир Дмитриевич вызвал членов заводского комитета, главу его Бокова, стал держать речь о важности электрификации и срочности поручаемого типографии задания. Его речь членам ячейки заводского комитета понравилась, и уже к вечеру, несмотря на то, что в помещении был мороз, наборщики вручную (наборные машины не работали), стоя у касс в ватных пальто, отогревая литеры собственным дыханием, смогли набрать книгу целиком. К вечеру Бонч-Бруевич привез верстку «целиком и полностью» в Кремль. Туда же был немедленно вызван Глеб Максимилианович. Кржижановский стал править корректуру, а Бонч-Бруевич отправился наблюдать за печатанием карты. Здесь его ждала, однако, неудача — карта к сроку не поспевала.

Через десять лет после описываемых событий В. Д. Бонч-Бруевич вспоминал:

«…все-таки в кустарной мастерской, ручным способом, отпечатали эту карту. И когда утром, придя на съезд, я стал раскладывать 585 экземпляров — по одному экземпляру на каждый стул, Владимир Ильич, пришедший рано, заглядывал с трибуны и наблюдал, как там — берут ли эту карту и разложена ли она везде».

2 февраля открылась сессия ВЦИКа, где Ленин должен был впервые публично заявить об идее электрификации, о тех больших надеждах, которые с нем связывает.

— Мы должны, не ослабляя нашей военной готовности, — сказал Ленин на сессии, — во что бы то ни стало перевести Советскую Республику на новые рельсы хозяйственного строительства… И чтобы показать населению, и в особенности крестьянству, что мы имеем в этом отношении широкие планы, не из фантазии взятые, а подкрепленные техникой, подготовленные наукой, — для этого, я думаю, мы должны провести, — я надеюсь, что ЦИК одобрит это, — резолюцию, предлагающую ВСНХ и Комиссариату земледелия в соглашении между собой выработать проект по вопросу об электрификации России. Мне удалось благодаря помощи Государственного издательства и энергии рабочих типографии бывшей Кушнерова, теперь 17-й государственной типографии, добиться того, чтобы в очень краткий срок была издана-брошюра Кржижановского «Основные задачи электрификации России»… Автор брошюры совершенно прав, когда эпиграфом для нее избрал изречение: «Век пара — век буржуазии, век электричества — век социализма». Мы должны иметь новую техническую базу для нового экономического строительства. Этой новой технической базой является электричество. Мы должны будем на этой базе строить все…

Рыков, председатель ВСНХ, был недоволен. Он чувствовал, куда склоняется мысль Ленина. Это была атака на его, рыковские, идеи составления плана восстановления хозяйства.

На сессии ВЦИКа Рыкова уже не поддержали, речь Ленина и брошюра Кржижановского сыграли свою роль., В резолюции было сказано:

«…Наряду с ближайшими, насущнейшими неотложными первоочередными задачами по устройству транспорта, устранению кризисов в топливе, продовольствии, в борьбе с эпидемиями, организацией дисциплинированных армий труда — для Советской России впервые представляется возможность приступить к более планомерному хозяйственному строительству и последовательному проведению в жизнь государственного плана всего народного хозяйства». Ленин толковал вопросы первого плана социалистического строительства в неотрывной связи с электрификацией.

ВЫСОКАЯ ПРОЗА

Для начала Глеб Максимилианович решил собрать нескольких видных энергетиков. Это собрание на Раушской набережной, в здании 1-й Московской городской электрической станции, потом получило название «Совещание но вопросу электрификации России». Было 11 февраля 1920 года.

Решили избрать комиссию из шести человек по разработке программы дальнейших работ. Следующую встречу назначили на вторник, 17 февраля, в помещении электроотдела ВСНХ.

Рассказывая Зине о только что прошедшем собрании, по сути дела неподготовленном, Глеб Максимилианович понял, что, только столкнувшись с реальными трудностями организационного порядка, он начал осознавать сложность задачи.

Начать с самой цели работ. В резолюции ВЦИКа говорилось о том, что ВСНХ совместно с Народным комиссариатом земледелия должен разработать проект постройки сети электрических станций и в двухмесячный срок внести таковой на утверждение в Совнарком.

Задача поставлена как будто довольно узкая. Если рассматривать электрификацию только как постройку станций, то, может быть, и достаточный срок. Но ведь с Ильичем говорили они совсем о другом — электрификация не цель, а средство, символ и стержень восстановления и развития всего хозяйства. Для того чтобы знать, где и что построить, нужно иметь прогнозы, планы развития отраслей хозяйства. Как будет развиваться промышленность? Как будет развиваться сельское хозяйство?

Разработка плана постройки станций требовала знания будущего России и предвидения того, какой она станет при социализме, как социализм будет выглядеть не в лозунгах, а в конкретных хозяйственных проявлениях, в образе жизни, в отношениях между городом и деревней.

Перед Глебом Максимилиановичем вставала задача вслед за Ильичем представить себе социализм. Высший по сравнению с капитализмом общественный уклад требовал прежде всего повышения производительности труда, лучшей его организации. После завоевания власти пролетариатом, экспроприации экспроприаторов и подавления их сопротивления задача создания высшего общественного уклада выступала на первый план. Весь государственный экономический механизм должен был быть теперь, по мысли Ильича, прозвучавшей в речи на VII съезде партии, а потом и в его докладе на V Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов, превращен в единую крупную машину, в хозяйственный организм, работающий так, чтобы миллионы людей руководствовались одним планом. VIII съезд партии подтвердил, что одной из кардинальных задач Советского государства выступает максимальное объединение всей хозяйственной деятельности страны по одному общегосударственному плану. Делегаты съезда внесли эту мысль и в Программу партии. Они представляли уже себе в своих мечтах светлое коммунистическое завтра. Задачи, которые социалистами прошлого ставились абстрактно, теперь переходили из плоскости теории в плоскость практического воплощения. Делегаты понимали, что воплощение это займет много времени — целую историческую эпоху. Города Солнца нужно было не только завоевывать, но и строить, и перестраивать заново.

Глеб Максимилианович думал о том, как, в сущности, бледно и абстрактно представляли себе мыслители прошлых веков конкретные пути к социализму и сам его образ. Ильич правильно как-то сказал, что не может припомнить ни одного известного ему социалистического сочинения или мнения выдающихся социалистов о будущем социалистическом обществе, где бы указывалось на ту практическую трудность, которая встанет перед взявшим власть рабочим классом, когда он задастся задачей превратить всю сумму накопленного капитализмом богатейшего, исторически неизбежно-необходимого для нас запаса культуры и техники и знаний из орудия капитализма в орудие социализма.

Ни один из утопистов не смог силой мысли полностью прорвать тенета грядущих веков, выхватить из грядущего цельный, яркий образ строя, к которому нужно стремиться. Но основные, самые общие принципы ими подмечены точно. Свобода. Обязательный и почетный труд. Гармония развития. Социальное обеспечение. Всеобщая грамотность. Охрана здоровья обществом. Доброжелательность. Но поголовная уравниловка, о которой говорили прожектеры левацкого толка, пугала его, как пугали когда-то предложенные одним из утопистов «свободные принципы брака», при которых из колонн мужчин и женщин старейшины избирают по нехитрым признакам супружеские пары: высокому — коренастую, толстому — худую, уроду — красавицу. Сколь убоги были представления о справедливости и любви! А кое-кто и сейчас, в XX веке, хотел бы такого социализма.

Социализм оказывался одновременно и прозаичней и возвышенней всех прежних представлений. Социалистическое общество в произведениях утопистов возникало внезапно, как остров в море или твердь в путешествиях по времени. Его не надо было завоевывать. Никто — ни Мор, ни Кампанелла — не мог научить, как строить социализм.

Глеб понимал мысль Ильича. Не только электрификация! Дело в том плане, который неизбежно потянет за собой строительство станций. Изучение грядущих потреб-костей на основе того, что мы хотели бы видеть при социализме, даст прогнозы развития хозяйства, его различных областей. Знание этих потребностей, прогнозов рождало план. План! Это невозможно было раньше, в условиях частного капитала.

Ясно, что такая резкая, конкретная постановка вопроса придется далеко не всем по вкусу. Пусть будет просто электрификация.

Следующее совещание, вернее, уже «Заседание комиссии по электрификации промышленности и сельского хозяйства России» состоялось в электроотделе ВСНХ, в комнате без мебели, в громадной когда-то квартире, занятой теперь различными советскими учреждениями, но улице Мясницкой, в доме 24.

Было 17 февраля, два часа дня, за окном — оканчивающаяся зима, в комнате холодно. Кто-то притащил из других комнат стулья, расселись. Глеб Максимилианович внимательно всматривался в лица будущих электрификаторов России. Каждый из них — отличный специалист, сложная личность, свой характер, свои мотивы.

Вот Графтио. Сухое лицо, точеный мужественный профиль. Благородные морщины мыслителя. Короткое, когда-то модное суконное пальто, знавшее, видимо, лучшие времена. Он автор прекрасных проектов гидроэлектростанций. Его станции должны были работать на Иматре, Свири, Волхове. Но нигде не работали, ибо не были построены — этому препятствовали могущественные тресты. Пронюхав откуда-то про его проект Волховской ГЭС, могущественное «Общество 1886 года» мигом скупило по дешевке земли вокруг Волхова: строить станцию стало невозможным. Станция на Волхове для Графтио — дело его жизни, его мечта и надежда. Он пока не испытывает никаких особых чувств к рабоче-крестьянскому правительству, хотя считает, очевидно, что, задумав строить крупные станции, правительство обнаруживает и здравый смысл, и полет мысли. Впрочем, посмотрим…

На стульчике, подмяв его под себя, сидит грузный Круг — потомок вывезенных Петром немцев. Беззаветно любит Россию. Его политическая платформа пока еще путанна, противоречива, в чем-то несозвучна Советской власти, но он всегда будет рад разрабатывать проблему электрификации России (кое-что он уже в этом направлении сделал).

Вот Угримов, Каменский, Дубелир, Лапиров-Скобло…

Члены комиссия испытывают пи отношению к Глебу Максимилиановичу большое уважение как к крупному специалисту и известному хозяйственному руководителю, как к человеку честному и порядочному.

Но ему еще предстоит сделать из них единомышленников…

Глеб Максимилианович стоял у печки, в середине комнаты.

— Я был у Ленина, — начал он. — Комиссия по электрификации, как один из важнейших органов, может рассчитывать на самую' широкую поддержку государственной власти…

Из протокола заседания 17 февраля 1920 года

«Г. М. Кржижановский.

…Тов. Ленин предполагает, что мы набросаем не только в общих чертах программу станционного строительства, но и программу развития промышленности. По мнению т. Ленина, электростанции будут направлять всю хозяйственную работу… и совершенно определенно, что все промышленные судьбы России связаны со строго проведенным планом электрификации, с успешной реализацией этого плана.

…Утверждается комиссия в составе следующих лиц…

Закрытой баллотировкой избирается президиум в составе трех лиц: Г. М. Кржижановского, Б. И. Угримова и А. Г. Когана…»

Заседание окончилось без четверти пять.

— Итак, Государственная комиссия по электрификации России. Название невыносимо длинное и неудобное, нужно сократить.

— Как вам нравится ГРЭК?

— Почти что турок.

— ЭЛЕРОС? КОПЭРО? КОМЭРО?

— Ха-ха. Комэро. А если так: ГОСКОПЭЛЬ?

— Правильно. Теперь все государственное. В том числе — капель.

— КОМПЭРО? КОМПЭЛЕРО?

— Поздравляю, кабальеро.

— Господа, есть идея! Назовем комиссию ПОСКО-ДО — пошли скорей домой!

— Шутник вы, оказывается, Карл Адольфович.

— ГОСУДАКЭР? Опять шучу.

— ГОСКРЭЛ? ГОЭЛРО? ГОРЭЛ?

— ГОЭЛРО? Это, пожалуй, неплохо! В меру коротко, в меру загадочно.

— Государственная комиссия по электрификации России. ГО-ЭЛ-РО.

— Генрих Осипович, вы — гений аббревиатуры.

(Академик Графтио впоследствии с удовольствием вспоминал об этом эпизоде и очень гордился тем, что именно ему пришло в голову слово ГОЭЛРО.)

Полетели дни, рассыпались листочками. Остались от них живые воспоминания разных людей и сотни страниц протоколов, сухих протоколов на блеклой местами бумаге, с выцветшими буквами… Эти протоколы были утеряны, потом найдены, бережно восстановлены, вот они:

Из протоколов ГОЭЛРО

«24 февраля. Заседание открывается в 2 часа 25 мин. сообщением т. Кржижановского о том, что в президиуме ВСНХ состав комиссии по электрификации России утвержден в том составе, который намечен группой совещания 17 февраля… Официальное название ее — Государственная комиссия по электрификации России (ГОЭЛРО)…»

…Глебу Максимилиановичу особенно запомнился день, когда обсуждались работы по электрификации сельского хозяйства, проводимые Народным комиссариатом земледелия. Докладывал профессор Угримов. В наркомате, как получалось по его сообщению, работа проводилась в трех направлениях: бюро пропагандировало идею сельской электрификации, пыталось устроить опытную станцию с применением электричества на Бутырском хуторе и в подмосковном имении Машкино и, наконец, планировало создание специальных показательных станций…

Угримов кончил и победно оглядел присутствующих, которые одобрительно зашумели.

— Ну, Борис Иванович, дело с электрификацией сельского хозяйства у вас в наркомате, чувствуется, пойдет далеко! Широко развернулись! (Слышались реплики такого рода.)

Но Глеб Максимилианович оставался мрачен. Разве о таких работах мечтал Ильич? Разве они приведут нас к нашей цели — даже через сотню лет? Он поднялся и сказал:

— Спасибо, Борис Иванович. Прекрасно, конечно, что пропаганда у вас в Наркомземе поставлена, и. что выставка на пароходе есть, и что показательные хозяйства намечены. Нет одного — ясного, определенного взгляда на сущность и цели электрификации сельского хозяйства. Вся ваша программа — это ряд отдельных заданий, не связанных общим направлением. А перед тем как составлять программу, необходимо заглянуть в будущее. Как Наркомзем представляет себе будущее хозяйство? В виде ассоциации крестьян? Или в форме кооперативных объединений? Или в виде советских хозяйств? Может быть, Наркомзем предполагает, что хозяйство по всей необъятной России с ее различным жизненным и хозяйственным укладом можно втиснуть в однообразную схему? Именно крупные районные электрические станции, несущие кругом волны тепла, света и культуры, должны стать культурным рычагом для подъема духовной жизни крестьянства. Работа Наркомзема, опирающегося на собственные слабые силы электрификации, ни к чему действительно крупному не приведет…

Глеб Максимилианович продолжал и почувствовал, что растерянность, поначалу сквозившая в лицах, стала сменяться теплотой понимания. Его поддержали, сначала робко, приведя несколько примеров того, как именно крупные энергетические установки становились опорными пунктами сельской электрификации. Потом выступил Круг.

— Трудно рассчитывать на сколько-нибудь широкую электрификацию земледелия, пока все в руках мелких хозяев, — сказал он.

