Крик безмолвия (записки генерала)

43

Уже с Полозковым все по тому же маршруту, проложенному его предшественниками, мы отправились в Сочи встречать Б. Ельцина.

Радио и телевидение, газеты и журналы подхватили его новое назначение на высокий пост в Москве. Фамилия людям ни о чем не говорила, но судя по тому, с какой надеждой она произносилась и с каким новаторским усердием он принялся за работу в столице, можно было полагать, что он энергичный партийный руководитель, подающий надежду. Вопросов в Москве больших и мелких накопи

лось много, немало было и сложных проблем, требовавших неотложных решений.

Громадный город, почти с десятком миллионов жителей, а с приезжающими и отъезжающими и того больше, целое европейское государство, заметно терял свой столичный вид, как‑то на глазах превращался в обыкновенный провинциальный запущенный городок, только суетливый, куда‑то бегущий толпами между высотными домами. От колыхающегося людского моря на привокзальных площадях рябило в глазах, к прилавкам не протолкнуться, в магазинах давка, а в домах теснота, как в пчелиных ульях.

Люди острили, пересказывали в очередях анекдоты о том, что в некоторых магазинах даже мертвые, зажатые у прилавков, могут еще несколько часов ходить. Нашествие иногородних из Тулы, Твери, Рязани, Владимира и других городов дополняло несусветную толкотню, особенно при посадках в пригородные электрички, развозивших вечерами тех, кто приезжал в Москву за продуктами. Все они были обвешаны тяжелыми, увесистыми сумками и пробиться в поезд можно было только незаурядной силой. Каждый вагон брался штурмом. Из тех городов продовольствие изымалось в Москву и тут же вывозилось обратно.

Новый руководитель начал заниматься городом с транспорта, обвинив своего предшественника в том, что тот запустил коммунальное хозяйство, так как видел столичные улицы из служебного автомобиля, не знал жизни миллионов людей, пользующихся ежедневно троллейбусом, скрипучим трамваем, автобусом. Они были не только переполнены, но и ходили вне графика движения, а многие вообще не появлялись на линиях из‑за неисправности, стояли в автопарках. Сказано — сделано. Газеты и радио преподнесли как сенсацию, что Ельцин ездит городским транспортом, отказался от положенной ему автомашины, ходит в стоптанных туфлях, которые недавно отдавал в починку.

Ничего сенсационного в этом не было, если вспомнить премьер–министра У. Пальме, предпочитавшего пешком ходить на работу и в кино, которое посещают все простые смертные. Шведы не делали из этого представления на телевидении, не устраивали многочасовых пресс–конференций и выступления его перед партактивом социал–демократов.

Шло время, транспорт в столице работал с перебоями, москвичи, надеявшиеся на скорые перемены, разочарован

но роптали. К тому же заметно ухудшилось снабжение города продовольствием. Было над чем задуматься. Не лучше ли было в застойный период. Ответы на многочисленные вопросы партактива хотя и были новшеством в политической жизни, однако ничего не вносили в решение практических проблем, не увеличивали в магазинах продовольствия. Полки, прилавки заметно становились беднее, а потом и совсем опустели.

— Что делать? Что делать?..

Обещаниями и разъяснениями, даже ссылками на то, что во всем виноваты смещенные отцы гооода, людей не накормить.

— Начнем с обеспечения столицы овощами. Каждая область должна открыть в столице фирменные магазины, ларьки по продаже овощей, мяса, рыбы, всего того, что производит область или край. Насытить столицу шумными ярмарками–балаганами, на которых должны выступать самодеятельные коллективы. Казалось, лед тронулся, в Москву со всех сторон покатились с мясом и рыбой рефрижераторы, грузовые автомашины, овощи и фрукты везли железнодорожными составами. На Черноморском побережье ребятишкам отказывали в пионерлагерях в клубнике, а пока она грузилась в самолеты и ее доставляли в Москву, спелые ягоды портились и выбрасывались на помойку.

