38

В раскручивавшуюся митинговую эйфорию вплеталась избирательная кампания. Подгоняемая неуправляемыми переменами, Россия митинговала как в семнадцатом году. Тогда каждый мог взобраться на помост и оттуда кричать во всю ивановскую за тех, кто ему были ближе или за тех, к кому примыкал. С тех пор прошло больше семидесяти лет, время было другое. Сила и власть оказались у того,1 кто держит в руках микрофон. Его захватили те, кто камня на камне не оставлял от прошлого, кто макая веник в бочку с тягучей ядовитой краской, мазал все прожитые последние семьдесят лет чернухой.

Один из космонавтов, из когорты отважных и сильных, выдвинутый кандидатом в депутаты, попытался урезонить мазил, требуя по праву дать ему микрофон на митинге. Толпа зашумела, видя, как оттесняют космонавта.

— Говори, что ты хотел, — не выпуская из рук микрофона, снизошел представитель верховодившей команды из Москвы.

— Товарищи! Наша могучая советская Родина открыла дорогу в космос … — успел он сказать.

— Это мы уже проходили, — с издевкой прервал его рядом стоявший из той компании.

Космонавт еще что‑то говорил, но микрофон от него

был уже далеко и его никто не слышал. Так закончилось его выступление.

Главенствовал на помосте злорадствовавший столичный кандидат, привлекавший к себе обывателей скандальной тяжбой с властями из‑за своей карьеры. Его натренированная команда без зазрения совести затыкала рот каждому, кто пытался высказать свои трезвые суждения, обратить внимание митингующих на уборку урожая, иначе можно остаться без хлеба; на работу у станков на заводах, иначе нечем будет пахать.

— На митингах–дебошах мы далеко не уедем, сядем на мель, — заявил один из кандидатов в депутаты. Его тут же, по призыву дирижировавшего на митинге, захлопали и освистали.

Кочевавшая же по краю команда не заботилась о хлебе, напевая: «Мы не сеем и не пашем …». Она вытаскивала какую‑нибудь домашнюю заготовку, приправленную скандальной архивной историей и подавала ее так, что в толпе раскрывались рты, как на театрализованном шоу.

— Я в суд подал на Рыжкова и Крючкова, — вопил пришелец из Москвы.

Избирательная кампания — новинка, вызвавшая политизацию масс, набирала обороты.

Я не собирался в ней участвовать, не думал о депутатском месте, однако на одном из заводских собраний был выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета России. На этом заводе я не раз бывал, знал его производство и сложности, которые испытывал завод в выпуске продукции, стремился помочь коллективу. Даже затащил на завод секретаря крайкома, чтобы он познакомился с заводскими проблемами и выслушал директора. Обошли некоторые цеха, посмотрели, побеседовали с рабочими и инженерами и даже пообедали в заводской столовой. Секретарь крайкома обещал решить вопросы, связанные с расширением производства и строительством жилья.

Может все это и послужило поводом для выдвижения меня рабочим собранием кандидатом в депутаты. Несколько дней раздумывал, пока не навестил меня Геннадий Иванович, повлиявший на мое решение. Он приехал в город поздравить кого‑то с днем рождения и заодно побывать в научно–исследовательском институте, занимавшемся проблемами крепления скважин. Я поделился с ним моими сомнениями.

— Сегодня тринадцатое, чертова дюжина. Но и в этот

день рождались в войну дети. Жизнь брала свое. Правда- дитя войны, мне пришлось поздравить и вручить цветка под забором и в этом не моя вина, но все же, все же… А по сему не гоже, Алексей Иванович, фронтовику отказываться, коль народ выдвигает. Кому же, как не вам, быть депутатом.

После этого разговора я дал согласие баллотироваться по избирательному округу. Никакого опыта участия в избирательной кампании у меня не было, как не было и команды, которая бы со знанием дела проводила избирательные мероприятия. Уже дав согласие, я терзался мыслью о снятии своей кандидатуры, видя нечистоплотность, закулисные сговоры по формуле — ты мне, я тебе, интриги, оскорбления и юхевету со стороны одного из тех, кто лез напролом. У него был завод и деньги, заводские, а следовательно сила. Он не скупился на громогласные обещания сделать жизнь райской, еще до построения коммунизма, на который он часто ссылался в своих речах. Я не мог лгать, обманывать людей, не мог идти по головам к депутатскому креслу, как и не мог обещать увеличить зарплату, обеспечить бесплатными обедами женщин на заводе.

От навалившихся переживаний, которые я держал в себе, от бесконечных раздумий о людях, которых я узнавал в ходе предвыборной кампании, о их лицемерии, не известном доверчивым избирателям, почувствовал боли в сердце, месторасположение которого я точно не знал. Обратился к врачу. Предложили обследоваться в стационаре.

На свою беду, ничего не подозревая, я попал к врачу- экспериментатору. Меня отпугивал его холодный, безразличный взгляд, таивший надменность, неприязнь к пациенту. Он как бы отбывал повинность, обходя больных, держал меня в какой‑то неопределенности. Поначалу не находил ничего угрожающего и даже собирался меня выписать. Об этом мне по секрету сказала тихо сестра, молодая женщина с безупречно чистым, греческого стиля лицом, словно изваянным античным скульптором.