Его поддержал и Лапиров-Скобло:

— Нам нужно заботиться не только об источниках энергии, но и потребителях ее.

«Растут люди, растут», — думал Глеб Максимилианович, нарочно не вступая теперь в дискуссию, зная, что неумолимая логика предмета подведет электрификаторов к правильному подходу к их делу. Направлять развитие России нужно на основе ленинского плана. Нужны сейчас и фантазия, и воображение, и способность увидеть в сегодняшнем дне ростки будущего. Нужно думать сразу о многом; охватить все стороны жизни и быта — вопросы здоровья людей, их культуры, развитие форм хозяйствования, возможные изменения в жизни населения. Электрификаторам предстояло выяснить и, возможно, предсказать, где будут найдены залежи полезных ископаемых, где нужно будет построить- завод или комбинат. Нужно был-о знать, к какому выводу придут крестьяне — будут ли объединяться, или же решающую роль сыграют новые советские хозяйства. Электрификаторы убеждаются в необходимости научных прогнозов, в необходимости овладения теорией, уже созданной и Марксом, и Ильичем, и великой революционной практикой времени.

Из протоколов ГОЭЛРО:

«28 февраля 1920 года.

…т. Кржижановский указывает на необходимость особого оттенения программы-минимум. Что касается программы в целом, то для большей наглядности ее нужно разбивать на три главных пункта: а) Использование существующих электрических станций в целях снабжения электроэнергией прилегающих районов; в) Составление общего плана электрификации России по отдельным районам и пунктам; с) План электрификации сельскохозяйственной и лесной промышленности; вообще всей промышленности; железных дорог, водных путей и грунтовых дорог…»

«9 марта 1920 г. Слушали:…доклад В. В. Старкова о комплектах оборудования типовых районных станций. По обсуждении постановили: принять основной тип районной станции предельной мощностью 40 000 квт. Мощность оборудования каждого агрегата — 10 000 квт…

Слушали:…доклад Графтио о Свирском и Волховском строительствах…»

«13 марта 1920 г. Слушали: О составлении обзора но отдельным отраслям промышленности на десятилетний срок… Об утверждении программы работ комиссии ГОЭЛРО…»

Вечером, после заседания, Глеб Максимилианович направился в Кремль, чтобы показать Ильичу «заявление ГОЭЛРО» — программу работ комиссии, написанную им и только что утвержденную.

Ильич выслушал Глеба Максимилиановича внимательно, но все же чувствовалось, что не весь он тут, рядом, — его занимали другие думы…

— Что скажете, Владимир Ильич?

— Очень важный документ, своевременный. Должен еще над ним подумать. Не все понимают его важность. Рыков, например, точно не понимает. Война кончается. Нужно увлечь народ великим делом. Такой зимы, как была эта, нам больше не выдержать…

Кржижановский ушел, оставив Ильича в раздумьях. Ленин начал перечитывать «заявление ГОЭЛРО» и подумал, что в заявлении многого не хватает. Нужно будет не раз, наверное, обсудить план работ с Глебом Максимилиановичем. Он потянулся за ручкой и написал записку коменданту Кремля П. Д. Малькову:

«13. III.1920

Тов. Мальков!

Прошу дать распоряжение часовым в Спасских воротах пропускать в Кремль и из Кремля товарища

Глеба Максимилиановича Кржижановского

Пр. СПК В. Ульянов (Ленин)»[28].

На следующий день самокатчик доставил Кржижановскому письмо.

«Глеб Максимилианович!

Просмотрев заявление ГОЭЛРО, подумав над вчерашней беседой, я прихожу к выводу, что оно сухо.

Мало этого.

Нельзя ли Вам написать или Кругу (или еще кому) заказать статейку такого рода, чтобы

доказать

или хотя бы иллюстрировать

а) громадную выгодность

б) необходимость электрификации

Примерно:

I. Транспорт.

Восстановить по-старому — надо α миллионов (по довоенным ценам) или α топлива +β рабочих дней.

А для восстановления на базе электрификации

а — х млн. рублей

а — у топлива + (β — z) рабочих дней.

Или то же α/α + β но с эффектом во столько-то раз больше прежнего.

II. Паровые силы.

Если восстановить промышленность по-старому, нужно затратить больше, чем для восстановления на базе электрификации.

III. Земледелие.

Восстановить, скажем, +5 млн. плугов и конных упряжек.

Стоимость этого по-старому и при электрификации?

Это — примерно. Я думаю, толковый спец в 2 дня сделает такую работу (если захочет исполнить добросовестно), взяв либо цифры довоенной статистики (немного, совсем немного итоговых цифр), либо расчет грубо приблизительный («в порядке первого приближения» к первому приближению[29]).

Закажите это. Может быть, Вы себе закажете материал, а напишете сами или дадите интервью, я пошлю интервьюера. Тогда мы получим канву для пропаганды. А это важно.

Прочитав, позвоните по телефону.

Ваш Ленин»[30].

Из протоколов ГОЭЛРО

«16 марта 1920 г…Слушали… VIII. О составлении общей программы для отдельных обзоров…

…Что касается центра тяжести обзора, то такой должен лежать не в прошлом, а в будущем, то есть, чтобы при изложении было соблюдено по возможности, чтобы исторический материал прошлого не подавлял настоящего, и особенное внимание должно быть направлено на те перспективы, которые ожидаются в будущем…»

Из стенограммы заседания ГОЭЛРО.

28 марта 1920 года

«…Г. М. Кржижановский… Метод электрификации при существующей разрухе есть тот метод, который мы будем рекомендовать. После грандиозной разрухи здание строить так, как оно было, не приходится. Нам, может, выгоднее построить одну электрическую магистраль, чем возобновлять 10 других дорог…

…Мы должны сказать народу: «Перед вами полоса тягчайших лет. Вы должны сделать героическое напряжение. Вы недавно сумели совершить такое напряжение на военном фронте. Гораздо более трудная задача — проявить такую же помощь народного творчества на фронте экономической разрухи. У нас один фундамент — это сочувствие народных масс. Нам нужно апеллировать к труженику, который может нас вывезти на своих плечах… Вот единственный в мире случай, когда творческая мысль может на основании научных соображений воплотиться в жизнь. Мы должны нарисовать народу программу в целом. Пусть эта программа будет дана в порядке первого приближения, но перспективы этого широкого плана должны быть нарисованы…

Сводя все вышеизложенное, я подчеркиваю — еще никогда не было таких возможностей, которые сейчас есть. Мы сейчас имеем руины, но за всей разрухой проглядывает другое начало, начало планомерного творчества».

Из протоколов ГОЭЛРО

«…3 апреля. Профессор И. Г. Александров прочел членам комиссии свой доклад «О программе экономического развития Юга России». В основу программы положен проект использования Днепра (порогов его) как источника энергии и условий судоходства на нем, вплоть до устройства морского порта в Александровске…»

Станция на Днепре, по расчетам Александрова, должна была иметь мощность полмиллиона киловатт — невиданный масштаб!

Глеб Максимилианович был восхищен докладом. Как точно в нем нащупан «центр вибрации будущей жизни»! Станция откроет перспективы развития рудникам Кривого Рога, шахтам Донбасса. Она даст живительный импульс развитию электрометаллургии, машиностроения. Будем делать автомобили, а быть может, и аэропланы… Для протяженной России первостатейную роль играют проблемы транспорта. Александров смотрит вперед, говорит о сотнях тысяч киловатт, когда Криворожский бассейн полностью запущен, а обескровленный Донбасс с трудом выдает первые вагоны угля…

И потом — как замечательно использовал Александров отмену частной собственности на землю! Он предлагал одну плотину вместо трех и этим поднимал уровень Днепра так высоко, что сразу затоплял все пороги. Сделать это при капитализме было невозможно — не позволили бы собственники прибрежных земель.

Многие ополчились на планы электрификации:

— Все планы уже были раньше! Вот пример — план послевоенного развития русской промышленности, разработавший ректором Московского технологического института профессором Гриневецким. Он все предусмотрел!

Конечно, труд профессора Гриневецкого был весьма солидным исследованием, с серьезными экономическими выкладками, свидетельствующими о прекрасном знании предмета. Кржижановский снял с этажерки его книгу «Послевоенные перспективы русской промышленности», совсем недавно изданную в Москве. Еще раз посмотрим, что предлагает Гриневецкий.

«…Осью экономической политики должно стать восстановление и развитие транспорта, в том числе: восстановление рельсового транспорта, восстановление водного и гужевого транспорта, развитие рельсовых путей. Финансирование — за счет частного и концессионного капитала…» — бросилось в глаза Глебу.

Вот и размежевались. Такой путь нам не подойдет. Это путь реставрации капитализма. Восстановление хозяйства на основе старой техники — это латанье дыр, приводящее Россию к роли' придатка Европы. И конечно, в книге нет ни слова об электрификации, являющейся осью нового промышленного и сельскохозяйственного возрождения. Нет ни слова о первоочередном производстве средств производства, о важнейшей роли преобразования всей жизни страны, всего народного хозяйства. С реставраторами капитализма нам не по пути. Можно взять у автора фактический материал — он достаточно добротен, использовать его. Но совеем не в тех целях, о которых мечтал профессор Гриневецкий.

…Ленину удалось разоблачить перед делегатами IX съезда партии суть выступлений противников электрификации. В резолюции съезда было записано:

«…Текущие хозяйственные задания… должны представлять собой не простую сумму потребностей и нужд, но должны с железной последовательностью вытекать из всего хозяйственного плана, рассчитанного на ближайшую эпоху».

Кржижановский радовался, наблюдая, какой мощный отзвук рождает у работников ГОЭЛРО ленинская идея о том, что в электрификации России самое главное — это вызвать соревнование и самодеятельность масс.

Ему было приятно видеть, как тянутся к ГОЭЛРО специалисты, тянутся не из-за денег и пайков, а из-за чего-то неизмеримо более важного и высокого. Он был счастлив, видя, как в результате работ членов комиссии, из отдельных прогнозов рождаются одухотворенные планы построения нового мира.

Из протоколов ГОЭЛРО

«…13 апреля. Кржижановский информирует собрание о состоявшемся 10 апреля сего года в президиуме ВСНХ совещании представителей комиссариатов, отделов и главков по вопросу об условиях, на которых могут быть приглашены немецкие рабочие и техники. Потребность России в квалифицированных рабочих громадна… Так как продовольственные условия не позволяют пригласить большое число рабочих, намечено пока пригласить пятьдесят тысяч квалифицированных рабочих и небольшое количество инженеров, которых распределить по возможно большему числу предприятий в качестве ударных групп… В более привилегированное положение по отношению к русским техникам немецкие ставиться не будут… условия предстоящей работы здесь им известны, существующие для русских рабочих производственные условия, продовольственные условия немецких рабочих удовлетворяют…»

Это заседание оставило у Глеба Максимилиановича чувство досады. Почему мы опять должны ориентироваться на немцев, ва их аккуратность? Неужели нет в России своих инженеров и техников? Он стал перебирать в уме организации, еще «не охваченные» комиссией, и вспомнил профсоюз строительных рабочих, с представителем которого — Богдановым — его как-то познакомил Винтер на одной из электротехнических ассамблей. Приехав домой, он тотчас позвонил Богданову. Тот с радостью откликнулся, и уже на следующий день в ЦК Союза строительных рабочих собралась большая группа инженеров-строителей. Конечно, не все они симпатизировали Советской власти. Горячие споры, ядовитые реплики. Замечательные специалисты, сидевшие перед ним в клубах табачного дыма, были умны, наблюдательны и дальновидны. Обмануть их было практически невозможно. Можно было только увлечь, «распропагандировать». Кржижановский чувствовал себя провозвестником великой идеи, как когда-то в Петербурге, в рабочих кружках. Здесь было и легче и труднее. Легче потому, что уровень образования этих людей был близок к его собственному — у них вообще было много общего. Труднее потому, что он должен был увлечь их чем-то уж очень высоким. Тем, что затмит разруху, голод, холод, болезни, дикие цены и ничтожную покупательскую способность рубля — затмить все это, заставить про все это забыть, увидеть за всем этим не конец, а начало!

— Многие из вас, сидящих здесь инженеров, — начал Кржижановский, — замечательные специалисты. Но беда в том, что сидите вы над проблемами, весьма далекими от вопросов конкретного строительства. Займитесь решением жгучих проблем современности, связанных с разработкой плана ГОЭЛРО. Каждому специалисту найдется интересная, увлекательная и притом, заметьте, сугубо практическая работа…

К концу своей речи он почувствовал, что побеждает… Недоверие и скепсис покинули лица инженеров. Их увлекли скупая и точная инженерная аргументация, факты, призыв к действию, творчеству…ГОЭЛРО получила новую мощную поддержку.

Из протоколов ГОЭЛРО

«…24 апреля. Слушали… II. Сообщения ответственного руководителя сельскохозяйственной секции — Б. И. Угримова и сотрудников секции о плане и направлении работ, ведущихся секцией…

е) А. В. Успенский в своем докладе «Обзор сельского хозяйства в Западной Сибири и возможность его электрификации» после описания территории в топографическом отношении с приведением данных о населении, промышленности и о лесных и горных богатствах, о сельском зерновом хозяйстве, животноводстве…»

8 мая инженер Август Адамович Вельнер представил доклад о водных силах Ангары. Он указывал на удачное расположение села Братское, выше его по реке — озеро Байкал — связь с Восточной Сибирью и Енисей — с его громадными возможностями, там и железная дорога и железо, и уголь, и золото. Там можно соорудить несколько мощных станций, энергии хватит на все…

Мечтатели с упоением считали сотни тысяч, миллионы киловатт, оперировали миллионами золотых рублей, миллионами бочек цемента, миллионами пудов железа…

Ничего этого у молодой республики не было и в помине, но Глеб Максимилианович не гасил энтузиазма.

— Мечтайте! Мечтайте! Проектируйте! Не построим сегодня — построим завтра.

Из протоколов ГОЭЛРО

«22 мая Г. М. Кржижановский сообщает о присутствии командированных из Петрограда представителей работников по Северному району А. А. Горева и А. С. Шварца и предлагает заслушать их доклад о работах групп…

Переходя к выяснению возможности использования запасов энергии в районе, докладчик отмечает, что дешевизна получаемой энергии позволяет надеяться на возникновение ряда химических производств…

Вторым крупным потребителем энергии может явиться производство алюминия. В Тихвинском районе вблизи водных путей имеются мощные залежи бокситов и там же залежи серного колчедана, необходимого для производства серной кислоты…

Возникает также вопрос о постройке грузового флота и вероятном развитии в Мурманске судостроительной промышленности в большом масштабе…».

«12 июня… Доклад М. А. Шателена об удовлетворении нужд деревни в электрической энергии с помощью устройства стандартизованных гидроэлектрических установок…».

«19 июня… Слушали доклад Г. О. Графтио «Электрификация Кавказа». Г. М. Кржижановский отмечает ценность доклада и считает, что в общем установлена правильная точка зрения… край имеет громадное экономическое и политическое значение. Проект должен быть составлен в таком духе, чтобы перед всем населением Кавказа была ясна мысль Советской России о перспективах развития этого края…».

