Кристиан

Глава XXIV. Дочь самурая в плену традиций

Маркиз сел на постели и стал неторопливо застегивать рубашку. Софи наблюдала за мужем с другой половины кровати. Он оглянулся и хмыкнул, заметив ее напуганный взгляд.

– Вы беспомощны, как оставшийся без мамки олененок. Будет вам, трепетную лань-то изображать. За столько времени, прошедшего после свадьбы, можно было бы научиться удовлетворять мужчину. Хоть вы и красивы, в «летучий эскадрон»[1] вас бы точно не приняли.

Рано утром в квартиру Ивона де Жонсьера настойчиво постучали. Когда сонный и помятый после вчерашней попойки молодой человек открыл двери, так и не добудившись слугу, перед ним стояла заплаканная Софи. Девушка, то и дело вытирая слезы, второпях рассказала, что ушла от мужа и теперь ей некуда податься.

Жонсьер молча пропустил ее в комнату, пытаясь пятерней причесать свои непослушные светлые пряди. Он явно был озадачен и лишь через несколько минут, осознав сложившуюся ситуацию, заговорил.

– Вы понимаете, что сделали? – шевалье сидел на кровати в одних нижних штанах и не первой свежести кружевной рубашке. – Ваш муж сегодня же примчится вызывать меня на дуэль. А что я смогу с вот этим обрубком?

Он поднял покалеченную руку, с которой свисал рукав батистовой сорочки.

– Маркиз так жесток, он насмехается, когда мне неловко… – утирая слезы, проговорила Софи. – Разве так должно быть в браке? Я не верю, что это происходит со мной.

Ивон вздохнул, не зная, что сказать.

– Я не вернусь к мужу. Или останусь с вами… если вы позволите. Или уеду к родителям.

Что ее заставило искать помощи у него? Жонсьер понимал, что крепко попал с этой девчонкой. Связь с ней могла запросто стоить ему жизни. Да и финансово он точно не потянет ее, привыкшую к роскоши. Но злости или раздражения молодой человек не испытывал. Скорее наоборот – неожиданно для себя хотел ее защитить и уберечь. Ему было и жаль Софи, и в то же время она пробуждала в нем страсть этой своей беззащитностью.

Шинджу лежала на футоне, обездвиженная немым отчаянием. В один момент все ее грезы о счастье и любви были скомканы, оплеваны и выброшены на помойку.

– Животное… Подлец… – вырвалось из ее уст.

Других слов у женщины просто не было. Слуг пугало, что госпожа полностью замкнулась в себе и лишь их редкие обращения вырывали ее из оцепенения.

Сейчас их бурные ночи вспoминaлись кaк сoн. «Нeужeли этo былo?» – сoмнeвaлaсь Шинджу. Он приходил ночью, а бывало что под утро. Если она спала – будил ее легкими поглаживаниями и нежными поцелуями. Не может быть, чтобы это оказался ее заклятый враг, судьба не могла так подшутить над ней.

Раньше она никогда не общалась с сегуном, лишь изредка видела его в моменты торжественных мероприятий. Но она была наслышана, как он груб и непочтителен с женщинами, да и вообще с людьми… А этот ее тайный любовник был так ласков… Не ошиблась ли она, решив, что убийца ее сестры и незнакомец, являвшийся к ней ночью – одно и то же лицо? Нет, увы, не ошиблась.

Теперь больно было вспоминать, как она поджидала его ночами, как он приходил и они целовались, предавались любви, дурачились и хохотали. Он был неутомимым и внимательным любовником, их свидания были восхитительны. И сам он всегда говорил, что она дарит ему ту нежность, о существовании которой он уже почти позабыл. Но они никогда не обсуждали будущее, словно чувствовали, что все это скоро рухнет.

В таких размышлениях прошло несколько дней. А потом она решилась…

Ихара, тренировавшийся в саду с мечом, был несказанно удивлен появлению носилок, из которых вышла госпожа Хоши. Замерев с катаной в руке, он глядел, как она идет по узкой садовой тропинке между кустарников к нему.

Шинджу выглядела очень непривычно. Она была без традиционного макияжа и замысловатой прически. Длинные черные волосы ниспадали на плечи и спину, лицо ее было бледным и замкнутым. Ихара содрогнулся, увидев у нее на поясе-оби кинжал кайкэн. Такие кинжалы носили мужчины и женщины самурайского класса. Женщины использовали их для самозащиты или для самоубийства. Кайкэн входил в число свадебных подарков невесте.

Они сдержанно поприветствовали друг друга и присели на скамью в беседке. Мана, увидевшая тетушку из окна дома, не решилась выйти, догадываясь, что та не просто приехала навестить племянницу. Сейчас молодая женщина с трудом могла различить силуэты мужа и родственницы за узорами из красного дерева.

Нa хмурoм лицe Касэна игрaли жeлвaки. Он смотрел на сидевшую перед ним Шинджу и поражался переменам в ней. Какой дерзкой соблазнительницей она была на корабле, когда они направлялись в Европу! И как при этом достойно несла себя в любой ситуации. А теперь что-то в ней надломилось. Причем надлом этот произошел не тогда, во время нападения на дворец его господина Иоири, а гораздо позже. Виной всему был сегун – Ихара интуитивно догадывался. Просто она полюбила…

Красивые глаза японки выражали все, что она чувствовала: боль, гнев, отчаяние. Ей было стыдно. Ихара видел, как она страдает. Когда она заговорила, и он понял, зачем она приехала к нему, то его сердце мощно и редко забилось, от чего стала мелко вздрагивать грудная клетка. Он посмотрел на нее каким-то беспомощным и умоляющим взглядом. Ну зачем она пришла с этим к нему! Как хотелось сейчас, чтобы кто-то неожиданно оказался рядом и прервал этот разговор.