Ее белый халат, белая косынка на голове с вышитым крохотным красным крестиком придавали ей строгий вид сестры милосердия и отличали от других сестер, непрерывно сновавших по больничным коридорам. Она —- Ирина, представлялась мне идеальной сестрой, всегда чем‑то озабоченной, наделенной милосердием природой, без чего

медицинская сестра — не сестра, а бесчувственный надзиратель.

Она редко улыбалась. Но, когда на ее лице расплывалась улыбка, она была целительной, на какое‑то время унимавшей все болячки, становилось светлее и уютнее на душе.

Она приносила таблетки, делала инъекции, каждый раз поправляла одеяло или взбивала тощую больничную

подушку.

Мне казалось, что она сопереживала мое вынужденное пребывание на скрипучей палатной койке и поэтому я верил ей больше, чем мудрому врачу.

— Отдохните, — однажды сказала она, взяв у меня из рук книгу.

Полистала, посмотрела на обложку, вздохнула и положила на тумбочку.

Я читал «Жизнь взаймы» Ремарка. Понимал, что не совсем подходящий сюжет для больницы, но и не худший вариант, поскольку автор в повествовании утверждал личную порядочность обреченных, простых смертных, противопоставляя представителям высшего общества, которые гнили заживо во лжи и подлости, но не брезговали никакими приемами за место под солнцем. Что‑то подобное проявлялось и у нас.

— Хотите я принесу вам что‑нибудь другое? — спросила Ирина.

— Что? Я не читаю все подряд, я пленник своих представлений о земном бытие, пленник своей мечты…

— «Подругу французского лейтенанта» Джона Фаулза читали?

— Не читал. О чем она? В двух словах…

— Книга захватывающая. Человеку в жизни предписывается жесткий выбор норм поведения. Эти нормы нередко подавляют человеческое чувство, устанавливают ложные моральные ценности, уродливые, циничные, но многие пристраиваются к ним и успешно ведут свою партию, добиваясь своего.

— Принесите. То, что нужно.

Книга увлекла меня загадочностью с первых страниц. Я спрашивал себя, что находила в ней Ирина и невольно искал что‑то общее между героиней и сестрой. А через некоторое время вообще терял ощущение грани в своих сравнениях из‑за того, что мне уже хотелось, чтобы Ирина походила на Эмили Вудраф. А, может, у сестры тоже

была тайна, о которой она мне не говорила? Нередко Ирина о чем‑то задумывалась, отрешаясь от всего и тогда я видел негодование на ее лице.

— Вы больше меня знаете, что у нас много похожего на то, о чем пишет Фаулз, — услышал я от сестры. — Преуспевают те, кто следует далеко не чистоплотным «правилам игры», принятым нашими «джентльменами». Доходят до того, что даже больных не оставляют в покое.

— Что вы имеете ввиду?

— Если не выдадите, Алексей Иванович?

— Боже упаси…

— На днях приходила одна особа и интересовалась вашим здоровьем. Как долго вы будете еще у нас? Я ухожу в отпуск и должна была вам сказать.

— Кто она?

— Доверенное лицо директора завода. Она приходила к доктору, а его не было. Я с ней говорила, а потом они долго с глазу на глаз беседовали. Больше ничего не знаю.

Я насторожился. Сестре ничего не сказал. Я понимал, что «забота» о моем здоровье должна проявиться в предвыборных махинациях.

При очередном обходе я напомнил доктору о выписке. Не. раздумывая он предложил мне проверить мотор под нагрузкой. Я не знал как мне поступить, но отказываться не стал.

— Походите километров пять вокруг сквера…

— Это для вас не нагрузка, — послушав меня после такой разминки, сказал врач.

Я с удовлетворением воспринял такое заключение доктора.

— Повторим. Десять кругов вокруг сквера по периметру быстрым шагом и сразу ко мне, снимем кардиограмму.

Я добросовестно выполнил его рекомендацию, но на второй этаж еле поднялся. В глазах у меня потемнело, голова кружилась, я держался за перила, чтобы не свалиться на лестнице. Не знаю как я лег на кушетку, не помню, как прикрепляла сестра датчики. На какое‑то время сознание отключилось.

— Так у вас же инфаркт, — сказал хладнокровно врач, когда я пришел в себя. Я не знал, что это значит. Чувствовал только боль и тошноту. Мне дали какую‑то таблетку.

— Лежать и не вставать. Кормить будем в палате, в кровати.

Я ушел. Меня тут же начали колоть, давали таблетки,

от которых, как мне казалось, усилились боли в сердце. Я об этом сказал доктору. Таблетки не помогали. Он не знал, что же дальше, как меня лечить. Я это понял по его растерянному лицу, хотя он стремился этого не показывать, оставаясь с непроницаемым видом. Через несколько дней я вышел из палаты в сквер на свежий воздух. Рабочий день уже кончился, все врачи разошлись, а мой лечащий почему‑то задержался. Увидев меня, он подошел с портфелем в руке, не спросил о самочувствии, смотрел как на какой‑то предмет, припоминая, что же хотел сказать.