…В июне Глебу Максимилиановичу и Зинаиде Павловне нужно было получить большевистские партийные билеты, и тут возникли неожиданные трудности. Один из членов парткомиссии с недоумением смотрел, как Глеб Максимилианович пишет в графе «Год вступления в партию» цифру «1893».

— Простите, товарищ Кржижановский. С какого года вы в партии?

— С тысяча восемьсот девяносто третьего. Месяца не помню.

— Но ведь в девяносто третьем еще и партии-то не было!

— Для кого не было, а для некоторых уже была.

Вопрос разрешился лишь тогда, когда от Владимира Ильича в Замоскворецкий райком партии поступил отзыв о Г. М. Кржижановском и З. П. Невзоровой-Кржижановской. На основании его рекомендации в графе «Год вступления в партию» Глебу Максимилиановичу была проставлена цифра «1893», а Зинаиде Павловне — «1895».

Из протоколов ГОЭЛРО

«26 июля. Заслушаны доклады: 1) А. Е. Лосицкого «Районирование сельскохозяйственной промышленности», 2) Л. Н. Литошецко «Экономические условия электрификации сельского хозяйства»…

Г. М. Кржижановский. Нужно резко разделить два доклада. Один относится непосредственно к нашей программе и чрезвычайно важный — это доклад т. Лосицкого. Что касается второго доклада, то это очень интересный доклад, но идущий вразрез с нашими другими докладами. Мы резко расходимся с докладчиком и с точки зрения техники и экономики и понимания судеб сельского хозяйства.

Наша агрономическая группа является в целом сторонником создания социалистического типа хозяйства… Мы проектируем электрификацию земледелия не такую, как предполагает т. Литошенко, а считаясь с полным преобразованием народного хозяйства…

Л. Н. Литошенко… строит свой доклад на том положении, что основную ставку надо делать на крепкого крестьянина, т. е. на кулака-предпринимателя. В общем доклад дает однобокую картину современного положения и в целом противоречит всей работе экономической группы ГОЭЛРО.

…Закрывая собрание, председатель сообщает о предложении перенести заседание ГОЭЛРО на электрическую станцию «Электропередача», где налицо все условия для успешного окончания доклада Совнаркому».

Предложения о доработке докладов на «Электропередаче» было встречено профессорами с энтузиазмом. Москва плавилась от необычайной жары, весенние прогнозы метеоролога-неесимиста сбывались: наступило одно из самых засушливых лет в Центральной России.

На «Электропередаче», куда их доставила «храпучая», было лишь чуть прохладнее — небо серое над головой — раскалено, горючее ископаемое под ногами проминается — разогрето. Тревожное было лето, и тревожное красное солнце тонуло у края горизонта в синей дымке.

Расположились в коттедже, отнесенном подалее от шума и суеты станции, поделили комнаты, наладили столы, свет, застелили постели, окна — настежь. Июльский болотный комар, уже не такой жгучий, ночные стражницы, совки во главе летучей ночной рати, жужжа, трепыхаясь, мягко стуча о стекла своими легкими тельцами, не давали заснуть…

Непонятными горожанину звуками полнилась ночь: хлопали крылья, кто-то стонал на болоте хрипло, по-человечьи, дробные мелкие галопы под полом сменялись зловещей тишиной.

Тревожно ломались сучья, шуршала сухая трава, мгла не несла покоя и прохлады.

Глеб Максимилианович ощущал тревогу физически: глухой стук крови. Он долго ворочался в темноте, пока не начало светать. Но и светало тревожно: слишком быстро. Он вскочил, поняв, что это не рассвет. Где-то невдалеке горели вполнеба торфяники. Пожар!

Захлопали двери, раздался одинокий крик, потом шумы торопливого вставанья, беготни.

— Глеб Максимилианович! — кричал кто-то.

Он не стал выяснять, кто зовет, только крикнул:

— Главное — портфели берегите!

Он побежал к правлению. Угроза нависла над станцией, питавшей Москву, над материалами ГОЭЛРО.

Бежал к телеграфу правления, к знакомому куполу, хорошо видному ему в отсветах пожара. «Станция величайшей опасности мы не можем гарантировать ее бытие Кржижановский», — дрожащими буквами записал он текст телеграммы.

Члены комиссии, быстро погрузив драгоценные материалы на «храпучую» и дождавшись, пока машина не скроется из вида, стали тушить пожар вместе с рабочими станции. Борьба продолжалась весь день. К вечеру пришло подкрепление. Ленин прислал два отборных полка с саперным оборудованием, лемехами, прикрепленными к военным повозкам. Тушили всю ночь, к утру пожар стал отступать, разваливаться, оборачиваясь дымящими углями и горячей гарью земли…

Все вздохнули с облегчением. Станция спасена! Москва спасена! Планы и доклады комиссии тоже спасены!

«Скорее всего диверсия, — размышлял Глеб Максимилианович. — Еще много врагов вокруг».

Комиссия вернулась в Москву.

Из протоколов ГОЭЛРО

«31 августа… Сообщение о поступлении в комиссию обзоров работ по отдельным отраслям промышленности. Все работы, за исключением обработки животных веществ и обзора химической промышленности, сданы…»

«14 сентября… Заслушано сообщение инж. Поспелова о работах Сибирской группы инженеров Сибисполвод по обследованию водных сил Сибири…»

Обзоры и планы, составляемые комиссией, тотчас публиковались в издаваемом ГОЭЛРО Бюллетене, первым читателем которого, конечно же, был Владимир Ильич. Он внимательно следил за направлением работ и подправлял комиссию в тех случаях, когда она, по его мнению, брала неточный курс.

26 сентября Денин послал Глебу Максимилиановичу записку по поводу пятого выпуска Бюллетеня ГОЭЛРО:

«…в целых пяти №№ «Бюллетеня» мы имеем только «схемы» и «планы» далекие, а близкого нет.

Чего именно (точно) не хватает для «ускорения пуска в ход существующих электрических станций»?

В этом гвоздь. А об этом ни слова.

Чего не хватает? Рабочих? Квалифицированных рабочих? Машин? Металла? Топлива? Чего другого?

«План» добыть, все не хватающее надо тотчас составить и опубликовать.

26/IX. Ленин»[31].

Из протоколов ГОЭЛРО

«28 сентября…После всесторонних прений, по предложению председателя, был принят как первоочередной следующий конкретный план постройки районных станций».

«12 октября…ГОЭЛРО постановило предложить всем работникам… сдать не позднее субботы 16 октября все без исключения материалы ГОЭЛРО, как оригиналы, так и вторые экземпляры…

Постановлено дополнить сводную карту нанесением на нее районов предполагаемой постройки мелких электрических станций для обслуживания сельского хозяйства…»

«…19 октября…За небольшими исключениями, все материалы налицо…

Необходимо сооружение новых электрических станций (до 30 в течение первых 10 лет), которые при развернутом действии дадут свыше 6 млрд, квт.-ч. Кроме станций общего пользования, нам в наследие досталось еще до 600 частных электрических станций мощностью до 1,5 млн. квт с ежегодной отдачей до 2 миллиардов квт-ч… ГОЭЛРО в качестве первоочередной задачи выдвигает задачу объединения и приспособления для работы на общую сеть и пуск в ход этих бывших частных станций…

Но речь должна идти не столько о восстановлении, сколько о пересоздании промышленности. Необходимо предусмотреть механизацию и широкую электрификацию. Задачей выработки государственного плана является установить соотношения. К 1 декабря будут выпущены сокращенные сводные доклады по районам, дающие правильное представление о намеченных линии и плане. Для объединения этих работ составляется общий сводный доклад, состоящий из 13 глав…»

Из письма В. И. Ленина Г. М. Кржижановскому «6/ХI.

Г. М.!

Это очень важная вещь. Комиссия наша (куда ведь Вы вызваны? постановлением предыдущим?) состоится завтра (или 8/XI утром).

Надо внимательно обсудить заранее проект (прилагаемый) подкомиссии.

Не вошло вовсе ГОЭЛРО!

По-моему, это неправильно: чего стоят все «планы» (и все «плановые комиссии» и «плановые программы») без плана электрификации? Ничего не стоят.

Собственно говоря, ГОЭЛРО и должно быть единым плановым органом при СНК, но так прямо и грубо это не пройдет, да и неверно будет. Надо обдумать (спешно, до завтра), как следует поставить вопрос…»[32]

Из протоколов ГОЭЛРО

«9 ноября 1920 г.

Слушали: I. Информационное сообщение председателя о беседе с т. В. И. Лениным о порядке характера печатаемых трудов ГОЭЛРО, докладов по электрификации отдельных районов. Одобрены работы-доклады по Волжскому и Северному районам. Желательно доклады по всем районам по возможности представить в том же виде, как последний, с указанием конкретных мер по выполнению намеченного плана электрификации в ближайшие годы…»

Должность председателя комиссии ГОЭЛРО обязывала Глеба Максимилиановича просматривать и подписывать всевозможные финансовые документы. Даже они казались ему исполненными высокого смысла.

К сентябрю общие расходы комиссии, в которой работало около двухсот лучших российских инженеров и техников, составили два с небольшим миллиона рублей. Пять миллионов, отпущенные сразу на работу комиссии, не были израсходованы. Дело оказалось совсем не в деньгах, и в этом Глеб Максимилианович усматривал признаки психологического перелома.

К сентябрю, например, потеряла смысл широко ранее использовавшаяся система так называемого «пожетонно-го» вознаграждения для членов комиссии — то есть оплата их присутствия на каждом отдельном заседании. Пожетонное вознаграждение не понадобилось. Увлеклись инженеры, видимо, тем, что вознаграждало их лучше всяких денег. Увлеклись работой по преобразованию России.

Были в ведомостях и совсем мелкие детали, которые тоже, однако, были показательны.

«Государственному магазину за пять аршин кальки… 325 руб,

то же, за гуммиарабик, два флакона туши… 150 руб,

Шереметовой, за гуммиарабик… 90 руб,

Смильго, за ленты для пишущих машин… 1750 руб,

Смирнову, за сургуч… 875 руб.

(Какие безумные цены кругом! Спички — сто рублей, свеча — пятьсот, фунт муки — тысяча.)

Петроградскому государственному складу № 4 за денатурированный спирт … 33 руб. 63 коп.

(Только здесь сохранились еще копейки, на государственном складе. Вокруг — тысячи и миллионы.)

Механику Оглы — за починку двух пишущих машин… 5000 руб.

Телеграмма срочная… 150 руб.

(Как ощущается разница цен! То, что предлагает государство — обходится дешево; то, что продается «по договоренности», повинуясь рыночной стихии, — неимоверно дорого. Но уже ощутима рука государства, препятствующая взвинчиванию цен, уже есть государственный сектор.)

Оплата перевода: «Электрификация шведской страны» — 1200 руб. за строчку…»

Вот кому заплатили поистине по-королевски — переводчику! Это — за срочность. Нужно будет перечитать перевод, рассказать Ильичу о том, что пишет инженер Свен Любек.

Ленин очень интересовался электрификацией в других странах, но не очень-то верил в то, что из этих затей что-нибудь получится.

— Почему, Владимир Ильич?

— Да потому что у них социализма нет. А мы социализм протащили уже в повседневную жизнь… У нас — власть советская.

13 ноября в кабинет Кржижановского в ВСНХ заглянул крестьянин Сергей Курков. Он был у Кржижановского частым гостем по делам строящейся в подмосковном селе Кашире небольшой электростанции. Станция была маломощной, но важной — она была из первых, строящихся в соответствии с планом ГОЭЛРО и при помощи ГОЭЛРО.

Сергей на этот раз ничего не просил.

— Готова станция. Завтра открываем электрическое освещение. Приезжайте. Вот и для гражданина Ленина приглашение. Хотели бы видеть на великом празднике кашинских крестьян инициаторов электрификации. Вы у него бываете. Его присутствие весьма желательно.

— Хорошо, Сергей, передам.

Ильич дал согласие приехать.

Ленина очень увлекали возможности автоматизации, централизованного управления волей тысяч людей и мощью миллионов механизмов. Глеб Максимилианович поражался той прозорливости, которую порой проявлял Ильич в сложнейших стратегических вопросах техники.

Однажды Глеб Максимилианович принес ему карту намечаемых к постройке по плану ГОЭЛРО станций. Вокруг каждой станции была в масштабе проведена окружность радиусом около сотни верст, обозначавшая возможный район обслуживания потребителей. Ленин долго и внимательно изучал карту и вдруг сказал:

— Кольца не получается.

Глеб Максимилианович поразился. Действительно, намечаемые к постройке станции иногда были далеко друг от друга, и их «круги» в некоторых местах не пересекались между собой. Объективно это означало, что преимущества всеобщей электрификации не будут использованы полностью — не было кольцевания станций в энергетическую систему, сулившую большие выгоды. Ильич тут же это заметил и предложил увеличить радиус окружностей (это зависит как будто от напряжения?) или наметить в промежутках между окружностями дополнительные станции.

Ильич как-то попросил Глеба дать почитать ему какой-нибудь учебник электротехники. Тот притащил двухтомник, написанный весьма популярным автором. Через некоторое время Ильич с негодованием вернул книги, заявив:

— Я такого идиота читать не буду.

— Что случилось?

В ответ Ленин прочитал длиннейшую цитату из этого труда, где автор, пытаясь быть популярным и понятным, сравнивал движение электронов с переселением народов. Это показалось Ильичу страшно неуместным.

Он не очень жаловал «киловатт».

— Посудите сами, Глеб Максимилианович, как сможет полудикий крестьянин где-нибудь в российской глубинке представить мощность в один миллион семьсот пятьдесят тысяч киловатт, которую вы наметили для российских электростанций? Много это или мало? А сколько это будет, к примеру, «машинных рабов» или «работников»?

Глеб Максимилианович при этих словах призадумался.

— Вообще-то, — сказал он, — в сопоставлениях киловатта с человеческой силой много условного… Впрочем… если все-таки на это решиться, то, взяв карандаш, — тут он действительно вытащил из внутреннего кармана пиджака карандаш, а потом и бумагу, и логарифмическую линейку, чем привел Ильича в восторг, — можно подсчитать, — он задвигал бегунком, — …что работу одного киловатта мощности можно сравнить с работой не менее 20 рабочих. Следовательно, — быстро прикинул на линейке Глеб Максимилианович, — общую мощность электростанций ГОЭЛРО можно сравнить с физическими усилиями 35 миллионов человек. Это, конечно, очень грубо и ориентировочно. Скорее всего эта величина преуменьшена.

— Выходит, в результате но стройки намеченных станций число работающих в нашей стране как будто бы сразу возрастет на тридцать пять миллионов! Вы не ошиблись, Глеб Максимилианович?!

Ленин часто спрашивал о работниках ГОЭЛРО, многих знал лично, вызывал к себе.

— Ну, Глеб Максимилианович, как работают ваши буржуазные специалисты?