В областях и краях роптали на то, что оскудел местный рынок, не достает продовольственных товаров, опустели прилавки в магазинах, но запущенный конвейер по снабжению Москвы все еще двигался, но уже только по инерции.

Ельцин сетовал на игнорирование снабжения Москвы и прежде всего Кубанью. Об этом и шел разговор Полозко- ва с Борисом Николаевичем во время сопровождения его по г. Сочи. Тогда они впервые встретились в ранге первых секретарей. Гостю старались показать все, чем богат и достопримечателен курорт. Он снисходительно слушал Полозкова и так же снисходительно осматривал магазины, кафе, киоски, мясокомбинат, туркомплекс «Дагомыс» и другие объекты. С ним следовала супруга, внуки и еще какая‑то родня, целая компания. Ельцин по дороге от одного объекта показа к другому рассказывал еле успевающему за ним на высоких каблуках Ивану Кузьмичу, что побывал за границей и был удивлен обилием овощей на

улицах у магазинов самого широкого ассортимента, подходи и бери, цена обозначена. Никаких очередей.

— Вот так бы и нам надо организовать торговлю. Все дело в предприимчивости торговых работников, — утверждал Борис Николаевич.

Он скептически относился к организации торговли в Сочи, но ему понравился цветной, ярко раскрашенный, плотный материал на «зонтиках», под которыми торговали мороженым и другой мелочью.

— Вот такая практичная, яркая ткань и нужна для торговых организаций Москвы. Надо, чтобы все было красиво. Умеют на Западе разложить овощи в лотках, прикрыть их от дождя и солнца, а у нас до этого не додумаются, все под открытым небом гниет и пропадает. Не умеют торговать подмосковные совхозы в столице, у них же уйма овощей, а многое остается в поле под снегом.

Какой же выход? Почему нельзя организовать бесперебойный конвейер по их доставке в Москву? На этом рассуждения московского гостя обрывались. Можно было уловить, что кто‑то в этом виноват. Но почему?.. Оставалось без ответа.

В туркомплексе «Дагомыс» после его беглого осмотра состоялся обед за длинным столом, накрытым по высшему классу, предусмотренный администрацией для иностранцев.

В затемненном зале сидел за пианино маэстро и перебирал фрагменты из сонат Бетховена, пока шел довольно продолжительный обед. Шумели кондиционеры. Официанты в белых рубашках с черными бабочками стояли за спиной гостей с бутылками и белыми салфетками на руке, наливая в рюмки, по выбору гостей: коньяк, водку, грузинские вина, шампанское. Кто что желает. Обед закончился вкусным мороженым. Замолкло пианино. Удовлетворенные обедом гости покидали прохладный зал.'На улице палило солнце. Черные лимузыны у подъезда поджидали гостей. Директор комплекса любезно проводил гостей, распрощался у машин.

После застолья повторились разговоры, которые вел Соломенцев, а потом Рыжков, другие государственные деятели. Если бы их послушали простые смертные, над которыми они стояли и поглядывали на них с высоты своего «величия», то непременно удивились бы беспросветности их мысли, не говоря уже о государственной мудрости, на которую слепо надеялись й ждали, что наконец–то

они выведут страну на широкую дорогу, ведущую к нормальному, ну хотя бы сносному обеспечению жизни народа, заслужившего это своим трудом, жертвами, страданиями.

В свое время Э. Хемингуэй не побоялся бросить правителям Америки уничтожающий упрек: «Теперь ведь нами правят подонки. Муть вроде той, что осталась на дне пивной кружки, куда проститутки накидали окурков». Эти слова можно адресовать и неудавшемуся трактористу и комбайнеру, развалившему великую державу и обрекшему великий народ на нищенское существование.