— Вам надо ехать в Москву. Вам показана операция.

Он еще что‑то говорил невнятным голосом, но я его

больше не слушал. Да и он шел домой, на ходу предлагал мне операцию не где‑нибудь, а на сердце. Я не стал его задерживать и упрекать, что он своим экспериментом довел меня до такого состояния.

С нелегкими мыслями я переночевал в палате. Утром собрал все в портфель и убежал из стационара, чем вызвал переполох у всего персонала. Знакомый профессор взял шефство надо мною, возмущаясь тем, что мне устроил экспериментатор. Между тем избирательная кампания набирала обороты, а я должен был придерживаться заданного профессором режима. Безнадежно отставал в активности от претендентов в депутатский корпус. Появились на заборах листовки с наветами в мой адрес усердствовавшего директора завода, шедшего в открытую против меня. Я же такого допустить не мог, строго придерживаясь закона. Позвонил в избирательную комиссию, указал на нечистоплотность «противника».

— Если не прекратится такое, я вынужден буду снять свою кандидатуру. У меня же на листовки денег нет и ответить ничем не могу. Меня отговаривал секретарь горкома, заверяя, что он на моей стороне. Это была ложь. Между ними был заключен альянс. Сам секретать боролся за избрание и нуждался в его помощи.

— Партия лежит плашмя и лучше ей не вмешиваться в выборы, — говорил мне секретарь горкома. — Только навредит…

Это было для меня ново. Везде партии борются за своих кандидатов и вдруг такое мнение. Моя избирательная платформа в защиту России, обновления нашей жизни, очищение от всего наносного, проведения реформ в рамках социалистического выбора, как это предлагала партия,

находила полную поддержку избирателей, где мне пришлось выступить.

Народ своим трудом создал супердержаву. С этим надо было считаться и не разваливать государство, а укреплять его.

После пребывания в стационаре, ко мне в кабинет ворвался довольно самоуверенный молодой человек, но уже успевший защититься и возомнивший из себя ученого, с предложением о сотрудничестве в избирательной кампании, что должно, как он просчитал, принести успех мне и ему. Я насторожился.

— Что конкретно вы имеете в виду? И почему обращаетесь именно ко мне?

Он как игрок не сразу раскрывал карты, но вынужден был изложить свои планы.

— Ваша контора располагает уникальными материалами и грешно было бы сидя на них не использовать. От вас исходят все головокружительные сенсации. О них пишут и говорят. Обыватель на них не то что клюет, а глотает. Умопомрачительную карьеру делает Калугин. Дайте мне что‑нибудь такое, чтобы зажечь ярким огнем рекламу.

— Саморекламу?

— Привлечь к себе внимание публики… И, конечно, к вам.

— Каким образом?

— Я ставлю перед вами в одном из своих выступлений громкогласно вопрос о реабилитации…

— Кого?

— Надеюсь, вы мне подскажете такое дельце. Упускать возможность никак нельзя. Нельзя отставать от моды, — распалялся кандидат в депутаты, упиваясь своей идеей.

— Ну, как же… Давайте реабилитируем Сорокина, бывшего Главкома на Северном Кавказе. Колоссально!..

— Мы не можем реабилитировать никого. Это дело прокуратуры и суда.

— Нам важно вытащить этот вопрос, взбудоражить избирателей громом среди ясного неба, а там и трава не расти.

— Но это же авантюра!

— Я бы не сказал столь категорично, — не обиделся кандидат в депутаты. — Есть, конечно, элементы риска. С этим я согласен. Рискнем? Все окупится, — уговаривал он меня.

— Вы что‑нибудь знаете о Сорокине?

— Кое‑что читал. Литературу…

— Дело Сорокина, вернее история его измены, известна каждому школьнику. Вы можете промахнуться, ставя вопрос о его реабилитации.

— Если начистоту, мне до лампочки его реабилитация, — доверительным тоном сказал кандидат. — Главное — пошуметь и извлечь из этого пользу. Сейчас все так поступают, чтобы пробиться. Все останется между нами. Слово джентльмена.

— Мы же с вами не американцы. Не могу вам помочь. В авантюрные игры не играю и вам не советую, — с трудом сдерживая свое возмущение, сказал я ему.

Разочарованный любитель скандальных Приключений ушел ни с чем. Он был не одинок. Многие кандидаты походили на моего собеседника — «джентльмена», надеявшегося прославиться, заявить о себе каким‑нибудь дельцем, как и шумливый кандидат из директоров.

Что‑то похожее было и у того секретаря горкома, принесшего после его избрания свои извинения. Я их не принял, оставив на его совести двуличие. Теперь оно совсем обнажилось.

Вскоре меня еще раз выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета Российской Федерации, даже зарегистрировали, но я снял свою кандидатуру, опубликовав заявление об отказе участвовать в нечистоплотной игре.

Загрузка...