— Стараются, Владимир Ильич. Увлеклись планом постройки станций — не давали им в старой России развернуть свои таланты. А потом этот план оказался тесно связанным с оценкой будущих потребителей — с прогнозом будущего развития промышленности, сельского хозяйства. Здесь — переход к размышлениям о судьбах России, о ее будущем. Как правило, приходят к правильным выводам. Приходят к коммунизму через технику, через станции, через технико-экономические сопоставления. Послушали бы, как ратуют они теперь за социалистическое хозяйство в деревне! Теперь наши «буржуазные спецы», можно сказать, с пеной у рта готовы сражаться за советские хозяйства с полным применением электрификации…

Ильич считал необходимым вынести результаты работы ГОЭЛРО по электрификации на обсуждение VIII Всероссийского съезда Советов, который должен был состояться в декабре, и встретил этому противодействие. Он как-то сказал Глебу Максимилиановичу, что не так легко было поставить на съезде вопрос об электрификации — была серьезная оппозиция.

Из протоколов ГОЭЛРО

«16 ноября 1920 г…2. Слушали сообщение Г. М. Кржижановского о предстоящем докладе на Всероссийском съезде Советов — 20 декабря об итогах работы (Государственной) Комиссии по электрификации России. В основу доклада Г. М. Кржижановский предполагает положить мысль, что- в основу плана государственного хозяйства России должна быть положена государственная электрификация страны».

«23 ноября 1920 г. 1. Г. М. Кржижановский подтверждает свое сообщение о необходимости доклада съезду Советов 20 декабря с. г. и сообщает, что по настоянию В. И. Ленина программа доклада должна быть в соответствии с работами ГОЭЛРО расширена.

Г. М. Кржижановский предлагает, кроме обзоров планов электрификации районов, включить:

1) Введение, содержание, общую характеристику электрификации как основы государственного хозяйственного плана.

2) Электрификация как средство выхода из кризиса топлива

3)»» производства

4)»» транспорта

5)»» рабочей силы.

После доклада съезду должен выйти полный отчет о работах ГОЭЛРО…»

Чего только не было в этих итоговых документах работы ГОЭЛРО, в этих папках, которые Глеб Максимилианович ласково поглаживал по их зеленым картонным переплетам?

Вот Север. Здесь все данные о нем. О мощности рек, о возможности производства алюминия, списки и характеристики лесов, болот — все взято на учет! Соображения о рациональной эксплуатации лесов, сведения о нефтеносном районе в Ухте, еще недостаточно обследованном, но необычайно перспективном, о возобновлении чугунноплавильного производства в Олонецкой губернии, о будущем Мурманского порта и электрификации Мурманской железной дороги…

Центр России. Общее описание, карты, схемы топливоснабжения, определение потребной мощности станций, использование существующего станционного хозяйства, соображения о будущем развитии Москвы — написаны не мечтателями, а техниками — Поливановым и Классовом. Читается как фантастический роман Жюля Верна!

Юг. Здесь, конечно, все затмевает гигантская, невозможная раньше плотина на Днепре, превращающая Александровск в морской порт и весь юг России в цветущий край. Дерзкий проект! Выдюжим ли, российские техники?

Урал. Кавказ. Сибирь. Туркестан.

Отдельные обзоры по электрификации транспорта, промышленности, сельского хозяйства, кустарных промыслов. Здесь все — от развития машиностроения и металлургии, от сверхмагистралей и электрических судов до прогнозов мукомольного производства, производства молока, фруктов и овощей — внешняя и внутренняя торговля…

Для того чтобы наполнить эти картонные папки, двести инженеров России должны были представить в мечтах социализм. И поверить в него!

Владимир Ильич просмотрел материалы ГОЭЛРО, дал свои замечания. Члены комиссии засели за исправления. Кржижановский не спал двое суток. Круг сидел подряд тридцать часов без сна и еды, да и другим пришлось потрудиться. Когда все было готово, встал совсем непростой вопрос: как это все напечатать? По мысли Ильича, труд по электрификации России должен быть вручен каждому делегату съезда Советов.

Этот труд, хотя и сокращенный и урезанный, оставляющий многое за скобками, все равно был огромным по объему — 50 печатных листов. А был уже декабрь, оставалось в лучшем случае дней девятнадцать-двадцать.

Ленин оказал в издании трудов большую помощь. Он сделал так, что рабочие пяти типографий, которые должны были бы одновременно набирать и печатать текст, получили дополнительный паек. Он распорядился о выдаче типографиям дров.

Из протоколов ГОЭЛРО

«14 декабря 1920 г.

Обсуждался вопрос о дальнейшей деятельности… Дальнейшую работу ГОЭЛРО Г. М. Кржижановский представляет себе следующим образом: чтобы уничтожить ведомственность и работать по единому хозяйственному плану, нужен новый орган, который должен стоять при Совнаркоме; орган этот вырабатывает общеплановую систему хозяйства, имеет постоянное наблюдение за исполнением.

Орган этот есть видоизмененная и пополненная комиссия ГОЭЛРО».

В конце ноября лондонская «Таймс» опубликовала интервью с писателем Гербертом Уэллсом, недавно посетившим Россию и встречавшимся с Лениным. Наряду с весьма лестными характеристиками большевистского правительства, «самого бесхитростного правительства в мире», «самого честного, трудолюбивого и пуритански чистого», наряду с обвинениями Запада и «бездарной эмиграции» в бедах России Уэллс, человек прямой и искренний, написал:

«Ленин хотя и отрицает, как правоверный марксист, всякие утопии, — в конце концов сам вдался в электрическую утопию… Можно ли вообразить более смелый проект в обширной плоской стране с бесконечными лесами и неграмотными мужиками, с ничтожным развитием техники и с умирающей промышленностью…»

Ленин, узнав о мнении Уэллса, немного расстроился.

— Не вовремя, — сказал он. — Лет через десять Уэллс, фантаст и мечтатель, приедет сюда, увидит все собственными глазами, убедится в нашей правоте. Но нам тогда это будет так неважно. А сейчас он мешает увлечь массы. Не хватило воображения у Уэллса. Но у делегатов съезда — уверен — хватит!

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Утром 22 декабря со всех концов Москвы двинулись к Большому театру делегаты VIII Всероссийского съезда Советов.

Глеб Максимилианович влился в эту людскую реку, шагал среди незнакомых, но близких ему людей. Он мог бы поехать на автомобиле, но не сделал этого: хотел еще раз продумать доклад. Не слишком ли учен? Сложен? Загроможден цифрами? Как отнесутся к этим научным изысканиям люди, бодро шагающие рядом с ним?

«Поймут, — думал он. — Может быть, даже лучше поймут, чем некоторые профессора и фантасты. Они нам верят…»

Было холодно даже для декабря. Игра стихий вызывала необычайное небесное явление: солнце встало в тумане, его поддерживали красные столбы. В прозрачной дымке светились розовым светом покрытые инеем дома и деревья. В груди Глеба Максимилиановича нарастало волнение…

Из тихого розового утра появлялись на ступенях Большого театра резкие тени. Делегаты предъявляли мандаты, проходили в маленькое нижнее фойе, регистрировались, встречали знакомых, рассказывали о родных местах, о товарищах, о новых потерях. Зал был переполнен. Съезд открылся.

…Все встали, грохоча стульями и сапогами, стояли молча, тихо, когда вспоминали погибших.

Выступил Ленин. Многие видели его впервые — портреты были редки.

— Мы здесь присутствуем, — говорил он, — при весьма крупном переломе, который во всяком случае свидетельствует о начале больших успехов Советской власти. На трибуне Всероссийских съездов будут впредь появляться не только политики и администраторы, но и инженеры и агрономы. Это начало самой счастливой эпохи, когда политики будет становиться все меньше и меньше, о политике будут говорить реже и не так длинно, а больше будут говорить инженеры и агрономы.

Ильич говорил о возрождении страны, о том, что надлежит поставить на новые рельсы всю промышленность, транспорт, сельское хозяйство. Неожиданно в его руках оказалась книга. Глеб Максимилианович легко узнал в ней труды комиссии ГОЭЛРО — «План электрификации».

Увесистый том в 672 страницы, с колоссальным числом схем и графиков был издан в срок. К книге прилагалась «Схематическая карта электрификации России», напечатанная в несколько цветов, — вызывающая типографская лихость!

Ленин продолжал:

— Мы имеем перед собой результаты работ Государственной комиссии по электрификации России в виде этого томика, который всем вам сегодня или завтра будет роздан. Я надеюсь, что вы этого томика не испугаетесь. Я думаю, что мне нетрудно будет убедить вас в особенном значении этого томика. На мой взгляд, это — наша вторая программа партии.

Зал замер.

— Наша программа партии не может оставаться только программой партии. Она должна превратиться в программу нашего хозяйственного строительства, иначе она не годна и как программа партии. Она должна дополниться второй программой партии, планом работ по воссозданию всего народного хозяйства и доведению его до современной техники…

Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны… Мы доведем дело до того, чтобы хозяйственная база из мелкокрестьянской перешла в крупнопромышленную. Только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под промышленность, сельское хозяйство и транспорт будет подведена техническая база современной крупной промышленности, только тогда мы победим окончательно…

Долго не смолкали в зале бурные аплодисменты…

День 26 декабря должен был стать для Глеба Максимилиановича и для всех стоящих за ним великим днем триумфа или провала. Перед заседанием на него накатывалось необычайное волнение.

Дощатый (прощупывались стыки и щели) стол Президиума был установлен на столь хорошо знакомой (правда со стороны зрительного зала) сцене. Кумачовая скатерть нависала над просцениумом, выделялась огнями рампы в полумраке зала, где светили красные нити недопитанных электрических ламп.

Рядом со столом была устроена импровизированная кафедра, тоже покрытая кумачом, рядом стоял столик для стенографистки.

…Продолжались прения по докладу Ильича. Когда один из выступающих проходил прямо перед Президиумом к кафедре, Глеб Максимилианович вдруг узнал его… Это же Дан! Боже мой, сколько лет прошло с тех памятных — весьма памятных — встреч в Женеве. Неприятных встреч времен раскола партии. Дан погрузнел, погрубел, постарел. Это уже не тот денди, которого знавал Глеб. Сейчас на нем китель военного врача. Выступает от меньшевиков.

— Полоса новых войн… Господство принуждения и насилия — это такие вопросы, по которым агрономы и инженеры не могут сказать решающего слова. Разве важно — много или мало у нас электрических ламп? Агрономам и инженерам рано на политическую трибуну…

Все это было так естественно для Дана, что Глеб Максимилианович даже не разозлился. Съезд великодушно добавил Дану время, но отношение к нему было явно недоброжелательным.

За предложенную им резолюцию голосовал всего один человек — он сам.

За Даном выступил эсер Вольский, за ним беспартийный питерский рабочий Юхневич.

Вот с заключительным словом выступает Ильич. Он, конечно, не может пройти мимо выступлений Дана и Вольского.

— …Партии меньшевиков и эсеров… представляют такую группировку разношерстных частей, такой постоянный переход одной части к другой, который делает из них вольных или невольных, сознательных или бессознательных пособников международного империализма… Ни меньшевики, ни эсеры не говорят: «Вот нужда, вот нищета крестьян и рабочих, а вот путь, как выйти из этой нищеты…»

Съезд продолжался. Неуклонно, неудержимо приближалась очередь Кржижановского. И вот Михаил Иванович Калинин обращается в его сторону. Глеб Максимилианович внезапно теряется. Он знает лишь, что надо двигаться к кафедре. Поднялся, под взглядами тысяч настороженных глаз прошел позади Президиума. Глеб Максимилианович вдруг понял, что он забыл продумать формулу обращения к залу. Товарищи? Граждане? Решил сразу приступить к тексту.

Из стенограммы доклада Кржижановского

«Передо мной стоит чрезвычайно трудная задача — в краткий предоставленный мне срок развить громадную тему электрификации нашей страны… Я отмечу лишь самое существенное. Нам приходится спешно заняться основными вопросами хозяйства великой страны в очень трудное и очень сложное по переплетающимся в нем событиям время. Оно может быть охарактеризовано как переходное время от частнохозяйственного строя, строя капиталистического, к хозяйству планомерно-обобществленному, социалистическому…»

…Позже участники съезда вспоминали, что Глеб Максимилианович выглядел неважно: у него был усталый вид, глаза и щеки ввалились, резко обозначились на бледном лице морщины.

В зале было сыровато и холодно. Делегаты выдыхали пар, сквозь который призрачным красным светом нерезко светили люстры (чтобы осветить театр, был выключен центр Москвы, даже в Кремле осталось лишь несколько шестнадцатисвечовок). Зал был насторожен и внимателен.

Из стенограммы

«…Почему, говоря о новом хозяйстве, приходится так решительно и определенно остановиться на его электрификации? Дело в том, что электричество — это та новая сила, которая народилась в старом паровом хозяйстве капиталистического мира не в дружелюбном соседстве с ним, а как сила, решительно подрывающая его основы. Благодаря электричеству является возможным подход к такому овладению силами природы, к созданию таких могучих производственных центров, которые уже не мирятся с частной собственностью. Там, где идет вопрос о том, чтобы громадные реки заковать в каменные одежды и построить такие станции, которые будут влиять на жизнь целых районов страны, где дело идет о хозяйственном объединении этих районов в целостное народное хозяйство, — там территориальная собственническая грань не может не мешать…

И обратно: страна, стряхнувшая гнет частной собственности, получает возможность свободного подхода к источникам природной энергии и может не считаться в своих проектах и планах с прихотливой игрой частных интересов. Ошибочно, и более того, преступно было бы не использовать это наше преимущество в предстоящей нам трудной борьбе на экономическом фронте…»

Глеб пока не чувствовал контакта с аудиторией, ему было одиноко на трибуне. Но недалеко был Ильич, и Глеб поймал его взгляд — он улыбался, кивал головой, подбадривая.

Из стенограммы

«…Для всех ясно, что здесь мы прежде всего должны напрячь усилия, чтобы в быстрейший срок ликвидировать нашу послевоенную экономическую разруху с ее кризисами транспорта, продовольствия, топлива, производственного оборудования и рабочей силы… Как бы ни размышлять на эту тему, в последнем счете всегда окажется, что лишь подъем производительности народного труда является той конечной инстанцией, к которой мы все должны стремиться…»

Он понял, стоя у кафедры, сколь слаб его голос. Он говорил громко, но тускло-золотое пространство зала никак не заполнялось звуком.

— Тише, тише, — доносилось из зала, и Глеб Максимилианович увидел, как на задних рядах партера, на ярусах во множестве появляются «звукоуловители» — свернутые рупором газеты, приставленные к ушам.

Он продолжал:

— Переходя к конкретному плану электрификации РСФСР, я предлагаю вам обратить внимание на ту карту, которая находится перед вашими глазами. Здесь отмечены те 27 основных районных электрических станций, сооружение которых в течение ближайшего десятилетия мы считаем совершенно необходимым для проведения плана электрификации страны.

Он взял в руки кий, только вчера добытый для него в бильярдном зале бывшего «Метрополя», и почувствовал, как в зале началось движение, свидетельствующее об обостренном внимании. Он поднес кий к большой карте России, свешивающейся с колосников, и в этот момент карта осветилась, а свет в зале сделался совсем слабым (инженер Смирнов манипулировал за сценой). Кржижановский указал на район Донбасса.