Что‑то близкое можно найти почти в каждом письме ветеранов, проникнутом щемящей болью за судьбы Отечества, которому они отдали все, что у них было в жизни, но оказались обманутыми, получив в годы «перестройки» статус потерянного поколения:

«…Разве мы думали, когда защищали страну от фашистской чумы, что придем к такому позорному концу, — писал один из них. — Гитлер с его великой европейской армадой не смог развалить наше государство и поколебать дружбу народов. Народ был един. У нас, у фронтовике®, совесть чиста. И за послевоенный период нас упрекнуть не в чем. Трудились в поте лица, в считанные годы подняли страну из руин, жили с подтянутыми животами, но были горды и жизнерадостны. Песни тогдашней поры запомнились народу, их поют».

Прошло несколько лет… Приезжавший на Черноморское побережье гость пробился к власти.

Тот визит в курортный город остался в памяти по разговорам о прочности пестрой привлекательной ткани для навесов над торговыми точками.

Ивана Кузьмича занимала другая проблема — емкости для свежей рыбы.

— Послушайте, мы же сидим на рыбе, — говорил он много раз на бюро, — а в магазинах безрыбье. Товарищи, дорогие, это же стыд и позор. В Белгороде такая там рыба, а в магазинах круглый год. Начнем с изготовления на наших заводах емкостей для магазинов, запустим в них рыбу и торгуй…

Сварили несколько чанов, но и в них рыбу не запустили.

Иван Кузьмич, давно мечтавший уехать из края, отбыл в Москву.

Шли дожди, палило солнце, на Кубани зрели богатые урожаи овощей, в прудах, отвоеванных у плавней При–аэовья, кишела рыба Однако в Москве не понадобились навесы, а в Краснодаре — чаны — торговать нечем. Ни овощей, ни рыбы.

Натерпевшийся за свои диссидентские, как считалось раньше, взгляды, историк Р. Медведев пришел к выводу, что «год правления» Б. Ельцина привел к еще большему расстройству экономики России, падению промышленного и сельскохозяйственного производства, обнищанию народа, упадку культуры, науки, всех сфер общественной жизни».

Ельцину и Полозкову предстояло встретиться, выяснить свои отношения, померяться неравными силами за высокий пост.

…Вернулись в Краснодар. Велено было встречать Раису Максимовну. С нею прилетели дюжие охранники, которых она часто меняла. По пути из аэропорта Раиса Максимовна, следуя на квартиру родителей по весьма печальному поводу, не удержалась от соблазна показать себя на будничной городской улице, покрасоваться перед людьми даже в такой день.

— Остановите машину, я хочу поговорить с народом, передать привет от Михаила Сергеевича, — сказала она на многолюдном перекрестке у трамвайной остановки. — А то распространяют разные слухи о нем, а он с головой ушел в перестройку.

Остановились. Она подошла к женщинам со своей жеманной кислой улыбкой, никак не располагающей к ней собеседников. Они смотрели на нее как на экран телевизора, на котором она довольно часто появлялась одна или со своим супругом. Одни удивлялись этому неожиданному видению, другие, поджидавшие трамвай, спешившие на рынок за дорогой, как всегда на Кубани картошкой, отнеслись весьма прохладно, без всяких восторгов к моднице, даже с неприязнью. Уж слишком намозолила она всем глаза тем, что лезла везде впереди президента и меняла наряды, тогда как женщины с сумками метались по городу, чтобы достать где‑нибудь вдруг исчезнувшие ткани на платье или юбку. Начавшееся горбачевское кооперативное движение и появившиеся кооператоры–дельцы и спекулянты вычистили магазины, в которых полки ломились от разноцветных тюков.

С этого и началось углубление перестройки.

Разговор по примеру Михаила Сергеевича, набившего руку на популизме, не получился. Она не знала что сказать женщинам на трамвайной остановке, а они, посматривая на нее, мало чем интересовались. Да и не время было останавливаться. Крайком, лично первый секретарь И. Полозков и Управление КГБ, занятые организацией похорон ее отца, ждали Раису Максимовну, чтобы уточнить время прилета Михаила Сергеевича и приготовиться к его встрече.