Касэн не мог выносить немой мольбы в ее глазах. А Шинджу, ожидая его ответа, так глубоко вздохнула, что едва не задохнулась. Даже голова слегка закружилась.

Дело в том, что в Японии с раннего детства дочерей самураев воспитывали в полном подчинении отцу, а затем мужу. Служение супругу было святым долгом женщины-самурая. Она должна была беспрекословно подчиняться его приказам, в том числе и в отношении того, когда ей использовать оружие. Если же дама была не замужем или вдова, она подчинялась старшему мужчине в семье. И лишь этот мужчина мог дать ей разрешение на совершение ритуального самоубийства… Именно для этой цели чаще всего и применялся кайкэн – спасти от позора свою хозяйку. Вот почему Ихара оцепенел, увидев этот кинжал.

В истории были нередкими случаи, когда женщины из самурайских кланов лишали себя жизни решительным ударом в горло, чтобы спастись от надругательства или не в силах пережить какую-то трагедию. Также женщина могла принять смерть от родственника-мужчины. Часто такое ритуальное самоубийство применялось женщинами в знак протеста против жестокого и несправедливого обращения с ними.

Будь у Шинджу или ее покойного мужа брат, или будь жив ее отец, она пошла бы с этим к кому-то из них, но по иронии судьбы единственным мужчиной в ее роду сейчас был Ихара Касэн. А ведь он даже не японец! Но отчаявшаяся женщина сейчас не думала об этом.

Токугава тоже не находил себе места все эти дни. Его мучила вина перед Шинджу и непреодолимое желание ее увидеть. Как она, что с ней? В какой-то момент сегун даже решил, что может просто похитить ее и заточить в крепости, тогда она будет в его полной власти и однажды смирится. Но потом с ужасом понял, что Шинджу не смирится никогда, она скорее умрет, выбросившись из окна или заморив себя голодом. Токугава вспомнил, как один из правителей провинции Хиго захотел обладать супругой своего вассала и убил его. Тогда женщина под предлогом похорон мужа собрала в башне всех своих приближенных и на их глазах выбросилась из окна. Потом этот случай долго будоражил придворную знать и военных, ведь японская женщина не имела права сама распоряжаться своей жизнью, а значит, та дворянка пошла против воли господина. Но со временем все признали, что это был очень действенный и справедливый протест.

О чем говорили Шинджу и Ихара, Манами так и не узнала, потому что Касэн наотрез отказался выдавать тайну родственницы. Но он не мог скрыть того, как доволен собой. Ему удалось найти слова для того, чтобы заставить госпожу Хоши отказаться от своих порочных замыслов. Он не просто запретил ей совершить задуманное, но и помог прийти в себя. Хотя ему казалось, что в глубине души она и не желала умирать. Он просто сказал в слух то, что она хотела слышать и чего втайне жаждала – увидеть Токугаву и доказать ему что ее невозможно сломать. Точнее, как с усмешкой подумал позже Ихара, просто увидеть Токугаву…

Шинджу, подобно птице Феникс, возродилась из пепла. Когда ее, обмахивающуюся роскошным веером с рисунком по последней моде, окруженную служанками и охранниками, вновь увидели при дворе сегуна, то местные сплетницы даже рты раскрыли от удивления.

– У нее же не так давно умер муж, – тихо сказал кто-то. – А она вон опять разоделась как павлин и явилась сюда.

– Безутешная вдова готова к новым приключениям. Вот так надо жить, – усмехнулась другая дама. – Какой смысл убиваться по муженьку, который не любимым был, да еще и имущества особого не оставил.

– И то верно! Пару дней отгоревала да отплакала, пора и честь знать. Нужно новое содержание искать. Себя миру показать, и на мир полюбоваться, – хохотнула первая красавица.

Токугава обомлел, мельком заприметив госпожу Хоши среди придворных. Но ее дерзкий самоуверенный вид разозлил его не на шутку. В тот вечер многие заметили, какое явное расположение сегун выказывал недавно появившейся при дворе двадцатичетырехлетней дочери одного из генералов его армии, очень красивой и гордой красавице Айамэ Юми.

– Вы заметили, что Токугава теперь предпочитает жемчугу цветы[2]? – поинтересовалась одна дама у другой настолько громким шепотом, чтобы это хорошо расслышала Шинджу.

– Не удивительно, – отозвалась ее собеседница. – Ведь цветок так юн и свеж, в отличие от скучного, уже потускневшего от времени жемчуга…

_____________________

[1] Имеется в виду «летучий эскадрон» королевы Екатерины Медичи. Состоял из самых прекрасных дам королевства, выполнявших «особые» задания ее величества. Флорентийка, не брезгуя никакими методами, боролась за французский трон для себя и своих детей, сделав ставку на главное оружие – силу женской красоты. Екатерина тщательно отбирала красавиц, не отличавшихся большой строгостью нравов, для своего «летучего эскадрона», причем искала девушек в лучших аристократических домах королевства. При этом входить в состав «летучего эскадрона» было не только не позорно, а крайне почетно.

[2] Айамэ в переводе с японского означает «цветок Ириса».