— Вот станция № 1, в Штеровке. Вы видите, как вспыхнула лампочка, отмечающая пункт расположения этой станции. Вот станция № 2, в Лисичанске. Световой сигнал отмечает перед вами эту станцию № 2…

Указка Глеба Максимилиановича скользила по карте, и сообразно называемым им станциям на карте зажигались цветные огни. Казалось, что он сейчас управляет и залом; поднося указку к определенным участкам карты, а на самом деле к городам, районам, губерниям, он сеял волнение в различных группах людей, сидевших в зале, которым произносимые им названия говорили так много…

Из стенограммы

«…Но особо важное значение приобретает для всего южного района и для Донецкого бассейна гидроэлектрическая станция № 3 около Александровска. Сооружением мощной плотины на Днепре у Александровска мы можем достигнуть такого подъема воды, что он перекроет знаменитые Днепровские пороги, а получающийся при этом напор воды даст возможность создать здесь крупнейшую гидроэлектрическую станцию России, мощность которой будет постепенно подниматься с 200 тыс. л. с. до мощности свыше 800 тыс. л. с. С перекрытием порогов Днепр превратится в водную сверхмагистраль…»

Удивительная, волшебная атмосфера театра, уютная теплота рядов, загорающиеся на сцене цветные огоньки будущей счастливой жизни завораживали. Стояла тишина, и ему уже почти не приходилось напрягать голос.

Из стенограммы

«…Красные линии, проходящие через ряд станций, намеченных нами к сооружению в Донецком бассейне, показывают вам, каким образом мы думаем электрифицировать существующие железнодорожные линии, соединяющие Кривой Рог через Александровск — Чаплино — Никитовку — Лихую с Царицыном. Эта широтная электрическая сверхмагистраль свяжет бассейны водных сверхмагистралей Днепра и Волги и даст выход донецкому антрациту на Волгу…»

Глеб Максимилианович показывал по карте, следуя с юга на восток — к Волге, оттуда, поднимаясь вверх, попадал в центральный промышленный район…

«…В центре России, в радиальном направлении мы создадим с наименьшими затратами электрическую сверхмагистраль, значение которой в разрешении наших топливного, продовольственного и транспортного кризисов трудно переоценить. Эта электрическая сверхмагистраль и та магистраль в широтном направлении, которая связывает Волгу с Днепром, внесут решительный переворот в дело транспорта наших основных топливных и хлебных грузов и вместе с тем дадут линию электропередачи для электрического орошения наиболее важных районов страны…»

Он рассказывал о северо-западе, о Петрограде, о Волхове, чувствуя благодарное внимание зала. Говоря о новых местностях и городах, указывая все новые и новые точки на карте, он приобретал себе и новых сторонников.

— …В районе Урала намечается Кизеловская районная станция, находящаяся на наиболее важных угольных копях Уральского района. Вся металлургия Урала работает на древесном угле, а ближайшие районы лесов уже в значительной степени истреблены. Придется приложить все усилия для подъема добычи местных уральских углей, которыми и предстоит покрыть тепловые нужды тамошних заводов, оберегая древесный уголь исключительно для металлургических надобностей. Кизеловская районная станция находится уже в постройке, и мощность ее предполагается довести до 40 тыс. квт…

Зал был молчалив и серьезен. Временами Глеб Максимилианович слышал, как стучит механизм его серебряного «Мозера». Казалось, само Время, подгоняя маленькое сердце часов, спешило попасть в резонанс сердцам сидящих в зале людей и бьющемуся с ними в унисон сердцу оратора. Никогда раньше Кржижановский не был в столь глубоком контакте с тысячами людей.

Это был самый великий момент его жизни.

Глеб Максимилианович выхватывал из зала знакомые лица. Вот Александров, Графтио, Богданов, Винтер. Где-то на верхотуре, на ярусах, его секретарь и машинистка Маша Чашникова…

За столом Президиума сидел Ильич, внимательный, ободряющий, рука с блокнотом на спинке плюшевого красного кресла; Калинин, забывший про председательский колокольчик. Сосредоточенны молодые лихие командиры Фрунзе и Ворошилов.

— Нам не вернуть наших погибших братьев, и им не придется воспользоваться благами электрической энергии, — заканчивал он. — Но да послужит нам утешением, что эти жертвы не напрасны, что мы переживаем такие великие дни, в которые люди проходят как тени, но дела этих людей остаются как скалы…

Он кончил.

Зал сначала молчал, а затем взорвался громом рукоплесканий.

…Маша Чашникова, в валенках, в зимнем теплом пальто, сидя на шестом ярусе, пригрелась. Она последние дни сильно недосыпала и в тепле, темноте, под голос Глеба Максимилиановича, слабо доносившийся откуда-то снизу, задремала… Проснулась от мощных звуков. Все делегаты съезда стояли и пели «Интернационал». В зале было по-прежнему темно, и только светилась на сцене большая карта России с ее будущими электростанциями…

пел неумелый, но мощный хор…

продолжал хор, делая на этих словах неосознанное ударение. Эти строчки приобретали сейчас реальный, легко постигаемый и разумом и сердцем смысл.

Сходя с трибуны, Глеб Максимилианович подумал, что он счастлив.

Был объявлен перерыв. В фойе была устроена выставка, рассказывающая об электрификации, там выделялись боевые лозунги: «Здоровый паровоз — гвоздь революции!», «Молот впереди, винтовка позади!»

В комнату Президиума непрерывным потоком входили старые (десятки лет не выделись с иными!) друзья. Принесли ворох записок, и Глеб Максимилианович с нетерпением разворачивал их. Записки были в основном делового характера: «Сообщите о литературе по электрификации…»

«Имеет ли теория Эйнштейна отношение к электрификации? Если да, то какое?..»

«В какой степени эксплуатируется Ниагара?..»

«Каковы запасы торфа и подмосковного угля? Оправдывают ли себя такие постройки, как Шатурка или Каширка, при имеющихся залежах?..»

«Каким же образом, т. Кржижановский, Советская Россия, не имея ломаного гроша в кармане, осуществит сей грандиозный проект, требующий громадных капиталов? На иностранный капитал, конечно, рта разевать не приходится…»

Были записки и скептические, полные неверия. Некоторые делегаты ехидно говорили о «пролезших на съезды «спецах», «утопиях» и «рождественских елках».

На следующий день Кржижановский с удивлением прочел в «Правде» статью «Предварилка и съезд Советов (к биографии тов. Кржижановского)»:

«Кое-кто после выступления на съезде тов. Кржижановского не прочь поворчать. «Еще новость: спецы уже теперь на съезд Советов пролезли, рождественскими елочками да лампочками очки втирают, а мы сидим, ушами хлопаем».

Так вот, для охлаждения разгоряченного воображения таких товарищей, а также и для пользы дела, мы даем некоторые штрихи из биографии первого инженера, выступившего с докладом на съезде Советов.

…Когда он был еще в Нижнем, там он написал работу о реорганизации промыслов, которая была написана с таким блеском, что тогдашний министр земледелия Ермолов повелел разыскать автора, где бы он ни находился.

Каково же было удивление и гнев царского служаки, когда он узнал, что адрес талантливого инженера — «предварилка»!

Всем известно, что царское правительство тоже стояло за натуральное премирование выдающихся русских граждан: им «даром» давали квартиру с решеткой (охраняет от воров), парашу и баланду.

Затем тов. Кржижановский (тоже в порядке премирования) был сослан в Сибирь (по процессу «декабристов», по которому был сослан туда же и Владимир Ильич), где и «прожил» на иждивении попечительного начальства три года…

После ссылки очутился в Самаре, где работал на железной дороге и одновременно в центре тогдашней русской организации старой «Искры». На 2-м съезде партии тов. Кржижановский был выбран членом Центрального Комитета…

…В 1905 году был председателем забастовочного комитета Юго-Западных железных дорог.

Конечно, после подавления революции ему пришлось получить увольнительный билет. Тов. Кржижановский переехал в Питер, избрал своей специальностью электротехнику…»

— Зинуша! Посмотри, что тут про меня пишут. Не иначе как Владимир Ильич постарался — дал задание.

— Не сомневайся.

Воскресным утром члены рабочей комиссии для выработки резолюции по докладу об электрификации России — их было человек семь — собрались у Калинина, в Кремле. Глеб Максимилианович приветствовал их радостный и возбужденный.

— Ну, товарищи, работать нам, видимо, придется немного. Я привез проект резолюции, написанный Владимиром Ильичем.

Прочли вслух. Помолчали. Решили принять за основу. Проголосовали — единогласно. Посидели еще, почесали затылки, поразмыслили, потом разом все рассмеялись.

— Что можно тут добавить? Здесь все есть. Ильич обо всем подумал.

…VIII съезд Советов принял программу постройки светлого социалистического будущего на основе самой передовой в мире техники.

И тот же съезд поручил Наркомату внешней торговли за золото приобрести за границей косы, топоры, серпы…

Кругом расстилалась громадная разоренная, голодающая, раздетая и разутая Россия…

Делегаты разъезжались в приподнятом настроении. Они ехали преображать страну, имея для того ленинский, научный план, руководство к действию, которого раньше не было.

— Даешь электрификацию! — послышалось с болот Шатуры, Каширы, с холодных берегов седого Волхова — с самых крупных строек страны. Энтузиазм, сознание ясной перспективы воодушевляли строителей — раздетых, разутых, недоедающих, недосыпающих…

Вся страна пришла на помощь стройкам. Собрали оборудование для депо и кузницы в Волхове, рабочие-паровозостроители дали тут же девять только что отремонтированных паровозов, путейцы проложили сорок верст рельсов, матросы-речники пригнали 24 баржи, строители помогли построить жилье, лесопилку.

Развернулись работы на Волховстрое. Были заказаны генераторы — четыре за границей, в Швеции, а четыре — дома, в России. На Волховстрой прибыла новая техника. Поехав туда осенью двадцать третьего года, писатель Алексей Толстой с восхищением написал: «…У каменного откоса работает машина. Туловище ее — вагон с трубой, из которой валят клубы дыма, внутри пыхтит машина. Трещат шестерни. Из вагона высовывается длинный железный нос на цепях, поперек носа ходит палец вверх, вниз, в стороны. На конце пальца — зубастый ковш величиной с комод. Вся эта штука называется экскаватор. Я думаю, она может даже писать стихи».

ХРОНИКА ВРЕМЕН ПЕРВОГО ГОСПЛАНА

Ильич видел, что Глеб Максимилианович переутомился, а когда узнал, что после съезда он слег, забил в колокола, с кем-то договорился, куда-то позвонил, а потом объявил: здоровье Кржижановского — это дело не только его, это в известном смысле — государственное имущество, его нужно беречь. Поэтому, уважаемый Глеб Максимилианович, настоятельно просим провести месяц в уединении, в подмосковном санатории «Архангельское».

(Зима в Архангельском… сугробы волнистой пеленой лежат…)

Кржижановским досталась комната на втором этаже с большим эркером, выходящим в сад. Глеб Максимилианович согласно строгому предписанию не работал, что-то мурлыкал про себя (стихи), но оставаться в бездействии не мог: он размышлял о том, на что его давно наталкивал Ильич: десятки комиссий, разрабатывающих от разных ведомств план восстановления хозяйства страны, фактически уже прекратили свое существование за полной бесполезностью. Сделать общегосударственной план, исходя из старых представлений, было невозможно. В план ГОЭЛРО с самого начала была заложена основополагающая ленинская идея. Она связывала Советскую власть с коммунизмом через широко понимаемую идею электрификации.

Электрификация виделась мостом в коммунизм. (Создавали план ГОЭЛРО в основном электрики. Кое-кто возмущался: «Почему в вашей комиссии нет ни одного политэконома?» Этот вопрос Глеб Максимилианович любил, так как имел на него замечательный ответ: «Как нет? А Карл Маркс?») Члены ГОЭЛРО составили основу плана развития страны на десять-пятнадцать грядущих лет. Теперь нужно было следить за тем, чтобы наметки этого плана превращались в практические дела — нужно было организовать его выполнение.

План ГОЭЛРО был, по существу, долгосрочным планом работы всей страны, планом построения материальной базы социализма. Он был планом. Позднее, через десять-пятнадцать лет, привыкнут к тому, что жизнь страны подчинена планам, что они заранее составляются, что каждый год авторитетные комиссии просматривают: все ли идет как надо? Не нужна ли помощь? Потом, через многие годы, планы стали таким обычным и необходимым атрибутом нашей социалистической жизни. План — это закон, путеводная нить. Без него огромный и сложный хозяйственный организм страны просто не сможет работать.

Но тогда, в 1921 году… Планирование хозяйства многим казалось утопией. Такой же неосуществимой, как сказки Кампанеллы.

(Сейчас трудно даже Лобразить специфические трудности тех лет. Самого слова «план» не существовало тогда в том естественном для нас смысле, как мы воспринимаем его сейчас, — в смысле программы действий на определенный период. Слово «план» приближалось тогда по своему содержанию скорее к понятиям «эскиз», «набросок», «схема». «План» развертывался скорее в пространстве, чем во времени.)

Глеб Максимилианович иногда чувствовал себя избранником судьбы. Когда впоследствии он вспоминал о тех днях, душа его пела и слова сами собой становились в строчки…

(Морозный день. Кругом все тихо. Вся в снежных лапах ель стоит. Сорока бойкая, притихнув, на самой маковке сидит. Все залито лучами солнца. Алмазов россыпь на снегах… Чу… скрип полозьев, гул мотора (в те годы он так редок был), и суматоха в коридорах: «К нам Ленин, Ленин сам прибыл». — «Привет! Меня не ожидали? Застал врасплох, как видно, вас? Посмотрим, как вы отдыхали! Я времени имею час…» И в комнате здесь — номер пятый — набросок Лениным был дан, каким, учтя войны утраты, быть должен первый наш Госплан…)

Ленин приехал в санаторий навестить Кржижановского и посоветоваться с ним. Ему было важно увидеться с Глебом Максимилиановичем до заседания Совета Труда и Обороны, назначенного на 18 февраля. Там должен был обсуждаться проект о Государственной общеплановой комиссии.

Вот почему Владимир Ильич решился выкроить время и поехать на своем специально переоборудованном автомобиле, скорее своеобразных автосанях, по заваленной гигантскими сугробами дороге в Архангельское. Он хотел знать, как отнесется Глеб Максимилианович к мысли о назначении его председателем Государственной общеплановой комиссии, к наметкам состава будущей комиссии. Через час Ленин уехал.

Как он и ожидал, на заседании СТО многие его предложения по Госплану встретили кое у кого возражения.

— Кржижановский не администратор.

— Нужно сначала разработать методику составления плана. Главное — не спешить.

— Съезд Советов не утвердил плана ГОЭЛРО. Оп только одобрил его.

— Я слышал, что в плане ГОЭЛРО есть ошибки!

Ленин решил, что нужно обратиться к массам. Эта необходимость стала очевидной после того, как в «Экономической жизни» появились «тезисы» Милютина. За день до заседания СТО В. П. Милютин сделал в Социалистической академии доклад, в котором говорил о плане ГОЭЛРО как необоснованном плане строительства электростанций, проведенном без достаточного анализа. Вот теперь, считал Милютин, пришла пора поручить специалистам разработать «методологию» и на ее основе начинать составлять настоящий план.