— Брежнев не расставался со своими звездами, а Горбачев со своей Райкой. Где же он? Как же без нее? — кто‑то спрашивал в толпе с расчетом, что она услышит. Зашевелилась охрана. Все было спокойно. На этом встреча с народом закончилась.

Охранник услужливо раскрыл перед ней дверцу автомашины, и она молча уселась на заднем сидении. По ее искаженному от разочарования встречей лицу видно было, что осталась недовольна горожанами. Может даже слышала ту едкую фразу, выстреленную не в бровь, а в глаз.

Раиса Максимовна остановилась на афипской даче, а не у своих родителей. Первый секретарь выразил ей соболезнование и ждал ее распоряжений. Она поднялась на второй этаж в роскошные апартаменты. И. Полозков терпеливо ждал ее внизу в вестибюле, усердно читая газеты и нервничая от того, что слишком долго она не появлялась.

Наконец в воздушном голубом пеньюаре, а не в траурном одеянии, она словно парила спускаясь по лестнице.

— Где тут у вас «ВЧ»? — спросила первая дама. — Я позвоню Михаилу Сергеевичу.

Ей показали комнату, она важно проследовала туда.

Перед этим кандидат в члены Политбюро из Москвы уже наводил у меня справки, как встретили Раису Максимовну, а потом пригласил Ивана Кузьмича и просил докладывать по «ВЧ» ему по всем вопросам, о всех ее пожеланиях.

Разговор Раисы Максимовны с Михаилом Сергеевичем затягивался.

Увидев ее в таком ночном убранстве, мне стало не по себе и я постарался уйти, чтобы больше ее не видеть, а первый секретарь остался, дабы не впасть в немилость коварной и всемогущей Раисы Максимовны.

На следующий день самолетом доставили из Москвы огромную бронированную автомашину, а вслед за нею прилетел и сам генсек с многочисленной охраной во главе с генерал–лейтенантом, начальником Управления охраны,

которого он в августе 91–го поспешил разжаловать в рядовые и засадить в «Матросскую тишину».

Кавалькада автомашин в сопровождении «мигалок» пронеслась по городу и пристроилась к траурной процессии недалеко от кладбища

…В тот же день, возвращаясь в Москву, по пути в аэропорт, Михаил Сергеевич велел остановиться на перекрестке, где выходила к народу Раиса Максимовна. Необычная черная машина, напоминающая танк, привлекала внимание прохожих. Собралась толпа. Генсек вышел из машины. Сыпались вопросы. Горбачев был в своем амплуа, как будто он ехал не с кладбища, а с пикника на Домбае с Колем.

— Товарищи, — начал глубокомысленно Горбачев, — процесс пошел. Мы находимся на очень ответственном этапе перестройки. Перестройка идет вширь и вглубь…

И далее все в том же духе. Как обычно ничего конкретного, без всякой озабоченности надвигавшимся хаосом в стране.

Тогда еще многие ему верили, надеялись на его социалистический выбор, которому он клялся быть верным до конца. А между тем в Москве накалялись страсти. Горбачев, расчищая себе дорогу, одним махом удалил около ста членов ЦК, в том числе и предшественника Бориса Николаевича — Василия Васильевича Гришина, Героя Социалистического труда, которому судьба уготовила участь рухнуть в очереди райсобеса столицы. То было начало процесса, а потом ветераны умирали на митингах, при возложении цветов на могилы павших воинов. Но и мертвых обвиняют во всех грехах, даже в том, что разбили немцев, не наладили торговлю овощами в Москве и в сбоях графика движения городского транспорта.

Правда, теперь это мелочи для Москвы, есть дела посерьезнее.

Чета Горбачевых, укрывшись за высоким дачным забором, поглядывает оттуда на мир сквозь щель, опасаясь зреющего людского презрения за плоды — руины «нового мышления».