19 февраля «тезисы» Милютина опубликованы «Экономической жизнью». В этот же день Ленин отправляет Глебу Максимилиановичу секретное письмо:

«Г. М.!

Просмотрите, примите к сведению. Верните секретно тотчас.

О плане Милютин пишет вздор. Самая большая опасность, это — забюрократизировать дело с планом государственного хозяйства.

Это опасность великая. Ее не видит Милютин.

Очень боюсь, что, иначе подходя к делу, и Вы не видите ее.

Мы нищие. Голодные, разоренные нищие.

Целый, цельный, настоящий план для нас теперь — «бюрократическая утопия».

Не гоняйтесь за ней.

Тотчас, не медля ни дня, ни часа, по кусочкам выделить важнейшее, минимум предприятий и их поставить.

Поговорим об этом лично до Вашего доклада.

Подумайте.

Ленин»[33].

На следующий день в «Экономической жизни» была напечатана полная нападок на план ГОЭЛРО статья Ю. Ларина.

В ответ на эти выступления в «Правде» появляется статья Ленина «Об едином хозяйственном плане»[34]. Ленин пишет о тяжелом впечатлении, которое производит статья и разговоры на тему о плане. «Пустейшее говорение», «литературщина», «рассуждения о том, как надо подойти к изучению вместо изучения данных и фактов». Статьи Крицмана, Ларина, «тезисы» Милютина, речи «ответственных товарищей». «Скучнейшая схоластика вплоть до болтовни о законе цепной связи». Живого дела нет. Более того — есть высокомерно бюрократическое невнимание к тому живому делу, которое уже сделано и которое надо продолжать. Он напоминает об истории создания ГОЭЛРО, о решении сессии ВЦИКа, где черным по белому говорилось именно о «научной выработке государственного плана всего народного хозяйства». «Кажется, ясно? — спрашивал Ленин, — можно ли не понять этих слов, этого решения нашей высшей власти?» Плодом «невежественного самомнения» он называет саму мысль о том, что может быть другой единый хозяйственный план, кроме плана ГОЭЛРО, не менее невежественным самомнением — мысль о том, что возможна иная Общеплановая комиссия в РСФСР, кроме ГОЭЛРО.

Через три дня, 25 февраля, Ленин пишет Кржижановскому в Архангельское:

«…Вам надо создать в Общеплановой комиссии архитвердый президиум (обязательно без Ларина), чтобы организаторы и твердые (способные дать полный отпор Ларину и стойко вести тяжелую работу) люди помогали Вам и сняли с Вас работу административную (в Цека указывалось, что Вы ведь, собственно, не администратор). Президиум, может быть, два помощника Ваши, один секретарь и т. п. Вы должны быть «душой» дела и руководителем идейным (в особенности отшибать, отгонять нетактичных коммунистов, способных разогнать спецов)…»[35]

8 марта 1921 года начался X съезд РКП (б). Съезд рассмотрел вопрос о замене продразверстки продналогом, решительно переводил страну с рельсов военного коммунизма на рельсы новой экономической политики. Это неизбежно должно было внести коррективы и в работу Госплана.

Во время работы съезда идея создания Госплана на базе ГОЭЛРО получила много сторонников, в частности, ее поддержал Сталин. Прочтя «План электрификации», он написал Ленину:

«…Превосходная, хорошо составленная книга. Мастерский набросок действительно единого и действительно государственного хозяйственного плана без кавычек. Единственная в наше время марксистская попытка подведения под советскую надстройку хозяйственно-отсталой России действительно реальной и единственно возможной при нынешних условиях техническо-производственной базы. Помните прошлогодний «план» Троцкого (его тезисы) «хозяйственного возрождения» России на основе массового применения к обломкам довоенной промышленности труда неквалифицированной крестьянской массы (трудармии)? Какое убожество, какая отсталость в сравнении с планом ГОЭЛРО! Средневековый кустарь, возомнивший себя ибсеновским героев, призванным «спасти» Россию сагой старинной…

Мое мнение:

1. Не терять больше ни одной минуты на болтовню о плане.

2. Начать немедленный практический приступ к делу.

3. Интересам этого приступа подчинить по крайнем мере 1/3 нашей работы…

4. Так как у работников ГОЭЛРО, при всех их хороших качествах, все же не хватает здорового практицизма (чувствуется в статьях профессорская импотентность), то обязательно влить в «плановую комиссию» к ним людей живой практики, действующих по принципу «исполнение донести», «выполнить к сроку» и пр.»…

Первые атаки на новый Госплан как будто бы были отбиты. Нужно было приступать к конкретным делам — подбору людей, учету сделанного и несделанного, организации выполнения планов.

5 апреля состоялось первое заседание Государственной общеплановой комиссии. Глеб Максимилианович выступил на нем с программной речью. Стенограмма этой речи была тотчас послана Владимиру Ильичу. Отзыв поступил довольно суровый:

«Г. М.!

Возвращаю Вашу речь.

Главный недостаток ее: слишком много об электрификации, слишком мало о текущих хозяйственных планах.

Не на том сделано главное ударение, на чем надо.

Когда я имел перед собой коммунистических «вумников», кои, не читав книги «План электрификации» и не поняв ее значения, болтали и писали глупости о плане вообще, я должен был носом тыкать их в эту книгу, ибо иного плана серьезного нет и быть не может.

Когда я имею перед собой писавших эту книгу людей, я бы стал косом тыкать их не в эту книгу, а от нее — в вопросы текущих хозяйственных планов.

Займитесь ими теперь, господа профессора! Ваша электрификация in alien Ehren![36] Ему же честь, честь. Написали 1-ое издание. Подправим, выпустим 2-ое. Спецы такой-то подкомиссии напишут дюжину декретов и постановлений о преподавании электричества и плана электрификации и т. п. Мы это утвердим.

А общеплановая комиссия государства не этим сейчас должна заняться, а немедленно изо всех сил взяться за текущие хозяйственные планы.

Топливо сегодня. На 1921 год. Сейчас, весной.

Сбор хлама, отбросов, мертвых материалов. Использование их для обмена на хлеб.

и тому подобное.

В это надо ткнуть «их» носом. За это их засадить. Сейчас. Сегодня.

1—2 подкомиссии на электрификацию.

9—8 комиссий на текущие хозяйственные планы. Вот как распределить силы на 1921 год.

Ваш Ленин»[37].

Задачи, поставленные Лениным, приходилось решать срочно, сейчас же. Здесь очень помог Глебу Максимилиановичу его новый сотрудник, Станислав Густавович Струмилин. (Он прошел многие стадии профессионального и политического образования, из тех, что прошел и Кржижановский: «реалка», потом Санкт-Петербургский технологический институт, «Союз борьбы», «предварилка». В юности бит нагайками на демонстрациях; став ученым, стремился сбросить «науку доктринеров» и поставить на ее место «науку революционеров». В царской тюрьме объявил голодовку и, наблюдая свое угасание, с любопытством записывал в дневнике данные о состоянии своего организма — справедлив ли в таких условиях «закон Вебера — Фехнера»? Его перу принадлежат записи ощущений, сделанные непосредственно перед смертью, но он был спасен. Затем — «Искра», Париж, Петербург, мятежные настроения против «фракционной грызни». Он выстрадал свой подход к коммунизму. Сам Струмилин говорил, что на своих «тропах к коммунизму» он шел многотрудным, не всегда кратчайшим путем.)

Струмилин сразу пришелся по душе Глебу Максимилиановичу своей цепкой научной хваткой, образованностью, романтическим восприятием действительности и ее перспектив.

— Отчего мы первые у врат социализма, Глеб Максимилианович? — спрашивал он у Кржижановского. И решил написать на эту тему статью.

Врата социализма нужно было еще открывать, нужен был ключ — впрочем, оба они единодушно считали, что ключ этот имеется — план ГОЭЛРО. Нэповский капитализм, развитие рынка никак не могут сбить ритм железной поступи. Воплощение плана было сопряжено с решением множества проблем. Когда они возникали, романтически настроенный Струмилин изучал их с безжалостностью хирурга.

Как в условиях нэпа составить продовольственный план на 1921–1922 годы? Как учесть в строгом расчете расширяющуюся рыночную стихию? Отмена крайне тяжелой продразверстки приводила к необходимости установления более мягкой нормы обложения крестьян продналогом. А Поволжью — это уже было ясно — грозил жесточайший неурожай. Чтобы города не задохнулись, остальные районы страны, выходит, нужно было обложить даже большей повинностью, чем в прошлом году! Статистические данные об урожаях были не то что неточны — просто неправильны, их нарочно искажали. Они не могли быть надежной основой планирования. Но Госплан смог сделать невозможное — хлеба было заготовлено больше, при меньшем налоге — 400 миллионов пудов.

Трудности усугублялись головокружительным падением курса советского рубля. Чуть не основным бюджетным ресурсом экономики была денежная эмиссия — печатание денег. Эмиссия была неизбежна, ибо без нее не свертывался бездефицитный бюджет. Но уже довольно скоро доход от выпуска новых денег перестал себя экономически оправдывать. Нужно было готовить денежную реформу.

Ильич бомбардировал записками:

«…Вопрос об основных чертах государственного плана не как учреждения, а как плана стоит неотложно.

Теперь Вы знаете продналог и другие декреты. Вот Вам политика. А Вы подсчитайте поточнее (на случай разных урожаев), сколько это может дать.

Еще неизмеримо спешнее: топливо. Сорван сплав.

Неурожай при такой весне, сорвет подвоз.

Пусть Рамзин и К° дня в два даст мне краткие итоги: 3 цифры (дрова, уголь, нефть)…

К четвергу утром. В зависимости от этого буду решать о внешней торговле. Закажите сегодня. Поговорим завтра.

Привет! Ленин»[38].

Комиссия взялась за работу. Важно было сразу же хорошо налаживать статистику. Параллельно Госплан окунулся в проблемы топливного и продовольственного планов. Был организован Главтоп и специальный аппарат, контролирующий движение продовольствия. Работать было отчаянно трудно. И в то же время легко, ибо каждый шаг комиссии направлялся рукой Владимира Ильича, и можно было в трудную минуту прибегнуть к его мудрому совету.

Кржижановский постоянно ощущал заботу Ильича о Госплане, заботу лично о нем, Кржижановском, Ленин писал ему:

«…По секрету:

В Питере открыт новый заговор. Участвовала интеллигенция. Есть профессора, не очень далекие от Осадчего. Из-за этого куча обысков у его друзей и справедливо.

Осторожность!!!» [39]

Он помогал Кржижановскому бороться с ярыми врагами первого Госплана, например с Лариным, которого они давно уже между собой прозвали «нахалом». Ларин не унимался.

Не выполняя никакой самостоятельной работы, он поднимал такой словесный звон, такую трескотню, что невольно отвлекал и других от настоящих дел. 9 июня Ю. Ларин опубликовал в «Правде» статью под названием «Тайны советской промышленности», где подвергал работу Госплана резкой и несправедливой критике.

«Деятельность Госплана, — утверждал Ларин, — приобрела академический характер… Госплан не дает конкретных предложений…»

Ленин, прочтя статью Ларина, тут же написал Кржижановскому секретное письмо.

«…«Нахал» архиловок. Боюсь даже, что он сознательно использовал мое письмо. Надо обдумать стратегически.

Не сделать ли так:

1) Через две-три недели дать обзор фактов работы, а в примечании презрительно против неработающих коммунистов?

2) Поспешить с индивидуализацией заданий. Не медлить.

3) «Нахалу» дать именно такое задание и

4) Параллельно то же задание человеку более дельному, деловитому, осторожному…»[40]

Кржижановский, прочтя статью Ларина, очень расстроился. («Прочитав статью, я почувствовал легкий укус в пятку…») Решил сообщить Ленину о намерении Середы (тоже ужасно злого на пустозвонного Ларина) написать ему вежливо-ядовитое письмо от группы членов Госплана с предложением поделиться своими «мудрыми» соображениями относительно методологии работы Госплана. На Пленуме его выстегать как следует и опубликовать стенограмму заседания. План Кржижановского — напечатать контрстатью и назвать ее «Нашим критикам». Как лучше поступить?

Написал именно в таком духе, приложил сводку последних достижений (увы, пока не блестящих) на фронте электрификации для делегатов-коминтерновцев и стал ждать ответа. Он поступил в тот же день.

«Гл. М.!

План Середы (насчет «укуса» и пр.) и Ваш, пожалуй, оба хороши. Надо сделать и то и то…»[41]

И Глеб Максимилианович засел за статью «Нашим критикам».

Первый ее вариант Ленину не понравился:

— Вышло нехорошо или совсем не вышло… Неверный тон и «ход»… в пользу врагов… Лучше пока помолчать в печати.

Кржижановский тоже понял, что статья не получилась.

Наваливались новые дела. Было уже не до статьи, нужно было работать все энергичней и энергичней, постоянно наращивая темп. 4 июля Ленин послал Кржижановскому письмо под названием «Мысли насчет «плана» государственного хозяйства».

«Главная ошибка всех нас была до сих пор, что мы рассчитывали на лучшее; и от этого впадали в бюрократические утопии. Реализовалась из наших планов ничтожная доля. Над планами смеялась жизнь, смеялись все.

Надо это в корне переделать.

Рассчитать на худшее…»[42]

Он предлагал провести «архибыстро» плановый расчет на реальной почве, «засадить 70 % членов Госплана за работу по 14 часов в сутки (пусть наука потерпит: пайки дали хорошие, надо заставить работать)»[43]. Дальше Ленин предлагал, чтобы каждый работник Госплана лично следил за работой тридцати крупнейших предприятий.

«Потрудитесь за 30-ью следить неослабно. Вы отвечаете за это… Следить неослабно, это значит отвечать головой за рациональное употребление топлива и хлеба, за максимум заготовки того и другого, максимум подвоза, экономию топлива (и в промышленности и ж. д. и т. д.)…»[44]

Закончил письмо, как бы советуясь: «Вот мои мысли о Госплане. Подумайте. Поговорим…»[45]

Конечно, проходило все не так гладко, как хотелось, все было пока необкатанным, несогласованным. Одно из заседаний Госплана было посвящено восстановлению Донбасса. Установили причины тяжелого положения — последствия войны, продовольственная политика, тарифы; разработали меры, чтобы поднять металлургию и химию; наметили наиболее крупные, технически совершенные рудники — для первой очереди восстановления. Мелкие и средние копи — сдать в аренду частным предпринимателям. Связали с проблемами земледелия, орошения земель путем использования шлюзов реки Донца. Разработали меры снабжения продовольствием, изменили тарифы, ввели премиальную систему оплаты для техническою персонала… Опубликование этих материалов вызвало протесты некоторых деятелей: границы районов, рассматривавшихся Госпланом, не соответствовали сложившимся административным границам. Во весь рост вставала проблема разработки принципов районирования.

В конце августа Ленин увидел, что Кржижановский опять страшно переутомился. У него был план отправить Глеба Максимилиановича куда-нибудь подальше от Москвы, чтобы они с Зинаидой Павловной отвлеклись и отдохнули. Видя, что Кржижановский не соглашается уезжать на отдых, Ленин стал действовать официальным порядком и направил в Оргбюро ЦК РКП (б) записку: «Прошу обязать председателя Госплана тов. Кржижановского выехать с Красиным в Ригу, дабы там в санатории, или на квартире частной, пробыть 1 месяц для лечения и отдыха. Я очень прошу провести это сегодня, ибо я убедился, по должности Председателя Совета Труда и Обороны, что председатель Госплана почти надорвался. Его ремонт необходим и неотложно необходим.

Без решения Оргбюро ничего не добиться.

Пр. СТО В. Ульянов (Ленин)»[46].

Единственное, что смог выхлопотать Кржижановский, — это разрешение не ехать в Ригу, а остаться отдыхать под Москвой. Ильич прикидывал, куда бы послать, припоминал места, которые узнал, когда ездил в сторону Каширы (там строилась станция), и уверенно назвал Ледово, бывшее помещичье имение, где теперь находилась одна из дач для отдыха работников и руководителей Каширстроя. Кржижановский согласился с тайной надеждой, что неотдаленность Каширы от Москвы позволит ему наведываться в Госплан и, уж во всяком случае, быть в курсе событий. Но он не учел, однако, настойчивости Ленина, который 3 сентября направил начальнику Каширстроя Цюрупе наставление:

«Мне сообщили, что Вы взялись устроить у себя на отдых т. Кржижановского. Возлагаю на Вашу ответственность, чтобы отъезд в Москву в течение месячного отпуска Вы ни в коем случае не допускали…»[47].

Глеб Максимилианович и Зинаида Павловна тихо зажили в уединении. Скромный быт разделяла здешняя крестьянка Фима Калачева.

В Лецове на досуге Глеб Максимилианович, памятуя слова Ильича о целесообразности ответа «нашим критикам», вновь взялся за перо и вывел первые строки нового варианта:

«…Нужно иметь решимость публиковать несовершенные вещи, нужно отказаться от заслуги сделать все, что можно было сделать, сказать все, что можно было сказать… Подходя к изучению труднейших проблем нашего хозяйства, мы, конечно, были весьма далеки от той мысли, что в «плане первого приближения» нам удастся исчерпать эти вопросы с достаточной полнотой…» — так он начал…

Глеб Максимилианович решил с помощью фактов и цифр говорить с теми, кто не верит или делает вид, что не верит, прикрываясь «методологической» трескотней от настоящего дела. Он призывал всех отвлечься от сегодняшнего момента, «от детских болезней» нового хозяйства и посмотреть на судьбы России в их исторической перспективе.

В Ледове его навестил Ильич. Он приехал посмотреть, как идут дела на Каширстрое, но как бы «инкогнито», не желая, чтобы рабочие и руководители, увидев его там, отвлеклись от дела в самый острый, напряженный момент — строительство приближалось к концу. Его на этот раз сильно интересовал предстоящий VIII Всероссийский электротехнический съезд, который вскоре должен был открыться в Москве. Ильич придавал съезду большое значение, понимая, что в эти дни в Москве соберется цвет русской инженерии.

Поужинали вместе, наступала ночь, пришла пора расставаться. Глеб Максимилианович пожаловался на то, что он тут в безделье и неведении погибает от скуки, даже газет не доставляют сюда разболтавшиеся почтовики.

— Вы только не обижайтесь на почтовиков, — прощаясь, рассмеялся Владимир Ильич. — Не такая уж у нас разболтанность. Газет вам не доставляют по моему распоряжению. Врачи сказали — полный покой. Так что поживите еще недельку без газет…

1 октября в Москве открылся VIII съезд русских электротехников, первый после революции. Изголодавшиеся по общению инженеры приехали со всех концов страны — прибыло около тысячи делегатов и около 500 гостей.

О чем шел разговор на съезде?

О крупных проблемах: о стратегии развития районов, об их будущей хозяйственной жизни. И о проблемах мелких, но важных: о действии искрового разряда на стекло, об электродвижении российских судов, об использовании реки Свири, о сигнализации и устройствах безопасности, о роли бензиновых автомобилей в местном транспорте и о многом другом.

Большой интерес вызвали сообщения на общие темы: Иоффе — о свойствах материи; Миткевича — о природе электрического тока; Лебединского — о прогнозах в науке и технике.

Глеб Максимилианович чутко реагировал на тот скеп-типизм, который выражали по отношению к плану ГОЭЛРО некоторые участники съезда. Инженер Лаговский утверждал, например, что масштабы лесного грузооборота по Волге преувеличены. Он говорил, что сам недавно был на Волге, и ничего, что подтверждало бы радужные прогнозы комиссии, не увидел.

Вигура, делегат Наркомпути, говорил: «Нужен срок более двадцати лет».

— Ни материалов, ни денег, ни достаточного количества рабочих, — так закончил свое пронизанное скептицизмом выступление профессор Артемьев.

Рядом с Кржижановским в президиуме съезда сидел представитель Украины Басков. Кржижановский поразил Баскова своим спокойствием. Слушая выступления противников электрификации, молодой горячий Басков бушевал, а Кржижановский только улыбался. Баскову казалось, что при таком разброде мнений крупных инженеров, при действительно бедственном состоянии хозяйства России съезд должен был зайти в тупик.

Но академичные доклады строгих профессоров не произвели на делегатов съезда сколько-нибудь глубокого впечатления. Зато они с энтузиазмом восприняли бодрое и жизнеутверждающее слово Кржижановского.

Он говорил о том, что нельзя идти по пути постройки мелких станций — пути, заведомо бесперспективному, не реализующему преимуществ нового строя, экономически нецелесообразному. Он ратовал за путь объединения, централизации, укрупнения, он говорил о том, что нельзя разделять электротехнику, гидротехнику и теплотехнику, ибо они являются сторонами одного и того же — энергетического — процесса. Эти мысли стали впоследствии характерными для советской энергетической школы, которая впервые приобретала свое конституционное оформление.

Настроение съезда стало подниматься. Ряд инженеров горячо поддержал Кржижановского.

— А здорово, — сказал в перерыве Басков Кржижановскому, — что вопрос сейчас ставится не о том, как заштопать ту или иную дыру в разрушенном хозяйстве страны, а о широких реальных перспективах будущей жизни! Вот и наметился, обозначился в хозяйственной, а значит, и в нашей, инженерной, деятельности поворотный пункт.

— Вот вы и скажите об этом с трибуны.

— А я и хочу сказать. И еще о многом другом. — И показал Глебу Максимилиановичу список вопросов, на которых он хотел остановиться.

— Но даже ради соседства с вами за столом президиума я не смогу вам дать больше десяти минут, а вы небось не уложитесь.

— Пари!

— Коробка шоколадных конфет вас устроит?

— Идет! — сгоряча сказал Басков, а потом ужаснулся: ну где это он достанет коробку шоколадных конфет? Остается одно — выиграть.

Кржижановский, слушая Баскова, вычеркивал из списка один пункт за другим и одновременно посматривал на часы, где оставляло мимолетный след неумолимое время.

Вечером Басков был приглашен к Кржижановскому домой, где ему за победу над временем был вручен приз — шикарная коробка шоколадных конфет загадочного происхождения. (Прислал из Берлина Базиль.)

На съезде происходило интереснейшее психологическое явление: к концу его уже не члены комиссии ГОЭЛРО звали за собой массу инженеров-электротехников, а, наоборот, электротехническая общественность страны в целом, истосковавшаяся по настоящему, большому делу, заставляла некоторых членов комиссии ГОЭЛРО изживать еще оставшееся у них неверие в возможности осуществления дерзких проектов.

Чувствуя, что в настроении съезда наступает перелом, Глеб Максимилианович понял, что ему необходимо встретиться с Лениным. Он отправился в Кремль. Постоянные беседы с делегатами съезда убедили Кржижановского в том, что в этот переломный момент большое значение имела бы поддержка съезда со стороны Председателя Совета Народных Комиссаров. Ленин решил направить делегатам съезда приветствие, но, написав его, усомнился — не будет ли это излишней помпой?

«Г. М.!

Если одобрите, верните, я дам переписать и пошлю (кому? Вам?). Колеблюсь, стоит ли вообще? Не лишний ли «парад»? Есть ли польза деловая?

Ленин»[48].

В своем приветствии Ленин писал о том, что, несмотря на трудности электрификации в теперешних российских условиях, дело электрификации идет вперед.

Делегаты съезда горячими аплодисментами приветствовали послание Ленина. Они с воодушевлением завизировали именем съезда техническую сторону плана электрификации, окончательно утвердив его. Большинство электротехников страны активно и вдохновенно включились в осуществление плана ГОЭЛРО.

К концу 1921 года Госплан начал вставать на ноги. Ленин всячески поощрял и поддерживал работников плановой комиссии, и у некоторых могло сложиться впечатление, что в Госплане созданы «тепличные условия», при которых можно «предаваться наукам и искусствам».

«На самом деле, — вспоминал Г. М. Кржижановский, — нигде так остро не чувствовалась громадная диспропорция между нашими возможностями и нашей действительностью, между теорией и практикой, как именно при обобщающей работе Госплана. Многим и многим из нас, работавшим в Госплане, в свою очередь, чисто оперативная работа представлялась настоящим отдыхом, если принять в соображение то постоянное чувство неудовлетворенности и тягостных недоделок, которые на каждом шагу приходилось испытывать в первый период борьбы за плановое хозяйство… Особенно же мучительна была недостаточность хозяйственных и плановых ресурсов в пору таких тяжких переживаний, какими наполнен был весь 1921 год… Неоднократно часами приходилось мне беседовать с Владимиром Ильичем на самые разнообразные темы, связанные с работами Госплана, и вместе с ним отступать от тех прямых и правильных линий, которые намечались его исключительно прозорливым умом, ибо почва для их реализации требовала добавочной работы такого своеобразного агента, каким является само время…»

Субстанция непостижимого времени стала обретать тогда полные плоти и жизни образы: голода — и планов благоденствия, разрухи — и будущих светлых городов, истерических призывов спасать Петроград, разбирая набережные, — и спокойного лозунга людей, действительно возводящих Волховскую ГЭС:

«Время неудержимо мчится вперед, спешите трудиться…»

К концу года у Глеба Максимилиановича уже сформировались в голове теоретические схемы, которых следовало бы придерживаться при решении хозяйственных проблем РСФСР. Он составил конспект будущей книги по теории плановой работы и отослал его на суд Ильичу.

В конспекте была отражена главная идея — сочетание научного подхода к планированию с опытом самих трудящихся масс. Ленин немедленно ответил радостной (как показалось Глебу Максимилиановичу) запиской:

«Г. М.! Прочел и очень, очень одобряю. Как можно скорее готовьте, диктуйте…»[49]

На глазах рождалась теория планирования. Она начинала вторгаться в жизнь, преломляясь в планах, и жизнь подправляла ее. Госплан разработал меры по концентрации промышленности, установил принципы твердых цен, разработал систему хозрасчета для топливных отраслей и транспорта. Он разработал принципы осуществления денежной реформы, и Глеб Максимилианович одним из первых увидел золотые и серебряные новые советские червонцы, рубли и полтинники, заменившие наконец «лимоны» — миллионы дензнаков. Твердый рубль давал в зыбкой почве сложнейших товарно-денежных отношений первый твердый островок, первую почву для сбалансированного в соответствии с планом государственного бюджета.

Ленин по-прежнему помогал Госплану, остерегал Кржижановского от напрасных волнений в связи с нападками Троцкого, всюду твердящего о «банкротстве наших плановых органов», от нападок Ларина, все не оставлявшего разговоров о «методологии».

Госплан становился на ноги.

ДРУЗЬЯ УХОДЯТ…

Как-то после пленарного заседания СТО, где обсуждался главный отчетный доклад Кржижановского о работе Государственной плановой комиссии, Ленин предложил Глебу Максимилиановичу поехать вместе с ним на машине за город подышать воздухом. Была уже полночь. Ленин выглядел смертельно усталым. Кржижановский стал горячо убеждать отдохнуть где-нибудь в деревне. Ленин в ответ с некоторой горечью сказал, что ему, к сожалению, трудно отдохнуть по-настоящему, оставаясь где бы то ни было незамеченным, а как славно было бы пожить некоторое время попросту, в «нетях»!

Глеб Максимилианович, как и большинство близко стоявших к Ленину людей, видел, что он чрезмерно переутомляется. G весны 1922 года Владимира Ильича стали мучить бессонница, головные боли. Врачи говорили о необходимости длительного отпуска и серьезного климатического лечения. Они не догадывались, как далеко зашла болезнь.

Но Ильич по-прежнему много работал, вмешивался во все, понимая, что «без тройной проверки дело заснет», и тормошил, вызывал, бомбардировал неповоротливых и безответственных письмами, телеграммами, телефонными звонками. Он активно интересовался ходом работы по разработке богатств Курской магнитной аномалии. Глеб Максимилианович старался поменьше беспокоигь его, зная, что он вот-вот должен будет выехать отдыхать в Горки. Но накануне отъезда, 6 апреля 1922 года, Владимир Ильич отправил Глебу Максимилиановичу послание:

«Г. M.!

Вчера Мартенс мне сказал, что «доказана» (Вы говорили «почти») наличность невиданных богатств железа в Курской губернии.

Если так, не надо ли весной уже

1) провести там необходимые узкоколейки?

2) подготовить ближайшее торфяное болото (или болота?) к разработке для постановки там электрической станции?

Если сие соображение не кажется Вам излишним, на-пшпите о нем Мартенсу (и мне 2 слова)…

Ваш Ленин»[50].

С Курской аномалией дела шли с переменным успехом. Сначала буром извлечены были из недр образцы, свидетельствующие о гигантских запасах железа прямо в центре России!

Потом долото пошло легко, быстро погружаясь в мяг-гие отложения древнего моря, и Губкин, один из самых пылких энтузиастов, разочарованно глядел на рыбные костистые отпечатки в керне. Кости эти не предвещали ничего хорошего. Такие породы железо обычно не сопровождают.

В Госплане его встретил Кржижановский.

— Ну что, говорят, ты стал у себя в КМА рыбку ловить?

Губкин усмехнулся.

— Ловлю. А вот уху будем расхлебывать вместе.

К счастью, вскоре бур своим тяжелым ходом засвидетельствовал об изменении подземной обстановки — руда под Курском все-таки была.

Успехом Глеб Максимилианович считал и то, что к этому времени идея электрификации России стала получать поддержку наиболее дальновидных и прогрессивных ученых Запада. Крупнейший американский электротехник Чарлз Протеус Штейнмец написал Ленину письмо, предлагая свою помощь в деле электрификации России, и Ленин в начале апреля написал ему ответ.

Кржижановскому очень хотелось поделиться со Штейнмецом некоторыми своими мыслями:

«…Наши экономисты сделали ряд детальнейших подсчетов для оценки сложившейся ситуации. Вполне естественно, что при этом они разделились на два лагеря: людей, смотрящих вперед, так сказать, «приемлющих» революцию и ее завоевания, и на антагонистическую группу из той человеческой породы, которая психологически настолько связана с прошлым, что уже является неспособной к беспристрастному объективному исследованию…

…Если схоластически подсчитывать статистический материал, характеризующий те раны, которые нанесли нам империалистическая и гражданская войны, то легко прийти к самым безотрадным выводам. Диалектическое мышление приводит к совершенно другим результатам… Исследуя тернии действительности, мы все более убеждаемся, что разум мировой, внешним образом рационалистически настроенной интеллигенции, является поистине разумом Фомы неверующего…»

Кржижановский писал о «разуме Фомы неверующего», но и его пылкая вера не раз подвергалась испытанию. Голодным, тяжелым был четвертый год революции. Бесконечная борьба, работа на износ, непосильный труд подтачивали силы всех, кто работал рядом. Жаловался на сердце инженер Классон, писал невеселые письма торгпред Старков, все время прибаливал нарком Красин. Если бы не приказы Ленина, дважды в год силой заставлявшего Кржижановского отдыхать, он просто не выдержал бы нагрузки. Только себя Ильич не берег. Однажды, резко встав с кресла, он ухватился за руку Глеба — закружилась голова.

— Сейчас пройдет, — шептал Глеб Максимилианович, поддерживая его.

— Да нет, Глеб, — сказал вдруг спокойно и печально Ильич: — Это первый звонок.

Лето 1922 года Владимир Ильич провел в Горках.

26 мая он почувствовал себя плохо. Профессор В. Н. Розанов, приехавший в Горки по вызову Марии Ильиничны, впоследствии писал: «В этот день грозный призрак тяжкой болезни впервые выявился, впервые смерть определенно погрозила своим пальцем. Все это, конечно, поняли, близкие почувствовали, а мы, врачи, осознали…»

Но поверить в это никто не мог.

Г. М. Кржижановский — В. И. Ленину

«Дорогой В. И. Пересылаю коробочку лекарств для апробации Ваших докторов.

Я знаю следующее: 1) Это очень распространенное средство (в Германии), равносильное питанию яичным желтком или приему лецитина, 2) впрыскивается по 1-й ампуле в день».

Через несколько дней Владимир Ильич передал, что лекарство, как он и ожидал, было осмеяно его докторами.

Могучий организм Ленина не мирился с болезнью, боролся с ней. К осени Владимиру Ильичу стало значительно легче.

2 октября 1922 года Ленин вернулся к работе и мог с удовлетворением отметить, что за время его почти четырехмесячного отсутствия социалистическое строительство шагнуло вперед. В газетах сообщалось: трудящиеся Тифлиса участвовали в воскреснике на строительстве Земо-Авчальской электростанции; в Петрограде открыта первоклассная хирургическая больница имени Софьи Перовской; в Бежице открыт новый рабочий факультет с техническим, биологическим и общественно-экономическим отделениями; в Брянске открыт Дом просвещения; разбиты новые скверы в Москве; здесь же, в Москве, проходит II Всероссийский съезд железнодорожников и водников. Дзержинский призывает «внести дух новаторства» в дело транспорта.

Как радовались все, когда Ильич вернулся! Он снова занял свое место на заседаниях Совнаркома, мгновенно вникал в проблему, тут же предлагал решение и окончательную резолюцию. Его удивительным образом преображали очки, которые ему предписано было носить. В речи чувствовалась непривычная неуверенность.

Глебу Максимилиановичу, остро ощущавшему состояние Владимира Ильича, приходилось быть очень осторожным, потому что в минуты «передышек» Ленин с необычайным энтузиазмом, не думая о здоровье, снова бросался на решение наиболее сложных хозяйственных проблем.

«Поправляется, скоро вообще все пройдет», — думал Кржижановский с надеждой, но трезвый беспощадный ум его говорил иное…

Действительно, вскоре наступил новый приступ болезни. Для Глеба Максимилиановича было ясно, что Владимир Ильич чувствует себя накануне ухода. Однажды Кржижановский получил от Ильича записку, больно резанувшую его сердце. Там была фраза: «Когда меня не будет…»

Всю зиму Владимир Ильич был прикован к постели.

(Какое горе — тяжко болен он. Как мы могли его не уберечь? Как может быть недугом он сражен? Врач говорит: идет о жизни речь… Мое дежурство… Трудно оторваться от милых черт любимого лица, высоким лбом нельзя не любоваться… Нет, смерти не сломить бесстрашного борца!.. Совсем больной, в печали зимних дней ои мне роднее стал. Еще родней.)

Глеб Максимилианович вспоминал через много лет: «На службе величайшей в мире революции он сжег все свои силы, он спалил напряженными думами свой гениальный мозг. Незадолго до своего последнего смертельного заболевания, едва оправившись от предыдущего болезненного припадка, он как-то говорил мне со смущенной улыбкой: «Да, мне кажется, что я брал на себя слишком большую нагрузку…» Он говорил это в вопросительном тоне. Умирая, он еще сомневался в том, достаточна ли его ставка, ставка самой жизни».

Следующий приступ вызвал паралич, стойкое поражение речи. Организм Ильича, казалось, успешно, хотя и медленно, боролся с пожиравшим его тяжелым недугом— обширнейшим склерозом мозговых сосудов. Появились надежды на выздоровление, Владимир Ильич стал заново учиться ходить, говорить: его гигантская воля, казалось, побеждала…

…Темным январским утром на квартире в Садовниках раздался резкий ранний звонок… Глеб Максимилианович бросился к аппарату, взял трубку, а потом бессильно выронил ее…

Кржижановский не знал, что делать. Он впал в состояние какой-то прострации и не мог ни думать, ни двигаться, ни работать…

Через полвека после этого бессменный референт Кржижановского Мария Васильевна Чашникова вспоминала:

«На другой день после печального известия я, как всегда, пришла утром на квартиру Глеба Максимилиановича. Он сам открыл мне дверь. Взглянув на его лицо, я была поражена, как оно изменилось за одни сутки: седины прибавилось, глаза потухли и покраснели, щеки ввалились: «Да он совсем больной», — подумала я. После узнала, что Глеб Максимилианович всю эту ночь провел в Горках.

Глеб Максимилианович сказал, что будет диктовать, и я села за машинку. Он начал диктовать статью, посвященную памяти Владимира Ильича. Слова произносил с трудом, монотонным голосом. И вот после двух-трех фраз он замолчал, облокотился на доску камина, закрыл лицо руками и вдруг зарыдал. В этих рыданиях чувствовалось такое беспредельное горе, что слушать их не было сил. Я вскочила, хотела бежать к Зинаиде Павловне, но вспомнила, что она с утра уехала к Надежде Константиновне. А рыдания, рвущие душу, все усиливались. Что предпринять? И вдруг меня осенило. Я потихоньку подошла к Глебу Максимилиановичу, начала его дергать за рукав и приговаривать: «Глеб Максимилианович, успокойтесь, надо работать, ведь газета ждет, вы обязаны написать о Владимире Ильиче». И это подействовало, понемногу он пришел в себя. Наконец повернулся ко мне и, тяжело вздохнув, сказал: «Да, надо работать». И тихо добавил: «Не уберегли мы его, сгорел, и так рано…»

Была ночь, многие ближайшие сотрудники Ильича приезжали попрощаться с ним. Была ночь, но уже брезжило жестокое январское утро.

У гроба Ильича сменялся караул. Наступила очередь Кржижановского, Смолянинова и Горбунова. В глубоком молчании, в глубокой печали стояли они, прощаясь с вождем. На груди у Горбунова, прибывшего с фронта, светился орден Красного Знамени. Повинуясь какому-то захватившему его безотчетному чувству, Горбунов внезапно снял орден и положил его на грудь Ленина…

— Он в этом не нуждается, — тихо сказал Кржижановский.

Горбунов не ответил. Смолянинов тихо рыдал, отвернув лицо. Орден остался на груди вождя…

(Казалось, нам природа вторит: мороз дыханьем леденил, когда народ с великим горем вождя и друга хоронил. Как будто в мире уносилось с ним вместе все тепло от нас. И в мглистом воздухе сгустилась слеза миллионов глаз… И день и ночь костры пылали. Людей потоки без конца, прощаясь, запечатлевали черты любимою лица…)

26 января статья Кржижановского о Ленине была опубликована в «Правде» — она стала началом его «Ленинианы» — удивительного по искренности и любви документа эпохи.

«…Он еще так близок к нам, он еще так среди нас, что почти нет никакой возможности отойти мысленно на такое расстояние, чтобы окинуть глазом все то основное, существенное, что исходило из хрупкого человеческого материала и вопреки ему будет жить века… Встреча и работа с Владимиром Ильичем — это могучее и теплое ильичевское крыло, которое было распростерто над нами, вот это и было наше самое дорогое счастье… Никогда еще в истории человеческая личность не была поднята на законнейшем основании так высоко. Ни на минуту не закружилась у Владимира Ильича голова и не пало на него от практики власти ни одного малейшего пятнышка… Этот пламенный и стремительный борец сжег себя в неустанной борьбе. Ни на минуту не покидая своего сторожевого поста, судорожно набрасывая своей парализованной рукой последние мысли, по-прежнему ярким светом озаряющие пути пролетарской революции. До Конца, до последнего вздоха…»

Он не умер — эта мысль гнездилась у него где-то в подсознании, уживаясь с железной логикой, с ежедневными и ежечасными печальными доказательствами, Ильич мерещился ему в толпе. Заходя в Кремль, Кржижановский ловил себя на мысли о неизбежной встрече.

Весной он поехал в Горки и, войдя в парк, увидел, как поднимается трава, только что примятая его инвалидным креслом. Он не мог поверить, что это игра воображения, следы прошлой осени, припорошенные снегом и сейчас проявляемые солнцем. Темная аллея, по которой они несли на руках его гроб к станции, возвращала Кржижановского к действительности, и он прощался с этим местом печали…

Он ехал на поезде назад, в Москву, и вдруг на маленькой станции в толпе, штурмующей вагон, а может быть, просто в толпе обычного станционного люда увидел знакомый силуэт.

Кржижановский пробежал всю станцию, потом обратно, сопровождаемый своими спутниками, — не было никого…

В соответствии с документом, выданным ему теперь Дзержинским, он мог в любое время дня и ночи посетить Мавзолей и побыть рядом с Ильичем.

Смерть Владимира Ильича пробила мощную брешь в строю друзей.

Поколение Ленина, спалившее себя в огне революции, покидало землю…

В следующем году умер в советском торгпредстве в Берлине Базиль — Старков. Классов, бесконечно любивший его, написал тогда горькие фразы: «Обычная российская скверная черта — нежелание экономно расходовать свои силы и чрезмерная перегруженность отдельных лиц при сравнительно пассивной массе… Старков жег свечу с двух концов… Чрезмерная добросовестность, чрезмерное сознание своего долга сократили ему жизнь. Жаль…»

Через год прямо на заседании топливного комитета, подводившего первые итоги выполнения плана ГОЭЛРО, уронив голову на руки, умер Классон. Несмотря на провозглашаемые им гигиенические принципы, его свеча, тоже палимая с двух сторон, горела, оказывается, слишком быстро.

Глеб Максимилианович и Надежда Константиновна пошли на траурный митинг. Когда Кржижановский стал говорить о нем — о благородном рыцаре техники, Надежда Константиновна заплакала, — возможно, вспомнила тот далекий день, когда она у Классона познакомилась с Владимиром Ульяновым, когда все они были так прекрасно молоды. А сейчас пятидесятилетние стали уходить из жизни — она оказалась для них слишком насыщенной, слишком полной событиями…

В 1926 году не стало и Дзержинского.

В апреле 1921 года Дзержинский был назначен на должность народного комиссара путей сообщения, одновременно оставаясь председателем ВЧК и народным комиссаром внутренних дел. Кржижановский вспоминал развороченные мосты, под железные опоры которых подведены избяные срубы, кривые рельсы, перекосы полотна, мешочничество, воровство грузов, движение поездов скорее по вдохновению, чем по расписанию, бесконечные крушения, неувязки с работой промышленности, — то, что досталось в наследство «железному рыцарю революции». А он и тут выдержал, организовал работу так, что уже к январю 1924 года транспорт мог без особого напряжения удовлетворять запросы народного хозяйства. Глеб Максимилианович вспоминал, как выпрямлялся Дзержинский, выпрямлялся во весь свой высокий рост, как углублялись на лбу и в уголках рта его морщины, розовело от волнения обычно бледное лицо. Дзержинский победил транспортный кризис.

Зинаида Павловна в эти годы тоже стала сдавать, но еще работала вместе с Надеждой Константиновной, была ее первой помощницей. В 1928 году она почувствовала себя особенно плохо. Глеб Максимилианович повез ее к известному врачу, тот вынес вердикт: положение очень серьезное, нужно немедленно бросать работу.

После консультации Зинаида Павловна, утомившись, быстро заснула.

Глеб Максимилианович долго сидел за столом, выводил на листочках слова любви и печали.

«…5.IV.28 10 ч. вечера. «Консультация». Болезнь. Об одном молю тебя, голубка. Не бросай меня ты сиротою. Сгину, пропаду во мраке ночи без тебя, без глаз твоих лучистых…»

Он дежурил у ее постели как сиделка.

Здоровье Зинаиды Павловны в конце концов выправилось, но требовало постоянной заботы. Глеб Максимилианович чуть не насильно заставлял ее выезжать на лечение. И тогда вслед Зинаиде Павловне летели заботливые письма:

«…вагон наш тем плох, что, когда едет вперед салоном (а из Таганрога он идет таким образом), его здорово продувает. Из Таганрога в салоне тебе запрещается ехать! Береги себя. Береги себя. Береги себя…»

Иногда, когда была возможность, Глеб Максимилианович отдыхал вместе с Зинаидой Павловной в Архангельском. Скоро туда стала приезжать и Надежда Константиновна, которой было тяжело оставаться в Горках. Кржижановские всячески опекали ее, приглашали гулять, собирать грибы — в Архангельском был старинный тенистый парк, речка Десна, лес невдалеке. Глеб Максимилианович, большой мастер грибной охоты, показал ей свои заповедные леса, пытался развлечь быстро приходившими на ум стихотворными строчками… Они бродили по дорожке, ведущей к Калужскому шоссе, — по «Невскому проспекту», и Глеб Максимилианович что-то заговорщически бормотал себе под нос. Изредка слышалось:…В лесу прохладно, ручейков слышны хрустальные мотивы… Нет, не то… Пригорок, три могучих ели, знакомцы старые… Тоже не то…

…Будь ты семи пядей в науках, но, свой не наметавши глаз, найдешь грибов одну-две штуки. По четверги гриба за час. Грибов уменье скрыться — тонко. У каждого здесь норов свой. Лишь простодушные опенки не дорожат своей судьбой… И в эту ночь все будет сниться, что вновь ты баловень судьбы. Что стоит только наклониться, везде — грибы, грибы, грибы!

Лес кончался, они выходили в поле, наступал вечер. Глеб Максимилианович вскидывал голову и декламировал: «В вечерних небесах расцветные эмали закатных облаков…»

Темнело. На небе зажигались вечные звезды — безмолвные свидетели кратких земных судеб…

(Так годы шли… Над миром засияли чудесных красных зорь мятежные огни. Скажите, руки чьи их миру зажигали? Мир не забудет их. Скажите, кто они?)